Страница:
Позор иль даже казнь за разглашенье истин.
Защитник истины повсюду ненавистен.
Их мудрость главная - помалкивай, кто сыт.
И я бы ей служил, да сердце не велит, -
Она крушит мою земную оболочку,
Так юное вино разламывает бочку.
Неисправимец, я исправить век хочу,
Век, что себя обрек позорному бичу,
Наш век стяжательства, наш век злодейских шаек,
70 Клятвопреступников, лгунов и попрошаек.
Когда бы жил Катон {9} еще и до сих пор,
Как cтал бы яростен его державный взор,
Узревший этот век, погрязший в лжи и войнах,
Смиренье нищее всех честных и достойных,
И власть имущества плутов, имущих власть.
Он возглаголал бы: "Сей должно ков разъясть!
Сей должен быть корабль на путь наставлен снова!
Сместить негодного потребно рулевого,
Что корабля вести не в силах по волнам,
80 Подобный увалень лишь все испортит нам, -
Покуда больших бед не сделал он - заране
Я за ухо его приколочу к бизани!"
Коль был бы жив Катон - не знать бы нам скорбен,
Но нет его - и мы все меньше, все слабей,
И диво ли, что нас враги опередили {10},
Пока стояли мы средь моря, в полном штиле,
Полуразбитые, почти что на мели.
При рулевых таких - плывут ли корабли?
И можно ль осуждать безнравственность поступка
90 Того, кого несет к земле ближайшей шлюпка?
Но отрекаться я от тех повременю,
В чьем сердце место есть сыновнему огню,
Любви к отечеству: они, как жемчуг, редки,
Когда на серости - парадные расцветки;
Но унывать зачем, пока у нас в дому
Толика мудрости дана кое-кому,
Довольно есть таких, кто не подходит с ленью
К правоблюстительству, к державоуправленью,
И кто не припасет для собственной мошны
100 Ни одного гроша общественной казны;
Не соблазнится кто хитросплетеньем лести,
Не будет господу служить с мамоной вместе.
Благочестивец где, что наконец вернет
Расцвет Голландии, ее былой почет;
Неужто мысль сия - крамола перед богом?
Неужто говорю чрезмерно новым слогом?
Нет, все не так, увы. Роскошны времена.
Откормлен жеребец, чтоб дамы допоздна
Могли бы разъезжать с детьми в златой карете, -
110 Тем временем растут и в брак вступают дети,
И мода новая идет по их следам, -
Как флаги рыцарей, шуршат вуали дам,
Кто повести о них внимать хотел бы дале -
В сатире Хейгенса и отыщет все детали:
Он пышность глупую, клеймя, избичевал.
Царит излишество и требует похвал {12},
Чиноторговствует и шлет врагу товары {3}
Ни на единый миг не опасаясь кары,
Не платит пошлины, - коль платит, то гроши,
120 С контрабандистами считает барыши
И казнокрадствует, притом совсем без риска,
Поскольку есть на все кредитная расписка,
И часто говорит, что, мол, ему не чужд
Весь перечень людских наклонностей и нужд.
Что ж, кто последним был, возможно, первым станет.
Все лупят ослика - общинный ослик тянет.
Вези, осел, зерно! Держава ждет муки!
Нам должно погонять, тебе - возить мешки,
Доволен будь, осел, гордись своим уделом,
130 Свободен духом ты - пусть несвободен телом.
Но ты заслужишь рай, трудясь своим горбом,
Нам это не к лицу, а ты - рожден рабом.
По доброй воле ты обязан мчать вприпрыжку!
Животное бежит, забывши про одышку,
Про кашель и про пот, - торопится в грязи.
Коль взмолишься, упав, то все равно ползи,
Осел кричит, пока погонщик с мрачной злостью
Из христианских чувств его лупцует тростью.
Как страсти, злые столь, в сердцах произросли?
140 Как не разгневаться? Управы нет ужли
На тех, кто из казны деньгу гребет лопатой?
И долго ль кары ждать сей шайке вороватой?
Неужто палачи перевелись у нас?
Их целых три нашлось и, увы, в недавний час...
А если спросит кто, о чем такие речи, -
Отвечу: знаешь сам, ты, подлый человече!
Красуясь наготой, рыдает эшафот,
Клиентов столько лет он безнадежно ждет,
И скорбно каркает, над площадью летая,
150 Некормленых ворон обиженная стая.
Ну, нынче Гарпиям раздолье для лганья -
К сверженью всех я вся, мол, призываю я,
Мол, требую господ лишить господской доли, -
Слова такие - ложь, конечно, и не боле.
Крестьянину оброк положен был всегда,
На свой надел права имеют господа, -
И поглядите все, чьи упованья благи,
На Йориса де Би {15}, на пчелку из Гааги,
Кто потреблял нектар, - поклясться я готов, -
160 Лишь со своих лугов и со своих цветов.
О славные мужи, скажите мне, когда же
Беднягу-ослика избавят от поклажи?
Он выбился из сил, притом уже давно, -
И что убережешь, коль все расточено?
В былые дни казне был пересчет неведом,
Но, мыши, радуйтесь теперь кошачьим бедам!
О благородный Хофт, поэзии глава,
Моя встревожила курятник булава,
Не трогать личностей поставил я задачей:
170 Да слышит слышащий и да взирает зрячий.
По мере сил воздал я вашему отцу,
Быть может, хоть листок приплел к его венцу.
Сие порождено не суетною лестью,
Но только искренним стремленьем к благочестью.
С натуры список мой, бумаги долгий лист,
Я вечным зрить хочу. Не так ли портретист
Продляет век души, запечатляя тело, -
Чтоб жить она могла, пока творенье цело?
Йонкеру Ландеслоту, господину Фрейбурга.
