Страница:
Ливингстон приближался к водопаду Виктория. Однажды в пути он узнал такое, что его потрясло больше, чем вся прежде виденная им бесчеловечность в португальских владениях. Оказалось, за ним по пятам следовала партия, состоявшая из рабов того самого португальского метиса, который вблизи Зумбо коварно убил верховного вождя и его приближенных. Они повсюду скупали за бесценок слоновую кость и добыли десять больших лодок, чтобы увезти все это; кроме того, они купили также несколько юных красавиц. Но больше всего возмутило Ливингстона то, что они выдавали себя за его "детей" - его свиту. Для прикрытия грязных делишек они злоупотребляли доброй славой Ливингстона! "Открыв те земли, куда до этого не отважился проникнуть ни один португалец, мы вопреки своим намерениям проложили путь работорговле в "неведомые земли"... С горечью наблюдаем мы, как то добро, к которому стремились, оборачивается невероятным злом".
Одновременно в нем крепло убеждение, что его водят за нос не только колониальные власти Мозамбика, но и правительство Лиссабона. Оно отдало приказание колониальным чиновникам оказывать его экспедиции всяческое содействие, какое только можно. Однако трудности, с которыми он сталкивался, и повседневные наблюдения открыли ему, что одновременно с этими гласными приказами колониальным чиновникам были направлены и тайные инструкции тщательно следить за его деятельностью и всячески препятствовать осуществлению его планов. Власти Мозамбика истолковали их на свой лад. "Там, где чуть ли не каждый, от губернатора до рядового солдата, - заядлый рабовладелец, такие приказы могут означать не что иное, как: зорко следить за тем, чтобы работорговля следовала за ним по пятам!"
4 августа 1860 года путешественники достигли первых деревень батока, подвластных Секелету. И вот уже вдали видны столбы водяной пыли, вздымающейся над водопадом Виктория.
В ближайший день Ливингстон показал своим английским спутникам этот величественный водопад. В челноке они преодолели опасные пороги и подплыли к тому краю острова, где когда-то Ливингстон "заложил" сад, а позже его вытоптали бегемоты. Чарлз Ливингстон, видевший до этого Ниагарский водопад, заявил, что водопад Виктория - более величественное зрелище, хотя в то время была низкая вода.
Во время своего первого посещения водопада Ливингстон, чтобы не задерживать Секелету с его свитой из двухсот человек, находился здесь лишь два дня. На этот раз он остается здесь дольше, чтобы иметь возможность исследовать своеобразное течение реки ниже водопада, где бурлящая и клокочущая масса воды устремляется в длинную, тесную и глубокую расселину, зажатую между вертикальными базальтовыми стенами. На сколько хватает глаз, эта расселина тянулась многочисленными зигзагами.
Наконец путешественники вступили в Сешеке. За последние годы здесь многое изменилось. Сешеке - это уже новый город. Старый город жители покинули, после того как Секелету велел казнить управителя города, так как тот - и в это твердо верит Секелету - наслал на него ужасную болезнь проказу. Больной Секелету жил не в городе, а на противоположном берегу Замбези, где стояло несколько хижин. На народе он больше не показывался, свои приказы передавал через посланников. Они-то и сообщили ему о прибытии белых и возвращении его подданных.
Англичанам сразу же отвели опрятную хижину и передали жирного быка в качестве подарка вождя. Секелету был щедр к своим гостям, как и прежде. Но то, что рассказывали о нем, не радовало их. Болезнь и суеверие оказали дурное воздействие на Секелету, и это плохо повлияло как на него, так и на окружавших. Будучи убежден, что его заколдовали, он подозревал в том многих видных представителей своей свиты, а кое-кого из них приказал казнить вместе с семьями. Некоторые из них бежали к отдаленным дружественным племенам и жили там в изгнании. Один из наиболее мудрых его советников умер - для Секелету это лишнее доказательство могущества колдовской силы тех, кто ненавидел его и всех благосклонных к нему. Некоторые из подвластных вождей отдаленных мест не обращали уже внимания на его приказы и поступали как им заблагорассудится. Группа молодых бароце покинула его и переселилась на север под покровительство другого вождя. То могучее царство, которое создал храбрый и мудрый Себитуане, оказалось под угрозой распада. Секелету, конечно, отнюдь не глуп, но он так и не постиг мудрости той политики, которой руководствовался его отец. Себитуане обращался с покоренными им племенами не хуже, чем с макололо: все подданные считались "детьми" вождя и для всех них был одинаково открыт доступ к высокому сану. Секелету же на все важнейшие посты назначал только "истинных" макололо и выбирал себе жен лишь в этом племени. Тем самым он утратил уважение и любовь тех племен, которых его отец сперва покорил и расположение которых он затем завоевал своей мудростью и справедливостью. Родная сестра Секелету, муж которой также был казнен по его приказу, говорила, что ее отец лично знал всех подвластных ему не только вождей или младших вождей, но и старейшин деревень. Ему было известно все, что происходило в его царстве, и во всех случаях он имел свое мнение и принимал необходимое решение. "Секелету же, по ее словам, не знает, чем заняты его подданные, а они в свою очередь не проявляют беспокойства и заботы о нем. Могущество макололо идет к упадку", - писал Ливингстон.
Четыре года спустя это предсказание оправдалось. Секелету умер в начале 1864 года, и вокруг его трона разгорелась борьба. Большая часть макололо, забрав все свои пожитки и скот, переселилась в район озера Нгами, и затем все они были уничтожены коварным Лечулатебе, который не доверял этим бездомным беглецам.
Царство макололо в среднем течении Замбези и на Чобе (Квандо) распалось. Покоренные ранее народы поднялись против своих угнетателей и перерезали всех мужчин макололо, которые когда-то внушали им страх и почтение. Жены, пожитки и скот убитых достались победителям. Когда Ливингстон узнал об ужасной судьбе старых друзей, его охватило глубокое огорчение: "Ибо каковы бы ни были недостатки макололо, достоинства их несомненны; они не принадлежали к тем, кто был готов продавать в рабство другого, как те племена, которые стали их преемниками".
