Гляжу на часы. Тринадцать минут идет бой. По расчету, помощь должна уже подоспеть. Я никак не могу поверить, что она не придет. Жду. Наши истребители могут появиться где-нибудь в стороне. На поиск противника они не должны затратить ни секунды. Я обязан навести их на бомбардировщиков. Только при атаке с ходу наши истребители успеют помешать врагу отбомбиться.
Вдвоем вертимся с «фоккерами». Солнце уже скрылось. Хотя наверху еще светло, я знаю, что на землю легла ночь. Как в темноте сядет Сулам? К тому же у него сейчас может остановиться мотор, а он все еще продолжает драться.
— Сулам, иди домой! — говорю ему, досадуя на себя, что в азарте боя позабыл его отослать раньше.
— Есть, домой!
Его «як» вываливается из окружения «фоккеров» н скрывается в потемневших облаках.
Увертываясь от фейерверка «фоккеров», я продолжаю носиться в зоне прикрытия, ожидая новый наряд наших истребителей. А если их не будет?
Третья стая «юнкерсов», никем не атакованная, уже подплывает к линии, за которой кончаются облака. Дальше — открытая земля. На ней войска 38-й армии.
— Скоро ли придет помощь? — запрашиваю землю. Все тот же голос отвечает:
— Мы не видим самолетов противника.
От таких слов мой «як» взревел и, будто захлебнувшись от злости, стих. Слух резанул чужой вой, вой «фоккеров». Остановка мотора не удивила. Меня взорвали слова наземного командного пункта.
— Ах, вы не видите! Так полюбуйтесь! А я — на отдых.
«На отдых». Зачем я сказал так? Просто сорвался, нервы не выдержали.
Заглохший мотор целиком завладел мной. Придется садиться в темноте. На пути до дому — Днепр и Десна, леса и болота, поля, изрытые окопами и блиндажами. Вынужденная посадка на такой местности грозит гибелью. Нужно обязательно долететь до аэродрома. А хватит ли высоты?
«Фоккеры», видимо, поняли, что у «яка» остановился мотор, и на какое-то мгновение отступились от меня. Им нужен разгон. Мое спасение в облаках.
Тучи сразу окутали самолет сыростью и темнотой, отгородив от огненного мира. В тишине стало как-то жутко и холодно. Чувство одиночества усилило тревогу. Как найти аэродром? А Априданидзе? Что с ним? А вдруг на выходе из облачности уже караулят «фоккеры»? Я для них сейчас просто мишень.
Все эти мысли крутились у меня в голове. Их оборвал свет, ударивший прямо в глаза. Что это? Тут же понял, что просто выскочил из облаков к это луна. Она невозмутимо сияла над головой. Подо мной черная, притаившаяся земля, страшная и огромная. Что ожидает меня там? Отыскиваю, куда направить нос самолета. От этого зависит, попаду на аэродром или нет. И тут я позабыл о противнике, весь сосредоточившись на спасении самолета и своей жизни. Больше я не в силах ничего сделать, но земля кричит:
— Ворожейкин! Ворожейкин! Почему ушли? Нас бомбят! Идите скорее к нам!
Снижаясь, я оглянулся через плечо. На фоне потухающей зари парит косяк «юнкерсов». Один самолет за другим отрываются от него и, словно с горы, катятся по стенке облаков вниз. На берегу Днепра фонтанами брызжет огонь. Мне кажется, во вспышках разрывов я вижу, как взлетают на воздух искалеченные люди, пушки, танки…
Гнетущее, тяжелое чувство охватило меня. Выслали бы на помощь всего пару или четверку истребителей — и этой трагедии можно было бы избежать.
Мой «як», будто во сне, чуть посапывая, планирует на разноцветные яркие шарики, висящие над аэродромом. Там меня ждут и ракетами показывают путь. Ох и здорово хочется добраться до этих домашних огоньков! Сумею ли сесть? Кажется, сяду даже с закрытыми глазами: до того все там знакомо!
Идя к командиру полка, я спросил Априданидзе, как он чувствовал себя при посадке. Сулам сразу ответил:
— Да я об этом как-то и не думал. Только вот боялся, что не хватит горючего и не попаду на аэродром.
Очевидно, в том, что все приземлились благополучно, решающее значение сыграла психология. Когда обучают летать ночью, каждый твердо знает: прежде чем самостоятельно подняться в воздух, нужно обязательно пройти определенную тренировку с инструктором. Иначе нельзя. Это «нельзя» — закон. И пока не пройден весь курс тренировок, летчик неуверен в себе. Заставь его в это время садиться ночью — не сумеет.
Сейчас же в бою мы пережили максимальное напряжение всех сил, и посадка после такого боя — пустяк.
Под светом луны, висевшей где-то за аэродромом, мы собрались у КП и обсудили проведенный бой. Никто не упомянул о сложности посадки, все возмущались, почему нам не выслали помощь.
— Что за умник сидел на КП? — бушевал Игорь Кустов. — Деремся в пятидесяти километрах за линией фронта, да еще за облаками, а он захотел видеть нас!
— Может быть, тут враг приложил руку? — предположил Лазарев.
На разборе присутствовал командир полка. Он прекрасно понимал наше состояние и никого не осуждал за резкие слова.
— Это просто какое-то недоразумение, — тихо, очевидно, чтобы не слышали другие, сказал мне Василяка. — Скорее всего, на КП наземной армии находился кто-нибудь из командиров, плохо знающих тактику авиации, и он не сумел разобраться в обстановке. Ведь общевойсковые армии совсем недавно начали держать связь с нами в воздухе.
— Может быть, — отозвался я. — Но почему бездействовал наш авиационный командный пункт? Он-то уж не мог меня не слышать! Вы далеко были от нас, на аэродроме, и то все наши переговоры по радио поняли хорошо.
— Командный пункт дивизии принял твою просьбу о помощи, — сказал майор. — Это говорил мне наш начальник связи.
— Кто из командования был на КП?
— Полковник Герасимов.
— Не может быть! — Зная решительный характер командира дивизии, его опыт, я не поверил, чтоб он мог не разобраться в особенностях боя и не выслать нам на помощь истребителей. — Он, наверно, сам на КП не был. Скорее всего, нашу просьбу ему передали радисты и что-нибудь напутали.
— Начальство разберется. Мне пока ясно одно: никто из вас ни в чем не виноват. А теперь давайте поговорим о тактике.
В этом бою Сачков сбил два вражеских самолета. Он охотно поделился своими впечатлениями.
