Страница:
Человек, сидевший за рулем серебристого «опеля», был прекрасно осведомлен о возможностях своего автомобиля и потому лишь кривовато усмехнулся, заметив повисший на хвосте джип. Поначалу он решил, что позади просто очередной любитель легких побед на шоссе, какой-нибудь бритоголовый недоумок, решивший покрасоваться перед новой девкой. Если это был «хвост», то вел он себя до неприличия нахально, просто лез в глаза своей наваренной на передний бампер хромированной рамой, на которой красовались аж шесть дополнительных противотуманных фар. Эти фары неотступно маячили в зеркале заднего вида, то приближаясь, то вновь отставая – недалеко, впрочем.
Водитель «опеля» снова улыбнулся, в который уже раз припомнив незабвенного Ремарка. Как же звали тот автомобиль в «Трех товарищах» – Карл? Вроде бы да. А может быть, и нет. Надо же, забыл! Он честно попытался припомнить вылетевшее из памяти имя и обескураженно покрутил головой, снова поймав себя на том, что постепенно, совершенно незаметно для себя забывает многое из того, что когда-то составляло, казалось, самую сущность его натуры.
– Ремарка надобно перечитать, – вслух сказал он, зная, что наверняка не дойдут до этого руки.
Между тем болтавшийся позади джип не отставал, несмотря на то, что «опель» задал весьма высокий темп гонки. Это было подозрительно, тем более, что в один из моментов, когда джип приблизился едва ли не на расстояние вытянутой руки, водитель «опеля» разглядел сквозь тонированное лобовое стекло двоих сидевших в кабине мужчин в солнцезащитных очках. И что характерно, никаких крашеных телок!
– Паду ли я, стрелой пронзенный, иль мимо просвистит она? – спросил он у зеркала заднего вида и вдавил педаль акселератора в покрытый потертым резиновым ковриком пол кабины. Форсированный двигатель бархатно взревел, принявшись с удвоенным аппетитом пить дорогой бензин, и утыканная дурацкими противотуманными фарами хромированная рама начала быстро уменьшаться в размерах.
Водитель «опеля» пошарил в бардачке и, наугад выбрав кассету, не глядя сунул ее в щель магнитолы. Грохот рок-н-ролла заглушил скрип и дребезжание дышащего на ладан кузова. Хромированная рама далеко позади сверкала бликами заходящего солнца и вскоре совершенно пропала из виду. Хвост, если это был он, безнадежно отстал.
– Гут, матка, – одобрительно сказал водитель своему автомобилю.
Он был даже отчасти благодарен тем двоим в джипе – сами того не ведая, они помогли ему проснуться. Сказывалось безумное напряжение нескольких последних дней, и на протяжении примерно двухсот километров он клевал носом, то и дело отключаясь от действительности, то забегая мыслями вперед, то возвращаясь назад, в полутемный, провонявший несвежим пивом и лежалой селедкой полуподвал, где за покрытыми липким светлым пластиком столиками гомонили, утоляя жажду, засаленные гуманоиды и где внешне совершенно неотличимый от них курьер с красными от недосыпания глазами передал ему безобидный с виду квадратик черной пластмассы – компьютерную дискету, сказав при этом:
– Учти, капитан, штуковина эта похлеще динамита, и покуда она с тобой, считай, что у тебя в кармане граната без чеки. Зазеваешься – мокрого места от тебя не останется.
– Зевать не обучены, – ответил он тогда, небрежным жестом убирая дискету во внутренний карман спортивной куртки, – доставим в лучшем виде, будь спок.
– Желаю удачи, – все так же серьезно сказал курьер и, не прощаясь, поднялся и зашагал к выходу, сильно сутулясь и на ходу выковыривая из мятой пачки сигарету…
А через две минуты снаружи громыхнуло, и в пивной посыпались стекла.
Галдящая толпа возбужденных гуманоидов вынесла его наверх как раз вовремя, чтобы успеть во всех подробностях разглядеть заворачивающийся чудовищным штопором столб багрово-черного дымного пламени…
Тряхнув головой, он постарался отогнать это воспоминание. Строго говоря, подумал он, чего-нибудь в этом роде и следовало ожидать. Невозможно даже представить, чтобы эта мразь сдалась без боя. Как же! Столько нахапано, наворовано, а главное – власть, власть!..
Он вздохнул. Сама смерть курьера не слишком выбила его из колеи – он прошел весь путь от Кабула до Грозного и навидался всякого, постепенно приучив себя не отворачиваться при виде чужой агонии. Тем более, что позволить себе малейшего проявления слабости он сейчас просто не мог – это было равносильно самоубийству, о чем красноречиво свидетельствовала незавидная судьба незнакомого курьера.
…Сила, думал он. Какую же огромную силу они набрали, сволочи! Огромную, безжалостную, тупую. И реакция у них – будь здоров! Малейший укол, ничтожный раздражитель – а зверь уже развернулся и – клыками… К черту, к черту!
Не об этом сейчас надо думать, а о том, как живым добраться до Москвы – всего-то километров двести! – и передать то, что надежно спрятано в тайнике под сиденьем…
– Ты не обязан, – говорил ему генерал, тяжело облокотившись о гранитный парапет и глядя, как струится внизу Москва-река. – Это моя война, а я больше не твой командир. Риск большой, а орденов, сам понимаешь, не предвидится.
– Какие уж тут ордена, – неловко усмехнулся он, уже зная, что не сможет отказать этому человеку, какова бы ни была его просьба. – За участие в гражданской войне ордена не полагаются, – процитировал он своего собеседника, не принявшего когда-то звезду Героя России за чеченскую кампанию.
Тот улыбнулся некрасивым, чересчур большим ртом и привычным жестом поправил фуражку.
– Да, капитан, – сказал он, – смотри-ка, до чего дожили… Значит, не жалко отпуска?
– Не жалко, товарищ генерал.
– Тогда слушай. Дело это для тебя, армейского разведчика, в общем-то, плевое. Всего-то и надо, что встретить курьера и доставить посылочку мне. К тебе обращаюсь потому, что посылочке этой цены нету, заднее большой кровью плачено.
Коротко говоря, кое-кто на самом верху толкнул чеченам партию оружия – само собой, не бесплатно, и думал, стервец, что все концы в воду спрятал. ан кончик-то и отыскался! Тут большие деньги замешаны, говорю тебе сразу, и не могу я это дело кому попало доверять. ФСБ, КГБ – все одно дерьмо, только вывеска другая. Не верю я им, капитан.
– По-моему, товарищ генерал, они давно уже сами себе не верят.
– Да, брат, это ты точно… Жена-то есть у тебя?
– Да как-то не собрался… То некогда, то недосуг – сами знаете, как оно бывает.