Любезный Ландеслот! Я с некоторых пор
Прознал, сколь знаменит ваш пастырь, Миротвор {1},
И, мню, хвала ему - словес не праздных ради,
Всеуста речь о нем во малом пашем граде;
Он безыскусную любовь людей стяжал;
Он господу служил и власти прилежал,
Он в дикие сердца, и злые, и пустые,
Вселял и доброту и мудрости простые.
Вся жизнь его была - как благодатный злак.
10 Он соль души являл. Его не влек никак
Соблазн владычества. Тьмы зла пред ним бежали.
Он в сердце Сберегал библейские скрижали
И добродетелей хранил извечный свет.
Порог, попранный им, храпит священный след.
Словами кроткими давал надежду хворым
И не помог бы он в несчастий котором?
При сем наставнике утишился разврат
И крючкотвор в суде смиренней был стократ,
Кинжалы ржавели, но шел запой в трактире,
20 Лишь доброчестие гремело вольно в мире.
Он малого желал, во многое вникал
И наставлял на путь всех, кто его алкал:
Он редко приходил за стол к вельможным барам,
Веселье одобрял, был беспощаден к сварам, -
Покуда жив он был - блаженствовал народ
И мог спокойствовать почтенный Ландеслот.
Сколь бы желательно для града и деревни,
Чтоб вера я теперь, блюдя обычай древний,
Творилась не одним плетением словес
30 (Кто смел его почесть за промысел Небес?)
Но состраданием, но простотою слова -
Иначе все к чему наследие Христово?
Душою Миротвор вник в истину сию,
И оттого цвело добро в его краю;
Ему внимающим - пес он любовь едину,
Как добродетели ядро и сердцевину,
И знанью праздному - предпочитал дела:
Как млеко, истина ко страждущим текла.
Когда питатель нам подобный послан Небом,
40 То можно сократить учет пустым потребам {2}
И уберечь свой град, отнюдь не содержа
Охраны от убийств, насилий, грабежа;
Господни пастыри нуждаются едва ли,
Чтоб неразумные бесплодно бунтовали,
Здесь не хранят того, чего не могут съесть,
Но каждый из людей доволен тем, что есть,
Общину ни один вовеки здесь не предал,
Как в век апостольский, что хитростей не ведал,
Здесь Церковь - агнчий сонм, корзина голубей,
50 Во имя коей бог сошел в юдоль скорбен.
Но - пастырь Волчегнев {3} теперь в зените славы,
Народ усвоил днесь вполне медвежьи нравы:
Мню, внемлет Ландеслот сим грубым словесам -
В который бы из дней не горевал он сам?
Сельчане восстают, противясь высшей власти,
Все тело общества поделено на части,
Миросогласие жестокостью сердец
Везде погублено, и сгинуло вконец
Все то, что Миротвор воздвиг с любовью детской;
60 Кричат: Мое! Твое! - и рвут кусок соседский.
Сей Кристиан {4}, чей нрав нам наконец-то зрим,
Вопит: "О что за яд распространяет Рим!"
Не правда ль, истина преподана умело?
Мизерный тела член в большое рвется дело,
Как некоторый Змей в дни прежние, в Раю.
Кто с ветром борется - уронит честь свою.
Здесь принести хвалу ван Схагену пристало {5},
Который, совестью не мучаясь нимало,
Чтоб кучера смирить - садясь в повозку, кнут
70 Брал в руки, говоря: "Будь осторожен, плут!"
Учить учителей - закон, как то ни тяжко.
Возницу усмири - смирится и упряжка.
И вот - повозка мчит; путь - божья колея.
Чего не сможет тот, молчит гордыня чья,
Кто скромно пред жезлом ван Схагена склонится?
Выходит, что седок искусней, чем возница!
Как гордо честь свою ты, дворянин, вознес!
Как чутко ты блюдешь качение колес!
Заставить всех плутов склонить и спрятать морды -
80 Так Рифмача корил Вильгельм {6}, седой и гордый.
Искусство клеветы - в союзе с адской тьмой.
Вот, Фландрия была задета сей чумой {7},
И мигом рухнуло от малого коварства
Все благоденствие, вся прочность государства,
И берег сей предстал, как все иные, наг.
Нет, все же есть у нас меж рыхлых дюн - маяк.
Держи страну в узде, о Ландеслот, - и все же
На Волчегнева вздень намордник, да построже!
Покуда совладать с ним хочешь ты добром,
90 Нечистый глас его гремит, как Божий гром,
Грозу усердно столь зовет сей плут упрямый,
Что по стране вода уже смывает храмы,
И станет пуст вот-вот корабль просторный твой.
Об этом Роберт знал и славный Рулевой {8}:
Он прыгнул бы за борт, не будь уверен свято
Во всех, от боцмана до юнги и солдата.
Порядок нам ладью спасет и обновит:
Распущенность есть плод, что слишком духовит
Для обоняния, как тяжкий смрад звериный -
100 Негодна эта вещь в пути через пучины.
Что суше в благодать, то морю ни к чему.
Красивый попугай живет в ином дому,
Но если он болтлив сверх меры, думать смею -
Захочется свернуть сему поганцу шею.
Коль слово - лишь одно, мы зрим в сем образце
Златое яблоко в серебряном ларце, -
Как злато, мудрый чтит слова и числит строго;
Напротив, тот, кто их извергнет слишком много,
Вотще надеется в конце торжествовать
110 Над мыслями судьи. Юнцам - и то плевать {9}
Теперь на королей, соседей наших славных,
На всех, кто выше них, тем более - на равных.
Что грех для христиан - к тому их и влечет,
И, чем грязней свинья, тем боле ей почет,
Особо ж - коль во храм явиться довелось ей,
Сердца же змей полны, и жаб, и мошки песьей.
Здесь каждый убежден в безгрешии своем,
Собратий во Христе он съесть готов живьем,
Но, диспут проиграв, смущается не слишком:
120 Афронта он не зрит своим тупым умишком.
Закрыть врата небес врагам и чужакам!
Кому пристала честь - тот связан по рукам.
