Страница:
This is idolatry; and these we adore;
Plain living and high thinking are no more:
The homely beauty of the good old cause
Is gone; our peace, our fearful innocence,
And pure religion breathing household laws.
Скажи, мой друг, как путь найти прямей,
Когда притворство - общая зараза
И делают нам жизнь - лишь для показа -
Портной, сапожник, повар и лакей?
Скользи, сверкай, как в ясный день ручей,
Не то пропал! В цене - богач, пролаза.
Величье - не сюжет и для рассказа,
Оно не тронет нынешних людей.
Стяжательство, грабеж и мотовство -
Кумиры наши, то, что нынче в силе.
Высокий образ мыслей мы забыли.
Ни чистоты, ни правды - все мертво!
Где старый наш святой очаг семейный,
Где прежней веры дух благоговейный?
Milton! thou shouldst be living at this hour;
England hath need of thee: she is a fen
Of stagnant waters: alar, sword, and pen,
Fireside, the heroic wealth of hall and bower;
Have forfeited their ancient English dower
Of inward happiness. We are selfish men;
Oh! raise us up, return to us again;
And give us manners, virtue, freedom, power.
Thy soul was like a Star, and dwelt apart;
Thou hadst a voice whose sound was like the sea:
Pure as the naked heavens, majestic, free,
So didst thou travel on life's common way,
In cheerful godliness; and yet thy heart
The lowliest duties on herself did lay.
Нам нужен, Мильтон, - ты! Отчизна ждет.
Трясина дней, стоячее болото
Священника, солдата, рифмоплета,
Пустопорожних мнений и хлопот -
Таков, порвавший с прошлым, этот год,
Поправший нашу праведность. Забота
Лишь о себе к нам ломится в ворота.
Вернись! верни свободу и почет,
Былую доблесть и благую силу.
Ты был звездой, сиявшей с высоты.
Реченья, величавы и просты,
На берег Альбиона набегали,
Как волны, - но послушные кормилу.
Ты понимал и низкие печали.
Nuns fret not at their convent's narrow room;
And hermits are contented with their cells;
And students with their pensive citadels;
Maids at the wheel, the weaver at his loom,
Sit blithe and happy; bees that soar for bloom,
High as the highest Peak of Furness-fells,
Will murmur by the hour in foxglove bells;
In truth the prison, unto which we doom
Ourselves, no prison is; and hence for me,
In sundry moods, 'twas pastime to be bound
Within the Sonnet's scanty plot of ground:
Pleased if some Souls (for such there needs must be)
Who have felt the weight of too much liberty,
Should find brief solace there, as I have found.
Монашке мил свой нищий уголок,
В пещерной тьме аскет не знает скуки,
Мила студенту цитадель науки,
Девица любит прялку, ткач - станок.
Пчела, трудясь, летит искать цветок
На дикий Фернс, - жужжит, и в этом звуке
Лишь радость, ни усталости, ни муки.
И кто в тюрьме свой дом увидеть смог,
Тот не в тюрьме. Вот почему не ода,
Но тесного сонета краткий взлет
И в радостях мне люб, и средь невзгод.
И кто, как я (не шутит ли природа!),
Горюет, что стеснительна свобода,
В сонете утешение найдет.
Earth has not anything to show more fair:
Dull would he be of soul who could pass by
A sight so touching in its majesty:
This City now doth, like a garment, wear
The beauty of the morning; silent, bare,
Ships, towers, domes, theatres, and temples lie
Open unto the fields, and to the sky;
All bright and glittering in the smokeless air.
Never did sun more beautifully steep
In his first splendour, valley, rock, or hill;
Ne'er saw I, never felt, a calm so deep!
The river glideth at his own sweet will:
Dear God! the very houses seem asleep;
And all that mighty heart is lying still!
Нет зрелища пленительней! И в ком
Не дрогнет дух бесчувственно-упрямый
При виде величавой панорамы,
Где утро - будто в ризы - все кругом
Одело в Красоту. И каждый дом,
Суда в порту, театры, башни, храмы,
Река в сверканье этой мирной рамы,
Все утопает в блеске голубом.
Нет, никогда так ярко не вставало,
Так первозданно солнце над рекой,
Так чутко тишина не колдовала,
Вода не знала ясности такой.
И город спит. Еще прохожих мало,
И в Сердце мощном царствует покой.
Fair Star of evening, Splendour of the west,
Star of my Country! - on the horizon's brink
Thou hangest, stooping, as might seem, to sink
On England's bosom; yet well pleased to rest,
Meanwhile, and be to her a glorious crest
Conspicuous to the Nations. Thou, I think,
Should'st be my Country's emblem; and should'st wink,
Bright Star! with laughter on her banners, drest
In thy fresh beauty. There! that dusky spot
Beneath thee, that is England; there she lies.
Blessings be on you both! one hope, one lot,
One life, one glory! - I, with many a fear
For my dear Country, many heartfelt sighs,
Among men who do not love her, linger here.
Вечерняя звезда земли моей!
Ты как бы в лоне Англии родном
Покоишься в блистании огней,
В закатном упоении своем.
Ты стать могла бы светочем, гербом
Для всех народов до скончанья дней.
Веселым блеском, свежестью лучей
Играла бы на знамени святом.
Об Англии, простертой под тобой,
Я думаю со страхом и мольбой,
Исполненный мучительных тревог.
В единстве жизни, славы и судьбы
Вы неразрывны - да хранит вас Бог
Среди пустой, нелюбящей толпы.
The world is too much with us; late and soon,
Getting and spending, we lay waste our powers:
Little we see in Nature that is ours;
We have given our hearts away, a sordid boon!
This Sea that bares her bosom to the moon;
The winds that will be howling at all hours,
And are up-gathered now like sleeping flowers;
For this, for everything, we are out of tune;
It moves us not. - Great God! I'd rather be
A Pagan suckled in a creed outworn;
So might I, standing on this pleasant lea,
Have glimpses that would make me less forlorn;
Have sight of Proteus rising from the sea;
Or hear old Triton blow his wreathed horn.
Нас манит суеты избитый путь,
Проходит жизнь за выгодой в погоне;
Наш род Природе - как бы посторонний,
Мы от нее свободны, вот в чем жуть!
