Страница:
Гошка регулярно оповещал Егора обо всяких изменениях в общественных мнениях, и, слушая кузнеца, Егор посмеивался про себя над горячностью деревенских гадателей. Он-то знал точно, зачем приходил волк, и не обвинял его ни в хитрости, ни в корысти. Егора занимало другое: он прикидывал, как поведёт себя волк дальше. По всем законам он должен был держаться теперь поблизости, и это тревожило Егора. Пусть держится, где хочет, а вот что он жрать будет? Наверняка начнёт по дворам шарить, и тогда все шишки на Егора посыплются. Скажут: заварил кашу, давай сам и расхлёбывай. А как её расхлебаешь? Разве что выведать, где держится волк, и попробовать турнуть его оттуда.
Ничего другого не оставалось, и в субботу Егор с вечера приготовил лыжи, набил патронташ патронами и впервые за весь год осмотрел и вычистил ружьё.
Жена, увидев его приготовления, прямо-таки изумилась:
– Ты никак на охоту, Егор?!
– Сразу уж и на охоту! Пойду завтра проветрюсь, а то закис весь.
– Проветрюсь! А ружьё-то зачем?
– Так в лес же собираюсь, мало ли что?!
Егор видел, что жена не очень-то верит ему, но рассказывать о своей выдумке не стал. Заикнись, что собрался волка пугнуть, жена скажет: ну вот, опять за своё взялся и снова начнутся всякие упрёки. Лучше уж всё потихоньку сделать.
Искать без всякой разведки одного-единственного волка, когда кругом лес, – дохлое дело, но Егор рассудил, что необязательно обшаривать всю округу. Волка видели возле бани, вот с этой стороны и надо начать. Места эти волку знакомы, здесь он гнал в тот раз Дымка на засаду, здесь, может быть, дожидался волчицу, когда она приходила под окна; где-нибудь поблизости волк мог обосноваться и сейчас.
И чутьё не обмануло Егора: стоило ему немного отойти от бани, как он наткнулся на волчьи следы. Они вели через луг к лесу, и Егор пошёл по ним, чувствуя, как в нём просыпается охотничий азарт. Словно бы он и не сидел весь год дома, а только вчера вернулся из леса и вот идёт снова. Похрустывал под лыжами сухой февральский снег, морозный ветерок знакомо обжигал лицо, и Егору казалось, что он идёт по следу не одного волка, а всей болотной стаи, что волчица не сидит сейчас на цепи, а где-нибудь на лёжке ждёт наступления ночи и встреча с ней ещё впереди.
След вёл всё глубже и глубже в лес, идти по нему и дальше было пустой тратой времени, и Егор решил сделать то, что всегда делают охотники, когда хотят узнать, там ли зверь, где они думают, или уже давно ушёл. А для этого следовало обрезать круг, то есть, взяв вправо или влево от следа, описать большую окружность и определить, пересёк её след зверя или остался внутри. Пересёк – начинай всё сначала, увеличивай окружность, нет – зверь находится в круге.
Нелёгкое это дело – идти по целине и двадцать и тридцать километров, смотря по тому, как далеко ушёл зверь, но Егор надеялся, что его расчёты верны, и волк не станет забираться в самую глушь. Всё же круг получился немалым: когда Егор вернулся на то место, откуда начал, солнце заметно передвинулось по небу. Но это уже не заботило Егора. Волчий след нигде не вышел за окружность, волк был внутри, и оставалось нагнать на него страху.
Достав из-за спины ружьё, Егор двинулся внутрь круга и начал палить в белый свет как в копеечку. Он знал, что других людей в лесу нет, но всё равно стрелял поверху, и картечь, смачно срезая ветки, усиливала производимый шум, что и нужно было Егору. Никакой волк не мог устоять под таким напором, и, расстреляв весь патронташ, Егор посчитал дело сделанным. Пусть этот умник катится теперь куда подальше, а попробует сунуться, попугаем и пострашнее.
Егор вынул из стволов гильзы и наконец-то остановился и огляделся. Разазартившись стрельбой, он перестал замечать куда идёт, палил, и всё тут, лишь бы навести побольше треска, и теперь увидел, что набрёл на гарь. Место это было знакомо Егору, но раньше он не любил заходить сюда, где мёртвые деревья стояли, как кресты на кладбище, навевая беспокойство и тоску. И вот не хотел, да занесло.
Впереди виднелась поляна, и Егор пошёл сквозь кусты к ней. Хотелось посидеть и покурить, а то как вышел из дома, так ни разу табачком и не захватился.
Выйдя на поляну, Егор подивился её виду: на ней не росло ни деревца, ни кустика, лишь посерёдке торчал занесённый снегом пень. И то хорошо, подумал Егор, хоть есть где посидеть. Не сметая снег, Егор сел на пень и свернул цигарку. Целый день на воздухе, да не курил с утра – от первой же затяжки у Егора закружилась голова как от вина. Но это опьянение быстро прошло, и Егор, утолив табачный голод, стал с интересом разглядывать поляну. Она была, ей-богу, чудная – вся голая, как будто кто-то нарочно свёл на ней кусты и деревья, оставив неизвестно зачем торчащий, как пуп, пень. Неужели здесь и не росло ничего? А пень, пень-то от чего-то остался? Интересно, от чего?
Егор встал и варежкой очистил пень от снега. Осина. Лет полета, видать, простояла, сердцевина-то чёрная вся, сгнила.
И тут Егора словно толкнули. Из дальних далей памяти выплыло зыбкое, ускользающее воспоминание о какой-то поляне, каком-то пне и о чём-то другом, что то ли уже было или чему только предстояло быть. Но что, что же такое было? Где и когда? С какой такой стати втемяшилось, что видел и эту поляну, и этот пень? Силясь понять, почему какая-то поляна является знакомой, Егор перебирал в уме все известные ему места, которые хоть как-то подходили бы к этому, но ничего похожего не вспомнил. Но ведь с чего-то пошла эта блажь? Не мог же он ни с того, ни с сего признать поляну, на которой ни разу не был! Погоди-ка, погоди-ка… Пень! Точно, пень. Осиновый. Да провалиться на месте, если он придумал его! Был пень, был! Вспомнить только…
Но вспомнить не удавалось. Мелькнувший было просвет в памяти загораживало, как загораживает глаза отведённая в сторону ветка, стоит лишь отпустить руку.
Занятый своими мыслями, Егор перестал глядеть по сторонам, а когда вновь посмотрел, увидел, что всё вокруг странным образом переменилось. И даже не сумерки, а какая-то непонятно серо-белая мгла, клубящаяся среди кустов и деревьев наподобие не то дыма, не то неведомо откуда взявшегося тумана.
Чудеса, подумал Егор. Только и успел, что покурить, а оказывается, просидел незнамо сколько – того и гляди стемнеет. Снег, что ли будет? Небо-то вон, как раз в снегу, да и голова какая-то не своя. Надо к дому двигать, а то жена опять переживать будет.
