Страница:
Он прервался, чтобы чокнуться с Глебом и выпить. Сиверов лишь пригубил и, поставив рюмку на стол, вынул из кармана диктофон.
– Ты не возражаешь?
– Пиши, пиши, контора, а то вдруг что-нибудь забудешь... Ну, так вот, повторяю, по сравнению с их клубом наш – просто детские игрушки. Они, конечно, тоже играют, но уже на другом уровне. Так играют, что иногда мороз по коже – кажется, будто и впрямь в Средневековье угодил. Я, например, далеко не сразу понял, что они – не все, а только самые старые, постоянные члены клуба, элита, так сказать, – действительно считают себя тамплиерами. Настоящими, понимаешь? В конце концов, тот же орден иезуитов существует до сих пор...
– Иезуиты – монашеский орден, а не рыцарский, – вставил Глеб. – А орден храма был закрыт тогдашним папой еще в начале четырнадцатого века.
– Мало ли кто когда был закрыт и запрещен? – резонно возразил Каманин. – Нацисты, коммунисты... Можно подумать, если издать закон, запрещающий, скажем, тараканов, те от этого перестанут плодиться!
– М-да...
– Но речь не о тараканах. Я это к тому, что они там у себя, помимо всего прочего, всерьез, очень плотно занимались сбором всего, что имело отношение к ордену. Старые рукописи, оружие, реликвии всякие... Конечно, через шестьсот с гаком лет много не соберешь, но кое-что найти им, как ни странно, удалось, и они упорно продолжали искать. Помнится, когда я наткнулся в Интернете на сообщение об этом псковском энклапионе, сразу подумал: Ивар небось сейчас места себе не находит...
– Ивар?
– Ивар Круминьш. Постоянный и бессменный председатель клуба с тысяча девятьсот затертого года. Они его уже тогда называли Гроссмейстером, иногда Мастером... Сейчас, по слухам, уже начали называть проще: ОН. Коротко и ясно, правда? Собственно, именно Ивар заразил меня этой страстью. Мы тогда были партнерами по бизнесу. Ну, ты понимаешь: косметика "Дзинтарс", безделушки из янтаря, рыба, консервы в обмен на металл, древесину и всякую дребедень, вплоть до холодильников "Саратов" и дешевого сантехнического оборудования, – короче, все, на чем можно было заработать, дешево купив в одном месте и дорого продав в другом. Мы с ним часто встречались по делам, то здесь, у меня, то у него, в Риге. Ну, подружились, как водится... на некоторое время. Я тут собрал ребят, зарегистрировали клуб, стали встречаться с рижанами – дружеские посиделки, турниры, обмен опытом... Народная дипломатия, словом. Меч я ему подарил – помнишь, рассказывал? А он мне – копию мемуаров магистра Ульриха фон Готтенкнехта, где, к слову, как раз и описана техника нанесения того самого удара. Плохонькая такая ксерокопия, и перевод – ерунда, подстрочник, но, когда знаешь, о чем речь, разобраться можно.
Он снова потянулся за бутылкой, с недоумением взглянул на почти полную рюмку Сиверова, пожал плечами и налил себе.
– Я, дурень, уже только потом, после всего, понял, что это он мне вроде равный шанс предоставил: читай, мол, осваивай. Хотя, возможно, это я зря – что называется, со зла...
– Ты это о чем?
Каманин залпом выпил водку, тряхнул головой и потянулся за закуской.
– О чем, о чем, – невнятно пробормотал он, жуя, и вдруг, оттолкнув табурет, встал из-за стола. – Да вот о чем! Гляди, любуйся!
С этими словами он задрал майку до самого подбородка, обнажив мускулистый, с выпирающим животом, заросший буйным черным волосом торс. В нижней части грудной клетки, слева под ребрами, виднелся уродливый шрам довольно сложной формы, общими очертаниями напоминавший то, как в детских книжках с картинками рисуют комету, – этакий сперматозоид с извилистым остроконечным хвостиком и бесформенной, косматой головкой. Если, конечно, бывают косматые сперматозоиды величиной с крупного карася...
Направление удара – снизу вверх, наискосок, от правого бедра к левой ключице. Было только непонятно, каким образом Каманину удалось выжить, получив такой гостинец. Как вышло, что клинок не распорол его по диагонали, а задержался, дойдя до ребер? Впрочем, Глеб понял все даже раньше, чем Каманин опустил майку.
– Повезло, – сообщил храмовник. – Меч был турнирный, тупой. Но два ребра сломал и кольчугу порвал. Ты бы слышал, как хирург матерился, пока по одному кольца из меня выковыривал!
Глеб молча опрокинул в рот рюмку, и Каманин, усевшись, также молча налил по новой.
– Невесту он у меня увел, сука, – сообщил он, чокаясь с Сиверовым, и выпил, даже не поморщившись. Андрей уже захмелел, на щеках появился румянец, глаза нехорошо заблестели, движения сделались порывистыми, а речь – немного бессвязной. – И на бабки кинул. Одновременно, понял? Просыпаюсь в одно прекрасное утро и вижу: опаньки! Ни бабы, ни бизнеса, ни друга... А тут как раз очередной турнир. И нам в круг выходить. Ну, я ему прямо там, в кругу, перед всеми, и говорю: мразь ты, говорю, дружище Ивар. Семьсот лет назад, говорю, за такие дела людям яйца отрывали и в глотку засовывали. Но, говорю, и сейчас еще не поздно. Ну, забрала опустили, потоптались немного, железками помахали, а потом он меня выманил, я открылся, и вот тут-то он мне и поднес... Очухался я, а во мне хирург ковыряется и – матерится!.. Даром что латыш. Это там, в Риге, было, – пояснил Каманин без особой нужды.
– Да, – рассеянно сказал Глеб, – что-что, а материться мы полмира научили. Язык межнационального общения...
– И не говори, – ядовито поддакнул Андрей, – прямо эсперанто.
– Теперь понятно, чего ты мялся, – сказал Сиверов. – Действительно, похоже на попытку свести счеты. Значит, охотник за раритетами, которые связаны с историей ордена, – раз. Человек, в совершенстве владеющий фирменным ударом этого Ульриха фон как его там, – два. Человек, которому ты пять лет назад лично подарил меч, способный на лету разрезать шелковый платочек...
