Страница:
Я не могу вернуться. А Тамаре все равно. Она использовала меня, как тряпку, и выбросила.
— Шлюха! — закричал я. — Тварь! — Зубы мои застучали, и мир подернулся красным. Я увидел ее как в тумане. И отключился.
Вскочил со стула и бросился к ней. Я свободен! Я свободен! Она сняла запрет, который мешал мне напасть на нее. И я ударил ее по лицу. Раз. Другой. Третий. Ее инвалидная коляска развернулась. Капли крови брызнули из носа. Но нет — я хотел убить ее. И не просто убить. Поиск. Я схватил ее за горло, оно оказалось теплым, мягким и хрупким. Я могу сломать ей шею, сообразил я, и начал медленно и неотвратимо сжимать пальцы.
Нужно много времени, чтобы задушить человека.
Голова ее откинулась, лицо покраснело. Она смотрела на меня. Я был холоден и неумолим. Одна — единственная слеза выкатилась из уголка ее глаза.
И тут я вспомнил другую Тамару, ту, что дала мне ощутить свою неумирающую страсть, ту, что говорила: «Научись свободно владеть мягким языком сердца». Вспомнил, как она смотрела на меня в симуляторе, смотрела с жалостью и сочувствием, словно я изорванная и выброшенная кукла. Она знала, что я убиваю ее, потому что именно она убила меня. И хотела, чтобы я жил, потому что она украла у меня жизнь. И плакала она потому, что знала, как уничтожила меня. Я снова увидел в ее глазах боль. Даже сейчас она манипулирует мною и плачет, потому что снова уничтожает меня.
Она хотела, чтобы я убил ее. И знала, чего это будет стоить мне.
Я ахнул и отдернул руки. Она хотела умереть тогда, в Панаме. Предпочитала умереть, чем оказаться в мозговой сумке, но не могла сама убить себя. И освободила меня, потому что хотела умереть.
— Кончай! — послышалось из ее передающего устройства, как только ее легкие снова обрели способность дышать. — Ты же меня ненавидишь! Разве ты можешь не презирать меня?
Она права. Я больше не привязан к ней. Я чувствовал себя, как на острие ножа. Прежний Анжело не мог бы убить ее. Но я изменился с тех пор, как встретился с Тамарой. Теперь я чувствовал, что способен покончить с ней, и вовсе не был уверен, что стану испытывать угрызения совести. Однако теперь я обладал свободой выбора. И я отступил, решив навсегда отказаться от насилия.
— Нет, — сказал я. — Ты знаешь, какие у Гарсона планы насчет тебя. Ты знаешь, в какую тюрьму он тебя поместит…
— Кончай — немедленно! — кричала Тамара.
— … и знаешь, что с Пекаря нам не уйти. И хочешь, чтобы я казнил тебя. Милосердное убийство…
— Убей меня, пока не будет слишком поздно! Гарсон заставит меня причинять боль другим — их будет бесконечно много!
— Но я предан жизни! — крикнул я, хотя чувствовал, что это неправда. — Ты будешь жить!
Тамара смотрела на меня, и слезы катились по ее щекам. Потом она рассмеялась — смехом боли и презрения к себе.
— Ты с ним. С Гарсоном. В Панаме мне нужен был человек, который спас бы меня. Большой и сильный. А ты был единственным подходящим куском мяса. Когда ты подключился там в последний раз, я на самом деле подумала, что это Эйриш и что он пытается убить меня. Поэтому я напала на тебя. Ты потерял сознание. И я увидела, что ты лежишь на полу, а Эйриш жив. — Я кивнул, вспоминая, как все это было на самом деле. — Я была больна. И страшно устала. Хотела убежать. Хотела, чтобы Эйриш умер. Ты не стал бы увозить меня с Земли. Не стал бы убивать ради меня. — Она всхлипнула. — Я была больна. В лихорадке… Я была вне себя. И дала тебе глубокую программу. Запрограммировала тебя, чтобы ты доставил меня в райский сад. И посмотри, куда ты привез меня! — Из ее микрофона послышался презрительный смех.
Я посмотрел на нее — она в инвалидном кресле, в бесполезном теле, неспособная двигаться, совершенно уничтоженная. А еще через несколько дней — я знал это — Гарсон заключит ее в кимех, а этого она боится больше всего. Все ее хитрые планы ничего ей не дали. Она сказала:
— Что же. Ты можешь не убивать меня. Ты уже отомстил.
Все мои добрые старания не привели ее ни к чему. Это правда — теперь она оказалась перед тем, что виделось ей худшим кошмаром.
— Да, я отомстил, — ответил я. — Ты больная и жалкая женщина. С того времени как мы встретились, ты считала, что смерть — решение всех проблем. Какая ограниченность! Какая тупость!
— Ты не понимаешь, что может сделать со мной Гарсон. Не понимаешь, что означает для меня киборгизирование! — воскликнула Тамара.
— Я встречался и раньше с пуристами тела. Твои страхи неоправданны. Тебя поместят в клетку, где ты никому не сможешь вредить, — ответил я и повернулся, собираясь уходить.
— Ты ошибаешься! — закричала Тамара. — Я не хотела вредить тебе. Я была испугана, больна, не знала, что делать. Но клянусь, я никогда не хотела причинить тебе вред!
Я вспомнил нашу встречу в симуляторе, когда она показала мне, что значит жить. И понял, что она пыталась загладить свою вину. Я остановился.
Она продолжала:
— Тебе никогда не приходилось погружаться в воспоминания другого человека. Ты никогда не сживался с чужими мыслями. Считал, что все рассуждают так же, как ты. Но я побывала во многих сознаниях, я была свидетелем такого образа мыслей, который привел бы тебя в ужас. Я побывала в мозгу военных киборгов. Военные хирурги удалили часть их гипоталамуса, химически прекратили выделение определенных гормонов, полностью отрезали их от мира эмоций. И так как они не могут чувствовать, не способны к сочувствию, они утрачивают всякое сходство с человеком.
Я повернулся к ней. Слишком часто я сталкивался с действиями, враждебными обществу, чтобы ее слова не встревожили меня. Я неожиданно понял, почему перспектива заключения в кимехе приводит ее в такой ужас, почему она так отчаянно бросилась бежать от Джафари, почему параноидально обвиняла меня в том, что я киборг.