Местные эскулапы отказались лечить Секелету, и лишь одна пожилая знахарка, привезенная издалека, пыталась еще что-то сделать. Она никому не разрешала видеться с больным: в противном случае она не сможет, мол, вылечить его. И все же Секелету велел позвать к себе братьев Ливингстон и доктора Кёрка.
Опухшее лицо Секелету было обезображено струпьями. На пальцах рук выросли длинные ногти; у макололо это считается признаком высокого достоинства - показателем того, что их владелец избавлен от физического труда. Своим глубоким приятным голосом он просил Ливингстона дать нужное лекарство и оказать врачебную помощь. Его советники уговаривали знахарку на время прервать лечение, но Ливингстон настаивал на том, чтобы она оставалась около больного и получала положенную ей плату.
Лечение Секелету было довольно щекотливым делом для Ливингстона, так как ни он, ни доктор Кёрк не имели необходимого опыта, ни соответствующих лекарств для лечения проказы. Они пробовали лечить его ляписом. К счастью, это подействовало благотворно, настроение больного улучшилось.
Семь лет назад Ливингстон оставил свой фургон в Линьянти, где проживали жены Секелету. Теперь ему очень хотелось пополнить свою аптечку из того запаса лекарств, который оставался в фургоне. Секелету предоставил ему верховую лошадь и нескольких людей для сопровождения. Через три дня Ливингстон был уже в Линьянти. Его фургон был почти в целости и сохранности, так что он мог воспользоваться им для ночлега; только верх фургона довольно обветшал, а одно колесо было изрядно объедено термитами. Наиболее ценное содержимое фургона - ящики с медикаментами, "волшебный фонарь", инструменты, книги и записи Секелету передал своим женам на хранение. Все это оказалось нетронутым. Ливингстону не пришлось просить жен Секелету, они сами взялись варить и печь для него. Они мягко его упрекали, что он не привез с собой Ма-Роберт - свою жену, любили повторять многое из того, что она говорила о своих детях, и спрашивали: "Узнаем ли мы о них что-нибудь еще, кроме их имен?"
Описывая это путешествие, Ливингстон в большинстве случаев говорит о себе в третьем лице. Рассказывая о сердечном приеме в Линьянти, он добавлял: "Этими мелочами выражается чувство благодарности за то полное и неизменное дружелюбие, которым во многих случаях пользовался доктор в течение многих лет. Но нельзя думать, что доверие, о котором свидетельствует это дружественное отношение, будет оказано при первой же встрече любому новичку. Не следует забывать, что только постоянной добротой можно добиться влияния на язычников; проявление приличия среди "варваров" так же необходимо, как и среди белых". "Наше прибытие в Сешеке нарушило монотонность их повседневной жизни; у нас постоянно были гости, как мужчины, так и женщины, особенно во время обеда, ибо тогда они получали большое удовольствие понаблюдать, как едят европейцы, и иметь возможность принять участие в трапезе вместе с ними". Когда европейцы едят сливочное масло с хлебом, это особенно удивляет женщин: "Смотри-ка, они едят сырое масло!" Иногда какая-нибудь добродушная хозяйка проявляла сострадание к плохо воспитанным европейцам: "Дайте-ка сюда масло, я растоплю его вам, тогда вы сможете макать в него хлеб, как это принято!" Масло макололо применяют для смазывания тела, что делает кожу гладкой и блестящей; ну а уж если они едят масло, то только в вареной пище или в растопленном виде.
"Ма-Роберт" тонет
Когда Ливингстон и его спутники покидали Сешеке, состояние Секелету значительно улучшилось. Однако вождь отказался нарушить уединение и появиться открыто, пока не излечится полностью и не примет нормальный вид. Он опасался также, что его тайные враги снова могут наслать на него болезнь и добиться, чтобы лечение белого доктора оказалось безуспешным.
Ливингстон не мог больше оставаться в Сешеке: в ноябре ожидалось прибытие на Конгоне нового парохода. 17 сентября 1860 года он вместе с европейскими спутниками и почетным эскортом макололо покинул город Сешеке. Для питания в пути Секелету выделил им шесть волов. Их пригнали к берегам Замбези, в то время как путешественники десять дней плыли в челноках к водопаду Виктория и, как прежде, пошли в обход его.
Пороги Кебрабаса попытались преодолеть на лодках, и первые несколько миль все шло благополучно. Но когда путники добрались до теснины, то обнаружили, что с понижением уровня воды в последние месяцы многие ранее скрытые скалы и пороги в русле реки выступили над водой. Перед отвесным утесом, торчащим посреди русла, поток разделялся и образовывал мощный водоворот, глубокую воронку, которая то открывалась, то закрывалась. Двум челнокам удалось проскользнуть над опасным местом, но на пути третьего, в котором находился доктор Кёрк, воронка снова разверзлась. Гребцы напрягали все силы; казалось, еще мгновение - и лодка непременно будет затянута в бушующую пучину. Однако водоворот выбросил ее на каменный выступ. Доктору Кёрку удалось уцепиться за край скалы и подтянуться вверх. Его рулевой крепко схватился за край скалы и сумел удержать лодку. Но все содержимое вылетело за борт и было унесено потоком. К сожалению, при этом пропали очень важные вещи: хронометр, барометр, но невосполнимой потерей были дневники доктора Кёрка и его ботанические зарисовки.
После этого печального случая путешественники продолжали свой путь пешком - как говорят, вы закрываете конюшни, когда у вас украли лошадь. Теперь уже было бесполезно терзаться тем, что не было сделано раньше. Страх перед опасной поездкой по реке приводил макололо в трепет. Они предпочитали тащить на себе все грузы, чем отдать себя во власть коварных порогов. Но уже к вечеру их настроение изменилось. Испытав пышущие жаром скалы и раскаленный песок под ногами, они утратили страх перед рекой. Теперь участники экспедиции уже жалели, что бросили лодки: на опасных местах их можно было бы тащить в обход, а затем снова идти водным путем.
На пути к Тете путники встретили две большие партии рабов, направлявшихся в Зумбо. Тут были одни женщины из племени маньянджа. Торговцы намеревались обменять их на слоновую кость.