– И перерубить стальную полосу в палец толщиной, – вставил Каманин, мрачно закусывая и не глядя по сторонам.
– ...три, – продолжал Глеб. – И, наконец, четыре – нехороший человек, подлец, способный предать друга, обокрасть и увести у него любимую женщину.
– Но он не убийца, – буркнул Андрей. – По крайней мере, тогда не был.
– Люди меняются, – задумчиво возразил Слепой. – На этот раз ставка действительно высока. Как ты думаешь, мог он клюнуть на эту байку о Святом Граале?
– Вряд ли, – неохотно проворчал Каманин. – Все-таки он образованный человек, не дурак, и историю ордена знает как никто. Хотя, сказать по правде, его увлечение этой самой историей уже тогда смахивало на помешательство. А тут еще этот энклапион... Черт, но он же старый, почти на десять лет старше меня!
– Значит, около пятидесяти. Ну разве это возраст? Правда, свидетели говорили о тридцати пяти годах, но они же были пьяные...
– Он неплохо сохранился, – кивнул Каманин. – Здоров как бык, и ни одной лишней морщинки. И вообще, я не знаю второго человека, который смог бы нанести такой удар.
– Может, какой-нибудь его ученик?
Андрей в ответ только пожал плечами и налил водки.
– Может, и ученик, – вяло согласился он. – Не знаю.
Глеб выключил диктофон: собеседник действительно больше ничего не знал. Он и так сказал гораздо больше, чем Сиверов ожидал от него услышать. Даже назвал имя и фамилию предполагаемого убийцы, и Глеб не без злорадства вспомнил, с каким сарказмом Федор Филиппович встретил его намерение заглянуть в рыцарский клуб.
Глава 14
– Ты не возражаешь?
– Пиши, пиши, контора, а то вдруг что-нибудь забудешь... Ну, так вот, повторяю, по сравнению с их клубом наш – просто детские игрушки. Они, конечно, тоже играют, но уже на другом уровне. Так играют, что иногда мороз по коже – кажется, будто и впрямь в Средневековье угодил. Я, например, далеко не сразу понял, что они – не все, а только самые старые, постоянные члены клуба, элита, так сказать, – действительно считают себя тамплиерами. Настоящими, понимаешь? В конце концов, тот же орден иезуитов существует до сих пор...
– Иезуиты – монашеский орден, а не рыцарский, – вставил Глеб. – А орден храма был закрыт тогдашним папой еще в начале четырнадцатого века.
– Мало ли кто когда был закрыт и запрещен? – резонно возразил Каманин. – Нацисты, коммунисты... Можно подумать, если издать закон, запрещающий, скажем, тараканов, те от этого перестанут плодиться!
– М-да...
– Но речь не о тараканах. Я это к тому, что они там у себя, помимо всего прочего, всерьез, очень плотно занимались сбором всего, что имело отношение к ордену. Старые рукописи, оружие, реликвии всякие... Конечно, через шестьсот с гаком лет много не соберешь, но кое-что найти им, как ни странно, удалось, и они упорно продолжали искать. Помнится, когда я наткнулся в Интернете на сообщение об этом псковском энклапионе, сразу подумал: Ивар небось сейчас места себе не находит...
– Ивар?
– Ивар Круминьш. Постоянный и бессменный председатель клуба с тысяча девятьсот затертого года. Они его уже тогда называли Гроссмейстером, иногда Мастером... Сейчас, по слухам, уже начали называть проще: ОН. Коротко и ясно, правда? Собственно, именно Ивар заразил меня этой страстью. Мы тогда были партнерами по бизнесу. Ну, ты понимаешь: косметика "Дзинтарс", безделушки из янтаря, рыба, консервы в обмен на металл, древесину и всякую дребедень, вплоть до холодильников "Саратов" и дешевого сантехнического оборудования, – короче, все, на чем можно было заработать, дешево купив в одном месте и дорого продав в другом. Мы с ним часто встречались по делам, то здесь, у меня, то у него, в Риге. Ну, подружились, как водится... на некоторое время. Я тут собрал ребят, зарегистрировали клуб, стали встречаться с рижанами – дружеские посиделки, турниры, обмен опытом... Народная дипломатия, словом. Меч я ему подарил – помнишь, рассказывал? А он мне – копию мемуаров магистра Ульриха фон Готтенкнехта, где, к слову, как раз и описана техника нанесения того самого удара. Плохонькая такая ксерокопия, и перевод – ерунда, подстрочник, но, когда знаешь, о чем речь, разобраться можно.
Он снова потянулся за бутылкой, с недоумением взглянул на почти полную рюмку Сиверова, пожал плечами и налил себе.
– Я, дурень, уже только потом, после всего, понял, что это он мне вроде равный шанс предоставил: читай, мол, осваивай. Хотя, возможно, это я зря – что называется, со зла...
– Ты это о чем?
Каманин залпом выпил водку, тряхнул головой и потянулся за закуской.
– О чем, о чем, – невнятно пробормотал он, жуя, и вдруг, оттолкнув табурет, встал из-за стола. – Да вот о чем! Гляди, любуйся!
С этими словами он задрал майку до самого подбородка, обнажив мускулистый, с выпирающим животом, заросший буйным черным волосом торс. В нижней части грудной клетки, слева под ребрами, виднелся уродливый шрам довольно сложной формы, общими очертаниями напоминавший то, как в детских книжках с картинками рисуют комету, – этакий сперматозоид с извилистым остроконечным хвостиком и бесформенной, косматой головкой. Если, конечно, бывают косматые сперматозоиды величиной с крупного карася...
Направление удара – снизу вверх, наискосок, от правого бедра к левой ключице. Было только непонятно, каким образом Каманину удалось выжить, получив такой гостинец. Как вышло, что клинок не распорол его по диагонали, а задержался, дойдя до ребер? Впрочем, Глеб понял все даже раньше, чем Каманин опустил майку.
– Повезло, – сообщил храмовник. – Меч был турнирный, тупой. Но два ребра сломал и кольчугу порвал. Ты бы слышал, как хирург матерился, пока по одному кольца из меня выковыривал!
Глеб молча опрокинул в рот рюмку, и Каманин, усевшись, также молча налил по новой.