— «Фоккеры» шли ниже нас. Пара сразу мотанула на запад, а четверку мы зажали крепко. А потом какая-то тройка (и откуда она только взялась?) оказалась с нами на одной высоте. Я было попытался драться на вираже. Нельзя! Один сразу очутился у меня в хвосте: мотор у него высотный. Потом я ясно видел, на летчике была маска. Значит, дышит кислородом. Я же задыхаюсь. Как только порезче потяну ручку — в глазах темнеет. Ну я тут, конечно, сразу снизился.
— Чего же ты забираешься на такую высоту без кислорода? — упрекнул командир полка. — Свернешься когда-нибудь и пропадешь ни за грош. Поставь снова кислородное оборудование.
— Что вы, товарищ майор, — взмолился Сачков. — Зачем это? От кислорода только одни неприятности. Попадет в баллон какая-нибудь шальная пулька — и взрыв. Вот тогда действительно пропадешь ни за грош. К тому же маска неудобная, а летаем мы на такой большой высоте редко.
Миша прав. Як-7б превосходит все немецкие истребители, пока бой идет на высоте до пяти тысяч метров. Именно на этих высотах большей частью происходят воздушные бои. До шести тысяч метров летчик может летать без кислородного оборудования, поэтому в нем практической надобности нет. Выше подниматься почти не приходится. А если уж доводится, то посылаются только надежные летчики, натренированные в высотных полетах.
— Смотрите. Навязывать не буду, но имейте в виду: такие высоты выдерживает не каждый. Кто не уверен — пускай больше шести тысяч не поднимается.
— У нас, «стариков», практический потолок семь, — заметил Кустов. — Это на тысячу метров выше, чем положено по наставлению.
Василяку срочно позвали к телефону.
— Заканчивайте разбор и на ужин, — сказал майор и спустился в землянку.
В этом бою летчики, как никогда, действовали умело и напористо. Многоярусное построение группы (у нас было пять ярусов) себя оправдало. Каждая пара имела возможность выбрать наилучшие способы нападения. Все дрались до последней капли горючего. Когда нужно было идти домой, легко отрывались от противника и, прикрываясь облаками, удачно выходили из боя.
Закончив разбор, мы, забравшись в кузов грузовой машины, ждали командира полка. Скамеек не было. Кто стоял, опираясь на кабину, кто сел прямо на пол. Рядом со мной прикорнул Сулам, Теперь, когда все волнения остались позади, я почувствовал, что этот маленький грузин стал мне близким и дорогим человеком. Бой нас породнил, Я понимал, как трудно было Суламу, как много пришлось ему пережить, но он ни разу не дрогнул. Даже когда у него кончалось горючее, он не попросил разрешения уйти на аэродром. Наверно, не хотел показать, что боится вынужденной посадки. Умеет владеть собой.
— Ты сегодня открыл счет побед.
— Но мы фашиста сбили вдвоем с Сергеем.
— У Лазарева это уже не первый. Важно начать.
— Здорово же мы его завалили, — возбужденно заговорил Априданидзе. — Когда бомбардировщик рассыпался на куски, я, по правде сказать, струхнул: думал, что меня осколки накроют. Как пронесло — не знаю!
Кто-то сзади тронул меня за локоть. Я повернул голову. У машины стоял Василяка:
— Слезайте с Кустовым. Дело есть.
Мы спрыгнули на землю. Машина уехала.
— Задание на ночной полет? — спросил я майора.
— Пойдемте в землянку, — вместо ответа произнес он каким-то чужим голосом.
В комнате на КП, куда мы вошли, никого. Тускло мерцал фонарь «летучая мышь». За дверью оперативный дежурный капитан Плясун громко разговаривал по телефону. Василяка указал нам место за столом, сам опустился напротив. На его усталом, сером лице смятение.
Сначала он долго смотрел на нас, словно сомневаясь, мы ли это. Потом сухо спросил:
— Ответьте мне по-честному: вы о вылете рассказали все, как было, или что утаили?
Ошеломленные неожиданным вопросом, мы промолчали.
— Мы летчики, коммунисты, — продолжал Василяка, — между нами не должно быть никакой неясности.
Владимир Степанович любил начинать важные разговоры издалека. Он и в этот раз начал со вступления, но быстро скомкал его.
— Поймите, дело серьезное. Из наземной армии пришла телеграмма. — Он взглянул на меня. — В ней говорится, что ты не стал драться с «юнкерсами» и самовольно вышел из боя. — Василяка вынул из кармана бумажку. — Вот подлинные твои слова. Радисты записали точно: «Ах, вы не видите „юнкерсов“? Так полюбуйтесь! А я — на отдых».
— Было такое дело, — подтвердил я. — Неладно получилось. Виноват. Но с остановившимся мотором не до разъяснений. Да и кого не выведет из терпения: мы разогнали две группы «юнкерсов», а с земли нам даже не верят, что ведем бой.
— Почему не доложил на КП, что стал мотор? — загорячился Василяка. — Ты же прекрасно знаешь, что с фронта можно уходить только с разрешения земли! А ты вон какой выверт учудил: «Ухожу на отдых». И это в тот момент, когда на войска посыпались бомбы! Разве это не безобразие? — майор в раздражении стукнул кулаком по столу.
Уравновешенный, не привыкший рубить сплеча, Владимир Степанович на этот раз вышел из себя. Неужели не верит нам?
— Приготовься держать ответ. Следователь уже выехал.
— Вот и хорошо, — спокойно ответил я. — Следователь опросит летчиков, а они подтвердят, что мы воевали до сухих баков.
— Да и не только летчики, техники это же скажут, — заметил Кустов. — Они же заправляли горючим наши машины. Это любого прокурора убедит. А то, что там, на правом берегу Днепра, сидел на КП какой-то лопух, — это факт. Каждому мыслящему человеку ясно.
— Не бросайтесь словами. Может, на КП был сам командующий… С тебя, — сказал мне Василяка, — наверняка спросят и за дурацкий ответ земле, и за самовольный уход с фронта. А то, что вы сели с пустыми баками, могут поставить тебе же в вину, как ведущему группы: летал специально на повышенной скорости, чтобы быстрее сесть…
Командир помолчал. Потом нерешительно посоветовал:
— Подумай, что лучше сказать следователю. Завтра утром со всеми вместе не вставай, как следует выспись.
Выспись? Что это значит? Ясно: я отстранен от полетов. Только сейчас я понял, зачем командир пригласил на беседу Игоря Кустова.