Егор поднялся с пня, но тут же снова сел, как бы придавленный какой-то силой. Враз отяжелели ноги и руки, сознание сковало непонятное оцепенение. Безвольный и неподвижный, Егор был как в летаргии, одинаково не способный ни пошевелится, ни произнести хотя бы слово и в то же время слышавший и видевший всё.
Но если слух не улавливал ничего, кроме привычных звуков леса, то необычайно обострившийся взгляд внезапно различил в не столь уж отдалённой перспективе нечто, что вызвало у Егора волну панического страха, горячо прилившую к ногам и животу. Этот страх был вызван появлением среди клубящейся серой мглы некоего, пока бесформенного, порождения, которое было, несомненно, косным, хотя и двигалось. По мере приближения оно хаотически меняло свой облик, то странно вспучиваясь, то сжимаясь, и наконец приобрело хотя и расплывчатые, но узнаваемые образы – заполняя собой всю поляну, из леса замедленно и беззвучно не то чтобы выбежала, а скорее выскользнула огромная стая волков. Обтекая пень, на котором сидел Егор, звери разделились на два потока, и он увидел, что их тела сплошь покрыты кровавыми язвами. Они обезображивали груди, бока и головы волков, и Егор без труда признал в этих язвах ружейные раны.
Не обратив на Егора никакого внимания, волки пробежали мимо, и тогда он увидел того, кто шёл по пятам стаи и был то ли её преследователем, то ли добровольным пастырем, – Егор увидел человека. С мёртвым лицом и мёртвыми глазами, тот прошёл в двух шагах от него и, не оставив на снежной целине никаких следов, исчез в кустах на другой стороне поляны, где минутой раньше скрылась безмолвная волчья стая.
…Егор открыл глаза и недоуменно оглянулся. Ну и дела, мать честная! Сморило! Видать, и поспал-то всего ничего – солнце как было вон над той берёзой, так там и осталось – однако сон успел присниться. Да ещё какой! Рассказать кому – не поверят.
Всю обратную дорогу Егор думал о чертовщине, приключившейся с ним, но так ни до чего и не додумался. А дома, кроме жены, застал ещё и тёщу, которым всё и выложил. Жена сначала посмеялась над Егором, но услышав про пень, вдруг спохватилась:
– Гляди-ка! Ты ведь и бредил когда, всё про какой-то пень говорил. И про Буяна ещё.
– Про какого Буяна? – удивился Егор.
– Нешто я знаю, про какого? Говорил, и всё.
Тут Егор окончательно запутался. Пень, поляна, а теперь какой-то Буян. При чём здесь Буян? И кто это такой? Лошадь, что ли? Так жеребец у них Мальчик, а кобылу Ласточкой звали…
Под конец жена не утерпела-таки, спросила:
– А где ж добыча, охотник?
Ходил-ходил, а убил ноги и время? – Она явно вызывала Егора на откровенность, но он держался стойко.
– Да где ж добыча? В лесу бегает. Говорю же: проветриться ходил, а она не верит. Ты думаешь, легко всю неделю в кузнице торчать? Одна копоть кругом.
– А как же Гошка? Он всю жизнь там торчит.
– Гошка! Гошка привык, ему эта копоть вроде как на пользу.
– Ой, не ври ты уж лучше, Егор! Не знаю зачем ты в лес ходил, но только не проветриваться. Как будто я не вижу, что у тебя патронташ пустой. Патроны-то куда дел?
– Выбросил, – не моргнув глазом, ответил Егор. Эта ложь рассмешила жену:
– Врал бы да не завирался. А то как маленький: выбросил! А ружьё для какого рожна оставил? Выбросил бы и его.
– Ружьё жалко, Маш, – сказал Егор, напуская на себя серьёзно-глуповатый вид.
Жена махнула рукой:
– Ну пошёл представляться, теперь не остановишь! Садись лучше ешь, а то закормил своими баснями.
Егор уже доедал щи, когда молчавшая всё это время тёща вдруг сказала:
– Хочешь – сердись на меня, Егор, хочешь – нет, а вот тебе мой сказ: дом освятить надо.
– Это с какой же стати?
– А с такой: Тимофей-то, прадед твой, не погребённый где-то лежит, вот и явился нынче тебе. Не дай бог, к дому приходить станет, так что освятите, говорю, дом-то…
Глава 5
Глава 6
Ничего другого не оставалось, и в субботу Егор с вечера приготовил лыжи, набил патронташ патронами и впервые за весь год осмотрел и вычистил ружьё.
Жена, увидев его приготовления, прямо-таки изумилась:
– Ты никак на охоту, Егор?!
– Сразу уж и на охоту! Пойду завтра проветрюсь, а то закис весь.
– Проветрюсь! А ружьё-то зачем?
– Так в лес же собираюсь, мало ли что?!
Егор видел, что жена не очень-то верит ему, но рассказывать о своей выдумке не стал. Заикнись, что собрался волка пугнуть, жена скажет: ну вот, опять за своё взялся и снова начнутся всякие упрёки. Лучше уж всё потихоньку сделать.
Искать без всякой разведки одного-единственного волка, когда кругом лес, – дохлое дело, но Егор рассудил, что необязательно обшаривать всю округу. Волка видели возле бани, вот с этой стороны и надо начать. Места эти волку знакомы, здесь он гнал в тот раз Дымка на засаду, здесь, может быть, дожидался волчицу, когда она приходила под окна; где-нибудь поблизости волк мог обосноваться и сейчас.
И чутьё не обмануло Егора: стоило ему немного отойти от бани, как он наткнулся на волчьи следы. Они вели через луг к лесу, и Егор пошёл по ним, чувствуя, как в нём просыпается охотничий азарт. Словно бы он и не сидел весь год дома, а только вчера вернулся из леса и вот идёт снова. Похрустывал под лыжами сухой февральский снег, морозный ветерок знакомо обжигал лицо, и Егору казалось, что он идёт по следу не одного волка, а всей болотной стаи, что волчица не сидит сейчас на цепи, а где-нибудь на лёжке ждёт наступления ночи и встреча с ней ещё впереди.
След вёл всё глубже и глубже в лес, идти по нему и дальше было пустой тратой времени, и Егор решил сделать то, что всегда делают охотники, когда хотят узнать, там ли зверь, где они думают, или уже давно ушёл. А для этого следовало обрезать круг, то есть, взяв вправо или влево от следа, описать большую окружность и определить, пересёк её след зверя или остался внутри. Пересёк – начинай всё сначала, увеличивай окружность, нет – зверь находится в круге.
