Страница:
Глава 14
…Далеко-далеко, как на краю земли, застрекотала сорока, ей отозвалась другая, и вслед за этим Егор услышал слабый хлопок, будто лопнула бумажная хлопушка. Волки вскочили, насторожили уши, и один за другим метнулись в гущу леса. Хлопнуло ещё и ещё, и сердце Егора, пропустив удар, забилось часто и неровно. Стреляют!
Снова застрекотали сороки на этот раз ближе, и сквозь смёрзшиеся ресницы Егор увидел, как из-за поворота дороги вывернулся окутанный паром председателев жеребец. Стоя в санках на коленях, председатель правил лошадью, а позади него на сиденье сидели конюх и Маша, оба с ружьями, из которых они и палили.
Егор хотел крикнуть, но голоса не было. И не было сил оторвать от ствола заледеневшее тело.
Осадив жеребца у штабеля, председатель выскочил из санок. Следы на поляне показали ему всё, и он, утопая в снегу выше колен, побежал к ели. Увидел скрючившегося на суку Егора и понял, что тот сам не слезет. Обернувшись, крикнул конюху:
– Василий! Давай сюда, здесь он! Егор зашевелился.
– Сиди! – велел ему председатель. – Шмякнешься чего доброго, шею свернёшь. Сейчас мы с Василием тебя снимем.
– Снимешь его, как же! – сказал подошедший конюх. – В нём, борове, пудов шесть, чай.
Председатель, оценив высоту, на которой сидел Егор, рассудил, что конюх прав и на руках им Егора не снять. Но бывший разведчик тут же нашёл выход из положения.
– А вожжи на что? Тащи вожжи, мы его на вожжах спустим.
Подбежала, еле вытаскивая ноги из снега, Маша. Увидев заиндевевшего Егора, заплакала.
– Не голоси, Марья! – остановил председатель. – Жив твой Егор. Сейчас сымем, в тулуп завернём – и домой. Баня-то у тебя как, не остыла?
– Не должна. Я всё ждала его, не топила. Думала, задержался где на дороге.
– Вот и ладно. Приедем – сразу в баньку его, отойдёт.
Возились с Егором долго. Председатель залез на ель, завязал под мышками у Егора вожжи, а другой конец, перекинув через сук, сбросил вниз, где за него ухватились конюх с Машей. Так, как мешок какой, и спускали.
Перед тем как ехать, председатель вынул из кармана четвертинку. Сковырнул пробку, поднёс бутылку Егору ко рту.
– Ну-ка разевай. Перцовая. В аккурат сейчас.
Но у Егора челюсти словно свело, пришлось Маше силой разжимать ему зубы и вливать в рот водку. Егор глотал, не чувствуя ни запаха, ни вкуса.
По дороге Егор сомлел и не помнил, как они приехали в деревню, как вносили его в баню, снимали одежду и растирали. Даже боли не чувствовал, когда стали отходить лицо и руки, – провалился в темноту, где не было никакой жизни, как не было её до рождения, когда бесплотный ещё человеческий дух только готовился к исходу из этой темноты…
Снова застрекотали сороки на этот раз ближе, и сквозь смёрзшиеся ресницы Егор увидел, как из-за поворота дороги вывернулся окутанный паром председателев жеребец. Стоя в санках на коленях, председатель правил лошадью, а позади него на сиденье сидели конюх и Маша, оба с ружьями, из которых они и палили.
Егор хотел крикнуть, но голоса не было. И не было сил оторвать от ствола заледеневшее тело.
Осадив жеребца у штабеля, председатель выскочил из санок. Следы на поляне показали ему всё, и он, утопая в снегу выше колен, побежал к ели. Увидел скрючившегося на суку Егора и понял, что тот сам не слезет. Обернувшись, крикнул конюху:
– Василий! Давай сюда, здесь он! Егор зашевелился.
– Сиди! – велел ему председатель. – Шмякнешься чего доброго, шею свернёшь. Сейчас мы с Василием тебя снимем.
– Снимешь его, как же! – сказал подошедший конюх. – В нём, борове, пудов шесть, чай.
Председатель, оценив высоту, на которой сидел Егор, рассудил, что конюх прав и на руках им Егора не снять. Но бывший разведчик тут же нашёл выход из положения.
– А вожжи на что? Тащи вожжи, мы его на вожжах спустим.
Подбежала, еле вытаскивая ноги из снега, Маша. Увидев заиндевевшего Егора, заплакала.
– Не голоси, Марья! – остановил председатель. – Жив твой Егор. Сейчас сымем, в тулуп завернём – и домой. Баня-то у тебя как, не остыла?
– Не должна. Я всё ждала его, не топила. Думала, задержался где на дороге.
– Вот и ладно. Приедем – сразу в баньку его, отойдёт.
Возились с Егором долго. Председатель залез на ель, завязал под мышками у Егора вожжи, а другой конец, перекинув через сук, сбросил вниз, где за него ухватились конюх с Машей. Так, как мешок какой, и спускали.
Перед тем как ехать, председатель вынул из кармана четвертинку. Сковырнул пробку, поднёс бутылку Егору ко рту.
– Ну-ка разевай. Перцовая. В аккурат сейчас.
Но у Егора челюсти словно свело, пришлось Маше силой разжимать ему зубы и вливать в рот водку. Егор глотал, не чувствуя ни запаха, ни вкуса.
По дороге Егор сомлел и не помнил, как они приехали в деревню, как вносили его в баню, снимали одежду и растирали. Даже боли не чувствовал, когда стали отходить лицо и руки, – провалился в темноту, где не было никакой жизни, как не было её до рождения, когда бесплотный ещё человеческий дух только готовился к исходу из этой темноты…
Глава 15
Не помогли ни перцовка, ни баня – полторы недели, день в день, Егор провалялся в лёжку. Горел в жару, метался, бредил. Больница находилась в райцентре, и председатель советовал отвезти Егора туда, но жена не согласилась. Какой в больнице уход, сказала. И все полторы недели сидела возле Егора, ставила горчичники и примочки и поила с ложечки. И плакала, глядя на Егорово распухшее чёрное лицо.
