Страница:
Начинается покаяние с того, что человек сознает свою греховность, начинает видеть свой грех. Об этом приходится говорить потому, что среди современных прихожан это бывает не часто. Очень часто толпа исповедников громко кричит: «Грешны, батюшка, грешны! Грешны, батюшка, во всем», — но при этом совершенно не могут сказать, в чем именно они грешны. Подходит бабушка и сколько ты ее не допрашивай: «В чем ты все-таки грешна «Она вам не скажет. У нее даже есть некоторое общее сознание своей виновности. «Да, я грешная, грешная», — но чем грешна, она не знает. Общее сознание своей греховности хорошо, но недостаточно. Нужно, чтобы человек знал свой грех. Есть в 50 псалме такие слова:
Многие из вас читали книгу «Отец Арсений» и, наверное, помните, как там о. Арсению пришлось принимать исповедь страшного убийцы, и он не смог отпустить ему грехи. Убийца умирал от рака в лагере и позвал его, чтобы покаяться перед смертью. И о. Арсений долгое время сидел у него на кровати и слушал его исповедь: страшный рассказ о тех преступлениях, которые он совершил за свою долгую жизнь. Рассказывал он подробно, как он кого убил, как он еще что-то сделал, и как его мучили потом образы убитых им людей. Все это рассказывал, но он не имел покаяния, т. е. не было сокрушения сердечного. Он себя даже не оправдывал. Он знал, что он преступник, но он не мог об этом плакать, он не мог сокрушаться.
Это сокрушение не так то просто дается человеку, когда он много согрешил, и это есть некоторый признак духовной смерти. Сатана и ангелы его тоже знают свои преступления, но они не каются в них. Дар покаяния — это дар особенный, дар Божий, благодатный и о нем нужно всегда просить Бога. Именно в ответ на молитву нашу, на нашу просьбу мы можем получить этот дар покаяния. Таким образом, второе условие есть сокрушение сердечное, т. е. сокрушение о содеянном. Но, к сожалению, и это тоже не все, потому что бывает и так, человек приходит и плачет о том, что он сделал. И горько плачет. Но как только ты его спросишь: «Обещай, что ты не будешь больше так делать», то он молчит. Или приходит женщина и плачет, что она сделала аборт и просит ее простить. А когда ты говоришь: «Обещай, что ты больше никогда не будешь делать». Она говорит: «А что же я, сколько же я должна рожать детей?» Т. е. она понимает, что это грех, что это преступление, но она уже заранее решилась это преступление делать и дальше и каждый раз получать отпущение грехов. Так она и говорит: «Я уже сделала четыре аборта, но я ходила молитву брала, я каялась в этом, и вот я сделала пятый, даже еще могу и шестой и так далее. Я каждый раз буду каяться и плакать об этом». Но буду убивать своих детей по-прежнему.
Такая удивительная извращенная философия. Она оказывается, чрезвычайно свойственна падшему человеку, так что можно и знать свой грех и сокрушаться о нем, и мучиться им можно, но это еще не покаяние. Покаяние будет только тогда, когда человек будет иметь твердую решимость измениться и больше так не грешить. Некоторые говорят на исповеди, когда говоришь: «Обещай, что ты больше не будешь так грешить», — они говорят: «Батюшка, а ведь клятвы давать запрещено в Евангелии. Почему это вы требуете, а как я могу обещать, а вдруг я нарушу обещание». Да, что-то в этом есть такое, будто бы и правильное, но, тем не менее, каждый раз, когда совершают таинство, мы требуем обещания. Когда совершается Таинство крещения, крещаемый дает крещальные обеты, т. е. присягу, обещания. Когда совершается Таинство брака, то же самое происходит. Священник спрашивает: «Не обещался ли ты иной невесте, или иному жениху, и будешь ли ты, или обещаешь ли ты теперь быть верным браку своему и Церкви?» При Таинстве рукоположения требуется ставленническая присяга, когда ставленник дает присягу-обещание. Также и в Таинстве покаяния после того, как священник прочитает разрешительную молитву, он говорит: «Поцелуйте Крест и Евангелие». Зачем целовать Крест и Евангелие? Что это значит?
Если вы читали когда-нибудь или слышали летопись, какие-то документы исторические, скажем русские, то там очень часто встречаются слова, что вот такой-то боярин целовал крест царю на том-то и том-то. Свидетельские показания все давались перед Крестом и Евангелием. Т. е. целование Креста и Евангелия — это как раз обещание верности, т. е. я обещаю и вот целую Крест и Евангелие в подтверждение того, что для меня это свято, что я перед Крестом обещаю. Перед образом распятого Спасителя обещаю прекратить так грешить. Вот что значит целование Креста и Евангелия. Это существенная часть Таинства покаяния. И только тогда, когда человек имеет твердую решимость измениться и больше не грешить так, тогда только можно считать, что он кается. Здесь требуются опять-таки некоторые разъяснения. В каких случаях мы можем требовать такой клятвы? В тех случаях, когда мы хотим совершить Таинство покаяния. Когда придет человек и скажет: «Я опять раздражался, опять унывал или какие-то мне помыслы пришли нехорошие» или еще что-нибудь такое. Можно ли требовать, чтобы он обещал, что помыслы больше не придут? Или, что никогда больше не раздражишься и слова резкого никому больше не скажешь. А можно ли это обещать? Ведь это часто бывает уже даже невольно, не контролируется как бы. Тут можно обещать, что постараешься изо всех сил бороться с этими страстями, со своими недостатками, работать над собой. Но не делать аборты, можно обещать, можно обещать не убивать никого, не воровать. Это можно обещать, т. е. те грехи смертные, которые разделяют нас с Церковью, которые выводят нас из церковной ограды, они требуют существенного покаяния, уврачевываются только Таинством покаяния. И здесь, конечно, необходимо обещание, что больше никогда такое не повторится. Не буду никогда отрекаться от Христа, не буду никогда колдовать, прибегать к колдовству, не буду никогда впадать в какой-то безумный гнев, или бить, скажем, своих ближних, или страшным образом хамить родителям своим и т. д. Это все можно обещать, что этого никогда не будет. Если человек этого обещать не может, тогда он не готов к покаянию, тогда он, значит, не может быть допущен к Таинству покаяния и к причастию.