— Это правда, — сказала Тамара. — Военные предпочитают такой способ. Это позволяет им легче выполнять свою работу. Когда ты доставил меня к Гарсону, он пообещал мне свободу. Пообещал отпустить меня, если я ему помогу. Но ты видишь, как он держится за меня. Он меня никогда не отпустит. И постоянно ворчит по поводу сохранившихся у меня остатков морали. Я слишком часто отказываюсь от предложенных им действий. Если он поместит меня в кимех, то превратит в военную модель. И постепенно мне станет все равно. Человеческое сознание, эмоции людей для меня станут только объектами манипулирования. Я сделаюсь бесконечно более злой и сильной, чем кажусь тебе сейчас.
Я обдумал ее слова. Военная тренировка «Мотоки» заметно подействовала на мою хрупкую мораль. Всего две недели тренировок, и я понял, что навсегда теряю способность к сочувствию. А что произойдет, если эта способность будет ликвидирована хирургическим путем? Сколько продержится Тамара? Вообще — любой человек?
— Значит, я должен найти способ освободить тебя, — сказал я.
— Если не сможешь, — ответила Тамара, — я предпочитаю умереть.
— Понимаю. — Ясно — в таком случае мне придется убить ее. — Сколько человек знают о твоей роли в разведке? — Тамара назвала мне шесть имен, все ближайшие советники Гарсона. Я направился к выходу. И тут мне пришла в голову еще одна мысль. Я сообразил, кто еще оказался ее жертвой. — В обмен ты должна вернуть воспоминания Абрайре Сифуентес!
Тамара удивленно мигнула, но больше никак не показала, что поняла меня. Я подумал, может быть, она отрицает, будто что-то отняла у Абрайры. Она спросила:
— А зачем? Я крикнул:
— Какое право ты имеешь отбирать ее прошлое?
— Я убрала только болезненные воспоминания, воспоминания о насилии, — защищаясь, объяснила Тамара. — Сняла боль! Если у тебя пациент с раком, ты вырезаешь опухоль. Эти воспоминания пожирали ее, как рак. Никто не должен страдать так, как страдала она!
— Ты и Гарсон — вы не отличаетесь друг от друга! Ты хочешь играть роль бога!
Тамара мягко ответила:
— Тогда позволь мне быть добрым богом. Подумай, о чем ты просишь! Хочешь, чтобы я вернула ей боль? Хочешь, чтобы это стало ценой моей свободы? Тогда освобождай меня! Давай! Но тебе придется увидеть, как она умирает внутренне!
Я вышел из помещения и пошел по улицам Хотокэ-но-Дза. Права ли Тамара? Надо ли возвращать Абрайре воспоминания, которые убьют ее? Я не знал. Это будет жестоко. Даже трудно представить себе, насколько жестоко.
Небо потемнело, затянутое красными облаками пыли. Мне нужен план освобождения Тамары. И нужна уверенность, что этот план сработает. Самое простое решение — убить Гарсона и техников, знающих о способностях Тамары. На моих руках и так много крови. А я предан жизни. Мне потребовалось несколько часов размышлений, пока знание о страхе Гарсона перед Тамарой не подсказало более трудное, но морально более правильное решение. Я видел, что может сделать его страх перед Тамарой, и подумал: «Почему бы не лишить Гарсона и его советников способности передвигаться, почему не дать Тамаре возможность убрать из их сознания все воспоминания о ней?» Тогда никого не нужно будет убивать, никто не пострадает.
Я взглянул на часы. Тамара работала со мной быстро. Вся операция займет у нее лишь несколько часов. Может, даже меньше. И тогда Тамара сможет жить на Пекаре, как все остальные.
Я вернулся в больницу, связался с «Хароном» и запросил все медицинские данные о Тамаре. Как я и думал, они загадочно исчезли незадолго до нашего прибытия на Пекарь. Но сохранились сведения о ее генотипе и индекс клеточных структур. Я пошел в отдел генетической инженерии больницы, ввел данные в генетический синтезатор и начал создание клона. Если я хочу, чтобы к ней вернулась способность ходить, нужно ввести в ее мозг новые клетки, взятые у клона, затем понадобится стимулятор роста нервных клеток. Все это займет время, вероятно, несколько недель.
Я запросил данные о тех, кто знает о роли Тамары в разведке, и постарался запомнить их лица. Изготовил партию слабого невротоксина, который парализует человека, попадая ему в кровь. Их шестеро, и я знал, что мне потребуется помощь. Я постарался оценить свои возможности. Нужны такие, кто не станет задавать вопросов. И очень сильные. Четверо химер привязались ко мне. Мигель жив; он побывал в больнице с большой раной и целый день, лежа на кровати, не отрывал от меня взгляда. Об остальных я ничего не знал. Но по вечерам на холме у костров сидят люди. А я теперь знаю, как привязывать к себе химер. Мысль эта вызывала во мне отвращение, но я знал теперь, как получить помощь.
В этот вечер я отправился к лагерным кострам. Как обычно, вокруг них собралась тысяча наемников. Они сидели вокруг костров, разговаривали о сражениях, рассказывали анекдоты и пели песни. Я встретил Мавро и немного посидел с ним. Он был угнетен и печален. Сказал:
— Мне так и не удалось стать офицером, а теперь война закончена. Что же мне делать? — У меня не было ответа.
Появился Гарсон, вместе в ним везли в коляске Тамару. Гарсон тоже знал, что нужно сесть так, чтобы в темноте его седые волосы освещались сзади. Он хотел, чтобы как можно больше химер привязалось к нему. Он казался очень спокойным, расслабленным. Я старался не смотреть в его сторону.
Подошла Абрайра, принесла мясного бульона и села рядом со мной. Говорила мало. Я слушал пение. Абрайра вымыла волосы, и от них приятно пахло.
— Я теперь редко вижу тебя, — сказала она.
— Я работал в генетической лаборатории, готовил клон Перфекто.
— Весь день? Ты собираешься создать целую армию? Сколько копий тебе нужно?
Я рассмеялся.
— Просто следил, как растут зиготы, хотел убедиться, что все идет нормально. Копий — вероятно, две. Я сделаю близнецов.
— Ты знаешь, в больнице есть целое крыло с инкубационными камерами. Оно запечатано уже восемьдесят лет, но оборудование действует.
— Знаю, — ответил я.
