Страница:
_______________
* Александр Селкирк, шотландский матрос, земляк Ливингстона, был прославлен Дефо под именем Робинзона Крузо. - Прим. авт.
В жене Ливингстон нашел неутомимую помощницу. Она сама пекла хлеб, шила белье и одежду, изготовляла масло и восковые свечи, а из золы растений - мыло. "Так мы научились делать почти все необходимое семье миссионера, заброшенной в глушь: муж - мастер на все руки вне дома, жена делает всю домашнюю работу и никакого труда не чурается". Миссионерское жалованье очень скудное, но у Ливингстона ни теперь, ни когда-либо позже не было и мысли стать обузой для местного населения. Поэтому Ливингстонам было не до излишеств, им приходилось экономить даже на еде. Вместо кофе они пили настой из поджаренных хлебных зерен, а когда у них не оставалось и зерна, то они были вынуждены ехать за припасами в Куруман. "Я бы, конечно, без особых усилий вынес такую жизнь, хотя иному европейцу казалось бы, что он вот-вот умрет от голода или жажды, но каково мне было слышать восклицания пожилых женщин, видевших мою жену перед отъездом два года назад: "Ах, как же она худа! Что он, заставляет ее голодать? Разве там, где она теперь живет, нечего есть?" Выносить это было выше моих сил".
Во время пребывания в Чонуане Ливингстон предпринял два путешествия на восток, в Трансвааль, где поселились буры, покинувшие Капскую колонию, попавшую под власть англичан. Буры изгнали отсюда зулусского вождя Моселекатсе и его подданных и считали себя хозяевами земли. К английским миссионерам, проникавшим сюда с земель бечуана, они относились с подозрением и не спускали с них глаз.
Не успел Ливингстон закончить постройку дома в Чонуане, как получил письма от командующего войсками и от совета буров с требованием разъяснить свои намерения. Ливингстону также стало известно, что буры намереваются вторгнуться в земли бечуана, чтобы силой забрать у баквена, подвластных Сечеле, то немногое оружие, которое им как-то удалось приобрести. Все это делалось под предлогом, что оружие в руках баквена якобы является угрозой миру. В то же время к нему обратился вождь одного из племен бакатла, проживающий в четырех днях езды к востоку, с просьбой прислать ему миссионера из местных людей и учителя.
Как только дом был готов, Ливингстон отправился в путь, чтобы навестить этого вождя и переговорить с бурами. В пути он, к своему удивлению, обнаружил, что здешние земли довольно плотно заселены, не в пример Капской колонии. Там буры давно уже разделались со свободным местным населением: готтентотов обратили в рабов, бушменов почти истребили. На них буры открыто устраивали охоту, оправдывая свои поступки тем, что бушмены, эти дети природы, не делали различия между дикими животными саванн и домашним скотом буров. Местные племена охотились и на тех и на других, когда нуждались в мясе. Сами они ведь не разводили скот и понятия не имели, что буры могут рассматривать эту охоту как тяжкое преступление.
Ливингстону нередко приходилось слышать, как баквена говорили: "Моселекатсе был жестоким только к своим врагам, но дружелюбен к тем, кто покорялся ему, а буры жестоки и к тем и к другим: врагов они просто убивают, а друзей обращают в рабство". Лишь когда Ливингстон попал к бурам, он понял, что означают эти слова. В пути он воочию убедился, что буры принуждают племена бечуана выполнять самые тяжелые работы. Сохраняя мнимую независимость этих племен, они заставляют людей без всякой оплаты удобрять поля, пропалывать посадки, собирать урожай, строить дома, каналы и запруды. А ведь бечуана надо было заботиться и о себе, и о своих семьях.
Все это вызывало негодование у Ливингстона: "Я был свидетелем, когда буры однажды пришли в поселок и, как обычно, потребовали двадцать тридцать женщин для прополки огородов. Я видел, как эти женщины с узелками продуктов на голове, привязанным ребенком на спине и орудиями труда на плечах направлялись к месту тяжелых работ, выполняемых без всякого вознаграждения". При этом буры отнюдь не стыдились откровенно говорить, что пользуются даровым трудом: "Мы милостиво разрешаем бечуана жить на нашей земле, и за это они должны работать".