Вот такое понимание, что такое покаяние, каким оно должно быть, нам всем необходимо, и мы должны уметь объяснить это тем, кто приходит в Церковь. Это, как раз, задача катехизатора — объяснять, что такое покаяние, что такое венчание, что такое крещение. Но возникает и другой вопрос. Ясно, что требуется от кающегося, а что требуется от духовника? Есть ли вообще такой вопрос или нет? Может быть, есть священник — и слава Богу, и ничего от него, вроде, так и не требуется? История показывает, что во все периоды истории Церкви стоял вопрос о духовничестве, о пастырстве и Церковь всегда старалась эту проблему (очень трудную) как-то решать. И проблема эта сейчас, в наше время, встает не менее, а более остро, чем когда-либо. Каким должно быть пастырство, духовничество, что требуется от духовника, и нужно ли нам с вами это знать? Ведь не все мы собираемся быть пастырями и духовниками.
Хотя у пастырей будущих будет предмет, называемый пастырское богословие, но, тем не менее, вот о том, каким должен быть пастырь и духовник нужно знать всем. Почему это нужно знать? А потому, что очень вредит нашей Церкви непонимание того, что такое священническое служение, чрезвычайно вредит. И если бы мы с вами знали, каким должен быть священник и хотели бы, чтобы наши священники были бы вот такими, настоящими, так сказать, тогда они бы и были такими. Знаете, есть поговорка, что каждый народ достоин своего правителя. Так вот и каждая паства достойна своего пастыря. Если у паствы будут более высокие требования к духовной жизни, то и пастыри будут другие. Тогда эта паства родит этих пастырей из себя. Поэтому обязательно нужно нам всем знать, каким должен быть духовник и что требуется от пастыря. Вот мы с вами говорили о том, как в истории по-разному решался вопрос о духовничестве. Было время, когда наиболее опытных священников ставили духовниками. Было время, когда духовниками были монахи, в основном. Было время, когда покаяние монашеское понималось как откровение помыслов своему старцу. Т. е. у монахов такого Таинства не было, но было другое понимание покаяния не как Таинства, а как старческого руководства. Потом, а истории эти два понимания покаяния смешивались, потому что в пустыню пришли священники, монахов стали рукополагать, т. е. они смогли совершать Таинство. В монастырь пришли миряне, а монастыри приближались к городам, или города устраивались вокруг монастырей. Таким образом, монашеская жизнь начинала влиять на жизнь мира христианского, и, соответственно этому, миряне хотели постоянного какого-то духовного руководства. Они тоже стремились открывать свою душу опытным пастырям, и быть ими руководимыми. Таким образом, в сознании православного народа часто смешивалось два понимания покаяния: понимание покаяния как Таинства, которое воссоединяет с Церковью отпадших, и понимание покаяния как некоего образа жизни, некоей иконы духовного возрастания. Конечно, на самом деле желательно, чтобы Таинство покаяния нужно было бы совершать как можно реже, чтобы не было у нас отпадших, чтобы не были наши духовные чада и прихожане такими немощными, что их нужно было бы каждую неделю или каждый месяц воссоединять с Церковью. А они каждый месяц будут отпадать от Церкви, от общения с Богом. Конечно, ясно совершенно, что каждому человеку, который желает жить духовной жизнью, необходимо духовное руководство, т. е. необходимо общение с духовником, с пастырем, как говорят теперь, с духовным отцом, т. е. нужно, чтобы у каждого была возможность побеседовать, открыть свою душу, независимо от того, есть ли тяжкие грехи. Хоть человек и не согрешил, но какие-то искушения мучают его. Может быть, ему не под силу что-то, может быть, есть какие-то вопросы о том, как устроить свою жизнь. Нужно, чтобы он мог побеседовать. И из среды активных христиан, тех, кто желает жить духовной жизнью, возникает требование к духовнику, чтобы была такая возможность духовного руководства, как бы по образу монастырскому. И сами духовные чада начинают своих духовников представлять в образе таких духовников монастырских, наделять их монастырскими полномочиями. На Руси в последнее время возник институт старчества, появился некий образ старца, уже не такой, который известен нам с древности. Это не просто человек, который принимает помыслы у своего ученика. Старец русский, скажем XVIII-XIX вв., — это особенный святой, святой, достигший совершенства. Святой, который чрез очень трудный подвиг, пройденный им в течение жизни, получил дар знания воли Божией и возвещения воли Божией. К такому старцу можно идти, чтобы от него услышать волю Божью. Такой старец обладает очень часто даром прозорливости, ясновидения. Он часто говорит волю Божию тебе, еще даже не услышав твоего вопроса. Он часто знает, какой грех в твоей душе, еще даже не увидев тебя. Такое представление о старчестве, конечно, поразило душу христианина, и всем необходимо, конечно, увидеть такого старца. Каждый человек, кто хочет жить духовной жизнью, конечно, стремится увидеть такого старца — преподобного Серафима или, предположим, Амвросия, или какого-то иного старца, у которого получит благословение на тот или иной жизненный путь. Получит благословение в монастырь или на брак или на выбор какой-то специальности, на священство и т. д.
Русское старчество — это наш особый поздний чин святости. И эти старцы очень скоро стали служить не только монастырю, не только монахам, а стали служить миру, открывали двери для всех. Их даже частенько выселяли из монастыря, как, скажем, преподобный Амвросий — он учил уже не в монастыре, а в скиту, для того, чтобы толпы мирян, которые приезжали к нему, не мешали жить монастырю монашеской жизнью, чтобы они не наводняли монастырь.