— Тебе придется командовать эскадрильей, — сказал ему Василяка и, как бы смягчая силу удара, обрушившегося на меня, добавил: — Когда идет следствие, летать не разрешается. В воздухе мало ли что может случиться. Подобьют тебя — вынужденно сядешь по ту сторону. А кто узнает: подбит ты был или…
— Это несправедливо! — возмутился Кустов. — Тут ошибка. Я не могу…
— Повторяю: пока разбирается следователь — будешь командовать эскадрильей. Это приказ! Тут я уже ничем вам не могу помочь.
Слово «приказ» положило конец нашим разговорам. До этого мы могли советоваться, соглашаться, упираться, отстаивать свое мнение. После слова «приказ» мы могли только повиноваться.
За несколько минут, пока мы находились на КП, чистое небо заволокло тучами. Очевидно, облака пришли с Днепра. Где-то рядом в ночи ревел мотор. Прыгали огоньки на опушке сосняка. Это с подсветом работали у своих машин техники. Какая знакомая картина! Только я теперь в стороне.
Сулам, уловив мое настроение, спросил:
— Видать, товарищ командир, стряслось что-то неладное?
Зачем скрывать несчастье от близкого товарища, с которым крыло в крыло не раз смотрел смерти в глаза?
— Большая неприятность. Меня обвиняют, что самовольно ушел из боя.
— Что за чепуха! — вспыхнул он. — Да мы все…
— Не надо! — остановил я его. — Потом, завтра.
После ужина сразу же лег в постель, надеясь забыться. Сон не шел. Рядом со мной на нарах лежал Сулам. Он спал безмятежно, по-детски раскинувшись, я даже позавидовал. Да и все остальные товарищи сладко спали. Я же ворочался с боку на бок, стараясь найти объяснение случившемуся.
Я перед Родиной ни в чем не виноват. Виноват только перед одним человеком, что грубо ответил ему. За это пускай накажут. Но и он меня обидел, да не только меня, а всех летчиков, не поверив, что мы деремся с противником. Он виноват в том, что наши войска понесли ненужные потери, и должен за это ответить. Только кому от этого польза? Убитых не воскресишь, а раненым не станет легче.
Я старался логически проанализировать случившееся, но чувствовал, что только совсем запутался. Ясно было одно: в течении больших событий не может все идти гладко. Главное — вера в победу, в партию и в товарищей. А недоразумения — явления преходящие. Время утвердит истину. Надо спать. Утро вечера мудренее.
Я по привычке сбросил было одеяло, но, вспомнив «Завтра утром со всеми не вставай, как следует выспись», остался лежать.
Безработный! Всю жизнь я трудился. В детстве, в деревне, помогая матери. Потом город, учеба, работа, армия, бои с японскими захватчиками и белофиннами, академия. И вот снова уже второй год воюю. Теперь кто-то хочет все это зачеркнуть…
Мне захотелось вскочить и всем объявить, почему я лежу. Сдержался. Товарищи не помогут. Они только посочувствуют. Сочувствие мне не нужно, я ни в чем не виноват.
Все же лежать стыдно.
— Товарищ командир! Товарищ командир! — затеребил меня Априданидзе, думая, что я еще не проснулся. — Уже подъем!
Я встал. Оделся вместе со всеми. Так лучше. На аэродроме, пока все выясняется, буду собирать грибы. Я люблю грибы. Вечером будет прекрасный ужин.
Небо за ночь очистилось от облаков. Луны нет. Перед рассветом темнота особенно густа. Только ярко сияют звезды. В столовой любезно встречает официантка. Бутерброд с маслом и сыром. Горячий кофе.
Легкий завтрак. Все идет, как всегда, словно ничего и не случилось. Но на душе скребут кошки. Безработный!
Когда мы приехали на аэродром, восток уже розовел. Все спустились на КП. Здесь находились Герасимов, заместитель командира дивизии по политической части Горбачев и Василяка. Командир полка пригласил всех сесть.
— Вчера вы воевали хорошо, — начал Герасимов. — Командир корпуса да и мы оба, — командир кивнул на полковника Николая Аврамовича Горбачева, — одобряем ваши действия. Вы сделали все, что могли. Но, как говорится, выше себя не прыгнешь. В том, что немцы бомбили войска, — вашей вины нет…
«Спасибо!» — чуть было не вырвалось у меня. Николай Семенович говорил еще о чем-то, но я уже не слушал: известие, что командование разобралось в нашем бое и следствие прекращено, заслонило все остальное.
После получения боевой задачи мы узнали: с 20 октября фронты, действующие на Украине, переименованы. Наш Воронежский стал 1-м Украинским, а фронты южнее — соответственно будут теперь называться 2, 3 и 4-м Украинскими. Летчики вышли из землянки. Я остался на КП, чтобы узнать у комдива, почему же нам вчера не выслали помощь.
Герасимов с Василякой направлялись в 91-й полк. Николай Семенович пригласил меня с собой.
— Почему, почему? — безобидно и устало проворчал он. — Ты же знаешь, что у нас нет ночников. Это тебе не ПВО. Дивизия не летает ночью.
Кто-кто, а Николай Семенович прекрасно знал, что, хотя на земле уже темнело, на высоте еще было светло и летчики с успехом могли бы атаковать «юнкерсов». Посадка в темноте? Ну и что же? Ради такой цели нужно было рискнуть. Ведь война. К тому же мы сели нормально. С успехом это сделали бы и другие летчики. «Нужно быть хозяином положения, а не просто истребителем», — часто говаривал Герасимов. Почему же он вчера не сумел быть хозяином и не выслал нам помощи?
— Выходит, побоялись за летчиков? — непроизвольно сорвалось у меня с языка. Я понял, что это бестактно, и приготовился услышать резкость. Однако Николай Семенович спокойно ответил:
— Нет, не в этом дело. Здесь формально никто не виноват.
Оказывается, когда КП дивизии принял просьбу о высылке дополнительного наряда истребителей, летчики на земле уже закончили дежурство и собирались на ужин. Техники в это время раскрыли самолеты и просматривали их, готовя к утренним полетам.
— О вылете уже никто и не думал, — продолжал Герасимов. — Я даже начал ругать тебя, что задерживаешься в воздухе. И вдруг ты рявкнул на весь фронт: «Вышлите помощь!» Днем-то, когда летчики сидят в кабинах, и то в таких случаях прибывают всегда к шапочному разбору.
— Но мы после вызова, еще до бомбометания, вели бой минут пятнадцать. Подкрепление вполне бы могло прибыть, — сказал я.