Да и сам Егор ахнул, когда, оклемавшись, поглядел в зеркало: кожа на лице отставала клочьями, а под ней проглядывала новая красноватая и блестящая, будто не морозом обожгло Егора, а огнём на пожаре. И хотя говорят, что с лица воду не пить, были бы руки и ноги целы… Ни о какой охоте пока и думать не приходилось: куда с таким лицом на мороз да на ветер! Егор только попробовал выйти на крыльцо, а уж щёки и нос загорелись так, словно на них дохнуло из раскалённого горна, что стоял в Гошкиной кузнице. А в лесу и того хуже будет, там любой прутик хлестанёт по лицу – взвоешь.
Егор проклинал своё невезение. Чёрт его дёрнул с этой баней! До нового года оставалось всего ничего, а там январь, самое время охоты. В январе у волков начинается гон, сплошная грызня из-за волчиц, и они не так осторожничают, как раньше. Тут и ловить их, а он как дурак на печи сидит да гусиным жиром мажется. Жир, конечно, самое лекарство, если обморозился, так ведь некогда рассиживаться-то! Волки уже две недели без привады, наверное и ждать перестали, и всё придётся начинать сначала: таскать мясо, приманивать. Вот уж повезло так повезло, съездил, называется за брёвнами! Самого как бревно привезли, а вдобавок и лошадь колхозную загубил – кобыла не убежала-таки от волков. Может, и убежала бы, да на повороте занесло и перевернуло дровни. И она, как видно, упала, а пока поднималась, тут волки и наскочили. Но жрать не стали, вернулись, потому Егор и подумал, что не догнали.
А спасла его, считай, Маша. Как увидела, что смеркаться стало, а Егора всё нет, забеспокоилась, побежала к председателю. Тот в минуту собрался и велел конюху закладывать жеребца, а Маше сказал, чтобы шла домой и не расстраивалась. Но Маша ни в какую. С вами, сказала, поеду…
Проводили старый год, встретили новый. Этот праздник Егор любил, всегда приносил из леса ёлку и, хотя игрушек было кот наплакал, наряжал ёлку, как мог. Но нынче ему праздник был не в праздник. Мысль о том, что надо за всё рассчитаться с волчицей, накрепко засела в голове. Ни о чём другом Егор и думать не хотел.
Волчица стала ему как враг, но он мечтал застрелить или поймать её не за то, что она покушалась на его жизнь, а за то унижение, которое он перенёс, отсиживаясь от волков на дереве. Это ж надо, как собаки кошку загнали! Теперь хватит подначек на год. Проходу не дадут, будут приставать, как да почему. А уж Петька Синельников – тот посмеётся, позлорадствует. Его всегда завидки брали, всем уши прожужжал, что Егор, мол, деньги лопатой гребёт. А ему кто мешает? Бери ружьё да иди в лес, узнаешь, как деньги-то добываются.
Как ни подгонял Егор время, а смог вырваться в лес только в середине января. Целый месяц ушёл впустую, и он застал на вырубке и возле болота разор и запустение. Всё завалило снегом, никаких тебе следов. Волки теперь промышляли неизвестно где, и привадить их снова было задачкой мудрёной. И прежде всего требовалось мясо. Егор обошёл старых знакомых, кое-чем разжился, но это было на одну понюшку, и он, не мешкая, навострил лыжи к мыловарням. Слух о том, что Егора чуть не съели волки, дошёл и до них, и они встретили его как вернувшегося с того света. Им не терпелось узнать подробности, потому что в целом картину нападения они знали. Мало того, им было ведомо такое, о чём Егор не имел ни малейшего представления. Оказывается, волки хотели подгрызть ель, на которой сидел Егор, и чуть было не подгрызли, да не успели.
Егор смеялся, слушая мыловаров, а потом рассказал, как было дело. Но ему не поверили, сказали, что он из-за холода и страха забыл обо всём, а человек, от которого они всё слышали, знает дело в точности. Чтобы не обижать мыловаров, пришлось согласиться, что волки действительно чуть не повалили ель, поскольку их сбежалось туда со всего леса. И довольные мыловары в долгу не остались, отрубили для Егора целую конскую ляжку.
С этой ляжкой Егор и отправился на следующий день в лес. Положил мясо на вырубке, там в прошлый раз попались оба волка, и Егор подумал, что это место стае больше не по вкусу.
Мясо в лесу никогда не залежится: ни зимой, ни летом. Лесная связь работает безотказно: сначала прилетят птицы, а за ними и другая живность потянется. Так и получилось: при первом же осмотре Егор обнаружил у привады разные следы, и среди них волчьи. Ага, разнюхали! Не терпелось побыстрее поставить капканы, но Егор для верности кормил беспошлинно и бесплатно ещё несколько дней. Пусть думают, что мясцо им с неба валится, доверчивее будут! Но ляжку, какая бы она ни была, на неделю не растянешь, опять иди к мыловарам. И Егор ходил, пока наконец не решил: всё, хватит, пора ставить капканы.
Кто никогда не ставил капканов, тому кажется, что дело это проще пареной репы: вырыл в снегу ямку, положил туда капкан, развёл дужки и опять всё зарыл. Пять минут – и готово. Готово-то готово, да только такой капкан так и будет лежать, ни один волк в него не попадёт, разве какой полоумный. Нет, ты сначала выбери на волчьей тропке подходящее место, осторожненько, деревянной лопаткой, сними пласт снега, лопаткой же выкопай ямку, да такую, чтобы было ни глубоко, ни мелко, а в самый раз, и только тогда клади в неё капкан и настораживай. Насторожил – засыпь капкан рыхлым снежком, а сверху, тютелька в тютельку, клади тот пласт, который до того вырезал. И снова припуши всё снегом.
Егор исполнял эти правила в точности, и с первого взгляда казалось, что как и в прошлые годы, так и в начале этого сезона он думает только об одном – поймать побольше волков. На самом же деле это теперь его не интересовало. Сколько поймает, столько и поймает, может, ни одного, лишь бы попалась волчица. Эта мысль стала для Егора навязчивой, и только ради неё он всё и делал. Как там будет дальше, поживём – увидим. Будет день, будет и пища. Главное – поймать волчицу, застрелить, сделать что угодно, только сжить её со свету.
