Воронин Андрей Николаевич. Ордер на возмездие

   У Толстошеева нашлась запасная пара обуви.
   – Деньги в сейф не прячь, с собой повезешь.
   – Я еще не знаю, согласится ли он на встречу.
   – Это снова твои проблемы, мужик, – подытожил Комбат, – не затем я изделие в Москву пер, чтобы ты со мной фальшивыми баксами рассчитывался.
   Дрожащей рукой Матвей поднял телефонную трубку и посмотрел в глаза Комбату.
   – Отвернитесь, я при вас номер не наберу. Комбат согласно кивнул, но этот кивок предназначался в первую очередь Мишане. Подобные финты Рублев раскусывал быстро: отвернешься, а Матвей из выдвижного ящика пистолет выхватит.
   Рублев взял картонную папку и поставил ее так, чтобы прикрыть телефонный аппарат.
   – Мы не видим, набирай.
   Одну за другой Матвей утопил кнопки. Комбат тем временем считал щелчки, издаваемые телефонным аппаратом. Номер он запомнил.
   – Примите сообщение для абонента четыреста пятнадцать, – волнуясь, произнес Матвей.
   – Да, пожалуйста, – послышался воркующий голос женщины-оператора.
   – «…Срочно надо встретиться. Приезжай. Матвей».
   И номер телефона, и номер абонента Комбат запомнил.
   – Сколько ждать? – спросил он, когда Матвей повесил трубку.
   – Как когда. Иногда он быстро приезжает. Прождали два часа, Сундуков так и не появился.
   – .Его как-нибудь по-другому достать можно? – спросил Комбат.
   – Могу на офис позвонить, – и без особого желания Толстошеев позвонил в «Свой круг» секретарше. – Я Антону Михайловичу сообщение на пейджер сбросил, только он что-то не отзывается.
   – Его нет в городе, – ответила секретарша, – наверное, выехал из зоны досягаемости.
   – Когда появится?
   – Сегодня его уже не будет.
   – А завтра?
   – Не могу сказать, сама точно не знаю. Никаких распоряжений не оставлял.
   – Ну вот, – Толстошеев пересказал разговор.
   Комбат почесал затылок и понял, атака удалась лишь наполовину, фактор внезапности перестал играть свою роль и не стоит пережимать. Никуда от них Толстошеев не денется, да и Сундуков тоже.
   «Я должен вести себя так, словно меня интересуют лишь деньги», – подумал Рублев.
   И Мишаня пришел к такому же самому выводу.
   – Значит, так, мужик, – веско сказал Борис Иванович, – деньги эти трать сам, если хочешь в тюрьму загреметь как фальшивомонетчик. А лучше – скрути купюры в трубочки и по одной затолкай их в задницу своему Сундукову, который тебе их дал, если, конечно не врешь. Изделие мы забираем. Времени у тебя два дня, если не объявишься, то я найду, кому «Иглы» продать. На базаре их не продают. Продавец на сегодня – я. Пошли, Мишаня, – вразвалочку Рублев пересек площадку.
   – Надоело мне эту херню возить, – отозвался Порубов, – но ничего не поделаешь. Зато хоть что-то стоящее сегодня сделали, морду мерзавцу набили.
   – Мало набили, – сказал Комбат.
   – Я же тебя, Батяня, за руки не держал, мог бы еще пару раз врезать.
   – Ты вмешался, когда я хотел ему в живот кулаком садануть.
   – У него бы кишки через живот полезли, и в работу он бы уже не годился.
   – Я бы не со всей силы бил.
   Под настороженными взглядами рабочих джип выехал за ворота. Тут же работники бросились в кабинет к хозяину. Тот сидел за столом бледный, перепуганный, приложив мокрое полотенце к подбитому глазу.
   – Их остановить? – спросил слесарь.
   – Не надо. Пошли все вон! – Матвею не хотелось, чтобы подчиненные видели его в таком виде. Но услужливость иногда не знает границ:
   – Ваш ботинок достать?