Пусть лунный свет волны ласкает грудь,
Пускай ветра зайдутся в диком стоне -
Или заснут, как спит цветок в бутоне:
Все это нас не может всколыхнуть.
О Боже! Для чего в дали блаженной
Язычником родиться я не мог!
Своей наивной верой вдохновенный,
Я в мире так бы не был одинок:
Протей вставал бы предо мной из пены
И дул Тритон в свой перевитый рог!
It is a beauteous evening, calm and free,
The holy time is quiet as a Nun
Breathless with adoration; the broad sun
Is sinking down in its tranquillity;
The gentleness of heaven broods o'er the Sea:
Listen! the mighty Being is awake,
And doth with his eternal motion make
A sound like thunder - everlastingly,
Dear Child! dear Girl! that walkest with me here.
If thou appear untouched by solemn thought,
Thy nature is not therefore less divine:
Thou liest in Abraham's bosom all the year;
And worshipp'st at the Temple's inner shrine,
God being with thee when we know it not.
Прелестный вечер тих, час тайны наступил;
Молитву солнце льет, горя святой красою.
Такой окружена сидела тишиною
Мария, как пред ней явился Гавриил.
Блестящий свод небес уж волны озарил!
Всевышний восстает, - внимайте! бесконечный,
Подобный грому, звук гремит хвалою вечной
Тому, кто светлый мир так дивно сотворил.
О милое дитя! о по сердцу родная!
Ты думой набожной хотя не смущена,
Со мной гуляя здесь, - но святости полна;
Невинностью своей живешь в блаженстве рая,
Ты в горний храм всегда летишь душой, -
И Бог, незрим для нас, беседует с тобой.
I am not One who much or oft delight
To season my fireside with personal talk. -
Of friends, who live within an easy walk,
Or neighbors, daily, weekly, in my sight:
And, for my chance-acquaintance, ladies bright,
Sons, mothers, maidens withering on the stalk,
These all wear out of me, like Forms, with chalk
Painted on rich men's floors, for one feast-night.
Better than such discourse doth silence long,
Long, barren silence, square with my desire;
To sit without emotion, hope, or aim,
In the loved presence of my cottage-fire,
And listen to the flapping of the flame,
Or kettle whispering its faint undersong.
Признаться, я не очень-то охоч
До тихих радостей молвы скандальной:
Судить соседей с высоты моральной
Да воду в ступе без толку толочь,
Внимать речам про чью-то мать - иль дочь
Невзрачную - весь этот вздор банальный
Стирается с меня, как в зале бальной
Разметка мелом в праздничную ночь.
Не лучше ль, вместо словоговоренья,
С безмолвным другом иль наедине
Сидеть, забыв стремленья и волненья? -
Сидеть и слушать в долгой тишине,
Как чайник запевает на огне
И вспыхивают в очаге поленья?
"Beloved Vale!" I said, "when I shall con
Those many records of my childish years,
Remembrance of myself and of my peers
Will press me down; to think of what is gone
Will be an awful thought, if life have one."
But, when into the Vale I came, no fears
Distressed me; from mine eyes escaped no tears:
Deep thought, or dread remembrance, had I none.
By doubts and thousand petty fancies crost
I stood, of simple shame the blushing Thrall;
So narrow seemed the brooks, the fields so small!
A Juggler's balls old Time about him tossed:
I looked, I stared, I smiled, I laughed: and all
The weight of sadness was in wonder lost.
Я думал: "Милый край! Чрез много лет,
Когда тебя, даст Бог, увижу снова,
Воспоминанья детства дорогого,
Минувшей дружбы, радостей и бед
Мне будут тяжким бременем". Но нет!
Я возвратился, - и тоска былого
Меня не мучит, не гнетет сурово,
И слезы мне не застят белый свет.
Растерянно, смущенно и сутуло
Стоял я, озираючись вокруг:
Как съежились ручей, и холм, и луг!
Как будто Время палочкой взмахнуло...
Стоял, смотрел - и рассмеялся вдруг,
И всю мою печаль, как ветром, сдуло.
O gentle Sleep! do they belong to thee,
These twinklings of oblivion? Thou dost love
To sit in meekness, like the brooding Dove,
A captive never wishing to be free.
This tiresome night, О Sleep! thou art to me
A Fly, that up and down himself doth shove
Upon a fretful rivulet, now above,
Now on the water vexed with mockery.
1 have no pain that calls for patience, no;
Hence am I cross and peevish as a child;
Am pleased by fits to have thee for my foe,
Yet ever willing to be reconciled:
О gentle Creature! do not use me so,
But once and deeply let me be beguiled.
О сон! Когда в душе - тоски приток,
Забвения даруешь ты крупицы.
Обычно ты смиренней пленной птицы,
Страшащейся покинуть свой шесток.
Но этой ночью ты - как мотылек,
Порхающий беспечно у границы
Воды и неба: сядешь на ресницы,
Но миг один - и ты уже далек.
Я весь пылаю в нетерпенье жгучем
И, словно своенравное дитя,
То на тебя ропщу, досадой мучим,
То жажду примиренья не шутя.
Ты был врагом, о сон! Стань другом лучшим
И сердце убаюкай, низлетя.
A flock of sheep that leisurely pass by,
One after one: the sound of rain, and bees
Murmuring; the fall of rivers, winds and seas,
Smooth fields, white sheets of water, and pure sky:
I have thought of all by turns, and yet do lie
Sleepless! and soon the small birds' melodies
Must hear, first uttered from my orchard trees;
And the first cuckoo's melancholy cry.
Even thus last night, and two nights more, I lay
And could not win thee, Sleep! by any stealth:
So do not let me wear to-night away:
Without Thee what is all the morning's wealth?
Come, blessed barrier between day and day,
Dear mother of fresh thoughts and joyous health!
Земля в цвету и чистый небосвод,
Жужжанье пчел, медлительное стадо,
И шум дождя, и шум от водопада,
И зрелость нив, и поздних птиц отлет.
Я вспоминаю все - а сон нейдет,
Не долго ждать уже рассвета надо.
Ворвется щебет утреннего сада,
Начнет кукушка свой печальный счет.
Две ночи я в борьбе с бегущим сном
Глаз не сомкнул, и вот сегодня - эта!
