Страница:
«Встреча с финнами… Он, наверное, еще ничего не знает», – подумал Рыжаев и повертел головой, словно пытаясь вытряхнуть какую-то навязчивую мысль.
– А, черт с ним! – пробормотал он, махнув рукой, дескать, можешь быть свободен.
– Если понадоблюсь, я здесь.
– Знаю, знаю…
Помощник попятился, дверь бесшумно закрылась.
Хозяин кабинета остался наедине со своими тревогами.
Николай Николаевич, высокий, худощавый, выбрался из-за письменного стола и несколько раз стремительно прошел от одной стены своего просторного кабинета до другой – до той, на которой красовался портрет президента в темной дубовой рамке. Президент на фотопортрете выглядел довольно моложаво, его улыбка была искренней и радушной. Но Николай Николаевич хорошо знал этого человека и понимал: все это радушие – для фотографа. На самом деле президент далеко не так приветлив и простодушен, как выглядит на фотографиях и на экране телевизора.
«В жизни ты совсем не такой. Ой, совсем не такой, я-то уж знаю… Ладно, – решил Николай Николаевич, – надо связаться с председателем и обо всем ему доложить. Пусть сам дальше разбирается. Все, что зависело от меня, я уже сделал».
Рыжаев с досадой и сомнением посмотрел на телефон, на один из многих, стоящих на узком столе-приставке, это был прямой телефон – без диска.. Неприятная миссия – приносить дурные вести…
«Черт побери, денег ведь уже ждут! Завтра в полдень они должны оказаться в Москве. А если Прохоров ранен, то об этом не может быть и речи. Сейчас все, что будет происходить в этой долбаной Женеве, станет достоянием журналистов. Значит, операцию нужно остановить».
Но принять подобное решение, не посоветовавшись со своим шефом, Николай Николаевич не мог. Он уселся в кресло, опять посмотрел на телефон и все-таки снял трубку.
– Василий Степанович, Рыжаев беспокоит… – произнес Николай Николаевич, когда услышал «Алло!» на другом конце провода.
– Что у тебя, Николай Николаевич?
– Плохие новости из Швейцарии.
– Что значит плохие новости? Говори конкретно.
– Артем Прохоров ранен.
– Как ранен?! Кем?! Что ты несешь? – рявкнул Черных.
– Только что мне звонили из консульства. Все было как всегда: Прохоров прибыл в банк, обо всем там договорился, оформил бумаги, разрезервировал счета и завтра должен был получить…
– Ясно, ясно. Так что там все-таки случилось?
– А в это время в банк ворвались вооруженные люди. То есть, проще говоря, началось ограбление. И Прохоров, как мне стало известно, повел себя довольно странно, ну, его и подстрелили.
– Серьезная рана?
– Не особенно, но в клинике он проторчит долго.
То, что Николай Николаевич услышал от Степаныча в следующую минуту, не шло ни в какое сравнение с выражениями, которые сам Рыжаев употреблял в разговоре с консулом. Однако в голосе председателя чувствовалась растерянность и даже страх.
– ..когда это случилось? – последовал вопрос.
– Сегодня во второй половине дня между четырьмя и пятью.
– Черт бы вас всех подрал! Ничего невозможно поручить! Что, он не мог взять с собой охрану? Если бы ему было нужно, взял бы десять человек.
– Охрана ему потребовалась бы завтра. А сегодня Прохоров не рассчитывал, что что-то произойдет.
– Ты его выгораживаешь?
– Я никого не выгораживаю, – поспешно ответил Рыжаев, не любивший брать чужую ответственность на себя.
Черных не скрывал своей встревоженности.
– Что станем делать?
– Я считаю, надо остановить операцию. Сейчас там куча журналистов, все так и крутятся рядом, пытаются разнюхать, что произошло.
– Ты представляешь, что будет, если хоть что-нибудь вынюхают?!..
– Надеюсь, не успеют. Я сделал все, что мог: связался с консульством и приказал им предупредить управляющего банком, чтобы молчал как рыба.
– Вот это правильно, Николай Николаевич. Чем меньше людей будет знать… Думаю, банк тоже не заинтересован в разглашении информации.
– Да-да, я так и сказал консулу. Пусть припугнут управляющего, что мы переведем все наши деньги из этого банка, и они не будут получать свои проценты.
– Правильно, Николай Николаевич, – голос председателя вновь обрел твердость и уверенность. – Зайди-ка ты ко мне сейчас.
– Так ведь у вас встреча с финнами.
– Хрен с ними, подождут минут двадцать. Дело, о котором мы говорим, важнее. Ведь не дай Бог скандал!
И так кругом только и слышно: «Правительство – в отставку!», «Президенту – импичмент!». Не стоит докладывать ему о том, что произошло.
– А могут доложить?
– Тебя это не касается. Я уж побеспокоюсь. Быстро ко мне!
– Сейчас буду.
Рыжаев, положив трубку, вздохнул с явным облегчением. Он доложил – и, таким образом, свалил с себя часть ноши. И теперь вся ответственность за принятые решения ложится на плечи «главного нефтяника».
В случае чего он, конечно, сумеет выкрутиться, пострадают его помощники, замы, которых сдадут с невероятной легкостью. Но это будет падение на подстеленную соломку, а не свободный полет в пропасть.
«Ну что ж, надо идти разговаривать».
Николай Николаевич взял папку с золотым тисненым орлом на обложке. В папке, кроме четырех чистых листов бумаги, тоже с гербами, ничего не было. Перед выходом из кабинета Рыжаев взглянул в зеркало. Выглядел он неважно, да и не мудрено: стрессовые ситуации никого не красят.
– Если меня кто спросит, – сказал Рыжаев своему помощнику, – я у председателя.
– А когда будете, Николай Николаевич?
– Когда буду, тогда и буду.
Помощник догадался: произошло что-то очень серьезное. Ведь если бы где-то на Дальнем Востоке или в Сибири отключили электричество на территории равной Франции и трем Бельгиям или бы потерпел крушение состав, перевозящий токсичный груз, вряд ли Николай Николаевич Рыжаев стал бы так волноваться.
Помощник, поработав два года в Кремле, успел изучить своего шефа. Шеф отличался уравновешенностью и выдержкой и если уж волновался, значит, действительно произошло что-то из ряда вон выходящее.
После ограбления банка, свидетелем которого он оказался, Глеб Сиверов долго не мог успокоиться. Он снова и снова прокручивал в уме события и корил себя за то, что не попытался воспрепятствовать бандитам. Ему казалось, вмешайся он – и все повернулось бы иначе, не пострадали бы ни в чем не повинные люди, которых Глебу было искренне жаль, и налетчики не остались бы безнаказанными. Сиверова не покидало чувство вины.