   – Я самого тебя сейчас в унитаз мордой затолкаю. Двери чтобы завтра были починены. А решетка на окне в туалете снята. Ночью чтобы работали! – вдогонку бросил слесарю Толстошеев.

Глава 12

   Автомобиль, в котором ехал Сундуков, гээрушники потеряли из виду самым глупейшим образом. И водитель Сундукова для того, чтобы оторваться, не сделал ровным счетом ничего, просто так сложились обстоятельства. Джип Сундукова свернул в переулок, которыми так богат центр города, а фургон «Кока-колы» закрыл въезд в переулок. Когда же ярко выкрашенный фургон отъехал по приказу гээрушников, от джипа и следа не осталось.
   Раздосадованные оперативники готовы были кусать собственные локти. В это время в джип на заднее сиденье уже садился Матвей Толстошеев.
   – Что стряслось, Матвей? – Сундуков оглядывал своего компаньона с интересом и страхом. Под правым глазом Толстошеева темнел огромный синяк. – Что это с тобой, Матвей?
   – Со мной? – передразнил Сундукова Толстошеев. – Я боюсь, как бы с тобой чего похуже не случилось.
   – О чем это ты? Не пойму тебя.
   – О чем, о чем… все о том же. Скажи им, чтобы вышли.
   Джип заехал во двор, водитель и охранник покинули машину:
   – Вы тут походите, покурите, – приказал Сундуков таким тоном, что даже если бы на улице лил дождь, а земля под ногами горела, то и охранник и водитель выполнили бы распоряжение хозяина.
   – Ты, Антон Михайлович, кидануть меня решил?
   – Матвей, окстись!
   – Ты мне какие деньги дал? Меня чуть не убили, чуть кишки не вырвали! А ты сидишь, ухмыляешься, рожу невинную корчишь?
   – Не кипятись, как чайник, спокойнее все рассказывай.
   – Приехали ко мне два урода, Рублев со своим дружком, меня чуть по стене не размазали, чуть с землей не смешали. Что это за деньги?
   – Деньги как деньги, сто тысяч американских долларов.
   – Американских?! – почти провизжал Толстошеев. – Ты знаешь, что они фальшивые?
   – Да ты что! Не может быть! – деланно бросил Сундуков.
   – Ага, не может быть? Они у меня оружие забрали, вынесли прямо из подвала, загрузили и увезли!
   – И что при этом сказали? – спросил Сундуков.
   – Сказали, что… – могу передать дословно… сказали, чтобы я эти деньги свернул в трубочку и засунул тебе в задницу, понял? Ты понял меня? Я тебя никогда не подставлял, а ты меня за лоха держишь?
   – Погоди, Матвей, разберемся.
   – Что мне разбираться? Они потребовали еще сто тысяч сверху.
   – Ты испугался?
   – Ты бы тоже испугался, если бы тебе гранату в штаны засунули!
   Испугался бы?
   – В самом деле, гранату в штаны засунули?
   Толстошеев был вне себя от ярости. Сейчас он дал волю своему гневу, раздражению и унижению, которые пережил.
   – Товар, говорить, забрали?
   – Забрали. Деньги оставили.
   Охранник и водитель неторопливо ходили вокруг джипа. Стекла были подняты, но, тем не менее, они слышали раздраженные выкрики Толстошеева и нервные нотки в голосе своего хозяина.
   – Чего они завелись? – спросил охранник у водителя.
   – Хрен его знает, деньги делят, что ли…
   – Они сказали, – продолжал Толстошеев все тем же раздраженным голосом, – что найдут, кому сбыть свой товар.
   – Это еще как сказать, – философски заметил Сундуков. – Сбыть-то можно все, даже атомную подлодку, даже космический корабль, но на все надо время, на все нужен покупатель.
   – Они найдут.
   – Может, найдут, но не скоро. Денег я тебе, Матвей, дам и за издержки еще накину, чтобы ты не переживал. Меня самого подставили с деньгами. Работа у нас такая.