Настанет утро - что за радость в нем,
Когда не спал и маялся до света.
Приди, поставь рубеж меж днем и днем,
Хранитель сил и ясных дум поэта!
With Ships the sea was sprinkled far and nigh,
Like stars in heaven, and joyously it showed;
Seme lying fast at anchor in the road,
Some veering up and down, one knew not why.
A goodly Vessel did I then espy
Come like a giant from a haven broad;
And lustily along the bay she strode,
Her tackling rich, and of apparel high.
This Ship was nought to me, nor I to her,
Yet I pursued her with a Lover's look;
This Ship to all the rest did I prefer:
When will she turn, and whither? She will brook
No tarrying; where She comes the winds must stir
On went She, and due north her journey took.
Все море сплошь усеяли суда, -
Их, как по небу звезды, разметало:
Одних на рейде волнами качало,
Других несло неведомо куда.
И Шхуну заприметил я тогда:
Чуть вздрагивая под толчками шквала,
Она из бухты весело бежала,
Своей оснасткой пышною горда.
Что мне она! Но, глаз не отрывая,
Я, как влюбленный, вслед глядел с тоской;
Ей не страшна погода штилевая:
Ее приход встряхнет любой покой...
Она прошла вдоль мыса, покидая
Залив, - и вышла на простор морской.
Stay near me - do not take thy flight!
A little longer stay in sight!
Much converse do I find in thee,
Historian of my infancy!
Float near me; do not yet .depart!
Dead times revive in thee:
Thou bring'st, gay creature as thou art!
A solemn image to my heart,
My father's family!
Oh! pleasant, pleasant were the days,
The time, when, in our childish plays,
My sister Emmeline and I
Together chased the butterfly!
A very hunter did I rush
Upon the prey:-with leaps and springs
I followed on from brake to bush;
But she, God love her, feared to brush
The dust from off its wings.
Побудь со мной - не отнимай свой лет!
Пускай подольше взор мой счастье пьет!
И сладок мне твой вид, и горек,
О младости моей историк!
Ты будешь тут, не упорхнешь -
В тебе вся явь былого.
Веселый эльф, рождая дрожь,
Ты образ милый мне несешь -
Я в отчем доме снова.
О, сладки, сладки были эти дни,
Когда мы, шалые от беготни,
Вдвоем с сестрою Эммелиной
За мотыльком гнались долиной.
И я охотницу толкнул
На жертву - вскачь, что было сил,
Мы мчались, словно ветер дул,
Но так летун и не стряхнул
Пыльцу с дрожащих крыл.
My heart leaps up when I behold
A rainbow in the sky:
So was it when my life began;
So is it now I am a man;
So be it when I shall grow old,
Or let me die!
The Child is father of the Man;
And I could wish my days to be
Bound each to each by natural piety.
Займется сердце, чуть замечу
Я радугу на небе, -
Так шло, когда я отрок был невинный,
Так есть, когда я стал мужчиной,
Да будет так, когда я старость встречу! -
Иль прокляну свой жребий!
Кто есть Дитя? Отец Мужчины;
Желал бы я, чтобы меж днями связь
Природной праведности не рвалась.
Among all lovely things my Love had been;
Had noted well the stars, all flowers that grew
About her home; but she had never seen
A glow-worm, never one, and this I knew.
While riding near her home one stormy night
A single glow-worm did I chance to espy;
I gave a fervent welcome to the sight,
And from my horse I leapt; great joy had I.
Upon a leaf the glow-worm did I lay,
To bear it with me through the stormy night:
And, as before, it shone without dismay;
Albeit putting forth a fainter light.
When to the dwelling of my Love I came,
I went into the orchard quietly;
And left the glow-worm, blessing it by name,
Laid safely by itself, beneath a tree.
The whole next day, I hoped, and hoped with fear,
At night the glow-worm shone beneath the tree;
I led my Lucy to the spot, "Look here,"
Oh! joy it was for her, and joy for me!
Моя любовь любила птиц, зверей,
Цветы любила, звезды, облака.
Я знал, что твари все знакомы ей,
Но не случалось видеть светлячка.
Ненастной ночью, едучи домой,
Я вижу вдруг зеленый луч у пня.
Гляжу, светляк! Вот радость, Боже мой!
Обрадованный, спрыгнул я с коня.
Я положил жучка на мокрый лист
И взял с собой в ненастье, в ночь его.
Он был все так же зелен и лучист,
Светил - и не боялся ничего.
Подъехав к дому Люси, я тайком
Прошел к ней в сад, хотя был еле жив,
Жучка оставил под ее окном
На ветке и ушел, благословив.
Весь день я ждал, надежду затая,
И ночью в сад пустился поскорей.
Жучок светился. "Люси!" - крикнул я
И так был рад, доставив радость ей!
The Cock is crowing,
The stream is flowing,
The small birds twitter,
The lake doth glitter,
The green field sleeps in the sun;
The oldest and youngest
Are at work with the strongest;
The cattle are grazing,
Their heads never raising;
There are forty feeding like one!
Like an army defeated
The snow hath retreated,
And now doth fare ill
On the top of the bare hill;
The ploughboy is whooping - anon - anon:
There's joy in the mountains;
There's life in the fountains;
Small clouds are sailing,
Blue sky prevailing;
The rain is over and gone!
Петух ликует,
Ручей воркует,
Щебечут птицы,
Вода искрится,
Земля ожидает зерна.
И старый, и малый
Бредет усталый.
На травке новой
Пасутся коровы,
Все тридцать жуют как одна.
Снегов остатки
Бегут в беспорядке,
И гибнет зима
На вершине холма,
И пахаря песня слышна, слышна.
В горах высоких
Звенят потоки.
А дождь как не был,
Синеет небо,
И тучи уносит весна.
I've watched you now a full half-hour,
Self-poised upon that yellow flower;
And, little Butterfly! indeed
I know not if you sleep or feed.
How motionless! - not- frozen seas
More motionless! and then
What joy awaits you, when the breeze
Hath found you out among the trees,
And calls you forth again!
This plot of orchard-ground is ours;
My trees they are, my Sister's flowers;
Here rest your wings when they are weary;
Here lodge as in a sanctuary!