– Уже легче, – вздохнул генерал. – Запомни адрес и пароль…
Мотор успокаивающе, монотонно урчал, километровые столбы неслись навстречу – 182, 181, 180… Близился вечер, и над дорогой толклась мошкара, собираясь в прозрачные подвижные облачка, разбивалась о треснувшее лобовое стекло, налипала на решетку радиатора. Капитан армейской разведки Алехин поморщился, представив, каково ему завтра будет отдирать все это хозяйство. И ведь до утра присохнет – зубами не оторвешь…
«Опель», не снижая скорости, проскочил пересечение со второстепенной дорогой. Мелькнул пыльный проселок, кажущиеся с большого расстояния белоснежными стены каких-то коровников или свинарников – в этих тонкостях коренной москвич Алехин разбирался слабо. С проселка вдруг вылетели и увязались следом двое мотоциклистов – сплошь в черной запыленной коже, лиц не разглядеть за глухими непрозрачными забралами шлемов… рокеры, в общем. Хотя нет, вспомнил Алехин, рокеры – это из древней истории, что-то времен Очакова и покоренья Крыма. Теперь это зовется как-то по-другому – байкеры, что ли? Под одним из этих чернокожаных кентавров ревел, надрываясь, весьма ухоженный, изукрашенный, но вполне тривиальный «урал», зато другой, похоже, являлся счастливым обладателем самого настоящего «харлея». Алехину ни к селу ни к городу вспомнилось, что кто-то когда-то говорил ему, будто у «харлея» заднее колесо закреплено в вилке жестко, безо всяких амортизаторов и прочих нежностей – такие, мол, в ихней Америке дороги, что амортизаторы просто не нужны. Его так и подмывало выяснить, правда это или нет, и в другой ситуации он, несомненно, так бы и поступил, но сейчас эта затея представлялась ему чересчур рискованной.
Алехин присмотрелся к мотоциклистам повнимательнее. «А ведь тяжеловаты ребятки для тинейджеров, – решил он, – не та стать. Да и что им делать здесь, в двух сотнях верст от Москвы? Ох, ведут они меня, ох, ведут!.. Хотя, с другой стороны, чем мы хуже Америки? А там некоторые и в сорок знать ничего не хотят, кроме своего мотоцикла да каски с рогами. А что до расстояния, так ведь для дурной собаки сто верст – не крюк…»
Он немного снизил скорость, внутренне готовясь к самому худшему: сейчас, вот сейчас тот, что на «харлее», а может, и другой, а может, и оба разом достанут из-под своих курток пистолеты и надо будет, как тогда, в Чечне…
Мотоциклисты промчались мимо, ни разу не оглянувшись. У того, что ехал на «Урале», поперек спины красовалась сделанная по трафарету надпись-"FUCK YOU."
«Н-да. В другое время и при прочих равных условиях я бы тебе показал фак…»
Словно надписи было мало, романтик шоссейных дорог сунул руку за спину и показал Алехину кулак с отставленным средним пальцем. Козел. Впрочем, это все-таки лучше, чем пистолет.
Алехин дал байкерам скрыться из виду и только после этого прибавил скорость. Встреча оставила неприятный осадок, и, сколько он ни укорял себя за мнительность, в глубине души Алехин не сомневался в том, что поступил правильно.
Интуиция что-то такое нашептывала, да и непохоже было, чтобы ему так вот, запросто позволили въехать в Москву с этой бомбой под сиденьем.
В сгущающихся сумерках, как призраки, мелькали белые километровые столбы.
«А вдоль дороги мертвые с косами стоят, – вспомнил он, включая фары. – И тишина».
139. 138. 135. Неужели все-таки пронесет?
На сто тридцатом километре, прямо под столбиком, стояли, сцепившись рогами, давешние мотоциклы. Немного поодаль Алехин заметил тлеющие оранжевые огоньки сигарет. Когда ржавый «опель» на удивление тихо прошуршал мимо, один из мотоциклистов вынул из нагрудного кармана своей кожанки сотовый телефон и нажал кнопку вызова. Ему ответили не сразу, а когда ответили, он заговорил не терпящим возражений тоном:
– Шестой, ты? Объект только что проехал сто тридцатый километр. Скорость приличная, так что минут через десять наверняка будет у вас. Действуйте, как договорились, только пусть сначала отдаст посылку – хозяин хочет лично убедиться. Действуйте.
– Ну так как, Саня, – обернулся он ко второму мотоциклисту, убирая телефон в карман, – как по-твоему: жив рок-н-ролл или уже помер?
– Еще маленько жив, – осклабился тот, проверяя, легко ли выходит из кобуры пистолет со спиленным номером, – но вскорости непременно помрет. Как по мне, так туда ему и дорога.
– Даже странно слышать такие твои речи, – сказал его товарищ. – Ты на себя-то посмотри! Ведь вылитый рокер!
– Чего-то там у меня на спине написано, не прочтешь ли? – предложил веселый Саня, и они, отсмеявшись, закурили еще по одной – на посошок. Они едва успели докурить до половины, когда серебристый «опель» достиг сто восьмого километра.
Фары выхватили из темноты квадратную корму патрульной машины с забранным решеткой окошком. Стоп-сигналы «лунохода» кроваво сверкнули отраженным светом.
Шагнувший на дорогу гаишник в белой портупее повелительно взмахнул светящимся жезлом, приказывая остановиться. Повинуясь устоявшейся привычке, за годы успевшей превратиться в условный рефлекс, Алехин принял к обочине и остановился, но подумал, что, возможно, делает он это зря. Однако дебелый детина в сержантских погонах с короткоствольным автоматом под мышкой уже обнаружился прямо перед капотом, заслоняясь ладонью от режущего света фар. Другая его рука лежала на автомате. Алехин выключил фары.
Второй гаишник, небрежно заткнув свой жезл за голенище, неторопливо приблизился сзади. Этот, как успел заметить Алехин, был в чине лейтенанта. В позах и поведении обоих гаишников было что-то странное. Алехин пригляделся повнимательнее. «Да они же пьяные, – понял он вдруг. – Не „под газом“ и не „вдетые“, а именно пьяные. Вот те на. Только этого не хватало».
Алехин медленно, с неохотой стал вылезать из машины навстречу нетвердо ступающему лейтенанту, но тот вдруг ускорил шаг и на ходу, уже беря автомат наизготовку, крикнул:
– Сидеть, падаль!
Внезапно оказавшийся рядом сержант грубо толкнул Алехина в плечо, силой усаживая на место, и сунул в лицо воронкообразный раструб, которым заканчивался ствол автомата.
– Ключи!
Скрипнув зубами, Алехин заглушил двигатель и отдал сержанту ключ зажигания.