   Толстошеев замолчал. Теперь его стала интересовать сумма, которую готов выложить Сундуков за моральные издержки и физический ущерб.
   – Я подниму твой процент с десяти до двенадцати. Идет?
   Толстошеев прикинул. Сумма выходила неплохая, так что можно, как говорится, и пострадать.
   – Идет, – буркнул он.
   – Деньги я тебе пришлю завтра утром, пришлю настоящие.
   – Так значит, ты знал? Знал, Антон, что со мной фальшивкой рассчитываешься?
   – Во-первых, не с тобой, Матвей, а с продавцами. Ты посредник, с тобой, кстати, я еще не рассчитывался. Я бы рассчитался с тобой хорошими.
   – Значит, знал?
   – Знал, – признался Сундуков. – Ну что с того? Скажи я тебе, что деньги левые, ты бы из игры вышел, перестал бы шустрить. А если бы и согласился, то вполне возможно, разволновался бы. Опять же неприятности, опять бы себя выдал.
   Ты ничего не знал, убить тебя не убили, – Сундуков говорил властно – так, как он привык общаться с подчиненными. Ему было прекрасно известно, что и Толстошеев, и другие посредники, которые работают на него, никуда не денутся, слишком много он о них знает, слишком хорошо им платит. А если и позволяет иногда себе кого-то из них обмануть, так на то и бизнес.
   – Матвей, участвовать будешь, – твердо, почти приказал Сундуков. – Скажи им, чтобы «Иглы» везли, я заберу и отправлю, куда надо. Надеюсь, ты обо мне им ничего не сказал? – глаза Сундукова сузились и буквально просверлили Матвея.
   – Нет, нет, что ты, Антон Михайлович, как можно!
   – Точно не сказал? – еще раз уточнил Сундуков.
   – Нет.
   – Тогда хорошо, – по глазам Сундукова нетрудно было догадаться, что он не верит своему компаньону.
   Толстошеев решил оправдаться:
   . – Фингал подтверждает, что я не сказал ничего.
   Сундуков усмехнулся;
   – Может, наоборот, тебе врезали, ты и сказал.
   – Мы же партнеры, – возразил Матвей, – как ты можешь сомневаться?
   Сундуков задумчиво смотрел в окно и начал говорить, словно сам с собой:
   – Один мой знакомый слишком буквально воспринимал сказанное, на чем и погорел в прямом смысле.
   – Ты о чем?
   Сундуков будто бы не услышал и продолжал:
   – Во всех больших зданиях установлены щитки с кнопками. Ты видел такие, наверное? Щиток, а под стеклом кнопка и надпись: «При пожаре разбить стекло, нажать кнопку и ждать». Там, где работал Мой знакомый, случился пожар. Он буквально воспринял написанное: разбил стекло, нажал кнопку и ждал, вдавливая ее пальцем в панель, до тех пор, пока сам не превратился в уголь. Ты не подумай, я тебе верю, Матвей, но превращаться в уголь мне не хочется.
   – Все улажу, не волнуйся.
   – Держи контакт с Рублевым и Порубовым. В том, что случилось, есть моя вина. Значит, мне и исправлять. Сколько, говоришь, они сверху зарядили?
   – Двести тысяч.
   Сундуков засмеялся:
   – Двести тысяч? Да они с ума сошли! Обрежь до ста и ударишь по рукам.
   – Попробую, – проскрипел Толстошеев, удивляясь прозорливости Сундукова, который легко вычислил, что верх он завысил вдвое.
   – Процент получишь, не расстраивайся. Люди генерала Горбунова, следившие за Сундуковым, вновь засекли его, когда он возвратился к себе домой.
   Что делал, где был в это время владелец фирмы «Свой круг», осталось для них загадкой.
 

* * *

 
   Как правило, бизнесмен занимает в экономике какую-то определенную нишу.
