Страница:
Ну эта... Пока, значит, еще не вечер, ему надо было заделать какой-то объезд. Он и грит, мол, давай со мной, дело приятное, интересное дело. Я, дурень, думал, типа сейчас мы на амфибии его ка-ак... А он мне лошадь выводит. Ну, гляжу я, что ли, на эту лошадь, и понять не хочу, зачем она тут. «Мне – на нее?» – «Скорее, на него, Ян. Ты приглядись». Я пригляделся. И типа чего тут? «Ну, пегая тварь...» – «Не туда смотришь. Во-первых, это жеребец. Во-вторых, до чего он, шельмец, хорош! Ты погляди, ты только погляди. Какие бабки!» А я это слово по-женевски не понял. Короче, объяснял он мне, объяснял... Объяснил. Потом, городил про «в-третьих», и «в-третьих», оказалась коняга ужасно смирной, по его словам, бояться нечего, стоит попробовать. Я чисто смотрю на нее, на скотину, значит, и думаю, какая же она, гадина, высокая. И здоровая. В смысле, здоровый. И как смотрит на меня злобно. Глазом своим так и сверлит. Мрачно так зенкой своей косит. И мышцой играет. Сволочь. И по земле копытом, на заднюю ногу надетым, притоптывает. Типа намекает для особо тупых: если что, засвечу копытом в лобешник, и небо тебе, выродок двуногий, с овчинку покажется... Ладно. Короче, мужик я или хрен лежалый? Залез я на конягу. Ну и почухали мы – он на вороном, а я на пегом. Я те вот что скажу, фрэнд: с лошадиной породой дела не имей. Никогда. И забираться на это зверье труднее, чем, скажем, на бабу или на мотоцикл, и держаться там как надо тоже не сахар. Вотак. Понятно, Молчун помогал мне. Показал, типа, за какую хрень дергать и где чем жать, чтоб коняга шел куда требуется. Я, значит, дергаю, жму, жеребец едва трюхает, меня трясет, ровно мешок с дерьмом, а Молчун, поганец, заливается. Какая это клевая штука, конная прогулка по свежему воздуху. И как птички поют вокруг, а вон, значит, дятел хвостом об дерево трещит, или чем он там. А как пахнет, сил же просто нет, как пахнет! Я ему: «Да смени ты чип, твою мать! А то твой на биологии завис...» Ну, он тогда давай про любимую работу. Молчун, значит. Как он на своем лесном участке разводит барсуков и сколько они на настоящем крутом рынке стоят, лесные-то звери. Особенно молодняк. И как за ними следить надо. И чем подкармливать. И от каких напастей беречь. И как жалко потом отдавать... А мой зверина пегий все глаза на меня заворачивает, все примеривается, как ему, сучаре, об дерево меня это самое... Или взбрыкнуть, так чтоб я ему чисто под ноги свалился. А там добить. Копытом в рыло. И никогда. Больше. Не возить. Двуногих уродов!!! И я слежу за своим монстром в оба. Иначе бы каюк, веришь? Верный каюк. А Молчун про другую любимую свою работу, как он тут выращивает ценные породы дерева, а потом валит и продает, и как отец его тем же занимался, и дед, и какие цены нынче на межпланетном рынке по поводу редкой древесины. Так что за его труд община получает немало. Всю плешь переел. А я ему типа «хм», или «ну да», или «класс какой», но сам, значит, за маньячьей душой пегого колера наблюдаю. Не отрываюсь особо. Что-то он мне, в смысле, Молчун, показывал. То ли барсучонка, то ли кедр, то ли оба сразу. Я не врубился: не про то мысли. И все Молчун, значит, наяривал, до чего совершенная форма у шишечек на барсучьих ветвях, и какая, значит, расцветка у кедровой шкуры. Расцветка типа свидетельствует, что кедр здоров. Абсолютно. У больных кедров не так. Причем все. Все – в смысле шкуры. У них там что-то выпадает. И процесс типа идет очень болезненно. Вотак. Только тут до меня, безмозглого упыря, дошло: важное пропустил. Не про бобровые шишки, ясно... или у него тут еноты? Один хрен. Так. Короче: «Ты что, Молчун, бабки общине своей скидываешь? Или типа я не понял?» – «Понятие „деньги“ на Вальсе имеет смысл только для... иноземцев. Есть специальные магазины. Для своих бесплатно все. Но и они, если что-нибудь производят или оказывают кому-то услуги, делают это бесплатно. Я не исключение». – «И военные типа... тоже?» – «Несомненно». – «А наемники?» – «У нас их нет. Служат только свои, и никакая оплата за труд им не полагается». – «Значит, дровосек ты тут?» – «Можно и так назвать». – «Охренеть. Просто охренеть». А сам думаю: «Какой же у тебя основной-то промысел был? Не за контрабандных же сусликов тебя, черт, посадили. На восемь лет! И не за сокрытие конского навоза от казны. Темнишь. Темнишь, мужик...» Короче, заделал он свой обход. Вернулись мы. Я чисто расслабился. Слезаю с врага... и тут он меня, фрэнд, подловил. Как кота помойного. Коняга эта. В смысле, этот. Так он пегой задницей своей повел, что я живо на земле оказался и едва-едва спасся от копыт. Откатился резво. Бок ушиб. Ну, сгруппировался, вскочил, к драке готовый, мат у меня в горле стоит чисто фонарный столб. Типа не согнешь. Подходит Молчун и серьезно так мне грит: «Для первого раза отлично, Ян. Ты раньше никогда не ездил на лошадях?» Понятно, я в его довольную рожу тут же все фонарные дела и захреначил. Крупным оптом. Стоит, ухмыляется...
Ну эта... Вечером ждем сидим, когда, значит, медик подтвердит, мол, едет он. Ждем и ждем. Чисто так бывает: сунешь карточку в автомат, гривен с нее снялось сколько положено, и ты торчишь рядом, вот сейчас тебе из железной утробы стандартный пищевой пакет высунут... А вместо обеда тебе, значит, хрен вываливают: загорается типа лампочка такая «пакеты закончились». Ну и ты нажимаешь на все что ни попадя, стукаешь так и сяк, материшь его, автомат этот, карточку суешь, мол, отдай, гад, мои бабки обратно, а он, сволота, еще разок по столько же глотает и опять сигналит «пакеты закончились». Народ вокруг уже так это к тебе приглядывается, здоров ли типа, мужик... Вот и мы ждем, а сроки все проходят. Неудобняк в воздухе повис. Ну, Молчун попробовал связаться с тамошними, кто там есть. Бам! Увидел я, как рожа у него кривой сделалась, а потом всю энергию в доме вырубило к едрене фене. Вотак.