— Если тебе понадобится помощь в выращивании детей, я готова, — сказала она. Она сидела слишком близко, вступила на мою телесную территорию. Я понимал, каково химере вступать в такую близость. Взял ее за руку, и она сжала ее
Мне не очень нравилось то, что я делаю, планируя освобождение Тамары. Я не чувствовал себя уверенным. Не понимал до конца, почему пытался спасти раненую женщину ябандзинку, почему вообще заботился обо всех них. Если я делал это только под воздействием заложенной программы Тамары, тогда моя мораль мало чего стоит. Убивая Эйриша, я совершил это из-за Флако. Когда я убил Хуана Карлоса, то сделал это ради себя самого. А когда спасал женщину, то считал, что делаю это лишь потому, что она человек. Все эти случаи, похоже, совсем не были связаны с программой Тамары. Лишь однажды я пытался убить именно из-за женщины — это случай с Люсио. И я понял, что нечто более сложное, не одно влияние Тамары, другое воздействовало на мою решимость убивать: радикальная программа Тамары убедила меня, что до некоторого предела мы программируем себя сами. В течение жизни мы вырабатываем определенный образ мыслей. И не потому ли я убивал, что именно тренировался в насилии, как выразилась она? И прекратил тренироваться в насилии, когда понял, насколько пагубно оно действует на меня.
Теперь я поклялся упражняться в сочувствии: создать собственную глубокую программу, которая изменит всю мою жизнь; так слабак в пятьдесят килограммов начинает наращивать мышцы, чтобы стать самым сильным человеком в мире. На примере Абрайры я видел, что эта способность к сочувствию не обязательно должна быть врожденной. Ее можно выработать. Я чувствовал себя так, словно стою на вершине холма, от него вперед уходит золотая дорога, и я вижу на ней человека, каким когда-нибудь стану.
Наше общество в Панаме прославляло противоречивого человека — человека из стали и бархата. Я знавал людей, которые пытались быть тем и другим. И насколько мне известно, это никому не удавалось. Я видел также, что тренировки в симуляторе, тренировки в насилии заставили меня частично потерять способность сочувствовать. Я знал, что если продолжил бы тренироваться с самураями, вообще утратил бы такую способность. Образ жизни воина — смерть. Я стал бы таким же опустошенным, как рефуджиадос, как Мавро, как сами самураи. И если я сохранил какое-то подобие человечности — из-за того лишь, что мне повезло, а не по своему выбору. Мне повезло, что после мятежа меня поместили в криотанк, повезло, что у меня оказались друзья, которые помогли мне стать лучше. Тамара считала, что я действую в соответствии с ее программой, и до некоторой степени она права. Но такой ответ слишком упрощен и не объясняет всего.
Я провел день, размышляя над этими проблемами и приводя в порядок свои воспоминания о семье. Записывал их, чтобы больше никогда не забыть. Связался с кораблями на орбите и убедился, что могу получить место в жилых помещениях экипажа «Харона», тем самым риск встречи с японцами будет сведен до минимума.
Я решил навсегда оставить Пекарь.
Я думал о Викториано и Татьяне, о своем отце и о возможности встречи с другими членами семьи, и меня тянуло к ним. Я не мог вынести мысли о том, что мне придется остаться на Пекаре, и дело было не в плохих воспоминаниях: дело в злом будущем. Общество, которое создают мои companeros, злое и нездоровое. Мы захватили планету из жадности и все время убивали ее жителей. Я не видел будущего у такого общества. Действительно, прошло четыре дня, а мы ничего не делали. Город лежал в развалинах, и никто их не расчищал. Никто ничего не восстанавливал. Наемники бродили повсюду, хлопали друг друга по спине и весь день бездельничали. По вечерам они сидели у костров, пели песни, играли, напивались и рассказывали анекдоты.
Весь день меня преследовали тяжелые мысли. Я планировал свои действия относительно Гарсона. Вечером пошел к костру, пил, пел и вел себя как придурок — как и все остальные. А когда Гарсон отправился спать, толкая перед собой коляску с Тамарой, я встал и пошел за ним, рассчитывая узнать, где он ночует и как можно его подстеречь. За ним пошло больше десяти химер, точно так же, как меня сопровождали мои химеры. Я понял, что справиться с Гарсоном будет нелегко, потому что он никогда не оставался один. Куда бы он ни шел, его сопровождали взгляды химер.
Мы шли по городу к большому дому, где разместился Гарсон, когда из джунглей на холме появилась машина. Очевидно, одна из наших, потому что автоматическая защита пропустила ее к городу. Я решил, что это один из наших патрулей. В машине сидели четверо оборванных наемников; когда машина вошла в город, один из наемников окликнул: — Гарсон! — Все они беспокойно оглядывались. Явно были встревожены.
Интересно, что случилось, подумал я. Может, они заметили в джунглях отряд ябандзинов? Гарсон крикнул:
— Сюда! — Машина свернула к нему и остановилась в нескольких метрах. Химеры, сопровождавшие Гарсона, подошли ближе. Им тоже хотелось услышать новость. Артиллерист на машине сорвал шлем. Это был японец.
Он крикнул:
— Я Мотоки Хотайо! — И все четверо открыли огонь из лазерных ружей и самострелов. Гарсон по-прежнему толкал перед собой коляску с Тамарой, и выстрел самурая прошел прямо через нее. Плазма прожгла ее, Тамара вспыхнула как факел, а выстрел из самострела почти снес ей голову.
Я упал на землю, вокруг химеры начали доставать свое оружие. Двигатель машины взвыл, она повернула и устремилась назад в джунгли; самураи продолжали, отступая, стрелять, сеяли смертоносный дождь. Кто-то из химер успел дважды выстрелить по ним из самострела, но стрелы отскочили от брони. Через несколько секунд машина самураев оказалась за городской стеной и исчезла.
Я поднялся. Химеры, ближе всех стоявшие к Гарсону, были убиты или ранены. Кто-то крикнул: «Убили Гарсона! Это был Мотоки Хотайо, сын президента!» Из домов выбегали люди с оружием.
Несколько химер подняли останки Гарсона — обгоревший труп, по которому ползали огненные змеи плазмы, пробитый десятками пуль, — и бросились в больницу. Но остальные только посмотрели им вслед, понимая, что делать что-либо уже поздно. Химеры, привязавшиеся к Гарсону, упали на землю и заплакали.
Я медленно подошел к Тамаре.
От нее практически ничего не осталось. Обожженное тело, без волос, вместо одежды пепел. Слишком ужасно, чтобы описывать. Я стоял и ждал, пока тело не остыло, потом положил ее на траву.
Глаза Тамары смотрели в ночное небо, словно она хотела увидеть звезды. Глазницы почернели. Век не осталось. Вокруг кричали, раненых уносили в больницу, и я подумал, что нужно бы помочь. Подбежал наемник в белье, в руках у него было ружье.
— Она твоя подруга? — спросил он. Я долго не отвечал.
— Нет, — сказал я наконец. — Она моя убийца. — Наемник удивленно кивнул, потом снял свою рубашку и закрыл лицо Тамары, ее невидящие глаза. И произнес слова, которые говорят над своими мертвыми беженцы — рефуджиадос:
— Свободна наконец.