Но силы света тьма вовек не подневолит,
Крупица истины пусть робко, но глаголет,
А Лицемерие тем временем - в цвету:
Спор о божественном - назвали склоку ту.
Иль в агнчью шкуру всяк желающий проникнет?
Но, ибо волки суть, кой-кто порою рыкнет,
Начнется мерзкий визг и вой вокруг креста -
130 Да обуздается навек сия тщета,
Да будут ввергнуты в покорство эти звери!
Коль скоро истреблен и враг во божьей вере
(В стране истерзанной бывает, что и так)
Они - утешены. Любой неверный шаг -
Их волей ринется лавина кар суровых
На тех, кто в Библии - скамья для стоп Христовых.
Разумный, зря сие, вскричать готов всегда:
И нам - не только им - грозит сия беда!
Наследство общее - Христовой веры благость,
140 Кто спорит с тем - о том и говорить-то в тягость.
Я знаю неких Пап {10}, что, Францию деля,
Себе присвоили владенья короля,
И вот - растерзана свобода Ла Рошели.
Не то, чтоб мы при сем как зрители сидели,
Но зрим, как тот, кто слеп, быть алчет знаменит.
Так Люцифер алкал {11} взнести свой трон в зенит,
Однако сброшен был в пучины преисподней,
Бескрыл и жив одной лишь милостью господней.
Глаза имеющий - способен зрить вполне,
150 Сколь много бед такой призор чинит стране.
Клевреты сих владык - разнузданная свора.
Нас да спасет господь от оного призора,
Мятеж бессмысленный - цель коего и суть.
Да будет Случай нам взойти на верный путь,
Да воцарят у нас по твердому веленью
Мир, и согласие, и польза населенью.
дабы подвигнуть Его Величество к пощажению Кельна,
моего родного города.
О чем на воле распевает пташка?
Возможно жить везде,
Но о родном гнезде
Забыть навек - невыносимо тяжко!
Вот так и я: пусть жизнь моя привольна
На новом берегу, -
Но все же не могу
Забыть родные пепелища Кельна.
Там я познал вкус молока и мода,
10 Я там когда-то рос
Среди богатых лоз,
Я из фиалок пил росу восхода {1}.
И этой влаги сладостной отведав,
Тревоги не таю:
В моем родном краю
Полощут гордые хоругви шведов.
Как рейнский лебедь, я хотел бы новый
Теперь сложить пеан,
Чтоб Марс полночных стран
20 Сей сад не вверг под конские подковы.
Паденье стен незыблемого Тира {2}
Явило смертным весть:
Сегодня славе цвесть,
А завтра - тлеть, и в этом бренность мира.
В бою не устояв, спасенья ради {3},
Щиты сложил Сион,
Вождя встречает он,
Покорствуя в торжественном наряде.
И вождь грядет, - ища его защиты
30 И вверившись судьбе,
Склоняются в мольбе
Первосвященник, а за ним - левиты.
Зрит юный вождь склоненные кедары {4},
И вот, отпламенев,
В нем гаснет бранный гнев,
Решает он избавить град от кары.
Он видит златозвездные покровы,
Смиреньем осиян,
Он в линиях письмян
40 Читает имена зверей Еговы.
И он, чья ныне мощь неуязвима,
Влагая в ножны меч,
Решается проречь
Хвалу холмам и пастырям Шалима {5}.
Давидов город, зеленью увитый;
Приветствует вождя,
А вождь, с коня сойдя,
По улицам проходит с верной свитой.
Гремя хвалу на флейте и на цитре,
50 Пусть будет встретить рад
Тебя мой славный град,
И пусть епископ выйдет в белой митре.
И да не отвратится, как от солнца,
Перед тобой представ,
Мой город, о Густав,
Приветствуя тебя, как Македонца.
Карать его ты не помыслишь боле,
Когда явит тебе
На древнем он гербе
60 Короны три златых в червленом поле {6}.
Се трех царей священные уборы,
Что с трех концов земли
Вслед за звездой пришли
К младенцу обратить дары и взоры.
Кровавый фон служить назначен данью
Тому, как бранный гнев
Пал на безвинных дев {7},
Чья кровь для града стала иорданью.
Нет, ты по станешь строить эшафоты,
70 Я верю, пощадят
Многострадальный град
Твои доброжелательные готы.
Пусть будет милосердье полководца
Венцом твоих побед,
Твоя секира, швед,
Творения Агриппы не коснется {8}.
Как Македонец - Пиндара жилище {9},
Помилуй город сей,
Сыновний страх рассей,
80 Спаси мое родное пепелище!
Госпоже Марии ван Рейгерсберг.
Двукратный ров, стальной засов,
Орава недреманных псов,
Обрыв морской, тюремщик ражий,
Шаги неутомимых стражей,
Затворы каменных ворот -
Все для того, чтоб Хейг де Грот,
Сей узник гордый и упрямый,
В темнице гнил до смерти самой.
И лишь одна его жена
10 Была вполне убеждена,
Что положить предел напасти
Ей хватит смелости и власти.
Дав мужа вызволить обет,
Рекла: "Навеки ли, мой свет,
Гнить обречен ты в сей пещере?
Неотверзимы ль эти двери?
О нет! Пред гибкостью ума
Не устоит твоя тюрьма.
Не сгинешь ты в постыдном иге!" -
20 И - мужа обратила в книги.
И клади ящик таковой
Помог унесть ей часовой
Из тесной камеры наружу:
Мол, книг уже не нужно мужу.
О, хитрость женщин велика!
Сомнений нет - пройдут века,
Но дома Рейгерсбергов славу
Они уберегут по праву!
Ты, как Мария у креста,
30 Была живая доброта,
И муж, в отчаянье повержен,
Лишь духом был твоим поддержан.
Так царь Саул послал ловцов,
Обманутых в конце концов,
Когда спасла от произвола
Супруга верная Мелхола {1}.
Так был спасен Линкей {2} одной
Супругу преданной женой,
Когда ее несчастным сестрам
40 Взмахнуть пришлось кинжалом острым.