Однако, зная ум и нахальство волчицы, Егор понимал, что просто так она не дастся. Куда там! Будет хитрить, изворачиваться, чёрт-те что выделывать. Но здесь Егор полагался не только на свои опыт и умение, но и на то, что у волков через неделю-другую начнётся гон. Уж тут шерсть полетит клочьями. Будут бегать, высунув языки, и устраивать такие свары, что только держись. Обо всём забудут, и о капканах тоже. Тогда-то волчица и может дать промашку. Какая бы она там ни была, пускай хоть бриллиантовая, а прижмёт какой-нибудь волчара, тоже голову потеряет.
Егору доводилось видеть волчьи свадьбы. Что там стая в пять волков, какая у него сейчас! Вот когда их сразу двадцать бывает, и все рычат, да зубами щёлкают, да за грудки хватаются – вот когда страх-то! Тут всем достаётся, и волчицам тоже. Некоторые ведь что делают? Пока мужики шерстят друг дружку, иная где-нибудь в стороне с самым ушлым и повяжется. Другие подбегут, а поздно уже, сделано дело. Обидно! Ты тут своё доказывал, жилы рвал, а на тебя наплевали и забыли. Ну и срывают, случается, злость: хоть того ушлого, хоть волчицу, кто первым подвернётся – на кусочки.
Своей волчице Егор не желал такой участи. Живой или мёртвой, он должен был добыть её сам. С этой мыслью Егор ложился, с ней вставал утром и, надев лыжи, уходил в лес. Всё что нужно, было сделано, сто раз проверено и учтено. Оставалось надеяться и ждать.
Да и сам Егор ахнул, когда, оклемавшись, поглядел в зеркало: кожа на лице отставала клочьями, а под ней проглядывала новая красноватая и блестящая, будто не морозом обожгло Егора, а огнём на пожаре. И хотя говорят, что с лица воду не пить, были бы руки и ноги целы… Ни о какой охоте пока и думать не приходилось: куда с таким лицом на мороз да на ветер! Егор только попробовал выйти на крыльцо, а уж щёки и нос загорелись так, словно на них дохнуло из раскалённого горна, что стоял в Гошкиной кузнице. А в лесу и того хуже будет, там любой прутик хлестанёт по лицу – взвоешь.
Егор проклинал своё невезение. Чёрт его дёрнул с этой баней! До нового года оставалось всего ничего, а там январь, самое время охоты. В январе у волков начинается гон, сплошная грызня из-за волчиц, и они не так осторожничают, как раньше. Тут и ловить их, а он как дурак на печи сидит да гусиным жиром мажется. Жир, конечно, самое лекарство, если обморозился, так ведь некогда рассиживаться-то! Волки уже две недели без привады, наверное и ждать перестали, и всё придётся начинать сначала: таскать мясо, приманивать. Вот уж повезло так повезло, съездил, называется за брёвнами! Самого как бревно привезли, а вдобавок и лошадь колхозную загубил – кобыла не убежала-таки от волков. Может, и убежала бы, да на повороте занесло и перевернуло дровни. И она, как видно, упала, а пока поднималась, тут волки и наскочили. Но жрать не стали, вернулись, потому Егор и подумал, что не догнали.
А спасла его, считай, Маша. Как увидела, что смеркаться стало, а Егора всё нет, забеспокоилась, побежала к председателю. Тот в минуту собрался и велел конюху закладывать жеребца, а Маше сказал, чтобы шла домой и не расстраивалась. Но Маша ни в какую. С вами, сказала, поеду…
Проводили старый год, встретили новый. Этот праздник Егор любил, всегда приносил из леса ёлку и, хотя игрушек было кот наплакал, наряжал ёлку, как мог. Но нынче ему праздник был не в праздник. Мысль о том, что надо за всё рассчитаться с волчицей, накрепко засела в голове. Ни о чём другом Егор и думать не хотел.
Волчица стала ему как враг, но он мечтал застрелить или поймать её не за то, что она покушалась на его жизнь, а за то унижение, которое он перенёс, отсиживаясь от волков на дереве. Это ж надо, как собаки кошку загнали! Теперь хватит подначек на год. Проходу не дадут, будут приставать, как да почему. А уж Петька Синельников – тот посмеётся, позлорадствует. Его всегда завидки брали, всем уши прожужжал, что Егор, мол, деньги лопатой гребёт. А ему кто мешает? Бери ружьё да иди в лес, узнаешь, как деньги-то добываются.
Как ни подгонял Егор время, а смог вырваться в лес только в середине января. Целый месяц ушёл впустую, и он застал на вырубке и возле болота разор и запустение. Всё завалило снегом, никаких тебе следов. Волки теперь промышляли неизвестно где, и привадить их снова было задачкой мудрёной. И прежде всего требовалось мясо. Егор обошёл старых знакомых, кое-чем разжился, но это было на одну понюшку, и он, не мешкая, навострил лыжи к мыловарням. Слух о том, что Егора чуть не съели волки, дошёл и до них, и они встретили его как вернувшегося с того света. Им не терпелось узнать подробности, потому что в целом картину нападения они знали. Мало того, им было ведомо такое, о чём Егор не имел ни малейшего представления. Оказывается, волки хотели подгрызть ель, на которой сидел Егор, и чуть было не подгрызли, да не успели.
Егор смеялся, слушая мыловаров, а потом рассказал, как было дело. Но ему не поверили, сказали, что он из-за холода и страха забыл обо всём, а человек, от которого они всё слышали, знает дело в точности. Чтобы не обижать мыловаров, пришлось согласиться, что волки действительно чуть не повалили ель, поскольку их сбежалось туда со всего леса. И довольные мыловары в долгу не остались, отрубили для Егора целую конскую ляжку.
С этой ляжкой Егор и отправился на следующий день в лес. Положил мясо на вырубке, там в прошлый раз попались оба волка, и Егор подумал, что это место стае больше не по вкусу.
Мясо в лесу никогда не залежится: ни зимой, ни летом. Лесная связь работает безотказно: сначала прилетят птицы, а за ними и другая живность потянется. Так и получилось: при первом же осмотре Егор обнаружил у привады разные следы, и среди них волчьи. Ага, разнюхали! Не терпелось побыстрее поставить капканы, но Егор для верности кормил беспошлинно и бесплатно ещё несколько дней. Пусть думают, что мясцо им с неба валится, доверчивее будут! Но ляжку, какая бы она ни была, на неделю не растянешь, опять иди к мыловарам. И Егор ходил, пока наконец не решил: всё, хватит, пора ставить капканы.