После шестимесячного отсутствия Ливингстон вернулся в Тете. Отсюда он намеревался вторично плыть на "Ма-Роберт" к устью Конгоне.
Два матроса, оставленные для охраны парохода, полгода "штопали" его, как могли, замазывали бесчисленные мелкие дыры. Но как только началось плавание, судно снова дало течь; каждый день появлялись новые и новые щели. Команда беспрерывно откачивала воду, работали все насосы, но вода в трюмах прибывала. Наконец пароход прочно сел на песчаную отмель и начал быстро заполняться водой. В спешке пришлось все, что можно еще спасти, перетаскивать на остров. Следующей ночью начался подъем воды в реке, а наутро над водой торчали лишь мачты "Ма-Роберт".
Итак, рождество 1860 года участникам экспедиции пришлось провести на острове. Тем временем люди были посланы в Сену, чтобы пригнать лодки. И лишь 27 декабря вся экспедиция прибыла в Сену, а неделю спустя - к устью Конгоне. Теперь там уже была создана португальская таможня, а рядом стояла хижина для четырех солдат-африканцев. С разрешения унтер-офицера, под начальством которого находились солдаты, братья Ливингстон и доктор Кёрк расположились в помещении таможни в ожидании нового судна, которое должно было прибыть из Англии.
Наконец-то у них было время почитать английские газеты и журналы полугодовой давности, переданные им в Тете. Кроме того, неутомимые исследователи занялись изучением животных и растений. Однако с нетерпением ждали они прибытия судна, ибо оставаться здесь было небезопасно: из мангровых болот поднимались целые тучи москитов, повсюду свирепствовала лихорадка, от которой страдали даже проводники, жители болотистой местности.
Ливингстон освобождает невольников
В последний день января пришло наконец долгожданное экспедиционное судно с многообещающим названием "Пионер".
Одновременно с "Пионером" на двух английских крейсерах прибыла группа миссионеров, руководимая епископом Макензи. Эта христианская миссия, сформированная в Оксфордском и Кембриджском университетах, намеревалась обосноваться среди племен, проживавших по берегам реки Шире и озера Ньяса. Кроме самого епископа в нее входили еще пятеро англичан и четверо африканцев из Капской области. Епископ производил впечатление энергичного человека; он решил сразу же отправиться на "Пионере" вверх по реке Шире, чтобы не задерживаясь приступить к делу. Однако получилось иначе. Во-первых, португальские власти не разрешали тогда судам других государств плавать по Замбези, поэтому "Пионер" получил указание исследовать Рувуму, впадающую в Индийский океан немного севернее, у мыса Делгаду. Во-вторых, это было начало самого неблагоприятного для здоровья сезона. А низовья реки Шире - нездоровая местность. Не имея ни опыта лечения лихорадки, ни соответствующих лекарств, при неблагоприятных обстоятельствах миссия вынуждена была бы вернуться на побережье. У Ливингстона еще свежа была в памяти несчастная судьба тех миссионеров, которые когда-то отправились из Курумана в Линьянти к макололо и там погибли от лихорадки. Епископ Макензи вынужден был согласиться временно отправить своих миссионеров на остров Джоханна (Анжуан) в группе Коморских островов и передать их там на попечение британского консула. Сам же он на некоторое время присоединился к экспедиции Ливингстона, чтобы присмотреть подходящее место для миссионерской станции в верхнем течении реки Рувумы.
Пока университетская миссия переправлялась на английском военном судне на остров Джоханна, Ливингстон на своем "Пионере" добрался до устья Рувумы, погрузил там дрова и стал ждать возвращения епископа, который прибыл только через двенадцать дней.
11 марта 1861 года "Пионер" отправился в плавание вверх по реке Рувуме, хотя начинать такое путешествие было уже поздно. Благоприятное время для плавания, когда уровень воды в здешних реках достаточно высокий, было упущено. "Пионер" прибыл в Африку с двухмесячным опозданием. Даже пока Ливингстон ожидал епископа в устье Рувумы, уровень воды упал на четыре-пять футов. Осадка "Пионера" составляла как-никак пять футов, да и Рувума была менее полноводной, чем Замбези, поэтому приходилось считать каждый дюйм. Местами вода под килем едва достигала ширины ладони. К тому же вода продолжала падать, подъема ее в это время года ожидать не приходилось. Так создавалась опасность, что судно все же сядет где-нибудь на мель и сможет всплыть только в следующий сезон дождей. При таких обстоятельствах Ливингстон не отваживался двигаться вверх. Если бы он был один со своей экспедицией, то оставил бы здесь судно и пробирался бы вверх по течению в шлюпках или пешком, чтобы исследовать верхний участок реки или ее истоки, - предполагалось, что Рувума вытекает из озера Ньяса. Но Ливингстон не хотел оставлять неопытных миссионеров одних, хотя в отношении их не имел каких-либо юридических обязательств. И он решил взять их с острова Джоханна, доставить к месту назначения и потом уже исследовать реку Рувума с ее верховьев.
Так как судовая команда страдала от лихорадки, Ливингстон сам становится на капитанский мостик и держит курс от устья Рувумы на остров Джоханна. Это удалось ему довольно легко. "На море никто за тобой не следит, чтобы обнаружить твои ошибки, - замечает он с суховатым шотландским юмором. - И уж если судно не врежется прямо в берег, то все другие промахи можно списать за счет не изученных еще морских течений".
Взяв на борт миссионеров, "Пионер" через неделю прибыл к устью Конгоне. Плавание вверх по рекам - из Конгоне в Замбези, а оттуда в Шире прошло без всяких приключений.
"Пионер" оказался прочно слаженным судном, хотя к плаванию по рекам он не приспособлен: велика осадка. Слишком много драгоценного времени приходилось тратить, чтобы стащить его с песчаных отмелей, на которые он частенько садился. Один раз провозились целых две недели: сдвинуть судно с мелководья удалось лишь тогда, когда под килем оказалась пара дюймов воды Епископ Макензи и миссионеры Скъюдамор и Хорэс Уоллер усердно трудились, когда приходилось волочить судно через мелководье. Ливингстон только вздыхал о вынужденной потере времени: будь осадка судна на два фута меньше, можно было бы без труда плавать тут вверх и вниз по реке в любое время года!