И вот, естественное желание узнать волю Божию, узнать правильно свой путь — оно как бы побуждает часть пасомых требовать от своего духовника, чтобы он тоже вот так же усилился бы, поднатужился бы и сказал бы что-нибудь такое очень ценное и хорошее. И ответил бы на все их вопросы в жизни. И вот мы видим, как в миру, в церквах есть прихожане, которые ждут от батюшки, что батюшка скажет как надо, вот так или сяк. И в ответ на это желание прихожан, искреннее желание, и желание, в общем, хорошее, конечно, Господь посылает старцев и в миру. Вы знаете, что были такие старцы, как о. Алексей Мечев, например, на Маросейке в начале века. Был о. Владимир Богданов, тоже замечательный старец, о. Валентин Амфитеатров, о. Иоанн Кронштадтский и т. д. Т. е. это были старцы в миру, которые не были даже монахами, но получили такой дар старчества, дар ведения воли Божией. Это еще более подвигло мирян искать у духовников, требовать от духовников таких старческих даров. И частенько теперь возникает проблема — кто же такой духовник, каким он может быть, и каким он должен быть, и как к нему нужно относиться. Вот эта проблема, для нас важная, и должна быть, как мне кажется, последней темой в беседе о покаянии. Что такое пастырь?
Пастырство — это ношение на себе образа Христа; каждый пастырь получает этот образ. Он совершает свое служение по образу Первопастыря, Господа Иисуса Христа. Как пастырь он перед овцами должен ходить, должен вести их за собой и показывать им пример. Насильно воспитывать своих духовных чад пастырь не может. Он не может ими властвовать, как, скажем, отец властвует над своими детьми, пока они малолетние. У нас, у пастырей нет такой власти. Пастырь властвует только над теми, кто себя добровольно предал в его власть. Поэтому он должен, прежде всего, воспитывать примером, примером своей жизни, сам идти по этому пути. Он должен быть молитвенным, должен быть духовным, должен быть тружеником на ниве Христовой. Должен иметь чистое сердце. Есть страсти, которые совершенно несовместимы с пастырством. В общем-то, конечно, все страсти несовместимы, если они в сильной степени владеют человеком. Не может быть пастырь гордецом, это ясно, что он должен быть смиренным и кротким. Не может он быть сребролюбцем, не может он быть блудником, не может быть вором, не может быть убийцей — это все ясно. Например, ясно, что он не может быть гневливым. Когда пастырь впадает в страшный гнев, то он будет губить своих пасомых. Он не может быть унылым. Если пастырь унывает, то он может повергнуть своих чад в уныние, а может они просто за ним не пойдут, потому как видно, что это гибель. Он не может отчаиваться. Он должен иметь веру, должен быть вдохновленным, радостным, светлым.
Это все очевидно, тут ничего нового не скажешь. Но даже если пастырь имеет такое доброе устроение и добрые устремления, это еще не значит, что он может быть духовником. Он может, конечно, совершить Таинство покаяния. Что это значит? Он может помолиться, принять исповедь и прочитать разрешительную молитву. Это он может сделать, как он может совершать и все другие таинства, благословенные священнику, кроме таинства рукоположения. Но может ли он быть духовным руководителем? Может ли он быть духовником или духовным отцом? Вот вопрос. Если он молод, то молодость — это несомненное препятствие для такого служения. Просто трудно молодому человеку довериться, не чувствуется в нем опыта, не чувствуется еще в нем знания жизни. Если даже он очень хороший, может быть, можно ему даже поисповедоваться — в этом смысле ему довериться можно. Может ли он быть пастырем, т. е. руководить в духовном возрастании, если сам только встал на путь духовного служения, духовного делания. Когда в древности Церковь решала эти вопросы, на служение духовническое благословлялись только пожилые, опытные священники. Молодые священники не могли быть духовниками.
Может ли монах быть таким пастырем? Сейчас очень часто бытует мнение, что уж если очень плохо, так сказать, человеку, если он совсем запутался, то нужно ехать в монастырь. Приезжает он в монастырь, идет на исповедь, думает, что там какие-то старцы исповедуют. А там стоят молодые монахи и исповедуют целыми ночами. У них еще силы есть, они могут стоять очень долго и исповедуют подробно. Допрашивают очень строго по всем грехам. Оттуда потом вереницами едут бедные грешники с разными епитимьями, которые на них молодые иеромонахи наложили. И очень часто опять приезжают на свои приходы и к своему батюшке приходят, и говорят: «Батюшка, я не могу по 50 поклонов класть, у меня же инфаркт будет». Но молодому иеромонаху это не понятно. Он не понимает, что 50 поклонов он может положить, а человек пожилой не может. Или какие-то другие такие епитимьи, совершенно недоступные для мирян, налагают, не зная семейной жизни, не зная, какие проблемы в миру сейчас. Например, приезжает какая-нибудь женщина и начинает такому молодому монаху рассказывать о своих семейных проблемах. Но он же специально ушел от этих семейных проблем в монастырь, принял монашество. Он не знает этих проблем, он в этом ничего не понимает. Получается, конечно, неправильно. Раньше молодых монахов ни в коем случае не допускали к исповеди, это было просто запрещено. Не только потому, что они неспособны исповедовать мирян, но еще потому, что это для них очень вредно. Им и не нужно слышать всех этих мирских грехов. Они же специально ушли от этого в монастырь. Они специально оставили мир, чтобы не знать этих искушений. И вдруг приезжают к ним и из мира всю эту нечистоту приносят. Значит, этим самым нарушится весь чин монашеской жизни. Поэтому, если в монастыре и принимали мирян, то принимали уже умудренные старцы, уже как бы защищенные от искушений духовной жизнью благодатью Божией, т. е. уже достигшие высокого уровня, имеющие если не житейский опыт, то имеющие духовное знание, духовное ведение, духовное