Я пошел в больницу помогать в уходе за ранеными.
— Это что, какой-то розыгрыш? — Она нервно рассмеялась. — Ты хочешь избавиться от меня? Я ведь к тебе не очень пристаю. Можем продвигаться медленнее, если хочешь. Я знаю, у тебя давно не было женщины.
Мне хотелось бы рассмеяться. Но я не чувствовал ни радости, ни возбуждения. Только печаль.
— Это не розыгрыш, — ответил я. — Всего лишь честность. Можем пойти в лабораторию, и я покажу тебе оборудование в ее голове для программирования снов, если хочешь.
В голосе ее звучала угроза.
— Что? О чем ты говоришь? Я не пойду туда с тобой. Ты лжешь! Ты пытаешься обмануть меня! Ничего не произошло на борту «Харона»! Ничего плохого не случилось!
— Я не хотел причинять тебе боль. Но я не лгу. Воздерживаться от неприятной правды — это и значит лгать. Я бы никогда не рассказал тебе об этом, Абрайра, потому что это причинит тебе боль. Но я знаю, что ты испытываешь ко мне определенные чувства, и ты, в свою очередь, должна знать, что они основаны на лжи. Я пытался спасти тебя от Люсио — и спас бы, если бы мог, — но я ничего не сделал. Я не тот человек, каким тебе кажусь. Твои воспоминания об этом инциденте — фальшивка. Это программа, навязанная тебе. И многое другое из твоего прошлого у тебя отобрано.
Абрайра смотрела на меня. Я не знал, что она видит в темноте своими серебряными глазами. И не понимал их выражения.
— Это правда, что я испытываю к тебе чувство, Анжело, — ответила она. — Но даже если твой рассказ правдив, мои чувства основаны не на одном — на тысяче казалось бы незначительных проявлений: ты обращался со мной как с равной, ты страдал, когда поступал неправильно, ты всегда был добр ко мне.
Я отвел взгляд.
— Ты можешь уверить себя в этом, но правда от этого не изменится.
Она долго молчала. Наконец сказала:
— Пошли! — и в голосе ее звучал страх. Когда мы вернулись в больницу, один из техников Гарсона вскрывал череп Тамары. И хоть я не раз присутствовал при вскрытии, зрелище ужасно подействовало на меня. Он вскрыл теменную и затылочную доли ее черепа и извлекал платиновые проводки из головы. Сотни тончайших невросинаптических адаптеров были подсоединены ко всем центрам ее мозга — к слуховому, зрительному, тактильному, к центру, управляющему эмоциями, а сразу за затылочной вилкой находился небольшой процессор.
— Неплохое оборудование, — небрежно заметил техник, словно резал салат на завтрак, а не вскрывал свою знакомую. — Знавал я профессиональных снотворцев, тех, что могут создавать практически совершенную иллюзию. Ни у кого такого оборудования не было. Ни у кого!
Абрайра в ужасе отвернулась от операционного стола. Я не хотел, чтобы она увидела правду в таком отвратительном обличье. Вид ее лица вызывал у меня боль. Химеры всегда испытывают ужас, когда боятся, что с ними обойдутся жестоко.
— Что ты будешь с этим делать? — спросил я у техника, желая отвлечь Абрайру.
— Продам! Рано или поздно здесь тоже потребуются создатели сновидений. Из всего этого можно соорудить три хорошие сборки.
И хотя меня тошнило от всего происходящего, я с почтением посмотрел на серое вещество мозга Тамары. Она очень хорошо знала нас, понимала наши мысли, страхи и желания. Она была непревзойденным картографом мира мыслей. И в этом мире была необыкновенно талантлива. Мне неприятно было видеть, как с ней обращаются.
Я увел Абрайру из больницы, и она упала мне на руки и расплакалась, потом вдруг оторвалась от меня и убежала. Я бросился следом, схватил за руку, остановил, и мы пошли дальше вместе. Абрайра долго плакала, потом сказала:
— Перфекто часто расспрашивал меня о моем прошлом — сразу после мятежа. Он говорил, что в прошлом со мной происходили нехорошие вещи. Я ему не верила. — Грудь ее вздрагивала, Абрайра дышала судорожно, словно вот — вот ее вырвет.
— Люди, которых я знала всю свою жизнь, говорили мне, что я переменилась. Что я впервые в жизни могу быть счастливой! — Она остановилась и долго смотрела вперед, словно видела что-то такое, что мне не видно.
— Наверное, они говорили правду, — сказал я.
— Ты считаешь, эта женщина уничтожила тебя. Но меня она старалась спасти!
— Ты не чувствуешь себя обманутой? — спросил я. — Ведь я не спас тебя от Люсио.
— Да, я чувствую себя обманутой! Но не ты меня обманул! Все, что я помню о твоих поступках, убеждает меня: ты бы сделал, если бы мог. В глубине души ты именно такой человек, каким я тебя вижу.
И я понял, что она говорит правду. И моя честность — я надеялся — не отвратила от меня Абрайру, хотя и причинила ей боль.
— Пойдем за дюны. У меня есть для тебя сюрприз.
Мы пошли по белым дюнам, шли легко и неторопливо. Песок после дождя намок и уплотнился, так что идти было нетрудно. Остро и чисто пахло морем, гораздо лучше, чем от разлагающихся океанов Земли, и Абрайра взяла меня за руку. Я подумал, что она захочет лечь со мной на землю и заняться любовью, и эта мысль опечалила меня.
— Ты снова думаешь о чем-то грустном, — сказала Абрайра. — О чем?
— Я решил улететь с Пекаря на «Хароне», — ответил я, — и разыскать свою семью. Корабль уходит через три недели. Я думаю, мне будет не хватать тебя.
Абрайра крепко сжала мою руку.
— Ты не можешь возвратиться! Тебя никто не ждет на Земле! Разве ты не понимаешь? Ты не представляешь себе, как там все изменилось. У тебя нет там будущего. Как ты можешь об этом думать?
— Но и здесь я не вижу будущего, — сказал я. — Тут слишком много злых воспоминаний.
— Шлюха! — закричал я. — Тварь! — Зубы мои застучали, и мир подернулся красным. Я увидел ее как в тумане. И отключился.
Вскочил со стула и бросился к ней. Я свободен! Я свободен! Она сняла запрет, который мешал мне напасть на нее. И я ударил ее по лицу. Раз. Другой. Третий. Ее инвалидная коляска развернулась. Капли крови брызнули из носа. Но нет — я хотел убить ее. И не просто убить. Поиск. Я схватил ее за горло, оно оказалось теплым, мягким и хрупким. Я могу сломать ей шею, сообразил я, и начал медленно и неотвратимо сжимать пальцы.