Вопреки всем неблагоприятным обстоятельствам "Пионер" сумел добраться до деревни вождя Чибисы, лежащей примерно на полпути между устьем Шире и ее выходом из озера Ньяса. Здесь англичанам удалось войти в доверие местного населения. "Если университетская христианская миссия будет иметь хоть какой-то успех, для маньянджа на Шире откроется новая эпоха: торговля с Англией и принятие христианства означали бы для них начало эры цивилизации" - так по крайней мере думает Ливингстон. Про англичанина когда-то говорили, что он произносит слово "бог", а имеет в виду "хлопок", но, разумеется, к Ливингстону это не относится. Он искренне говорил и о том и о другом: о боге и ситце, религии и торговле.
Прибыв в деревню вождя Чибисы, Ливингстон узнал, что в стране маньянджа идет война. Чибиса в то время находился в одной из отдаленных деревень, и Ливингстону не удалось с ним встретиться. Однако его заместитель разрешил англичанам вербовать людей для переноса багажа университетской миссии на соседнее нагорье, где по совету Ливингстона епископ Макензи намеревался обосноваться. Экспедиция и миссионерская группа отправились в путь.
На следующий день путешественники узнали, что через деревню, в которой они остановились для отдыха, должен пройти караван рабов, направлявшийся в Тете. Перед Ливингстоном встал вопрос: следует ли ввязываться? Для участников экспедиции проще и удобнее было бы беспрепятственно пропустить караван; можно было даже сделать вид, что им ничего не известно. Однако такое поведение лишь ободрило бы работорговцев, для которых не осталось бы незамеченным присутствие иностранцев; кроме того, такой поступок они могли бы объяснить трусостью англичан. С одной стороны, вмешательство могло вызвать гнев португальских властей, которые являлись соучастниками работорговли. Португальцы могли, например, конфисковать хранившийся в Тете личный багаж англичан или уничтожить его. В Тете хранилось также кое-какое имущество экспедиции, собственность государства. Если бы виновником этих потерь оказался Ливингстон, то у него могли бы быть неприятности. С другой стороны, если бы охотники за невольниками и дальше следовали за экспедицией и выдавали себя за "детей" (подданных. - Пер.) англичан, то все старания университетской христианской миссии и экспедиции Ливингстона были бы обречены на неудачу.
Ливингстон никогда не вмешивался во внутренние дела посещаемых им племен: по его мнению, ни один европеец не в состоянии столь глубоко вникнуть в сложившиеся отношения между племенами, чтобы с полным сознанием правоты и ответственности принять чью-либо сторону. Он высказывал свое мнение только тогда, когда был уверен, что будет добрым посредником в установлении мира между племенами. Но в данном случае Ливингстону было важно, чтобы местное население доверяло ему и миссионерам, и это был как раз случай высказать свое отношение к работорговле.
И Ливингстон решил вмешаться. Ничто уже не могло остановить его: ни возможное возмущение португальских и английских властей, ни их сожаления по поводу такого вмешательства. Ливингстон знал, что его поступок станет известен за сотни миль вокруг, а его деятельность - во всех отношениях не окажется без последствий.
И вот наконец показался караван рабов - вытянутая цепь закованных мужчин, женщин и детей; огибая холм, он, извиваясь как змея, вползает в долину, где как раз расположена деревня. В середине и в конце каравана идут погонщики-африканцы, вооруженные мушкетами; впереди музыканты весело дуют в длинные оловянные трубы. И вдруг звуки музыки оборвались: погонщики увидели европейцев. В следующий момент погонщики метнулись в сторону от дороги, в кусты. На месте остался лишь предводитель. Макололо бросились на него, схватили. Оказалось, что это их старый знакомый - раб бывшего коменданта в Тете! Когда Ливингстон останавливался там, этот парень был приставлен к нему в качестве слуги. На вопрос, как он добыл своих пленников, тот ответил: купил. Однако сами невольники заявили, что были захвачены во время набега. Пока Ливингстон опрашивал рабов, предводитель сумел сбежать. Пленники опустились на колени и громко захлопали в ладоши так они выражали свою благодарность.
Бывшие пленники захотели остаться с англичанами, которые сразу же принялись разрезать веревки, связывавшие женщин и детей. Труднее оказалось освободить мужчин. Шея каждого была втиснута в развилку толстого суковатого куска дерева длиною в шесть-семь футов. Перед горлом в качестве задвижки вставлен железный стержень, заклепанный с обеих сторон. К счастью, в поклаже епископа оказалась пила, и с ее помощью одного за другим освободили всех пленников. Ливингстон сказал женщинам, чтобы они приготовили какую-нибудь еду для себя и своих детей. Те колебались, не осмеливались. Перемена в их судьбе произошла так внезапно! Но вскоре они бодро принялись за дело. Все путы рабов идут в огонь, над которым вскоре кипят котелки. Один юноша обратился к англичанам: "Нас заковали чужие люди и заставили голодать. Вы же разрезали эти путы и дали нам пищу. Скажите, что вы за люди? Откуда вы?"
Несколько дней назад надсмотрщики застрелили двух невольниц, пытавшихся освободиться: они хотели запугать других, чтобы те не вздумали бежать.
Было освобождено восемьдесят четыре человека, большинство из них женщины и дети. Какая судьба ждала их? Ливингстон предоставил недавним рабам возможность идти, куда они пожелают. Однако оставить их свободными, но беззащитными было бы опасно: недолго они наслаждались бы обретенной свободой. Епископ одобрил решение Ливингстона, а освобожденных принял в свою миссию, чтобы они постигли христианскую веру. Так была устранена основная трудность на пути миссии: обычно нужны годы, прежде чем местные жители окажут должное доверие чужеземцам.
На следующее утро все отправились дальше. Недавние пленники с радостью несли багаж миссии. В пути они задержали двух работорговцев и целую ночь не выпускали их, чтобы те не смогли предупредить других погонщиков. Работорговцы сообщили, что предводители других караванов были слугами губернатора. "Они предлагали проводить нас к личному агенту его превосходительства, но мы отказались от их услуг".