Нелёгкое это дело – идти по целине и двадцать и тридцать километров, смотря по тому, как далеко ушёл зверь, но Егор надеялся, что его расчёты верны, и волк не станет забираться в самую глушь. Всё же круг получился немалым: когда Егор вернулся на то место, откуда начал, солнце заметно передвинулось по небу. Но это уже не заботило Егора. Волчий след нигде не вышел за окружность, волк был внутри, и оставалось нагнать на него страху.
Достав из-за спины ружьё, Егор двинулся внутрь круга и начал палить в белый свет как в копеечку. Он знал, что других людей в лесу нет, но всё равно стрелял поверху, и картечь, смачно срезая ветки, усиливала производимый шум, что и нужно было Егору. Никакой волк не мог устоять под таким напором, и, расстреляв весь патронташ, Егор посчитал дело сделанным. Пусть этот умник катится теперь куда подальше, а попробует сунуться, попугаем и пострашнее.
Егор вынул из стволов гильзы и наконец-то остановился и огляделся. Разазартившись стрельбой, он перестал замечать куда идёт, палил, и всё тут, лишь бы навести побольше треска, и теперь увидел, что набрёл на гарь. Место это было знакомо Егору, но раньше он не любил заходить сюда, где мёртвые деревья стояли, как кресты на кладбище, навевая беспокойство и тоску. И вот не хотел, да занесло.
Впереди виднелась поляна, и Егор пошёл сквозь кусты к ней. Хотелось посидеть и покурить, а то как вышел из дома, так ни разу табачком и не захватился.
Выйдя на поляну, Егор подивился её виду: на ней не росло ни деревца, ни кустика, лишь посерёдке торчал занесённый снегом пень. И то хорошо, подумал Егор, хоть есть где посидеть. Не сметая снег, Егор сел на пень и свернул цигарку. Целый день на воздухе, да не курил с утра – от первой же затяжки у Егора закружилась голова как от вина. Но это опьянение быстро прошло, и Егор, утолив табачный голод, стал с интересом разглядывать поляну. Она была, ей-богу, чудная – вся голая, как будто кто-то нарочно свёл на ней кусты и деревья, оставив неизвестно зачем торчащий, как пуп, пень. Неужели здесь и не росло ничего? А пень, пень-то от чего-то остался? Интересно, от чего?
Егор встал и варежкой очистил пень от снега. Осина. Лет полета, видать, простояла, сердцевина-то чёрная вся, сгнила.
И тут Егора словно толкнули. Из дальних далей памяти выплыло зыбкое, ускользающее воспоминание о какой-то поляне, каком-то пне и о чём-то другом, что то ли уже было или чему только предстояло быть. Но что, что же такое было? Где и когда? С какой такой стати втемяшилось, что видел и эту поляну, и этот пень? Силясь понять, почему какая-то поляна является знакомой, Егор перебирал в уме все известные ему места, которые хоть как-то подходили бы к этому, но ничего похожего не вспомнил. Но ведь с чего-то пошла эта блажь? Не мог же он ни с того, ни с сего признать поляну, на которой ни разу не был! Погоди-ка, погоди-ка… Пень! Точно, пень. Осиновый. Да провалиться на месте, если он придумал его! Был пень, был! Вспомнить только…
Но вспомнить не удавалось. Мелькнувший было просвет в памяти загораживало, как загораживает глаза отведённая в сторону ветка, стоит лишь отпустить руку.
Занятый своими мыслями, Егор перестал глядеть по сторонам, а когда вновь посмотрел, увидел, что всё вокруг странным образом переменилось. И даже не сумерки, а какая-то непонятно серо-белая мгла, клубящаяся среди кустов и деревьев наподобие не то дыма, не то неведомо откуда взявшегося тумана.
Чудеса, подумал Егор. Только и успел, что покурить, а оказывается, просидел незнамо сколько – того и гляди стемнеет. Снег, что ли будет? Небо-то вон, как раз в снегу, да и голова какая-то не своя. Надо к дому двигать, а то жена опять переживать будет.
Егор поднялся с пня, но тут же снова сел, как бы придавленный какой-то силой. Враз отяжелели ноги и руки, сознание сковало непонятное оцепенение. Безвольный и неподвижный, Егор был как в летаргии, одинаково не способный ни пошевелится, ни произнести хотя бы слово и в то же время слышавший и видевший всё.
Но если слух не улавливал ничего, кроме привычных звуков леса, то необычайно обострившийся взгляд внезапно различил в не столь уж отдалённой перспективе нечто, что вызвало у Егора волну панического страха, горячо прилившую к ногам и животу. Этот страх был вызван появлением среди клубящейся серой мглы некоего, пока бесформенного, порождения, которое было, несомненно, косным, хотя и двигалось. По мере приближения оно хаотически меняло свой облик, то странно вспучиваясь, то сжимаясь, и наконец приобрело хотя и расплывчатые, но узнаваемые образы – заполняя собой всю поляну, из леса замедленно и беззвучно не то чтобы выбежала, а скорее выскользнула огромная стая волков. Обтекая пень, на котором сидел Егор, звери разделились на два потока, и он увидел, что их тела сплошь покрыты кровавыми язвами. Они обезображивали груди, бока и головы волков, и Егор без труда признал в этих язвах ружейные раны.
Не обратив на Егора никакого внимания, волки пробежали мимо, и тогда он увидел того, кто шёл по пятам стаи и был то ли её преследователем, то ли добровольным пастырем, – Егор увидел человека. С мёртвым лицом и мёртвыми глазами, тот прошёл в двух шагах от него и, не оставив на снежной целине никаких следов, исчез в кустах на другой стороне поляны, где минутой раньше скрылась безмолвная волчья стая.
…Егор открыл глаза и недоуменно оглянулся. Ну и дела, мать честная! Сморило! Видать, и поспал-то всего ничего – солнце как было вон над той берёзой, так там и осталось – однако сон успел присниться. Да ещё какой! Рассказать кому – не поверят.
Всю обратную дорогу Егор думал о чертовщине, приключившейся с ним, но так ни до чего и не додумался. А дома, кроме жены, застал ещё и тёщу, которым всё и выложил. Жена сначала посмеялась над Егором, но услышав про пень, вдруг спохватилась:
– Гляди-ка! Ты ведь и бредил когда, всё про какой-то пень говорил. И про Буяна ещё.
– Про какого Буяна? – удивился Егор.
– Нешто я знаю, про какого? Говорил, и всё.
Тут Егор окончательно запутался. Пень, поляна, а теперь какой-то Буян. При чём здесь Буян? И кто это такой? Лошадь, что ли? Так жеребец у них Мальчик, а кобылу Ласточкой звали…
Под конец жена не утерпела-таки, спросила:
– А где ж добыча, охотник?
Ходил-ходил, а убил ноги и время? – Она явно вызывала Егора на откровенность, но он держался стойко.
– Да где ж добыча? В лесу бегает. Говорю же: проветриться ходил, а она не верит. Ты думаешь, легко всю неделю в кузнице торчать? Одна копоть кругом.
– А как же Гошка? Он всю жизнь там торчит.