«Глупо-то как, господи, – думал он, – до чего же глупо…» На какую-то долю секунды он представил, как хватает ствол автомата, резко дергает его в сторону и на себя, а потом этот пьяный боров и опомниться не успеет, как будет вверх ногами валяться в кювете… Но нет, сидя в машине, много не навоюешь – низко, тесно, неудобно, да и второй уже был рядом.
Сержант уступил начальству место и снова переместился к капоту, продолжая держать Алехина на мушке и время от времени коротко сотрясаясь всем телом – похоже, его мучила икота.
Лейтенант наклонился к дверце, обдав Алехина волной густого перегара. В лицо ударил слепящий свет мощного фонаря.
– Гля, Степанов, – сказал лейтенант, не поворачивая, впрочем, головы к напарнику – опять они там, в управлении, нае…лись. Это ж русский!
– Это еще посмотреть надо, какой он русский, – мрачно отозвался Степанов и громко икнул.
– В чем дело, лейтенант? – сухо спросил Алехин, стараясь подавить начавшую шевелиться где-то в глубине души надежду, что все это – не более чем досадная ошибка.
– Виноват, – сказал лейтенант. – Инспектор ГАИ лейтенант Дробов. Предъявите документы.
– Пожалуйста, – Алехин вложил в протянутую руку документы. – В чем, собственно, дело?
– Так, – протянул гаишник, светя фонариком в раскрытый военный билет Алехина и игнорируя поставленный им вопрос. – Капитан Алехин, армейская разведка… Слыхал, Степанов? Капитан армейской разведки! Вот тебе и чечен.
Развели бардак, козлы, сидят там ж… своими, из головы террористов выдумывают. Машина ваша? – спросил он у Алехина.
– Техпаспорт у вас в руках.
– Ах, ну да, конечно… Так, «опель-аскона»… цвет… ага… номер… так, владелец… ага. Все в порядке.
– Я могу ехать? – спросил Алехин, пряча документы в карман. – Видите ли, я тороплюсь…
– Да как вам сказать, – неопределенно протянул гаишник, почему-то опять направляя фонарь прямо Алехину в глаза. – С одной стороны – ну, явная же ошибка, но вот с другой… Боюсь, нам придется вас задержать до выяснения некоторых обстоятельств.
– Ну вот что, лейтенант, – сказал Алехин самым сварливым тоном, на какой был способен, – или вы немедленно объяснитесь, или я буду вынужден подать официальную жалобу. Будьте уверены, этот цирк вам даром не пройдет.
– А вы меня не пугайте, – оскорбился гаишник, – я, между прочим, на службе.
Наша служба и опасна, и трудна – слыхали? Тут вот какая закавыка, товарищ капитан. Дали нам ориентировочку на вашу машину: едет, мол, в Москву гастролер из Чечни. В метро решил покататься, кино, там, посмотреть… ну, вы понимаете.
Мало нам было урагана, так теперь еще этот лидер чернож…й.
– Бред какой-то, – сказал Алехин. – Я что, по-вашему, похож на чеченца?
– Да ну, какой вы чеченец. Однако ж на этих гадов кто только не работает, а документики при нынешнем уровне техники, сами понимаете… Так что придется прокатиться. Пересядьте на заднее сиденье.
Подкрепив свои слова повелительным движением автоматного ствола, гаишник, хоть и был заметно пьян, предусмотрительно сделал два шага назад и навел автомат прямо в живот выходящему из машины Алехину, которому все уже было предельно ясно. Капитан прекрасно понимал, что угодил в ловушку, как безмозглый кролик, и жив до сих пор только потому, что им нужна не столько его жизнь, сколько дискета.
– Стоять, – скомандовал лейтенант. – Лицом к машине, руки на кабину, ноги шире плеч! Степанов, обыскать!
Подошедший Степанов двумя ударами тяжелого сапога раздвинул пошире расставленные ноги Алехина.
– Не жмись, не жмись, чего ты, как целка, – почти добродушно приговаривал сержант, деловито и вполне профессионально обыскивая капитана с головы до ног. – Пустой, – слегка обескураженно доложил он, закончив обыск.
– Пустой так пустой, – миролюбиво сказал лейтенант. – В машину! Степанов, за руль!
Серебристый «опель» задним ходом обогнул стоявшую с потушенными огнями ПМГ.
Степанов с хрустом и скрежетом переключил передачу, и автомобиль, свернув с шоссе, скатился на грунтовку. Перед самым шлагбаумом машина, судорожно дернувшись, заглохла. Степанов выключил фары.
– Никак не привыкну к этим долбаным иномаркам, – сообщил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Ну вот, – сказал лейтенант, – здесь нам будет уютно. Такие дела, капитан.
Непременно нужно, чтобы ты нам посылочку отдал. Я уж не знаю, что ты там такое везешь, да и знать, поверь, не хочу, а только отдашь посылочку – расстанемся друзьями, не отдашь – не обессудь. Место тут глухое, ни одна падла не найдет.
Так какой будет твой положительный ответ?
– С кем-то вы меня, ребята, спутали, – сказал Алехин, – и путаница эта вам еще ой как икнется.
Сидевший за рулем Степанов вдруг, не сдержавшись, громко икнул.
– Вот-вот, – сказал Алехин.
– В героя, значит, решил поиграть? – процедил лейтенант с излишним драматизмом, который присущ пьяным людям. В иной ситуации это, пожалуй, прозвучало бы смешно. – Давай поиграем. Выходи из машины, гондон!
Степанов уже стоял у дверцы с наведенным автоматом. Алехин медлил, взявшись руками за раму распахнутой дверцы, пока сидевший рядом лейтенант не ткнул его в поясницу твердым стволом автомата. Тогда он неторопливо полез наружу.
Степанов икнул, содрогнувшись всем телом. В следующее мгновение он обнаружил себя лежащим на спине. Нижняя челюсть, похоже, была вывихнута, а свалившийся сверху автомат больно припечатал нос. Чисто рефлекторно он наугад выбросил руку куда-то в сторону. Рефлексы сработали лучше сознания – ладонь сержанта мертвой хваткой сомкнулась на чьей-то лодыжке (он даже не понял, на чьей именно, он ничего сейчас не понимал, ослепленный болью), и Алехин, издав неразборчивый возглас, с треском полетел головой в кусты.
Нога его при этом вырвалась из сержантского захвата, но, пока он возился, ища опору в густом переплетении упругих тонких ветвей, подскочивший лейтенант с хрустом ударил его сапогом в лицо. Удар отбросил Алехина назад, на дорогу.
Упав на спину, Алехин выбросил ногу навстречу изготовившемуся для следующего удара гаишнику. Лейтенант обхватил обеими руками промежность и медленно сел на землю. Автомат, глухо брякнув, упал в пыль.