Кто никогда не ставил капканов, тому кажется, что дело это проще пареной репы: вырыл в снегу ямку, положил туда капкан, развёл дужки и опять всё зарыл. Пять минут – и готово. Готово-то готово, да только такой капкан так и будет лежать, ни один волк в него не попадёт, разве какой полоумный. Нет, ты сначала выбери на волчьей тропке подходящее место, осторожненько, деревянной лопаткой, сними пласт снега, лопаткой же выкопай ямку, да такую, чтобы было ни глубоко, ни мелко, а в самый раз, и только тогда клади в неё капкан и настораживай. Насторожил – засыпь капкан рыхлым снежком, а сверху, тютелька в тютельку, клади тот пласт, который до того вырезал. И снова припуши всё снегом.
Егор исполнял эти правила в точности, и с первого взгляда казалось, что как и в прошлые годы, так и в начале этого сезона он думает только об одном – поймать побольше волков. На самом же деле это теперь его не интересовало. Сколько поймает, столько и поймает, может, ни одного, лишь бы попалась волчица. Эта мысль стала для Егора навязчивой, и только ради неё он всё и делал. Как там будет дальше, поживём – увидим. Будет день, будет и пища. Главное – поймать волчицу, застрелить, сделать что угодно, только сжить её со свету.
Однако, зная ум и нахальство волчицы, Егор понимал, что просто так она не дастся. Куда там! Будет хитрить, изворачиваться, чёрт-те что выделывать. Но здесь Егор полагался не только на свои опыт и умение, но и на то, что у волков через неделю-другую начнётся гон. Уж тут шерсть полетит клочьями. Будут бегать, высунув языки, и устраивать такие свары, что только держись. Обо всём забудут, и о капканах тоже. Тогда-то волчица и может дать промашку. Какая бы она там ни была, пускай хоть бриллиантовая, а прижмёт какой-нибудь волчара, тоже голову потеряет.
Егору доводилось видеть волчьи свадьбы. Что там стая в пять волков, какая у него сейчас! Вот когда их сразу двадцать бывает, и все рычат, да зубами щёлкают, да за грудки хватаются – вот когда страх-то! Тут всем достаётся, и волчицам тоже. Некоторые ведь что делают? Пока мужики шерстят друг дружку, иная где-нибудь в стороне с самым ушлым и повяжется. Другие подбегут, а поздно уже, сделано дело. Обидно! Ты тут своё доказывал, жилы рвал, а на тебя наплевали и забыли. Ну и срывают, случается, злость: хоть того ушлого, хоть волчицу, кто первым подвернётся – на кусочки.
Своей волчице Егор не желал такой участи. Живой или мёртвой, он должен был добыть её сам. С этой мыслью Егор ложился, с ней вставал утром и, надев лыжи, уходил в лес. Всё что нужно, было сделано, сто раз проверено и учтено. Оставалось надеяться и ждать.
Глава 16
Февраль только начался, а уже замело, завьюжило. В метель в лесу нечего терять, и сам собой получался перерыв. Егору он был хуже острого ножа. Не радовали даже два пойманных до этого волка, шкуры которых сушились на потолке. Что из того, что стая убывала, волчица-то жива и здорова! Дать ей волю, она на следующий год новую стаю сколотит.
Чтобы ни томиться попусту, Егор, пока метелило, ещё раз наведался к мыловарам и принёс от них полмешка конины. На ближайшее время мяса должно было хватить, но мыловары предупредили: скоро у них ремонт, так что не обессудь, Егор, придётся твоим волкам положить зубы на полку.
Новость не обрадовала, всё шло одно к одному, как масть в картах, когда уж попрёт, так попрёт.
Но, как говорят, бог – не Яшка, видит, кому тяжко: именно в феврале волчица и попалась.
Придя в тот день на вырубку, Егор увидел, что одного капкана нет. Кто-то из волков сплоховал, но кто? Разобраться в этом по следам Егору не удалось, в рыхлом свежем снегу следы расплывались, и он установил только, что волк защемил переднюю лапу. От привады за деревья уходила снежная борозда, оставленная волочившимся за зверем капканом.
Егор пошёл по следу и через километр увидел залегшего в кустах волка. Издалека было трудно распознать, кто это, переярок или матёрый, и, только подойдя ближе, Егор понял, что наконец-то дождался своего: перед ним лежала в снегу волчица.
Егор остановился, снял лыжи, достал из-за спины ружье и осторожно двинулся к волчице. Она, прижав уши, не сводила с него пристальных, немигающих глаз и когда Егор приблизился, рванулась, но не в сторону, как бывает обычно, когда попавший в капкан волк делает последнюю попытку уйти от охотника, а к нему, к Егору, но тот быстро отступил назад и вскинул ружьё. Палец уже потянул курок, когда Егор догадался, что волчица ничего ему не сделает: чурка, привязанная проволокой к капкану, заклинилась в кустах и держала волчицу намертво.
Егор с интересом разглядывал волчицу. Он впервые видел её так близко, можно сказать, вплотную, потому что ни в первый раз, ночью, ни во второй, когда сидел на дереве, не рассмотрел её как следует. Ничего такого в ней не было: средних размеров, серая, с рыжеватыми подпалинами по всей шкуре – словом, обыкновенная, каких в лесу не одна сотня. Однако эта обыкновенная сначала угробила Дымка, потом подкараулила его, да и сейчас кинулась, как бешеная. Если б не чурка, могла бы напоследок оставить отметину.
– Ну, допрыгалась, стерва? – сказал Егор.
Услыхав его голос, волчица ещё сильнее прижала уши и, приподняв верхнюю губу, показала желтоватые острые клыки.
– Скалься, скалься! – усмехнулся Егор. – Недолго осталось!
Да, с виду волчица ничем не брала, но её поведение удивляло Егора. Он даже почувствовал к ней некоторое расположение. Не сосчитать, сколько раз он вот так же подходил к пойманным волкам и убивал их, каждый раз видя в их глазах только страх и злобу. Ни один из них и не думал о сопротивлении, позволяя убить себя, как телёнок. Волчица не только не боялась его, но и попробовала напасть, и Егор представлял, с какой яростью она набросилась бы на него, не держи её чурка.