Ну эта... Он засуетился, значит, в антиграв свой влез – он у него автономный, – с высоты вокруг осмотрелся. «Ничего не понимаю. У Свенссонов огни горят, и у Юханссонов тоже». Я ему, типа, давай слетай туда, вызови, кого требуется. А он: нет, у нас без приглашения никто в гости не ходит, это предосудительно. Надо бы, короче, подождать, когда само включится... Я ему: да ты какой-то малохольный вообще. А Молчун грит: отстань, тут у нас свои порядки. Ладно. Раз так, грю, тут-то есть, чем посветить, или так и будем сидеть козлы козлами? Ну, он сунулся в бомбоубежище, там свет горит, но связь не работает. У Молчуна морда каменная. Такой облом? И опять же, привык, наверное, после рудника-то, со всей планетой связь держать. А тут инфоскон его в отрубе, и чип в башке тоже оглох. Ладно, я. У меня чип – дерьмо. Что есть он, что нет его, один хрен. А после рудника и вовсе подскис, хоть и экранировали его мясо мое и кости мои... Перед высадкой я выжал из него три убогих абзаца про Вальс, а потом он дуба дал. В смысле, не фурычит. Ни к чему тут не подстыковывается. А Молчуну типа от рождения гарантирован комфорт, и всяческий хрен не-едкий и перец не-деручий... Да, фрэнд, и такие хреновья бывают... Короче, кольнуло его в извилины, когда накрылась у нас энергия, и он, стало быть, в опупении пребывает.
Ну эта... Чо тут делать? Нарезаться еще разок – настроения нет. Сели мы, как зеленые пацаны, в карты на щелбаны играть. Прикинь! Два здоровых мужика. Он страдал, успеет медик прибыть, когда обратно все врубят, или не успеет... Ну, все вчистую и проигрывал. Лобешник покраснел, понятно. Потом решил: иди оно в задницу, раз такое дело. И сравнял счет, скотина... Тут, значит, все включилось. Тока в такое время хрен уже кто приедет, одна, может, реанимация. Да ладно... не очень-то я и настроился.
Ну эта... Мне бы еще тогда нечистое заподозрить. Извинялись перед ним, извинялись, мол, такие необычные неполадки в сети... не внедрилось ли чего через систему связи на шлюпе с лайнера... Чисто на вирус грешат. Или типа. Короче, мутота какая-то. Несерьезно. Это я теперь врубаюсь: инфоскон-то должен бы без сети работать, без ни хрена... У него биоаккумулятор – почти вечный. Да мне лень думать было. А ему, Молчуну, я так понял потом, думать было не лень. Ему страшно было думать. Он и не думал. Типа ладно, бывает, – он им сказал. «Завтра медик будет?» – «Несомненно, господин Даниэльссон! Ждите, он подтвердит свое прибытие в 11.00 по местному времени...» – «Отлично». Типа, «спи спокойно, малыш».
Ну эта... Наутро опять все с катушек соскочило. Но тут чисто все было не как для умных. Как для умных предъявили вчера. Тут было конкретно для последних кретинов. То есть для нас с Молчуном. Энергию снесло в 10.58. Ровно на полчаса. Молчун мне: «Недоумеваю, что опять могло произойти... Сейчас вызову...» – «Да не вызывай. Брось. Не хотят эти твои коты гладкие чужака лечить. Ясно же». Ничего мне тогда не было ясно. Молчун со мной резко так согласился, деловой такой, я еще удивился. Заизвинялся, понятно. Бывают, конечно, у них тут перегибы, и все такое. Это для него была хорошая версия. Удобная. Даже добрая. Вотак.
Ну эта... Он грит: да ну е н-на... По-женевски это круто звучит. Давай, грит, по морю покатаемся. Ладно, давай. Антиграв у него и за катер работает, и за подводную лодку... Сидишь, значит, посреди океана, глубина порядочная, все прозрачно, у самого твоего рыла рыбешки цветастые проплывают, осьминожина здоровая, как черт, тобой интересуется. В смысле, можно тебя схарчить или лучше погодить. Актиния чуть не в нос тебе лезет... Нормально так... Я как пацан глазею... Никогда я такого не видел. И мы типа расслабились. На вечер у него обратно рецепт выискался... новошведский. То же самое, только с какой-то хренью, что во сне увидишь – лопатой не отмахаешься. Прикинь, фрэнд: зеленая звезда, у меня на ладошке помещается... Во такая. Вместо лучей у ней бугорки такие... ну, не знаю, как сказать. Типа мутантный гибрид. Патиссон называется. А он его, хитрый хрен, замариновал. Я, значит, с опаской поначалу этим самым закусывал. А потом ничего, нормально пошло.
Ну эта... Утром опять, значит, я стаканчик местной медицины внутрь принял. Вовремя. Иначе бы – кирдык. В голове саперные работы стояли. По полному профилю. Ладно. Молчун меня типа на объезд зазывал, но тут ему не обломилось. «В следующий раз», – говорю. Ушел он, а я к инфоскону приспособился. Крутил сначала все что ни попадя. Потом спорт. Ну а потом и до девок дело дошло. У них тут на такие дела ни запретов нет, ни ограничений, им тут, короче, по хрену. Смотри, сколько хочешь... Я и вкопался туда аж по самое не могу. Пришел Молчун, отодрал меня от машинки, вовремя отодрал, гад, потому что я уже как раскаленный металл, еще чуток, и с конца охладитель забрызжет. Прикинь! Он мне, значит, и говорит: «Сегодня мы идем в гости, Ян. Форма одежды – парадная. Всем постирать робы, будет проверка из управления...» Хихикает, значит. Довольный. Я, понятно, интересуюсь: «Чисто куда? К кому?» Он мне и рассказывает, мол, у них тут каждая свадьба, рождение или смерть – региональный праздник. Или типа. Со всей округи народ собирается. С усадеб, короче, с хуторов прибывают... эти... хуторяне. Без приглашения. Типа если ты не козел какой-нибудь, а нормальный, ты оповещаешь всю шоблу на четыреста миль вокруг. Вотак. И если ты не шибздик опущенный, не шваль какая-нибудь и не при смерти, оповестили тебе – давай езжай, лети на праздник. Ну, нормально. Типа как у людей, а не у новых шведов... У Молчуна чучело какое-то было. Невдолбенное. Птица. Желтая. На голове гребень. Красивая, как моя бабка в юности. А бабка до деда четырех мужей поменяла, дед у ней был последний и навсегда. Вотак. Птица называется упупес. Это я не знаю, фрэнд, по-каковски. Молчун говорит, по-русски есть название. Удод. Типа русский это, значит, удод. Птичка, грит, – еще с самой Земли. Но тут уж я ему не поверил. Я в этом деле секу. Явный мутант его удод. Либо из марсианской лаборатории, либо с Терры-4. Видно же. Он смеется. «Да пошел бы ты!» – говорю. В общем, чучело свое решил он подарить соседской Карин из Свенссонов, потому что сегодня она станет женой какого-то Лейфа.