Ты приложила ум - и вот
Спасен корабль из мертвых вод.
Ты подала примером смелым
Урок всем кормчим неумелым!
Жестока смерть: минуя стариков,
Творит на юных ков,
Невинность их забав разя стрелой,
Нежданною и злой,
В родительской обиде
Себе потеху видя.
Узрела смерть, что радость тут жила,
Резва и весела,
Скача через веревочку, шаля,
10 Фиане песню шля {1},
Смеясь, как и подруги,
Над милой сплюшкой в круге.
Бежала ль радость на призывный звон
За обручем вдогон,
Вела ль с любимой куклой ввечеру
Неспешную игру,
Как бы провидя годы,
Когда придут невзгоды,
Забаве ль отдавалась всей душой,
20 Катая шар большой
И направляя камешков прыжки
Движением руки, -
Была ей жизнь бесплатным
Даяньем благодатным.
Но вот внезапно острая стрела
Утехи прервала,
Играющего сердца легкий бег
Остановив навек,
И властно повелела
30 Душе покинуть тело.
Увы! Вотще друзей ее толпа,
От слез полуслепа,
Стенает пред носилками, моля:
"И нас прими, земля,
Дабы в твоей утробе,
Как Зартье, спать во гробе!"
Из розмарина - преданный дружок
Сплел для нее венок.
Но зелени и золота его
40 Непрочно торжество -
Краса его увянет
И тоже прахом станет.
канонику Кентерберийскому,
по смерти его сына Дионисия.
О многомудрый муж! Доколь
Ты будешь пребывать в слезах?
Твой сын взалкал о небесах.
К терпенью дух свой приневоль!
Стенания ль тебе к лицу?!
Свершилось тризны торжество:
Ты цвет богатства твоего
Вручил Небесному Отцу!
Печалятся, когда ко дну
10 Идут суда, а не во дни,
Когда в надежный порт они
Приходят, одолев волну.
Печалятся, разбив флакон
С бальзамом. Но о чем печаль?
Ведь не флакон разбитый жаль,
Но то, чем был наполнен он.
Впустую тратит силы тот,
Кто сдерживает мощь ручья,
Чья серебристая струя
20 Свершает со скалы полет.
Горька земная круговерть -
Отцу ль пришел рыдать черед
Над сыном, иль наоборот -
Без промаха сражает смерть.
Кудрей не чтя, как и седин,
Она всевластна и проста.
Пред ней смолкают все уста.
Кто б ни был ты - удел один.
Лишь тот владыка сам себе,
30 Над кем невластна суета,
Чей дух подобием щита
Противостал слепой судьбе.
Подписи к аллегорическим картинам
Иоахима Сандрарта,
кои развешены в галерее его светлости
курфюрста Баварского, в городе Мюнхене.
Согбенный старикан дрожит под рваной шкурой,
Вся в инее спина; он тянется к теплу;
Морщины пролегли по дряхлому челу!
Мир заковал во льды властитель Норда хмурый.
Нет, за бекасами спешить в леса не след:
Добро, коль есть дрова, добро, коль есть обед.
От кладовой к плите Февраль снует с проворством:
Баранина, индюк, телятина и шпиг, -
На случай голода его припас велик,
А в масленицу - всяк страдать горазд обжорством.
Унять бы оное, - да кто же виноват,
Что сорок рыбных дней - для плоти сущий ад?
Март - рыбой плоть свою смиряет и понуро
Ест устриц, камбалу, и пикшу, и треску,
И петушков морских, - и, впав зело в тоску,
За трубкой тянется, отрадой табакура, -
Слезится, кашляет, глотая едкий дым:
Но сей всеобщий грех, уж так и быть, простим.
Веселый месяц трав сплетает на приволье
Зеленые ковры для долов и бугров,
На тучные корма пастух ведет коров,
Доит и масло бьет, - с утра весь город в поле,
В садах, у родников, - и славит бытие:
Зиме пришел конец, весна взяла свое.
Цветница юная, чьи взоры синеоки! -
Но пламенит сердца не яркий твой наряд,
Тюльпан венка, и тот опасен столь навряд,
Насколь румянец тот, что нежно кроет щеки.
Песнь лодочника в ночь летит издалека.
О младость! Нет в году прекраснее цветка!
ИЮНЬ - ПОГОЖЕНЪ
Он промаха не даст: всем овцам быть с приплодом,
Жди вскорости ягнят - несть хлопотам числа;
За стрижку примешься - стриги не догола,
И тучный год сравни, быть может, с тощим годом.
Овец пораньше в дол, попозже в хлев гони,
И будет млеко, шерсть и мясо - многи дни.
Скирдует и копнит он полевое злато,
Он сено граблями прилежно ворошит,
А солнце между тем свой жаркий труд вершит,
И косят косари с рассвета до заката;
Пируют ястреба, болотных птиц круша,
Всяк рвется к барышу, всяк чает барыша.
О месяц-труженик, в поту, в одной исподней
Рубахе нараспах - сжинаешь урожай;
Ты ржавчине свой серп вовек не отдавай
И полни закрома по милости Господней.
Вяжи снопы, свози на гумна, чтобы хлеб
Под добросовестный попал скорее цеп.
В плаще из багреца он шествует, красуясь,
И мечет на столы, дороден и богат,
Каштаны, дыни, лук, айву и виноград,
И полон спелых фиг его узорный туес.
Ах, сердцу вскачь бежать за сердцем - самый срок:
Наивное! Смотри, не угоди в силок!
О месяц-винотвор, увитый виноградом,
Веселие ковшом он черпает, всемудр.
Как гроздья тяжелы! Их кроет перламутр.
На листьях - лисий мех. Чей храп я слышу рядом?
Пошел с подружкой в пляс паромщик холостой,
С волынкой согласив души своей настрой.
Торопится домой охотник, путь срезая,
Он тащит связку птиц и зайца за спиной -
Все, расщедрился чем сей месяц-скотобой;
Защитник истины повсюду ненавистен.