Бывший рабочий прядильной фабрики не мог спокойно относиться к укоренившемуся рабству, "когда плоды труда присваиваются без всякого вознаграждения, что во всем мире считается несовместимым с такими понятиями, как честность и порядочность"; он не мог без возмущения видеть "обман и грабеж", совершаемые христианами.
Даровой рабочей силой буры, однако, пользовались не только для обработки полей, но и для выполнения всевозможных домашних дел; днем и ночью домашние рабы должны быть готовы к услугам своих господ. Чтобы лишить возможности их бежать куда-либо, буры в прислугу старались брать подростков. Ливингстон, правда, слышал и раньше от баквена, как это делалось, но не очень-то им верил. Встретив в домах буров черных ребят, Ливингстон расспросил их, как они сюда попали, и был поражен их рассказами. Да, баквена говорили не зря. Он поинтересовался, что же думают об этом сами буры. И то, о чем поведали ему раньше баквена, буры подтвердили: "одни - с сожалением и каким-то извинением, другие же - с чувством довольства и хвастовства"; эти ребята были захвачены во время военных походов, предпринятых как раз для этой цели.
Ливингстон был потрясен, такое отношение к африканцам для него оставалось непостижимой загадкой. Ведь буры - христиане с прочными религиозными устоями, ведут свое происхождение от деятельных, честных людей: голландцев и гугенотов. И эти христиане вдруг седлают лошадей, берут оружие, нежно прощаются с женами и детьми и совершают налеты на мирных людей. Чтобы обезопасить себя во время налетов, они прибегали прямо-таки к дьявольским способам "самозащиты": брали с собой сотни две ранее захваченных местных жителей, выстраивали их цепью перед лошадьми и гнали перед собой. Поверх этого живого щита они вели огонь по врасплох захваченным жителям, убивая и калеча их; оставшиеся в живых в страхе спасались бегством. После такого кровавого побоища "победители" делили между собой захваченных детей и скот. Добыча распределялась только между бурами. Своих невольных "союзников" из местных жителей они оставляли, чтобы месть потерпевших пала на их головы.
Ливингстон лично знал о девяти таких налетах, случившихся за время его пребывания среди баквена, причем никто из буров ни разу не пострадал.
Захватив деревню, буры старались выловить прежде всего детей: будучи в рабстве, они скоро забудут родителей, родные места и родной язык и привяжутся к своим господам. Взрослых мужчин, как правило, отпускали бесполезно оставлять их в качестве домашних слуг: при первом же удобном случае сбегут, а закон о выдаче беглых рабов в этих глухих местах все равно бессилен.
У бечуана самое ценное владение - скот. Наличием скота определяется благосостояние, достоинство и влияние человека. Молодые люди часто оставляют родные места и отправляются в Капскую колонию обзавестись парой коров. И вдали от родины они годами выполняют у белых поселенцев тяжелую физическую работу. В качестве вознаграждения каждый получает три-четыре коровы. Возвращаясь домой, молодые африканцы иногда попадают в рабство к бурам. И даже если им удается оттуда выбраться, они теряют с таким трудом доставшийся им скот.
Такое бесчеловечное обращение с африканцами острой болью отзывалось в сердце Ливингстона. Есть ли хоть капля совести у этих буров, людей его расы и религии? "Слово "закон" у них не сходит с уст, однако в жизни их законы - это право сильного". Ливингстон был искренне убежден, что за содеянные акты произвола и жестокости когда-нибудь им придется держать ответ перед судом божьим; так пытался он урезонить предводителя буров. Но его доводы для буров непостижимы: они ведь добрые христиане и лишь исполнители божьей кары, ниспосланной на закоснелых язычников. Уничтожая и порабощая местных жителей, они в оправдание ссылались на Библию.
Герт Кригер, командующий бурскими войсками, наконец согласился послать к бакатла учителя из местных жителей. Для выполнения этой миссии Ливингстон направил Мебальве - своего лучшего помощника. Но оказалось, неподалеку от места обитания этого племени проживает голландец, фанатичный противник всех африканцев и миссионеров. Он придерживается мнения, что любой миссионер из местного населения достоин лишь того, чтобы быть убитым. Поэтому Ливингстон не отважился подвергать такой опасности Мебальве, и тот вернулся в Чонуане.