Ну эта... попрыгали мы с ним в антиграв, схиляли на хутор к этим самым Свенссонам. Ну, норма-альна... Рассказывать даже погано, какая хрень вышла. Я так это тебе коротенько, чтоб понятно было, фрэнд. Молчун чучело удодское невесте вручил, поздравил, ходит-ходит промеж гостей, всем улыбается. Кота нашел, жирного такого, рыжего, морда – как у налогового органа. В смысле, хамская и разъеденная. Кот мне конкретно понравился. Больше всех из новых шведов. Ну, кроме, понятно, Молчуна еще. Настоящий кот, солидный, не хрен тебе какойнть тощий. Вот ему, коту этому, Молчун тоже в самую налоговую рожу улыбался. Я, понятно, похавал-принял и сижу молчком в уголке, прикинулся ветошью и не отсвечиваю. И такой он нелепый, Молчун мой, со своей улыбкой кретинской и с чучелом обратно же кретинским... Ну чисто больной дауном. А мужик он какой, да я же знаю! Чо он шестерит-то? Новошведы на меня глядят, как на какашку, ну, тут я их понимаю, они меня типа не любят – не голубят, ну и я их типа тоже... Полная взаимность, короче. А на Молчуна они даже не глядят. Базарит он типа с кемнить, и тот хрен, с которым он базарит, зенки в сторону сворачивает, слова цедит... А если и посмотрит разок, то так, ровно не живой мужик перед самым рылом торчит, а пустое место, сплошная прозрачность. А Молчун стара-ается... Будто ему за это срок скостят. Я ему типа сказать хотел: отбыл ведь уже, амиго. Но не стал. Его дела. Он и сам тут на одну бабу упорно так не смотрел. Ну, я врубился: Марта эта его. А рядом с ней хмырь такой чернявый, жердина высоченная – ее теперешний мужик. Вотак. И тут, вишь, напряг выходит.
Ну эта... Час прошел. Или типа того. Я его в сад вытянул, грю: «Может, валить пора отсюдова? А, Молчун?» Он, значит, смотрит грустно так... тошно ему. Тут какое-то дите под руку Молчуну подвернулось. Маленькая такая девочка. Совсем еще фитюлька от часов... По размеру, в смысле. Ну, он ее по головке погладил, чего-то по-местному хорошего такого пролопотал. Шантрапушка лыбится, типа ей понравилось. О! И тут мамашка ее как коршун из кустов – раз! Закогтила свою малую, и ходу. Молчун было чего-то тявкнул, ну, понятно, с улыбочкой, я так думаю, типа «не хилую себе дочку отгрохала, мамаша», – а тех уже и след простыл. Вотак. Короче, мы свалили.
Ну эта... У Молчуна кресло было – типа из какой-то плетенки, хрен ее поймет. Ле-егонькое, весит нуль. Но, значит, крепкое. Его держало без скрипа, без ничего. Во мне так это килограмм шестьдесят пять или семьдесят, а он поздоровее будет и повыше, он вообще здоровый... Так вот, кресло его держало будьте-нате. Короче, вынес он свое кресло во двор, качается. Туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда... А морда чисто деревянная, деревяннее некуда. Я было намылился как-то вздрючить его, чтобы, значит, повеселел мой Молчун. Только хрена. Он глянул, ровно зарезать хочет, и сидит-качается. Туда-сюда... твою мать! Ладно, понимаю, не дурак. Успокоиться, значит, ему надо. Ладно.
Ну эта... Гляжу, коньяка себе налил. И гложет из стаканной тары, как чай, еще не закусывает... Маньяк тоже. Короче, выдернул я у него коньяк. Он сначала зыркнул так это серьезно, а потом сник и грит: «Ты прав, Ян. Не надо опускаться до свинства. Ты меня извини. Дай побыть одному. Полчаса, и я буду в порядке...» И чо дальше? Сидит-качается.
Ну эта... Фрэнд, я, короче, не любимая его жена, не отец духовный и не психоаналитик. Оставил я его как есть, ну, пускай один поторчит, может, мозги в сустав вправятся с характерным стуком. Или типа. А сам, значит, прикидываю: до чего ж его не любят. Это каким упырем надо быть, чтоб так не любили! И медика, ты пойми, фрэнд, не прислали, я так понял, не потому что типа я тут чужак, а потому что типа он сам – хрен знает кто... Врубаешься? Ну, намекнули ему: сиди, не рыпайся, упырь. Никто тебя видеть не хочет, а об кореша твоего конкретно нормальные люди руки марать не станут... Вотак. Да кто ж он тут? Что за дела? Я так понял, не по контрабанде он тут проходит, не по наркоте. Дровосек и наркота – это как турбонаддув в воздушном лифте и рефрижератор на продкомбинате. В огороде турбонаддув, а в Ольгиополе рефрижератор... Короче, не то. Убить кого-то... это он тоже вряд ли. Натура у него мирная. Если только по случайности. Или типа. Но за это кто ж его так опускать станет? Или я чего в местных разборках не понял? Чо-то тут такое позорное должно быть. Аж до самых печенок чтоб пробирало. Может, он извращенец какой-нибудь? Спец по детишкам? Нет... так, по всему, нормальный вроде... И это... темнит все равно. Сам не скажет. Молчун чертов! Вот, значит, отойдет он, я точно спрошу...
Ну эта... Пока я так-сяк прикидывал, у самого двора еще одна антигравина опутилась. Мягко она, сволочь, садится. Не почувствуешь ни грамма... Вылезает из нее, значит, баба. И типа видел я эту бабу у Свенссонов. И она, понятно, меня видела с Молчуном. Ну, может, чего путного скажет? Может, знакомая его, успокаивать прихиляла? Короче, встала напротив Молчунова кресла, зачирикала по-шведски. Я, понятно, ни бум-бум. Голос она такой особенный сделала, ну, такой типа голос, которым женщины мужчин к себе подзывают. Понимаешь ты, фрэнд? Понимаешь, вижу. Мя-акенько так. Молчун головой покачал. Типа не-а... Она опять, значит, принимается за дело. И пальчики у ней на правой руке бедро легонько так поглаживают. Чисто собачонку. Молчун на бедро ее, значит, и не глядит. Извращенец? Она к нему типа качнулась... ну, как сказать... не помню я уже... то ли шаг сделала, то ли рукой потянулась, то ли наклонилась над ним... Короче, качнулась. Молчун опять головой – не-а. А я так поодаль примостился, типа наблюдаю. Разглядываю, значит. Баба хороша. Высокая, рыжая, тряпок на ней – едва срам прикрывают. У нас в террорусских районах из нее бы за день глазами сито сделали. А в терролатинских за эксгибиционизм посадили бы за милую душу... На раз. Я, значит, высоких люблю и очень даже уважаю. Вотак. Зенки у нее такие... хитрые. Узкие. Она их специально щурит. Потому что, понятно, пока она зенки щурит, вроде бы даже она и проиграла чего-нибудь, проспорила, а понт такой, типа, все равно дела идут конкретно по плану, как и надо.