«Затаился, как мышь, – ругал себя Глеб, – а ведь мог бы проучить негодяев…»
Эмоции Глеба брали верх над здравым смыслом, и те доводы, которые он приводил в свое оправдание, он сам же и отметал.
«В принципе, это не мое дело. Полицейским платят деньги, и немалые. Так что пусть стражи порядка и отрабатывают свое жалованье. Я же прибыл сюда совершенно по другим делам, как принято говорить – по личным… И все-таки я повел себя как трус».
Мучимый угрызениями совести. Сиверов вошел в свой отель и увидел, что проживающие и обслуживающий персонал столпились у телевизора в огромном холле.
– Господин Каминский, вам звонили, – немолодой портье в черной жилетке и черной бабочке под воротом белой крахмальной сорочки подал Глебу листок бумаги, на котором был написан телефонный номер. – Просили перезвонить.
– Благодарю вас.
Глеб сразу понял, что это звонила Ирина.
– Вы знаете, что произошло? – портье немного растерянно улыбнулся. – На моей памяти у нас такого не случалось.
– Что стряслось?
– А вы посмотрите.
Глеб взглянул на экран телевизора. На фоне банка стояла молоденькая тележурналистка с микрофоном в руке и рассказывала, что два часа назад этот банк был ограблен, что есть жертвы, а самое главное – грабители скрылись, захватив трех заложников. Назывались имена и фамилии заложников, и, как всегда в подобных случаях, журналистка пустилась в рассуждения о том, насколько не оперативно работают охрана банка и полиция, что бандиты своей гнусной выходкой испортили многим честным людям рождественские праздники.
Она особо подчеркивала, что хранилища банка не пострадали, злодеям удалось завладеть лишь той наличностью, которая находилась в операционном зале. Еще она отметила, что такие нападения практически лишены смысла, поскольку велика вероятность, что полиции удастся вернуть похищенные деньги.
Глеб хмыкнул. Лицо его оставалось безразличным, только глаза чуть прищурились, когда он увидел на экране сцену ограбления банка, снятую одной из банковских камер слежения.
«Удивительно, почему грабители не разбили эту камеру? В суматохе допустили оплошность, и она может выйти им боком…»
Глеб поднялся в номер, сбросил одежду и сел в глубокое кресло. Взял пульт дистанционного управления, включил телевизор.
«Ну, что там еще новенького? – задал он себе нехитрый вопрос, глядя на мелькание картинок на большом экране телевизора. – Это фильм, это спортивная программа, это музыкальная… А вот и то, что мне нужно».
Глеб увидел фасад банка и ту же журналистку. Сейчас она брала интервью у офицера полиции. У него было решительное лицо, густые брови, резко очерченные скулы. Офицер отвечал по делу, но весьма неохотно, не вдаваясь в подробности, не выдвигая никаких версий.
Он был явно не удовлетворен раскладом событий.
Следующее интервью давал управляющий банком.
Испуг у него уже прошел, руки больше не дрожали, он вновь выглядел респектабельно, как и подобает человеку, занимающему важную должность. Он сильно возмущался тем, что именно их банк был ограблен в эти предпраздничные дни. Он сообщил, что завтра и послезавтра банк будет работать по обычному графику, и тоже выделил, что до банковских хранилищ налетчики не добрались.
О том, что в банке был ранен клиент, прибывший из далекой России, в репортаже не говорилось ни слова.
И Глеб понял, это неспроста, наверное, кто-то весьма заинтересован в умалчивании информации и этот «кто-то» убедительно попросил и полицию, и управляющего не предавать огласке визит в банк русского господина.
«Что же это за господин?»
Глеб поднялся с кресла, извлек из внутреннего кармана пальто электронную записную книжку.
«Сейчас посмотрим, что здесь любопытного».
Глеб, щелкая клавишами, стал просматривать информацию, которая появлялась на маленьком жидкокристаллическом экране.
«Хорошая вещица, – подумал Глеб, – этакий компьютер-лилипут. Но как много всего в нем вмещается!»
Шли номера телефонов, котировки валют, цены на нефть, какие-то цифры без пояснений, адреса, фамилии, напротив которых снова шли колонки цифр.
."Долги, наверное? Или, может быть, суммы сделок, – предположил Глеб и закрыл книжку. – Ничего, у меня еще будет время разгадать все головоломки в этой книжке. Если уж она попала ко мне в руки, значит, так было угодно судьбе. Хотя я не фаталист. И заодно, может быть, удастся разобраться, что кроется за визитом в банк русского клиента. А пока надо позвонить Ирине".
Глеб подвинул к себе телефон и, быстро набрав номер палаты, где лежала Быстрицкая, приложил трубку к уху.
– Алло, алло, – послышался голос Ирины.
– Здравствуй, родная.
– Как ты? Где ты? Я уже начала беспокоиться, ты не звонишь и не звонишь. Я не выдержала, сама позвонила в отель.
– Я тут немного замотался – случились непредвиденные обстоятельства…
Ирина испуганно спросила:
– Надеюсь, ничего страшного?
– Нет, конечно. Приеду – расскажу.
– А когда ты приедешь?
– Через полчаса буду у тебя.
– Хорошо, приезжай, я буду ждать. Анализы у меня уже взяли.
– Когда подготовят результаты?
– Доктор Хинкель сказал – завтра, в полдень;
– Ну и прекрасно.
– Знаешь, дорогой, я очень волнуюсь.
– Не стоит волноваться, я же с тобой.
– Со мной? – рассмеялась Ирина. – Разве что стоишь за спиной, и я тебя не вижу.
Глеб тоже рассмеялся.
– Потерпи немного и ты меня увидишь.
– Глеб, хотя бы ты не теряй головы. Двое безголовых русских за границей – это слишком… Приезжай скорей!
Сиверов выключил телевизор, накинул пальто и в кабине лифта спустился со своего четвертого этажа вниз. В холле у телевизора по-прежнему толпились постояльцы и служащие отеля. Они продолжали горячо обсуждать то, что увидели в телерепортаже. Не каждый же день грабят банки, да еще с захватом заложников!
Глеб прошел мимо. Сдавая портье ключ от номера, сказал:
– Если меня кто-то будет искать, я вернусь часа через два.
Портье заученно улыбнулся.
– Хорошо, господин Каминский.
– Ну зачем? Зачем все это, Глеб? Я же не оперная певица на сцене.