– Гошка! Гошка привык, ему эта копоть вроде как на пользу.
– Ой, не ври ты уж лучше, Егор! Не знаю зачем ты в лес ходил, но только не проветриваться. Как будто я не вижу, что у тебя патронташ пустой. Патроны-то куда дел?
– Выбросил, – не моргнув глазом, ответил Егор. Эта ложь рассмешила жену:
– Врал бы да не завирался. А то как маленький: выбросил! А ружьё для какого рожна оставил? Выбросил бы и его.
– Ружьё жалко, Маш, – сказал Егор, напуская на себя серьёзно-глуповатый вид.
Жена махнула рукой:
– Ну пошёл представляться, теперь не остановишь! Садись лучше ешь, а то закормил своими баснями.
Егор уже доедал щи, когда молчавшая всё это время тёща вдруг сказала:
– Хочешь – сердись на меня, Егор, хочешь – нет, а вот тебе мой сказ: дом освятить надо.
– Это с какой же стати?
– А с такой: Тимофей-то, прадед твой, не погребённый где-то лежит, вот и явился нынче тебе. Не дай бог, к дому приходить станет, так что освятите, говорю, дом-то…
Глава 5
Волчица дохаживала последние дни, и Егор, готовясь к прибавлению семейства, заново перестелил в конуре и законопатил кое-где рассохшиеся доски. Затыкая щели паклей, он посмеивался над собой: в логове волчата лежат вообще на голой земле, и льёт на них, и дует, а он им тут курорт устраивает.
Но эта самокритика не мешала Егору делать лишнее с точки зрения природы дело. Как там в природе – это их забота, рассуждал он, подразумевая под «их» неизвестно кого, а мы по-своему сделаем. Откуда у него появилось желание обустраивать ещё не появившихся волчат, Егор и сам не знал и удивлялся этому неожиданно возникшему чувству. Никогда такого не было. Вон Дымок: со щенка рос в конуре, и даже в голову не приходило что-то там сделать, кормил, и слава богу, а тут и постельку мягкую стелешь, и щелки затыкаешь.
Волчица наблюдала за стараниями Егора с терпеливым спокойствием, хотя Егор видел, что вся эта возня вокруг неё не очень ей по душе. Она и раньше редко вылезала из конуры, а теперь и вовсе целыми днями лежала, и только когда приходил Егор, выбиралась на божий свет. Она начала линять, клочья шерсти свисали с её боков, и Егор выщипывал их и почёсывал линялые места. Линька у кого хочешь вызывает зуд. Егор помнил как у самого чесалось лицо, когда сходила старая отмороженная кожа, и знал, что волчице приятны эти пощипывания и почёсывания. Она стояла смирно, как овца, и только смешно дрыгала задней ногой, как будто помогая Егору, когда он доходил до места, где у волчицы особенно чесалось.
В эти дни и случилось то, чего Егор никак не ожидал от волчицы и что затронуло в нём самые глубокие струны.
Волки линяют долго, чуть не весь апрель, и у Егора стало привычкой вычёсывать волчицу. Перед работой он обязательно приходил к ней, кормил, а потом чистил и охорашивал ей шерсть. Так было и в тот день с одной лишь разницей: поворачивая волчицу, как ему удобнее, Егор нечаянно коснулся её отвисших, тяжёлых от молока сосков. И сразу почувствовал, что она вся замерла от этого прикосновения. Напрягся и Егор, не представляя, как волчица отнесётся к его действию. Чесать-то чеши, да знай меру, возьмёт и цапнет, не посмотрит, что перед ней распинаются.
Но волчица не выказывала никаких неудовольствий, и тогда Егор, подталкиваемый неясным, но сильным чувством, осторожно погладил волчицу по соскам. Они были нежные и в то же время шершавые и щекотали ладонь. Волчица по-прежнему не выдавала своего настроения, и Егор уже смелее провёл рукой по её животу.
– А кто там у нас? Волчатки-маслятки? – ласково спросил он и тут же убрал руку, потому что волчица, неожиданно обернувшись, потянулась к Егору.
– Не буду, не буду, – успокоил он её, думая, что волчице надоели его чересчур вольные ухаживания, и она предупреждает его. Но вместо этого волчица ткнулась холодным носом Егору в ладонь и вдруг лизнула её.
Егор ожидал чего угодно, но только не этого. Волчья доверчивость так растрогала его, что он без всякой опаски обхватил руками шею волчицы и прижался лбом к её лбу.
– Ах ты моя хорошая, ах ты, моя милая! – приговаривал он и тёрся лбом о лоб волчицы, ощущая на нём прикрытую редкой шерстью вмятину от пули. Эту пулю выпустил он сам, потому что жаждал убить волчицу, а ещё раньше забрал у неё волчат, и хотя не убил их, это сделали за него другие, а он с чистым сердцем получил свои полторы тысячи. И вот волчица простила ему всё. Человек не простил бы, а дикий зверь простил. Ах ты, зверь, зверь! Ведь даже не знаешь, что всю душу перевернул. Или знаешь? Да кто ж тебя разберёт, всё молчишь да молчишь, только смотришь. Живи, милая, рожай. Что там завтра будет – никто не скажет, одно знай: в обиду тебя никому не дам.
Наверное, Егор ещё долго бы объяснялся с волчицей, но помешала жена. Когда она подошла – Егор и не заметил, почувствовал только, что волчица хочет освободиться от него. Он разжал руки, и волчица юркнула в конуру, и лишь тут Егор увидел жену. Она стояла возле заборчика и удивлённо смотрела на Егора.
– А ты и впрямь оборотень, Егор! О чём это с волчицей-то шепчешься?
– Оборотень, Маш, оборотень! – весело отозвался Егор. – Хочешь и тебя научу?
– Ладно уж болтать, иди лучше в дом, там тебя председатель дожидается.
– Что это он с утра пораньше?
– А разве я знаю? Велел позвать, а зачем, не сказал.
Председатель заходил к Егору, но обычно по выходным, а сегодня и работа ещё не началась, а он зачем-то дожидался. Может, в кузнице чего понадобилось?
Но Егор не угадал. Председатель, встретив его на крыльце и поздоровавшись, сказал:
– Ну, Егор дождался ты со своей волчицей. В районе откуда-то прознали про неё, вчера звонили. Спрашивают, кто разрешил держать волчицу в деревне.
– А им-то что! – сказал Егор возмущённо. – Тоже мне, нашли к чему прицепиться – волчица! Что она – по деревне бегает или укусила кого? На цепи же сидит.
– На цепи или не на цепи, не в этом дело. Не разрешается волков держать дома, запрещено. Я и сам не знал, этот, который звонил, сказал. Так что не доводи дело до скандала, Егор, отпускай волчицу.
– Да не могу я её отпустить, Степаныч! На сносях она.
– На каких ещё сносях? – удивился председатель.