Ну эта... Стрельнула она фишками в мою сторону. Ага, разглядела. А наяривалась уже и сматываться. Короче, поворачивается и типа так шарит по мне: гожусь я? не гожусь? А потом молча башкой шатнула в сторону дома, мол, давай, дружок. И сама туда пошла. Ну, понятно, я к Молчуну: «Она тебе кто? Если я это самое... ты в обиде не будешь? Или что? В смысле или как?» Он так спокойно мне: «Нет, Ян. В обиде я не буду. Берта мне никто. Просто специализируется по части раскрепощения сознания... Только учти, мы для нее оба, что ты, что я, – экзотические зверюшки». Насчет раскрепощения я чо-то не понял ни хрена. Насчет зверюшек на ходу уже додумал. Если я типа понятная зверюшка, дикая, немытая и страшная, то он-то с какого края? Значит, не извращенец... Ладно.
Ну эта... Захожу я в дом. Берта эта самая прямо на полу стоит на четвереньках, голая, как мой хрен, если не в трусах. Рычит и зубы скалит. Оба! Сильна шведка, твою мать, новая! По-женевски мне заяву кидает: «Загрызи меня! Разорви меня!» А я человек простой, голодный до бабского общества, ну, думаю, грызть мне тебя незачем, другое у тебя применение. Но зверюшку, так и быть, покажу. И раздеваюсь, значит, медленно так, не торопясь так. А я, фрэнд, типа, извини за подробность, малость того, мохнатый... И шрамы у меня от рудника – по всей шкуре. У Берты глаза навыкат. Ну, короче, заголился я и к ней подбираюсь, причиндал мой уже почуял рабочую ситуацию. Она как-то и оробела, только вздохнула так: а-ах! А я ей в самые очи по-женевски сообщаю: «Тебе конец». И, вишь, глупость вышла: в общем, уже я был на взводе, поэтому чисто и не хотел, а первое слово с каким-то типа рыком вышло, а второе – на всхлип. Она как вскочит! У! Хотела удрать. Не уйдешь, свинка розовая! Не дам. Побрыкалась Берта, потом чует, харчить ее не будут, вокруг мужик, а не волчина какаянть. Короче, утихла. А я, понятно, дело свое делаю. И, значит, в азарт уже входить начал. Разрешите взлет, командир! Бертино женское естество ей типа посказку мечет, мол, нормально, можно получать удовольствие... И она, Берта моя, уже помаленьку верещалку свою включает. А потом не помаленьку. И покатились мы с ней по полу, мелочь всякую сбивая. Она хрюкает без устали, и я всякие шумы издаю. Вот как-то так у нас конвергенция проходила. Или типа...
Ну эта... На кровать мы перебрались для второго уже забега. И проснулся я типа там. Место слева лапаю – нет Берты. Место справа лапаю – нет Берты. Башкой мотаю... прочухался. Нет Берты. Ну и хрен бы с ней. Хорошего понемножку.
Ну эта... Сели мы с Молчуном хавать, он и грит: «Прости меня, Ян. Кажется, я испортил тебе вчерашний вечер». – «Чем это?» – «Постной миной на лице и нравоучениями...» – «Да нет, нормально... Это я, типа, с бабой возжался, когда человеку худо. Ты, типа, меня тоже извини, живой же я мужик». Ну, помолчали, а потом он, значит, спрашивает: «И как она?» – «Зверь!» Тут мы оба заржали. Все нормально у нас с ним. Вотак.
Ну эта... Потом он мне рыбалку показывал. Я те скажу, он и рыба-алку себе устроил! Короче, за одну его рыбалку все отдать можно. Ты знаешь какие у него там караси? Ты представить себе не можешь, фрэнд, какие у него караси. У него там во такие караси! Во такие! Нет, я те правду грю, чо ты морщисся? Не знает, а морщится... Они там настоящие, прикинь, фрэнд. Не мутанты уродские, а натуральные караси, с самой Земли привезены... А местные, значит, их развели. Нет, да ты пойми, фрэнд, во такой карась, и весь серебряный, аж блещет...
Ну эта... Вечером малина вся эта наша хренами поросла. Мы, значит, сидим, калякаем о том о сем, об нашей об рудничной жизни вспоминаем. Я тут вижу, за окном какие-то хари бегают. Ну, люди, конечно, только на рожах зверские маски. Бараны там, козлы, петухи, уроды, маньяки, упыри и типа того. И все носятся как нищие, в какой-то рванине. «Чо это?» – «Ты про карнавал читал, Ян?» – «Смотрел». – «Раз в году на Вальсе устраивают карнавал-маскарад. У нас он вроде рационально построенного религиозного обряда. В целях разгрузки психики от избыточного давления культуры. Сегодня разрешено все. Безобразничать, приставать к чужим сексуальным партнерам, ругаться на кого хочешь и как хочешь. Даже красть. На следующий день все делают вид, будто никаких проделок не было. Никто ничего не помнит и не знает. Если кто-нибудь переспит не со своей женой, это даже не считается...» Тут лошади его заржали. Дико так, с каким-то типа визгом. Чисто их на куски режут. Молчун – скок во двор. Чего-то там шумит, ругается... Слышу: эти, ряженые, тоже завопили. Сначала не в лад, а потом какую-то песню что ли запели... Ну или типа. Один хрен, я по-шведки понять ничего не могу. Но уж больно громко они там... И Молчуна моего уже не слышно. Чо-то не то. Я к окну. Твою-то мать! Десять или больше того харь хороводят вокруг Молчуна, орут, хрюкают, кукарекают, гавкают, прибаутки какие-то выпевают, погремушками трещат, ножами кухонными помахивают... Дурдом, короче. Но это, типа, хрен с ними. Только все они там по очереди пинают Молчуна, конкретно так пинают, от некоторых пинков зубам во рту запросто может тесно сделаться... Чисто не шутят. А Молчун стоит, рук не подымет, голову повесил. Что-то у него там под ногами чернеется... Это как понимать? Это ж был Вороной, прикинь фрэнд, они его зарезали до смерти! Кровищи – море.