Их мудрость главная - помалкивай, кто сыт.
И я бы ей служил, да сердце не велит, -
Она крушит мою земную оболочку,
Так юное вино разламывает бочку.
Неисправимец, я исправить век хочу,
Век, что себя обрек позорному бичу,
Наш век стяжательства, наш век злодейских шаек,
70 Клятвопреступников, лгунов и попрошаек.
Когда бы жил Катон {9} еще и до сих пор,
Как cтал бы яростен его державный взор,
Узревший этот век, погрязший в лжи и войнах,
Смиренье нищее всех честных и достойных,
И власть имущества плутов, имущих власть.
Он возглаголал бы: "Сей должно ков разъясть!
Сей должен быть корабль на путь наставлен снова!
Сместить негодного потребно рулевого,
Что корабля вести не в силах по волнам,
80 Подобный увалень лишь все испортит нам, -
Покуда больших бед не сделал он - заране
Я за ухо его приколочу к бизани!"
Коль был бы жив Катон - не знать бы нам скорбен,
Но нет его - и мы все меньше, все слабей,
И диво ли, что нас враги опередили {10},
Пока стояли мы средь моря, в полном штиле,
Полуразбитые, почти что на мели.
При рулевых таких - плывут ли корабли?
И можно ль осуждать безнравственность поступка
90 Того, кого несет к земле ближайшей шлюпка?
Но отрекаться я от тех повременю,
В чьем сердце место есть сыновнему огню,
Любви к отечеству: они, как жемчуг, редки,
Когда на серости - парадные расцветки;
Но унывать зачем, пока у нас в дому
Толика мудрости дана кое-кому,
Довольно есть таких, кто не подходит с ленью
К правоблюстительству, к державоуправленью,
И кто не припасет для собственной мошны
100 Ни одного гроша общественной казны;
Не соблазнится кто хитросплетеньем лести,
Не будет господу служить с мамоной вместе.
Благочестивец где, что наконец вернет
Расцвет Голландии, ее былой почет;
Неужто мысль сия - крамола перед богом?
Неужто говорю чрезмерно новым слогом?
Нет, все не так, увы. Роскошны времена.
Откормлен жеребец, чтоб дамы допоздна
Могли бы разъезжать с детьми в златой карете, -
110 Тем временем растут и в брак вступают дети,
И мода новая идет по их следам, -
Как флаги рыцарей, шуршат вуали дам,
Кто повести о них внимать хотел бы дале -
В сатире Хейгенса и отыщет все детали:
Он пышность глупую, клеймя, избичевал.
Царит излишество и требует похвал {12},
Чиноторговствует и шлет врагу товары {3}
Ни на единый миг не опасаясь кары,
Не платит пошлины, - коль платит, то гроши,
120 С контрабандистами считает барыши
И казнокрадствует, притом совсем без риска,
Поскольку есть на все кредитная расписка,
И часто говорит, что, мол, ему не чужд
Весь перечень людских наклонностей и нужд.
Что ж, кто последним был, возможно, первым станет.
Все лупят ослика - общинный ослик тянет.
Вези, осел, зерно! Держава ждет муки!
Нам должно погонять, тебе - возить мешки,
Доволен будь, осел, гордись своим уделом,
130 Свободен духом ты - пусть несвободен телом.
Но ты заслужишь рай, трудясь своим горбом,
Нам это не к лицу, а ты - рожден рабом.
По доброй воле ты обязан мчать вприпрыжку!
Животное бежит, забывши про одышку,
Про кашель и про пот, - торопится в грязи.
Коль взмолишься, упав, то все равно ползи,
Осел кричит, пока погонщик с мрачной злостью
Из христианских чувств его лупцует тростью.
Как страсти, злые столь, в сердцах произросли?
140 Как не разгневаться? Управы нет ужли
На тех, кто из казны деньгу гребет лопатой?
И долго ль кары ждать сей шайке вороватой?
Неужто палачи перевелись у нас?
Их целых три нашлось и, увы, в недавний час...
А если спросит кто, о чем такие речи, -
Отвечу: знаешь сам, ты, подлый человече!
Красуясь наготой, рыдает эшафот,
Клиентов столько лет он безнадежно ждет,
И скорбно каркает, над площадью летая,
150 Некормленых ворон обиженная стая.
Ну, нынче Гарпиям раздолье для лганья -
К сверженью всех я вся, мол, призываю я,
Мол, требую господ лишить господской доли, -
Слова такие - ложь, конечно, и не боле.
Крестьянину оброк положен был всегда,
На свой надел права имеют господа, -
И поглядите все, чьи упованья благи,
На Йориса де Би {15}, на пчелку из Гааги,
Кто потреблял нектар, - поклясться я готов, -
160 Лишь со своих лугов и со своих цветов.
О славные мужи, скажите мне, когда же
Беднягу-ослика избавят от поклажи?
Он выбился из сил, притом уже давно, -
И что убережешь, коль все расточено?
В былые дни казне был пересчет неведом,
Но, мыши, радуйтесь теперь кошачьим бедам!
О благородный Хофт, поэзии глава,
Моя встревожила курятник булава,
Не трогать личностей поставил я задачей:
170 Да слышит слышащий и да взирает зрячий.
По мере сил воздал я вашему отцу,
Быть может, хоть листок приплел к его венцу.
Сие порождено не суетною лестью,
Но только искренним стремленьем к благочестью.
С натуры список мой, бумаги долгий лист,
Я вечным зрить хочу. Не так ли портретист
Продляет век души, запечатляя тело, -
Чтоб жить она могла, пока творенье цело?
Йонкеру Ландеслоту, господину Фрейбурга.
Любезный Ландеслот! Я с некоторых пор
Прознал, сколь знаменит ваш пастырь, Миротвор {1},
И, мню, хвала ему - словес не праздных ради,
Всеуста речь о нем во малом пашем граде;
Он безыскусную любовь людей стяжал;
Он господу служил и власти прилежал,
Он в дикие сердца, и злые, и пустые,
Вселял и доброту и мудрости простые.