Come often to us, fear no wrong;
Sit near us on the bough!
We'll talk of sunshine and of song,
And summer days, when we were young;
Sweet childish days, that were as long
As twenty days are now.
Над желтым наклонясь цветком,
Тобой, малюткой-мотыльком,
Я любовался и не знал,
Нектар вкушал ты или спал.
И был ты неподвижней вод
объятых льдом морей.
Счастливым будет ли полет,
Когда внезапный ветр найдет
тебя среди ветвей?
Останься с нами! Мы с сестрой
Тебе подарим садик свой.
Здесь отдохнут твои крыла.
Тебе не причиним мы зла!
Будь гостем нашим дорогим,
присядь на куст близ нас.
О детских днях поговорим,
Их летний свет неповторим,
И каждый долгим был - таким,
как двадцать дней сейчас.
Beneath these fruit-tree boughs that shed
Their snow-white blossoms on my head,
With brightest sunshine round me spread
Of spring's unclouded weather,
In this sequestered nook how sweet
To sit upon my orchard-seat!
And birds and flowers once more to greet,
My last year's friends together.
One have I marked, the happiest guest
In all this covert of the blest: .
Hail to Thee, for above the rest
In joy of voice and pinion!
Thou, Linnet! in thy green array,
Presiding Spirit here to-day,
Dost lead the revels of the May;
And this is thy dominion.
While birds, aid butterflies, and flowers,
Make all one band of paramours,
Thou, ranging up and down the bowers,
Art sole in thy employment:
A Life, a Presence like the Air,
Scattering thy gladness without care,
Too blest with any one to pair;
Thyself thy own enjoyment.
Amid yon tuft of hazel trees,
That twinkle to the gusty breeze,
Behold him perched in ecstasies,
Yet seeming still to hover;
There! where the flutter of his wings
Upon his back and body flings
Shadows and sunny glimmerings,
That cover him all over.
My dazzled sight he oft deceives,
A Brother of the dancing leaves;
Then flits, and from the cottage-eaves
Pours forth his song in gushes;
As if by that exulting strain
He mocked and treated with disdain
The voiceless Form he chose to feign,
While fluttering in the bushes.
В тот час, как лепестки весной
Ложатся наземь пеленой
И блещет небо надо мной
Веселыми лучами,
Мне любо отдыхать в садах,
В блаженных забываться снах
И любо мне цветы и птах
Звать юности друзьями.
Но ты, кто скрашивал мне дни,
Как изумруд, сверкал в тени,
Чьи веселы, как ни одни,
И песнь и оперенье, -
Привет тебе, о реполов,
Ты - голос Духа меж певцов,
Ты - радость праздничных часов
В моем уединенье.
Все в хоре гимн любви поет:
Зверь, птица, мотылек и плод.
Но в одиночестве плывет
С ветвей твоя рулада.
Ты - воздух, жизнь и благодать,
Ты в мир пришел, чтоб радость дать,
И друга нет тебе под стать -
Ты сам себе услада.
Когда при ветре лес шумит,
Мне так его любезен вид!
Все кажется, что он парит,
Хоть отдохнуть присел он.
Я вижу спинку меж ветвей
И крылья быстрые за ней -
Ковром из света и теней
Всего себя одел он.
Сейчас он различим едва,
Такой же темный, как листва,
Но солнцем вспыхнет синева -
И в небеса проворно
Со стрехи он тогда спорхнет
И в звонкой песне осмеет
Немой, невзрачный облик тот,
Что принимал притворно.
Behold her, single in the field,
Yon solitary Highland Lass!
Reaping and singing by herself;
Stop here, or gently pass!
Alone she cuts and binds the grain,
And sings a melancholy strain;
О listen! for the Vale profound
Is overflowing with the sound.
No Nightingale did ever chaunt
More welcome notes to weary bands
Of travellers in some shady haunt,
Among Arabian sands:
A voice so thrilling ne'er was heard
In spring-time from the Cuckoo-bird,
Breaking the silence of the seas
Among the farthest Hebrides.
Will no one tell me what she sings? -
Perhaps the plaintive numbers flow
For old, unhappy, far-off things,
And battles long ago:
Or is it some more humble lay,
Familiar matter of to-day?
Some natural sorrow, loss, or pain,
That has been, and may be again?
Whate'er the theme, the Maiden sang
As if her song could have no ending;
I saw her singing at her work,
And o'er the sickle bending; -
I listened, motionless and still;
And, as I mounted up the hill
The music in my heart I bore,
Long after it was heard no more.
Ты слышишь голос там, во ржи,
Шотландской девушки простой,
Но, чтобы песню не спугнуть,
Ты на виду не стой.
И жнет, и вяжет - все одна,
И песня долгая грустна,
И в тишине звучит напев,
Глухой долиной завладев.
Так аравийский соловей
В тени оазиса поет,
И об усталости своей
Не помнит пешеход.
Так возвещает о весне
Кукушки оклик, нежный зов
В пустынной дальней стороне
Гебридских островов.
О чем же девушка поет,
Все заунывней и грустней?
О черных днях былых невзгод,
О битвах прежних дней,
Старинной песней хороня
Невзгоды нынешнего дня.
А может, боль былых утрат
Пришла непрошеной назад?
Но песне не было конца,
И жница молодая
Все пела, пела, над серпом
Спины не разгибая.
Я молча слушал, а потом
Нашел тропинку за холмом.
Все дальше в горы я спешу
И в сердце песню уношу.
O blithe New-comer! I have heard,
I hear thee and rejoice.
O Cuckoo! shall I call thee Bird,
Or but a wandering Voice?
While I am lying on the grass
Thy twofold shout I hear,
From hill to hill it seems to pass,
At once far off, and near.
Though babbling only to the Vale,
Of sunshine and of flowers,
Thou bringest unto me a tale
Of visionary hours.
Thrice welcome, darling of the Spring!
Even yet thou art to me
No bird, but an invisible thing,
A voice, a mystery;
The same whom in my school-boy days
I listened to; that Cry
Which made me look a thousand ways
In bush, and tree, and sky.
To seek thee did I often rove
Through woods and on the green;
And thou wert still a hope, a love;
Still longed for, never seen.
And I can listen to thee yet;
Can lie upon the plain
And listen, till I do beget
That golden time again.