– Невесту он у меня увел, сука, – сообщил он, чокаясь с Сиверовым, и выпил, даже не поморщившись. Андрей уже захмелел, на щеках появился румянец, глаза нехорошо заблестели, движения сделались порывистыми, а речь – немного бессвязной. – И на бабки кинул. Одновременно, понял? Просыпаюсь в одно прекрасное утро и вижу: опаньки! Ни бабы, ни бизнеса, ни друга... А тут как раз очередной турнир. И нам в круг выходить. Ну, я ему прямо там, в кругу, перед всеми, и говорю: мразь ты, говорю, дружище Ивар. Семьсот лет назад, говорю, за такие дела людям яйца отрывали и в глотку засовывали. Но, говорю, и сейчас еще не поздно. Ну, забрала опустили, потоптались немного, железками помахали, а потом он меня выманил, я открылся, и вот тут-то он мне и поднес... Очухался я, а во мне хирург ковыряется и – матерится!.. Даром что латыш. Это там, в Риге, было, – пояснил Каманин без особой нужды.
– Да, – рассеянно сказал Глеб, – что-что, а материться мы полмира научили. Язык межнационального общения...
– И не говори, – ядовито поддакнул Андрей, – прямо эсперанто.
– Теперь понятно, чего ты мялся, – сказал Сиверов. – Действительно, похоже на попытку свести счеты. Значит, охотник за раритетами, которые связаны с историей ордена, – раз. Человек, в совершенстве владеющий фирменным ударом этого Ульриха фон как его там, – два. Человек, которому ты пять лет назад лично подарил меч, способный на лету разрезать шелковый платочек...
– И перерубить стальную полосу в палец толщиной, – вставил Каманин, мрачно закусывая и не глядя по сторонам.
– ...три, – продолжал Глеб. – И, наконец, четыре – нехороший человек, подлец, способный предать друга, обокрасть и увести у него любимую женщину.
– Но он не убийца, – буркнул Андрей. – По крайней мере, тогда не был.
– Люди меняются, – задумчиво возразил Слепой. – На этот раз ставка действительно высока. Как ты думаешь, мог он клюнуть на эту байку о Святом Граале?
– Вряд ли, – неохотно проворчал Каманин. – Все-таки он образованный человек, не дурак, и историю ордена знает как никто. Хотя, сказать по правде, его увлечение этой самой историей уже тогда смахивало на помешательство. А тут еще этот энклапион... Черт, но он же старый, почти на десять лет старше меня!
– Значит, около пятидесяти. Ну разве это возраст? Правда, свидетели говорили о тридцати пяти годах, но они же были пьяные...
– Он неплохо сохранился, – кивнул Каманин. – Здоров как бык, и ни одной лишней морщинки. И вообще, я не знаю второго человека, который смог бы нанести такой удар.
– Может, какой-нибудь его ученик?
Андрей в ответ только пожал плечами и налил водки.
– Может, и ученик, – вяло согласился он. – Не знаю.
Глеб выключил диктофон: собеседник действительно больше ничего не знал. Он и так сказал гораздо больше, чем Сиверов ожидал от него услышать. Даже назвал имя и фамилию предполагаемого убийцы, и Глеб не без злорадства вспомнил, с каким сарказмом Федор Филиппович встретил его намерение заглянуть в рыцарский клуб.
Глава 14
Покончив с делами и сполоснув руки под краном, длинноволосый блондин покинул квартиру Телешева и спустился вниз в скоростном лифте. Когда он вышел на крыльцо, сжимая в руке футляр с виолончелью, его спутница стояла там, снаружи, спиной к нему, и нервно курила, глядя в ночь. Легкий ветерок шаловливо играл с разрезом ее юбки, то выставляя напоказ стройное бедро, то снова его пряча. Ветерку можно было этим заниматься, а вот человеку с виолончельным футляром – нельзя. Ни под каким видом, ни под каким соусом и даже, черт возьми, под страхом смерти. Удивительно было даже то, что теперь, когда все кончилось, эта надменная сука его дождалась. Снизошла до того, чтобы выполнить договорные обязательства в полном объеме, хотя ничто не мешало ей просто сесть за руль и уехать, бросив его тут одного, с этим дурацким футляром в обнимку.
Впрочем, блондин не обольщался. Женщина дождалась его, потому что так велел ОН – именно по этой причине, а не по какой-то иной. Ослушаться ЕГО не рисковала даже она, иначе ее тут давно бы не было. Да и то... Стоит тут, будто нарочно выставляясь напоказ, как проститутка на обочине. Будто нарочно ищет неприятностей. Будто только того и ждет, чтобы к ней подошли и спросили документы те два мусора, что болтались тут неподалеку полчаса назад. Где они, кстати? Кажется, ушли. Что ж, и на том спасибо. Как, однако, тесен мир! Блондин, в отличие от старшего сержанта Арбузова с его так называемой профессиональной памятью, узнал их с Ковровым сразу же, с первого взгляда. Это были те самые менты, что, стоя у гостиницы "Космос", обсуждали прелести его напарницы. Козлы...
Не задерживаясь, не проронив ни словечка, блондин прошел мимо нее и направился к машине, слыша, как следом цокают ее каблуки. Он успел бросить футляр на заднее сиденье и распахнул перед ней переднюю дверь, подумав, что они, наверное, в последний раз поедут вот так, бок о бок, спереди, как напарники, почти как влюбленная пара. Дело сделано, и их сотрудничеству пришел конец. Она бы и сейчас, наверное, предпочла сесть сзади, но там лежал футляр, от которого она предпочитала держаться подальше. Что ж, нет худа без добра. Хотя какое это, в сущности, добро?.. Так, вынужденная мера. Если бы было нужно, она бы проехала хоть тысячу километров, сидя у него на коленях, но от этого не стала бы ни ближе, ни доступнее. Да что там! Прикажи хозяин, и эта сука покорно раздвинет ноги, но удовольствия от этого будет гораздо меньше, чем от общения с надувной женщиной – та, по крайней мере, тебя не презирает...
Блондин сел за руль и запустил двигатель.
– Надо бы отметить, – заявил он, аккуратно трогая с места машину. – Но я, во-первых, подозреваю, что ты будешь против...
– Еще бы, – с ядовитой горечью откликнулась она. – Ужин с палачом – это так романтично!
– А во-вторых, – пропустив оскорбление мимо ушей, спокойно закончил он, – мне некогда. У меня поезд через полтора часа.
– Куда?
– Да все туда же. В Ригу. Куда, по-твоему, я еще могу ехать?