На следующий день отряд Ливингстона освободил еще партию из пятидесяти рабов. Все они были совершенно голыми, но у англичан было достаточно ситца, чтобы одеть их. Предводитель этих караванов, в котором Ливингстон признал одного из первых купцов Тете, поклялся, что все делалось с разрешения губернатора. "Разумеется, в этом мы уже были полностью убеждены и до его показаний. Совершенно немыслимо предпринимать что-либо без ведома и благословения губернатора", - писал Ливингстон.
Одновременно в нем крепло убеждение, что его водят за нос не только колониальные власти Мозамбика, но и правительство Лиссабона. Оно отдало приказание колониальным чиновникам оказывать его экспедиции всяческое содействие, какое только можно. Однако трудности, с которыми он сталкивался, и повседневные наблюдения открыли ему, что одновременно с этими гласными приказами колониальным чиновникам были направлены и тайные инструкции тщательно следить за его деятельностью и всячески препятствовать осуществлению его планов. Власти Мозамбика истолковали их на свой лад. "Там, где чуть ли не каждый, от губернатора до рядового солдата, - заядлый рабовладелец, такие приказы могут означать не что иное, как: зорко следить за тем, чтобы работорговля следовала за ним по пятам!"
4 августа 1860 года путешественники достигли первых деревень батока, подвластных Секелету. И вот уже вдали видны столбы водяной пыли, вздымающейся над водопадом Виктория.
В ближайший день Ливингстон показал своим английским спутникам этот величественный водопад. В челноке они преодолели опасные пороги и подплыли к тому краю острова, где когда-то Ливингстон "заложил" сад, а позже его вытоптали бегемоты. Чарлз Ливингстон, видевший до этого Ниагарский водопад, заявил, что водопад Виктория - более величественное зрелище, хотя в то время была низкая вода.
Во время своего первого посещения водопада Ливингстон, чтобы не задерживать Секелету с его свитой из двухсот человек, находился здесь лишь два дня. На этот раз он остается здесь дольше, чтобы иметь возможность исследовать своеобразное течение реки ниже водопада, где бурлящая и клокочущая масса воды устремляется в длинную, тесную и глубокую расселину, зажатую между вертикальными базальтовыми стенами. На сколько хватает глаз, эта расселина тянулась многочисленными зигзагами.
Наконец путешественники вступили в Сешеке. За последние годы здесь многое изменилось. Сешеке - это уже новый город. Старый город жители покинули, после того как Секелету велел казнить управителя города, так как тот - и в это твердо верит Секелету - наслал на него ужасную болезнь проказу. Больной Секелету жил не в городе, а на противоположном берегу Замбези, где стояло несколько хижин. На народе он больше не показывался, свои приказы передавал через посланников. Они-то и сообщили ему о прибытии белых и возвращении его подданных.
Англичанам сразу же отвели опрятную хижину и передали жирного быка в качестве подарка вождя. Секелету был щедр к своим гостям, как и прежде. Но то, что рассказывали о нем, не радовало их. Болезнь и суеверие оказали дурное воздействие на Секелету, и это плохо повлияло как на него, так и на окружавших. Будучи убежден, что его заколдовали, он подозревал в том многих видных представителей своей свиты, а кое-кого из них приказал казнить вместе с семьями. Некоторые из них бежали к отдаленным дружественным племенам и жили там в изгнании. Один из наиболее мудрых его советников умер - для Секелету это лишнее доказательство могущества колдовской силы тех, кто ненавидел его и всех благосклонных к нему. Некоторые из подвластных вождей отдаленных мест не обращали уже внимания на его приказы и поступали как им заблагорассудится. Группа молодых бароце покинула его и переселилась на север под покровительство другого вождя. То могучее царство, которое создал храбрый и мудрый Себитуане, оказалось под угрозой распада. Секелету, конечно, отнюдь не глуп, но он так и не постиг мудрости той политики, которой руководствовался его отец. Себитуане обращался с покоренными им племенами не хуже, чем с макололо: все подданные считались "детьми" вождя и для всех них был одинаково открыт доступ к высокому сану. Секелету же на все важнейшие посты назначал только "истинных" макололо и выбирал себе жен лишь в этом племени. Тем самым он утратил уважение и любовь тех племен, которых его отец сперва покорил и расположение которых он затем завоевал своей мудростью и справедливостью. Родная сестра Секелету, муж которой также был казнен по его приказу, говорила, что ее отец лично знал всех подвластных ему не только вождей или младших вождей, но и старейшин деревень. Ему было известно все, что происходило в его царстве, и во всех случаях он имел свое мнение и принимал необходимое решение. "Секелету же, по ее словам, не знает, чем заняты его подданные, а они в свою очередь не проявляют беспокойства и заботы о нем. Могущество макололо идет к упадку", - писал Ливингстон.
Четыре года спустя это предсказание оправдалось. Секелету умер в начале 1864 года, и вокруг его трона разгорелась борьба. Большая часть макололо, забрав все свои пожитки и скот, переселилась в район озера Нгами, и затем все они были уничтожены коварным Лечулатебе, который не доверял этим бездомным беглецам.
Царство макололо в среднем течении Замбези и на Чобе (Квандо) распалось. Покоренные ранее народы поднялись против своих угнетателей и перерезали всех мужчин макололо, которые когда-то внушали им страх и почтение. Жены, пожитки и скот убитых достались победителям. Когда Ливингстон узнал об ужасной судьбе старых друзей, его охватило глубокое огорчение: "Ибо каковы бы ни были недостатки макололо, достоинства их несомненны; они не принадлежали к тем, кто был готов продавать в рабство другого, как те племена, которые стали их преемниками".
Местные эскулапы отказались лечить Секелету, и лишь одна пожилая знахарка, привезенная издалека, пыталась еще что-то сделать. Она никому не разрешала видеться с больным: в противном случае она не сможет, мол, вылечить его. И все же Секелету велел позвать к себе братьев Ливингстон и доктора Кёрка.