Ну эта... Я одеревенел. Стою столбом. Жутко, как нарочно придумано. Ночь, но светло ровно днем. На небе – все три луны на полную дурь светят, из дома опять же подсветка, как в аквариуме. И прямо у меня под носом эта шальная круговерть из живого человека дух вышибает, а из твари бессловесной уже и выбила... Тут один, короче, свиньей наряженный, ножом пырнул Молчуна.
Ну эта... Я, короче, хватаю тогда парализатор – это маленькая такая хренюшка, с которой Молчун на объезды ездит, – выскакваю за порог. А сам, значит, никогда из парализатора не стрелял, даже в руках не держал. На что тут давить-то? Может, он, собака, незаряжен... Ладно, на испуг козлов этих возьму. Или типа. Ну, кричу им, мол, разойдись, стрелять буду! Нуль внимания, кило презрения. Не видят они меня и не слышат, слишком сами разорались. Что тут делать? Я, значит, беру здоровый такой ком сухой земли, и в самую кучу – р-раз! Оба! Одному прямо в рыло попал, в самое то место, где дыры для глаз вырезаны. Он, короче, на корточки сел, орет, воет, по-шведски матерно чешет, маску содрал, гад и зенки свои драгоценные трет. Остальные притихли. Я, значит, на них парализатор навожу и грю: «Щас конкретно вас, шакалы, делать будем...» По-женевски это та-ак звучит, животики надорвешь. Но им не смешно. Гляжу, забоялись. Очко заиграло. Постояли мы так маленько, для порядку. Потом, ладно, опускаю руку, с понтом пожалел... и они всем скопом – шшорх по кустам! «Мусор свой, – кричу, – заберите, козлы!» Это в смысле, ну, того недоноска, который земельки попробовал. Он лупала свои разорвать готов, бежать не может... «Тебе особое приглашение нужно?» Он, значит, руки от рожи отцепил, типа продрал моргалки наконец, ну и ходу. Тут Молчун вскрикнул: «Карл?» Мужик типа тормознул чуток, а потом еще скорости прибавил... Вижу: тот самый хмырь, что у Свенссонов был с молчуновой невестой, с Мартой. Ну, чернявый, короче. Вотак. Я прикинул: зря отпустили, надо было поймать и вломить по рогам...
Ну эта... Ушли вроде они, за деревьями уже и не видно никого. Молчун в дом пошел. Тут я слышу – издалека так, – негромко, но с понтами сказали: «И щенка твоего тоже удавим». Вотак. А Молчун, понятно, не слышал, и говорить я ему не стал. Чисто моя проблема.
Ну эта... Вечером ждем сидим, когда, значит, медик подтвердит, мол, едет он. Ждем и ждем. Чисто так бывает: сунешь карточку в автомат, гривен с нее снялось сколько положено, и ты торчишь рядом, вот сейчас тебе из железной утробы стандартный пищевой пакет высунут... А вместо обеда тебе, значит, хрен вываливают: загорается типа лампочка такая «пакеты закончились». Ну и ты нажимаешь на все что ни попадя, стукаешь так и сяк, материшь его, автомат этот, карточку суешь, мол, отдай, гад, мои бабки обратно, а он, сволота, еще разок по столько же глотает и опять сигналит «пакеты закончились». Народ вокруг уже так это к тебе приглядывается, здоров ли типа, мужик... Вот и мы ждем, а сроки все проходят. Неудобняк в воздухе повис. Ну, Молчун попробовал связаться с тамошними, кто там есть. Бам! Увидел я, как рожа у него кривой сделалась, а потом всю энергию в доме вырубило к едрене фене. Вотак.
Ну эта... Он засуетился, значит, в антиграв свой влез – он у него автономный, – с высоты вокруг осмотрелся. «Ничего не понимаю. У Свенссонов огни горят, и у Юханссонов тоже». Я ему, типа, давай слетай туда, вызови, кого требуется. А он: нет, у нас без приглашения никто в гости не ходит, это предосудительно. Надо бы, короче, подождать, когда само включится... Я ему: да ты какой-то малохольный вообще. А Молчун грит: отстань, тут у нас свои порядки. Ладно. Раз так, грю, тут-то есть, чем посветить, или так и будем сидеть козлы козлами? Ну, он сунулся в бомбоубежище, там свет горит, но связь не работает. У Молчуна морда каменная. Такой облом? И опять же, привык, наверное, после рудника-то, со всей планетой связь держать. А тут инфоскон его в отрубе, и чип в башке тоже оглох. Ладно, я. У меня чип – дерьмо. Что есть он, что нет его, один хрен. А после рудника и вовсе подскис, хоть и экранировали его мясо мое и кости мои... Перед высадкой я выжал из него три убогих абзаца про Вальс, а потом он дуба дал. В смысле, не фурычит. Ни к чему тут не подстыковывается. А Молчуну типа от рождения гарантирован комфорт, и всяческий хрен не-едкий и перец не-деручий... Да, фрэнд, и такие хреновья бывают... Короче, кольнуло его в извилины, когда накрылась у нас энергия, и он, стало быть, в опупении пребывает.
Ну эта... Чо тут делать? Нарезаться еще разок – настроения нет. Сели мы, как зеленые пацаны, в карты на щелбаны играть. Прикинь! Два здоровых мужика. Он страдал, успеет медик прибыть, когда обратно все врубят, или не успеет... Ну, все вчистую и проигрывал. Лобешник покраснел, понятно. Потом решил: иди оно в задницу, раз такое дело. И сравнял счет, скотина... Тут, значит, все включилось. Тока в такое время хрен уже кто приедет, одна, может, реанимация. Да ладно... не очень-то я и настроился.
Ну эта... Мне бы еще тогда нечистое заподозрить. Извинялись перед ним, извинялись, мол, такие необычные неполадки в сети... не внедрилось ли чего через систему связи на шлюпе с лайнера... Чисто на вирус грешат. Или типа. Короче, мутота какая-то. Несерьезно. Это я теперь врубаюсь: инфоскон-то должен бы без сети работать, без ни хрена... У него биоаккумулятор – почти вечный. Да мне лень думать было. А ему, Молчуну, я так понял потом, думать было не лень. Ему страшно было думать. Он и не думал. Типа ладно, бывает, – он им сказал. «Завтра медик будет?» – «Несомненно, господин Даниэльссон! Ждите, он подтвердит свое прибытие в 11.00 по местному времени...» – «Отлично». Типа, «спи спокойно, малыш».