– Опять?! – Это сообщение, кажется, проникло даже сквозь броню ее равнодушия. – Ты же только что оттуда!
Блондин молча кивнул. Это была правда. За эти сутки он уже успел слетать самолетом в Ригу и вернуться обратно, и вот теперь ему предстояла новая поездка, на этот раз поездом. Он устал как собака и, честно говоря, держался уже на одних нервах.
– Работа, – сказал он, ведя машину по спящей улице.
– Работа, – все с той же едкой, как кислота, интонацией повторила она. – Что ты называешь работой?!
Он вспомнил наконец, что уже давно хочет курить, и ловко зажег сигарету одной рукой.
– А знаешь, – неожиданно для себя произнес он, – никогда не думал, что скажу тебе такое... минуту назад не думал, даже не предполагал! Но скажу все-таки, потому что это чистая правда. Знаешь что? Ты мне до смерти надоела!
Краем глаза он заметил, что она повернула голову и недоверчиво, словно видя в первый раз, вглядывается в его лицо.
– Надоела, – с наслаждением повторил он, чувствуя, что это слово исчерпывающим образом описывает его чувства по отношению к ней. – Ты похожа на грязную шлюху, пьяную, в разодранных колготках и с подбитым глазом, которая старательно корчит перед собутыльниками даму из высшего общества. Вы, мол, быдло пьяное, подонки, а я – леди. Королева! А ты ведь, если разобраться, ничем не лучше меня. Прямая сообщница серии заказных убийств, совершенных по предварительному сговору группой лиц. С особой жестокостью, заметь... То, что резала не ты, для закона ничего не меняет. Ну, дадут тебе, если что, на пару лет меньше... Так чего ты гоношишься? Чего ты хвост-то задираешь? Ну, объясни мне, в чем она заключается, эта хваленая разница между нами? Кроме анатомии и физиологии, естественно, – добавил он, щелчком сбивая пепел в открытое окошко.
– Разница в том, что ты получаешь от этого удовольствие, а я нет, – сразу же ответила она.
Эта быстрота и резкость тона красноречивее любых слов свидетельствовали о том, что выпущенная стрела угодила в цель.
– Откуда ты знаешь, от чего я получаю удовольствие, а от чего нет? – сказал он с кривой улыбкой. – Ты сама меня учила, получив удар, говорить "туше", а не швыряться пустыми оскорблениями.
– Туше, – помолчав, негромко сказала она. – И что дальше? Найдем лужу погрязнее и займемся в ней любовью?
Блондин яростным плевком отправил за окошко окурок, который стремительной звездой унесся назад и рассыпался веером гаснущих на лету искр, ударившись об асфальт.
– По-твоему, это и есть предел моих мечтаний? – спросил он насмешливо. – Ты что, глухая? Кажется, я тебе ясно сказал: ты мне надоела! Тоже мне, секс-символ нового тысячелетия, мисс "замочу-и-свалю"... Нет уж, благодарю покорно. Не надо никому ничего доказывать. Любым способом, даже этим... Не надо ничего доказывать мне, я про тебя давно все понял безо всяких доказательств. Не надо доказывать ЕМУ – все равно ничего не докажешь. И себе не надо, а если надо, то уж как-нибудь без меня... Я тобой сыт по горло, видеть тебя больше не могу.
– Не понимаю, – сказала она, – зачем ты все это говоришь?
– Чтобы ты знала, – сказал он. – Для информации. Кто владеет информацией – владеет миром. Вот и владей. С НИМ на пару.
Свет фар, скользнув по обочине, зажег мрачные кровавые отблески в каплевидных задних отражателях припаркованной у бровки тротуара красной "карреры" и на мгновение нестерпимо ярко блеснул в ее боковом зеркальце. Блондин снизил скорость, включил указатель поворота и аккуратно припарковался в хвост "поршаку" – плотненько, бампер к бамперу. Женщина осторожно завозилась рядом, одной рукой оправляя на коленях юбку, а другой собирая в кулак ремешок сумочки. Она, видимо, по привычке ждала, когда спутник выйдет из машины и откроет перед ней дверь, но он даже не подумал этого делать. Вместо этого, глядя прямо перед собой, на освещенную фарами старого "БМВ" округлую, как обсосанный леденец, корму "порше" с горизонтальным плавником заводского спойлера, он закурил еще одну сигарету и спокойно положил руки на руль. Его отсутствующий, непримиримо упрямый вид красноречиво свидетельствовал, что он может сидеть так хоть до самого утра, смоля сигарету за сигаретой, но не шевельнется и не произнесет ни слова, пока его спутница не выметется вон, избавив его, наконец, от своего присутствия.
Справа щелкнул дверной замок, потянуло сквознячком, и странно изменившийся женский голос медленно проговорил у него над ухом:
– Я это запомню.
– Запомни, запомни, – продолжая смотреть прямо перед собой, согласился он. – Можешь даже записать. Чтобы не сбиться, когда станешь пересказывать все ЕМУ.
– Ты не понял, – непривычно мягко сказала она. – В первый раз ты говорил со мной как человек. И, между прочим, впервые говорил то, что думаешь. Впервые не врал. Впервые... Словом, я запомню.
Он промолчал. Сквозняк усилился, потом стукнула дверца, обрубив поток воздуха, и женщина появилась в поле его зрения – прошла, со спины освещенная фарами угнанного "бумера", открыла дверцу "порше" и скользнула за руль. Из оставшейся открытой дверцы, призрачно белея в ярком сиянии фар, появилась нога в остроносой туфле на высоком каблуке. Затем появилась рука, сняла туфлю и скрылась. Он сообразил, что это вовсе не очередной способ подразнить его, просто водить машину в таких туфлях дьявольски неудобно. "Поршак" засветил габаритные огни, выплюнул из трубы облачко дыма, резко взвыл и сорвался с места так, что завизжала резина. Красные точки его стоп-сигналов мелькнули, как две трассирующие пули, и мгновенно исчезли из вида.
Откинувшись на спинку сиденья, блондин докурил сигарету, пытаясь при этом решить вопрос: а в самом ли деле он только что говорил правду? Пока говорил, думал, что да, а вот теперь опять начал сомневаться. Надоела? Кто – она? Кому – ему?! Ничего не скажешь, очень похоже на правду... Но он ведь и в самом деле не хотел ее больше видеть, испытывал тошноту от звуков ее голоса, от той высокомерной чуши, которую она несла... пока она ее несла, эту чушь. А стоило ей подпустить в голос парочку мягких, человечных нот, и от его ненависти не осталось и следа, а в душе опять подняла голову эта змея, имя которой – надежда...