Нужно много времени, чтобы задушить человека.
Голова ее откинулась, лицо покраснело. Она смотрела на меня. Я был холоден и неумолим. Одна — единственная слеза выкатилась из уголка ее глаза.
И тут я вспомнил другую Тамару, ту, что дала мне ощутить свою неумирающую страсть, ту, что говорила: «Научись свободно владеть мягким языком сердца». Вспомнил, как она смотрела на меня в симуляторе, смотрела с жалостью и сочувствием, словно я изорванная и выброшенная кукла. Она знала, что я убиваю ее, потому что именно она убила меня. И хотела, чтобы я жил, потому что она украла у меня жизнь. И плакала она потому, что знала, как уничтожила меня. Я снова увидел в ее глазах боль. Даже сейчас она манипулирует мною и плачет, потому что снова уничтожает меня.
Она хотела, чтобы я убил ее. И знала, чего это будет стоить мне.
Я ахнул и отдернул руки. Она хотела умереть тогда, в Панаме. Предпочитала умереть, чем оказаться в мозговой сумке, но не могла сама убить себя. И освободила меня, потому что хотела умереть.
— Кончай! — послышалось из ее передающего устройства, как только ее легкие снова обрели способность дышать. — Ты же меня ненавидишь! Разве ты можешь не презирать меня?
Она права. Я больше не привязан к ней. Я чувствовал себя, как на острие ножа. Прежний Анжело не мог бы убить ее. Но я изменился с тех пор, как встретился с Тамарой. Теперь я чувствовал, что способен покончить с ней, и вовсе не был уверен, что стану испытывать угрызения совести. Однако теперь я обладал свободой выбора. И я отступил, решив навсегда отказаться от насилия.
— Нет, — сказал я. — Ты знаешь, какие у Гарсона планы насчет тебя. Ты знаешь, в какую тюрьму он тебя поместит…
— Кончай — немедленно! — кричала Тамара.
— … и знаешь, что с Пекаря нам не уйти. И хочешь, чтобы я казнил тебя. Милосердное убийство…
— Убей меня, пока не будет слишком поздно! Гарсон заставит меня причинять боль другим — их будет бесконечно много!
— Но я предан жизни! — крикнул я, хотя чувствовал, что это неправда. — Ты будешь жить!
Тамара смотрела на меня, и слезы катились по ее щекам. Потом она рассмеялась — смехом боли и презрения к себе.
— Ты с ним. С Гарсоном. В Панаме мне нужен был человек, который спас бы меня. Большой и сильный. А ты был единственным подходящим куском мяса. Когда ты подключился там в последний раз, я на самом деле подумала, что это Эйриш и что он пытается убить меня. Поэтому я напала на тебя. Ты потерял сознание. И я увидела, что ты лежишь на полу, а Эйриш жив. — Я кивнул, вспоминая, как все это было на самом деле. — Я была больна. И страшно устала. Хотела убежать. Хотела, чтобы Эйриш умер. Ты не стал бы увозить меня с Земли. Не стал бы убивать ради меня. — Она всхлипнула. — Я была больна. В лихорадке… Я была вне себя. И дала тебе глубокую программу. Запрограммировала тебя, чтобы ты доставил меня в райский сад. И посмотри, куда ты привез меня! — Из ее микрофона послышался презрительный смех.
Я посмотрел на нее — она в инвалидном кресле, в бесполезном теле, неспособная двигаться, совершенно уничтоженная. А еще через несколько дней — я знал это — Гарсон заключит ее в кимех, а этого она боится больше всего. Все ее хитрые планы ничего ей не дали. Она сказала:
— Что же. Ты можешь не убивать меня. Ты уже отомстил.
Все мои добрые старания не привели ее ни к чему. Это правда — теперь она оказалась перед тем, что виделось ей худшим кошмаром.
— Да, я отомстил, — ответил я. — Ты больная и жалкая женщина. С того времени как мы встретились, ты считала, что смерть — решение всех проблем. Какая ограниченность! Какая тупость!
— Ты не понимаешь, что может сделать со мной Гарсон. Не понимаешь, что означает для меня киборгизирование! — воскликнула Тамара.
— Я встречался и раньше с пуристами тела. Твои страхи неоправданны. Тебя поместят в клетку, где ты никому не сможешь вредить, — ответил я и повернулся, собираясь уходить.
— Ты ошибаешься! — закричала Тамара. — Я не хотела вредить тебе. Я была испугана, больна, не знала, что делать. Но клянусь, я никогда не хотела причинить тебе вред!
Я вспомнил нашу встречу в симуляторе, когда она показала мне, что значит жить. И понял, что она пыталась загладить свою вину. Я остановился.
Она продолжала:
— Тебе никогда не приходилось погружаться в воспоминания другого человека. Ты никогда не сживался с чужими мыслями. Считал, что все рассуждают так же, как ты. Но я побывала во многих сознаниях, я была свидетелем такого образа мыслей, который привел бы тебя в ужас. Я побывала в мозгу военных киборгов. Военные хирурги удалили часть их гипоталамуса, химически прекратили выделение определенных гормонов, полностью отрезали их от мира эмоций. И так как они не могут чувствовать, не способны к сочувствию, они утрачивают всякое сходство с человеком.
Я повернулся к ней. Слишком часто я сталкивался с действиями, враждебными обществу, чтобы ее слова не встревожили меня. Я неожиданно понял, почему перспектива заключения в кимехе приводит ее в такой ужас, почему она так отчаянно бросилась бежать от Джафари, почему параноидально обвиняла меня в том, что я киборг.
— Это правда, — сказала Тамара. — Военные предпочитают такой способ. Это позволяет им легче выполнять свою работу. Когда ты доставил меня к Гарсону, он пообещал мне свободу. Пообещал отпустить меня, если я ему помогу. Но ты видишь, как он держится за меня. Он меня никогда не отпустит. И постоянно ворчит по поводу сохранившихся у меня остатков морали. Я слишком часто отказываюсь от предложенных им действий. Если он поместит меня в кимех, то превратит в военную модель. И постепенно мне станет все равно. Человеческое сознание, эмоции людей для меня станут только объектами манипулирования. Я сделаюсь бесконечно более злой и сильной, чем кажусь тебе сейчас.
Я обдумал ее слова. Военная тренировка «Мотоки» заметно подействовала на мою хрупкую мораль. Всего две недели тренировок, и я понял, что навсегда теряю способность к сочувствию. А что произойдет, если эта способность будет ликвидирована хирургическим путем? Сколько продержится Тамара? Вообще — любой человек?