зрение, которое больше опыта. И до тех пор, пока монах не достигал вот такого уровня духовности, его не ставили исповедывать мирян. Теперь, к сожалению, допускают. Почему? А потому что сейчас монастырей мало, в монастырях сейчас множество разных послушаний. Очень часто сейчас ставят на исповедь тех, кто помоложе, у кого сил побольше, забывая о том, что это недопустимо. Результат очень плачевный и для этих монахов, и для тех, кто у них исповедуется. Похожая ситуация, конечно, и в миру. Молодые священники на приходах оказываются в том же положении, хотя немного все-таки легче, потому что они живут все-таки среди мирян. Они сами женаты, у них самих есть семьи, т. е. им легче понять мирские проблемы. Так что их положение может быть немножечко полегче в этом смысле. Но все равно требуется опыт, уровень духовной жизни, который приобретается только с годами. Поэтому положение духовника, положение священника очень и очень тяжелое. Это вообще служение самое трудное из всех священнических служений. Нет ничего более трудного, чем исповедь, чем пастырское душепопечение. Чрезвычайно опасно для священника, особенно молодого, и вообще для священника любого забыть о том, кто он такой. Забыть свою немощь, забыть свое недостоинство, забыть свою греховность и возомнить о себе, что вот поскольку ему дана власть вязать и решить, то он сейчас начнет расправляться, командовать, накладывать епитимьи направо и налево и, так сказать, вязать и решить во всю ивановскую. Вот это очень страшно и для пасомых, и для него самого. Отсюда возникает страшная гордыня и такой священник не только принесет массу вреда, но и сам может погибнуть. Благодать Божия отпадет от него. Тем не менее, такое искушение сейчас как раз очень часто встречается, потому что нет порядка в нашей церковной жизни. Наша духовная жизнь дезорганизована. И вот очень много появляется молодых священников, которые смотрят на приходящих вот таким образом: «Ну вот иди, я сейчас тебе запрещу! Или дам тебе всякие страшные епитимьи». Есть даже удивительная наивность, такая даже не безобидная наивность. Вот многие монахи в монастырях, или даже духовники в миру считают, что, как только пришел к нему человек грешный, то можно сразу же наложить на него епитимью и отпустить его с этой епитимьей и все, и ни о чем не беспокоиться. Они не понимают, что дать епитимью имеет право только духовник этого человека. Нельзя давать епитимью первому встречному. Епитимья есть некоторое воспитующее наказание. Ты обязан проследить, как эта епитимья действует, как она работает, как он может ее исполнить. В какое-то время, может быть, ты ее должен ослабить, в какое-то время, может быть, отменить, снять ее. За эту епитимью ты должен будешь отвечать перед Богом тоже, — не только этот пасомый будет отвечать. А священник очень часто ведет себя как некий маг, такой повелитель, так сказать, распорядитель душ. Он наложил епитимью и все, — теперь ты можешь отправиться куда угодно и знать, что вот такой-то батюшка, отец такой-то, наложил епитимью и все, никто снять ее не может.
В наше время к епитимьям нельзя относиться так, как относились раньше. Нужно помнить, что епитимья всегда должна быть согласована с условиями жизни, с условиями времени. Никогда епитимья не может быть дана в отрыве от этих условий. Если раньше можно было назначить каких-нибудь припадающих или там купностоящих, то сейчас это невозможно. Раньше двери храма были закрыты, а сейчас они открыты для всех. Теперь к нам в храм люди приходят не крещеные вообще, иноверцы, инославные. Т. е. у нас условия храма совершенно другие теперь, чем были раньше. Поэтому мы не можем в притвор послать припадающих на мороз. Точно также не можем мы потребовать, чтобы люди совершали строгие посты, когда вообще продуктов нет, когда неизвестно, какой обед приготовить, как свою семью накормить. Невозможно также требовать, чтобы люди клали поклоны, когда они живут, скажем, в одной комнате с неверующими. Какие же поклоны, когда муж тут неверующий и приходит в ярость от того, что вообще в храм ходишь. Какие же тут поклоны делать при нем, когда правило-то прочитать при нем и то страшно. И так далее. Всякая епитимья должна принести пользу. Она должна быть для человека как бы помощницей в его духовной жизни. Она должна восприниматься человеком не как казнь, а с радостью, как доброе лекарство, которое поможет ему: каждый день он исполняет и чувствует себя лучше. И она, эта епитимья, помогает ему. И так и бывает, когда скажешь человеку: «Вот, почитай такую-то книгу или канон такой-то, или Евангелие». И он приходит и говорит: «Батюшка, вот я читаю и чувствую, что мне лучше». Значит, эта епитимья правильно дана, значит, она помогает. А когда он приходит и говорит: «Знаете, я не могу такую епитимью исполнять», значит, что неразумный священник наложил ее, священник, который не понимает, о чем идет речь.
Но и вообще с епитимьями сейчас трудно. Например, отлучать ли сейчас от причастия, как раньше это полагалось? Я говорил вам, — на много лет отлучали от причастия за тяжелые грехи. Можно ли сейчас это делать? Нужно помнить, что эта дисциплина покаянная тогда возникла, когда общество стало христианским, когда отлучение от причастия было, так сказать, для всех очевидным ограничением. Это было отступление от нормы, т. е. с отлучением от причастия человек обязательно чувствовал себя ограниченным в жизни среди других людей. Сейчас, когда мы живем в мире безблагодатном, когда подавляющее большинство окружающих нас людей о причастии даже не подозревают ничего, не знают, и знать не хотят, такое ограничение — оно ничего не принесет. Когда приходит какой-то человек, впадший в блудные грехи, а ему говорят: «Ты пять лет не причащайся», — ну, он уйдет и будет то же самое делать, что он делал, и все. Чего ты этим достигнешь? Какое это воспитание? Это просто значит оттолкнуть человека.