"Сопляк, – сказал он себе, выжимая сцепление и включая передачу. – Выкинь ее из головы, а не можешь – застрелись. Но дальше так жить нельзя".
В то мгновение, когда серый "бумер" оторвался от бровки тротуара, сидевшему за рулем человеку пришла в голову мысль, удивившая его своей новизной: а зачем, собственно, стрелять в себя, когда можно выстрелить в НЕЕ?
Раздался щелчок, а за ним короткие гудки.
Протянув руку, Глеб остановил диктофон.
– Я проверил, – сказал он. – Звонили из Риги, из таксофона, установленного в зале ожидания аэропорта, за сорок три минуты до отправления рейса Рига – Москва. А смерть Телешева, по мнению судебных медиков, наступила в промежутке между двадцатью двумя часами и полуночью.
– Гастролер, – морщась, произнес Федор Филиппович. – Столько предосторожностей, постоянные перелеты из Риги в Москву и обратно, а запись на автоответчике не стер...
– Запись как раз стерта, – сообщил Глеб. – Просто Телешев, хотя и поддался на шантаж, принял кое-какие меры предосторожности. В частности, установил в автоответчик кассету со старыми записями, а эту положил в карман брюк. То ли не успел найти места понадежнее, то ли...
– Если бы он нашел место понадежнее, кассета могла бы до сих пор оставаться там, – заметил генерал. – Бросил бы ее в коробку с другими кассетами, и кто бы обратил на нее внимание? Он рискнул и выиграл...
– Если такую смерть можно назвать выигрышем, – напомнил Сиверов. – Но на убийцу он нам указал, это верно. Тот второпях просто стер запись, не потрудившись даже проверить, что именно стирает.
Федор Филиппович совсем по-стариковски покряхтел, раздраженно при этом морщась. Было видно, что генерал очень чем-то недоволен.
– Меч, – проворчал он с явным отвращением, – постоянные перелеты туда-сюда... Как-то все это громоздко. И потом, он что же, каждый раз таскает с собой в самолете эту железяку? Нынче в самолет с ножиком для разрезания бумаги не пустят, а тут... такая штука!
– Тоже мне, проблема, – небрежно возразил Сиверов. – Один-единственный раз провозишь ее через таможню в поезде, кладешь в автоматическую камеру хранения – хотя бы и прямо на Рижском вокзале, – и дело в шляпе. Однажды я так хранил целую сумку огнестрельного оружия, а вы мне толкуете про какой-то ножик, пусть себе и довольно длинный...
– Меч, – с прежним отвращением повторил генерал, – тамплиеры, Ульрих фон Готтенкнехт... Это получается что-то вроде "воина господня"?
– Что-то вроде, – кивнул Глеб.
– Бред сивой кобылы, – убежденно заявил Федор Филиппович. – Но за камерами хранения, наверное, следует последить.
– По-моему, это уже бесполезно, – убежденно возразил Сиверов. – Что действительно стоит сделать, так это проверить видеозаписи с камер слежения на вокзалах. Особенно в помещениях автоматических камер хранения. Если повезет, получим портрет этого блондина. Но больше, боюсь, он туда не придет. Дело сделано, крестовый поход завершен, и рыцарь с победой вернулся домой...
– Почему ты в этом так уверен? Телешев – очередная жертва, но, быть может, не последняя?
– Думаю, что последняя. Мне удалось найти антиквара, который покаялся в том, что подсказал Телешеву насчет энклапиона. Другие коллекционеры просто не захотели связываться с краденой вещью, а Александр Иванович был в их кругу новичком, хотя и довольно удачливым. Ему бросили этот энклапион как подачку, и подозреваю, что не без задней мысли впоследствии так это аккуратненько намекнуть правоохранительным органам, у кого следует икать украденную цацку... Милое дело! Конкурент устранен, его коллекция пошла с молотка... Чем плохо?
– Но как этот подонок ухитрился так быстро выйти на след Телешева?
– Так же, как я, – через Интернет и единую банковскую систему. В компьютере Дубова был электронный адрес заказчика. Кроме того, деньги он скорее всего тоже получал через компьютерную сеть, а такие переводы всегда оставляют след. Знающий человек все равно вычислит. Я ведь это сделал! Вот и они не лыком шиты.
– Только они опять тебя опередили, – добавил генерал. – Ушли прямо из-под носа.
Сиверов помолчал, раскуривая сигарету.
– Да, – согласился он наконец, – я их почти накрыл. Опоздал на каких-нибудь полчаса, от силы на час.
Он с силой потер ладонями шершавые от проступившей щетины щеки. С того момента, как он брился в последний раз, прошло уже добрых двадцать часов. Глаза у него слипались, и все время хотелось зевать, но Глеб сдерживался, боясь показаться невежливым, более того – нерадивым.
– Что за дело! – с горечью воскликнул Федор Филиппович. – Сплошные домыслы, причем бредовые, и ни одной улики!
Сиверов полез во внутренний карман и положил на стол перед генералом какой-то листок.
– Вот вам улики, – сказал он.
– Что это?
– Это список посещений Москвы неким Иваром Круминьшем – даты и время прибытия самолетом из Риги, а также вылетов из Москвы. Как видите, он большой непоседа, этот рижский бизнесмен Круминьш. Мотается именно, как вы изволили выразиться, туда-сюда... А дни его визитов вам ни о чем не говорят?
– Да, ты прав, это улика. Время его пребывания здесь совпадает с датами убийств. А ты не терял времени зря!
– А вот это, – продолжал Глеб, как козырного туза, выкладывая на стол еще одну бумажку, – копия железнодорожного билета, выданного на имя Ивара Круминьша билетной кассой Рижского вокзала города-героя Москвы. Поезд Москва – Рига, вагон, место... Дата отправления – сего дня. Время отправления – спустя два часа после убийства Телешева.
– И поездом...
– Потому что, – подхватил Сиверов, – меч ему здесь больше не нужен. Он сослужил свою службу, а бросить хорошую вещь жалко.
Федор Филиппович потянулся за телефоном.
– Надо сообщить на таможню...