Ливингстон убедительно разъяснял Кригеру, какое зло было бы совершено, если бы буры напали на баквена: ведь эти мирные люди не сделали европейцам ничего худого. Однако предводитель буров смотрел на это иначе. Английские купцы продают бечуана ружья вместе с боеприпасами. Если туземцы будут иметь огнестрельное оружие, это создаст угрозу для буров: владея таким оружием, местные жители осмелятся напасть на белых, как не раз уже было во время войн с зулусами. Единственный способ обезопасить себя первыми нанести удар и тем самым предотвратить нападение с их стороны. Да, зулусы - народ воинственный, соглашался Ливингстон, но мирные бечуана никогда еще не нападали на белых. Напротив, как раз их миролюбие наносит им вред, ободряет буров. На мужественных и уверенных в своих силах зулусов буры не всегда отваживаются нападать, с тех пор как те приобрели огнестрельное оружие. Однако предводителя буров трудно переубедить. Он не считает, что такая "превентивная мера" будет актом несправедливости. Что касается баквена, то Кригер в конце концов согласился с мнением Ливингстона, однако потребовал от него, чтобы время от времени он сообщал бурам о намерениях Сечеле и его людей. Ливингстону вначале показалось, что он неверно понял собеседника: ему предлагают стать шпионом буров при баквена?.. С негодованием он отвергает оскорбительное предложение.
Буры вдвойне ненавидели его - и как миссионера, и как англичанина, и потому, что он осуждал рабство и гуманно относился к африканцам, и потому, что в нем они видели - и отнюдь не без основания - предвестника британского колониализма. Британский миссионер следует по пятам за британским купцом, и достаточно произойти лишь одной-двум более или менее кровавым стычкам, как оба они тут же обратятся с просьбой о защите к своему правительству: британский купец кликнет на помощь британского солдата. Для Герта Кригера Ливингстон - замаскированный и, значит, наиболее опасный соглядатай британского колониализма, нежелательный соперник буров. Такой взгляд на Ливингстона как на человека был, разумеется, несправедлив, но на миссионера - пожалуй, верен.
Для Ливингстона путешествия были настоящим отдыхом. "В пути я могу читать, а дома это едва удается. Много времени отнимают всевозможные дела: стройка, уход за садом и огородом, забота о школе, уход за больными; то и дело приходится паять незаменимый котел, плотничать и чинить ружья, изготовлять подковы, ремонтировать повозки, читать проповеди, вести уроки в школе, в меру своих сил читать лекции по физике, обсуждать теологические проблемы - свободного времени совсем не остается".
Кроме того, он ведет еще и научные исследования: собирает образцы горных пород, окаменелости, семена различных растений, заспиртовывает представителей местной фауны, упаковывает все это в ящики и отправляет в Англию. Ливингстон сообщает о прогрессирующем усыхании Южной Африки, признаки которого он наблюдает всюду, пишет статью об этом и посылает ее в Лондон в Королевское географическое общество. В числе объектов его наблюдений - и лихорадка, и ветры, и муха цеце.
Во время путешествий ему все шире открываются огромные просторы Африканского материка. И он недоумевает, почему прибывающие сюда миссионеры стремятся остаться в слабозаселенной Капской колонии, где их и без того немало, и не хотят ехать в обширные неизведанные внутренние области. Разве не настало время начать новую эру в миссионерской деятельности и открыть пути к народам внутренней Африки?
Вождь Сечеле принимает христианство
Ливингстоны наконец устроились с жильем в Чонуане. Но оказалось, что место для поселения выбрано неудачно: не хватает воды. Дожди выпадают здесь очень редко. Заклинания колдуна, в обязанности которого входит вызывать дождь в нужное время, дают осечку. И нет поблизости подходящей речки, воды которой можно было бы по каналам отвести на поля. Ливингстон не видит другого выхода, как перенести миссионерскую станцию к реке Колобенг, протекающей в сорока милях к западу от Чонуане; она кажется ему достаточно многоводной. Сечеле, которому он сообщил о своем намерении, согласился, что искусственное орошение - это наиболее надежный способ напоить жаждущую землю. В то же утро, как только это решение сообщили жителям Чонуане, Ливингстон отправляется к реке Колобенг. Все жители тоже начали готовиться к отъезду.