Терять было нечего. Капитан метнулся к автомату и уже коснулся пальцами металла, когда мир вокруг ворвался ослепительно-белой вспышкой и навалилась темнота.
Постепенно во мраке возникли две вещи: голоса и боль. Капитан армейской разведки Алехин без особенной радости понял что все еще числится в списках живущих. Боль сосредоточилась в затылке, который ломило со страшной силой. «Чем же это он меня? – подумал Алехин. – Автоматом, не иначе. Да, капитан, г… твое дело. Это ж кому рассказать: два пьяных мента укатали. Да как укатали…»
Впрочем, приходя понемногу в себя, Алехин начал сознавать, что укатали его не так, чтобы уж очень. Голова, конечно, раскалывалась, и, похоже, не хватало парочки передних зубов, но все остальные части тела вроде бы были на месте и в относительном порядке. Кроме того, в самом низу колоды у него был припрятан козырный туз, о котором эти веселые парни не знали и знать не могли. Успеть бы только сделать ход…
Закончив мысленно инспектировать свои внутренние органы и прочие руки-ноги, капитан стал прислушиваться к голосам. Судя по всему, один из ментов – вроде бы, сержант – нес при нем караульную службу, а другой как раз завершал тщательный – и тщетный – обыск машины.
– Вот блин, надыбали мы с тобой работенку, Степанов, – сетовал он, заканчивая потрошить заднее сиденье. – Сейчас бы домой, к теплой бабе под бок, а тут болтайся, как хрен в проруби…
– К бабе – это дело, – согласился Степанов, – Как твое хозяйство-то, цело?
Я уж было подумал, что больше тебе по бабам не ходить.
– Обижаешь, – хмыкнул лейтенант. – В школе милиции, чтоб ты знал, перед выпуском всем будущим лейтенантам яйца покрывают скорлупой повышенной прочности – для сохранности ценного генофонда, понял? Как там наш крестник – жив еще?
– Да жив, куда он денется.
– Куда денется… Дурак ты, боцман, и шутки у тебя дурацкие. Вот замочил бы ты его раньше времени, что бы тогда делал? Посылочки-то не видать, а без нее возвращаться не ведено. У кого бы ты тогда про посылочку спросил? Проверь-ка, кстати: может, он уже выспался?
Степанов ткнул Алехина сапогом под ребра. Капитан застонал и открыл глаза.
– С добрым утречком, – приветствовал его сержант. – Милости просим обратно в компанию. Скажешь, что у тебя спрашивают, или еще поиграем?
Алехин с трудом разлепил разбитые в лепешку губы.
– У тебя дети есть, Степанов? – прохрипел он.
– Нету, – растерялся тот. – На хрена они мне нужны, спиногрызы?
– Это хорошо, – сказал Алехин.
– Чего это?
– Мудаков на свете меньше.
Он попытался приподняться, и тут Степанов, сладострастно хэкнув, нанес ему полновесный удар в живот. Алехин, корчась, пытался отползти к машине, беспомощно скребя ногами по земле, а раскрасневшиеся, вошедшие в раж гаишники азартно избивали его сапогами и прикладами автоматов.
– Гля, Петрович, ползет! – пропыхтел Степанов, деловито обрабатывая правый бок своей жертвы остроносыми хромовыми сапожищами сорок пятого размера.
– Пускай ползет, – отозвался лейтенант, трудясь над левым боком. – Земля круглая, приползет обратно, как миленький. И ведь какой, пидорюга, упорный! Ну, куда ты ползешь? Ползком от нас не уйдешь. Ни ползком, ни бегом, ни на машине, потому как мы – органы охраны правопорядка! Правопорядка, ясно? А ты, пидор гнутый, мешаешь нашей работе, колоться не хочешь. Где посылка, паскуда? Где, говори!
Некоторое время возле шлагбаума слышались только глухие звуки ударов да хриплое одышливое дыхание трех человек, затеявших в этом забытом месте старую как мир игру. Постепенно Алехин почти перестал ощущать боль. На свете не осталось ничего – ни боли, ни надежды, ни даже обиды. Ничего, кроме почти инстинктивного стремления доползти до машины, забиться под обросшее грязью днище, туда в душную темноту, где не достанут ни сапожища, ни приклады…
Ухватившись онемевшими руками за крошащийся под пальцами, изъеденный ржавчиной нижний край кузова, он мучительно медленно стал подтягивать вперед ставшее непомерно тяжелым тело, помогая себе непослушными ногами. Вот уже пальцы нащупали карданный вал… еще немного…
– Куд-да, сучара? – с лютым весельем спросил лейтенант. – Ишь, какой хитрец выискался! Степанов, ну-ка, верни его на место! Я с ним еще не закончил.
Степанов с готовностью забросил автомат за спину и ухватился за торчащие из-под машины ноги в кроссовках. В последний момент во всем этом ему почудилось что-то до боли знакомое, но вспоминать было некогда, и он изо всех сил потащил этого козла вонючего из-под его ржавой телеги. Это оказалось неожиданно легко: козел, как видно, совсем спекся, и через мгновение он уже был весь снаружи – распластанный, готовый к употреблению и с каким-то белым свертком в руках.
– Эт-то еще что тако… – начал было лейтенант, но Степанов уже вспомнил.
Выпустив ноги этого придурка, который на деле оказался не таким уж придурком, сержант столичной ГАИ Степанов попытался закрыть лицо руками и каким-то чужим, тонким, как у персонажа мультфильма, голосом пискнул:
– Не на…
Был такой боевик – давненько уже. Американский, кажется.
Еще в застойные времена.
Сверкнули вспышки выстрелов – раз, два и еще раз, для верности, потому что лейтенант еще стоял, медленно наклоняясь. Стало тихо, лишь звякнула, откатившись, медная гильза.
Бывший инспектор ГАИ лейтенант Дробов мягко повалился на труп бывшего сержанта Степанова, несколько раз судорожно подергал ногами в запылившихся сапогах и умер, так и не успев понять, что же, собственно, произошло.
Алехин с трудом поднялся и встал, шатаясь, как пьяный, борясь с подступающей к горлу тошнотой. Дыхание с хрипом и свистом вырывалось из груди, перед глазами плыли разноцветные круги. Держась рукой за крышу кабины, он наклонился, и его вырвало.
После этого стало немного полегче, и капитан сумел, превозмогая боль, пронзавшую тело при каждом движении, кое-как, по частям разместиться на распоротом сиденье своего «опеля». «Парабеллум», аккуратно завернутый в сплошь залепленный дорожной грязью полиэтиленовый пакет, он положил на переднее сиденье. Так-то, ребятки.