– Я хочу, чтобы ты почувствовала праздник.
– Для меня праздник уже то, что ты пришел!
Глеб взял руку Ирины и поцеловал кончики прохладных пальцев.
– С цветами, дорогая, тебе хуже не будет.
Цветы распространяли по всей палате нежный, волнующий аромат.
– Как вкусно они пахнут! – сказал Глеб.
– Вкусно может пахнуть только еда. А они пахнут… – Ирина щелкнула пальцами, подбирая слово, каким можно охарактеризовать запах цветов.
– Красиво? – подсказал Сиверов.
– Нет.
– Мило?
– Нет.
– Они пахнут так, как должны пахнуть цветы – свежестью и живой природой. Все просто, дорогая.
– Нет, для меня они пахнут по-особенному.
– А знаешь почему?
Ирина лукаво улыбнулась.
– Сейчас ты скажешь – потому, что это ты принес их для меня.
– Не угадала. В палате очень чистый воздух, и все, что попадает сюда, сразу же приобретает свой запах.
Вернее, запах становится явственным.
– Слишком заумно. Но большое тебе спасибо за заботу.
– Не вставай, сиди, – сказал Глеб, когда Ирина привстала с кресла.
– Я не хочу чувствовать себя больной.
– А ты и не больная, тебе просто нужен покой.
– Согласна.
Сиверов осторожно поинтересовался:
– Насчет операции ты уже говорила?
– Если результаты анализов будут хорошими, то через два дня мне сделают операцию. И тогда наш малыш – в полной безопасности.
– Дай-то Бог!
– Глеб, ты так беззаботен. Глядя на тебя, можно подумать, что мы не в клинике, а в санатории. Даже обидно…
– Я просто держу тревогу в себе. А ты, дорогая, можешь расслабиться.
– Тогда страх проявится на моем лице.
– Для женщины это простительно.
Глеб подвинул второе кресло и сел рядом с Ириной, взяв ее руку в свои сильные ладони.
Какое-то время они сидели молча, глядя друг на друга.
– Он еще не шевелится? – спросил Глеб, посмотрев на живот Ирины.
– Ты что! Ему еще рано. Он же еще совсем маленький.
– Ну, какой маленький?
– Просто крошечный, – с нежностью сказала Ирина. – Но я надеюсь, через пять месяцев он будет уже большим.
– И я надеюсь.
Глеб погладил Ирину по волосам. У нее на глазах заблестели слезы, но она старалась быть спокойной.
Доктор Хинкель сказал, что волнения ей полностью противопоказаны, ведь сейчас, когда ее организм и организм плода составляет единое целое, все переживания передаются малышу, а отрицательные эмоции ему, конечно же, ни к чему.
Ирина попыталась взять себя в руки, и ей это удалось.
– Знаешь, Глеб, единственное, что меня беспокоит, так это мое кровяное давление.
– А что с давлением?
– Оно не стабильно, как говорит доктор Хинкель, слишком маленькая разница между верхним и нижним.
Мне прописали кучу каких-то лекарств, микстур… Доктор говорит, они все эффективны и не имеют побочных действий и через пару дней давление должно нормализоваться. А еще он сказал, что мы вовремя приехали.
– Да, Ирина, я знаю. Я разговаривал с господином Хинкелем, и мне он сказал то же самое.
– А еще, Глеб, мне сделали снимок.
– Ты видела его?
– Нет, доктор не показал мне снимок. Но зато сказал, что у мальчика большие щеки.
– Как это большие щеки, если сам он маленький? – с недоверием спросил Глеб.
– Так сказал доктор.
– Путаница какая-то.
– Я ему верю.
– Ну и хорошо, – сказал Глеб, – большие щеки – это прекрасно. Мне нравятся дети с большими щеками, они похожи на бурундуков.
Ирина заулыбалась.
– Знаешь, дорогой, о чем я все время думаю?
– О чем же?
– Как мы его назовем?
Глеб уже давно придумал имя будущего сына. Но он хотел, чтобы первой назвала имя Ирина. А она, наоборот, ждала, что скажет муж. Глеб улыбался и молчал.
– Давай назовем его Глебом. Мне так нравится это имя! Ты не против?
– Хорошо, – кивнул Глеб, – мне тоже нравится мое имя. А тебе не будет сложно? Ты не станешь путаться?
– А у нас будут Глеб Большой и Глеб Маленький.
– Ладно, Ирина, ты придумала здорово! Ты, как всегда, молодец.
– Все сложится хорошо, – сказала женщина, – я в этом совершенно уверена, хотя и ужасно волнуюсь.
Ирина привстала и поцеловала Глеба, отразившись, как в двух маленьких зеркалах, в его глазах.
Глава 8
– А, черт с ним! – пробормотал он, махнув рукой, дескать, можешь быть свободен.
– Если понадоблюсь, я здесь.
– Знаю, знаю…
Помощник попятился, дверь бесшумно закрылась.
Хозяин кабинета остался наедине со своими тревогами.
Николай Николаевич, высокий, худощавый, выбрался из-за письменного стола и несколько раз стремительно прошел от одной стены своего просторного кабинета до другой – до той, на которой красовался портрет президента в темной дубовой рамке. Президент на фотопортрете выглядел довольно моложаво, его улыбка была искренней и радушной. Но Николай Николаевич хорошо знал этого человека и понимал: все это радушие – для фотографа. На самом деле президент далеко не так приветлив и простодушен, как выглядит на фотографиях и на экране телевизора.
«В жизни ты совсем не такой. Ой, совсем не такой, я-то уж знаю… Ладно, – решил Николай Николаевич, – надо связаться с председателем и обо всем ему доложить. Пусть сам дальше разбирается. Все, что зависело от меня, я уже сделал».
Рыжаев с досадой и сомнением посмотрел на телефон, на один из многих, стоящих на узком столе-приставке, это был прямой телефон – без диска.. Неприятная миссия – приносить дурные вести…
«Черт побери, денег ведь уже ждут! Завтра в полдень они должны оказаться в Москве. А если Прохоров ранен, то об этом не может быть и речи. Сейчас все, что будет происходить в этой долбаной Женеве, станет достоянием журналистов. Значит, операцию нужно остановить».
Но принять подобное решение, не посоветовавшись со своим шефом, Николай Николаевич не мог. Он уселся в кресло, опять посмотрел на телефон и все-таки снял трубку.
– Василий Степанович, Рыжаев беспокоит… – произнес Николай Николаевич, когда услышал «Алло!» на другом конце провода.
– Что у тебя, Николай Николаевич?