Егор поднял ружьё – надо было кончать волчицу. Он целился ей точно в лоб, в то место, где сходились её светлые брови, и в душе надеялся, что волчица дрогнет в это последний для неё миг. Все звери чувствуют ружьё, и, когда оно направлено на них, и нельзя убежать и скрыться или кинуться на врага, ужас смерти охватывает зверя.
Но во взгляде волчицы не было ни страха, ни злобы.
Ничего кроме лютой ненависти, от которой жёлтые волчьи глаза потемнели, а зрачки расширились как в темноте.
Егор выстрелил. Волчица ткнулась головой в снег, вздыбленная на загривке шерсть опала, прижатые уши встали торчком. Егор подошёл к ней, перевернул набок, снял с лапы капкан. Чтобы кровь не натекала и не пачкала шкуру, заткнул рану пучком пакли, которую ради такого случая всегда носил в кармане. Осталось подвесить волчицу и снять шкуру, пока туша не застыла на морозе, и Егор уже прикидывал, на какой бы сук её подвесить, как вдруг «мёртвая» шевельнулась. Подумав, что ему показалось, что даже волк, крепкий, как никто, на рану, не может ожить, получив пулю в лоб, Егор тем не менее присел над волчицей и приложил ладонь к её левому боку. Он был тёплым, да по-другому и быть не могло – после выстрела прошло всего несколько минут, но бьётся ли у волчицы сердце, Егор так и не определил. Тогда он прижался к жёсткой волчьей шерсти ухом и затаил дыхание. Мать честная, сердце билось!
Егор разогнулся, глядя на волчицу в полной растерянности. Происходили самые настоящие чудеса: стрелял шагов с пяти, считай, в упор, кровь льёт как из поросёнка, а эта чумовая дышит! Заколдованная, что ли?
Егор не знал, что делать. Прикончить распластанную неподвижную волчицу вторым выстрелом он просто не мог, рука не поднималась. Была бы раненая, крутилась бы, выла – пристрелил бы не задумываясь, но ведь убил же, вон какая дырка на лбу, и опять убивать? Да что он, живодёр какой? Но тогда как же? Дожидаться, когда сдохнет? А если не сдохнет?
Егор опять приложился ухом к волчице. Дышит, ни дна бы ей ни покрышки! Еле-еле, но дышит. Егор плюнул с досады: не осталось ничего другого, как только тащить волчицу в деревню. Если и сдохнет, шкура всё равно не пропадёт, а бросать здесь – к утру от волчицы и костей не останется.
Прислонив ружьё к дереву, Егор сходил за лыжами, связал их, чтобы не разъезжались, и взвалил на них добычу. Оставшуюся верёвку разрезал на два конца, одним прикрутил волчицу к лыжам, а из другой сделал лямку. Теперь можно было трогаться, и, покурив на дорожку, Егор впрягся в лямку. Он не верил, что довезёт волчицу живой, но другого выхода у него не было. Выживет, значит, выживет, а на нет и суда нет.
Чтобы ни томиться попусту, Егор, пока метелило, ещё раз наведался к мыловарам и принёс от них полмешка конины. На ближайшее время мяса должно было хватить, но мыловары предупредили: скоро у них ремонт, так что не обессудь, Егор, придётся твоим волкам положить зубы на полку.
Новость не обрадовала, всё шло одно к одному, как масть в картах, когда уж попрёт, так попрёт.
Но, как говорят, бог – не Яшка, видит, кому тяжко: именно в феврале волчица и попалась.
Придя в тот день на вырубку, Егор увидел, что одного капкана нет. Кто-то из волков сплоховал, но кто? Разобраться в этом по следам Егору не удалось, в рыхлом свежем снегу следы расплывались, и он установил только, что волк защемил переднюю лапу. От привады за деревья уходила снежная борозда, оставленная волочившимся за зверем капканом.
Егор пошёл по следу и через километр увидел залегшего в кустах волка. Издалека было трудно распознать, кто это, переярок или матёрый, и, только подойдя ближе, Егор понял, что наконец-то дождался своего: перед ним лежала в снегу волчица.
Егор остановился, снял лыжи, достал из-за спины ружье и осторожно двинулся к волчице. Она, прижав уши, не сводила с него пристальных, немигающих глаз и когда Егор приблизился, рванулась, но не в сторону, как бывает обычно, когда попавший в капкан волк делает последнюю попытку уйти от охотника, а к нему, к Егору, но тот быстро отступил назад и вскинул ружьё. Палец уже потянул курок, когда Егор догадался, что волчица ничего ему не сделает: чурка, привязанная проволокой к капкану, заклинилась в кустах и держала волчицу намертво.
Егор с интересом разглядывал волчицу. Он впервые видел её так близко, можно сказать, вплотную, потому что ни в первый раз, ночью, ни во второй, когда сидел на дереве, не рассмотрел её как следует. Ничего такого в ней не было: средних размеров, серая, с рыжеватыми подпалинами по всей шкуре – словом, обыкновенная, каких в лесу не одна сотня. Однако эта обыкновенная сначала угробила Дымка, потом подкараулила его, да и сейчас кинулась, как бешеная. Если б не чурка, могла бы напоследок оставить отметину.
– Ну, допрыгалась, стерва? – сказал Егор.
Услыхав его голос, волчица ещё сильнее прижала уши и, приподняв верхнюю губу, показала желтоватые острые клыки.
– Скалься, скалься! – усмехнулся Егор. – Недолго осталось!
Да, с виду волчица ничем не брала, но её поведение удивляло Егора. Он даже почувствовал к ней некоторое расположение. Не сосчитать, сколько раз он вот так же подходил к пойманным волкам и убивал их, каждый раз видя в их глазах только страх и злобу. Ни один из них и не думал о сопротивлении, позволяя убить себя, как телёнок. Волчица не только не боялась его, но и попробовала напасть, и Егор представлял, с какой яростью она набросилась бы на него, не держи её чурка.
Егор поднял ружьё – надо было кончать волчицу. Он целился ей точно в лоб, в то место, где сходились её светлые брови, и в душе надеялся, что волчица дрогнет в это последний для неё миг. Все звери чувствуют ружьё, и, когда оно направлено на них, и нельзя убежать и скрыться или кинуться на врага, ужас смерти охватывает зверя.
Но во взгляде волчицы не было ни страха, ни злобы.
Ничего кроме лютой ненависти, от которой жёлтые волчьи глаза потемнели, а зрачки расширились как в темноте.