— Значит, я должен найти способ освободить тебя, — сказал я.
— Если не сможешь, — ответила Тамара, — я предпочитаю умереть.
— Понимаю. — Ясно — в таком случае мне придется убить ее. — Сколько человек знают о твоей роли в разведке? — Тамара назвала мне шесть имен, все ближайшие советники Гарсона. Я направился к выходу. И тут мне пришла в голову еще одна мысль. Я сообразил, кто еще оказался ее жертвой. — В обмен ты должна вернуть воспоминания Абрайре Сифуентес!
Тамара удивленно мигнула, но больше никак не показала, что поняла меня. Я подумал, может быть, она отрицает, будто что-то отняла у Абрайры. Она спросила:
— А зачем? Я крикнул:
— Какое право ты имеешь отбирать ее прошлое?
— Я убрала только болезненные воспоминания, воспоминания о насилии, — защищаясь, объяснила Тамара. — Сняла боль! Если у тебя пациент с раком, ты вырезаешь опухоль. Эти воспоминания пожирали ее, как рак. Никто не должен страдать так, как страдала она!
— Ты и Гарсон — вы не отличаетесь друг от друга! Ты хочешь играть роль бога!
Тамара мягко ответила:
— Тогда позволь мне быть добрым богом. Подумай, о чем ты просишь! Хочешь, чтобы я вернула ей боль? Хочешь, чтобы это стало ценой моей свободы? Тогда освобождай меня! Давай! Но тебе придется увидеть, как она умирает внутренне!
Я вышел из помещения и пошел по улицам Хотокэ-но-Дза. Права ли Тамара? Надо ли возвращать Абрайре воспоминания, которые убьют ее? Я не знал. Это будет жестоко. Даже трудно представить себе, насколько жестоко.
Небо потемнело, затянутое красными облаками пыли. Мне нужен план освобождения Тамары. И нужна уверенность, что этот план сработает. Самое простое решение — убить Гарсона и техников, знающих о способностях Тамары. На моих руках и так много крови. А я предан жизни. Мне потребовалось несколько часов размышлений, пока знание о страхе Гарсона перед Тамарой не подсказало более трудное, но морально более правильное решение. Я видел, что может сделать его страх перед Тамарой, и подумал: «Почему бы не лишить Гарсона и его советников способности передвигаться, почему не дать Тамаре возможность убрать из их сознания все воспоминания о ней?» Тогда никого не нужно будет убивать, никто не пострадает.
Я взглянул на часы. Тамара работала со мной быстро. Вся операция займет у нее лишь несколько часов. Может, даже меньше. И тогда Тамара сможет жить на Пекаре, как все остальные.
Я вернулся в больницу, связался с «Хароном» и запросил все медицинские данные о Тамаре. Как я и думал, они загадочно исчезли незадолго до нашего прибытия на Пекарь. Но сохранились сведения о ее генотипе и индекс клеточных структур. Я пошел в отдел генетической инженерии больницы, ввел данные в генетический синтезатор и начал создание клона. Если я хочу, чтобы к ней вернулась способность ходить, нужно ввести в ее мозг новые клетки, взятые у клона, затем понадобится стимулятор роста нервных клеток. Все это займет время, вероятно, несколько недель.
Я запросил данные о тех, кто знает о роли Тамары в разведке, и постарался запомнить их лица. Изготовил партию слабого невротоксина, который парализует человека, попадая ему в кровь. Их шестеро, и я знал, что мне потребуется помощь. Я постарался оценить свои возможности. Нужны такие, кто не станет задавать вопросов. И очень сильные. Четверо химер привязались ко мне. Мигель жив; он побывал в больнице с большой раной и целый день, лежа на кровати, не отрывал от меня взгляда. Об остальных я ничего не знал. Но по вечерам на холме у костров сидят люди. А я теперь знаю, как привязывать к себе химер. Мысль эта вызывала во мне отвращение, но я знал теперь, как получить помощь.
В этот вечер я отправился к лагерным кострам. Как обычно, вокруг них собралась тысяча наемников. Они сидели вокруг костров, разговаривали о сражениях, рассказывали анекдоты и пели песни. Я встретил Мавро и немного посидел с ним. Он был угнетен и печален. Сказал:
— Мне так и не удалось стать офицером, а теперь война закончена. Что же мне делать? — У меня не было ответа.
Появился Гарсон, вместе в ним везли в коляске Тамару. Гарсон тоже знал, что нужно сесть так, чтобы в темноте его седые волосы освещались сзади. Он хотел, чтобы как можно больше химер привязалось к нему. Он казался очень спокойным, расслабленным. Я старался не смотреть в его сторону.
Подошла Абрайра, принесла мясного бульона и села рядом со мной. Говорила мало. Я слушал пение. Абрайра вымыла волосы, и от них приятно пахло.
— Я теперь редко вижу тебя, — сказала она.
— Я работал в генетической лаборатории, готовил клон Перфекто.
— Весь день? Ты собираешься создать целую армию? Сколько копий тебе нужно?
Я рассмеялся.
— Просто следил, как растут зиготы, хотел убедиться, что все идет нормально. Копий — вероятно, две. Я сделаю близнецов.
— Ты знаешь, в больнице есть целое крыло с инкубационными камерами. Оно запечатано уже восемьдесят лет, но оборудование действует.
— Знаю, — ответил я.
— Если тебе понадобится помощь в выращивании детей, я готова, — сказала она. Она сидела слишком близко, вступила на мою телесную территорию. Я понимал, каково химере вступать в такую близость. Взял ее за руку, и она сжала ее
* * *
Этим же вечером я встретился с Мигелем и еще двумя привязавшимися ко мне химерами, но не говорил о своих планах относительно Гарсона. Мы вспоминали о прошлом и еще больше подружились.Мне не очень нравилось то, что я делаю, планируя освобождение Тамары. Я не чувствовал себя уверенным. Не понимал до конца, почему пытался спасти раненую женщину ябандзинку, почему вообще заботился обо всех них. Если я делал это только под воздействием заложенной программы Тамары, тогда моя мораль мало чего стоит. Убивая Эйриша, я совершил это из-за Флако. Когда я убил Хуана Карлоса, то сделал это ради себя самого. А когда спасал женщину, то считал, что делаю это лишь потому, что она человек. Все эти случаи, похоже, совсем не были связаны с программой Тамары. Лишь однажды я пытался убить именно из-за женщины — это случай с Люсио. И я понял, что нечто более сложное, не одно влияние Тамары, другое воздействовало на мою решимость убивать: радикальная программа Тамары убедила меня, что до некоторого предела мы программируем себя сами. В течение жизни мы вырабатываем определенный образ мыслей. И не потому ли я убивал, что именно тренировался в насилии, как выразилась она? И прекратил тренироваться в насилии, когда понял, насколько пагубно оно действует на меня.