В третий раз Ливингстон заново начинает жизнь, третий дом надо будет возводить собственными руками. На новом месте ему с женой и маленьким Робертом, их первым ребенком, вначале придется жить в хижине. Баквена пока не смогут помочь ему в строительстве домика: им самим предстоит строить себе хижины и разбивать огороды. 4 июля 1848 года семья Ливингстона переселяется наконец из хижины в новый прочный дом. По приказу Сечеле 200 человек помогали Ливингстону строить школьное помещение. За это он обещает баквена построить такой же четырехугольный дом для вождя. Позже и Мебальве обзаводится собственным домиком.
Новое поселение баквена приняло название реки - Колобенг. Оно, как и Чонуане, носило отпечаток патриархального строя. Посередине находилась большая котла - площадь с отведенным для огня местом; ее окружали круглые хижины верховного вождя, его жен, ближайших родственников по крови. На этой котла протекала жизнь племени: здесь люди работали, ели, встречались, чтобы поболтать о новостях. Центральная котла как бы охвачена кольцом маленьких котла, вокруг которых, смотря по обстоятельствам, расположены хижины более мелких вождей, их жен и ближайших родственников. Дети считаются величайшим ниспосланием свыше, с ними обращаются очень ласково. И детей обычно много у того, у кого много жен. Поэтому многоженство - один из основных устоев этого общества. Главный вождь старается породниться с младшими вождями: он берет себе в жены их дочерей или всячески способствует, чтобы его ближайшие родственники-мужчины женились на них.
Сечеле также женат на дочерях младших вождей, которые когда-то помогли ему в беде. О всех превратностях своей жизни он сам рассказал Ливингстону. Еще когда Сечеле был маленьким, его отца убили соплеменники за то, что тот отбирал жен у состоятельных младших вождей. Один из участников убийства стал верховным вождем баквена, но не мстил никому из детей отца. Однажды Сечеле и его друзья обратились к знаменитому вождю воинственных макололо Себитуане и попросили его восстановить попранное достоинство Сечеле как верховного вождя, законного наследника погибшего отца. Себитуане согласился. Ночью с большим войском вторгся он в земли баквена и окружил "город", а на рассвете его глашатай громким голосом возвестил: Себитуане прибыл к вам, чтобы отомстить за убийство вождя. Затем макололо ударили в щиты, и барабанный бой понесся к "городу" со всех сторон. Захваченные врасплох, баквена в паническом страхе выскакивали из хижин, но в них уже летели копья макололо. Себитуане наказал своим людям сохранить в живых сына покойного вождя. И вот самозваный вождь уже схвачен и казнен, а Сечеле возведен в сан вождя. С того времени он чтит Себитуане как родного отца и так расхваливает его великодушие, что Ливингстон загорается желанием предпринять путешествие на север, чтобы лично познакомиться с великим Себитуане.
Ливингстоны просыпались рано: какова бы ни была жара и духота прошедшего дня, вечер, ночь и утро в Колобенге всегда приносят приятную прохладу. Между шестью и семью - домашняя молитва и завтрак, до одиннадцати часов он и жена ведут уроки в школе для всех, кто явился, мужчин, женщин, детей. Затем Мэри занимается домашним хозяйством, а муж берется за какое-либо ремесло - кует, плотничает или возится в саду или огороде. После обеда и отдыха госпожа Ливингстон учит маленьких детей; в Колобенге в школу приходят в среднем шестьдесят, иногда восемьдесят девяносто детей, это намного больше, чем в Маботсе. В иные дни она дает уроки шитья, на них приходит также много женщин. После пяти Ливингстон направляется в "город", ведет там беседы с людьми о религии и мирских делах. Три раза в неделю после вечернего доения коров он устраивает официальное богослужение и своего рода наглядные уроки на мирские темы с демонстрацией различных предметов и картинок. В иные вечера он посещает больных и дает им нужное лекарство, неимущим уделяет кое-какие продукты и оказывает им помощь по дому. Он хорошо знает: как бы ни была мала дружеская услуга, но она, как и сказанное вовремя доброе слово, намного больше здесь ценится, чем длинная проповедь. "Если подходить доброжелательно к людям, когда они больны, то даже наивные или злонамеренные противники христианства никогда не станут вашими личными врагами. Здесь совершенно по-иному отвечают любовью на любовь".
Его отношение к африканцам, несомненно, можно считать разумным, а отнюдь не просто "тактическим приемом"; оно исходило из глубины души Ливингстона и потому оказывалось особенно действенным. Этим и объясняется его поразительное влияние на африканцев, его власть над их сердцами, духовная власть, которой до него не пользовался ни один европеец, а после него, пожалуй, только Альберт Швейцер.