Егор выстрелил. Волчица ткнулась головой в снег, вздыбленная на загривке шерсть опала, прижатые уши встали торчком. Егор подошёл к ней, перевернул набок, снял с лапы капкан. Чтобы кровь не натекала и не пачкала шкуру, заткнул рану пучком пакли, которую ради такого случая всегда носил в кармане. Осталось подвесить волчицу и снять шкуру, пока туша не застыла на морозе, и Егор уже прикидывал, на какой бы сук её подвесить, как вдруг «мёртвая» шевельнулась. Подумав, что ему показалось, что даже волк, крепкий, как никто, на рану, не может ожить, получив пулю в лоб, Егор тем не менее присел над волчицей и приложил ладонь к её левому боку. Он был тёплым, да по-другому и быть не могло – после выстрела прошло всего несколько минут, но бьётся ли у волчицы сердце, Егор так и не определил. Тогда он прижался к жёсткой волчьей шерсти ухом и затаил дыхание. Мать честная, сердце билось!
Егор разогнулся, глядя на волчицу в полной растерянности. Происходили самые настоящие чудеса: стрелял шагов с пяти, считай, в упор, кровь льёт как из поросёнка, а эта чумовая дышит! Заколдованная, что ли?
Егор не знал, что делать. Прикончить распластанную неподвижную волчицу вторым выстрелом он просто не мог, рука не поднималась. Была бы раненая, крутилась бы, выла – пристрелил бы не задумываясь, но ведь убил же, вон какая дырка на лбу, и опять убивать? Да что он, живодёр какой? Но тогда как же? Дожидаться, когда сдохнет? А если не сдохнет?
Егор опять приложился ухом к волчице. Дышит, ни дна бы ей ни покрышки! Еле-еле, но дышит. Егор плюнул с досады: не осталось ничего другого, как только тащить волчицу в деревню. Если и сдохнет, шкура всё равно не пропадёт, а бросать здесь – к утру от волчицы и костей не останется.
Прислонив ружьё к дереву, Егор сходил за лыжами, связал их, чтобы не разъезжались, и взвалил на них добычу. Оставшуюся верёвку разрезал на два конца, одним прикрутил волчицу к лыжам, а из другой сделал лямку. Теперь можно было трогаться, и, покурив на дорожку, Егор впрягся в лямку. Он не верил, что довезёт волчицу живой, но другого выхода у него не было. Выживет, значит, выживет, а на нет и суда нет.
Глава 17
То ли лоб у волчицы оказался таким крепким, то ли попалась никудышняя пуля, но волчица выжила. Правда, пуля так и осталась у неё в голове, но это никак не отразилось на волчице. Хуже получилось с лапой – капкан перешиб её, и пришлось накладывать лубки. Но все эти заботы давно прошли, и вот как быть дальше, Егор не знал.
Когда он приволок волчицу домой и сказал, что надо лечить её, и пришлось накладывать лубки, жена поднялась на дыбки. Заявила, что Егор совсем сошёл с ума. Лечить волчицу! Да она чуть не съела его, про Дымка и говорить нечего, а он – лечить! Но раз ему это втемяшилось, пусть лечит, только после-то что делать? А после, сказал Егор, сделаю конуру и пусть живёт. А что чуть не съела, так, если разобраться, сам виноват – выводок-то взял. У тебя бы взяли дочку, небось по-другому заговорила бы. Жена от таких слов заплакала, сказала, дожила, родной муж сравнивает её с какой-то волчицей, и чуть не ушла жить к матери. Егор еле удержал её. Доказывал, что не мог второй раз застрелить волчицу и Маша должна его понять. И потом, что в этом такого – волчица? Та же собака, только не лает. Так это даже хорошо. Вон Дымок, бывало, только и знал заливаться, сама же жаловалась, что спать не даёт.
В конце концов жена поддалась на уговоры, но велела посадить волчицу на другую цепь, потолще, а конуру поставить за дом, на огороде. Егор так и сделал.
Главное вроде бы решилось, но прижимало со всех боков. Во-первых, как прокормить волчицу? Ей на день подавай кило три, а то и четыре мяса, а где столько взять? Опять ходить попрошайничать по скотным дворам да по ветпунктам? Но приваживание, когда требовалось подкормить волков месяц-полтора, – это одно дело, и совсем другое – кормить постоянно хотя бы одного волка. Тут не могли выручить даже друзья мыловары, потому что ходить к ним, пусть даже раз в неделю, накладно. Семь километров туда, семь обратно, да ещё с грузом, – ног не напасёшься. Стрелять зайцев и ворон? Это сколько ж надо настрелять, если брать по зайцу в день!
Можно было, конечно, кормить волчицу через день, в лесу волки голодают и дольше, но для чего тогда, спрашивается, он тащил её из леса? Пусть бы там и голодала, коли ей так на роду написано.
Во-вторых, отношения с волчицей у Егора никак не складывались. Она жила у него в доме уже месяц, а глядела по-прежнему зверем. Из конуры почти не вылезала, а если и вылезала, то при виде Егора спешила снова спрятаться. Еду, которую он приносил ей, съедала ночью, а Егору оставалось лишь убрать за волчицей объедки.
Конечно, он не рассчитывал, что волчица привяжется к нему как собака, но и такой открытой неприязни не ожидал.
Думал, что как-нибудь поладят, хотя Егор и сам не знал, зачем ему нужно признание волчицы. Когда в лесу он решил отвезти её домой, у него и в уме не было приручать её, пусть бы она и выжила. Это желание возникло позже, когда он нянчился с ней, залечивая рану на лбу и сращивая лапу. Легко сказать, вылечить дикую волчицу, которая даже близко к себе не подпускает, так и норовит отхватить руку. Одна жена видела, как он мучился с ней. Но ведь вылечил! Тогда-то и подумалось: а что, как приручить? Ведь приручил когда-то Тимофей Бирюков своего волка.
Но самым больным был вопрос: что делать с волчицей дальше? Держать её в доме за здорово живёшь не имело смысла, но тогда куда девать? Ответ напрашивался самый простой: отпустить на все четыре стороны. Раз не приручается и кормить нечем, пусть идёт себе.
Но тут-то и начинались терзания. Отпустить ни за что ни про что волчицу обратно в лес?! Одна только мысль об этом казалась Егору кощунственной.