— Кто вас знал! — Николай Семенович остановился: — Ведь вы «юнкерсов» перехватили чуть ли не под Житомиром! Ты не соизволил нам об этом сообщить, а я пока еще не научился читать чужие мысли на расстоянии… — И после небольшой паузы проговорил спокойно: — А потом, если бы и сообщил, и я бы принял решение выслать тебе подкрепление, все равно ни один истребитель не мог сразу взлететь. Пока бы вызывали летчиков, подготавливали самолеты — немцев бы уж и след простыл.
— Почему на такие экстренные случаи нет в дивизии ночников? — спросил майор Василяка. — Разве нельзя подальше от передовой иметь ночной аэродром? Летчики найдутся.
— У тебя в полку есть такие?
— Человек пять летали ночью еще до войны.
— Почему сейчас не летаете?
— Нет приказа.
— Вот так же и я: отсебятину творить в таких делах никто не имеет права. Это армия, а не самодеятельная артель… — На лице Николая Семеновича появилась грусть. Он помолчал, подумал, потом сказал: — На фронте, в воздушной армии, ночные истребители необходимы. Если бы была хоть одна ночная эскадрилья, вчерашняя бомбежка не состоялась бы.
Я вспомнил про академию, где мы изучали взаимодействия истребителей противовоздушной обороны страны с фронтовой авиацией:
— Почему не привлекаются ночники ПВО? Они с успехом могли бы действовать на передовой.
— Близко от фронта иметь ночной аэродром нельзя, — пояснил Герасимов. — При посадке нужно включать прожекторы. Немцы сразу выследят и накроют.
— А если ночников днем посадить к нам? Взлетят они в темноте, а садятся пускай в тылу на свои аэродромы, которые у них находятся далеко от фронта.
— Это возможно, — одобрил комдив. — Только нужно взяться. Но истребители ПВО не подчинены воздушной армии. И организовать это дело не так просто. — Герасимов улыбнулся. — Офицер на КП наземной армии — молодчина! Старый авиатор. Он очень хорошо сообразил: если бы вам ответили, что помощи не будет, то настроение бы у вас сразу упало. А то вы все дрались как львы. — Комдив резко повернулся ко мне: — А вот ты ему, прежде чем выйти из боя, сказал глупо, бестактно — «Я на отдых». Этим настроил всех против себя. Сказал бы, что кончилось горючее, и никто к тебе не предъявлял бы никаких претензий. Из-за этого «отдыха» весь сыр-бор разгорелся. Ведь надо же додуматься так ляпнуть!
— Нехорошо, нехорошо, — признался я. — Но ведь пока я тоже не научился на расстоянии десятков километров читать чужие мысли…
— Разумно, — согласился Герасимов. — Но начальник не всегда обязан мотивировать свои решения. А психовать — дело не хитрое.
У стоянки самолетов 91-го полка нас встретил майор Романенко. Комдив тепло поздоровался со своим другом.
Герасимов всегда проявлял какую-то отцовскую благосклонность к хорошим летчикам. А Сашу Романенко он просто любил за ум, принципиальность, а главное за летное мастерство и за то, что он больше всех из наших трех командиров полков летал в бой. Герасимов часто ставил его в пример другим. И теперь, как бы шутя, заметил:
— Вот привел к тебе Василяку. Поделись с ним опытом, как нужно делать, чтобы командиры полков побольше руководили летчиками в бою, а не на земле, с ракетницей в руках.
Василяка сделал вид, что не понял, в чей огород летят камешки, и заговорил совсем о другом:
— Да, не мешало бы летчикам дивизии обменяться боевым опытом. Ночи стали длинными. Время можно выбрать.
Романенко подхватил:
— Правильно. Устроить бы конференцию, а то воюем в одном районе, выполняем одни задачи, а как? Часто о соседях ничего и не знаем.
Комдив, не раздумывая, согласился:
— Такая конференция нужна. О чем вы считали бы нужным поговорить?
Мы, летчики, лучше всех ощущали, что делается в воздухе. Нам, как никому, видны были слабые и сильные стороны противника, да и свои тоже. Кроме старых вопросов о том, что мы мало заботимся об уничтожении вражеской авиации на аэродромах и совершаем мало вылетов на «свободную охоту», у нас набралось много других, еще не обсуждавшихся. Главный из них — наращивание сил в бою.
Прикрывая наземные войска, нам, как правило, приходилось вести бои с численно превосходящим противником. Это получалось потому, что мы отражали налеты фашистской авиации только самолетами, дежурящими в воздухе. В этом все еще сказывалась инерция оборонительных сражений 1941-1942 годов. Постоянно же висеть над фронтом большим нарядом истребителей не хватало сил. А немцы часто, организуя налет, посылали сразу много самолетов. Посты воздушного наблюдения могли заметить их только при подлете к передовой. Чтобы вызвать истребителей с наших аэродромов для отражения массированного вражеского удара, нужно было десять — пятнадцать минут, а за это время неприятель иногда успевал отбомбиться.
— У нас уже есть радиолокаторы, — заметил Романенко. — Почему их не используют для обнаружения фашистов еще на подходе?
— Их еще мало, — пояснил полковник, — и они никем по-настоящему не освоены. Новинка.
— Надо постоянно держать истребителей-разведчиков над территорией противника, — предложил я. — Это надежный способ. Разведчики могут обнаружить немецкие самолеты на большом расстоянии. Вот как мы вчера. И по их вызову поднимать истребителей.
Комдив отмахнулся:
— Это тоже потребует большого расхода сил. А потом противник быстро разгадает такой прием и перед своими налетами будет разгонять разведчиков.
— А все-таки почему бы не попробовать? — поддержал меня Романенко. — Разведчики одновременно будут и патрульными истребителями. И тут вряд ли потребуются дополнительные силы. Нужно все использовать. А то мы заладили одно и то же: висим над фронтом. Да еще высоту ограничат. Фрицы учитывают это и посылают своих истребителей выше наших. Мы сами себе, словно нарочно, создаем трудности. Даже залетать вглубь к немцам не всегда разрешают.
— Опыт показывает, — подхватил я мысль товарища, — что, чем дальше залетишь в расположение противника, тем надежнее отразишь удар. Нестрашно, что оторвешься от наземных войск, зато вернее перехватишь врага. Нужно использовать все средства для дальнего обнаружения бомбардировщиков, в том числе агентуру и партизан. Иметь около немецких аэродромов наших людей с передатчиками. Они должны сообщать о каждом взлете больших групп немецких самолетов.
Вдвоем вертимся с «фоккерами». Солнце уже скрылось. Хотя наверху еще светло, я знаю, что на землю легла ночь. Как в темноте сядет Сулам? К тому же у него сейчас может остановиться мотор, а он все еще продолжает драться.