– Плохие новости из Швейцарии.
– Что значит плохие новости? Говори конкретно.
– Артем Прохоров ранен.
– Как ранен?! Кем?! Что ты несешь? – рявкнул Черных.
– Только что мне звонили из консульства. Все было как всегда: Прохоров прибыл в банк, обо всем там договорился, оформил бумаги, разрезервировал счета и завтра должен был получить…
– Ясно, ясно. Так что там все-таки случилось?
– А в это время в банк ворвались вооруженные люди. То есть, проще говоря, началось ограбление. И Прохоров, как мне стало известно, повел себя довольно странно, ну, его и подстрелили.
– Серьезная рана?
– Не особенно, но в клинике он проторчит долго.
То, что Николай Николаевич услышал от Степаныча в следующую минуту, не шло ни в какое сравнение с выражениями, которые сам Рыжаев употреблял в разговоре с консулом. Однако в голосе председателя чувствовалась растерянность и даже страх.
– ..когда это случилось? – последовал вопрос.
– Сегодня во второй половине дня между четырьмя и пятью.
– Черт бы вас всех подрал! Ничего невозможно поручить! Что, он не мог взять с собой охрану? Если бы ему было нужно, взял бы десять человек.
– Охрана ему потребовалась бы завтра. А сегодня Прохоров не рассчитывал, что что-то произойдет.
– Ты его выгораживаешь?
– Я никого не выгораживаю, – поспешно ответил Рыжаев, не любивший брать чужую ответственность на себя.
Черных не скрывал своей встревоженности.
– Что станем делать?
– Я считаю, надо остановить операцию. Сейчас там куча журналистов, все так и крутятся рядом, пытаются разнюхать, что произошло.
– Ты представляешь, что будет, если хоть что-нибудь вынюхают?!..
– Надеюсь, не успеют. Я сделал все, что мог: связался с консульством и приказал им предупредить управляющего банком, чтобы молчал как рыба.
– Вот это правильно, Николай Николаевич. Чем меньше людей будет знать… Думаю, банк тоже не заинтересован в разглашении информации.
– Да-да, я так и сказал консулу. Пусть припугнут управляющего, что мы переведем все наши деньги из этого банка, и они не будут получать свои проценты.
– Правильно, Николай Николаевич, – голос председателя вновь обрел твердость и уверенность. – Зайди-ка ты ко мне сейчас.
– Так ведь у вас встреча с финнами.
– Хрен с ними, подождут минут двадцать. Дело, о котором мы говорим, важнее. Ведь не дай Бог скандал!
И так кругом только и слышно: «Правительство – в отставку!», «Президенту – импичмент!». Не стоит докладывать ему о том, что произошло.
– А могут доложить?
– Тебя это не касается. Я уж побеспокоюсь. Быстро ко мне!
– Сейчас буду.
Рыжаев, положив трубку, вздохнул с явным облегчением. Он доложил – и, таким образом, свалил с себя часть ноши. И теперь вся ответственность за принятые решения ложится на плечи «главного нефтяника».
В случае чего он, конечно, сумеет выкрутиться, пострадают его помощники, замы, которых сдадут с невероятной легкостью. Но это будет падение на подстеленную соломку, а не свободный полет в пропасть.
«Ну что ж, надо идти разговаривать».
Николай Николаевич взял папку с золотым тисненым орлом на обложке. В папке, кроме четырех чистых листов бумаги, тоже с гербами, ничего не было. Перед выходом из кабинета Рыжаев взглянул в зеркало. Выглядел он неважно, да и не мудрено: стрессовые ситуации никого не красят.
– Если меня кто спросит, – сказал Рыжаев своему помощнику, – я у председателя.
– А когда будете, Николай Николаевич?
– Когда буду, тогда и буду.
Помощник догадался: произошло что-то очень серьезное. Ведь если бы где-то на Дальнем Востоке или в Сибири отключили электричество на территории равной Франции и трем Бельгиям или бы потерпел крушение состав, перевозящий токсичный груз, вряд ли Николай Николаевич Рыжаев стал бы так волноваться.
Помощник, поработав два года в Кремле, успел изучить своего шефа. Шеф отличался уравновешенностью и выдержкой и если уж волновался, значит, действительно произошло что-то из ряда вон выходящее.
После ограбления банка, свидетелем которого он оказался, Глеб Сиверов долго не мог успокоиться. Он снова и снова прокручивал в уме события и корил себя за то, что не попытался воспрепятствовать бандитам. Ему казалось, вмешайся он – и все повернулось бы иначе, не пострадали бы ни в чем не повинные люди, которых Глебу было искренне жаль, и налетчики не остались бы безнаказанными. Сиверова не покидало чувство вины.
«Затаился, как мышь, – ругал себя Глеб, – а ведь мог бы проучить негодяев…»
Эмоции Глеба брали верх над здравым смыслом, и те доводы, которые он приводил в свое оправдание, он сам же и отметал.
«В принципе, это не мое дело. Полицейским платят деньги, и немалые. Так что пусть стражи порядка и отрабатывают свое жалованье. Я же прибыл сюда совершенно по другим делам, как принято говорить – по личным… И все-таки я повел себя как трус».
Мучимый угрызениями совести. Сиверов вошел в свой отель и увидел, что проживающие и обслуживающий персонал столпились у телевизора в огромном холле.
– Господин Каминский, вам звонили, – немолодой портье в черной жилетке и черной бабочке под воротом белой крахмальной сорочки подал Глебу листок бумаги, на котором был написан телефонный номер. – Просили перезвонить.
– Благодарю вас.
Глеб сразу понял, что это звонила Ирина.
– Вы знаете, что произошло? – портье немного растерянно улыбнулся. – На моей памяти у нас такого не случалось.
– Что стряслось?
– А вы посмотрите.
Глеб взглянул на экран телевизора. На фоне банка стояла молоденькая тележурналистка с микрофоном в руке и рассказывала, что два часа назад этот банк был ограблен, что есть жертвы, а самое главное – грабители скрылись, захватив трех заложников. Назывались имена и фамилии заложников, и, как всегда в подобных случаях, журналистка пустилась в рассуждения о том, насколько не оперативно работают охрана банка и полиция, что бандиты своей гнусной выходкой испортили многим честным людям рождественские праздники.
Она особо подчеркивала, что хранилища банка не пострадали, злодеям удалось завладеть лишь той наличностью, которая находилась в операционном зале. Еще она отметила, что такие нападения практически лишены смысла, поскольку велика вероятность, что полиции удастся вернуть похищенные деньги.