Вся жизнь его была - как благодатный злак.
10 Он соль души являл. Его не влек никак
Соблазн владычества. Тьмы зла пред ним бежали.
Он в сердце Сберегал библейские скрижали
И добродетелей хранил извечный свет.
Порог, попранный им, храпит священный след.
Словами кроткими давал надежду хворым
И не помог бы он в несчастий котором?
При сем наставнике утишился разврат
И крючкотвор в суде смиренней был стократ,
Кинжалы ржавели, но шел запой в трактире,
20 Лишь доброчестие гремело вольно в мире.
Он малого желал, во многое вникал
И наставлял на путь всех, кто его алкал:
Он редко приходил за стол к вельможным барам,
Веселье одобрял, был беспощаден к сварам, -
Покуда жив он был - блаженствовал народ
И мог спокойствовать почтенный Ландеслот.
Сколь бы желательно для града и деревни,
Чтоб вера я теперь, блюдя обычай древний,
Творилась не одним плетением словес
30 (Кто смел его почесть за промысел Небес?)
Но состраданием, но простотою слова -
Иначе все к чему наследие Христово?
Душою Миротвор вник в истину сию,
И оттого цвело добро в его краю;
Ему внимающим - пес он любовь едину,
Как добродетели ядро и сердцевину,
И знанью праздному - предпочитал дела:
Как млеко, истина ко страждущим текла.
Когда питатель нам подобный послан Небом,
40 То можно сократить учет пустым потребам {2}
И уберечь свой град, отнюдь не содержа
Охраны от убийств, насилий, грабежа;
Господни пастыри нуждаются едва ли,
Чтоб неразумные бесплодно бунтовали,
Здесь не хранят того, чего не могут съесть,
Но каждый из людей доволен тем, что есть,
Общину ни один вовеки здесь не предал,
Как в век апостольский, что хитростей не ведал,
Здесь Церковь - агнчий сонм, корзина голубей,
50 Во имя коей бог сошел в юдоль скорбен.
Но - пастырь Волчегнев {3} теперь в зените славы,
Народ усвоил днесь вполне медвежьи нравы:
Мню, внемлет Ландеслот сим грубым словесам -
В который бы из дней не горевал он сам?
Сельчане восстают, противясь высшей власти,
Все тело общества поделено на части,
Миросогласие жестокостью сердец
Везде погублено, и сгинуло вконец
Все то, что Миротвор воздвиг с любовью детской;
60 Кричат: Мое! Твое! - и рвут кусок соседский.
Сей Кристиан {4}, чей нрав нам наконец-то зрим,
Вопит: "О что за яд распространяет Рим!"
Не правда ль, истина преподана умело?
Мизерный тела член в большое рвется дело,
Как некоторый Змей в дни прежние, в Раю.
Кто с ветром борется - уронит честь свою.
Здесь принести хвалу ван Схагену пристало {5},
Который, совестью не мучаясь нимало,
Чтоб кучера смирить - садясь в повозку, кнут
70 Брал в руки, говоря: "Будь осторожен, плут!"
Учить учителей - закон, как то ни тяжко.
Возницу усмири - смирится и упряжка.
И вот - повозка мчит; путь - божья колея.
Чего не сможет тот, молчит гордыня чья,
Кто скромно пред жезлом ван Схагена склонится?
Выходит, что седок искусней, чем возница!
Как гордо честь свою ты, дворянин, вознес!
Как чутко ты блюдешь качение колес!
Заставить всех плутов склонить и спрятать морды -
80 Так Рифмача корил Вильгельм {6}, седой и гордый.
Искусство клеветы - в союзе с адской тьмой.
Вот, Фландрия была задета сей чумой {7},
И мигом рухнуло от малого коварства
Все благоденствие, вся прочность государства,
И берег сей предстал, как все иные, наг.
Нет, все же есть у нас меж рыхлых дюн - маяк.
Держи страну в узде, о Ландеслот, - и все же
На Волчегнева вздень намордник, да построже!
Покуда совладать с ним хочешь ты добром,
90 Нечистый глас его гремит, как Божий гром,
Грозу усердно столь зовет сей плут упрямый,
Что по стране вода уже смывает храмы,
И станет пуст вот-вот корабль просторный твой.
Об этом Роберт знал и славный Рулевой {8}:
Он прыгнул бы за борт, не будь уверен свято
Во всех, от боцмана до юнги и солдата.
Порядок нам ладью спасет и обновит:
Распущенность есть плод, что слишком духовит
Для обоняния, как тяжкий смрад звериный -
100 Негодна эта вещь в пути через пучины.
Что суше в благодать, то морю ни к чему.
Красивый попугай живет в ином дому,
Но если он болтлив сверх меры, думать смею -
Захочется свернуть сему поганцу шею.
Коль слово - лишь одно, мы зрим в сем образце
Златое яблоко в серебряном ларце, -
Как злато, мудрый чтит слова и числит строго;
Напротив, тот, кто их извергнет слишком много,
Вотще надеется в конце торжествовать
110 Над мыслями судьи. Юнцам - и то плевать {9}
Теперь на королей, соседей наших славных,
На всех, кто выше них, тем более - на равных.
Что грех для христиан - к тому их и влечет,
И, чем грязней свинья, тем боле ей почет,
Особо ж - коль во храм явиться довелось ей,
Сердца же змей полны, и жаб, и мошки песьей.
Здесь каждый убежден в безгрешии своем,
Собратий во Христе он съесть готов живьем,
Но, диспут проиграв, смущается не слишком:
120 Афронта он не зрит своим тупым умишком.
Закрыть врата небес врагам и чужакам!
Кому пристала честь - тот связан по рукам.
Но силы света тьма вовек не подневолит,
Крупица истины пусть робко, но глаголет,
А Лицемерие тем временем - в цвету:
Спор о божественном - назвали склоку ту.