— Сулам, иди домой! — говорю ему, досадуя на себя, что в азарте боя позабыл его отослать раньше.
— Есть, домой!
Его «як» вываливается из окружения «фоккеров» н скрывается в потемневших облаках.
Увертываясь от фейерверка «фоккеров», я продолжаю носиться в зоне прикрытия, ожидая новый наряд наших истребителей. А если их не будет?
Третья стая «юнкерсов», никем не атакованная, уже подплывает к линии, за которой кончаются облака. Дальше — открытая земля. На ней войска 38-й армии.
— Скоро ли придет помощь? — запрашиваю землю. Все тот же голос отвечает:
— Мы не видим самолетов противника.
От таких слов мой «як» взревел и, будто захлебнувшись от злости, стих. Слух резанул чужой вой, вой «фоккеров». Остановка мотора не удивила. Меня взорвали слова наземного командного пункта.
— Ах, вы не видите! Так полюбуйтесь! А я — на отдых.
«На отдых». Зачем я сказал так? Просто сорвался, нервы не выдержали.
Заглохший мотор целиком завладел мной. Придется садиться в темноте. На пути до дому — Днепр и Десна, леса и болота, поля, изрытые окопами и блиндажами. Вынужденная посадка на такой местности грозит гибелью. Нужно обязательно долететь до аэродрома. А хватит ли высоты?
«Фоккеры», видимо, поняли, что у «яка» остановился мотор, и на какое-то мгновение отступились от меня. Им нужен разгон. Мое спасение в облаках.
Тучи сразу окутали самолет сыростью и темнотой, отгородив от огненного мира. В тишине стало как-то жутко и холодно. Чувство одиночества усилило тревогу. Как найти аэродром? А Априданидзе? Что с ним? А вдруг на выходе из облачности уже караулят «фоккеры»? Я для них сейчас просто мишень.
Все эти мысли крутились у меня в голове. Их оборвал свет, ударивший прямо в глаза. Что это? Тут же понял, что просто выскочил из облаков к это луна. Она невозмутимо сияла над головой. Подо мной черная, притаившаяся земля, страшная и огромная. Что ожидает меня там? Отыскиваю, куда направить нос самолета. От этого зависит, попаду на аэродром или нет. И тут я позабыл о противнике, весь сосредоточившись на спасении самолета и своей жизни. Больше я не в силах ничего сделать, но земля кричит:
— Ворожейкин! Ворожейкин! Почему ушли? Нас бомбят! Идите скорее к нам!
Снижаясь, я оглянулся через плечо. На фоне потухающей зари парит косяк «юнкерсов». Один самолет за другим отрываются от него и, словно с горы, катятся по стенке облаков вниз. На берегу Днепра фонтанами брызжет огонь. Мне кажется, во вспышках разрывов я вижу, как взлетают на воздух искалеченные люди, пушки, танки…
Гнетущее, тяжелое чувство охватило меня. Выслали бы на помощь всего пару или четверку истребителей — и этой трагедии можно было бы избежать.
Мой «як», будто во сне, чуть посапывая, планирует на разноцветные яркие шарики, висящие над аэродромом. Там меня ждут и ракетами показывают путь. Ох и здорово хочется добраться до этих домашних огоньков! Сумею ли сесть? Кажется, сяду даже с закрытыми глазами: до того все там знакомо!
5
Раньше ночью летали только трое из нас, и то давно. Но теперь все приземлились нормально. Правда, двоим, с остановившимися моторами, не хватило высоты, и они сели поперек старта, слегка повредив машины. Но это мелочь. Могло кончиться гораздо хуже.Идя к командиру полка, я спросил Априданидзе, как он чувствовал себя при посадке. Сулам сразу ответил:
— Да я об этом как-то и не думал. Только вот боялся, что не хватит горючего и не попаду на аэродром.
Очевидно, в том, что все приземлились благополучно, решающее значение сыграла психология. Когда обучают летать ночью, каждый твердо знает: прежде чем самостоятельно подняться в воздух, нужно обязательно пройти определенную тренировку с инструктором. Иначе нельзя. Это «нельзя» — закон. И пока не пройден весь курс тренировок, летчик неуверен в себе. Заставь его в это время садиться ночью — не сумеет.
Сейчас же в бою мы пережили максимальное напряжение всех сил, и посадка после такого боя — пустяк.
Под светом луны, висевшей где-то за аэродромом, мы собрались у КП и обсудили проведенный бой. Никто не упомянул о сложности посадки, все возмущались, почему нам не выслали помощь.
— Что за умник сидел на КП? — бушевал Игорь Кустов. — Деремся в пятидесяти километрах за линией фронта, да еще за облаками, а он захотел видеть нас!
— Может быть, тут враг приложил руку? — предположил Лазарев.
На разборе присутствовал командир полка. Он прекрасно понимал наше состояние и никого не осуждал за резкие слова.
— Это просто какое-то недоразумение, — тихо, очевидно, чтобы не слышали другие, сказал мне Василяка. — Скорее всего, на КП наземной армии находился кто-нибудь из командиров, плохо знающих тактику авиации, и он не сумел разобраться в обстановке. Ведь общевойсковые армии совсем недавно начали держать связь с нами в воздухе.
— Может быть, — отозвался я. — Но почему бездействовал наш авиационный командный пункт? Он-то уж не мог меня не слышать! Вы далеко были от нас, на аэродроме, и то все наши переговоры по радио поняли хорошо.
— Командный пункт дивизии принял твою просьбу о помощи, — сказал майор. — Это говорил мне наш начальник связи.
— Кто из командования был на КП?
— Полковник Герасимов.
— Не может быть! — Зная решительный характер командира дивизии, его опыт, я не поверил, чтоб он мог не разобраться в особенностях боя и не выслать нам на помощь истребителей. — Он, наверно, сам на КП не был. Скорее всего, нашу просьбу ему передали радисты и что-нибудь напутали.
— Начальство разберется. Мне пока ясно одно: никто из вас ни в чем не виноват. А теперь давайте поговорим о тактике.
В этом бою Сачков сбил два вражеских самолета. Он охотно поделился своими впечатлениями.
— «Фоккеры» шли ниже нас. Пара сразу мотанула на запад, а четверку мы зажали крепко. А потом какая-то тройка (и откуда она только взялась?) оказалась с нами на одной высоте. Я было попытался драться на вираже. Нельзя! Один сразу очутился у меня в хвосте: мотор у него высотный. Потом я ясно видел, на летчике была маска. Значит, дышит кислородом. Я же задыхаюсь. Как только порезче потяну ручку — в глазах темнеет. Ну я тут, конечно, сразу снизился.