Глеб хмыкнул. Лицо его оставалось безразличным, только глаза чуть прищурились, когда он увидел на экране сцену ограбления банка, снятую одной из банковских камер слежения.
«Удивительно, почему грабители не разбили эту камеру? В суматохе допустили оплошность, и она может выйти им боком…»
Глеб поднялся в номер, сбросил одежду и сел в глубокое кресло. Взял пульт дистанционного управления, включил телевизор.
«Ну, что там еще новенького? – задал он себе нехитрый вопрос, глядя на мелькание картинок на большом экране телевизора. – Это фильм, это спортивная программа, это музыкальная… А вот и то, что мне нужно».
Глеб увидел фасад банка и ту же журналистку. Сейчас она брала интервью у офицера полиции. У него было решительное лицо, густые брови, резко очерченные скулы. Офицер отвечал по делу, но весьма неохотно, не вдаваясь в подробности, не выдвигая никаких версий.
Он был явно не удовлетворен раскладом событий.
Следующее интервью давал управляющий банком.
Испуг у него уже прошел, руки больше не дрожали, он вновь выглядел респектабельно, как и подобает человеку, занимающему важную должность. Он сильно возмущался тем, что именно их банк был ограблен в эти предпраздничные дни. Он сообщил, что завтра и послезавтра банк будет работать по обычному графику, и тоже выделил, что до банковских хранилищ налетчики не добрались.
О том, что в банке был ранен клиент, прибывший из далекой России, в репортаже не говорилось ни слова.
И Глеб понял, это неспроста, наверное, кто-то весьма заинтересован в умалчивании информации и этот «кто-то» убедительно попросил и полицию, и управляющего не предавать огласке визит в банк русского господина.
«Что же это за господин?»
Глеб поднялся с кресла, извлек из внутреннего кармана пальто электронную записную книжку.
«Сейчас посмотрим, что здесь любопытного».
Глеб, щелкая клавишами, стал просматривать информацию, которая появлялась на маленьком жидкокристаллическом экране.
«Хорошая вещица, – подумал Глеб, – этакий компьютер-лилипут. Но как много всего в нем вмещается!»
Шли номера телефонов, котировки валют, цены на нефть, какие-то цифры без пояснений, адреса, фамилии, напротив которых снова шли колонки цифр.
."Долги, наверное? Или, может быть, суммы сделок, – предположил Глеб и закрыл книжку. – Ничего, у меня еще будет время разгадать все головоломки в этой книжке. Если уж она попала ко мне в руки, значит, так было угодно судьбе. Хотя я не фаталист. И заодно, может быть, удастся разобраться, что кроется за визитом в банк русского клиента. А пока надо позвонить Ирине".
Глеб подвинул к себе телефон и, быстро набрав номер палаты, где лежала Быстрицкая, приложил трубку к уху.
– Алло, алло, – послышался голос Ирины.
– Здравствуй, родная.
– Как ты? Где ты? Я уже начала беспокоиться, ты не звонишь и не звонишь. Я не выдержала, сама позвонила в отель.
– Я тут немного замотался – случились непредвиденные обстоятельства…
Ирина испуганно спросила:
– Надеюсь, ничего страшного?
– Нет, конечно. Приеду – расскажу.
– А когда ты приедешь?
– Через полчаса буду у тебя.
– Хорошо, приезжай, я буду ждать. Анализы у меня уже взяли.
– Когда подготовят результаты?
– Доктор Хинкель сказал – завтра, в полдень;
– Ну и прекрасно.
– Знаешь, дорогой, я очень волнуюсь.
– Не стоит волноваться, я же с тобой.
– Со мной? – рассмеялась Ирина. – Разве что стоишь за спиной, и я тебя не вижу.
Глеб тоже рассмеялся.
– Потерпи немного и ты меня увидишь.
– Глеб, хотя бы ты не теряй головы. Двое безголовых русских за границей – это слишком… Приезжай скорей!
Сиверов выключил телевизор, накинул пальто и в кабине лифта спустился со своего четвертого этажа вниз. В холле у телевизора по-прежнему толпились постояльцы и служащие отеля. Они продолжали горячо обсуждать то, что увидели в телерепортаже. Не каждый же день грабят банки, да еще с захватом заложников!
Глеб прошел мимо. Сдавая портье ключ от номера, сказал:
– Если меня кто-то будет искать, я вернусь часа через два.
Портье заученно улыбнулся.
– Хорошо, господин Каминский.
* * *
В просторную светлую палату Ирины Глеб вошел с ярким букетом цветов, таким громадным, что он едва умещался в руках. Ирина сидела в кресле. Она была обрадована и вместе с тем смущена таким роскошным подарком.– Ну зачем? Зачем все это, Глеб? Я же не оперная певица на сцене.
– Я хочу, чтобы ты почувствовала праздник.
– Для меня праздник уже то, что ты пришел!
Глеб взял руку Ирины и поцеловал кончики прохладных пальцев.
– С цветами, дорогая, тебе хуже не будет.
Цветы распространяли по всей палате нежный, волнующий аромат.
– Как вкусно они пахнут! – сказал Глеб.
– Вкусно может пахнуть только еда. А они пахнут… – Ирина щелкнула пальцами, подбирая слово, каким можно охарактеризовать запах цветов.
– Красиво? – подсказал Сиверов.
– Нет.
– Мило?
– Нет.
– Они пахнут так, как должны пахнуть цветы – свежестью и живой природой. Все просто, дорогая.
– Нет, для меня они пахнут по-особенному.
– А знаешь почему?
Ирина лукаво улыбнулась.
– Сейчас ты скажешь – потому, что это ты принес их для меня.
– Не угадала. В палате очень чистый воздух, и все, что попадает сюда, сразу же приобретает свой запах.
Вернее, запах становится явственным.
– Слишком заумно. Но большое тебе спасибо за заботу.
– Не вставай, сиди, – сказал Глеб, когда Ирина привстала с кресла.
– Я не хочу чувствовать себя больной.
– А ты и не больная, тебе просто нужен покой.
– Согласна.
Сиверов осторожно поинтересовался:
– Насчет операции ты уже говорила?
– Если результаты анализов будут хорошими, то через два дня мне сделают операцию. И тогда наш малыш – в полной безопасности.
– Дай-то Бог!
– Глеб, ты так беззаботен. Глядя на тебя, можно подумать, что мы не в клинике, а в санатории. Даже обидно…
– Я просто держу тревогу в себе. А ты, дорогая, можешь расслабиться.
– Тогда страх проявится на моем лице.
– Для женщины это простительно.