– На обыкновенных, брюхата. Не сегодня-завтра волчат принесёт.
– Чудеса! – сказал председатель. – Сидит в конуре, и вдруг волчата. Это кто ж её огулял, кобель деревенский, что ли?
Теперь пришла очередь удивиться Егору.
– А ты будто ничего не знаешь!
– Да что знать-то?
Егор понял, что все слухи, связанные с ним и волчицей, обошли председателя стороной. Такое в деревне, где всё знают друг о дружке, могло случиться только с ним: председателю не до слухов, он на завалинке не рассиживается, с утра и до ночи по делам. Пришлось вводить его в подробности…
– Ну как её отпустить такую? Она и до леса-то не добежит – родит по дороге.
– Да, неловко выходит, – согласился председатель. – Хоть и волк, а жалко. Но что-то делать надо, Егор. Нельзя и дальше так оставлять.
– Так и не буду. Ощенится, и отпущу.
– А волчат куда?
– Тоже в лес. Снесу в старое логово, а там волчица сама разберётся.
Председатель усмехнулся.
– Ладно, что с тобой поделаешь. Позвонят ещё, как-нибудь отговорюсь, но ты волокиту не разводи. Некогда мне волчицами заниматься, Егор, посевная на носу.
Волчица родила ночью. Голые и слепые, они ничем не отличались от собачат, и, пересчитав их, Егор только развёл руками: волчица опять принесла пятерых. Как на счётах считает, засмеялся Егор. Он хотел накормить волчицу, но она даже не притронулась к еде. Зато взахлёб вылакала две миски воды.
– Устала, милая, – сказал Егор, – Ну полежи, полежи, потом накормлю.
Он посидел у конуры, наблюдая, как сосут волчата.
Вроде всё знал о волчьей жизни, а вот видеть, как кормят волчицы, не доводилось. Правда, ничего нового в этом не было. Точно так же сосали и щенки собак, и котята: растопырив коготки, теребили лапками материнский живот, подминали друг дружку и тоненько пищали, когда теряли сосок. Но смотреть всё равно было интересно: всё-таки волки!
– Как хочешь, Егор, а я за ними ходить не буду, – сказала жена. – Что мне теперь, разорваться?
– А чего за ними ходить, они до июня будут в конуре как миленькие. А там посмотрим.
Миленькие-то миленькие, однако Егор представлял, какие дела начнутся, когда волчата подрастут. Нести их в лес сейчас, как обещал председателю, Егор не решался: до логова надо шагать часа три, а волчата такие маленькие, что в мешке и не донесёшь, задохнутся. Но сложность заключалась даже не в этом. Волчат можно было положить в лукошко, там с ними ничего не станется, но вот волчица не даст их. А отбирать силой – значит снова ожесточать волчицу, чего Егор не согласился бы делать ни за какие деньги. Вот подрастут волчата, сказал он, начнут выходить из конуры, тогда и сделаем всё в лучшем виде. Пока в районе опять хватятся, воды много утечёт.
Через неделю волчата проглянули, а потом начали всё быстрее и быстрее обрастать шерстью, и с каждым днём в них всё сильнее проглядывало волчье обличье. Большеголовые, с острыми ушками, они теперь мало походили на собак, а наметившийся продолговатый разрез глаз выдавал их окончательно.
Чтобы не беспокоить волчицу, Егор даже не притрагивался к щенкам, хотя ему не терпелось узнать, кого в помёте больше – мальчиков или девочек. По опыту Егор знал, что раз на раз не приходится, в один год бывает больше девочек, но чаще всё-таки наоборот. Наверное оттого, что волков выживает меньше, чем волчиц. Как ни крути, а волк рискует чаще. Ему и за волчицу драться надо, и пищу добывать, и логово караулить, и уж тут, рано или поздно, а пропадёшь.
Дочка, узнав про волчат, каждый день просила Егора показать их, и Егор был не против, но жена протестовала.
– Да зачем ей эти волчата! У них, чай, блох не знаю сколько.
– Ну какие блохи, Маш? – говорил Егор. – Волчицу я вычёсывал, откуда им взяться? Пусть Катя посмотрит волчат, а?
– Боюсь я, Егор. Ненормальная твоя волчица. Мимо идёшь, а она так и зыркает.
Что правда, то правда. Егор давно заметил, что волчица недолюбливает жену. Но ведь и Маша тоже не жалует волчицу. Конечно, плохого ничего не делает, зла не неё не держит, но и ласкового слова не скажет. Ведь сколько они спорили насчёт волчицы! А она всё понимает, чует, что Маша в душе против неё настроена.
Но всё же Егор уговорил жену и как-то, собравшись кормить волчицу, взял с собой дочку.
Волчица издали увидела их и вылезла из конуры. Волчатам тоже хотелось посмотреть, что творилось вокруг, но они ещё боялись выползать наружу. Сгрудившись возле лаза, они с любопытством смотрели на Егора.
– Ну, покормим волка, Кать?
– Покормим, – ответила дочка, держась, однако, за Егора.
– А ты боишься его?
– Боюсь. Волки кусачие.
– Это кто же тебе сказал?
– Баушка Шура.
– А-а, – протянул Егор.
Бабушка Шура была матерью жены, она чаще другой бабушки сидела с внучкой, а укладывая её спать, частенько напевала вполголоса про серого волчка, который может прийти и схватить Катю за бочок, если она не будет спать. В детстве и Егора укладывали под эту песенку, и он помнил, как боялся волчка.
Егор наполнил миску, и волчица стала есть, а он присел рядом на корточки. Дочка по-прежнему держалась за Егора.
– Не бойся, маленькая, – успокоил он её. – Этот волк не кусачий. Да он и не волк, а волчица.
– Какая волчица? – спросила дочка.
– Обыкновенная. Которая мама волчат. Вон волчатки-то, видишь? А это их мамка.
В это время у лаза произошла какая-то свалка, и из неё вывалился волчонок. Оказавшись на земле, он прижался к ней, озираясь и принюхиваясь и не решаясь стронуться с места. Волчица, бросив еду, метнулась к волчонку, взяла его пастью поперёк тельца и скрылась в конуре. Повозившись там с минуту, вновь вылезла и принялась доедать оставшееся в миске.
Подождав, пока волчица насытится, Егор сказал дочке:
– Давай погладим волчицу?
Но дочка замотала головой, отказываясь.
– Не бойся, маленькая! Она хорошая, не укусит, – Егор протянул руку и погладил волчицу по голове. – Видишь? Иди, не бойся.
Волчица смотрела на дочку без всякого интереса и, когда та всё же решилась дотронуться до неё, даже не повернула головы.
«Смотри какая, и Катю не признаёт», – подумал Егор. Он надеялся, что волчица отнесётся к дочке ласковее, чем к жене, но вышло так же. Своим равнодушием волчица ясно показала, что и дочку она терпит только потому, что та имеет какое-то отношение к Егору, а иначе она не позволила бы гладить себя.