— Чего же ты забираешься на такую высоту без кислорода? — упрекнул командир полка. — Свернешься когда-нибудь и пропадешь ни за грош. Поставь снова кислородное оборудование.
— Что вы, товарищ майор, — взмолился Сачков. — Зачем это? От кислорода только одни неприятности. Попадет в баллон какая-нибудь шальная пулька — и взрыв. Вот тогда действительно пропадешь ни за грош. К тому же маска неудобная, а летаем мы на такой большой высоте редко.
Миша прав. Як-7б превосходит все немецкие истребители, пока бой идет на высоте до пяти тысяч метров. Именно на этих высотах большей частью происходят воздушные бои. До шести тысяч метров летчик может летать без кислородного оборудования, поэтому в нем практической надобности нет. Выше подниматься почти не приходится. А если уж доводится, то посылаются только надежные летчики, натренированные в высотных полетах.
— Смотрите. Навязывать не буду, но имейте в виду: такие высоты выдерживает не каждый. Кто не уверен — пускай больше шести тысяч не поднимается.
— У нас, «стариков», практический потолок семь, — заметил Кустов. — Это на тысячу метров выше, чем положено по наставлению.
Василяку срочно позвали к телефону.
— Заканчивайте разбор и на ужин, — сказал майор и спустился в землянку.
В этом бою летчики, как никогда, действовали умело и напористо. Многоярусное построение группы (у нас было пять ярусов) себя оправдало. Каждая пара имела возможность выбрать наилучшие способы нападения. Все дрались до последней капли горючего. Когда нужно было идти домой, легко отрывались от противника и, прикрываясь облаками, удачно выходили из боя.
Закончив разбор, мы, забравшись в кузов грузовой машины, ждали командира полка. Скамеек не было. Кто стоял, опираясь на кабину, кто сел прямо на пол. Рядом со мной прикорнул Сулам, Теперь, когда все волнения остались позади, я почувствовал, что этот маленький грузин стал мне близким и дорогим человеком. Бой нас породнил, Я понимал, как трудно было Суламу, как много пришлось ему пережить, но он ни разу не дрогнул. Даже когда у него кончалось горючее, он не попросил разрешения уйти на аэродром. Наверно, не хотел показать, что боится вынужденной посадки. Умеет владеть собой.
— Ты сегодня открыл счет побед.
— Но мы фашиста сбили вдвоем с Сергеем.
— У Лазарева это уже не первый. Важно начать.
— Здорово же мы его завалили, — возбужденно заговорил Априданидзе. — Когда бомбардировщик рассыпался на куски, я, по правде сказать, струхнул: думал, что меня осколки накроют. Как пронесло — не знаю!
Кто-то сзади тронул меня за локоть. Я повернул голову. У машины стоял Василяка:
— Слезайте с Кустовым. Дело есть.
Мы спрыгнули на землю. Машина уехала.
— Задание на ночной полет? — спросил я майора.
— Пойдемте в землянку, — вместо ответа произнес он каким-то чужим голосом.
В комнате на КП, куда мы вошли, никого. Тускло мерцал фонарь «летучая мышь». За дверью оперативный дежурный капитан Плясун громко разговаривал по телефону. Василяка указал нам место за столом, сам опустился напротив. На его усталом, сером лице смятение.
Сначала он долго смотрел на нас, словно сомневаясь, мы ли это. Потом сухо спросил:
— Ответьте мне по-честному: вы о вылете рассказали все, как было, или что утаили?
Ошеломленные неожиданным вопросом, мы промолчали.
— Мы летчики, коммунисты, — продолжал Василяка, — между нами не должно быть никакой неясности.
Владимир Степанович любил начинать важные разговоры издалека. Он и в этот раз начал со вступления, но быстро скомкал его.
— Поймите, дело серьезное. Из наземной армии пришла телеграмма. — Он взглянул на меня. — В ней говорится, что ты не стал драться с «юнкерсами» и самовольно вышел из боя. — Василяка вынул из кармана бумажку. — Вот подлинные твои слова. Радисты записали точно: «Ах, вы не видите „юнкерсов“? Так полюбуйтесь! А я — на отдых».
— Было такое дело, — подтвердил я. — Неладно получилось. Виноват. Но с остановившимся мотором не до разъяснений. Да и кого не выведет из терпения: мы разогнали две группы «юнкерсов», а с земли нам даже не верят, что ведем бой.
— Почему не доложил на КП, что стал мотор? — загорячился Василяка. — Ты же прекрасно знаешь, что с фронта можно уходить только с разрешения земли! А ты вон какой выверт учудил: «Ухожу на отдых». И это в тот момент, когда на войска посыпались бомбы! Разве это не безобразие? — майор в раздражении стукнул кулаком по столу.
Уравновешенный, не привыкший рубить сплеча, Владимир Степанович на этот раз вышел из себя. Неужели не верит нам?
— Приготовься держать ответ. Следователь уже выехал.
— Вот и хорошо, — спокойно ответил я. — Следователь опросит летчиков, а они подтвердят, что мы воевали до сухих баков.
— Да и не только летчики, техники это же скажут, — заметил Кустов. — Они же заправляли горючим наши машины. Это любого прокурора убедит. А то, что там, на правом берегу Днепра, сидел на КП какой-то лопух, — это факт. Каждому мыслящему человеку ясно.
— Не бросайтесь словами. Может, на КП был сам командующий… С тебя, — сказал мне Василяка, — наверняка спросят и за дурацкий ответ земле, и за самовольный уход с фронта. А то, что вы сели с пустыми баками, могут поставить тебе же в вину, как ведущему группы: летал специально на повышенной скорости, чтобы быстрее сесть…
Командир помолчал. Потом нерешительно посоветовал:
— Подумай, что лучше сказать следователю. Завтра утром со всеми вместе не вставай, как следует выспись.
Выспись? Что это значит? Ясно: я отстранен от полетов. Только сейчас я понял, зачем командир пригласил на беседу Игоря Кустова.
— Тебе придется командовать эскадрильей, — сказал ему Василяка и, как бы смягчая силу удара, обрушившегося на меня, добавил: — Когда идет следствие, летать не разрешается. В воздухе мало ли что может случиться. Подобьют тебя — вынужденно сядешь по ту сторону. А кто узнает: подбит ты был или…
— Это несправедливо! — возмутился Кустов. — Тут ошибка. Я не могу…
— Повторяю: пока разбирается следователь — будешь командовать эскадрильей. Это приказ! Тут я уже ничем вам не могу помочь.