Plain living and high thinking are no more:
The homely beauty of the good old cause
Is gone; our peace, our fearful innocence,
And pure religion breathing household laws.
Скажи, мой друг, как путь найти прямей,
Когда притворство - общая зараза
И делают нам жизнь - лишь для показа -
Портной, сапожник, повар и лакей?
Скользи, сверкай, как в ясный день ручей,
Не то пропал! В цене - богач, пролаза.
Величье - не сюжет и для рассказа,
Оно не тронет нынешних людей.
Стяжательство, грабеж и мотовство -
Кумиры наши, то, что нынче в силе.
Высокий образ мыслей мы забыли.
Ни чистоты, ни правды - все мертво!
Где старый наш святой очаг семейный,
Где прежней веры дух благоговейный?
Milton! thou shouldst be living at this hour;
England hath need of thee: she is a fen
Of stagnant waters: alar, sword, and pen,
Fireside, the heroic wealth of hall and bower;
Have forfeited their ancient English dower
Of inward happiness. We are selfish men;
Oh! raise us up, return to us again;
And give us manners, virtue, freedom, power.
Thy soul was like a Star, and dwelt apart;
Thou hadst a voice whose sound was like the sea:
Pure as the naked heavens, majestic, free,
So didst thou travel on life's common way,
In cheerful godliness; and yet thy heart
The lowliest duties on herself did lay.
Нам нужен, Мильтон, - ты! Отчизна ждет.
Трясина дней, стоячее болото
Священника, солдата, рифмоплета,
Пустопорожних мнений и хлопот -
Таков, порвавший с прошлым, этот год,
Поправший нашу праведность. Забота
Лишь о себе к нам ломится в ворота.
Вернись! верни свободу и почет,
Былую доблесть и благую силу.
Ты был звездой, сиявшей с высоты.
Реченья, величавы и просты,
На берег Альбиона набегали,
Как волны, - но послушные кормилу.
Ты понимал и низкие печали.
Nuns fret not at their convent's narrow room;
And hermits are contented with their cells;
And students with their pensive citadels;
Maids at the wheel, the weaver at his loom,
Sit blithe and happy; bees that soar for bloom,
High as the highest Peak of Furness-fells,
Will murmur by the hour in foxglove bells;
In truth the prison, unto which we doom
Ourselves, no prison is; and hence for me,
In sundry moods, 'twas pastime to be bound
Within the Sonnet's scanty plot of ground:
Pleased if some Souls (for such there needs must be)
Who have felt the weight of too much liberty,
Should find brief solace there, as I have found.
Монашке мил свой нищий уголок,
В пещерной тьме аскет не знает скуки,
Мила студенту цитадель науки,
Девица любит прялку, ткач - станок.
Пчела, трудясь, летит искать цветок
На дикий Фернс, - жужжит, и в этом звуке
Лишь радость, ни усталости, ни муки.
И кто в тюрьме свой дом увидеть смог,
Тот не в тюрьме. Вот почему не ода,
Но тесного сонета краткий взлет
И в радостях мне люб, и средь невзгод.
И кто, как я (не шутит ли природа!),
Горюет, что стеснительна свобода,
В сонете утешение найдет.
Earth has not anything to show more fair:
Dull would he be of soul who could pass by
A sight so touching in its majesty:
This City now doth, like a garment, wear
The beauty of the morning; silent, bare,
Ships, towers, domes, theatres, and temples lie
Open unto the fields, and to the sky;
All bright and glittering in the smokeless air.
Never did sun more beautifully steep
In his first splendour, valley, rock, or hill;
Ne'er saw I, never felt, a calm so deep!
The river glideth at his own sweet will:
Dear God! the very houses seem asleep;
And all that mighty heart is lying still!
Нет зрелища пленительней! И в ком
Не дрогнет дух бесчувственно-упрямый
При виде величавой панорамы,
Где утро - будто в ризы - все кругом
Одело в Красоту. И каждый дом,
Суда в порту, театры, башни, храмы,
Река в сверканье этой мирной рамы,
Все утопает в блеске голубом.
Нет, никогда так ярко не вставало,
Так первозданно солнце над рекой,
Так чутко тишина не колдовала,
Вода не знала ясности такой.
И город спит. Еще прохожих мало,
И в Сердце мощном царствует покой.
Fair Star of evening, Splendour of the west,
Star of my Country! - on the horizon's brink
Thou hangest, stooping, as might seem, to sink
On England's bosom; yet well pleased to rest,
Meanwhile, and be to her a glorious crest
Conspicuous to the Nations. Thou, I think,
Should'st be my Country's emblem; and should'st wink,
Bright Star! with laughter on her banners, drest
In thy fresh beauty. There! that dusky spot
Beneath thee, that is England; there she lies.
Blessings be on you both! one hope, one lot,
One life, one glory! - I, with many a fear
For my dear Country, many heartfelt sighs,
Among men who do not love her, linger here.
Вечерняя звезда земли моей!
Ты как бы в лоне Англии родном
Покоишься в блистании огней,
В закатном упоении своем.
Ты стать могла бы светочем, гербом
Для всех народов до скончанья дней.
Веселым блеском, свежестью лучей
Играла бы на знамени святом.
Об Англии, простертой под тобой,
Я думаю со страхом и мольбой,
Исполненный мучительных тревог.
В единстве жизни, славы и судьбы
Вы неразрывны - да хранит вас Бог
Среди пустой, нелюбящей толпы.
The world is too much with us; late and soon,
Getting and spending, we lay waste our powers:
Little we see in Nature that is ours;
We have given our hearts away, a sordid boon!
This Sea that bares her bosom to the moon;
The winds that will be howling at all hours,
And are up-gathered now like sleeping flowers;
For this, for everything, we are out of tune;
It moves us not. - Great God! I'd rather be
A Pagan suckled in a creed outworn;
So might I, standing on this pleasant lea,
Have glimpses that would make me less forlorn;
Have sight of Proteus rising from the sea;
Or hear old Triton blow his wreathed horn.
Нас манит суеты избитый путь,
Проходит жизнь за выгодой в погоне;
Наш род Природе - как бы посторонний,
Мы от нее свободны, вот в чем жуть!