Иль в агнчью шкуру всяк желающий проникнет?
Но, ибо волки суть, кой-кто порою рыкнет,
Начнется мерзкий визг и вой вокруг креста -
130 Да обуздается навек сия тщета,
Да будут ввергнуты в покорство эти звери!
Коль скоро истреблен и враг во божьей вере
(В стране истерзанной бывает, что и так)
Они - утешены. Любой неверный шаг -
Их волей ринется лавина кар суровых
На тех, кто в Библии - скамья для стоп Христовых.
Разумный, зря сие, вскричать готов всегда:
И нам - не только им - грозит сия беда!
Наследство общее - Христовой веры благость,
140 Кто спорит с тем - о том и говорить-то в тягость.
Я знаю неких Пап {10}, что, Францию деля,
Себе присвоили владенья короля,
И вот - растерзана свобода Ла Рошели.
Не то, чтоб мы при сем как зрители сидели,
Но зрим, как тот, кто слеп, быть алчет знаменит.
Так Люцифер алкал {11} взнести свой трон в зенит,
Однако сброшен был в пучины преисподней,
Бескрыл и жив одной лишь милостью господней.
Глаза имеющий - способен зрить вполне,
150 Сколь много бед такой призор чинит стране.
Клевреты сих владык - разнузданная свора.
Нас да спасет господь от оного призора,
Мятеж бессмысленный - цель коего и суть.
Да будет Случай нам взойти на верный путь,
Да воцарят у нас по твердому веленью
Мир, и согласие, и польза населенью.
дабы подвигнуть Его Величество к пощажению Кельна,
моего родного города.
О чем на воле распевает пташка?
Возможно жить везде,
Но о родном гнезде
Забыть навек - невыносимо тяжко!
Вот так и я: пусть жизнь моя привольна
На новом берегу, -
Но все же не могу
Забыть родные пепелища Кельна.
Там я познал вкус молока и мода,
10 Я там когда-то рос
Среди богатых лоз,
Я из фиалок пил росу восхода {1}.
И этой влаги сладостной отведав,
Тревоги не таю:
В моем родном краю
Полощут гордые хоругви шведов.
Как рейнский лебедь, я хотел бы новый
Теперь сложить пеан,
Чтоб Марс полночных стран
20 Сей сад не вверг под конские подковы.
Паденье стен незыблемого Тира {2}
Явило смертным весть:
Сегодня славе цвесть,
А завтра - тлеть, и в этом бренность мира.
В бою не устояв, спасенья ради {3},
Щиты сложил Сион,
Вождя встречает он,
Покорствуя в торжественном наряде.
И вождь грядет, - ища его защиты
30 И вверившись судьбе,
Склоняются в мольбе
Первосвященник, а за ним - левиты.
Зрит юный вождь склоненные кедары {4},
И вот, отпламенев,
В нем гаснет бранный гнев,
Решает он избавить град от кары.
Он видит златозвездные покровы,
Смиреньем осиян,
Он в линиях письмян
40 Читает имена зверей Еговы.
И он, чья ныне мощь неуязвима,
Влагая в ножны меч,
Решается проречь
Хвалу холмам и пастырям Шалима {5}.
Давидов город, зеленью увитый;
Приветствует вождя,
А вождь, с коня сойдя,
По улицам проходит с верной свитой.
Гремя хвалу на флейте и на цитре,
50 Пусть будет встретить рад
Тебя мой славный град,
И пусть епископ выйдет в белой митре.
И да не отвратится, как от солнца,
Перед тобой представ,
Мой город, о Густав,
Приветствуя тебя, как Македонца.
Карать его ты не помыслишь боле,
Когда явит тебе
На древнем он гербе
60 Короны три златых в червленом поле {6}.
Се трех царей священные уборы,
Что с трех концов земли
Вслед за звездой пришли
К младенцу обратить дары и взоры.
Кровавый фон служить назначен данью
Тому, как бранный гнев
Пал на безвинных дев {7},
Чья кровь для града стала иорданью.
Нет, ты по станешь строить эшафоты,
70 Я верю, пощадят
Многострадальный град
Твои доброжелательные готы.
Пусть будет милосердье полководца
Венцом твоих побед,
Твоя секира, швед,
Творения Агриппы не коснется {8}.
Как Македонец - Пиндара жилище {9},
Помилуй город сей,
Сыновний страх рассей,
80 Спаси мое родное пепелище!
Госпоже Марии ван Рейгерсберг.
Двукратный ров, стальной засов,
Орава недреманных псов,
Обрыв морской, тюремщик ражий,
Шаги неутомимых стражей,
Затворы каменных ворот -
Все для того, чтоб Хейг де Грот,
Сей узник гордый и упрямый,
В темнице гнил до смерти самой.
И лишь одна его жена
10 Была вполне убеждена,
Что положить предел напасти
Ей хватит смелости и власти.
Дав мужа вызволить обет,
Рекла: "Навеки ли, мой свет,
Гнить обречен ты в сей пещере?
Неотверзимы ль эти двери?
О нет! Пред гибкостью ума
Не устоит твоя тюрьма.
Не сгинешь ты в постыдном иге!" -
20 И - мужа обратила в книги.
И клади ящик таковой
Помог унесть ей часовой
Из тесной камеры наружу:
Мол, книг уже не нужно мужу.
О, хитрость женщин велика!
Сомнений нет - пройдут века,
Но дома Рейгерсбергов славу
Они уберегут по праву!
Ты, как Мария у креста,
30 Была живая доброта,
И муж, в отчаянье повержен,
Лишь духом был твоим поддержан.
Так царь Саул послал ловцов,
Обманутых в конце концов,
Когда спасла от произвола
Супруга верная Мелхола {1}.
Так был спасен Линкей {2} одной
Супругу преданной женой,
Когда ее несчастным сестрам
40 Взмахнуть пришлось кинжалом острым.