Слово «приказ» положило конец нашим разговорам. До этого мы могли советоваться, соглашаться, упираться, отстаивать свое мнение. После слова «приказ» мы могли только повиноваться.
За несколько минут, пока мы находились на КП, чистое небо заволокло тучами. Очевидно, облака пришли с Днепра. Где-то рядом в ночи ревел мотор. Прыгали огоньки на опушке сосняка. Это с подсветом работали у своих машин техники. Какая знакомая картина! Только я теперь в стороне.
6
До сих пор ужин на фронте всегда приносил мне успокоение. Но в тот вечер, глядя на беспечных товарищей, чувствовал: их настроение не соответствует моему. От этого еще тревожнее стало на душе. Вдруг следователь не разберется? А потом, ведь я действительно нехорошо ответил. Бомбят войска, а тут: «Я на отдых». За это никто по головке не погладит.Сулам, уловив мое настроение, спросил:
— Видать, товарищ командир, стряслось что-то неладное?
Зачем скрывать несчастье от близкого товарища, с которым крыло в крыло не раз смотрел смерти в глаза?
— Большая неприятность. Меня обвиняют, что самовольно ушел из боя.
— Что за чепуха! — вспыхнул он. — Да мы все…
— Не надо! — остановил я его. — Потом, завтра.
После ужина сразу же лег в постель, надеясь забыться. Сон не шел. Рядом со мной на нарах лежал Сулам. Он спал безмятежно, по-детски раскинувшись, я даже позавидовал. Да и все остальные товарищи сладко спали. Я же ворочался с боку на бок, стараясь найти объяснение случившемуся.
Я перед Родиной ни в чем не виноват. Виноват только перед одним человеком, что грубо ответил ему. За это пускай накажут. Но и он меня обидел, да не только меня, а всех летчиков, не поверив, что мы деремся с противником. Он виноват в том, что наши войска понесли ненужные потери, и должен за это ответить. Только кому от этого польза? Убитых не воскресишь, а раненым не станет легче.
Я старался логически проанализировать случившееся, но чувствовал, что только совсем запутался. Ясно было одно: в течении больших событий не может все идти гладко. Главное — вера в победу, в партию и в товарищей. А недоразумения — явления преходящие. Время утвердит истину. Надо спать. Утро вечера мудренее.
7
— Подъем!Я по привычке сбросил было одеяло, но, вспомнив «Завтра утром со всеми не вставай, как следует выспись», остался лежать.
Безработный! Всю жизнь я трудился. В детстве, в деревне, помогая матери. Потом город, учеба, работа, армия, бои с японскими захватчиками и белофиннами, академия. И вот снова уже второй год воюю. Теперь кто-то хочет все это зачеркнуть…
Мне захотелось вскочить и всем объявить, почему я лежу. Сдержался. Товарищи не помогут. Они только посочувствуют. Сочувствие мне не нужно, я ни в чем не виноват.
Все же лежать стыдно.
— Товарищ командир! Товарищ командир! — затеребил меня Априданидзе, думая, что я еще не проснулся. — Уже подъем!
Я встал. Оделся вместе со всеми. Так лучше. На аэродроме, пока все выясняется, буду собирать грибы. Я люблю грибы. Вечером будет прекрасный ужин.
Небо за ночь очистилось от облаков. Луны нет. Перед рассветом темнота особенно густа. Только ярко сияют звезды. В столовой любезно встречает официантка. Бутерброд с маслом и сыром. Горячий кофе.
Легкий завтрак. Все идет, как всегда, словно ничего и не случилось. Но на душе скребут кошки. Безработный!
Когда мы приехали на аэродром, восток уже розовел. Все спустились на КП. Здесь находились Герасимов, заместитель командира дивизии по политической части Горбачев и Василяка. Командир полка пригласил всех сесть.
— Вчера вы воевали хорошо, — начал Герасимов. — Командир корпуса да и мы оба, — командир кивнул на полковника Николая Аврамовича Горбачева, — одобряем ваши действия. Вы сделали все, что могли. Но, как говорится, выше себя не прыгнешь. В том, что немцы бомбили войска, — вашей вины нет…
«Спасибо!» — чуть было не вырвалось у меня. Николай Семенович говорил еще о чем-то, но я уже не слушал: известие, что командование разобралось в нашем бое и следствие прекращено, заслонило все остальное.
После получения боевой задачи мы узнали: с 20 октября фронты, действующие на Украине, переименованы. Наш Воронежский стал 1-м Украинским, а фронты южнее — соответственно будут теперь называться 2, 3 и 4-м Украинскими. Летчики вышли из землянки. Я остался на КП, чтобы узнать у комдива, почему же нам вчера не выслали помощь.
Герасимов с Василякой направлялись в 91-й полк. Николай Семенович пригласил меня с собой.
— Почему, почему? — безобидно и устало проворчал он. — Ты же знаешь, что у нас нет ночников. Это тебе не ПВО. Дивизия не летает ночью.
Кто-кто, а Николай Семенович прекрасно знал, что, хотя на земле уже темнело, на высоте еще было светло и летчики с успехом могли бы атаковать «юнкерсов». Посадка в темноте? Ну и что же? Ради такой цели нужно было рискнуть. Ведь война. К тому же мы сели нормально. С успехом это сделали бы и другие летчики. «Нужно быть хозяином положения, а не просто истребителем», — часто говаривал Герасимов. Почему же он вчера не сумел быть хозяином и не выслал нам помощи?
— Выходит, побоялись за летчиков? — непроизвольно сорвалось у меня с языка. Я понял, что это бестактно, и приготовился услышать резкость. Однако Николай Семенович спокойно ответил:
— Нет, не в этом дело. Здесь формально никто не виноват.
Оказывается, когда КП дивизии принял просьбу о высылке дополнительного наряда истребителей, летчики на земле уже закончили дежурство и собирались на ужин. Техники в это время раскрыли самолеты и просматривали их, готовя к утренним полетам.
— О вылете уже никто и не думал, — продолжал Герасимов. — Я даже начал ругать тебя, что задерживаешься в воздухе. И вдруг ты рявкнул на весь фронт: «Вышлите помощь!» Днем-то, когда летчики сидят в кабинах, и то в таких случаях прибывают всегда к шапочному разбору.
— Но мы после вызова, еще до бомбометания, вели бой минут пятнадцать. Подкрепление вполне бы могло прибыть, — сказал я.