Пусть лунный свет волны ласкает грудь,
Пускай ветра зайдутся в диком стоне -
Или заснут, как спит цветок в бутоне:
Все это нас не может всколыхнуть.
О Боже! Для чего в дали блаженной
Язычником родиться я не мог!
Своей наивной верой вдохновенный,
Я в мире так бы не был одинок:
Протей вставал бы предо мной из пены
И дул Тритон в свой перевитый рог!
It is a beauteous evening, calm and free,
The holy time is quiet as a Nun
Breathless with adoration; the broad sun
Is sinking down in its tranquillity;
The gentleness of heaven broods o'er the Sea:
Listen! the mighty Being is awake,
And doth with his eternal motion make
A sound like thunder - everlastingly,
Dear Child! dear Girl! that walkest with me here.
If thou appear untouched by solemn thought,
Thy nature is not therefore less divine:
Thou liest in Abraham's bosom all the year;
And worshipp'st at the Temple's inner shrine,
God being with thee when we know it not.
Прелестный вечер тих, час тайны наступил;
Молитву солнце льет, горя святой красою.
Такой окружена сидела тишиною
Мария, как пред ней явился Гавриил.
Блестящий свод небес уж волны озарил!
Всевышний восстает, - внимайте! бесконечный,
Подобный грому, звук гремит хвалою вечной
Тому, кто светлый мир так дивно сотворил.
О милое дитя! о по сердцу родная!
Ты думой набожной хотя не смущена,
Со мной гуляя здесь, - но святости полна;
Невинностью своей живешь в блаженстве рая,
Ты в горний храм всегда летишь душой, -
И Бог, незрим для нас, беседует с тобой.
I am not One who much or oft delight
To season my fireside with personal talk. -
Of friends, who live within an easy walk,
Or neighbors, daily, weekly, in my sight:
And, for my chance-acquaintance, ladies bright,
Sons, mothers, maidens withering on the stalk,
These all wear out of me, like Forms, with chalk
Painted on rich men's floors, for one feast-night.
Better than such discourse doth silence long,
Long, barren silence, square with my desire;
To sit without emotion, hope, or aim,
In the loved presence of my cottage-fire,
And listen to the flapping of the flame,
Or kettle whispering its faint undersong.
Признаться, я не очень-то охоч
До тихих радостей молвы скандальной:
Судить соседей с высоты моральной
Да воду в ступе без толку толочь,
Внимать речам про чью-то мать - иль дочь
Невзрачную - весь этот вздор банальный
Стирается с меня, как в зале бальной
Разметка мелом в праздничную ночь.
Не лучше ль, вместо словоговоренья,
С безмолвным другом иль наедине
Сидеть, забыв стремленья и волненья? -
Сидеть и слушать в долгой тишине,
Как чайник запевает на огне
И вспыхивают в очаге поленья?
"Beloved Vale!" I said, "when I shall con
Those many records of my childish years,
Remembrance of myself and of my peers
Will press me down; to think of what is gone
Will be an awful thought, if life have one."
But, when into the Vale I came, no fears
Distressed me; from mine eyes escaped no tears:
Deep thought, or dread remembrance, had I none.
By doubts and thousand petty fancies crost
I stood, of simple shame the blushing Thrall;
So narrow seemed the brooks, the fields so small!
A Juggler's balls old Time about him tossed:
I looked, I stared, I smiled, I laughed: and all
The weight of sadness was in wonder lost.
Я думал: "Милый край! Чрез много лет,
Когда тебя, даст Бог, увижу снова,
Воспоминанья детства дорогого,
Минувшей дружбы, радостей и бед
Мне будут тяжким бременем". Но нет!
Я возвратился, - и тоска былого
Меня не мучит, не гнетет сурово,
И слезы мне не застят белый свет.
Растерянно, смущенно и сутуло
Стоял я, озираючись вокруг:
Как съежились ручей, и холм, и луг!
Как будто Время палочкой взмахнуло...
Стоял, смотрел - и рассмеялся вдруг,
И всю мою печаль, как ветром, сдуло.
O gentle Sleep! do they belong to thee,
These twinklings of oblivion? Thou dost love
To sit in meekness, like the brooding Dove,
A captive never wishing to be free.
This tiresome night, О Sleep! thou art to me
A Fly, that up and down himself doth shove
Upon a fretful rivulet, now above,
Now on the water vexed with mockery.
1 have no pain that calls for patience, no;
Hence am I cross and peevish as a child;
Am pleased by fits to have thee for my foe,
Yet ever willing to be reconciled:
О gentle Creature! do not use me so,
But once and deeply let me be beguiled.
О сон! Когда в душе - тоски приток,
Забвения даруешь ты крупицы.
Обычно ты смиренней пленной птицы,
Страшащейся покинуть свой шесток.
Но этой ночью ты - как мотылек,
Порхающий беспечно у границы
Воды и неба: сядешь на ресницы,
Но миг один - и ты уже далек.
Я весь пылаю в нетерпенье жгучем
И, словно своенравное дитя,
То на тебя ропщу, досадой мучим,
То жажду примиренья не шутя.
Ты был врагом, о сон! Стань другом лучшим
И сердце убаюкай, низлетя.
A flock of sheep that leisurely pass by,
One after one: the sound of rain, and bees
Murmuring; the fall of rivers, winds and seas,
Smooth fields, white sheets of water, and pure sky:
I have thought of all by turns, and yet do lie
Sleepless! and soon the small birds' melodies
Must hear, first uttered from my orchard trees;
And the first cuckoo's melancholy cry.
Even thus last night, and two nights more, I lay
And could not win thee, Sleep! by any stealth:
So do not let me wear to-night away:
Without Thee what is all the morning's wealth?
Come, blessed barrier between day and day,
Dear mother of fresh thoughts and joyous health!
Земля в цвету и чистый небосвод,
Жужжанье пчел, медлительное стадо,
И шум дождя, и шум от водопада,
И зрелость нив, и поздних птиц отлет.
Я вспоминаю все - а сон нейдет,
Не долго ждать уже рассвета надо.
Ворвется щебет утреннего сада,
Начнет кукушка свой печальный счет.
Две ночи я в борьбе с бегущим сном
Глаз не сомкнул, и вот сегодня - эта!