   Тот, кто торгует кожаными куртками и дубленками, не станет лезть на территорию торговца детскими игрушками. Продавец стиральных порошков не рискнет открывать магазин по реализации рыболовных снастей и охотничьих ружей. Во-первых, нужны специальные знания, во-вторых, связи, в-третьих… много чего нужно, чтобы отвоевать место под солнцем. Универсалов, способных заниматься и тропическими фруктами, и коттеджным строительством, и левой французской парфюмерией не так уж много, их единицы. Это такая же редкость, как и универсалы времен Возрождения типа Леонардо да Винчи.
   Сундуков официально занимался металлоконструкциями и строительством.
   Два года назад еще продолжался строительный бум, и он охотно выступал в роли подрядчика. Возводились офисы, склады, жилые дома. Построенное не застаивалось, не пустовало, уходило прямо из рук, готовенькое.
   Один из его компаньонов, некто Петров, задумал грандиозное строительство – за бесценок выкупил старое овощехранилище. Единственное условие, которое ему поставили власти Старокузнецка, где располагалась овощная база, это сохранить прежний профиль и год не увольнять сотрудников. Собственных денег у Петрова практически не было, но склад в будущем обещал принести неплохую прибыль, и Сундуков в долг согласился изготовить фермы перекрытий будущего гигантского склада. И поднялась бы в лесу под Старокузнецком суперсовременная овощная база. Но…
   Грянуло семнадцатое августа. Кредиты, взятые в рублях, мгновенно обесценились, желающих входить в долю тут же поубавилось, и стройка тихо погасла. Расплатиться с Сундуковым Петров не смог, и ожидал самого худшего, так как был наслышан, что строительство – не единственный бизнес его партнера. Он уже готов был продать квартиру и загородный дом, оставив в собственности лишь подмосковную дачу, готов был за полцены реализовать две из трех легковых машин, принадлежавших его семье. Но даже после подобных расчетов он готовился к визиту бригады выбивальщиков с утюгом, которым греют живот, и паяльником, который крутые ребята любят втыкать несостоятельным заимщикам в задницу.
   Но отделался он от Сундукова до смешного дешево. Сам не поверил в собственную удачу. Сундуков приехал, пожаловался на жизнь, сказал, что выбивать долги не собирается, так как знает: денег у Петрова нет. Всякое барахло в виде недостроенного коттеджа и квартиры, тем более машин, его не интересовало.
   – Когда поднимешься, тогда расплатишься, – великодушно согласился Сундуков. – А пока отдай мне овощехранилище под Старокузнецком.
   – Конечно! – тут же засуетился Петров. – Можем хоть завтра оформить документы на передачу собственности.
   – Нет, ты не понял. Хранилище останется в твоей собственности, когда-нибудь ты реализуешь задуманное. Стране дадут кредиты, выплатят пенсии, зарплаты. И побегут люди покупать бананы да апельсины внукам и детям. Оживет твой бизнес, не волнуйся. А пока чего добру пропадать? Пользоваться им буду я, а по бумагам пусть оно принадлежит тебе.
   Петрову хотелось спросить, зачем Сундукову гиблое хранилище в стороне от цивилизации, но если предлагают супервыгодную сделку, то зачем спрашивать?
   Уловив это настроение, Сундуков пояснил:
   – Не хочу светиться. Моя фирма выстояла, деньги у меня пока еще есть.
   Старокузнецк – город бедный, местные власти сразу же наедут за поборами. А с тебя взятки гладки, у тебя финансовое положение хуже, чем у какой-нибудь Ингушетии.
   – Что я должен делать?
   – Ничего, – улыбнулся Сундуков, – ровным счетом ничего. Уводишь своих людей, а я поставлю своих работников.
   Вот так и появилась в распоряжении Сундукова старая овощная база в лесу, под Старокузнецком, с огромными складскими помещениями, с неработающими холодильными камерами. На время в кругах, где вращался Сундуков, заговорили, будто бы он спятил, решил заняться вдобавок к строительству еще овощным да фруктовым бизнесом, в то время как ставку можно делать только на изготовление гробов да на похоронные услуги.