Глеб подвинул второе кресло и сел рядом с Ириной, взяв ее руку в свои сильные ладони.
Какое-то время они сидели молча, глядя друг на друга.
– Он еще не шевелится? – спросил Глеб, посмотрев на живот Ирины.
– Ты что! Ему еще рано. Он же еще совсем маленький.
– Ну, какой маленький?
– Просто крошечный, – с нежностью сказала Ирина. – Но я надеюсь, через пять месяцев он будет уже большим.
– И я надеюсь.
Глеб погладил Ирину по волосам. У нее на глазах заблестели слезы, но она старалась быть спокойной.
Доктор Хинкель сказал, что волнения ей полностью противопоказаны, ведь сейчас, когда ее организм и организм плода составляет единое целое, все переживания передаются малышу, а отрицательные эмоции ему, конечно же, ни к чему.
Ирина попыталась взять себя в руки, и ей это удалось.
– Знаешь, Глеб, единственное, что меня беспокоит, так это мое кровяное давление.
– А что с давлением?
– Оно не стабильно, как говорит доктор Хинкель, слишком маленькая разница между верхним и нижним.
Мне прописали кучу каких-то лекарств, микстур… Доктор говорит, они все эффективны и не имеют побочных действий и через пару дней давление должно нормализоваться. А еще он сказал, что мы вовремя приехали.
– Да, Ирина, я знаю. Я разговаривал с господином Хинкелем, и мне он сказал то же самое.
– А еще, Глеб, мне сделали снимок.
– Ты видела его?
– Нет, доктор не показал мне снимок. Но зато сказал, что у мальчика большие щеки.
– Как это большие щеки, если сам он маленький? – с недоверием спросил Глеб.
– Так сказал доктор.
– Путаница какая-то.
– Я ему верю.
– Ну и хорошо, – сказал Глеб, – большие щеки – это прекрасно. Мне нравятся дети с большими щеками, они похожи на бурундуков.
Ирина заулыбалась.
– Знаешь, дорогой, о чем я все время думаю?
– О чем же?
– Как мы его назовем?
Глеб уже давно придумал имя будущего сына. Но он хотел, чтобы первой назвала имя Ирина. А она, наоборот, ждала, что скажет муж. Глеб улыбался и молчал.
– Давай назовем его Глебом. Мне так нравится это имя! Ты не против?
– Хорошо, – кивнул Глеб, – мне тоже нравится мое имя. А тебе не будет сложно? Ты не станешь путаться?
– А у нас будут Глеб Большой и Глеб Маленький.
– Ладно, Ирина, ты придумала здорово! Ты, как всегда, молодец.
– Все сложится хорошо, – сказала женщина, – я в этом совершенно уверена, хотя и ужасно волнуюсь.
Ирина привстала и поцеловала Глеба, отразившись, как в двух маленьких зеркалах, в его глазах.
Глава 8
На следующий день ровно в десять утра Марина Сорокина покинула отель.
Тот, кто мог видеть Марину вчера, сегодня ни за что не узнал бы ее. Марина изменила внешность с мастерством гениальной актрисы. Новый наряд, новый макияж, новая прическа – это была совершенно другая женщина.
На улице, почти у самого входа в отель, она остановила такси.
– Куда вам, синьора? – осведомился пожилой таксист-итальянец с большой, на полголовы, лысиной и черными усами на полном добродушном лице.
Марина назвала адрес. Водитель пожал плечами и громко и быстро затараторил, что он такого ресторана не знает, хотя уже двадцать лет работает таксистом. Тогда Марина объяснила, в районе какой площади находится этот маленький ресторан.
– А, площадь Трех Святых? Так бы, синьора, сразу и сказали, – таксист взглянул на Марину уже более приветливо. – Через полчаса будем на месте.
Только сейчас он сообразил, что женщина, севшая на заднее сиденье его автомобиля, плохо понимает по-итальянски. Он постучал правой ладонью по циферблату своих часов, которые поблескивали на волосатом запястье, и показал на пальцах, сколько времени ему понадобится, чтобы добраться до площади Трех Святых.
Марина объяснила ему по-английски, что она не очень спешит, что в принципе она не против, если таксист ее немного повозит по Риму. Таксист, привыкший за долгие годы работы к общению с разномастными туристами, жестикулируя с чисто национальным темпераментом, на смеси итальянского, английского, немецкого и французского принялся уточнять, какие же именно достопримечательности хотела бы увидеть синьора.
Не мудрствуя лукаво, Марина назвала хрестоматийное:
– Колизей.
– Колизей? – таксист, расплылся в улыбке и закивал головой так решительно, что два его подбородка заколыхались.
Марина улыбнулась в ответ.
Автомобиль помчался по улицам Рима.
К счастью, сегодня не было дождя, и даже, время от времени сквозь плывущие по небу облака проглядывало неяркое зимнее солнце. Марина смотрела то в лобовое стекло, то в боковое.
Таксист, вопросительно взглянув на Марину, указал на пачку сигарет, дескать, не будет ли синьора против, если он закурит. Марина не возражала, и таксист закурил. Марине пришлось пожалеть о своей любезности: его сигарета не просто воняла, а смердела. Марина была вынуждена опустить боковое стекло и достать из сумки пачку длинных египетских сигарет. Таксист подал ей зажигалку с уже трепещущим язычком пламени.
Марина прикурила, блаженно затянулась ароматным дымом, продолжая смотреть в окно.
Мелькающие за стеклами автомобиля городские пейзажи она, занятая своими мыслями, воспринимала как-то отстраненно, будто кадры случайно увиденного, почти беззвучного видеофильма. Толстяк водитель, возможно, чтобы хоть немного сгладить вину за свою вонючую сигарету, за свой старый автомобиль и, может быть, по-зимнему серый, как будто вылинявший Рим, нажал кнопку магнитофона. Прокуренный салон такси заполнила итальянская музыка. Неаполитанские песни чередовались с многолетней давности эстрадными шлягерами в исполнении Тото Кутуньо и Адриано Челентано и с совсем новыми, неизвестными Марине хитами.
Музыка, рвущаяся из двух небольших динамиков, укрепленных над задним сиденьем, начала озвучивать видеофильм. И мир показался Марине более привлекательным.
На улицах было очень много туристов, что удивительно – все-таки не туристский сезон; правда, в большинстве попадались японцы. Едва ли не каждый из них был с видеокамерой и, ни на секунду не опуская ее, смотрел на Вечный город исключительно через видоискатель, снимая все подряд.