Он медленно, с трудом притянул к себе дверцу и захлопнул ее. Это движение отозвалось такой болью в переломанных ребрах, что он не сдержал стон и некоторое время сидел неподвижно, из последних сил стараясь не потерять сознание.
Ничего еще не кончилось, твердил он себе. Ничего еще не кончилось.
…"Парабеллум" он, откровенно говоря, попросту стянул.
Водитель «опеля» снова улыбнулся, в который уже раз припомнив незабвенного Ремарка. Как же звали тот автомобиль в «Трех товарищах» – Карл? Вроде бы да. А может быть, и нет. Надо же, забыл! Он честно попытался припомнить вылетевшее из памяти имя и обескураженно покрутил головой, снова поймав себя на том, что постепенно, совершенно незаметно для себя забывает многое из того, что когда-то составляло, казалось, самую сущность его натуры.
– Ремарка надобно перечитать, – вслух сказал он, зная, что наверняка не дойдут до этого руки.
Между тем болтавшийся позади джип не отставал, несмотря на то, что «опель» задал весьма высокий темп гонки. Это было подозрительно, тем более, что в один из моментов, когда джип приблизился едва ли не на расстояние вытянутой руки, водитель «опеля» разглядел сквозь тонированное лобовое стекло двоих сидевших в кабине мужчин в солнцезащитных очках. И что характерно, никаких крашеных телок!
– Паду ли я, стрелой пронзенный, иль мимо просвистит она? – спросил он у зеркала заднего вида и вдавил педаль акселератора в покрытый потертым резиновым ковриком пол кабины. Форсированный двигатель бархатно взревел, принявшись с удвоенным аппетитом пить дорогой бензин, и утыканная дурацкими противотуманными фарами хромированная рама начала быстро уменьшаться в размерах.
Водитель «опеля» пошарил в бардачке и, наугад выбрав кассету, не глядя сунул ее в щель магнитолы. Грохот рок-н-ролла заглушил скрип и дребезжание дышащего на ладан кузова. Хромированная рама далеко позади сверкала бликами заходящего солнца и вскоре совершенно пропала из виду. Хвост, если это был он, безнадежно отстал.
– Гут, матка, – одобрительно сказал водитель своему автомобилю.
Он был даже отчасти благодарен тем двоим в джипе – сами того не ведая, они помогли ему проснуться. Сказывалось безумное напряжение нескольких последних дней, и на протяжении примерно двухсот километров он клевал носом, то и дело отключаясь от действительности, то забегая мыслями вперед, то возвращаясь назад, в полутемный, провонявший несвежим пивом и лежалой селедкой полуподвал, где за покрытыми липким светлым пластиком столиками гомонили, утоляя жажду, засаленные гуманоиды и где внешне совершенно неотличимый от них курьер с красными от недосыпания глазами передал ему безобидный с виду квадратик черной пластмассы – компьютерную дискету, сказав при этом:
– Учти, капитан, штуковина эта похлеще динамита, и покуда она с тобой, считай, что у тебя в кармане граната без чеки. Зазеваешься – мокрого места от тебя не останется.
– Зевать не обучены, – ответил он тогда, небрежным жестом убирая дискету во внутренний карман спортивной куртки, – доставим в лучшем виде, будь спок.
– Желаю удачи, – все так же серьезно сказал курьер и, не прощаясь, поднялся и зашагал к выходу, сильно сутулясь и на ходу выковыривая из мятой пачки сигарету…
А через две минуты снаружи громыхнуло, и в пивной посыпались стекла.
Галдящая толпа возбужденных гуманоидов вынесла его наверх как раз вовремя, чтобы успеть во всех подробностях разглядеть заворачивающийся чудовищным штопором столб багрово-черного дымного пламени…
Тряхнув головой, он постарался отогнать это воспоминание. Строго говоря, подумал он, чего-нибудь в этом роде и следовало ожидать. Невозможно даже представить, чтобы эта мразь сдалась без боя. Как же! Столько нахапано, наворовано, а главное – власть, власть!..
Он вздохнул. Сама смерть курьера не слишком выбила его из колеи – он прошел весь путь от Кабула до Грозного и навидался всякого, постепенно приучив себя не отворачиваться при виде чужой агонии. Тем более, что позволить себе малейшего проявления слабости он сейчас просто не мог – это было равносильно самоубийству, о чем красноречиво свидетельствовала незавидная судьба незнакомого курьера.
…Сила, думал он. Какую же огромную силу они набрали, сволочи! Огромную, безжалостную, тупую. И реакция у них – будь здоров! Малейший укол, ничтожный раздражитель – а зверь уже развернулся и – клыками… К черту, к черту!
Не об этом сейчас надо думать, а о том, как живым добраться до Москвы – всего-то километров двести! – и передать то, что надежно спрятано в тайнике под сиденьем…
– Ты не обязан, – говорил ему генерал, тяжело облокотившись о гранитный парапет и глядя, как струится внизу Москва-река. – Это моя война, а я больше не твой командир. Риск большой, а орденов, сам понимаешь, не предвидится.
– Какие уж тут ордена, – неловко усмехнулся он, уже зная, что не сможет отказать этому человеку, какова бы ни была его просьба. – За участие в гражданской войне ордена не полагаются, – процитировал он своего собеседника, не принявшего когда-то звезду Героя России за чеченскую кампанию.
Тот улыбнулся некрасивым, чересчур большим ртом и привычным жестом поправил фуражку.
– Да, капитан, – сказал он, – смотри-ка, до чего дожили… Значит, не жалко отпуска?
– Не жалко, товарищ генерал.
– Тогда слушай. Дело это для тебя, армейского разведчика, в общем-то, плевое. Всего-то и надо, что встретить курьера и доставить посылочку мне. К тебе обращаюсь потому, что посылочке этой цены нету, заднее большой кровью плачено.
Коротко говоря, кое-кто на самом верху толкнул чеченам партию оружия – само собой, не бесплатно, и думал, стервец, что все концы в воду спрятал. ан кончик-то и отыскался! Тут большие деньги замешаны, говорю тебе сразу, и не могу я это дело кому попало доверять. ФСБ, КГБ – все одно дерьмо, только вывеска другая. Не верю я им, капитан.
– По-моему, товарищ генерал, они давно уже сами себе не верят.
– Да, брат, это ты точно… Жена-то есть у тебя?
– Да как-то не собрался… То некогда, то недосуг – сами знаете, как оно бывает.