«И грех мой предо мною есть выну»— да грех мой всегда предо мною, я всегда вижу свой грех. Необходимо знать свой грех точно. Чем ты погрешил, чем ты грешен? Это, конечно, первое условие. Но очень часто бывает так, что человек знает свой грех, и даже о нем говорит, но не имеет сокрушения сердечного. Приходится иногда на исповеди слышать ужасные грехи, самые страшные преступления. Такие преступления, от которых просто стынет кровь в жилах. И далеко не всегда эти преступники имеют сокрушение сердечное. Приходит человек и говорит, что он убийца, или еще что-нибудь, и совершенно при этом не может покаяться, не может сокрушаться об этом.
Многие из вас читали книгу «Отец Арсений» и, наверное, помните, как там о. Арсению пришлось принимать исповедь страшного убийцы, и он не смог отпустить ему грехи. Убийца умирал от рака в лагере и позвал его, чтобы покаяться перед смертью. И о. Арсений долгое время сидел у него на кровати и слушал его исповедь: страшный рассказ о тех преступлениях, которые он совершил за свою долгую жизнь. Рассказывал он подробно, как он кого убил, как он еще что-то сделал, и как его мучили потом образы убитых им людей. Все это рассказывал, но он не имел покаяния, т. е. не было сокрушения сердечного. Он себя даже не оправдывал. Он знал, что он преступник, но он не мог об этом плакать, он не мог сокрушаться.
Это сокрушение не так то просто дается человеку, когда он много согрешил, и это есть некоторый признак духовной смерти. Сатана и ангелы его тоже знают свои преступления, но они не каются в них. Дар покаяния — это дар особенный, дар Божий, благодатный и о нем нужно всегда просить Бога. Именно в ответ на молитву нашу, на нашу просьбу мы можем получить этот дар покаяния. Таким образом, второе условие есть сокрушение сердечное, т. е. сокрушение о содеянном. Но, к сожалению, и это тоже не все, потому что бывает и так, человек приходит и плачет о том, что он сделал. И горько плачет. Но как только ты его спросишь: «Обещай, что ты не будешь больше так делать», то он молчит. Или приходит женщина и плачет, что она сделала аборт и просит ее простить. А когда ты говоришь: «Обещай, что ты больше никогда не будешь делать». Она говорит: «А что же я, сколько же я должна рожать детей?» Т. е. она понимает, что это грех, что это преступление, но она уже заранее решилась это преступление делать и дальше и каждый раз получать отпущение грехов. Так она и говорит: «Я уже сделала четыре аборта, но я ходила молитву брала, я каялась в этом, и вот я сделала пятый, даже еще могу и шестой и так далее. Я каждый раз буду каяться и плакать об этом». Но буду убивать своих детей по-прежнему.
Такая удивительная извращенная философия. Она оказывается, чрезвычайно свойственна падшему человеку, так что можно и знать свой грех и сокрушаться о нем, и мучиться им можно, но это еще не покаяние. Покаяние будет только тогда, когда человек будет иметь твердую решимость измениться и больше так не грешить. Некоторые говорят на исповеди, когда говоришь: «Обещай, что ты больше не будешь так грешить», — они говорят: «Батюшка, а ведь клятвы давать запрещено в Евангелии. Почему это вы требуете, а как я могу обещать, а вдруг я нарушу обещание». Да, что-то в этом есть такое, будто бы и правильное, но, тем не менее, каждый раз, когда совершают таинство, мы требуем обещания. Когда совершается Таинство крещения, крещаемый дает крещальные обеты, т. е. присягу, обещания. Когда совершается Таинство брака, то же самое происходит. Священник спрашивает: «Не обещался ли ты иной невесте, или иному жениху, и будешь ли ты, или обещаешь ли ты теперь быть верным браку своему и Церкви?» При Таинстве рукоположения требуется ставленническая присяга, когда ставленник дает присягу-обещание. Также и в Таинстве покаяния после того, как священник прочитает разрешительную молитву, он говорит: «Поцелуйте Крест и Евангелие». Зачем целовать Крест и Евангелие? Что это значит?
Если вы читали когда-нибудь или слышали летопись, какие-то документы исторические, скажем русские, то там очень часто встречаются слова, что вот такой-то боярин целовал крест царю на том-то и том-то. Свидетельские показания все давались перед Крестом и Евангелием. Т. е. целование Креста и Евангелия — это как раз обещание верности, т. е. я обещаю и вот целую Крест и Евангелие в подтверждение того, что для меня это свято, что я перед Крестом обещаю. Перед образом распятого Спасителя обещаю прекратить так грешить. Вот что значит целование Креста и Евангелия. Это существенная часть Таинства покаяния. И только тогда, когда человек имеет твердую решимость измениться и больше не грешить так, тогда только можно считать, что он кается. Здесь требуются опять-таки некоторые разъяснения. В каких случаях мы можем требовать такой клятвы? В тех случаях, когда мы хотим совершить Таинство покаяния. Когда придет человек и скажет: «Я опять раздражался, опять унывал или какие-то мне помыслы пришли нехорошие» или еще что-нибудь такое. Можно ли требовать, чтобы он обещал, что помыслы больше не придут? Или, что никогда больше не раздражишься и слова резкого никому больше не скажешь. А можно ли это обещать? Ведь это часто бывает уже даже невольно, не контролируется как бы. Тут можно обещать, что постараешься изо всех сил бороться с этими страстями, со своими недостатками, работать над собой. Но не делать аборты, можно обещать, можно обещать не убивать никого, не воровать. Это можно обещать, т. е. те грехи смертные, которые разделяют нас с Церковью, которые выводят нас из церковной ограды, они требуют существенного покаяния, уврачевываются только Таинством покаяния. И здесь, конечно, необходимо обещание, что больше никогда такое не повторится. Не буду никогда отрекаться от Христа, не буду никогда колдовать, прибегать к колдовству, не буду никогда впадать в какой-то безумный гнев, или бить, скажем, своих ближних, или страшным образом хамить родителям своим и т. д. Это все можно обещать, что этого никогда не будет. Если человек этого обещать не может, тогда он не готов к покаянию, тогда он, значит, не может быть допущен к Таинству покаяния и к причастию.