«Ну и стервоза всё-таки, – думал Егор, разглядывая волчицу так, словно видел её впервые. – И как тебя с таким характером волк терпел?! Дочка-то что тебе худого сделала? Могла бы и по-хорошему отнестись, ребёнок ведь. Куда там, даже и бровью не повела, мумия египетская!»
И от этого ещё удивительнее казалась Егору привязанность волчицы к нему, от которого она столько натерпелась. Верно: откачал два раза, но первый-то раз себя же и поправлял. А потом? С тем же намордником хотя бы. Ведь до крови дошло, ведь как солдат на вошь, на него глядела, а сейчас никого и на дух не надо, Егора подавай!
Чего греха таить: такая преданность тешила самолюбие, но всё же Егор обиделся на волчицу за дочку и, уходя, не сказал ей обычных ласковых слов. А дома получил нахлобучку от жены. Дочка, не успев открыть дверь, рассказала матери, как они гладили волчицу, и жена накинулась на Егора:
– Додумался: погладь, доченька, волчицу! А если бы укусила?
Егор, конечно, оправдывался, говорил жене, что зря она надумывает всякие страхи, но в душе ругал себя за лишнюю уверенность. И чего действительно сунулся? Собирался волчат дочке показать, а свёл всё на волчицу. А она волчица и есть, мало ли что ей в голову взбредёт…
Но эта самокритика не мешала Егору делать лишнее с точки зрения природы дело. Как там в природе – это их забота, рассуждал он, подразумевая под «их» неизвестно кого, а мы по-своему сделаем. Откуда у него появилось желание обустраивать ещё не появившихся волчат, Егор и сам не знал и удивлялся этому неожиданно возникшему чувству. Никогда такого не было. Вон Дымок: со щенка рос в конуре, и даже в голову не приходило что-то там сделать, кормил, и слава богу, а тут и постельку мягкую стелешь, и щелки затыкаешь.
Волчица наблюдала за стараниями Егора с терпеливым спокойствием, хотя Егор видел, что вся эта возня вокруг неё не очень ей по душе. Она и раньше редко вылезала из конуры, а теперь и вовсе целыми днями лежала, и только когда приходил Егор, выбиралась на божий свет. Она начала линять, клочья шерсти свисали с её боков, и Егор выщипывал их и почёсывал линялые места. Линька у кого хочешь вызывает зуд. Егор помнил как у самого чесалось лицо, когда сходила старая отмороженная кожа, и знал, что волчице приятны эти пощипывания и почёсывания. Она стояла смирно, как овца, и только смешно дрыгала задней ногой, как будто помогая Егору, когда он доходил до места, где у волчицы особенно чесалось.
В эти дни и случилось то, чего Егор никак не ожидал от волчицы и что затронуло в нём самые глубокие струны.
Волки линяют долго, чуть не весь апрель, и у Егора стало привычкой вычёсывать волчицу. Перед работой он обязательно приходил к ней, кормил, а потом чистил и охорашивал ей шерсть. Так было и в тот день с одной лишь разницей: поворачивая волчицу, как ему удобнее, Егор нечаянно коснулся её отвисших, тяжёлых от молока сосков. И сразу почувствовал, что она вся замерла от этого прикосновения. Напрягся и Егор, не представляя, как волчица отнесётся к его действию. Чесать-то чеши, да знай меру, возьмёт и цапнет, не посмотрит, что перед ней распинаются.
Но волчица не выказывала никаких неудовольствий, и тогда Егор, подталкиваемый неясным, но сильным чувством, осторожно погладил волчицу по соскам. Они были нежные и в то же время шершавые и щекотали ладонь. Волчица по-прежнему не выдавала своего настроения, и Егор уже смелее провёл рукой по её животу.
– А кто там у нас? Волчатки-маслятки? – ласково спросил он и тут же убрал руку, потому что волчица, неожиданно обернувшись, потянулась к Егору.
– Не буду, не буду, – успокоил он её, думая, что волчице надоели его чересчур вольные ухаживания, и она предупреждает его. Но вместо этого волчица ткнулась холодным носом Егору в ладонь и вдруг лизнула её.
Егор ожидал чего угодно, но только не этого. Волчья доверчивость так растрогала его, что он без всякой опаски обхватил руками шею волчицы и прижался лбом к её лбу.
– Ах ты моя хорошая, ах ты, моя милая! – приговаривал он и тёрся лбом о лоб волчицы, ощущая на нём прикрытую редкой шерстью вмятину от пули. Эту пулю выпустил он сам, потому что жаждал убить волчицу, а ещё раньше забрал у неё волчат, и хотя не убил их, это сделали за него другие, а он с чистым сердцем получил свои полторы тысячи. И вот волчица простила ему всё. Человек не простил бы, а дикий зверь простил. Ах ты, зверь, зверь! Ведь даже не знаешь, что всю душу перевернул. Или знаешь? Да кто ж тебя разберёт, всё молчишь да молчишь, только смотришь. Живи, милая, рожай. Что там завтра будет – никто не скажет, одно знай: в обиду тебя никому не дам.
Наверное, Егор ещё долго бы объяснялся с волчицей, но помешала жена. Когда она подошла – Егор и не заметил, почувствовал только, что волчица хочет освободиться от него. Он разжал руки, и волчица юркнула в конуру, и лишь тут Егор увидел жену. Она стояла возле заборчика и удивлённо смотрела на Егора.
– А ты и впрямь оборотень, Егор! О чём это с волчицей-то шепчешься?
– Оборотень, Маш, оборотень! – весело отозвался Егор. – Хочешь и тебя научу?
– Ладно уж болтать, иди лучше в дом, там тебя председатель дожидается.
– Что это он с утра пораньше?
– А разве я знаю? Велел позвать, а зачем, не сказал.
Председатель заходил к Егору, но обычно по выходным, а сегодня и работа ещё не началась, а он зачем-то дожидался. Может, в кузнице чего понадобилось?
Но Егор не угадал. Председатель, встретив его на крыльце и поздоровавшись, сказал:
– Ну, Егор дождался ты со своей волчицей. В районе откуда-то прознали про неё, вчера звонили. Спрашивают, кто разрешил держать волчицу в деревне.
– А им-то что! – сказал Егор возмущённо. – Тоже мне, нашли к чему прицепиться – волчица! Что она – по деревне бегает или укусила кого? На цепи же сидит.
– На цепи или не на цепи, не в этом дело. Не разрешается волков держать дома, запрещено. Я и сам не знал, этот, который звонил, сказал. Так что не доводи дело до скандала, Егор, отпускай волчицу.
– Да не могу я её отпустить, Степаныч! На сносях она.
– На каких ещё сносях? – удивился председатель.
– На обыкновенных, брюхата. Не сегодня-завтра волчат принесёт.