   Сундуков не возражал, пусть болтают, что хотят. Посадил на базе с десяток своих людей и ровным счетом ничего не делал, будто бы выжидал улучшения конъюнктуры рынка.
   Знакомые поговорили, поговорили да забыли о странной блажи Сундукова.
   Никто уже и не вспоминал об овощной базе, не способной принести и рубля прибыли. Городские власти старались не вспоминать о проданной коммунальной собственности, деньги от сделки давно израсходовали да разворовали. База никому глаза не мозолила, располагалась в лесу. Вел к ней пятикилометровый асфальтированный подъезд от второстепенного шоссе, да однопутная железнодорожная колея, успевшая прорасти метровыми лопухами да крапивой.
   Десять охранников, поставленных Сундуковым на базу, зря хлеб не ели.
   Где-то раз в месяц приезжали на базу машины, выгружалось оружие. Так Сундукову было дешевле. Иногда подворачивались партии вооружения, так сказать, случайные, на которые в данный момент не было спроса. Стоили они достаточно дешево, и владелец «Своего круга» мог позволить им «мариноваться» по полгода на овощебазе, зато потом продавал с выгодой.
   Внешне база выглядела практически покинутой людьми. Несколько охранников, коротавших время за картами, на глаза никому не попадались.
   Дежурили, меняясь, по три человека, жили в городе.
   Но вот, как говорят, наступало и их время. Сундуков лично съездил в Старокузнецк, осмотрел базу, прошелся два километра по железнодорожной ветке, внимательно осматривая рельсы. Увеличил плату охранникам, приставил к ним двух своих людей, приехавших из Москвы. Теперь все двенадцать человек обязаны были безвылазно находиться на базе.
   Безделье тянулось недолго. По заброшенной железнодорожной колее тепловоз прикатил три вагона-рефрижератора, такие, в которых возят фрукты и замороженное мясо. Затем на базу по ночам зачастили машины. Гранатометы, автоматы, ящики с минами складировались в холодильник. Сундуков наложил запрет наведываться в город. Охранники нарушать его боялись. Двое мужчин, присланных из Москвы, были поставлены Сундуковым для того, чтобы следить за дисциплиной и порядком. Они держались обособленно, в лишние разговоры не вступали, за ворота никогда не выходили.
   За лесом, возле асфальтированного подъезда, расположилась небольшая деревенька дворов на сорок. В свое время сельчане были рады тому, что' проложен путь к базе, не надо было топать пять километров до шоссе, чтобы сесть в автобус. Но с тех пор, как овощная база опустела, автобусы отменили, и лишь изредка по асфальту проезжали машины, в основном легковые иномарки охранников базы.
   Вид новых, блестящих машин, из салонов которых доносится громкая музыка, раздражал местных мужиков. Такой уж характер у русского человека, если кто-то живет лучше него, то это плохо.
   Как всякие сельские жители, мужики потихоньку разворовывали базу. То пару листов шифера упрут, то проволочную сетку срежут, где-то двери или окна уволокут. Охрана раньше на это смотрела сквозь пальцы, когда дело касалось неиспользуемых помещений. Теперь местных днем и на пушечный выстрел не подпускали к базе.
   Новые порядки на базе не укрылись от деревенских: проезжающие ночью грузовики, крытые брезентом, огромные фуры вспарывали тишину. Первым деревенским заводилой был Петрович, не старый еще мужик, которого по отчеству называли чисто из уважения. Петрович отличался от своих земляков сообразительностью и, как сам он любил хвастать, аналитическим складом ума.
   Как-то вечером, пригнав колхозный трактор на ночь под свой дом, Петрович наскоро поужинал и, ничего не говоря жене, шмыгнул в дверь. Когда та выбежала на крыльцо, то успела лишь увидеть тень мужа, мелькнувшую в кабине трактора. Петрович зажал в руках две бутылки водки, которыми с ним расплатились крутые старокузнецкие ребята, чью машину он вытащил с заливного луга, куда те заехали побаловаться с девчонками и, прижимаясь к забору, побежал по улице.