Вот такое понимание, что такое покаяние, каким оно должно быть, нам всем необходимо, и мы должны уметь объяснить это тем, кто приходит в Церковь. Это, как раз, задача катехизатора — объяснять, что такое покаяние, что такое венчание, что такое крещение. Но возникает и другой вопрос. Ясно, что требуется от кающегося, а что требуется от духовника? Есть ли вообще такой вопрос или нет? Может быть, есть священник — и слава Богу, и ничего от него, вроде, так и не требуется? История показывает, что во все периоды истории Церкви стоял вопрос о духовничестве, о пастырстве и Церковь всегда старалась эту проблему (очень трудную) как-то решать. И проблема эта сейчас, в наше время, встает не менее, а более остро, чем когда-либо. Каким должно быть пастырство, духовничество, что требуется от духовника, и нужно ли нам с вами это знать? Ведь не все мы собираемся быть пастырями и духовниками.
Хотя у пастырей будущих будет предмет, называемый пастырское богословие, но, тем не менее, вот о том, каким должен быть пастырь и духовник нужно знать всем. Почему это нужно знать? А потому, что очень вредит нашей Церкви непонимание того, что такое священническое служение, чрезвычайно вредит. И если бы мы с вами знали, каким должен быть священник и хотели бы, чтобы наши священники были бы вот такими, настоящими, так сказать, тогда они бы и были такими. Знаете, есть поговорка, что каждый народ достоин своего правителя. Так вот и каждая паства достойна своего пастыря. Если у паствы будут более высокие требования к духовной жизни, то и пастыри будут другие. Тогда эта паства родит этих пастырей из себя. Поэтому обязательно нужно нам всем знать, каким должен быть духовник и что требуется от пастыря. Вот мы с вами говорили о том, как в истории по-разному решался вопрос о духовничестве. Было время, когда наиболее опытных священников ставили духовниками. Было время, когда духовниками были монахи, в основном. Было время, когда покаяние монашеское понималось как откровение помыслов своему старцу. Т. е. у монахов такого Таинства не было, но было другое понимание покаяния не как Таинства, а как старческого руководства. Потом, а истории эти два понимания покаяния смешивались, потому что в пустыню пришли священники, монахов стали рукополагать, т. е. они смогли совершать Таинство. В монастырь пришли миряне, а монастыри приближались к городам, или города устраивались вокруг монастырей. Таким образом, монашеская жизнь начинала влиять на жизнь мира христианского, и, соответственно этому, миряне хотели постоянного какого-то духовного руководства. Они тоже стремились открывать свою душу опытным пастырям, и быть ими руководимыми. Таким образом, в сознании православного народа часто смешивалось два понимания покаяния: понимание покаяния как Таинства, которое воссоединяет с Церковью отпадших, и понимание покаяния как некоего образа жизни, некоей иконы духовного возрастания. Конечно, на самом деле желательно, чтобы Таинство покаяния нужно было бы совершать как можно реже, чтобы не было у нас отпадших, чтобы не были наши духовные чада и прихожане такими немощными, что их нужно было бы каждую неделю или каждый месяц воссоединять с Церковью. А они каждый месяц будут отпадать от Церкви, от общения с Богом. Конечно, ясно совершенно, что каждому человеку, который желает жить духовной жизнью, необходимо духовное руководство, т. е. необходимо общение с духовником, с пастырем, как говорят теперь, с духовным отцом, т. е. нужно, чтобы у каждого была возможность побеседовать, открыть свою душу, независимо от того, есть ли тяжкие грехи. Хоть человек и не согрешил, но какие-то искушения мучают его. Может быть, ему не под силу что-то, может быть, есть какие-то вопросы о том, как устроить свою жизнь. Нужно, чтобы он мог побеседовать. И из среды активных христиан, тех, кто желает жить духовной жизнью, возникает требование к духовнику, чтобы была такая возможность духовного руководства, как бы по образу монастырскому. И сами духовные чада начинают своих духовников представлять в образе таких духовников монастырских, наделять их монастырскими полномочиями. На Руси в последнее время возник институт старчества, появился некий образ старца, уже не такой, который известен нам с древности. Это не просто человек, который принимает помыслы у своего ученика. Старец русский, скажем XVIII-XIX вв., — это особенный святой, святой, достигший совершенства. Святой, который чрез очень трудный подвиг, пройденный им в течение жизни, получил дар знания воли Божией и возвещения воли Божией. К такому старцу можно идти, чтобы от него услышать волю Божью. Такой старец обладает очень часто даром прозорливости, ясновидения. Он часто говорит волю Божию тебе, еще даже не услышав твоего вопроса. Он часто знает, какой грех в твоей душе, еще даже не увидев тебя. Такое представление о старчестве, конечно, поразило душу христианина, и всем необходимо, конечно, увидеть такого старца. Каждый человек, кто хочет жить духовной жизнью, конечно, стремится увидеть такого старца — преподобного Серафима или, предположим, Амвросия, или какого-то иного старца, у которого получит благословение на тот или иной жизненный путь. Получит благословение в монастырь или на брак или на выбор какой-то специальности, на священство и т. д.
Русское старчество — это наш особый поздний чин святости. И эти старцы очень скоро стали служить не только монастырю, не только монахам, а стали служить миру, открывали двери для всех. Их даже частенько выселяли из монастыря, как, скажем, преподобный Амвросий — он учил уже не в монастыре, а в скиту, для того, чтобы толпы мирян, которые приезжали к нему, не мешали жить монастырю монашеской жизнью, чтобы они не наводняли монастырь.