– Уже легче, – вздохнул генерал. – Запомни адрес и пароль…
Мотор успокаивающе, монотонно урчал, километровые столбы неслись навстречу – 182, 181, 180… Близился вечер, и над дорогой толклась мошкара, собираясь в прозрачные подвижные облачка, разбивалась о треснувшее лобовое стекло, налипала на решетку радиатора. Капитан армейской разведки Алехин поморщился, представив, каково ему завтра будет отдирать все это хозяйство. И ведь до утра присохнет – зубами не оторвешь…
«Опель», не снижая скорости, проскочил пересечение со второстепенной дорогой. Мелькнул пыльный проселок, кажущиеся с большого расстояния белоснежными стены каких-то коровников или свинарников – в этих тонкостях коренной москвич Алехин разбирался слабо. С проселка вдруг вылетели и увязались следом двое мотоциклистов – сплошь в черной запыленной коже, лиц не разглядеть за глухими непрозрачными забралами шлемов… рокеры, в общем. Хотя нет, вспомнил Алехин, рокеры – это из древней истории, что-то времен Очакова и покоренья Крыма. Теперь это зовется как-то по-другому – байкеры, что ли? Под одним из этих чернокожаных кентавров ревел, надрываясь, весьма ухоженный, изукрашенный, но вполне тривиальный «урал», зато другой, похоже, являлся счастливым обладателем самого настоящего «харлея». Алехину ни к селу ни к городу вспомнилось, что кто-то когда-то говорил ему, будто у «харлея» заднее колесо закреплено в вилке жестко, безо всяких амортизаторов и прочих нежностей – такие, мол, в ихней Америке дороги, что амортизаторы просто не нужны. Его так и подмывало выяснить, правда это или нет, и в другой ситуации он, несомненно, так бы и поступил, но сейчас эта затея представлялась ему чересчур рискованной.
Алехин присмотрелся к мотоциклистам повнимательнее. «А ведь тяжеловаты ребятки для тинейджеров, – решил он, – не та стать. Да и что им делать здесь, в двух сотнях верст от Москвы? Ох, ведут они меня, ох, ведут!.. Хотя, с другой стороны, чем мы хуже Америки? А там некоторые и в сорок знать ничего не хотят, кроме своего мотоцикла да каски с рогами. А что до расстояния, так ведь для дурной собаки сто верст – не крюк…»
Он немного снизил скорость, внутренне готовясь к самому худшему: сейчас, вот сейчас тот, что на «харлее», а может, и другой, а может, и оба разом достанут из-под своих курток пистолеты и надо будет, как тогда, в Чечне…
Мотоциклисты промчались мимо, ни разу не оглянувшись. У того, что ехал на «Урале», поперек спины красовалась сделанная по трафарету надпись-"FUCK YOU."
«Н-да. В другое время и при прочих равных условиях я бы тебе показал фак…»
Словно надписи было мало, романтик шоссейных дорог сунул руку за спину и показал Алехину кулак с отставленным средним пальцем. Козел. Впрочем, это все-таки лучше, чем пистолет.
Алехин дал байкерам скрыться из виду и только после этого прибавил скорость. Встреча оставила неприятный осадок, и, сколько он ни укорял себя за мнительность, в глубине души Алехин не сомневался в том, что поступил правильно.
Интуиция что-то такое нашептывала, да и непохоже было, чтобы ему так вот, запросто позволили въехать в Москву с этой бомбой под сиденьем.
В сгущающихся сумерках, как призраки, мелькали белые километровые столбы.
«А вдоль дороги мертвые с косами стоят, – вспомнил он, включая фары. – И тишина».
139. 138. 135. Неужели все-таки пронесет?
На сто тридцатом километре, прямо под столбиком, стояли, сцепившись рогами, давешние мотоциклы. Немного поодаль Алехин заметил тлеющие оранжевые огоньки сигарет. Когда ржавый «опель» на удивление тихо прошуршал мимо, один из мотоциклистов вынул из нагрудного кармана своей кожанки сотовый телефон и нажал кнопку вызова. Ему ответили не сразу, а когда ответили, он заговорил не терпящим возражений тоном:
– Шестой, ты? Объект только что проехал сто тридцатый километр. Скорость приличная, так что минут через десять наверняка будет у вас. Действуйте, как договорились, только пусть сначала отдаст посылку – хозяин хочет лично убедиться. Действуйте.
– Ну так как, Саня, – обернулся он ко второму мотоциклисту, убирая телефон в карман, – как по-твоему: жив рок-н-ролл или уже помер?
– Еще маленько жив, – осклабился тот, проверяя, легко ли выходит из кобуры пистолет со спиленным номером, – но вскорости непременно помрет. Как по мне, так туда ему и дорога.
– Даже странно слышать такие твои речи, – сказал его товарищ. – Ты на себя-то посмотри! Ведь вылитый рокер!
– Чего-то там у меня на спине написано, не прочтешь ли? – предложил веселый Саня, и они, отсмеявшись, закурили еще по одной – на посошок. Они едва успели докурить до половины, когда серебристый «опель» достиг сто восьмого километра.
Фары выхватили из темноты квадратную корму патрульной машины с забранным решеткой окошком. Стоп-сигналы «лунохода» кроваво сверкнули отраженным светом.
Шагнувший на дорогу гаишник в белой портупее повелительно взмахнул светящимся жезлом, приказывая остановиться. Повинуясь устоявшейся привычке, за годы успевшей превратиться в условный рефлекс, Алехин принял к обочине и остановился, но подумал, что, возможно, делает он это зря. Однако дебелый детина в сержантских погонах с короткоствольным автоматом под мышкой уже обнаружился прямо перед капотом, заслоняясь ладонью от режущего света фар. Другая его рука лежала на автомате. Алехин выключил фары.
Второй гаишник, небрежно заткнув свой жезл за голенище, неторопливо приблизился сзади. Этот, как успел заметить Алехин, был в чине лейтенанта. В позах и поведении обоих гаишников было что-то странное. Алехин пригляделся повнимательнее. «Да они же пьяные, – понял он вдруг. – Не „под газом“ и не „вдетые“, а именно пьяные. Вот те на. Только этого не хватало».
Алехин медленно, с неохотой стал вылезать из машины навстречу нетвердо ступающему лейтенанту, но тот вдруг ускорил шаг и на ходу, уже беря автомат наизготовку, крикнул:
– Сидеть, падаль!
Внезапно оказавшийся рядом сержант грубо толкнул Алехина в плечо, силой усаживая на место, и сунул в лицо воронкообразный раструб, которым заканчивался ствол автомата.
– Ключи!
Скрипнув зубами, Алехин заглушил двигатель и отдал сержанту ключ зажигания.
«Глупо-то как, господи, – думал он, – до чего же глупо…» На какую-то долю секунды он представил, как хватает ствол автомата, резко дергает его в сторону и на себя, а потом этот пьяный боров и опомниться не успеет, как будет вверх ногами валяться в кювете… Но нет, сидя в машине, много не навоюешь – низко, тесно, неудобно, да и второй уже был рядом.