Настанет утро - что за радость в нем,
Когда не спал и маялся до света.
Приди, поставь рубеж меж днем и днем,
Хранитель сил и ясных дум поэта!
With Ships the sea was sprinkled far and nigh,
Like stars in heaven, and joyously it showed;
Seme lying fast at anchor in the road,
Some veering up and down, one knew not why.
A goodly Vessel did I then espy
Come like a giant from a haven broad;
And lustily along the bay she strode,
Her tackling rich, and of apparel high.
This Ship was nought to me, nor I to her,
Yet I pursued her with a Lover's look;
This Ship to all the rest did I prefer:
When will she turn, and whither? She will brook
No tarrying; where She comes the winds must stir
On went She, and due north her journey took.
Все море сплошь усеяли суда, -
Их, как по небу звезды, разметало:
Одних на рейде волнами качало,
Других несло неведомо куда.
И Шхуну заприметил я тогда:
Чуть вздрагивая под толчками шквала,
Она из бухты весело бежала,
Своей оснасткой пышною горда.
Что мне она! Но, глаз не отрывая,
Я, как влюбленный, вслед глядел с тоской;
Ей не страшна погода штилевая:
Ее приход встряхнет любой покой...
Она прошла вдоль мыса, покидая
Залив, - и вышла на простор морской.
Stay near me - do not take thy flight!
A little longer stay in sight!
Much converse do I find in thee,
Historian of my infancy!
Float near me; do not yet .depart!
Dead times revive in thee:
Thou bring'st, gay creature as thou art!
A solemn image to my heart,
My father's family!
Oh! pleasant, pleasant were the days,
The time, when, in our childish plays,
My sister Emmeline and I
Together chased the butterfly!
A very hunter did I rush
Upon the prey:-with leaps and springs
I followed on from brake to bush;
But she, God love her, feared to brush
The dust from off its wings.
Побудь со мной - не отнимай свой лет!
Пускай подольше взор мой счастье пьет!
И сладок мне твой вид, и горек,
О младости моей историк!
Ты будешь тут, не упорхнешь -
В тебе вся явь былого.
Веселый эльф, рождая дрожь,
Ты образ милый мне несешь -
Я в отчем доме снова.
О, сладки, сладки были эти дни,
Когда мы, шалые от беготни,
Вдвоем с сестрою Эммелиной
За мотыльком гнались долиной.
И я охотницу толкнул
На жертву - вскачь, что было сил,
Мы мчались, словно ветер дул,
Но так летун и не стряхнул
Пыльцу с дрожащих крыл.
My heart leaps up when I behold
A rainbow in the sky:
So was it when my life began;
So is it now I am a man;
So be it when I shall grow old,
Or let me die!
The Child is father of the Man;
And I could wish my days to be
Bound each to each by natural piety.
Займется сердце, чуть замечу
Я радугу на небе, -
Так шло, когда я отрок был невинный,
Так есть, когда я стал мужчиной,
Да будет так, когда я старость встречу! -
Иль прокляну свой жребий!
Кто есть Дитя? Отец Мужчины;
Желал бы я, чтобы меж днями связь
Природной праведности не рвалась.
Among all lovely things my Love had been;
Had noted well the stars, all flowers that grew
About her home; but she had never seen
A glow-worm, never one, and this I knew.
While riding near her home one stormy night
A single glow-worm did I chance to espy;
I gave a fervent welcome to the sight,
And from my horse I leapt; great joy had I.
Upon a leaf the glow-worm did I lay,
To bear it with me through the stormy night:
And, as before, it shone without dismay;
Albeit putting forth a fainter light.
When to the dwelling of my Love I came,
I went into the orchard quietly;
And left the glow-worm, blessing it by name,
Laid safely by itself, beneath a tree.
The whole next day, I hoped, and hoped with fear,
At night the glow-worm shone beneath the tree;
I led my Lucy to the spot, "Look here,"
Oh! joy it was for her, and joy for me!
Моя любовь любила птиц, зверей,
Цветы любила, звезды, облака.
Я знал, что твари все знакомы ей,
Но не случалось видеть светлячка.
Ненастной ночью, едучи домой,
Я вижу вдруг зеленый луч у пня.
Гляжу, светляк! Вот радость, Боже мой!
Обрадованный, спрыгнул я с коня.
Я положил жучка на мокрый лист
И взял с собой в ненастье, в ночь его.
Он был все так же зелен и лучист,
Светил - и не боялся ничего.
Подъехав к дому Люси, я тайком
Прошел к ней в сад, хотя был еле жив,
Жучка оставил под ее окном
На ветке и ушел, благословив.
Весь день я ждал, надежду затая,
И ночью в сад пустился поскорей.
Жучок светился. "Люси!" - крикнул я
И так был рад, доставив радость ей!
The Cock is crowing,
The stream is flowing,
The small birds twitter,
The lake doth glitter,
The green field sleeps in the sun;
The oldest and youngest
Are at work with the strongest;
The cattle are grazing,
Their heads never raising;
There are forty feeding like one!
Like an army defeated
The snow hath retreated,
And now doth fare ill
On the top of the bare hill;
The ploughboy is whooping - anon - anon:
There's joy in the mountains;
There's life in the fountains;
Small clouds are sailing,
Blue sky prevailing;
The rain is over and gone!
Петух ликует,
Ручей воркует,
Щебечут птицы,
Вода искрится,
Земля ожидает зерна.
И старый, и малый
Бредет усталый.
На травке новой
Пасутся коровы,
Все тридцать жуют как одна.
Снегов остатки
Бегут в беспорядке,
И гибнет зима
На вершине холма,
И пахаря песня слышна, слышна.
В горах высоких
Звенят потоки.
А дождь как не был,
Синеет небо,
И тучи уносит весна.
I've watched you now a full half-hour,
Self-poised upon that yellow flower;
And, little Butterfly! indeed
I know not if you sleep or feed.
How motionless! - not- frozen seas
More motionless! and then
What joy awaits you, when the breeze
Hath found you out among the trees,
And calls you forth again!
This plot of orchard-ground is ours;
My trees they are, my Sister's flowers;
Here rest your wings when they are weary;
Here lodge as in a sanctuary!
Come often to us, fear no wrong;
Sit near us on the bough!