В немалой степени этому способствовала врачебная практика Ливингстона, отнимавшая у него много времени, хотя облегчением уже было то, что баквена от природы не страдают такими тяжелыми заболеваниями, как холера, туберкулез или рак. Кроме того, у них есть и свои врачи, мнением которых Ливингстон не пренебрегал. Здесь сложилась своя медицина, накоплены соответствующие знания как результат многолетних тщательных наблюдений; немало сведений унаследовано от далеких предков. Против оспы, например, они делают прививку, используя в качестве вакцины возбудителя коровьей оспы. "Со здешними исцелителями у меня всегда было хорошее взаимопонимание, так как я избегал в присутствии пациентов выражать какие-либо сомнения в отношении тех или иных способов их лечения. Однако любой совет, высказанный мною с глазу на глаз, они принимали с благодарностью и охотно переходили к более благоразумным способам лечения. Все они жаждут обзавестись английскими лекарствами, поэтому берут их охотно. Я пришел к выводу, что медицинская помощь во многом помогала нам убедить людей, что мы действительно как-то заинтересованы в их благополучии".
Сечеле брал своего рода частные уроки по письму и чтению, конечно, на основе Библии. Он был прилежен и учился успешно. Уже на первом уроке усвоил весь алфавит и вскоре начал самостоятельно читать Библию.
Своими вопросами он нередко ставил Ливингстона в тупик. Однажды миссионер рассказал ему о страшном суде, когда бог дарует вечное блаженство тем, грехи которых искуплены Христом, а язычников осуждает на вечные муки ада. "Ты внушил мне страх, даже дрожь охватила, силы покинули меня. Но скажи, пожалуйста, знали ли об этом суде твои предки?" Ничего не подозревая, Ливингстон ответил утвердительно. "Мои предки жили в то же время, что и твои, - продолжал Сечеле. - Почему же твои предки в свое время не подали нам весть о божьем суде? Почему же они оставляли нас в вечном мраке и заблуждении?" На это Ливингстон мог лишь ответить, что его предки тогда еще не ведали путей в глубь Африканского материка. Напрашивался вопрос: почему своим белым детям бог даровал избавление, а черным нет? Но он не был задан. А интересно, как бы на него стал отвечать Ливингстон?
Вопреки всем стараниям Ливингстону так и не удалось добиться успеха в своей работе по "спасению душ": вождь племени был единственным человеком, которого он в результате дружеских бесед в конце концов обратил в христианскую веру. Но нередко новая вера противоречиво переплеталась с прежними его представлениями и поведением. Однажды Ливингстон заявил вождю, что хотел бы, чтобы и другие баквена выразили желание приобщиться к слову божьему. Сечеле был бы очень рад оказать любезность миссионеру, которого уважал и ценил. А поскольку он, как и любой вождь племени, обладал абсолютной властью над подданными, то ответил: "Ты, видимо, полагаешь, что их можно вовлечь в христианскую веру путем убеждения и уговоров? Заверяю тебя, из этого ничего не выйдет. Я просто заставлю их, применяя физические меры. Если ты согласен, я созову наиболее почтенных моих людей, и мы нашими бичами из бегемотовой кожи живо сделаем из них христиан". Ливингстон, безусловно, отверг это предложение.
Когда Ливингстон совершал молитву в доме Сечеле, то никто из местных жителей не являлся туда, кроме членов семьи вождя, да и те приходили туда явно по приказанию последнего. И даже ближайшие его родственники не приняли христианства. Правда, жены Сечеле охотно слушали речи своего мужа и Ливингстона о христианской вере, но и только.
Перед Сечеле тоже, казалось, стоял неразрешимый вопрос: принять или не принять крещение? Ведь будучи христианином, он мог иметь только одну жену. А что же тогда делать с остальными? Ливингстон вполне понимал его затруднения. "В своих поступках он связан своими женами. И вот ему приходит в голову оригинальная мысль: он охотно, мол, уехал бы куда-нибудь в другую страну на три-четыре года, чтобы учиться там, в надежде, что за это время его жены найдут себе других мужей. Затем он вернулся бы и устроил тайную вечерю и поделился бы со своими людьми теми знаниями, которые он получил. Сечеле, по-видимому, не так-то просто покинуть своих жен: он очень привязан к ним. Со многими из них у меня хорошие отношения, они мои лучшие ученицы, мои неизменные друзья". Да, таковы многие из его жен, но не все. Как раз главная жена Сечеле крайне неприязненно относится к новой вере и новым обычаям вождя и при каждом удобном случае открыто проявляет свое недовольство. Даже на молитву она приходит в одеянии Евы, и Ливингстон не раз видел, как Сечеле отсылал ее, чтобы та надела хотя бы юбку, и как она, уходя, корчила презрительную гримасу.