Сержант уступил начальству место и снова переместился к капоту, продолжая держать Алехина на мушке и время от времени коротко сотрясаясь всем телом – похоже, его мучила икота.
Лейтенант наклонился к дверце, обдав Алехина волной густого перегара. В лицо ударил слепящий свет мощного фонаря.
– Гля, Степанов, – сказал лейтенант, не поворачивая, впрочем, головы к напарнику – опять они там, в управлении, нае…лись. Это ж русский!
– Это еще посмотреть надо, какой он русский, – мрачно отозвался Степанов и громко икнул.
– В чем дело, лейтенант? – сухо спросил Алехин, стараясь подавить начавшую шевелиться где-то в глубине души надежду, что все это – не более чем досадная ошибка.
– Виноват, – сказал лейтенант. – Инспектор ГАИ лейтенант Дробов. Предъявите документы.
– Пожалуйста, – Алехин вложил в протянутую руку документы. – В чем, собственно, дело?
– Так, – протянул гаишник, светя фонариком в раскрытый военный билет Алехина и игнорируя поставленный им вопрос. – Капитан Алехин, армейская разведка… Слыхал, Степанов? Капитан армейской разведки! Вот тебе и чечен.
Развели бардак, козлы, сидят там ж… своими, из головы террористов выдумывают. Машина ваша? – спросил он у Алехина.
– Техпаспорт у вас в руках.
– Ах, ну да, конечно… Так, «опель-аскона»… цвет… ага… номер… так, владелец… ага. Все в порядке.
– Я могу ехать? – спросил Алехин, пряча документы в карман. – Видите ли, я тороплюсь…
– Да как вам сказать, – неопределенно протянул гаишник, почему-то опять направляя фонарь прямо Алехину в глаза. – С одной стороны – ну, явная же ошибка, но вот с другой… Боюсь, нам придется вас задержать до выяснения некоторых обстоятельств.
– Ну вот что, лейтенант, – сказал Алехин самым сварливым тоном, на какой был способен, – или вы немедленно объяснитесь, или я буду вынужден подать официальную жалобу. Будьте уверены, этот цирк вам даром не пройдет.
– А вы меня не пугайте, – оскорбился гаишник, – я, между прочим, на службе.
Наша служба и опасна, и трудна – слыхали? Тут вот какая закавыка, товарищ капитан. Дали нам ориентировочку на вашу машину: едет, мол, в Москву гастролер из Чечни. В метро решил покататься, кино, там, посмотреть… ну, вы понимаете.
Мало нам было урагана, так теперь еще этот лидер чернож…й.
– Бред какой-то, – сказал Алехин. – Я что, по-вашему, похож на чеченца?
– Да ну, какой вы чеченец. Однако ж на этих гадов кто только не работает, а документики при нынешнем уровне техники, сами понимаете… Так что придется прокатиться. Пересядьте на заднее сиденье.
Подкрепив свои слова повелительным движением автоматного ствола, гаишник, хоть и был заметно пьян, предусмотрительно сделал два шага назад и навел автомат прямо в живот выходящему из машины Алехину, которому все уже было предельно ясно. Капитан прекрасно понимал, что угодил в ловушку, как безмозглый кролик, и жив до сих пор только потому, что им нужна не столько его жизнь, сколько дискета.
– Стоять, – скомандовал лейтенант. – Лицом к машине, руки на кабину, ноги шире плеч! Степанов, обыскать!
Подошедший Степанов двумя ударами тяжелого сапога раздвинул пошире расставленные ноги Алехина.
– Не жмись, не жмись, чего ты, как целка, – почти добродушно приговаривал сержант, деловито и вполне профессионально обыскивая капитана с головы до ног. – Пустой, – слегка обескураженно доложил он, закончив обыск.
– Пустой так пустой, – миролюбиво сказал лейтенант. – В машину! Степанов, за руль!
Серебристый «опель» задним ходом обогнул стоявшую с потушенными огнями ПМГ.
Степанов с хрустом и скрежетом переключил передачу, и автомобиль, свернув с шоссе, скатился на грунтовку. Перед самым шлагбаумом машина, судорожно дернувшись, заглохла. Степанов выключил фары.
– Никак не привыкну к этим долбаным иномаркам, – сообщил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Ну вот, – сказал лейтенант, – здесь нам будет уютно. Такие дела, капитан.
Непременно нужно, чтобы ты нам посылочку отдал. Я уж не знаю, что ты там такое везешь, да и знать, поверь, не хочу, а только отдашь посылочку – расстанемся друзьями, не отдашь – не обессудь. Место тут глухое, ни одна падла не найдет.
Так какой будет твой положительный ответ?
– С кем-то вы меня, ребята, спутали, – сказал Алехин, – и путаница эта вам еще ой как икнется.
Сидевший за рулем Степанов вдруг, не сдержавшись, громко икнул.
– Вот-вот, – сказал Алехин.
– В героя, значит, решил поиграть? – процедил лейтенант с излишним драматизмом, который присущ пьяным людям. В иной ситуации это, пожалуй, прозвучало бы смешно. – Давай поиграем. Выходи из машины, гондон!
Степанов уже стоял у дверцы с наведенным автоматом. Алехин медлил, взявшись руками за раму распахнутой дверцы, пока сидевший рядом лейтенант не ткнул его в поясницу твердым стволом автомата. Тогда он неторопливо полез наружу.
Степанов икнул, содрогнувшись всем телом. В следующее мгновение он обнаружил себя лежащим на спине. Нижняя челюсть, похоже, была вывихнута, а свалившийся сверху автомат больно припечатал нос. Чисто рефлекторно он наугад выбросил руку куда-то в сторону. Рефлексы сработали лучше сознания – ладонь сержанта мертвой хваткой сомкнулась на чьей-то лодыжке (он даже не понял, на чьей именно, он ничего сейчас не понимал, ослепленный болью), и Алехин, издав неразборчивый возглас, с треском полетел головой в кусты.
Нога его при этом вырвалась из сержантского захвата, но, пока он возился, ища опору в густом переплетении упругих тонких ветвей, подскочивший лейтенант с хрустом ударил его сапогом в лицо. Удар отбросил Алехина назад, на дорогу.
Упав на спину, Алехин выбросил ногу навстречу изготовившемуся для следующего удара гаишнику. Лейтенант обхватил обеими руками промежность и медленно сел на землю. Автомат, глухо брякнув, упал в пыль.
Терять было нечего. Капитан метнулся к автомату и уже коснулся пальцами металла, когда мир вокруг ворвался ослепительно-белой вспышкой и навалилась темнота.