Отпустить, по его мнению, можно было кого угодно, хоть чёрта, но только не волка. От волков, кроме вреда, ничего. Жрать горазды, и жрут всех подряд, никому в лесу спасения нет. А скотины сколько режут? Ладно бы летом, когда скот пасётся, так и зимой разбойничают. И не уследишь – то через крышу во двор заберутся, то подкопают. Щель сделают – и в неё. Как только пролезают, дьявол их знает. У иных от этого вся шерсть на спинах вытерта. Убьёшь, а у него на спине проплешины, как будто на нём ездили. Вот и скажешь после этого – отпустить.
Нет, переступить через такое Егор не мог. Тогда вешай ружьё на стенку и определяйся, как хочет жена, на другую работу.
В общем неизвестно, как поступил бы Егор с волчицей, оставайся всё по-старому, но нежданно и негаданно события круто изменили ход.
Когда он приволок волчицу домой и сказал, что надо лечить её, и пришлось накладывать лубки, жена поднялась на дыбки. Заявила, что Егор совсем сошёл с ума. Лечить волчицу! Да она чуть не съела его, про Дымка и говорить нечего, а он – лечить! Но раз ему это втемяшилось, пусть лечит, только после-то что делать? А после, сказал Егор, сделаю конуру и пусть живёт. А что чуть не съела, так, если разобраться, сам виноват – выводок-то взял. У тебя бы взяли дочку, небось по-другому заговорила бы. Жена от таких слов заплакала, сказала, дожила, родной муж сравнивает её с какой-то волчицей, и чуть не ушла жить к матери. Егор еле удержал её. Доказывал, что не мог второй раз застрелить волчицу и Маша должна его понять. И потом, что в этом такого – волчица? Та же собака, только не лает. Так это даже хорошо. Вон Дымок, бывало, только и знал заливаться, сама же жаловалась, что спать не даёт.
В конце концов жена поддалась на уговоры, но велела посадить волчицу на другую цепь, потолще, а конуру поставить за дом, на огороде. Егор так и сделал.
Главное вроде бы решилось, но прижимало со всех боков. Во-первых, как прокормить волчицу? Ей на день подавай кило три, а то и четыре мяса, а где столько взять? Опять ходить попрошайничать по скотным дворам да по ветпунктам? Но приваживание, когда требовалось подкормить волков месяц-полтора, – это одно дело, и совсем другое – кормить постоянно хотя бы одного волка. Тут не могли выручить даже друзья мыловары, потому что ходить к ним, пусть даже раз в неделю, накладно. Семь километров туда, семь обратно, да ещё с грузом, – ног не напасёшься. Стрелять зайцев и ворон? Это сколько ж надо настрелять, если брать по зайцу в день!
Можно было, конечно, кормить волчицу через день, в лесу волки голодают и дольше, но для чего тогда, спрашивается, он тащил её из леса? Пусть бы там и голодала, коли ей так на роду написано.
Во-вторых, отношения с волчицей у Егора никак не складывались. Она жила у него в доме уже месяц, а глядела по-прежнему зверем. Из конуры почти не вылезала, а если и вылезала, то при виде Егора спешила снова спрятаться. Еду, которую он приносил ей, съедала ночью, а Егору оставалось лишь убрать за волчицей объедки.
Конечно, он не рассчитывал, что волчица привяжется к нему как собака, но и такой открытой неприязни не ожидал.
Думал, что как-нибудь поладят, хотя Егор и сам не знал, зачем ему нужно признание волчицы. Когда в лесу он решил отвезти её домой, у него и в уме не было приручать её, пусть бы она и выжила. Это желание возникло позже, когда он нянчился с ней, залечивая рану на лбу и сращивая лапу. Легко сказать, вылечить дикую волчицу, которая даже близко к себе не подпускает, так и норовит отхватить руку. Одна жена видела, как он мучился с ней. Но ведь вылечил! Тогда-то и подумалось: а что, как приручить? Ведь приручил когда-то Тимофей Бирюков своего волка.
Но самым больным был вопрос: что делать с волчицей дальше? Держать её в доме за здорово живёшь не имело смысла, но тогда куда девать? Ответ напрашивался самый простой: отпустить на все четыре стороны. Раз не приручается и кормить нечем, пусть идёт себе.
Но тут-то и начинались терзания. Отпустить ни за что ни про что волчицу обратно в лес?! Одна только мысль об этом казалась Егору кощунственной.
Отпустить, по его мнению, можно было кого угодно, хоть чёрта, но только не волка. От волков, кроме вреда, ничего. Жрать горазды, и жрут всех подряд, никому в лесу спасения нет. А скотины сколько режут? Ладно бы летом, когда скот пасётся, так и зимой разбойничают. И не уследишь – то через крышу во двор заберутся, то подкопают. Щель сделают – и в неё. Как только пролезают, дьявол их знает. У иных от этого вся шерсть на спинах вытерта. Убьёшь, а у него на спине проплешины, как будто на нём ездили. Вот и скажешь после этого – отпустить.
Нет, переступить через такое Егор не мог. Тогда вешай ружьё на стенку и определяйся, как хочет жена, на другую работу.
В общем неизвестно, как поступил бы Егор с волчицей, оставайся всё по-старому, но нежданно и негаданно события круто изменили ход.
Часть вторая – ЛЮБОВЬ
Глава 1
Ночами волчица выла.
Собака воет, и то тоска, а тут – волк. Тут – мороз по коже, а потому Егор предвидел, что рано или поздно в деревне начнётся недовольство: кому хочется каждую ночь слушать могильное волчье завывание? А вдобавок и собачье, поскольку деревенские собаки начинали сходить с ума, едва вой волчицы докатывался до них. Хорошо ещё, дом стоял на отшибе, и лишь ближайшие соседи Егора могли слышать вой. Но соседи разве не люди? Проснутся раз, проснутся другой, а потом скажут: делай, Егор, что хочешь, а слушать твою музыку мы не желаем. Ты нас с собой не равняй. Думаешь, если сам лесовик, то и другие?
Не думал так Егор и не хотел, чтобы волчица выла, и, как только она заводила свою пластинку, он выходил из дома и цыкал на неё. Но всякий раз не нацыкаешься, и в конце концов Егор дождался того, о чём всё время думал.