   – Эй, ты куда? – крикнула вслед жена, зная, что мужа уже не вернуть до самого утра.
   Петрович втянул голову в плечи и только ускорил бег. Его жена боялась одна ночью ходить по улице, поэтому Петрович почувствовал себя в безопасности.
   Выбор, куда податься, был невелик. На окраине деревни, возле самого поля, стоял старый покосившийся дом, из трубы которого дым появлялся только в самые лютые морозы. Жила в нем полусумасшедшая Любка, нагулявшая к своим тридцати годам трех детишек. От кого, она и сама толком не знала. Бывали у нее в гостях все деревенские мужики да шоферы грузовых машин, знавшие о местной достопримечательности. Достаточно было привезти с собой бутылку водки или пару пузырей другого пойла, и Любка была рада гостю. Со своей стороны она могла предложить старую скрипучую кровать со сбитым матрасом и грязными простынями, стол и пустые стаканы.
   Уже издалека Петрович приметил свет в окне.
   «Не спит, стерва!» – знал, Любка при свете не трахается, значит, можно заходить, не рискуя получить в глаз от заезжего шоферюги. Петрович на всякий случай спрятал водку в рукава телогрейки и переступил порог никогда не запиравшейся двери. Зло зашипел притаившийся в темноте кот. Из дома уже слышались возбужденные голоса подвыпивших мужчин и сумасшедший смех Любки.
   – Здорово! – с порога сказал Петрович, высматривая, кто это сегодня облюбовал злачное место.
   Люди по деревенским меркам собрались солидные – Паша и Шура – сорокалетние мужики, пьющие, но никогда в запой не входящие, что считалось тут признаком хорошего воспитания и огромной силы воли.
   Пить начали недавно, Петрович это определил по пустой бутылке, примостившейся у ножки стола. Приметы, что выпитое нельзя держать на столе, в деревне держались неукоснительно.
   – Никак, и ты, Петрович, поразвлечься решил? – Шура смахнул с табуретки ладонью хлебные крошки и предложил сесть. Шура имел на это право, именно он принес в дом Любки водку. Паша же повстречался ему по дороге и единственное, чем помог, так это стащил из дому банку тушенки и половину хлеба.
   Еды в доме у Любки никогда не водилось, все, что оставалось после гостей, съедали голодные дети.
   – Да уж, не водички пришел попить, – усмехнулся Петрович, выставляя одну бутылку на стол, а вторую ловко пряча в карман телогрейки.
   – Нескладеха вышла, – вздохнул Петрович, проглотив первый стограммовый стаканчик сорокаградусной.
   Трое мужчин понимали, что поразвлечься с Любкой придется лишь кому-то одному. Обычно после трахов с ней начиналась истерика – плакала, выла, никого к себе не подпускала. Петрович прикинул, что вторую бутылку водки доставать не следует, мужчины пришли с двумя, значит, нечего разнобой в счет вносить.
   Как всегда за водкой начался разговор за жизнь. А поскольку новостей в деревне практически не случалось, то полчаса говорили лишь о машинах, которые зачастили на овощную базу.
   – Может, строить ее снова начали? – предположил Шура, который надеялся оставить работу в колхозе и перебраться туда, где платят живыми деньгами, а не обещаниями закрыть прошлогодний долг.
   – Нет, – убежденно сказал Петрович.
   – С чего ты взял? – Паша аккуратно разделил остатки хлеба и ножом намазывал жир от тушенки.
   – Мне туда заехать довелось, – гордо заявил Петрович, – хлам ребята попросили вытащить. Там никакими фруктами или овощами и не пахнет. Подумай, Паша, какого черта овощи и фрукты по ночам возить?
   – Кто ж их разберет? – отвечал бесхитростный мужик. – Время сейчас такое, что все с ума посходили.