И вот, естественное желание узнать волю Божию, узнать правильно свой путь — оно как бы побуждает часть пасомых требовать от своего духовника, чтобы он тоже вот так же усилился бы, поднатужился бы и сказал бы что-нибудь такое очень ценное и хорошее. И ответил бы на все их вопросы в жизни. И вот мы видим, как в миру, в церквах есть прихожане, которые ждут от батюшки, что батюшка скажет как надо, вот так или сяк. И в ответ на это желание прихожан, искреннее желание, и желание, в общем, хорошее, конечно, Господь посылает старцев и в миру. Вы знаете, что были такие старцы, как о. Алексей Мечев, например, на Маросейке в начале века. Был о. Владимир Богданов, тоже замечательный старец, о. Валентин Амфитеатров, о. Иоанн Кронштадтский и т. д. Т. е. это были старцы в миру, которые не были даже монахами, но получили такой дар старчества, дар ведения воли Божией. Это еще более подвигло мирян искать у духовников, требовать от духовников таких старческих даров. И частенько теперь возникает проблема — кто же такой духовник, каким он может быть, и каким он должен быть, и как к нему нужно относиться. Вот эта проблема, для нас важная, и должна быть, как мне кажется, последней темой в беседе о покаянии. Что такое пастырь?
Пастырство — это ношение на себе образа Христа; каждый пастырь получает этот образ. Он совершает свое служение по образу Первопастыря, Господа Иисуса Христа. Как пастырь он перед овцами должен ходить, должен вести их за собой и показывать им пример. Насильно воспитывать своих духовных чад пастырь не может. Он не может ими властвовать, как, скажем, отец властвует над своими детьми, пока они малолетние. У нас, у пастырей нет такой власти. Пастырь властвует только над теми, кто себя добровольно предал в его власть. Поэтому он должен, прежде всего, воспитывать примером, примером своей жизни, сам идти по этому пути. Он должен быть молитвенным, должен быть духовным, должен быть тружеником на ниве Христовой. Должен иметь чистое сердце. Есть страсти, которые совершенно несовместимы с пастырством. В общем-то, конечно, все страсти несовместимы, если они в сильной степени владеют человеком. Не может быть пастырь гордецом, это ясно, что он должен быть смиренным и кротким. Не может он быть сребролюбцем, не может он быть блудником, не может быть вором, не может быть убийцей — это все ясно. Например, ясно, что он не может быть гневливым. Когда пастырь впадает в страшный гнев, то он будет губить своих пасомых. Он не может быть унылым. Если пастырь унывает, то он может повергнуть своих чад в уныние, а может они просто за ним не пойдут, потому как видно, что это гибель. Он не может отчаиваться. Он должен иметь веру, должен быть вдохновленным, радостным, светлым.
Это все очевидно, тут ничего нового не скажешь. Но даже если пастырь имеет такое доброе устроение и добрые устремления, это еще не значит, что он может быть духовником. Он может, конечно, совершить Таинство покаяния. Что это значит? Он может помолиться, принять исповедь и прочитать разрешительную молитву. Это он может сделать, как он может совершать и все другие таинства, благословенные священнику, кроме таинства рукоположения. Но может ли он быть духовным руководителем? Может ли он быть духовником или духовным отцом? Вот вопрос. Если он молод, то молодость — это несомненное препятствие для такого служения. Просто трудно молодому человеку довериться, не чувствуется в нем опыта, не чувствуется еще в нем знания жизни. Если даже он очень хороший, может быть, можно ему даже поисповедоваться — в этом смысле ему довериться можно. Может ли он быть пастырем, т. е. руководить в духовном возрастании, если сам только встал на путь духовного служения, духовного делания. Когда в древности Церковь решала эти вопросы, на служение духовническое благословлялись только пожилые, опытные священники. Молодые священники не могли быть духовниками.
Может ли монах быть таким пастырем? Сейчас очень часто бытует мнение, что уж если очень плохо, так сказать, человеку, если он совсем запутался, то нужно ехать в монастырь. Приезжает он в монастырь, идет на исповедь, думает, что там какие-то старцы исповедуют. А там стоят молодые монахи и исповедуют целыми ночами. У них еще силы есть, они могут стоять очень долго и исповедуют подробно. Допрашивают очень строго по всем грехам. Оттуда потом вереницами едут бедные грешники с разными епитимьями, которые на них молодые иеромонахи наложили. И очень часто опять приезжают на свои приходы и к своему батюшке приходят, и говорят: «Батюшка, я не могу по 50 поклонов класть, у меня же инфаркт будет». Но молодому иеромонаху это не понятно. Он не понимает, что 50 поклонов он может положить, а человек пожилой не может. Или какие-то другие такие епитимьи, совершенно недоступные для мирян, налагают, не зная семейной жизни, не зная, какие проблемы в миру сейчас. Например, приезжает какая-нибудь женщина и начинает такому молодому монаху рассказывать о своих семейных проблемах. Но он же специально ушел от этих семейных проблем в монастырь, принял монашество. Он не знает этих проблем, он в этом ничего не понимает. Получается, конечно, неправильно. Раньше молодых монахов ни в коем случае не допускали к исповеди, это было просто запрещено. Не только потому, что они неспособны исповедовать мирян, но еще потому, что это для них очень вредно. Им и не нужно слышать всех этих мирских грехов. Они же специально ушли от этого в монастырь. Они специально оставили мир, чтобы не знать этих искушений. И вдруг приезжают к ним и из мира всю эту нечистоту приносят. Значит, этим самым нарушится весь чин монашеской жизни. Поэтому, если в монастыре и принимали мирян, то принимали уже умудренные старцы, уже как бы защищенные от искушений духовной жизнью благодатью Божией, т. е. уже достигшие высокого уровня, имеющие если не житейский опыт, то имеющие духовное знание, духовное ведение, духовное