Утром пришёл Петька Синельников. Сосед – ближе нет, дома бок о бок стоят. Правда никакой такой дружбы у Егора с Петькой не водилось, скорее наоборот, но здороваться здоровались.
– Егор, у тебя совесть есть? – спросил Петька, не успев войти.
– Есть, – ответил Егор. Раз спрашивает человек, почему не ответить.
– А я так думаю, что нету. Если б была, ты не привязал бы эту волчицу. Чего она каждую ночь воет?
– А твоя собака не воет?
– Сказал тоже: собака! А то ты не знаешь, кто как воет!
Егор молчал. Петька был прав со всех сторон, но Петька, как всегда, лез нахрапом, а Егор этого не любил. Пришёл, давай поговорим по-человечески, а то сразу про совесть, как прокурор какой.
А Петька видя, что Егор молчит и, значит, озадачен, нажал сильнее:
– Я так тебе скажу, Егор: ты или застрели свою паскуду к такой-то матери, или я заявлю куда надо. Волк вне закона объявлен, а у тебя он как барин живёт. Противно же глядеть, как ты с этой шелудивой возишься!
– А ты не гляди, – сказал Егор, – я тебя не заставляю. Тебе-то какое дело, вожусь я с ней или нет?
– А такое, что нечего волчице жить в деревне. У меня, если хочешь, корова молока поубавила. Как завоет твоя стерва, Зорьку аж в пот кидает. Того и гляди совсем перестанет доиться. В общем, Егор, я тебя предупредил, а ты уж сам смотри, как бы хуже не было.
Такой вот получился разговор. Егор знал Петьку и не сомневался, что тот как сказал, так и сделает: либо бумагу куда напишет, либо так нажалуется. Ну и чёрт с ним, пусть жалуется. Пока соберётся, что-нибудь придумаем.
А что можно было придумать? Не будешь же стоять над волчицей с палкой: не вой мол. Самое простое – сделать намордник, но тогда как кормить? Каждый раз снимать и опять надевать?
Замучаешься. Волчица не собака, просто так не подойдёшь да не наденешь. Один раз куда ни шло – припереть рогатиной и обратать, а по нескольку раз на день – себе дороже. Когда-никогда изловчится и схватит. И всё же что-то надо делать. Как ни погляди, а Петька прав. Егор и сам замечал, что корова и овцы шарахаются, когда слышат вой. Правда, Красавка как доилась, так и доится, но ведь корова корове тоже рознь.
Подождав пока за Петькой захлопнется калитка, Егор оделся и пошёл к волчице. Она, как всегда, сидела в конуре. Егор прибрал вокруг, а потом присел на чурбак, валявшийся неподалеку от конуры. В прорезь был виден серый волчицын бок.
Собака воет, и то тоска, а тут – волк. Тут – мороз по коже, а потому Егор предвидел, что рано или поздно в деревне начнётся недовольство: кому хочется каждую ночь слушать могильное волчье завывание? А вдобавок и собачье, поскольку деревенские собаки начинали сходить с ума, едва вой волчицы докатывался до них. Хорошо ещё, дом стоял на отшибе, и лишь ближайшие соседи Егора могли слышать вой. Но соседи разве не люди? Проснутся раз, проснутся другой, а потом скажут: делай, Егор, что хочешь, а слушать твою музыку мы не желаем. Ты нас с собой не равняй. Думаешь, если сам лесовик, то и другие?
Не думал так Егор и не хотел, чтобы волчица выла, и, как только она заводила свою пластинку, он выходил из дома и цыкал на неё. Но всякий раз не нацыкаешься, и в конце концов Егор дождался того, о чём всё время думал.
Утром пришёл Петька Синельников. Сосед – ближе нет, дома бок о бок стоят. Правда никакой такой дружбы у Егора с Петькой не водилось, скорее наоборот, но здороваться здоровались.
– Егор, у тебя совесть есть? – спросил Петька, не успев войти.
– Есть, – ответил Егор. Раз спрашивает человек, почему не ответить.
– А я так думаю, что нету. Если б была, ты не привязал бы эту волчицу. Чего она каждую ночь воет?
– А твоя собака не воет?
– Сказал тоже: собака! А то ты не знаешь, кто как воет!
Егор молчал. Петька был прав со всех сторон, но Петька, как всегда, лез нахрапом, а Егор этого не любил. Пришёл, давай поговорим по-человечески, а то сразу про совесть, как прокурор какой.
А Петька видя, что Егор молчит и, значит, озадачен, нажал сильнее:
– Я так тебе скажу, Егор: ты или застрели свою паскуду к такой-то матери, или я заявлю куда надо. Волк вне закона объявлен, а у тебя он как барин живёт. Противно же глядеть, как ты с этой шелудивой возишься!
– А ты не гляди, – сказал Егор, – я тебя не заставляю. Тебе-то какое дело, вожусь я с ней или нет?
– А такое, что нечего волчице жить в деревне. У меня, если хочешь, корова молока поубавила. Как завоет твоя стерва, Зорьку аж в пот кидает. Того и гляди совсем перестанет доиться. В общем, Егор, я тебя предупредил, а ты уж сам смотри, как бы хуже не было.
Такой вот получился разговор. Егор знал Петьку и не сомневался, что тот как сказал, так и сделает: либо бумагу куда напишет, либо так нажалуется. Ну и чёрт с ним, пусть жалуется. Пока соберётся, что-нибудь придумаем.
А что можно было придумать? Не будешь же стоять над волчицей с палкой: не вой мол. Самое простое – сделать намордник, но тогда как кормить? Каждый раз снимать и опять надевать?
Замучаешься. Волчица не собака, просто так не подойдёшь да не наденешь. Один раз куда ни шло – припереть рогатиной и обратать, а по нескольку раз на день – себе дороже. Когда-никогда изловчится и схватит. И всё же что-то надо делать. Как ни погляди, а Петька прав. Егор и сам замечал, что корова и овцы шарахаются, когда слышат вой. Правда, Красавка как доилась, так и доится, но ведь корова корове тоже рознь.
Подождав пока за Петькой захлопнется калитка, Егор оделся и пошёл к волчице. Она, как всегда, сидела в конуре. Егор прибрал вокруг, а потом присел на чурбак, валявшийся неподалеку от конуры. В прорезь был виден серый волчицын бок.