– Поздно, товарищ генерал. Поезд уже пересек границу. Он миновал ее уже тогда, когда я разговаривал с кассиршей на вокзале. Увы, увы...
– Все равно позвонить, наверное, стоит, – с сомнением протянул генерал. – Возможно, они сами его задержали. Уж очень этот тип неосторожен.
– А ходить с этой штуковиной по Москве и резать ею людей осторожно? О какой осторожности мы тут говорим?! Это же бешеный пес!
– Пес-рыцарь, – задумчиво уточнил Потапчук. – Да, странно все это звучит. Одновременно странно и убедительно.
– Один его пистолет чего стоит, – добавил Глеб. – "Парабеллум"!
– Ну да, ну да, – с оттенком иронии поддакнул генерал. – Все они там фашисты, верно?
– Не совсем так. Но уверен, что от "лесных братьев" осталось немало схронов именно с таким содержимым.
– "Лесные братья" – это Литва.
– А "ваффен-СС" лучше? И потом, это, конечно, дальний свет – Литва... Да из Риги до Каунаса доплюнуть можно!
– Ладно, – сказал Федор Филиппович. – Это уже несущественно. Важно другое. Энклапион-то мы с тобой, Глеб Петрович, прохлопали!
– Еще не вечер, – сказал Слепой, беря со стола и водружая на переносицу темные очки. – Так я пойду собираться?
Впрочем, блондин не обольщался. Женщина дождалась его, потому что так велел ОН – именно по этой причине, а не по какой-то иной. Ослушаться ЕГО не рисковала даже она, иначе ее тут давно бы не было. Да и то... Стоит тут, будто нарочно выставляясь напоказ, как проститутка на обочине. Будто нарочно ищет неприятностей. Будто только того и ждет, чтобы к ней подошли и спросили документы те два мусора, что болтались тут неподалеку полчаса назад. Где они, кстати? Кажется, ушли. Что ж, и на том спасибо. Как, однако, тесен мир! Блондин, в отличие от старшего сержанта Арбузова с его так называемой профессиональной памятью, узнал их с Ковровым сразу же, с первого взгляда. Это были те самые менты, что, стоя у гостиницы "Космос", обсуждали прелести его напарницы. Козлы...
Не задерживаясь, не проронив ни словечка, блондин прошел мимо нее и направился к машине, слыша, как следом цокают ее каблуки. Он успел бросить футляр на заднее сиденье и распахнул перед ней переднюю дверь, подумав, что они, наверное, в последний раз поедут вот так, бок о бок, спереди, как напарники, почти как влюбленная пара. Дело сделано, и их сотрудничеству пришел конец. Она бы и сейчас, наверное, предпочла сесть сзади, но там лежал футляр, от которого она предпочитала держаться подальше. Что ж, нет худа без добра. Хотя какое это, в сущности, добро?.. Так, вынужденная мера. Если бы было нужно, она бы проехала хоть тысячу километров, сидя у него на коленях, но от этого не стала бы ни ближе, ни доступнее. Да что там! Прикажи хозяин, и эта сука покорно раздвинет ноги, но удовольствия от этого будет гораздо меньше, чем от общения с надувной женщиной – та, по крайней мере, тебя не презирает...
Блондин сел за руль и запустил двигатель.
– Надо бы отметить, – заявил он, аккуратно трогая с места машину. – Но я, во-первых, подозреваю, что ты будешь против...
– Еще бы, – с ядовитой горечью откликнулась она. – Ужин с палачом – это так романтично!
– А во-вторых, – пропустив оскорбление мимо ушей, спокойно закончил он, – мне некогда. У меня поезд через полтора часа.
– Куда?
– Да все туда же. В Ригу. Куда, по-твоему, я еще могу ехать?
– Опять?! – Это сообщение, кажется, проникло даже сквозь броню ее равнодушия. – Ты же только что оттуда!
Блондин молча кивнул. Это была правда. За эти сутки он уже успел слетать самолетом в Ригу и вернуться обратно, и вот теперь ему предстояла новая поездка, на этот раз поездом. Он устал как собака и, честно говоря, держался уже на одних нервах.
– Работа, – сказал он, ведя машину по спящей улице.
– Работа, – все с той же едкой, как кислота, интонацией повторила она. – Что ты называешь работой?!
Он вспомнил наконец, что уже давно хочет курить, и ловко зажег сигарету одной рукой.
– А знаешь, – неожиданно для себя произнес он, – никогда не думал, что скажу тебе такое... минуту назад не думал, даже не предполагал! Но скажу все-таки, потому что это чистая правда. Знаешь что? Ты мне до смерти надоела!
Краем глаза он заметил, что она повернула голову и недоверчиво, словно видя в первый раз, вглядывается в его лицо.
– Надоела, – с наслаждением повторил он, чувствуя, что это слово исчерпывающим образом описывает его чувства по отношению к ней. – Ты похожа на грязную шлюху, пьяную, в разодранных колготках и с подбитым глазом, которая старательно корчит перед собутыльниками даму из высшего общества. Вы, мол, быдло пьяное, подонки, а я – леди. Королева! А ты ведь, если разобраться, ничем не лучше меня. Прямая сообщница серии заказных убийств, совершенных по предварительному сговору группой лиц. С особой жестокостью, заметь... То, что резала не ты, для закона ничего не меняет. Ну, дадут тебе, если что, на пару лет меньше... Так чего ты гоношишься? Чего ты хвост-то задираешь? Ну, объясни мне, в чем она заключается, эта хваленая разница между нами? Кроме анатомии и физиологии, естественно, – добавил он, щелчком сбивая пепел в открытое окошко.
– Разница в том, что ты получаешь от этого удовольствие, а я нет, – сразу же ответила она.
Эта быстрота и резкость тона красноречивее любых слов свидетельствовали о том, что выпущенная стрела угодила в цель.
– Откуда ты знаешь, от чего я получаю удовольствие, а от чего нет? – сказал он с кривой улыбкой. – Ты сама меня учила, получив удар, говорить "туше", а не швыряться пустыми оскорблениями.
– Туше, – помолчав, негромко сказала она. – И что дальше? Найдем лужу погрязнее и займемся в ней любовью?
Блондин яростным плевком отправил за окошко окурок, который стремительной звездой унесся назад и рассыпался веером гаснущих на лету искр, ударившись об асфальт.