зрение, которое больше опыта. И до тех пор, пока монах не достигал вот такого уровня духовности, его не ставили исповедывать мирян. Теперь, к сожалению, допускают. Почему? А потому что сейчас монастырей мало, в монастырях сейчас множество разных послушаний. Очень часто сейчас ставят на исповедь тех, кто помоложе, у кого сил побольше, забывая о том, что это недопустимо. Результат очень плачевный и для этих монахов, и для тех, кто у них исповедуется. Похожая ситуация, конечно, и в миру. Молодые священники на приходах оказываются в том же положении, хотя немного все-таки легче, потому что они живут все-таки среди мирян. Они сами женаты, у них самих есть семьи, т. е. им легче понять мирские проблемы. Так что их положение может быть немножечко полегче в этом смысле. Но все равно требуется опыт, уровень духовной жизни, который приобретается только с годами. Поэтому положение духовника, положение священника очень и очень тяжелое. Это вообще служение самое трудное из всех священнических служений. Нет ничего более трудного, чем исповедь, чем пастырское душепопечение. Чрезвычайно опасно для священника, особенно молодого, и вообще для священника любого забыть о том, кто он такой. Забыть свою немощь, забыть свое недостоинство, забыть свою греховность и возомнить о себе, что вот поскольку ему дана власть вязать и решить, то он сейчас начнет расправляться, командовать, накладывать епитимьи направо и налево и, так сказать, вязать и решить во всю ивановскую. Вот это очень страшно и для пасомых, и для него самого. Отсюда возникает страшная гордыня и такой священник не только принесет массу вреда, но и сам может погибнуть. Благодать Божия отпадет от него. Тем не менее, такое искушение сейчас как раз очень часто встречается, потому что нет порядка в нашей церковной жизни. Наша духовная жизнь дезорганизована. И вот очень много появляется молодых священников, которые смотрят на приходящих вот таким образом: «Ну вот иди, я сейчас тебе запрещу! Или дам тебе всякие страшные епитимьи». Есть даже удивительная наивность, такая даже не безобидная наивность. Вот многие монахи в монастырях, или даже духовники в миру считают, что, как только пришел к нему человек грешный, то можно сразу же наложить на него епитимью и отпустить его с этой епитимьей и все, и ни о чем не беспокоиться. Они не понимают, что дать епитимью имеет право только духовник этого человека. Нельзя давать епитимью первому встречному. Епитимья есть некоторое воспитующее наказание. Ты обязан проследить, как эта епитимья действует, как она работает, как он может ее исполнить. В какое-то время, может быть, ты ее должен ослабить, в какое-то время, может быть, отменить, снять ее. За эту епитимью ты должен будешь отвечать перед Богом тоже, — не только этот пасомый будет отвечать. А священник очень часто ведет себя как некий маг, такой повелитель, так сказать, распорядитель душ. Он наложил епитимью и все, — теперь ты можешь отправиться куда угодно и знать, что вот такой-то батюшка, отец такой-то, наложил епитимью и все, никто снять ее не может.
В наше время к епитимьям нельзя относиться так, как относились раньше. Нужно помнить, что епитимья всегда должна быть согласована с условиями жизни, с условиями времени. Никогда епитимья не может быть дана в отрыве от этих условий. Если раньше можно было назначить каких-нибудь припадающих или там купностоящих, то сейчас это невозможно. Раньше двери храма были закрыты, а сейчас они открыты для всех. Теперь к нам в храм люди приходят не крещеные вообще, иноверцы, инославные. Т. е. у нас условия храма совершенно другие теперь, чем были раньше. Поэтому мы не можем в притвор послать припадающих на мороз. Точно также не можем мы потребовать, чтобы люди совершали строгие посты, когда вообще продуктов нет, когда неизвестно, какой обед приготовить, как свою семью накормить. Невозможно также требовать, чтобы люди клали поклоны, когда они живут, скажем, в одной комнате с неверующими. Какие же поклоны, когда муж тут неверующий и приходит в ярость от того, что вообще в храм ходишь. Какие же тут поклоны делать при нем, когда правило-то прочитать при нем и то страшно. И так далее. Всякая епитимья должна принести пользу. Она должна быть для человека как бы помощницей в его духовной жизни. Она должна восприниматься человеком не как казнь, а с радостью, как доброе лекарство, которое поможет ему: каждый день он исполняет и чувствует себя лучше. И она, эта епитимья, помогает ему. И так и бывает, когда скажешь человеку: «Вот, почитай такую-то книгу или канон такой-то, или Евангелие». И он приходит и говорит: «Батюшка, вот я читаю и чувствую, что мне лучше». Значит, эта епитимья правильно дана, значит, она помогает. А когда он приходит и говорит: «Знаете, я не могу такую епитимью исполнять», значит, что неразумный священник наложил ее, священник, который не понимает, о чем идет речь.
Но и вообще с епитимьями сейчас трудно. Например, отлучать ли сейчас от причастия, как раньше это полагалось? Я говорил вам, — на много лет отлучали от причастия за тяжелые грехи. Можно ли сейчас это делать? Нужно помнить, что эта дисциплина покаянная тогда возникла, когда общество стало христианским, когда отлучение от причастия было, так сказать, для всех очевидным ограничением. Это было отступление от нормы, т. е. с отлучением от причастия человек обязательно чувствовал себя ограниченным в жизни среди других людей. Сейчас, когда мы живем в мире безблагодатном, когда подавляющее большинство окружающих нас людей о причастии даже не подозревают ничего, не знают, и знать не хотят, такое ограничение — оно ничего не принесет. Когда приходит какой-то человек, впадший в блудные грехи, а ему говорят: «Ты пять лет не причащайся», — ну, он уйдет и будет то же самое делать, что он делал, и все. Чего ты этим достигнешь? Какое это воспитание? Это просто значит оттолкнуть человека.