– Чудеса! – сказал председатель. – Сидит в конуре, и вдруг волчата. Это кто ж её огулял, кобель деревенский, что ли?
Теперь пришла очередь удивиться Егору.
– А ты будто ничего не знаешь!
– Да что знать-то?
Егор понял, что все слухи, связанные с ним и волчицей, обошли председателя стороной. Такое в деревне, где всё знают друг о дружке, могло случиться только с ним: председателю не до слухов, он на завалинке не рассиживается, с утра и до ночи по делам. Пришлось вводить его в подробности…
– Ну как её отпустить такую? Она и до леса-то не добежит – родит по дороге.
– Да, неловко выходит, – согласился председатель. – Хоть и волк, а жалко. Но что-то делать надо, Егор. Нельзя и дальше так оставлять.
– Так и не буду. Ощенится, и отпущу.
– А волчат куда?
– Тоже в лес. Снесу в старое логово, а там волчица сама разберётся.
Председатель усмехнулся.
– Ладно, что с тобой поделаешь. Позвонят ещё, как-нибудь отговорюсь, но ты волокиту не разводи. Некогда мне волчицами заниматься, Егор, посевная на носу.
Волчица родила ночью. Голые и слепые, они ничем не отличались от собачат, и, пересчитав их, Егор только развёл руками: волчица опять принесла пятерых. Как на счётах считает, засмеялся Егор. Он хотел накормить волчицу, но она даже не притронулась к еде. Зато взахлёб вылакала две миски воды.
– Устала, милая, – сказал Егор, – Ну полежи, полежи, потом накормлю.
Он посидел у конуры, наблюдая, как сосут волчата.
Вроде всё знал о волчьей жизни, а вот видеть, как кормят волчицы, не доводилось. Правда, ничего нового в этом не было. Точно так же сосали и щенки собак, и котята: растопырив коготки, теребили лапками материнский живот, подминали друг дружку и тоненько пищали, когда теряли сосок. Но смотреть всё равно было интересно: всё-таки волки!
– Как хочешь, Егор, а я за ними ходить не буду, – сказала жена. – Что мне теперь, разорваться?
– А чего за ними ходить, они до июня будут в конуре как миленькие. А там посмотрим.
Миленькие-то миленькие, однако Егор представлял, какие дела начнутся, когда волчата подрастут. Нести их в лес сейчас, как обещал председателю, Егор не решался: до логова надо шагать часа три, а волчата такие маленькие, что в мешке и не донесёшь, задохнутся. Но сложность заключалась даже не в этом. Волчат можно было положить в лукошко, там с ними ничего не станется, но вот волчица не даст их. А отбирать силой – значит снова ожесточать волчицу, чего Егор не согласился бы делать ни за какие деньги. Вот подрастут волчата, сказал он, начнут выходить из конуры, тогда и сделаем всё в лучшем виде. Пока в районе опять хватятся, воды много утечёт.
Через неделю волчата проглянули, а потом начали всё быстрее и быстрее обрастать шерстью, и с каждым днём в них всё сильнее проглядывало волчье обличье. Большеголовые, с острыми ушками, они теперь мало походили на собак, а наметившийся продолговатый разрез глаз выдавал их окончательно.
Чтобы не беспокоить волчицу, Егор даже не притрагивался к щенкам, хотя ему не терпелось узнать, кого в помёте больше – мальчиков или девочек. По опыту Егор знал, что раз на раз не приходится, в один год бывает больше девочек, но чаще всё-таки наоборот. Наверное оттого, что волков выживает меньше, чем волчиц. Как ни крути, а волк рискует чаще. Ему и за волчицу драться надо, и пищу добывать, и логово караулить, и уж тут, рано или поздно, а пропадёшь.
Дочка, узнав про волчат, каждый день просила Егора показать их, и Егор был не против, но жена протестовала.
– Да зачем ей эти волчата! У них, чай, блох не знаю сколько.
– Ну какие блохи, Маш? – говорил Егор. – Волчицу я вычёсывал, откуда им взяться? Пусть Катя посмотрит волчат, а?
– Боюсь я, Егор. Ненормальная твоя волчица. Мимо идёшь, а она так и зыркает.
Что правда, то правда. Егор давно заметил, что волчица недолюбливает жену. Но ведь и Маша тоже не жалует волчицу. Конечно, плохого ничего не делает, зла не неё не держит, но и ласкового слова не скажет. Ведь сколько они спорили насчёт волчицы! А она всё понимает, чует, что Маша в душе против неё настроена.
Но всё же Егор уговорил жену и как-то, собравшись кормить волчицу, взял с собой дочку.
Волчица издали увидела их и вылезла из конуры. Волчатам тоже хотелось посмотреть, что творилось вокруг, но они ещё боялись выползать наружу. Сгрудившись возле лаза, они с любопытством смотрели на Егора.
– Ну, покормим волка, Кать?
– Покормим, – ответила дочка, держась, однако, за Егора.
– А ты боишься его?
– Боюсь. Волки кусачие.
– Это кто же тебе сказал?
– Баушка Шура.
– А-а, – протянул Егор.
Бабушка Шура была матерью жены, она чаще другой бабушки сидела с внучкой, а укладывая её спать, частенько напевала вполголоса про серого волчка, который может прийти и схватить Катю за бочок, если она не будет спать. В детстве и Егора укладывали под эту песенку, и он помнил, как боялся волчка.
Егор наполнил миску, и волчица стала есть, а он присел рядом на корточки. Дочка по-прежнему держалась за Егора.
– Не бойся, маленькая, – успокоил он её. – Этот волк не кусачий. Да он и не волк, а волчица.
– Какая волчица? – спросила дочка.
– Обыкновенная. Которая мама волчат. Вон волчатки-то, видишь? А это их мамка.
В это время у лаза произошла какая-то свалка, и из неё вывалился волчонок. Оказавшись на земле, он прижался к ней, озираясь и принюхиваясь и не решаясь стронуться с места. Волчица, бросив еду, метнулась к волчонку, взяла его пастью поперёк тельца и скрылась в конуре. Повозившись там с минуту, вновь вылезла и принялась доедать оставшееся в миске.
Подождав, пока волчица насытится, Егор сказал дочке:
– Давай погладим волчицу?
Но дочка замотала головой, отказываясь.
– Не бойся, маленькая! Она хорошая, не укусит, – Егор протянул руку и погладил волчицу по голове. – Видишь? Иди, не бойся.
Волчица смотрела на дочку без всякого интереса и, когда та всё же решилась дотронуться до неё, даже не повернула головы.
«Смотри какая, и Катю не признаёт», – подумал Егор. Он надеялся, что волчица отнесётся к дочке ласковее, чем к жене, но вышло так же. Своим равнодушием волчица ясно показала, что и дочку она терпит только потому, что та имеет какое-то отношение к Егору, а иначе она не позволила бы гладить себя.