Теперь я поклялся упражняться в сочувствии: создать собственную глубокую программу, которая изменит всю мою жизнь; так слабак в пятьдесят килограммов начинает наращивать мышцы, чтобы стать самым сильным человеком в мире. На примере Абрайры я видел, что эта способность к сочувствию не обязательно должна быть врожденной. Ее можно выработать. Я чувствовал себя так, словно стою на вершине холма, от него вперед уходит золотая дорога, и я вижу на ней человека, каким когда-нибудь стану.
Наше общество в Панаме прославляло противоречивого человека — человека из стали и бархата. Я знавал людей, которые пытались быть тем и другим. И насколько мне известно, это никому не удавалось. Я видел также, что тренировки в симуляторе, тренировки в насилии заставили меня частично потерять способность сочувствовать. Я знал, что если продолжил бы тренироваться с самураями, вообще утратил бы такую способность. Образ жизни воина — смерть. Я стал бы таким же опустошенным, как рефуджиадос, как Мавро, как сами самураи. И если я сохранил какое-то подобие человечности — из-за того лишь, что мне повезло, а не по своему выбору. Мне повезло, что после мятежа меня поместили в криотанк, повезло, что у меня оказались друзья, которые помогли мне стать лучше. Тамара считала, что я действую в соответствии с ее программой, и до некоторой степени она права. Но такой ответ слишком упрощен и не объясняет всего.
Я провел день, размышляя над этими проблемами и приводя в порядок свои воспоминания о семье. Записывал их, чтобы больше никогда не забыть. Связался с кораблями на орбите и убедился, что могу получить место в жилых помещениях экипажа «Харона», тем самым риск встречи с японцами будет сведен до минимума.
Я решил навсегда оставить Пекарь.
Я думал о Викториано и Татьяне, о своем отце и о возможности встречи с другими членами семьи, и меня тянуло к ним. Я не мог вынести мысли о том, что мне придется остаться на Пекаре, и дело было не в плохих воспоминаниях: дело в злом будущем. Общество, которое создают мои companeros, злое и нездоровое. Мы захватили планету из жадности и все время убивали ее жителей. Я не видел будущего у такого общества. Действительно, прошло четыре дня, а мы ничего не делали. Город лежал в развалинах, и никто их не расчищал. Никто ничего не восстанавливал. Наемники бродили повсюду, хлопали друг друга по спине и весь день бездельничали. По вечерам они сидели у костров, пели песни, играли, напивались и рассказывали анекдоты.
Весь день меня преследовали тяжелые мысли. Я планировал свои действия относительно Гарсона. Вечером пошел к костру, пил, пел и вел себя как придурок — как и все остальные. А когда Гарсон отправился спать, толкая перед собой коляску с Тамарой, я встал и пошел за ним, рассчитывая узнать, где он ночует и как можно его подстеречь. За ним пошло больше десяти химер, точно так же, как меня сопровождали мои химеры. Я понял, что справиться с Гарсоном будет нелегко, потому что он никогда не оставался один. Куда бы он ни шел, его сопровождали взгляды химер.
Мы шли по городу к большому дому, где разместился Гарсон, когда из джунглей на холме появилась машина. Очевидно, одна из наших, потому что автоматическая защита пропустила ее к городу. Я решил, что это один из наших патрулей. В машине сидели четверо оборванных наемников; когда машина вошла в город, один из наемников окликнул: — Гарсон! — Все они беспокойно оглядывались. Явно были встревожены.
Интересно, что случилось, подумал я. Может, они заметили в джунглях отряд ябандзинов? Гарсон крикнул:
— Сюда! — Машина свернула к нему и остановилась в нескольких метрах. Химеры, сопровождавшие Гарсона, подошли ближе. Им тоже хотелось услышать новость. Артиллерист на машине сорвал шлем. Это был японец.
Он крикнул:
— Я Мотоки Хотайо! — И все четверо открыли огонь из лазерных ружей и самострелов. Гарсон по-прежнему толкал перед собой коляску с Тамарой, и выстрел самурая прошел прямо через нее. Плазма прожгла ее, Тамара вспыхнула как факел, а выстрел из самострела почти снес ей голову.
Я упал на землю, вокруг химеры начали доставать свое оружие. Двигатель машины взвыл, она повернула и устремилась назад в джунгли; самураи продолжали, отступая, стрелять, сеяли смертоносный дождь. Кто-то из химер успел дважды выстрелить по ним из самострела, но стрелы отскочили от брони. Через несколько секунд машина самураев оказалась за городской стеной и исчезла.
Я поднялся. Химеры, ближе всех стоявшие к Гарсону, были убиты или ранены. Кто-то крикнул: «Убили Гарсона! Это был Мотоки Хотайо, сын президента!» Из домов выбегали люди с оружием.
Несколько химер подняли останки Гарсона — обгоревший труп, по которому ползали огненные змеи плазмы, пробитый десятками пуль, — и бросились в больницу. Но остальные только посмотрели им вслед, понимая, что делать что-либо уже поздно. Химеры, привязавшиеся к Гарсону, упали на землю и заплакали.
Я медленно подошел к Тамаре.
От нее практически ничего не осталось. Обожженное тело, без волос, вместо одежды пепел. Слишком ужасно, чтобы описывать. Я стоял и ждал, пока тело не остыло, потом положил ее на траву.
Глаза Тамары смотрели в ночное небо, словно она хотела увидеть звезды. Глазницы почернели. Век не осталось. Вокруг кричали, раненых уносили в больницу, и я подумал, что нужно бы помочь. Подбежал наемник в белье, в руках у него было ружье.
— Она твоя подруга? — спросил он. Я долго не отвечал.
— Нет, — сказал я наконец. — Она моя убийца. — Наемник удивленно кивнул, потом снял свою рубашку и закрыл лицо Тамары, ее невидящие глаза. И произнес слова, которые говорят над своими мертвыми беженцы — рефуджиадос:
— Свободна наконец.
Я пошел в больницу помогать в уходе за ранеными.
* * *
Позже я отыскал Абрайру, отправился с ней погулять и рассказал, как Тамара перепрограммировала нас. Рассказал Абрайре о том, как ее насиловали на корабле и что я об этом помню. Абрайра сжала ладонями мое лицо и посмотрела мне в глаза.— Это что, какой-то розыгрыш? — Она нервно рассмеялась. — Ты хочешь избавиться от меня? Я ведь к тебе не очень пристаю. Можем продвигаться медленнее, если хочешь. Я знаю, у тебя давно не было женщины.