«Вот уж мне эти туристы, – подумала Марина, – нигде от них нет покоя. Разве что в той стране, где теперь живу я».
Там туристы были очень редкими гостями, и она с ними за последние годы сталкивалась всего лишь несколько раз, большей частью случайно.
Соборы, соборы, площади, узкие улочки, широкие…
Внезапно, точно выросши из-под земли, возникла громада Колизея с многочисленными арками.
– Колизей! Колизей! – бросив руль, торжественно поднял вверх руки и громко, пытаясь перекричать музыку, летящую из колонок, объявил водитель.
Он вертел головой то вправо, то влево, с восторженным лицом оборачивался к Марине, словно желая поделиться с ней всеми теми чувствами, которые охватили его при виде этой величественной архитектурной реликвии…
Затем он провез ее рядом с обветшалыми арками и поколесил по узким улочкам, постоянно повторяя звучные итальянские слова: «тричетто», «барокко», «пьяццо», «Санта Мария», «Сан Себастьян», «Брунилески»…
Марина согласно кивала головой, зачастую не понимая, о чем толкует словоохотливый римлянин.
Наконец, изрядно поплутав, таксист вывез ее на площадь с круглым фонтаном в центре. Фонтан был, конечно же, мертвым и не работал.
«Наверное, летом, когда его включают', он очень красив», – подумала Марина.
А таксист, словно угадав ее мысли, замахал руками, зашевелил пальцами, изображая струи воды. Этого ему показалось мало, и он принялся нажимать на рычажок, на лобовое стекло брызнула вода.
– Я поняла, поняла.
Таксист остановил машину и указательным пальцем ткнул куда-то за окно, дескать, вот, синьора, ваш ресторан. У Марины были лиры, она еще в аэропорту поменяла валюту. Но ей понравился этот пожилой толстяк, она захотела отблагодарить таксиста за его добродушие, обаяние и веселость. И она подала ему пятидесятидолларовую банкноту.
Таксист засветился, засиял, как майское солнышко, зацокал языком, рассыпался в словах благодарности на всех известных ему языках и стремительно выскочил из машины.
Марина даже не успела удивиться, куда это он, как таксист обежал машину, открыл дверцу и помог Марине выбраться, не переставая стрекотать:
– Синьора, мерси, грасио, данке, спасибо, сенкью…
«Подумать только, я сделала его совершенно счастливым!..»
Марина не спеша пересекла площадь и вошла в ресторан, который назывался «Сан Мигель». Еще на подходе она определила, что этот ресторан больше похож на захудалую таверну, нежели на приличное место.
Впрочем, она и не сомневалась: Сайд, с которым ей предстоит встреча, будет сидеть именно в такой занюханной забегаловке. В ресторане остро пахло всевозможными пряностями, но все эти пряности перебивал запах чеснока и какого-то острого соуса. В небольшом помещении с четырьмя окнами стояло восемь столиков. Потолок был низкий, да и сам ресторан помещался в цокольном этаже. У одной стены был бар и маленькая, метра на три с половиной, эстрада, которая сейчас пустовала, если не считать двух микрофонных подставок.
За стойкой бара хлопотал бармен с полотенцем, переброшенным через руку. Два столика были заняты небольшими компаниями, а за столиком у самой стойки бара сидел коренастый мужчина с землистым лицом.
Нездоровый цвет лица особенно подчеркивала огненно-рыжая короткая борода. Его голова была гладко выбрита.
Марина, проходя мимо рыжебородого мужчины, бросила на него пристальный взгляд и устроилась на высоком табурете у стойки бара. Рыжебородый наблюдал за Мариной.
Она повернулась к нему и негромко сказала:
– Аллах помнит о своих правоверных.
– Аллах велик, он помнит обо всех! – ответил рыжебородый, и выражение его лица сразу же изменилось.
Марина узнала и голос: да, с ним она разговаривала вчера вечером по телефону.
– Паоло, – обратился Сайд к бармену, – синьоре компари.
– И кофе, – добавила Марина.
На стойке бара появилась рюмка бледно-розового компари и чашечка кофе. А уже через десять Марина и Сайд уходили из маленького ресторана, провожаемые удивленным взглядом бармена.
Он никак не ожидал, что у Сайда назначена встреча с такой красивой женщиной.
Через час они были на месте. Рядом с огромной свалкой каких-то промышленных отходов, битого кирпича, ржавых, разломанных автомобилей, искореженных плит находился огромный карьер, глубокий и длинный. Марина спустилась вниз, Сайд двигался за ней, то и дело гортанно вскрикивал, указывая спутнице, где лучше повернуть направо, а где налево.
Тот, кто мог видеть Марину вчера, сегодня ни за что не узнал бы ее. Марина изменила внешность с мастерством гениальной актрисы. Новый наряд, новый макияж, новая прическа – это была совершенно другая женщина.
На улице, почти у самого входа в отель, она остановила такси.
– Куда вам, синьора? – осведомился пожилой таксист-итальянец с большой, на полголовы, лысиной и черными усами на полном добродушном лице.
Марина назвала адрес. Водитель пожал плечами и громко и быстро затараторил, что он такого ресторана не знает, хотя уже двадцать лет работает таксистом. Тогда Марина объяснила, в районе какой площади находится этот маленький ресторан.
– А, площадь Трех Святых? Так бы, синьора, сразу и сказали, – таксист взглянул на Марину уже более приветливо. – Через полчаса будем на месте.
Только сейчас он сообразил, что женщина, севшая на заднее сиденье его автомобиля, плохо понимает по-итальянски. Он постучал правой ладонью по циферблату своих часов, которые поблескивали на волосатом запястье, и показал на пальцах, сколько времени ему понадобится, чтобы добраться до площади Трех Святых.
Марина объяснила ему по-английски, что она не очень спешит, что в принципе она не против, если таксист ее немного повозит по Риму. Таксист, привыкший за долгие годы работы к общению с разномастными туристами, жестикулируя с чисто национальным темпераментом, на смеси итальянского, английского, немецкого и французского принялся уточнять, какие же именно достопримечательности хотела бы увидеть синьора.
Не мудрствуя лукаво, Марина назвала хрестоматийное:
– Колизей.
– Колизей? – таксист, расплылся в улыбке и закивал головой так решительно, что два его подбородка заколыхались.
Марина улыбнулась в ответ.
Автомобиль помчался по улицам Рима.
К счастью, сегодня не было дождя, и даже, время от времени сквозь плывущие по небу облака проглядывало неяркое зимнее солнце. Марина смотрела то в лобовое стекло, то в боковое.