Постепенно во мраке возникли две вещи: голоса и боль. Капитан армейской разведки Алехин без особенной радости понял что все еще числится в списках живущих. Боль сосредоточилась в затылке, который ломило со страшной силой. «Чем же это он меня? – подумал Алехин. – Автоматом, не иначе. Да, капитан, г… твое дело. Это ж кому рассказать: два пьяных мента укатали. Да как укатали…»
Впрочем, приходя понемногу в себя, Алехин начал сознавать, что укатали его не так, чтобы уж очень. Голова, конечно, раскалывалась, и, похоже, не хватало парочки передних зубов, но все остальные части тела вроде бы были на месте и в относительном порядке. Кроме того, в самом низу колоды у него был припрятан козырный туз, о котором эти веселые парни не знали и знать не могли. Успеть бы только сделать ход…
Закончив мысленно инспектировать свои внутренние органы и прочие руки-ноги, капитан стал прислушиваться к голосам. Судя по всему, один из ментов – вроде бы, сержант – нес при нем караульную службу, а другой как раз завершал тщательный – и тщетный – обыск машины.
– Вот блин, надыбали мы с тобой работенку, Степанов, – сетовал он, заканчивая потрошить заднее сиденье. – Сейчас бы домой, к теплой бабе под бок, а тут болтайся, как хрен в проруби…
– К бабе – это дело, – согласился Степанов, – Как твое хозяйство-то, цело?
Я уж было подумал, что больше тебе по бабам не ходить.
– Обижаешь, – хмыкнул лейтенант. – В школе милиции, чтоб ты знал, перед выпуском всем будущим лейтенантам яйца покрывают скорлупой повышенной прочности – для сохранности ценного генофонда, понял? Как там наш крестник – жив еще?
– Да жив, куда он денется.
– Куда денется… Дурак ты, боцман, и шутки у тебя дурацкие. Вот замочил бы ты его раньше времени, что бы тогда делал? Посылочки-то не видать, а без нее возвращаться не ведено. У кого бы ты тогда про посылочку спросил? Проверь-ка, кстати: может, он уже выспался?
Степанов ткнул Алехина сапогом под ребра. Капитан застонал и открыл глаза.
– С добрым утречком, – приветствовал его сержант. – Милости просим обратно в компанию. Скажешь, что у тебя спрашивают, или еще поиграем?
Алехин с трудом разлепил разбитые в лепешку губы.
– У тебя дети есть, Степанов? – прохрипел он.
– Нету, – растерялся тот. – На хрена они мне нужны, спиногрызы?
– Это хорошо, – сказал Алехин.
– Чего это?
– Мудаков на свете меньше.
Он попытался приподняться, и тут Степанов, сладострастно хэкнув, нанес ему полновесный удар в живот. Алехин, корчась, пытался отползти к машине, беспомощно скребя ногами по земле, а раскрасневшиеся, вошедшие в раж гаишники азартно избивали его сапогами и прикладами автоматов.
– Гля, Петрович, ползет! – пропыхтел Степанов, деловито обрабатывая правый бок своей жертвы остроносыми хромовыми сапожищами сорок пятого размера.
– Пускай ползет, – отозвался лейтенант, трудясь над левым боком. – Земля круглая, приползет обратно, как миленький. И ведь какой, пидорюга, упорный! Ну, куда ты ползешь? Ползком от нас не уйдешь. Ни ползком, ни бегом, ни на машине, потому как мы – органы охраны правопорядка! Правопорядка, ясно? А ты, пидор гнутый, мешаешь нашей работе, колоться не хочешь. Где посылка, паскуда? Где, говори!
Некоторое время возле шлагбаума слышались только глухие звуки ударов да хриплое одышливое дыхание трех человек, затеявших в этом забытом месте старую как мир игру. Постепенно Алехин почти перестал ощущать боль. На свете не осталось ничего – ни боли, ни надежды, ни даже обиды. Ничего, кроме почти инстинктивного стремления доползти до машины, забиться под обросшее грязью днище, туда в душную темноту, где не достанут ни сапожища, ни приклады…
Ухватившись онемевшими руками за крошащийся под пальцами, изъеденный ржавчиной нижний край кузова, он мучительно медленно стал подтягивать вперед ставшее непомерно тяжелым тело, помогая себе непослушными ногами. Вот уже пальцы нащупали карданный вал… еще немного…
– Куд-да, сучара? – с лютым весельем спросил лейтенант. – Ишь, какой хитрец выискался! Степанов, ну-ка, верни его на место! Я с ним еще не закончил.
Степанов с готовностью забросил автомат за спину и ухватился за торчащие из-под машины ноги в кроссовках. В последний момент во всем этом ему почудилось что-то до боли знакомое, но вспоминать было некогда, и он изо всех сил потащил этого козла вонючего из-под его ржавой телеги. Это оказалось неожиданно легко: козел, как видно, совсем спекся, и через мгновение он уже был весь снаружи – распластанный, готовый к употреблению и с каким-то белым свертком в руках.
– Эт-то еще что тако… – начал было лейтенант, но Степанов уже вспомнил.
Выпустив ноги этого придурка, который на деле оказался не таким уж придурком, сержант столичной ГАИ Степанов попытался закрыть лицо руками и каким-то чужим, тонким, как у персонажа мультфильма, голосом пискнул:
– Не на…
Был такой боевик – давненько уже. Американский, кажется.
Еще в застойные времена.
Сверкнули вспышки выстрелов – раз, два и еще раз, для верности, потому что лейтенант еще стоял, медленно наклоняясь. Стало тихо, лишь звякнула, откатившись, медная гильза.
Бывший инспектор ГАИ лейтенант Дробов мягко повалился на труп бывшего сержанта Степанова, несколько раз судорожно подергал ногами в запылившихся сапогах и умер, так и не успев понять, что же, собственно, произошло.
Алехин с трудом поднялся и встал, шатаясь, как пьяный, борясь с подступающей к горлу тошнотой. Дыхание с хрипом и свистом вырывалось из груди, перед глазами плыли разноцветные круги. Держась рукой за крышу кабины, он наклонился, и его вырвало.
После этого стало немного полегче, и капитан сумел, превозмогая боль, пронзавшую тело при каждом движении, кое-как, по частям разместиться на распоротом сиденье своего «опеля». «Парабеллум», аккуратно завернутый в сплошь залепленный дорожной грязью полиэтиленовый пакет, он положил на переднее сиденье. Так-то, ребятки.
Он медленно, с трудом притянул к себе дверцу и захлопнул ее. Это движение отозвалось такой болью в переломанных ребрах, что он не сдержал стон и некоторое время сидел неподвижно, из последних сил стараясь не потерять сознание.
Ничего еще не кончилось, твердил он себе. Ничего еще не кончилось.
…"Парабеллум" он, откровенно говоря, попросту стянул.