— Кто вас знал! — Николай Семенович остановился: — Ведь вы «юнкерсов» перехватили чуть ли не под Житомиром! Ты не соизволил нам об этом сообщить, а я пока еще не научился читать чужие мысли на расстоянии… — И после небольшой паузы проговорил спокойно: — А потом, если бы и сообщил, и я бы принял решение выслать тебе подкрепление, все равно ни один истребитель не мог сразу взлететь. Пока бы вызывали летчиков, подготавливали самолеты — немцев бы уж и след простыл.
— Почему на такие экстренные случаи нет в дивизии ночников? — спросил майор Василяка. — Разве нельзя подальше от передовой иметь ночной аэродром? Летчики найдутся.
— У тебя в полку есть такие?
— Человек пять летали ночью еще до войны.
— Почему сейчас не летаете?
— Нет приказа.
— Вот так же и я: отсебятину творить в таких делах никто не имеет права. Это армия, а не самодеятельная артель… — На лице Николая Семеновича появилась грусть. Он помолчал, подумал, потом сказал: — На фронте, в воздушной армии, ночные истребители необходимы. Если бы была хоть одна ночная эскадрилья, вчерашняя бомбежка не состоялась бы.
Я вспомнил про академию, где мы изучали взаимодействия истребителей противовоздушной обороны страны с фронтовой авиацией:
— Почему не привлекаются ночники ПВО? Они с успехом могли бы действовать на передовой.
— Близко от фронта иметь ночной аэродром нельзя, — пояснил Герасимов. — При посадке нужно включать прожекторы. Немцы сразу выследят и накроют.
— А если ночников днем посадить к нам? Взлетят они в темноте, а садятся пускай в тылу на свои аэродромы, которые у них находятся далеко от фронта.
— Это возможно, — одобрил комдив. — Только нужно взяться. Но истребители ПВО не подчинены воздушной армии. И организовать это дело не так просто. — Герасимов улыбнулся. — Офицер на КП наземной армии — молодчина! Старый авиатор. Он очень хорошо сообразил: если бы вам ответили, что помощи не будет, то настроение бы у вас сразу упало. А то вы все дрались как львы. — Комдив резко повернулся ко мне: — А вот ты ему, прежде чем выйти из боя, сказал глупо, бестактно — «Я на отдых». Этим настроил всех против себя. Сказал бы, что кончилось горючее, и никто к тебе не предъявлял бы никаких претензий. Из-за этого «отдыха» весь сыр-бор разгорелся. Ведь надо же додуматься так ляпнуть!
— Нехорошо, нехорошо, — признался я. — Но ведь пока я тоже не научился на расстоянии десятков километров читать чужие мысли…
— Разумно, — согласился Герасимов. — Но начальник не всегда обязан мотивировать свои решения. А психовать — дело не хитрое.
У стоянки самолетов 91-го полка нас встретил майор Романенко. Комдив тепло поздоровался со своим другом.
Герасимов всегда проявлял какую-то отцовскую благосклонность к хорошим летчикам. А Сашу Романенко он просто любил за ум, принципиальность, а главное за летное мастерство и за то, что он больше всех из наших трех командиров полков летал в бой. Герасимов часто ставил его в пример другим. И теперь, как бы шутя, заметил:
— Вот привел к тебе Василяку. Поделись с ним опытом, как нужно делать, чтобы командиры полков побольше руководили летчиками в бою, а не на земле, с ракетницей в руках.
Василяка сделал вид, что не понял, в чей огород летят камешки, и заговорил совсем о другом:
— Да, не мешало бы летчикам дивизии обменяться боевым опытом. Ночи стали длинными. Время можно выбрать.
Романенко подхватил:
— Правильно. Устроить бы конференцию, а то воюем в одном районе, выполняем одни задачи, а как? Часто о соседях ничего и не знаем.
Комдив, не раздумывая, согласился:
— Такая конференция нужна. О чем вы считали бы нужным поговорить?
Мы, летчики, лучше всех ощущали, что делается в воздухе. Нам, как никому, видны были слабые и сильные стороны противника, да и свои тоже. Кроме старых вопросов о том, что мы мало заботимся об уничтожении вражеской авиации на аэродромах и совершаем мало вылетов на «свободную охоту», у нас набралось много других, еще не обсуждавшихся. Главный из них — наращивание сил в бою.
Прикрывая наземные войска, нам, как правило, приходилось вести бои с численно превосходящим противником. Это получалось потому, что мы отражали налеты фашистской авиации только самолетами, дежурящими в воздухе. В этом все еще сказывалась инерция оборонительных сражений 1941-1942 годов. Постоянно же висеть над фронтом большим нарядом истребителей не хватало сил. А немцы часто, организуя налет, посылали сразу много самолетов. Посты воздушного наблюдения могли заметить их только при подлете к передовой. Чтобы вызвать истребителей с наших аэродромов для отражения массированного вражеского удара, нужно было десять — пятнадцать минут, а за это время неприятель иногда успевал отбомбиться.
— У нас уже есть радиолокаторы, — заметил Романенко. — Почему их не используют для обнаружения фашистов еще на подходе?
— Их еще мало, — пояснил полковник, — и они никем по-настоящему не освоены. Новинка.
— Надо постоянно держать истребителей-разведчиков над территорией противника, — предложил я. — Это надежный способ. Разведчики могут обнаружить немецкие самолеты на большом расстоянии. Вот как мы вчера. И по их вызову поднимать истребителей.
Комдив отмахнулся:
— Это тоже потребует большого расхода сил. А потом противник быстро разгадает такой прием и перед своими налетами будет разгонять разведчиков.
— А все-таки почему бы не попробовать? — поддержал меня Романенко. — Разведчики одновременно будут и патрульными истребителями. И тут вряд ли потребуются дополнительные силы. Нужно все использовать. А то мы заладили одно и то же: висим над фронтом. Да еще высоту ограничат. Фрицы учитывают это и посылают своих истребителей выше наших. Мы сами себе, словно нарочно, создаем трудности. Даже залетать вглубь к немцам не всегда разрешают.
— Опыт показывает, — подхватил я мысль товарища, — что, чем дальше залетишь в расположение противника, тем надежнее отразишь удар. Нестрашно, что оторвешься от наземных войск, зато вернее перехватишь врага. Нужно использовать все средства для дальнего обнаружения бомбардировщиков, в том числе агентуру и партизан. Иметь около немецких аэродромов наших людей с передатчиками. Они должны сообщать о каждом взлете больших групп немецких самолетов.