Да, нелегко Сечеле расстаться с женами, и не только по личным мотивам. Это было крушение тех устоев, на которых зиждилось его общество, мир людей с их исконными обычаями и привычками; одновременно это и вызов родственникам его жен. И кто знает, сумеют ли они безропотно примириться с такой ломкой привычной жизни? Поэтому Ливингстон не торопил Сечеле: последний шаг он должен сделать обдуманно и добровольно. Вождь все же решился на такой нелегкий шаг: 1 октября 1848 года он и его дети приняли крещение в присутствии большой толпы соплеменников. Во время свершения обряда Ливингстон видел на глазах у некоторых стариков слезы. И когда спросил, почему они плакали, те ответили: "Слишком печальный конец у нашего вождя". Они полагали, что белый человек при помощи колдовской силы полностью подчинил вождя своей воле.
Каждой из лишних жен Сечеле подарил обновку и часть имущества, которое находилось в их хижинах. С этим он и отослал их к родителям. Отправляя, он велел им сказать родителям, что к бывшим своим женам, их дочерям, он не имеет никаких претензий, никаких упреков; взятый на себя долг супруга он слагает лишь ради того, чтобы исполнить божью волю.
Ливингстон наконец добился первого успеха - но какой ценой! После крещения вождя и отсылки им лишних жен в родительский дом число противников миссионера приняло опасные размеры. Родственники и друзья отвергнутых жен стали открытыми врагами новой религии. Теперь уже, кроме самого Сечеле и его детей, почти никто не являлся в школу и на богослужение. Хотя Ливингстона и его жену баквена встречали все еще "с почтительной доброжелательностью", но вождя своего они осыпали проклятиями, не остерегаясь теперь говорить ему это в глаза. Прежде такое не осталось бы без ответа: вождь непременно наказал бы их.
Круг людей, охваченных глубоким отвращением к новой вере, неумолимо расширялся и еще по одной весьма прискорбной и неустранимой причине, и тут Ливингстон был бессилен что-либо предпринять. В первый же год его пребывания среди баквена местность постигла продолжительная засуха. В таких случаях по старому обычаю заклинатели прибегали ко всякому колдовству, лишь бы вызвать дождь. Вера в действенность этого способа глубоко укоренилась в людях. Сечеле считали знаменитым "дождевым доктором", да и сам он непоколебимо верил в силу своего колдовства. Ливингстон не запрещал ему творить заклинания, но настойчиво уговаривал отречься от суеверия. Сечеле же говорил, что от этого ему отказаться труднее, чем от всех других взглядов и обычаев, которых лишило его христианство. Однако Сечеле, как в свое время и жители Лепелоле, согласился на строительство канала, дабы отвести на поля и огороды воды реки Колобенг, и выделил для работы свыше ста человек. И попытка удалась речная вода спасла урожай.
* Александр Селкирк, шотландский матрос, земляк Ливингстона, был прославлен Дефо под именем Робинзона Крузо. - Прим. авт.
В жене Ливингстон нашел неутомимую помощницу. Она сама пекла хлеб, шила белье и одежду, изготовляла масло и восковые свечи, а из золы растений - мыло. "Так мы научились делать почти все необходимое семье миссионера, заброшенной в глушь: муж - мастер на все руки вне дома, жена делает всю домашнюю работу и никакого труда не чурается". Миссионерское жалованье очень скудное, но у Ливингстона ни теперь, ни когда-либо позже не было и мысли стать обузой для местного населения. Поэтому Ливингстонам было не до излишеств, им приходилось экономить даже на еде. Вместо кофе они пили настой из поджаренных хлебных зерен, а когда у них не оставалось и зерна, то они были вынуждены ехать за припасами в Куруман. "Я бы, конечно, без особых усилий вынес такую жизнь, хотя иному европейцу казалось бы, что он вот-вот умрет от голода или жажды, но каково мне было слышать восклицания пожилых женщин, видевших мою жену перед отъездом два года назад: "Ах, как же она худа! Что он, заставляет ее голодать? Разве там, где она теперь живет, нечего есть?" Выносить это было выше моих сил".