   – Идут машины почти пустые.
   – Это точно, по звуку слышно.
   – Вам в голову, ребята, не приходило, чего это они прячутся? Ни одного открытого грузовика не прошло, все брезентом затянуты.
   И тут, как в воду глядя, Петрович угадал:
   – Так секретное оружие возят. – Но вывод сделал из этого абсолютно ошибочный:
   – Я думаю, мужики, что они на овощной базе контрабанду прячут.
   – Чего? – оживился Шура.
   – Я в телевизоре на прошлой неделе смотрел. Сколько всякого добра в Россию без разрешения завозят: телевизоры, магнитофоны, компьютеры. Прячут на складах и понемногу продают. Один раз ментов на мелкий склад напустят в Москве, снимут для новостей, и потом всем показывают, будто порядок в стране навели.
   Так то же в Москве, а у нас тишь и благодать, все начальство куплено.
   – Нам-то какое до этого дело? – резонно отозвался Паша.
   Петрович разлил водку по стаканам и подался вперед. Любка, выпившая сто пятьдесят граммов, уже зевала.
   – Они ворованное возят и в милицию не заявят, если у них кое-что пропадет.
   – Ты что, – возразил Шура, – если только узнают, кто взял…
   Петрович сухо рассмеялся:
   – Ты что, разжиревших боровов из охраны не видел? Они уже совсем нюх потеряли, пьют, девок к себе возят. И товаров у них там тучи, не сразу найдут.
   А на нас не подумают, если аккуратно сделать.
   – Ну, предположим, сопрешь ты телевизор, – предположил Шура, – дома его у себя не поставишь.
   – Зачем ставить – в город завезу и за полцены продам.
   – Нет, – мотнул головой Шура, – если и брать, то что-нибудь поменьше, неприметное. Видел я такие штучки – плеер называется. В него пластинка блестящая вставляется, и музыка играет. Говорят, одну такую штуку за… – он замялся, забыв цену, – пятьдесят долларов продать можно.
   – Положим, за пятьдесят ты ее не продашь, а за двадцать с руками оторвут.
   Слово за слово, и подвыпившие мужчины завелись. Каждый из них подумал про себя: «Рискованно, конечно, но если я не пойду, оставшиеся двое непременно обогатятся».
   – Вы склады их видели? – настаивал на своем Петрович, – там окна гнилые, если где и остались. Стекол нет, ворота нараспашку, залезай, бери что хочешь.
   – Боязно, – отозвался Паша.
   – Вынесем, в лесочке спрячем. Я там одно место знаю, черт ногу сломит.
   Забросаем ветками в кустах, а потом, когда шум уляжется, продадим. Любка клюнула носом и захрапела. Водки оставалось полбутылки, ее поделили по-братски.
   Петрович, сжав кулаки, положил их на стол:
   – Когда идем, мужики?
   – Завтра.
   – Чего тянуть? – возмутился Шура. – Сегодня как раз небо заволокло, ни луны, ни звезд, да и жена завтра из дому не отпустит.
   Петрович презрительно ухмыльнулся, хотя и сам понимал, что его жена тоже устроит скандал. Две ночи дома не ночевать – это подозрительно.
   – Может, вы идите, а я Любку оприходую, – предложил Паша.
   – Ага, разогнался! Водку мы с Петровичем принесли, а сексом заниматься ты будешь? – и Шура показал до обидного длинную фигу собутыльнику.
   – Я так, предложил… чего добру пропадать? – скосил глаза на похрапывавшую Любку Паша. Три верхних пуговицы на блузке были расстегнуты, и в разрезе виднелась вялая, подрагивающая, как теплый студень, грудь.
   – Завтра к Любке и пойдешь со своей водкой, – Петрович поднялся из-за стола. – Кто не хочет, может не идти. Мое дело предложить, ваше – согласиться.
   – Я иду, – поднялся Шура.
   Паша раздумывал недолго, за компанию он готов был повеситься, такой уж душевный был человек.