Ну эта... Наутро опять все с катушек соскочило. Но тут чисто все было не как для умных. Как для умных предъявили вчера. Тут было конкретно для последних кретинов. То есть для нас с Молчуном. Энергию снесло в 10.58. Ровно на полчаса. Молчун мне: «Недоумеваю, что опять могло произойти... Сейчас вызову...» – «Да не вызывай. Брось. Не хотят эти твои коты гладкие чужака лечить. Ясно же». Ничего мне тогда не было ясно. Молчун со мной резко так согласился, деловой такой, я еще удивился. Заизвинялся, понятно. Бывают, конечно, у них тут перегибы, и все такое. Это для него была хорошая версия. Удобная. Даже добрая. Вотак.
Ну эта... Он грит: да ну е н-на... По-женевски это круто звучит. Давай, грит, по морю покатаемся. Ладно, давай. Антиграв у него и за катер работает, и за подводную лодку... Сидишь, значит, посреди океана, глубина порядочная, все прозрачно, у самого твоего рыла рыбешки цветастые проплывают, осьминожина здоровая, как черт, тобой интересуется. В смысле, можно тебя схарчить или лучше погодить. Актиния чуть не в нос тебе лезет... Нормально так... Я как пацан глазею... Никогда я такого не видел. И мы типа расслабились. На вечер у него обратно рецепт выискался... новошведский. То же самое, только с какой-то хренью, что во сне увидишь – лопатой не отмахаешься. Прикинь, фрэнд: зеленая звезда, у меня на ладошке помещается... Во такая. Вместо лучей у ней бугорки такие... ну, не знаю, как сказать. Типа мутантный гибрид. Патиссон называется. А он его, хитрый хрен, замариновал. Я, значит, с опаской поначалу этим самым закусывал. А потом ничего, нормально пошло.
Ну эта... Утром опять, значит, я стаканчик местной медицины внутрь принял. Вовремя. Иначе бы – кирдык. В голове саперные работы стояли. По полному профилю. Ладно. Молчун меня типа на объезд зазывал, но тут ему не обломилось. «В следующий раз», – говорю. Ушел он, а я к инфоскону приспособился. Крутил сначала все что ни попадя. Потом спорт. Ну а потом и до девок дело дошло. У них тут на такие дела ни запретов нет, ни ограничений, им тут, короче, по хрену. Смотри, сколько хочешь... Я и вкопался туда аж по самое не могу. Пришел Молчун, отодрал меня от машинки, вовремя отодрал, гад, потому что я уже как раскаленный металл, еще чуток, и с конца охладитель забрызжет. Прикинь! Он мне, значит, и говорит: «Сегодня мы идем в гости, Ян. Форма одежды – парадная. Всем постирать робы, будет проверка из управления...» Хихикает, значит. Довольный. Я, понятно, интересуюсь: «Чисто куда? К кому?» Он мне и рассказывает, мол, у них тут каждая свадьба, рождение или смерть – региональный праздник. Или типа. Со всей округи народ собирается. С усадеб, короче, с хуторов прибывают... эти... хуторяне. Без приглашения. Типа если ты не козел какой-нибудь, а нормальный, ты оповещаешь всю шоблу на четыреста миль вокруг. Вотак. И если ты не шибздик опущенный, не шваль какая-нибудь и не при смерти, оповестили тебе – давай езжай, лети на праздник. Ну, нормально. Типа как у людей, а не у новых шведов... У Молчуна чучело какое-то было. Невдолбенное. Птица. Желтая. На голове гребень. Красивая, как моя бабка в юности. А бабка до деда четырех мужей поменяла, дед у ней был последний и навсегда. Вотак. Птица называется упупес. Это я не знаю, фрэнд, по-каковски. Молчун говорит, по-русски есть название. Удод. Типа русский это, значит, удод. Птичка, грит, – еще с самой Земли. Но тут уж я ему не поверил. Я в этом деле секу. Явный мутант его удод. Либо из марсианской лаборатории, либо с Терры-4. Видно же. Он смеется. «Да пошел бы ты!» – говорю. В общем, чучело свое решил он подарить соседской Карин из Свенссонов, потому что сегодня она станет женой какого-то Лейфа.
Ну эта... попрыгали мы с ним в антиграв, схиляли на хутор к этим самым Свенссонам. Ну, норма-альна... Рассказывать даже погано, какая хрень вышла. Я так это тебе коротенько, чтоб понятно было, фрэнд. Молчун чучело удодское невесте вручил, поздравил, ходит-ходит промеж гостей, всем улыбается. Кота нашел, жирного такого, рыжего, морда – как у налогового органа. В смысле, хамская и разъеденная. Кот мне конкретно понравился. Больше всех из новых шведов. Ну, кроме, понятно, Молчуна еще. Настоящий кот, солидный, не хрен тебе какойнть тощий. Вот ему, коту этому, Молчун тоже в самую налоговую рожу улыбался. Я, понятно, похавал-принял и сижу молчком в уголке, прикинулся ветошью и не отсвечиваю. И такой он нелепый, Молчун мой, со своей улыбкой кретинской и с чучелом обратно же кретинским... Ну чисто больной дауном. А мужик он какой, да я же знаю! Чо он шестерит-то? Новошведы на меня глядят, как на какашку, ну, тут я их понимаю, они меня типа не любят – не голубят, ну и я их типа тоже... Полная взаимность, короче. А на Молчуна они даже не глядят. Базарит он типа с кемнить, и тот хрен, с которым он базарит, зенки в сторону сворачивает, слова цедит... А если и посмотрит разок, то так, ровно не живой мужик перед самым рылом торчит, а пустое место, сплошная прозрачность. А Молчун стара-ается... Будто ему за это срок скостят. Я ему типа сказать хотел: отбыл ведь уже, амиго. Но не стал. Его дела. Он и сам тут на одну бабу упорно так не смотрел. Ну, я врубился: Марта эта его. А рядом с ней хмырь такой чернявый, жердина высоченная – ее теперешний мужик. Вотак. И тут, вишь, напряг выходит.
Ну эта... Час прошел. Или типа того. Я его в сад вытянул, грю: «Может, валить пора отсюдова? А, Молчун?» Он, значит, смотрит грустно так... тошно ему. Тут какое-то дите под руку Молчуну подвернулось. Маленькая такая девочка. Совсем еще фитюлька от часов... По размеру, в смысле. Ну, он ее по головке погладил, чего-то по-местному хорошего такого пролопотал. Шантрапушка лыбится, типа ей понравилось. О! И тут мамашка ее как коршун из кустов – раз! Закогтила свою малую, и ходу. Молчун было чего-то тявкнул, ну, понятно, с улыбочкой, я так думаю, типа «не хилую себе дочку отгрохала, мамаша», – а тех уже и след простыл. Вотак. Короче, мы свалили.