Во время пребывания в Чонуане Ливингстон предпринял два путешествия на восток, в Трансвааль, где поселились буры, покинувшие Капскую колонию, попавшую под власть англичан. Буры изгнали отсюда зулусского вождя Моселекатсе и его подданных и считали себя хозяевами земли. К английским миссионерам, проникавшим сюда с земель бечуана, они относились с подозрением и не спускали с них глаз.
Не успел Ливингстон закончить постройку дома в Чонуане, как получил письма от командующего войсками и от совета буров с требованием разъяснить свои намерения. Ливингстону также стало известно, что буры намереваются вторгнуться в земли бечуана, чтобы силой забрать у баквена, подвластных Сечеле, то немногое оружие, которое им как-то удалось приобрести. Все это делалось под предлогом, что оружие в руках баквена якобы является угрозой миру. В то же время к нему обратился вождь одного из племен бакатла, проживающий в четырех днях езды к востоку, с просьбой прислать ему миссионера из местных людей и учителя.
Как только дом был готов, Ливингстон отправился в путь, чтобы навестить этого вождя и переговорить с бурами. В пути он, к своему удивлению, обнаружил, что здешние земли довольно плотно заселены, не в пример Капской колонии. Там буры давно уже разделались со свободным местным населением: готтентотов обратили в рабов, бушменов почти истребили. На них буры открыто устраивали охоту, оправдывая свои поступки тем, что бушмены, эти дети природы, не делали различия между дикими животными саванн и домашним скотом буров. Местные племена охотились и на тех и на других, когда нуждались в мясе. Сами они ведь не разводили скот и понятия не имели, что буры могут рассматривать эту охоту как тяжкое преступление.
Ливингстону нередко приходилось слышать, как баквена говорили: "Моселекатсе был жестоким только к своим врагам, но дружелюбен к тем, кто покорялся ему, а буры жестоки и к тем и к другим: врагов они просто убивают, а друзей обращают в рабство". Лишь когда Ливингстон попал к бурам, он понял, что означают эти слова. В пути он воочию убедился, что буры принуждают племена бечуана выполнять самые тяжелые работы. Сохраняя мнимую независимость этих племен, они заставляют людей без всякой оплаты удобрять поля, пропалывать посадки, собирать урожай, строить дома, каналы и запруды. А ведь бечуана надо было заботиться и о себе, и о своих семьях.
Все это вызывало негодование у Ливингстона: "Я был свидетелем, когда буры однажды пришли в поселок и, как обычно, потребовали двадцать тридцать женщин для прополки огородов. Я видел, как эти женщины с узелками продуктов на голове, привязанным ребенком на спине и орудиями труда на плечах направлялись к месту тяжелых работ, выполняемых без всякого вознаграждения". При этом буры отнюдь не стыдились откровенно говорить, что пользуются даровым трудом: "Мы милостиво разрешаем бечуана жить на нашей земле, и за это они должны работать".
Бывший рабочий прядильной фабрики не мог спокойно относиться к укоренившемуся рабству, "когда плоды труда присваиваются без всякого вознаграждения, что во всем мире считается несовместимым с такими понятиями, как честность и порядочность"; он не мог без возмущения видеть "обман и грабеж", совершаемые христианами.
Даровой рабочей силой буры, однако, пользовались не только для обработки полей, но и для выполнения всевозможных домашних дел; днем и ночью домашние рабы должны быть готовы к услугам своих господ. Чтобы лишить возможности их бежать куда-либо, буры в прислугу старались брать подростков. Ливингстон, правда, слышал и раньше от баквена, как это делалось, но не очень-то им верил. Встретив в домах буров черных ребят, Ливингстон расспросил их, как они сюда попали, и был поражен их рассказами. Да, баквена говорили не зря. Он поинтересовался, что же думают об этом сами буры. И то, о чем поведали ему раньше баквена, буры подтвердили: "одни - с сожалением и каким-то извинением, другие же - с чувством довольства и хвастовства"; эти ребята были захвачены во время военных походов, предпринятых как раз для этой цели.