– По-твоему, это и есть предел моих мечтаний? – спросил он насмешливо. – Ты что, глухая? Кажется, я тебе ясно сказал: ты мне надоела! Тоже мне, секс-символ нового тысячелетия, мисс "замочу-и-свалю"... Нет уж, благодарю покорно. Не надо никому ничего доказывать. Любым способом, даже этим... Не надо ничего доказывать мне, я про тебя давно все понял безо всяких доказательств. Не надо доказывать ЕМУ – все равно ничего не докажешь. И себе не надо, а если надо, то уж как-нибудь без меня... Я тобой сыт по горло, видеть тебя больше не могу.
– Не понимаю, – сказала она, – зачем ты все это говоришь?
– Чтобы ты знала, – сказал он. – Для информации. Кто владеет информацией – владеет миром. Вот и владей. С НИМ на пару.
Свет фар, скользнув по обочине, зажег мрачные кровавые отблески в каплевидных задних отражателях припаркованной у бровки тротуара красной "карреры" и на мгновение нестерпимо ярко блеснул в ее боковом зеркальце. Блондин снизил скорость, включил указатель поворота и аккуратно припарковался в хвост "поршаку" – плотненько, бампер к бамперу. Женщина осторожно завозилась рядом, одной рукой оправляя на коленях юбку, а другой собирая в кулак ремешок сумочки. Она, видимо, по привычке ждала, когда спутник выйдет из машины и откроет перед ней дверь, но он даже не подумал этого делать. Вместо этого, глядя прямо перед собой, на освещенную фарами старого "БМВ" округлую, как обсосанный леденец, корму "порше" с горизонтальным плавником заводского спойлера, он закурил еще одну сигарету и спокойно положил руки на руль. Его отсутствующий, непримиримо упрямый вид красноречиво свидетельствовал, что он может сидеть так хоть до самого утра, смоля сигарету за сигаретой, но не шевельнется и не произнесет ни слова, пока его спутница не выметется вон, избавив его, наконец, от своего присутствия.
Справа щелкнул дверной замок, потянуло сквознячком, и странно изменившийся женский голос медленно проговорил у него над ухом:
– Я это запомню.
– Запомни, запомни, – продолжая смотреть прямо перед собой, согласился он. – Можешь даже записать. Чтобы не сбиться, когда станешь пересказывать все ЕМУ.
– Ты не понял, – непривычно мягко сказала она. – В первый раз ты говорил со мной как человек. И, между прочим, впервые говорил то, что думаешь. Впервые не врал. Впервые... Словом, я запомню.
Он промолчал. Сквозняк усилился, потом стукнула дверца, обрубив поток воздуха, и женщина появилась в поле его зрения – прошла, со спины освещенная фарами угнанного "бумера", открыла дверцу "порше" и скользнула за руль. Из оставшейся открытой дверцы, призрачно белея в ярком сиянии фар, появилась нога в остроносой туфле на высоком каблуке. Затем появилась рука, сняла туфлю и скрылась. Он сообразил, что это вовсе не очередной способ подразнить его, просто водить машину в таких туфлях дьявольски неудобно. "Поршак" засветил габаритные огни, выплюнул из трубы облачко дыма, резко взвыл и сорвался с места так, что завизжала резина. Красные точки его стоп-сигналов мелькнули, как две трассирующие пули, и мгновенно исчезли из вида.
Откинувшись на спинку сиденья, блондин докурил сигарету, пытаясь при этом решить вопрос: а в самом ли деле он только что говорил правду? Пока говорил, думал, что да, а вот теперь опять начал сомневаться. Надоела? Кто – она? Кому – ему?! Ничего не скажешь, очень похоже на правду... Но он ведь и в самом деле не хотел ее больше видеть, испытывал тошноту от звуков ее голоса, от той высокомерной чуши, которую она несла... пока она ее несла, эту чушь. А стоило ей подпустить в голос парочку мягких, человечных нот, и от его ненависти не осталось и следа, а в душе опять подняла голову эта змея, имя которой – надежда...
"Сопляк, – сказал он себе, выжимая сцепление и включая передачу. – Выкинь ее из головы, а не можешь – застрелись. Но дальше так жить нельзя".
В то мгновение, когда серый "бумер" оторвался от бровки тротуара, сидевшему за рулем человеку пришла в голову мысль, удивившая его своей новизной: а зачем, собственно, стрелять в себя, когда можно выстрелить в НЕЕ?
* * *
– Как мне стало точно известно, вы в данный момент являетесь владельцем предмета, в котором я очень заинтересован, – говорил мужской голос с сильным прибалтийским акцентом. – Вы приобрели этот предмет недавно, к у меня есть основания думать, что вы будете рады от него избавиться. Хочу сразу вас успокоить: информацией о теперешнем местонахождении данного предмета, кроме меня, не располагает никто. Пока не располагает. Но, думаю, многие, в том числе и следственные органы, были бы счастливы ее получить. Я звоню вам из аэропорта, мой рейс через сорок минут. Перезвонить вам я уже не успею, да это, полагаю, и ни к чему. Если вы не возражаете, я зайду к вам домой сегодня вечером, около двадцати двух часов. Со мной будет дама, которая достаточно компетентна, чтобы оценить подлинность упомянутого предмета. Имейте в виду, я готов заплатить любую разумную цену, которую вы назовете. Имейте также в виду, что ваше законное право – не впустить на ночь глядя в дом посторонних, незнакомых вам людей, – конечно же, остается за вами. А за мной, как вы понимаете, остается право действовать в этом случае на свое усмотрение. Прошу вас обдумать мое предложение и принять правильное решение. И ведь вы знаете, Александр Иванович, что правильное решение тут может быть только одно...Раздался щелчок, а за ним короткие гудки.
Протянув руку, Глеб остановил диктофон.
– Я проверил, – сказал он. – Звонили из Риги, из таксофона, установленного в зале ожидания аэропорта, за сорок три минуты до отправления рейса Рига – Москва. А смерть Телешева, по мнению судебных медиков, наступила в промежутке между двадцатью двумя часами и полуночью.
– Гастролер, – морщась, произнес Федор Филиппович. – Столько предосторожностей, постоянные перелеты из Риги в Москву и обратно, а запись на автоответчике не стер...