Ну эта... У Молчуна кресло было – типа из какой-то плетенки, хрен ее поймет. Ле-егонькое, весит нуль. Но, значит, крепкое. Его держало без скрипа, без ничего. Во мне так это килограмм шестьдесят пять или семьдесят, а он поздоровее будет и повыше, он вообще здоровый... Так вот, кресло его держало будьте-нате. Короче, вынес он свое кресло во двор, качается. Туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда... А морда чисто деревянная, деревяннее некуда. Я было намылился как-то вздрючить его, чтобы, значит, повеселел мой Молчун. Только хрена. Он глянул, ровно зарезать хочет, и сидит-качается. Туда-сюда... твою мать! Ладно, понимаю, не дурак. Успокоиться, значит, ему надо. Ладно.
Ну эта... Гляжу, коньяка себе налил. И гложет из стаканной тары, как чай, еще не закусывает... Маньяк тоже. Короче, выдернул я у него коньяк. Он сначала зыркнул так это серьезно, а потом сник и грит: «Ты прав, Ян. Не надо опускаться до свинства. Ты меня извини. Дай побыть одному. Полчаса, и я буду в порядке...» И чо дальше? Сидит-качается.
Ну эта... Фрэнд, я, короче, не любимая его жена, не отец духовный и не психоаналитик. Оставил я его как есть, ну, пускай один поторчит, может, мозги в сустав вправятся с характерным стуком. Или типа. А сам, значит, прикидываю: до чего ж его не любят. Это каким упырем надо быть, чтоб так не любили! И медика, ты пойми, фрэнд, не прислали, я так понял, не потому что типа я тут чужак, а потому что типа он сам – хрен знает кто... Врубаешься? Ну, намекнули ему: сиди, не рыпайся, упырь. Никто тебя видеть не хочет, а об кореша твоего конкретно нормальные люди руки марать не станут... Вотак. Да кто ж он тут? Что за дела? Я так понял, не по контрабанде он тут проходит, не по наркоте. Дровосек и наркота – это как турбонаддув в воздушном лифте и рефрижератор на продкомбинате. В огороде турбонаддув, а в Ольгиополе рефрижератор... Короче, не то. Убить кого-то... это он тоже вряд ли. Натура у него мирная. Если только по случайности. Или типа. Но за это кто ж его так опускать станет? Или я чего в местных разборках не понял? Чо-то тут такое позорное должно быть. Аж до самых печенок чтоб пробирало. Может, он извращенец какой-нибудь? Спец по детишкам? Нет... так, по всему, нормальный вроде... И это... темнит все равно. Сам не скажет. Молчун чертов! Вот, значит, отойдет он, я точно спрошу...
Ну эта... Пока я так-сяк прикидывал, у самого двора еще одна антигравина опутилась. Мягко она, сволочь, садится. Не почувствуешь ни грамма... Вылезает из нее, значит, баба. И типа видел я эту бабу у Свенссонов. И она, понятно, меня видела с Молчуном. Ну, может, чего путного скажет? Может, знакомая его, успокаивать прихиляла? Короче, встала напротив Молчунова кресла, зачирикала по-шведски. Я, понятно, ни бум-бум. Голос она такой особенный сделала, ну, такой типа голос, которым женщины мужчин к себе подзывают. Понимаешь ты, фрэнд? Понимаешь, вижу. Мя-акенько так. Молчун головой покачал. Типа не-а... Она опять, значит, принимается за дело. И пальчики у ней на правой руке бедро легонько так поглаживают. Чисто собачонку. Молчун на бедро ее, значит, и не глядит. Извращенец? Она к нему типа качнулась... ну, как сказать... не помню я уже... то ли шаг сделала, то ли рукой потянулась, то ли наклонилась над ним... Короче, качнулась. Молчун опять головой – не-а. А я так поодаль примостился, типа наблюдаю. Разглядываю, значит. Баба хороша. Высокая, рыжая, тряпок на ней – едва срам прикрывают. У нас в террорусских районах из нее бы за день глазами сито сделали. А в терролатинских за эксгибиционизм посадили бы за милую душу... На раз. Я, значит, высоких люблю и очень даже уважаю. Вотак. Зенки у нее такие... хитрые. Узкие. Она их специально щурит. Потому что, понятно, пока она зенки щурит, вроде бы даже она и проиграла чего-нибудь, проспорила, а понт такой, типа, все равно дела идут конкретно по плану, как и надо.
Ну эта... Стрельнула она фишками в мою сторону. Ага, разглядела. А наяривалась уже и сматываться. Короче, поворачивается и типа так шарит по мне: гожусь я? не гожусь? А потом молча башкой шатнула в сторону дома, мол, давай, дружок. И сама туда пошла. Ну, понятно, я к Молчуну: «Она тебе кто? Если я это самое... ты в обиде не будешь? Или что? В смысле или как?» Он так спокойно мне: «Нет, Ян. В обиде я не буду. Берта мне никто. Просто специализируется по части раскрепощения сознания... Только учти, мы для нее оба, что ты, что я, – экзотические зверюшки». Насчет раскрепощения я чо-то не понял ни хрена. Насчет зверюшек на ходу уже додумал. Если я типа понятная зверюшка, дикая, немытая и страшная, то он-то с какого края? Значит, не извращенец... Ладно.
Ну эта... Захожу я в дом. Берта эта самая прямо на полу стоит на четвереньках, голая, как мой хрен, если не в трусах. Рычит и зубы скалит. Оба! Сильна шведка, твою мать, новая! По-женевски мне заяву кидает: «Загрызи меня! Разорви меня!» А я человек простой, голодный до бабского общества, ну, думаю, грызть мне тебя незачем, другое у тебя применение. Но зверюшку, так и быть, покажу. И раздеваюсь, значит, медленно так, не торопясь так. А я, фрэнд, типа, извини за подробность, малость того, мохнатый... И шрамы у меня от рудника – по всей шкуре. У Берты глаза навыкат. Ну, короче, заголился я и к ней подбираюсь, причиндал мой уже почуял рабочую ситуацию. Она как-то и оробела, только вздохнула так: а-ах! А я ей в самые очи по-женевски сообщаю: «Тебе конец». И, вишь, глупость вышла: в общем, уже я был на взводе, поэтому чисто и не хотел, а первое слово с каким-то типа рыком вышло, а второе – на всхлип. Она как вскочит! У! Хотела удрать. Не уйдешь, свинка розовая! Не дам. Побрыкалась Берта, потом чует, харчить ее не будут, вокруг мужик, а не волчина какаянть. Короче, утихла. А я, понятно, дело свое делаю. И, значит, в азарт уже входить начал. Разрешите взлет, командир! Бертино женское естество ей типа посказку мечет, мол, нормально, можно получать удовольствие... И она, Берта моя, уже помаленьку верещалку свою включает. А потом не помаленьку. И покатились мы с ней по полу, мелочь всякую сбивая. Она хрюкает без устали, и я всякие шумы издаю. Вот как-то так у нас конвергенция проходила. Или типа...