Ты приложила ум - и вот
Спасен корабль из мертвых вод.
Ты подала примером смелым
Урок всем кормчим неумелым!
Жестока смерть: минуя стариков,
Творит на юных ков,
Невинность их забав разя стрелой,
Нежданною и злой,
В родительской обиде
Себе потеху видя.
Узрела смерть, что радость тут жила,
Резва и весела,
Скача через веревочку, шаля,
10 Фиане песню шля {1},
Смеясь, как и подруги,
Над милой сплюшкой в круге.
Бежала ль радость на призывный звон
За обручем вдогон,
Вела ль с любимой куклой ввечеру
Неспешную игру,
Как бы провидя годы,
Когда придут невзгоды,
Забаве ль отдавалась всей душой,
20 Катая шар большой
И направляя камешков прыжки
Движением руки, -
Была ей жизнь бесплатным
Даяньем благодатным.
Но вот внезапно острая стрела
Утехи прервала,
Играющего сердца легкий бег
Остановив навек,
И властно повелела
30 Душе покинуть тело.
Увы! Вотще друзей ее толпа,
От слез полуслепа,
Стенает пред носилками, моля:
"И нас прими, земля,
Дабы в твоей утробе,
Как Зартье, спать во гробе!"
Из розмарина - преданный дружок
Сплел для нее венок.
Но зелени и золота его
40 Непрочно торжество -
Краса его увянет
И тоже прахом станет.
канонику Кентерберийскому,
по смерти его сына Дионисия.
О многомудрый муж! Доколь
Ты будешь пребывать в слезах?
Твой сын взалкал о небесах.
К терпенью дух свой приневоль!
Стенания ль тебе к лицу?!
Свершилось тризны торжество:
Ты цвет богатства твоего
Вручил Небесному Отцу!
Печалятся, когда ко дну
10 Идут суда, а не во дни,
Когда в надежный порт они
Приходят, одолев волну.
Печалятся, разбив флакон
С бальзамом. Но о чем печаль?
Ведь не флакон разбитый жаль,
Но то, чем был наполнен он.
Впустую тратит силы тот,
Кто сдерживает мощь ручья,
Чья серебристая струя
20 Свершает со скалы полет.
Горька земная круговерть -
Отцу ль пришел рыдать черед
Над сыном, иль наоборот -
Без промаха сражает смерть.
Кудрей не чтя, как и седин,
Она всевластна и проста.
Пред ней смолкают все уста.
Кто б ни был ты - удел один.
Лишь тот владыка сам себе,
30 Над кем невластна суета,
Чей дух подобием щита
Противостал слепой судьбе.
Подписи к аллегорическим картинам
Иоахима Сандрарта,
кои развешены в галерее его светлости
курфюрста Баварского, в городе Мюнхене.
Согбенный старикан дрожит под рваной шкурой,
Вся в инее спина; он тянется к теплу;
Морщины пролегли по дряхлому челу!
Мир заковал во льды властитель Норда хмурый.
Нет, за бекасами спешить в леса не след:
Добро, коль есть дрова, добро, коль есть обед.
От кладовой к плите Февраль снует с проворством:
Баранина, индюк, телятина и шпиг, -
На случай голода его припас велик,
А в масленицу - всяк страдать горазд обжорством.
Унять бы оное, - да кто же виноват,
Что сорок рыбных дней - для плоти сущий ад?
Март - рыбой плоть свою смиряет и понуро
Ест устриц, камбалу, и пикшу, и треску,
И петушков морских, - и, впав зело в тоску,
За трубкой тянется, отрадой табакура, -
Слезится, кашляет, глотая едкий дым:
Но сей всеобщий грех, уж так и быть, простим.
Веселый месяц трав сплетает на приволье
Зеленые ковры для долов и бугров,
На тучные корма пастух ведет коров,
Доит и масло бьет, - с утра весь город в поле,
В садах, у родников, - и славит бытие:
Зиме пришел конец, весна взяла свое.
Цветница юная, чьи взоры синеоки! -
Но пламенит сердца не яркий твой наряд,
Тюльпан венка, и тот опасен столь навряд,
Насколь румянец тот, что нежно кроет щеки.
Песнь лодочника в ночь летит издалека.
О младость! Нет в году прекраснее цветка!
ИЮНЬ - ПОГОЖЕНЪ
Он промаха не даст: всем овцам быть с приплодом,
Жди вскорости ягнят - несть хлопотам числа;
За стрижку примешься - стриги не догола,
И тучный год сравни, быть может, с тощим годом.
Овец пораньше в дол, попозже в хлев гони,
И будет млеко, шерсть и мясо - многи дни.
Скирдует и копнит он полевое злато,
Он сено граблями прилежно ворошит,
А солнце между тем свой жаркий труд вершит,
И косят косари с рассвета до заката;
Пируют ястреба, болотных птиц круша,
Всяк рвется к барышу, всяк чает барыша.
О месяц-труженик, в поту, в одной исподней
Рубахе нараспах - сжинаешь урожай;
Ты ржавчине свой серп вовек не отдавай
И полни закрома по милости Господней.
Вяжи снопы, свози на гумна, чтобы хлеб
Под добросовестный попал скорее цеп.
В плаще из багреца он шествует, красуясь,
И мечет на столы, дороден и богат,
Каштаны, дыни, лук, айву и виноград,
И полон спелых фиг его узорный туес.
Ах, сердцу вскачь бежать за сердцем - самый срок:
Наивное! Смотри, не угоди в силок!
О месяц-винотвор, увитый виноградом,
Веселие ковшом он черпает, всемудр.
Как гроздья тяжелы! Их кроет перламутр.
На листьях - лисий мех. Чей храп я слышу рядом?
Пошел с подружкой в пляс паромщик холостой,
С волынкой согласив души своей настрой.
Торопится домой охотник, путь срезая,
Он тащит связку птиц и зайца за спиной -
Все, расщедрился чем сей месяц-скотобой;