Мне хотелось бы рассмеяться. Но я не чувствовал ни радости, ни возбуждения. Только печаль.
— Это не розыгрыш, — ответил я. — Всего лишь честность. Можем пойти в лабораторию, и я покажу тебе оборудование в ее голове для программирования снов, если хочешь.
В голосе ее звучала угроза.
— Что? О чем ты говоришь? Я не пойду туда с тобой. Ты лжешь! Ты пытаешься обмануть меня! Ничего не произошло на борту «Харона»! Ничего плохого не случилось!
— Я не хотел причинять тебе боль. Но я не лгу. Воздерживаться от неприятной правды — это и значит лгать. Я бы никогда не рассказал тебе об этом, Абрайра, потому что это причинит тебе боль. Но я знаю, что ты испытываешь ко мне определенные чувства, и ты, в свою очередь, должна знать, что они основаны на лжи. Я пытался спасти тебя от Люсио — и спас бы, если бы мог, — но я ничего не сделал. Я не тот человек, каким тебе кажусь. Твои воспоминания об этом инциденте — фальшивка. Это программа, навязанная тебе. И многое другое из твоего прошлого у тебя отобрано.
Абрайра смотрела на меня. Я не знал, что она видит в темноте своими серебряными глазами. И не понимал их выражения.
— Это правда, что я испытываю к тебе чувство, Анжело, — ответила она. — Но даже если твой рассказ правдив, мои чувства основаны не на одном — на тысяче казалось бы незначительных проявлений: ты обращался со мной как с равной, ты страдал, когда поступал неправильно, ты всегда был добр ко мне.
Я отвел взгляд.
— Ты можешь уверить себя в этом, но правда от этого не изменится.
Она долго молчала. Наконец сказала:
— Пошли! — и в голосе ее звучал страх. Когда мы вернулись в больницу, один из техников Гарсона вскрывал череп Тамары. И хоть я не раз присутствовал при вскрытии, зрелище ужасно подействовало на меня. Он вскрыл теменную и затылочную доли ее черепа и извлекал платиновые проводки из головы. Сотни тончайших невросинаптических адаптеров были подсоединены ко всем центрам ее мозга — к слуховому, зрительному, тактильному, к центру, управляющему эмоциями, а сразу за затылочной вилкой находился небольшой процессор.
— Неплохое оборудование, — небрежно заметил техник, словно резал салат на завтрак, а не вскрывал свою знакомую. — Знавал я профессиональных снотворцев, тех, что могут создавать практически совершенную иллюзию. Ни у кого такого оборудования не было. Ни у кого!
Абрайра в ужасе отвернулась от операционного стола. Я не хотел, чтобы она увидела правду в таком отвратительном обличье. Вид ее лица вызывал у меня боль. Химеры всегда испытывают ужас, когда боятся, что с ними обойдутся жестоко.
— Что ты будешь с этим делать? — спросил я у техника, желая отвлечь Абрайру.
— Продам! Рано или поздно здесь тоже потребуются создатели сновидений. Из всего этого можно соорудить три хорошие сборки.
И хотя меня тошнило от всего происходящего, я с почтением посмотрел на серое вещество мозга Тамары. Она очень хорошо знала нас, понимала наши мысли, страхи и желания. Она была непревзойденным картографом мира мыслей. И в этом мире была необыкновенно талантлива. Мне неприятно было видеть, как с ней обращаются.
Я увел Абрайру из больницы, и она упала мне на руки и расплакалась, потом вдруг оторвалась от меня и убежала. Я бросился следом, схватил за руку, остановил, и мы пошли дальше вместе. Абрайра долго плакала, потом сказала:
— Перфекто часто расспрашивал меня о моем прошлом — сразу после мятежа. Он говорил, что в прошлом со мной происходили нехорошие вещи. Я ему не верила. — Грудь ее вздрагивала, Абрайра дышала судорожно, словно вот — вот ее вырвет.
— Люди, которых я знала всю свою жизнь, говорили мне, что я переменилась. Что я впервые в жизни могу быть счастливой! — Она остановилась и долго смотрела вперед, словно видела что-то такое, что мне не видно.
— Наверное, они говорили правду, — сказал я.
— Ты считаешь, эта женщина уничтожила тебя. Но меня она старалась спасти!
— Ты не чувствуешь себя обманутой? — спросил я. — Ведь я не спас тебя от Люсио.
— Да, я чувствую себя обманутой! Но не ты меня обманул! Все, что я помню о твоих поступках, убеждает меня: ты бы сделал, если бы мог. В глубине души ты именно такой человек, каким я тебя вижу.
И я понял, что она говорит правду. И моя честность — я надеялся — не отвратила от меня Абрайру, хотя и причинила ей боль.
* * *
Все ночь шел сильный дождь, а на следующий день Абрайра пришла в больницу. Она приготовила еду и попросила меня отправиться с ней на пикник. Я согласился, и она отвела меня к машине. Мы двинулись на юг от города, и на нас не было брони. Абрайра отыскала платье с ярким многоцветным рисунком. Я надел свое белое кимоно. Чувствовал я себя неуверенно, оказавшись за пределами города без защиты. Одежда у меня была такая тонкая, что пропускала лучи солнца. Мы говорили о разных пустяках, потом Абрайра попросила меня рассказать о своей семье. Ее очаровала сама мысль о возможности принадлежать к большой семье. К югу от города, километрах в сорока, мы нашли длинный полуостров с несколькими дюнами на нем, остановились на его северной оконечности и поели. Когда еда кончилась, Абрайра сказала:— Пойдем за дюны. У меня есть для тебя сюрприз.
Мы пошли по белым дюнам, шли легко и неторопливо. Песок после дождя намок и уплотнился, так что идти было нетрудно. Остро и чисто пахло морем, гораздо лучше, чем от разлагающихся океанов Земли, и Абрайра взяла меня за руку. Я подумал, что она захочет лечь со мной на землю и заняться любовью, и эта мысль опечалила меня.
— Ты снова думаешь о чем-то грустном, — сказала Абрайра. — О чем?
— Я решил улететь с Пекаря на «Хароне», — ответил я, — и разыскать свою семью. Корабль уходит через три недели. Я думаю, мне будет не хватать тебя.
Абрайра крепко сжала мою руку.
— Ты не можешь возвратиться! Тебя никто не ждет на Земле! Разве ты не понимаешь? Ты не представляешь себе, как там все изменилось. У тебя нет там будущего. Как ты можешь об этом думать?
— Но и здесь я не вижу будущего, — сказал я. — Тут слишком много злых воспоминаний.