«Ну и стервоза всё-таки, – думал Егор, разглядывая волчицу так, словно видел её впервые. – И как тебя с таким характером волк терпел?! Дочка-то что тебе худого сделала? Могла бы и по-хорошему отнестись, ребёнок ведь. Куда там, даже и бровью не повела, мумия египетская!»
И от этого ещё удивительнее казалась Егору привязанность волчицы к нему, от которого она столько натерпелась. Верно: откачал два раза, но первый-то раз себя же и поправлял. А потом? С тем же намордником хотя бы. Ведь до крови дошло, ведь как солдат на вошь, на него глядела, а сейчас никого и на дух не надо, Егора подавай!
Чего греха таить: такая преданность тешила самолюбие, но всё же Егор обиделся на волчицу за дочку и, уходя, не сказал ей обычных ласковых слов. А дома получил нахлобучку от жены. Дочка, не успев открыть дверь, рассказала матери, как они гладили волчицу, и жена накинулась на Егора:
– Додумался: погладь, доченька, волчицу! А если бы укусила?
Егор, конечно, оправдывался, говорил жене, что зря она надумывает всякие страхи, но в душе ругал себя за лишнюю уверенность. И чего действительно сунулся? Собирался волчат дочке показать, а свёл всё на волчицу. А она волчица и есть, мало ли что ей в голову взбредёт…
Глава 6
Но взбрело не волчице. В том, что вскорости навалилось как снежный ком, она была лишь невольной соучастницей, хотя весь сыр-бор и разгорелся вокруг неё. А поджёг этот бор тот, о ком Егор и думать уже перестал.
Волчатам перевалило на второй месяц, от молока они пока не отказывались, но в то же время ели всё, что Егор приносил волчице. И особенно любили кости. Их они и глодали, кости были игрушками, из-за них волчата устраивали такие стычки, что хоть разнимай.
С костей-то всё и началось.
Кому как не Егору было знать, чем он кормит волчицу, каким мясом и какими костями. Всё у него было на учёте, всё распределено, а потому внезапная находка привела его в полное замешательство. Убирая однажды у конуры, Егор наткнулся на кость, которая попала сюда явно со стороны. В погребе у Егора оставались лишь коровьи мослы, принесённые Гошкой, а на траве валялась самая настоящая баранья лопатка, причём не завалящая, не недельная, а сахарно-белая, как будто барана зарезали только вчера.
Первой мыслью было, что это опять Петькины козни, но и волчица, и волчата были живы и невредимы, и, стало быть, Петька тут ни при чём. Но ведь кто-то принёс кость, не могла же она с неба свалиться!
Ясно, что не могла, и нечего тут ломать голову: кость принёс волк. Значит, как ни пугал он его, а волк не испугался и всё это время был в курсе всех дел. Пока волчата были грудными, таился, а теперь пришёл срок кормить детишек мясом. Вот он и начал.
Егор плюнул с досады и злости. Спокойной жизни пришёл конец. Волк действует не по злу, а по природе, выводку нужно мясо, и весь тут сказ. И незачем гоняться по лесу за каким-нибудь зайцем, когда под боком деревенское стадо. Бери любую овцу, ешь сам и неси волчатам.
– Лучше не придумали! – сказал Егор волчице, безмятежно наблюдавшей за ним. – Ну и что теперь? Брать ружьё и картечью по твоему хахалю?
Забросив кость подальше, Егор ушёл к сараю и сел там на дрова. Ну как быть в самом деле, как отвадить волка? Про ружьё хоть и сказал, да от него сейчас никакого проку. Трудно не застрелить волка – трудно увидеть, выследить. Была б зима, какой разговор, а когда нет следов, тут и пушка не поможет. Караулить? Тоже пальцем в небо. Ты его с одной стороны ждёшь, а он с другой нагрянет. А то и вовсе не придёт, учует.
Егор прикинул, когда мог прибежать волк. Вчера никакой кости не было, увидел бы сразу, значит, волк был сегодня. Стадо выгоняют рано, зарезал ярку, и никаких тебе хлопот. А мог и днём заскочить, на огороде до вечера никого – заходи и делай что хочешь… Где, паразит, зарезал – здесь или в каком другом месте? Если здесь, вечером всё выяснится, когда стадо пригонят.
Волчатам перевалило на второй месяц, от молока они пока не отказывались, но в то же время ели всё, что Егор приносил волчице. И особенно любили кости. Их они и глодали, кости были игрушками, из-за них волчата устраивали такие стычки, что хоть разнимай.
С костей-то всё и началось.
Кому как не Егору было знать, чем он кормит волчицу, каким мясом и какими костями. Всё у него было на учёте, всё распределено, а потому внезапная находка привела его в полное замешательство. Убирая однажды у конуры, Егор наткнулся на кость, которая попала сюда явно со стороны. В погребе у Егора оставались лишь коровьи мослы, принесённые Гошкой, а на траве валялась самая настоящая баранья лопатка, причём не завалящая, не недельная, а сахарно-белая, как будто барана зарезали только вчера.
Первой мыслью было, что это опять Петькины козни, но и волчица, и волчата были живы и невредимы, и, стало быть, Петька тут ни при чём. Но ведь кто-то принёс кость, не могла же она с неба свалиться!
Ясно, что не могла, и нечего тут ломать голову: кость принёс волк. Значит, как ни пугал он его, а волк не испугался и всё это время был в курсе всех дел. Пока волчата были грудными, таился, а теперь пришёл срок кормить детишек мясом. Вот он и начал.
Егор плюнул с досады и злости. Спокойной жизни пришёл конец. Волк действует не по злу, а по природе, выводку нужно мясо, и весь тут сказ. И незачем гоняться по лесу за каким-нибудь зайцем, когда под боком деревенское стадо. Бери любую овцу, ешь сам и неси волчатам.
– Лучше не придумали! – сказал Егор волчице, безмятежно наблюдавшей за ним. – Ну и что теперь? Брать ружьё и картечью по твоему хахалю?
Забросив кость подальше, Егор ушёл к сараю и сел там на дрова. Ну как быть в самом деле, как отвадить волка? Про ружьё хоть и сказал, да от него сейчас никакого проку. Трудно не застрелить волка – трудно увидеть, выследить. Была б зима, какой разговор, а когда нет следов, тут и пушка не поможет. Караулить? Тоже пальцем в небо. Ты его с одной стороны ждёшь, а он с другой нагрянет. А то и вовсе не придёт, учует.
Егор прикинул, когда мог прибежать волк. Вчера никакой кости не было, увидел бы сразу, значит, волк был сегодня. Стадо выгоняют рано, зарезал ярку, и никаких тебе хлопот. А мог и днём заскочить, на огороде до вечера никого – заходи и делай что хочешь… Где, паразит, зарезал – здесь или в каком другом месте? Если здесь, вечером всё выяснится, когда стадо пригонят.