Опухшее лицо Секелету было обезображено струпьями. На пальцах рук выросли длинные ногти; у макололо это считается признаком высокого достоинства - показателем того, что их владелец избавлен от физического труда. Своим глубоким приятным голосом он просил Ливингстона дать нужное лекарство и оказать врачебную помощь. Его советники уговаривали знахарку на время прервать лечение, но Ливингстон настаивал на том, чтобы она оставалась около больного и получала положенную ей плату.
Лечение Секелету было довольно щекотливым делом для Ливингстона, так как ни он, ни доктор Кёрк не имели необходимого опыта, ни соответствующих лекарств для лечения проказы. Они пробовали лечить его ляписом. К счастью, это подействовало благотворно, настроение больного улучшилось.
Семь лет назад Ливингстон оставил свой фургон в Линьянти, где проживали жены Секелету. Теперь ему очень хотелось пополнить свою аптечку из того запаса лекарств, который оставался в фургоне. Секелету предоставил ему верховую лошадь и нескольких людей для сопровождения. Через три дня Ливингстон был уже в Линьянти. Его фургон был почти в целости и сохранности, так что он мог воспользоваться им для ночлега; только верх фургона довольно обветшал, а одно колесо было изрядно объедено термитами. Наиболее ценное содержимое фургона - ящики с медикаментами, "волшебный фонарь", инструменты, книги и записи Секелету передал своим женам на хранение. Все это оказалось нетронутым. Ливингстону не пришлось просить жен Секелету, они сами взялись варить и печь для него. Они мягко его упрекали, что он не привез с собой Ма-Роберт - свою жену, любили повторять многое из того, что она говорила о своих детях, и спрашивали: "Узнаем ли мы о них что-нибудь еще, кроме их имен?"
Описывая это путешествие, Ливингстон в большинстве случаев говорит о себе в третьем лице. Рассказывая о сердечном приеме в Линьянти, он добавлял: "Этими мелочами выражается чувство благодарности за то полное и неизменное дружелюбие, которым во многих случаях пользовался доктор в течение многих лет. Но нельзя думать, что доверие, о котором свидетельствует это дружественное отношение, будет оказано при первой же встрече любому новичку. Не следует забывать, что только постоянной добротой можно добиться влияния на язычников; проявление приличия среди "варваров" так же необходимо, как и среди белых". "Наше прибытие в Сешеке нарушило монотонность их повседневной жизни; у нас постоянно были гости, как мужчины, так и женщины, особенно во время обеда, ибо тогда они получали большое удовольствие понаблюдать, как едят европейцы, и иметь возможность принять участие в трапезе вместе с ними". Когда европейцы едят сливочное масло с хлебом, это особенно удивляет женщин: "Смотри-ка, они едят сырое масло!" Иногда какая-нибудь добродушная хозяйка проявляла сострадание к плохо воспитанным европейцам: "Дайте-ка сюда масло, я растоплю его вам, тогда вы сможете макать в него хлеб, как это принято!" Масло макололо применяют для смазывания тела, что делает кожу гладкой и блестящей; ну а уж если они едят масло, то только в вареной пище или в растопленном виде.
"Ма-Роберт" тонет
Когда Ливингстон и его спутники покидали Сешеке, состояние Секелету значительно улучшилось. Однако вождь отказался нарушить уединение и появиться открыто, пока не излечится полностью и не примет нормальный вид. Он опасался также, что его тайные враги снова могут наслать на него болезнь и добиться, чтобы лечение белого доктора оказалось безуспешным.
Ливингстон не мог больше оставаться в Сешеке: в ноябре ожидалось прибытие на Конгоне нового парохода. 17 сентября 1860 года он вместе с европейскими спутниками и почетным эскортом макололо покинул город Сешеке. Для питания в пути Секелету выделил им шесть волов. Их пригнали к берегам Замбези, в то время как путешественники десять дней плыли в челноках к водопаду Виктория и, как прежде, пошли в обход его.
Пороги Кебрабаса попытались преодолеть на лодках, и первые несколько миль все шло благополучно. Но когда путники добрались до теснины, то обнаружили, что с понижением уровня воды в последние месяцы многие ранее скрытые скалы и пороги в русле реки выступили над водой. Перед отвесным утесом, торчащим посреди русла, поток разделялся и образовывал мощный водоворот, глубокую воронку, которая то открывалась, то закрывалась. Двум челнокам удалось проскользнуть над опасным местом, но на пути третьего, в котором находился доктор Кёрк, воронка снова разверзлась. Гребцы напрягали все силы; казалось, еще мгновение - и лодка непременно будет затянута в бушующую пучину. Однако водоворот выбросил ее на каменный выступ. Доктору Кёрку удалось уцепиться за край скалы и подтянуться вверх. Его рулевой крепко схватился за край скалы и сумел удержать лодку. Но все содержимое вылетело за борт и было унесено потоком. К сожалению, при этом пропали очень важные вещи: хронометр, барометр, но невосполнимой потерей были дневники доктора Кёрка и его ботанические зарисовки.
После этого печального случая путешественники продолжали свой путь пешком - как говорят, вы закрываете конюшни, когда у вас украли лошадь. Теперь уже было бесполезно терзаться тем, что не было сделано раньше. Страх перед опасной поездкой по реке приводил макололо в трепет. Они предпочитали тащить на себе все грузы, чем отдать себя во власть коварных порогов. Но уже к вечеру их настроение изменилось. Испытав пышущие жаром скалы и раскаленный песок под ногами, они утратили страх перед рекой. Теперь участники экспедиции уже жалели, что бросили лодки: на опасных местах их можно было бы тащить в обход, а затем снова идти водным путем.
На пути к Тете путники встретили две большие партии рабов, направлявшихся в Зумбо. Тут были одни женщины из племени маньянджа. Торговцы намеревались обменять их на слоновую кость.
После шестимесячного отсутствия Ливингстон вернулся в Тете. Отсюда он намеревался вторично плыть на "Ма-Роберт" к устью Конгоне.
Два матроса, оставленные для охраны парохода, полгода "штопали" его, как могли, замазывали бесчисленные мелкие дыры. Но как только началось плавание, судно снова дало течь; каждый день появлялись новые и новые щели. Команда беспрерывно откачивала воду, работали все насосы, но вода в трюмах прибывала. Наконец пароход прочно сел на песчаную отмель и начал быстро заполняться водой. В спешке пришлось все, что можно еще спасти, перетаскивать на остров. Следующей ночью начался подъем воды в реке, а наутро над водой торчали лишь мачты "Ма-Роберт".