– Запись как раз стерта, – сообщил Глеб. – Просто Телешев, хотя и поддался на шантаж, принял кое-какие меры предосторожности. В частности, установил в автоответчик кассету со старыми записями, а эту положил в карман брюк. То ли не успел найти места понадежнее, то ли...
– Если бы он нашел место понадежнее, кассета могла бы до сих пор оставаться там, – заметил генерал. – Бросил бы ее в коробку с другими кассетами, и кто бы обратил на нее внимание? Он рискнул и выиграл...
– Если такую смерть можно назвать выигрышем, – напомнил Сиверов. – Но на убийцу он нам указал, это верно. Тот второпях просто стер запись, не потрудившись даже проверить, что именно стирает.
Федор Филиппович совсем по-стариковски покряхтел, раздраженно при этом морщась. Было видно, что генерал очень чем-то недоволен.
– Меч, – проворчал он с явным отвращением, – постоянные перелеты туда-сюда... Как-то все это громоздко. И потом, он что же, каждый раз таскает с собой в самолете эту железяку? Нынче в самолет с ножиком для разрезания бумаги не пустят, а тут... такая штука!
– Тоже мне, проблема, – небрежно возразил Сиверов. – Один-единственный раз провозишь ее через таможню в поезде, кладешь в автоматическую камеру хранения – хотя бы и прямо на Рижском вокзале, – и дело в шляпе. Однажды я так хранил целую сумку огнестрельного оружия, а вы мне толкуете про какой-то ножик, пусть себе и довольно длинный...
– Меч, – с прежним отвращением повторил генерал, – тамплиеры, Ульрих фон Готтенкнехт... Это получается что-то вроде "воина господня"?
– Что-то вроде, – кивнул Глеб.
– Бред сивой кобылы, – убежденно заявил Федор Филиппович. – Но за камерами хранения, наверное, следует последить.
– По-моему, это уже бесполезно, – убежденно возразил Сиверов. – Что действительно стоит сделать, так это проверить видеозаписи с камер слежения на вокзалах. Особенно в помещениях автоматических камер хранения. Если повезет, получим портрет этого блондина. Но больше, боюсь, он туда не придет. Дело сделано, крестовый поход завершен, и рыцарь с победой вернулся домой...
– Почему ты в этом так уверен? Телешев – очередная жертва, но, быть может, не последняя?
– Думаю, что последняя. Мне удалось найти антиквара, который покаялся в том, что подсказал Телешеву насчет энклапиона. Другие коллекционеры просто не захотели связываться с краденой вещью, а Александр Иванович был в их кругу новичком, хотя и довольно удачливым. Ему бросили этот энклапион как подачку, и подозреваю, что не без задней мысли впоследствии так это аккуратненько намекнуть правоохранительным органам, у кого следует икать украденную цацку... Милое дело! Конкурент устранен, его коллекция пошла с молотка... Чем плохо?
– Но как этот подонок ухитрился так быстро выйти на след Телешева?
– Так же, как я, – через Интернет и единую банковскую систему. В компьютере Дубова был электронный адрес заказчика. Кроме того, деньги он скорее всего тоже получал через компьютерную сеть, а такие переводы всегда оставляют след. Знающий человек все равно вычислит. Я ведь это сделал! Вот и они не лыком шиты.
– Только они опять тебя опередили, – добавил генерал. – Ушли прямо из-под носа.
Сиверов помолчал, раскуривая сигарету.
– Да, – согласился он наконец, – я их почти накрыл. Опоздал на каких-нибудь полчаса, от силы на час.
Он с силой потер ладонями шершавые от проступившей щетины щеки. С того момента, как он брился в последний раз, прошло уже добрых двадцать часов. Глаза у него слипались, и все время хотелось зевать, но Глеб сдерживался, боясь показаться невежливым, более того – нерадивым.
– Что за дело! – с горечью воскликнул Федор Филиппович. – Сплошные домыслы, причем бредовые, и ни одной улики!
Сиверов полез во внутренний карман и положил на стол перед генералом какой-то листок.
– Вот вам улики, – сказал он.
– Что это?
– Это список посещений Москвы неким Иваром Круминьшем – даты и время прибытия самолетом из Риги, а также вылетов из Москвы. Как видите, он большой непоседа, этот рижский бизнесмен Круминьш. Мотается именно, как вы изволили выразиться, туда-сюда... А дни его визитов вам ни о чем не говорят?
– Да, ты прав, это улика. Время его пребывания здесь совпадает с датами убийств. А ты не терял времени зря!
– А вот это, – продолжал Глеб, как козырного туза, выкладывая на стол еще одну бумажку, – копия железнодорожного билета, выданного на имя Ивара Круминьша билетной кассой Рижского вокзала города-героя Москвы. Поезд Москва – Рига, вагон, место... Дата отправления – сего дня. Время отправления – спустя два часа после убийства Телешева.
– И поездом...
– Потому что, – подхватил Сиверов, – меч ему здесь больше не нужен. Он сослужил свою службу, а бросить хорошую вещь жалко.
Федор Филиппович потянулся за телефоном.
– Надо сообщить на таможню...
– Поздно, товарищ генерал. Поезд уже пересек границу. Он миновал ее уже тогда, когда я разговаривал с кассиршей на вокзале. Увы, увы...
– Все равно позвонить, наверное, стоит, – с сомнением протянул генерал. – Возможно, они сами его задержали. Уж очень этот тип неосторожен.
– А ходить с этой штуковиной по Москве и резать ею людей осторожно? О какой осторожности мы тут говорим?! Это же бешеный пес!
– Пес-рыцарь, – задумчиво уточнил Потапчук. – Да, странно все это звучит. Одновременно странно и убедительно.
– Один его пистолет чего стоит, – добавил Глеб. – "Парабеллум"!
– Ну да, ну да, – с оттенком иронии поддакнул генерал. – Все они там фашисты, верно?
– Не совсем так. Но уверен, что от "лесных братьев" осталось немало схронов именно с таким содержимым.
– "Лесные братья" – это Литва.
– А "ваффен-СС" лучше? И потом, это, конечно, дальний свет – Литва... Да из Риги до Каунаса доплюнуть можно!
– Ладно, – сказал Федор Филиппович. – Это уже несущественно. Важно другое. Энклапион-то мы с тобой, Глеб Петрович, прохлопали!
– Еще не вечер, – сказал Слепой, беря со стола и водружая на переносицу темные очки. – Так я пойду собираться?