Таксист, вопросительно взглянув на Марину, указал на пачку сигарет, дескать, не будет ли синьора против, если он закурит. Марина не возражала, и таксист закурил. Марине пришлось пожалеть о своей любезности: его сигарета не просто воняла, а смердела. Марина была вынуждена опустить боковое стекло и достать из сумки пачку длинных египетских сигарет. Таксист подал ей зажигалку с уже трепещущим язычком пламени.
Марина прикурила, блаженно затянулась ароматным дымом, продолжая смотреть в окно.
Мелькающие за стеклами автомобиля городские пейзажи она, занятая своими мыслями, воспринимала как-то отстраненно, будто кадры случайно увиденного, почти беззвучного видеофильма. Толстяк водитель, возможно, чтобы хоть немного сгладить вину за свою вонючую сигарету, за свой старый автомобиль и, может быть, по-зимнему серый, как будто вылинявший Рим, нажал кнопку магнитофона. Прокуренный салон такси заполнила итальянская музыка. Неаполитанские песни чередовались с многолетней давности эстрадными шлягерами в исполнении Тото Кутуньо и Адриано Челентано и с совсем новыми, неизвестными Марине хитами.
Музыка, рвущаяся из двух небольших динамиков, укрепленных над задним сиденьем, начала озвучивать видеофильм. И мир показался Марине более привлекательным.
На улицах было очень много туристов, что удивительно – все-таки не туристский сезон; правда, в большинстве попадались японцы. Едва ли не каждый из них был с видеокамерой и, ни на секунду не опуская ее, смотрел на Вечный город исключительно через видоискатель, снимая все подряд.
«Вот уж мне эти туристы, – подумала Марина, – нигде от них нет покоя. Разве что в той стране, где теперь живу я».
Там туристы были очень редкими гостями, и она с ними за последние годы сталкивалась всего лишь несколько раз, большей частью случайно.
Соборы, соборы, площади, узкие улочки, широкие…
Внезапно, точно выросши из-под земли, возникла громада Колизея с многочисленными арками.
– Колизей! Колизей! – бросив руль, торжественно поднял вверх руки и громко, пытаясь перекричать музыку, летящую из колонок, объявил водитель.
Он вертел головой то вправо, то влево, с восторженным лицом оборачивался к Марине, словно желая поделиться с ней всеми теми чувствами, которые охватили его при виде этой величественной архитектурной реликвии…
Затем он провез ее рядом с обветшалыми арками и поколесил по узким улочкам, постоянно повторяя звучные итальянские слова: «тричетто», «барокко», «пьяццо», «Санта Мария», «Сан Себастьян», «Брунилески»…
Марина согласно кивала головой, зачастую не понимая, о чем толкует словоохотливый римлянин.
Наконец, изрядно поплутав, таксист вывез ее на площадь с круглым фонтаном в центре. Фонтан был, конечно же, мертвым и не работал.
«Наверное, летом, когда его включают', он очень красив», – подумала Марина.
А таксист, словно угадав ее мысли, замахал руками, зашевелил пальцами, изображая струи воды. Этого ему показалось мало, и он принялся нажимать на рычажок, на лобовое стекло брызнула вода.
– Я поняла, поняла.
Таксист остановил машину и указательным пальцем ткнул куда-то за окно, дескать, вот, синьора, ваш ресторан. У Марины были лиры, она еще в аэропорту поменяла валюту. Но ей понравился этот пожилой толстяк, она захотела отблагодарить таксиста за его добродушие, обаяние и веселость. И она подала ему пятидесятидолларовую банкноту.
Таксист засветился, засиял, как майское солнышко, зацокал языком, рассыпался в словах благодарности на всех известных ему языках и стремительно выскочил из машины.
Марина даже не успела удивиться, куда это он, как таксист обежал машину, открыл дверцу и помог Марине выбраться, не переставая стрекотать:
– Синьора, мерси, грасио, данке, спасибо, сенкью…
«Подумать только, я сделала его совершенно счастливым!..»
Марина не спеша пересекла площадь и вошла в ресторан, который назывался «Сан Мигель». Еще на подходе она определила, что этот ресторан больше похож на захудалую таверну, нежели на приличное место.
Впрочем, она и не сомневалась: Сайд, с которым ей предстоит встреча, будет сидеть именно в такой занюханной забегаловке. В ресторане остро пахло всевозможными пряностями, но все эти пряности перебивал запах чеснока и какого-то острого соуса. В небольшом помещении с четырьмя окнами стояло восемь столиков. Потолок был низкий, да и сам ресторан помещался в цокольном этаже. У одной стены был бар и маленькая, метра на три с половиной, эстрада, которая сейчас пустовала, если не считать двух микрофонных подставок.
За стойкой бара хлопотал бармен с полотенцем, переброшенным через руку. Два столика были заняты небольшими компаниями, а за столиком у самой стойки бара сидел коренастый мужчина с землистым лицом.
Нездоровый цвет лица особенно подчеркивала огненно-рыжая короткая борода. Его голова была гладко выбрита.
Марина, проходя мимо рыжебородого мужчины, бросила на него пристальный взгляд и устроилась на высоком табурете у стойки бара. Рыжебородый наблюдал за Мариной.
Она повернулась к нему и негромко сказала:
– Аллах помнит о своих правоверных.
– Аллах велик, он помнит обо всех! – ответил рыжебородый, и выражение его лица сразу же изменилось.
Марина узнала и голос: да, с ним она разговаривала вчера вечером по телефону.
– Паоло, – обратился Сайд к бармену, – синьоре компари.
– И кофе, – добавила Марина.
На стойке бара появилась рюмка бледно-розового компари и чашечка кофе. А уже через десять Марина и Сайд уходили из маленького ресторана, провожаемые удивленным взглядом бармена.
Он никак не ожидал, что у Сайда назначена встреча с такой красивой женщиной.
* * *
Марина и Сайд в «фиате» древней модели ехали по оживленным римским улицам, удаляясь от центра города. Время от времени Марина задавала мусульманину короткие вопросы, на которые он отвечал по возможности обстоятельно. То, что требовалось Сорокиной от Сайда, лежало в багажнике его давно не модного «фиата», а направлялись они за город, где Марина собиралась опробовать оружие.Через час они были на месте. Рядом с огромной свалкой каких-то промышленных отходов, битого кирпича, ржавых, разломанных автомобилей, искореженных плит находился огромный карьер, глубокий и длинный. Марина спустилась вниз, Сайд двигался за ней, то и дело гортанно вскрикивал, указывая спутнице, где лучше повернуть направо, а где налево.