Итак, рождество 1860 года участникам экспедиции пришлось провести на острове. Тем временем люди были посланы в Сену, чтобы пригнать лодки. И лишь 27 декабря вся экспедиция прибыла в Сену, а неделю спустя - к устью Конгоне. Теперь там уже была создана португальская таможня, а рядом стояла хижина для четырех солдат-африканцев. С разрешения унтер-офицера, под начальством которого находились солдаты, братья Ливингстон и доктор Кёрк расположились в помещении таможни в ожидании нового судна, которое должно было прибыть из Англии.
Наконец-то у них было время почитать английские газеты и журналы полугодовой давности, переданные им в Тете. Кроме того, неутомимые исследователи занялись изучением животных и растений. Однако с нетерпением ждали они прибытия судна, ибо оставаться здесь было небезопасно: из мангровых болот поднимались целые тучи москитов, повсюду свирепствовала лихорадка, от которой страдали даже проводники, жители болотистой местности.
Ливингстон освобождает невольников
В последний день января пришло наконец долгожданное экспедиционное судно с многообещающим названием "Пионер".
Одновременно с "Пионером" на двух английских крейсерах прибыла группа миссионеров, руководимая епископом Макензи. Эта христианская миссия, сформированная в Оксфордском и Кембриджском университетах, намеревалась обосноваться среди племен, проживавших по берегам реки Шире и озера Ньяса. Кроме самого епископа в нее входили еще пятеро англичан и четверо африканцев из Капской области. Епископ производил впечатление энергичного человека; он решил сразу же отправиться на "Пионере" вверх по реке Шире, чтобы не задерживаясь приступить к делу. Однако получилось иначе. Во-первых, португальские власти не разрешали тогда судам других государств плавать по Замбези, поэтому "Пионер" получил указание исследовать Рувуму, впадающую в Индийский океан немного севернее, у мыса Делгаду. Во-вторых, это было начало самого неблагоприятного для здоровья сезона. А низовья реки Шире - нездоровая местность. Не имея ни опыта лечения лихорадки, ни соответствующих лекарств, при неблагоприятных обстоятельствах миссия вынуждена была бы вернуться на побережье. У Ливингстона еще свежа была в памяти несчастная судьба тех миссионеров, которые когда-то отправились из Курумана в Линьянти к макололо и там погибли от лихорадки. Епископ Макензи вынужден был согласиться временно отправить своих миссионеров на остров Джоханна (Анжуан) в группе Коморских островов и передать их там на попечение британского консула. Сам же он на некоторое время присоединился к экспедиции Ливингстона, чтобы присмотреть подходящее место для миссионерской станции в верхнем течении реки Рувумы.
Пока университетская миссия переправлялась на английском военном судне на остров Джоханна, Ливингстон на своем "Пионере" добрался до устья Рувумы, погрузил там дрова и стал ждать возвращения епископа, который прибыл только через двенадцать дней.
11 марта 1861 года "Пионер" отправился в плавание вверх по реке Рувуме, хотя начинать такое путешествие было уже поздно. Благоприятное время для плавания, когда уровень воды в здешних реках достаточно высокий, было упущено. "Пионер" прибыл в Африку с двухмесячным опозданием. Даже пока Ливингстон ожидал епископа в устье Рувумы, уровень воды упал на четыре-пять футов. Осадка "Пионера" составляла как-никак пять футов, да и Рувума была менее полноводной, чем Замбези, поэтому приходилось считать каждый дюйм. Местами вода под килем едва достигала ширины ладони. К тому же вода продолжала падать, подъема ее в это время года ожидать не приходилось. Так создавалась опасность, что судно все же сядет где-нибудь на мель и сможет всплыть только в следующий сезон дождей. При таких обстоятельствах Ливингстон не отваживался двигаться вверх. Если бы он был один со своей экспедицией, то оставил бы здесь судно и пробирался бы вверх по течению в шлюпках или пешком, чтобы исследовать верхний участок реки или ее истоки, - предполагалось, что Рувума вытекает из озера Ньяса. Но Ливингстон не хотел оставлять неопытных миссионеров одних, хотя в отношении их не имел каких-либо юридических обязательств. И он решил взять их с острова Джоханна, доставить к месту назначения и потом уже исследовать реку Рувума с ее верховьев.
Так как судовая команда страдала от лихорадки, Ливингстон сам становится на капитанский мостик и держит курс от устья Рувумы на остров Джоханна. Это удалось ему довольно легко. "На море никто за тобой не следит, чтобы обнаружить твои ошибки, - замечает он с суховатым шотландским юмором. - И уж если судно не врежется прямо в берег, то все другие промахи можно списать за счет не изученных еще морских течений".
Взяв на борт миссионеров, "Пионер" через неделю прибыл к устью Конгоне. Плавание вверх по рекам - из Конгоне в Замбези, а оттуда в Шире прошло без всяких приключений.
"Пионер" оказался прочно слаженным судном, хотя к плаванию по рекам он не приспособлен: велика осадка. Слишком много драгоценного времени приходилось тратить, чтобы стащить его с песчаных отмелей, на которые он частенько садился. Один раз провозились целых две недели: сдвинуть судно с мелководья удалось лишь тогда, когда под килем оказалась пара дюймов воды Епископ Макензи и миссионеры Скъюдамор и Хорэс Уоллер усердно трудились, когда приходилось волочить судно через мелководье. Ливингстон только вздыхал о вынужденной потере времени: будь осадка судна на два фута меньше, можно было бы без труда плавать тут вверх и вниз по реке в любое время года!
Вопреки всем неблагоприятным обстоятельствам "Пионер" сумел добраться до деревни вождя Чибисы, лежащей примерно на полпути между устьем Шире и ее выходом из озера Ньяса. Здесь англичанам удалось войти в доверие местного населения. "Если университетская христианская миссия будет иметь хоть какой-то успех, для маньянджа на Шире откроется новая эпоха: торговля с Англией и принятие христианства означали бы для них начало эры цивилизации" - так по крайней мере думает Ливингстон. Про англичанина когда-то говорили, что он произносит слово "бог", а имеет в виду "хлопок", но, разумеется, к Ливингстону это не относится. Он искренне говорил и о том и о другом: о боге и ситце, религии и торговле.