Ну эта... На кровать мы перебрались для второго уже забега. И проснулся я типа там. Место слева лапаю – нет Берты. Место справа лапаю – нет Берты. Башкой мотаю... прочухался. Нет Берты. Ну и хрен бы с ней. Хорошего понемножку.
Ну эта... Сели мы с Молчуном хавать, он и грит: «Прости меня, Ян. Кажется, я испортил тебе вчерашний вечер». – «Чем это?» – «Постной миной на лице и нравоучениями...» – «Да нет, нормально... Это я, типа, с бабой возжался, когда человеку худо. Ты, типа, меня тоже извини, живой же я мужик». Ну, помолчали, а потом он, значит, спрашивает: «И как она?» – «Зверь!» Тут мы оба заржали. Все нормально у нас с ним. Вотак.
Ну эта... Потом он мне рыбалку показывал. Я те скажу, он и рыба-алку себе устроил! Короче, за одну его рыбалку все отдать можно. Ты знаешь какие у него там караси? Ты представить себе не можешь, фрэнд, какие у него караси. У него там во такие караси! Во такие! Нет, я те правду грю, чо ты морщисся? Не знает, а морщится... Они там настоящие, прикинь, фрэнд. Не мутанты уродские, а натуральные караси, с самой Земли привезены... А местные, значит, их развели. Нет, да ты пойми, фрэнд, во такой карась, и весь серебряный, аж блещет...
Ну эта... Вечером малина вся эта наша хренами поросла. Мы, значит, сидим, калякаем о том о сем, об нашей об рудничной жизни вспоминаем. Я тут вижу, за окном какие-то хари бегают. Ну, люди, конечно, только на рожах зверские маски. Бараны там, козлы, петухи, уроды, маньяки, упыри и типа того. И все носятся как нищие, в какой-то рванине. «Чо это?» – «Ты про карнавал читал, Ян?» – «Смотрел». – «Раз в году на Вальсе устраивают карнавал-маскарад. У нас он вроде рационально построенного религиозного обряда. В целях разгрузки психики от избыточного давления культуры. Сегодня разрешено все. Безобразничать, приставать к чужим сексуальным партнерам, ругаться на кого хочешь и как хочешь. Даже красть. На следующий день все делают вид, будто никаких проделок не было. Никто ничего не помнит и не знает. Если кто-нибудь переспит не со своей женой, это даже не считается...» Тут лошади его заржали. Дико так, с каким-то типа визгом. Чисто их на куски режут. Молчун – скок во двор. Чего-то там шумит, ругается... Слышу: эти, ряженые, тоже завопили. Сначала не в лад, а потом какую-то песню что ли запели... Ну или типа. Один хрен, я по-шведки понять ничего не могу. Но уж больно громко они там... И Молчуна моего уже не слышно. Чо-то не то. Я к окну. Твою-то мать! Десять или больше того харь хороводят вокруг Молчуна, орут, хрюкают, кукарекают, гавкают, прибаутки какие-то выпевают, погремушками трещат, ножами кухонными помахивают... Дурдом, короче. Но это, типа, хрен с ними. Только все они там по очереди пинают Молчуна, конкретно так пинают, от некоторых пинков зубам во рту запросто может тесно сделаться... Чисто не шутят. А Молчун стоит, рук не подымет, голову повесил. Что-то у него там под ногами чернеется... Это как понимать? Это ж был Вороной, прикинь фрэнд, они его зарезали до смерти! Кровищи – море.
Ну эта... Я одеревенел. Стою столбом. Жутко, как нарочно придумано. Ночь, но светло ровно днем. На небе – все три луны на полную дурь светят, из дома опять же подсветка, как в аквариуме. И прямо у меня под носом эта шальная круговерть из живого человека дух вышибает, а из твари бессловесной уже и выбила... Тут один, короче, свиньей наряженный, ножом пырнул Молчуна.
Ну эта... Я, короче, хватаю тогда парализатор – это маленькая такая хренюшка, с которой Молчун на объезды ездит, – выскакваю за порог. А сам, значит, никогда из парализатора не стрелял, даже в руках не держал. На что тут давить-то? Может, он, собака, незаряжен... Ладно, на испуг козлов этих возьму. Или типа. Ну, кричу им, мол, разойдись, стрелять буду! Нуль внимания, кило презрения. Не видят они меня и не слышат, слишком сами разорались. Что тут делать? Я, значит, беру здоровый такой ком сухой земли, и в самую кучу – р-раз! Оба! Одному прямо в рыло попал, в самое то место, где дыры для глаз вырезаны. Он, короче, на корточки сел, орет, воет, по-шведски матерно чешет, маску содрал, гад и зенки свои драгоценные трет. Остальные притихли. Я, значит, на них парализатор навожу и грю: «Щас конкретно вас, шакалы, делать будем...» По-женевски это та-ак звучит, животики надорвешь. Но им не смешно. Гляжу, забоялись. Очко заиграло. Постояли мы так маленько, для порядку. Потом, ладно, опускаю руку, с понтом пожалел... и они всем скопом – шшорх по кустам! «Мусор свой, – кричу, – заберите, козлы!» Это в смысле, ну, того недоноска, который земельки попробовал. Он лупала свои разорвать готов, бежать не может... «Тебе особое приглашение нужно?» Он, значит, руки от рожи отцепил, типа продрал моргалки наконец, ну и ходу. Тут Молчун вскрикнул: «Карл?» Мужик типа тормознул чуток, а потом еще скорости прибавил... Вижу: тот самый хмырь, что у Свенссонов был с молчуновой невестой, с Мартой. Ну, чернявый, короче. Вотак. Я прикинул: зря отпустили, надо было поймать и вломить по рогам...
Ну эта... Ушли вроде они, за деревьями уже и не видно никого. Молчун в дом пошел. Тут я слышу – издалека так, – негромко, но с понтами сказали: «И щенка твоего тоже удавим». Вотак. А Молчун, понятно, не слышал, и говорить я ему не стал. Чисто моя проблема.