We'll talk of sunshine and of song,
And summer days, when we were young;
Sweet childish days, that were as long
As twenty days are now.
Над желтым наклонясь цветком,
Тобой, малюткой-мотыльком,
Я любовался и не знал,
Нектар вкушал ты или спал.
И был ты неподвижней вод
объятых льдом морей.
Счастливым будет ли полет,
Когда внезапный ветр найдет
тебя среди ветвей?
Останься с нами! Мы с сестрой
Тебе подарим садик свой.
Здесь отдохнут твои крыла.
Тебе не причиним мы зла!
Будь гостем нашим дорогим,
присядь на куст близ нас.
О детских днях поговорим,
Их летний свет неповторим,
И каждый долгим был - таким,
как двадцать дней сейчас.
Beneath these fruit-tree boughs that shed
Their snow-white blossoms on my head,
With brightest sunshine round me spread
Of spring's unclouded weather,
In this sequestered nook how sweet
To sit upon my orchard-seat!
And birds and flowers once more to greet,
My last year's friends together.
One have I marked, the happiest guest
In all this covert of the blest: .
Hail to Thee, for above the rest
In joy of voice and pinion!
Thou, Linnet! in thy green array,
Presiding Spirit here to-day,
Dost lead the revels of the May;
And this is thy dominion.
While birds, aid butterflies, and flowers,
Make all one band of paramours,
Thou, ranging up and down the bowers,
Art sole in thy employment:
A Life, a Presence like the Air,
Scattering thy gladness without care,
Too blest with any one to pair;
Thyself thy own enjoyment.
Amid yon tuft of hazel trees,
That twinkle to the gusty breeze,
Behold him perched in ecstasies,
Yet seeming still to hover;
There! where the flutter of his wings
Upon his back and body flings
Shadows and sunny glimmerings,
That cover him all over.
My dazzled sight he oft deceives,
A Brother of the dancing leaves;
Then flits, and from the cottage-eaves
Pours forth his song in gushes;
As if by that exulting strain
He mocked and treated with disdain
The voiceless Form he chose to feign,
While fluttering in the bushes.
В тот час, как лепестки весной
Ложатся наземь пеленой
И блещет небо надо мной
Веселыми лучами,
Мне любо отдыхать в садах,
В блаженных забываться снах
И любо мне цветы и птах
Звать юности друзьями.
Но ты, кто скрашивал мне дни,
Как изумруд, сверкал в тени,
Чьи веселы, как ни одни,
И песнь и оперенье, -
Привет тебе, о реполов,
Ты - голос Духа меж певцов,
Ты - радость праздничных часов
В моем уединенье.
Все в хоре гимн любви поет:
Зверь, птица, мотылек и плод.
Но в одиночестве плывет
С ветвей твоя рулада.
Ты - воздух, жизнь и благодать,
Ты в мир пришел, чтоб радость дать,
И друга нет тебе под стать -
Ты сам себе услада.
Когда при ветре лес шумит,
Мне так его любезен вид!
Все кажется, что он парит,
Хоть отдохнуть присел он.
Я вижу спинку меж ветвей
И крылья быстрые за ней -
Ковром из света и теней
Всего себя одел он.
Сейчас он различим едва,
Такой же темный, как листва,
Но солнцем вспыхнет синева -
И в небеса проворно
Со стрехи он тогда спорхнет
И в звонкой песне осмеет
Немой, невзрачный облик тот,
Что принимал притворно.
Behold her, single in the field,
Yon solitary Highland Lass!
Reaping and singing by herself;
Stop here, or gently pass!
Alone she cuts and binds the grain,
And sings a melancholy strain;
О listen! for the Vale profound
Is overflowing with the sound.
No Nightingale did ever chaunt
More welcome notes to weary bands
Of travellers in some shady haunt,
Among Arabian sands:
A voice so thrilling ne'er was heard
In spring-time from the Cuckoo-bird,
Breaking the silence of the seas
Among the farthest Hebrides.
Will no one tell me what she sings? -
Perhaps the plaintive numbers flow
For old, unhappy, far-off things,
And battles long ago:
Or is it some more humble lay,
Familiar matter of to-day?
Some natural sorrow, loss, or pain,
That has been, and may be again?
Whate'er the theme, the Maiden sang
As if her song could have no ending;
I saw her singing at her work,
And o'er the sickle bending; -
I listened, motionless and still;
And, as I mounted up the hill
The music in my heart I bore,
Long after it was heard no more.
Ты слышишь голос там, во ржи,
Шотландской девушки простой,
Но, чтобы песню не спугнуть,
Ты на виду не стой.
И жнет, и вяжет - все одна,
И песня долгая грустна,
И в тишине звучит напев,
Глухой долиной завладев.
Так аравийский соловей
В тени оазиса поет,
И об усталости своей
Не помнит пешеход.
Так возвещает о весне
Кукушки оклик, нежный зов
В пустынной дальней стороне
Гебридских островов.
О чем же девушка поет,
Все заунывней и грустней?
О черных днях былых невзгод,
О битвах прежних дней,
Старинной песней хороня
Невзгоды нынешнего дня.
А может, боль былых утрат
Пришла непрошеной назад?
Но песне не было конца,
И жница молодая
Все пела, пела, над серпом
Спины не разгибая.
Я молча слушал, а потом
Нашел тропинку за холмом.
Все дальше в горы я спешу
И в сердце песню уношу.
O blithe New-comer! I have heard,
I hear thee and rejoice.
O Cuckoo! shall I call thee Bird,
Or but a wandering Voice?
While I am lying on the grass
Thy twofold shout I hear,
From hill to hill it seems to pass,
At once far off, and near.
Though babbling only to the Vale,
Of sunshine and of flowers,
Thou bringest unto me a tale
Of visionary hours.
Thrice welcome, darling of the Spring!
Even yet thou art to me
No bird, but an invisible thing,
A voice, a mystery;
The same whom in my school-boy days
I listened to; that Cry
Which made me look a thousand ways
In bush, and tree, and sky.
To seek thee did I often rove
Through woods and on the green;
And thou wert still a hope, a love;
Still longed for, never seen.
And I can listen to thee yet;
Can lie upon the plain
And listen, till I do beget
That golden time again.