Прибыв в деревню вождя Чибисы, Ливингстон узнал, что в стране маньянджа идет война. Чибиса в то время находился в одной из отдаленных деревень, и Ливингстону не удалось с ним встретиться. Однако его заместитель разрешил англичанам вербовать людей для переноса багажа университетской миссии на соседнее нагорье, где по совету Ливингстона епископ Макензи намеревался обосноваться. Экспедиция и миссионерская группа отправились в путь.
На следующий день путешественники узнали, что через деревню, в которой они остановились для отдыха, должен пройти караван рабов, направлявшийся в Тете. Перед Ливингстоном встал вопрос: следует ли ввязываться? Для участников экспедиции проще и удобнее было бы беспрепятственно пропустить караван; можно было даже сделать вид, что им ничего не известно. Однако такое поведение лишь ободрило бы работорговцев, для которых не осталось бы незамеченным присутствие иностранцев; кроме того, такой поступок они могли бы объяснить трусостью англичан. С одной стороны, вмешательство могло вызвать гнев португальских властей, которые являлись соучастниками работорговли. Португальцы могли, например, конфисковать хранившийся в Тете личный багаж англичан или уничтожить его. В Тете хранилось также кое-какое имущество экспедиции, собственность государства. Если бы виновником этих потерь оказался Ливингстон, то у него могли бы быть неприятности. С другой стороны, если бы охотники за невольниками и дальше следовали за экспедицией и выдавали себя за "детей" (подданных. - Пер.) англичан, то все старания университетской христианской миссии и экспедиции Ливингстона были бы обречены на неудачу.
Ливингстон никогда не вмешивался во внутренние дела посещаемых им племен: по его мнению, ни один европеец не в состоянии столь глубоко вникнуть в сложившиеся отношения между племенами, чтобы с полным сознанием правоты и ответственности принять чью-либо сторону. Он высказывал свое мнение только тогда, когда был уверен, что будет добрым посредником в установлении мира между племенами. Но в данном случае Ливингстону было важно, чтобы местное население доверяло ему и миссионерам, и это был как раз случай высказать свое отношение к работорговле.
И Ливингстон решил вмешаться. Ничто уже не могло остановить его: ни возможное возмущение португальских и английских властей, ни их сожаления по поводу такого вмешательства. Ливингстон знал, что его поступок станет известен за сотни миль вокруг, а его деятельность - во всех отношениях не окажется без последствий.
И вот наконец показался караван рабов - вытянутая цепь закованных мужчин, женщин и детей; огибая холм, он, извиваясь как змея, вползает в долину, где как раз расположена деревня. В середине и в конце каравана идут погонщики-африканцы, вооруженные мушкетами; впереди музыканты весело дуют в длинные оловянные трубы. И вдруг звуки музыки оборвались: погонщики увидели европейцев. В следующий момент погонщики метнулись в сторону от дороги, в кусты. На месте остался лишь предводитель. Макололо бросились на него, схватили. Оказалось, что это их старый знакомый - раб бывшего коменданта в Тете! Когда Ливингстон останавливался там, этот парень был приставлен к нему в качестве слуги. На вопрос, как он добыл своих пленников, тот ответил: купил. Однако сами невольники заявили, что были захвачены во время набега. Пока Ливингстон опрашивал рабов, предводитель сумел сбежать. Пленники опустились на колени и громко захлопали в ладоши так они выражали свою благодарность.
Бывшие пленники захотели остаться с англичанами, которые сразу же принялись разрезать веревки, связывавшие женщин и детей. Труднее оказалось освободить мужчин. Шея каждого была втиснута в развилку толстого суковатого куска дерева длиною в шесть-семь футов. Перед горлом в качестве задвижки вставлен железный стержень, заклепанный с обеих сторон. К счастью, в поклаже епископа оказалась пила, и с ее помощью одного за другим освободили всех пленников. Ливингстон сказал женщинам, чтобы они приготовили какую-нибудь еду для себя и своих детей. Те колебались, не осмеливались. Перемена в их судьбе произошла так внезапно! Но вскоре они бодро принялись за дело. Все путы рабов идут в огонь, над которым вскоре кипят котелки. Один юноша обратился к англичанам: "Нас заковали чужие люди и заставили голодать. Вы же разрезали эти путы и дали нам пищу. Скажите, что вы за люди? Откуда вы?"
Несколько дней назад надсмотрщики застрелили двух невольниц, пытавшихся освободиться: они хотели запугать других, чтобы те не вздумали бежать.
Было освобождено восемьдесят четыре человека, большинство из них женщины и дети. Какая судьба ждала их? Ливингстон предоставил недавним рабам возможность идти, куда они пожелают. Однако оставить их свободными, но беззащитными было бы опасно: недолго они наслаждались бы обретенной свободой. Епископ одобрил решение Ливингстона, а освобожденных принял в свою миссию, чтобы они постигли христианскую веру. Так была устранена основная трудность на пути миссии: обычно нужны годы, прежде чем местные жители окажут должное доверие чужеземцам.
На следующее утро все отправились дальше. Недавние пленники с радостью несли багаж миссии. В пути они задержали двух работорговцев и целую ночь не выпускали их, чтобы те не смогли предупредить других погонщиков. Работорговцы сообщили, что предводители других караванов были слугами губернатора. "Они предлагали проводить нас к личному агенту его превосходительства, но мы отказались от их услуг".
На следующий день отряд Ливингстона освободил еще партию из пятидесяти рабов. Все они были совершенно голыми, но у англичан было достаточно ситца, чтобы одеть их. Предводитель этих караванов, в котором Ливингстон признал одного из первых купцов Тете, поклялся, что все делалось с разрешения губернатора. "Разумеется, в этом мы уже были полностью убеждены и до его показаний. Совершенно немыслимо предпринимать что-либо без ведома и благословения губернатора", - писал Ливингстон.