Ливингстон был потрясен, такое отношение к африканцам для него оставалось непостижимой загадкой. Ведь буры - христиане с прочными религиозными устоями, ведут свое происхождение от деятельных, честных людей: голландцев и гугенотов. И эти христиане вдруг седлают лошадей, берут оружие, нежно прощаются с женами и детьми и совершают налеты на мирных людей. Чтобы обезопасить себя во время налетов, они прибегали прямо-таки к дьявольским способам "самозащиты": брали с собой сотни две ранее захваченных местных жителей, выстраивали их цепью перед лошадьми и гнали перед собой. Поверх этого живого щита они вели огонь по врасплох захваченным жителям, убивая и калеча их; оставшиеся в живых в страхе спасались бегством. После такого кровавого побоища "победители" делили между собой захваченных детей и скот. Добыча распределялась только между бурами. Своих невольных "союзников" из местных жителей они оставляли, чтобы месть потерпевших пала на их головы.
Ливингстон лично знал о девяти таких налетах, случившихся за время его пребывания среди баквена, причем никто из буров ни разу не пострадал.
Захватив деревню, буры старались выловить прежде всего детей: будучи в рабстве, они скоро забудут родителей, родные места и родной язык и привяжутся к своим господам. Взрослых мужчин, как правило, отпускали бесполезно оставлять их в качестве домашних слуг: при первом же удобном случае сбегут, а закон о выдаче беглых рабов в этих глухих местах все равно бессилен.
У бечуана самое ценное владение - скот. Наличием скота определяется благосостояние, достоинство и влияние человека. Молодые люди часто оставляют родные места и отправляются в Капскую колонию обзавестись парой коров. И вдали от родины они годами выполняют у белых поселенцев тяжелую физическую работу. В качестве вознаграждения каждый получает три-четыре коровы. Возвращаясь домой, молодые африканцы иногда попадают в рабство к бурам. И даже если им удается оттуда выбраться, они теряют с таким трудом доставшийся им скот.
Такое бесчеловечное обращение с африканцами острой болью отзывалось в сердце Ливингстона. Есть ли хоть капля совести у этих буров, людей его расы и религии? "Слово "закон" у них не сходит с уст, однако в жизни их законы - это право сильного". Ливингстон был искренне убежден, что за содеянные акты произвола и жестокости когда-нибудь им придется держать ответ перед судом божьим; так пытался он урезонить предводителя буров. Но его доводы для буров непостижимы: они ведь добрые христиане и лишь исполнители божьей кары, ниспосланной на закоснелых язычников. Уничтожая и порабощая местных жителей, они в оправдание ссылались на Библию.
Герт Кригер, командующий бурскими войсками, наконец согласился послать к бакатла учителя из местных жителей. Для выполнения этой миссии Ливингстон направил Мебальве - своего лучшего помощника. Но оказалось, неподалеку от места обитания этого племени проживает голландец, фанатичный противник всех африканцев и миссионеров. Он придерживается мнения, что любой миссионер из местного населения достоин лишь того, чтобы быть убитым. Поэтому Ливингстон не отважился подвергать такой опасности Мебальве, и тот вернулся в Чонуане.
Ливингстон убедительно разъяснял Кригеру, какое зло было бы совершено, если бы буры напали на баквена: ведь эти мирные люди не сделали европейцам ничего худого. Однако предводитель буров смотрел на это иначе. Английские купцы продают бечуана ружья вместе с боеприпасами. Если туземцы будут иметь огнестрельное оружие, это создаст угрозу для буров: владея таким оружием, местные жители осмелятся напасть на белых, как не раз уже было во время войн с зулусами. Единственный способ обезопасить себя первыми нанести удар и тем самым предотвратить нападение с их стороны. Да, зулусы - народ воинственный, соглашался Ливингстон, но мирные бечуана никогда еще не нападали на белых. Напротив, как раз их миролюбие наносит им вред, ободряет буров. На мужественных и уверенных в своих силах зулусов буры не всегда отваживаются нападать, с тех пор как те приобрели огнестрельное оружие. Однако предводителя буров трудно переубедить. Он не считает, что такая "превентивная мера" будет актом несправедливости. Что касается баквена, то Кригер в конце концов согласился с мнением Ливингстона, однако потребовал от него, чтобы время от времени он сообщал бурам о намерениях Сечеле и его людей. Ливингстону вначале показалось, что он неверно понял собеседника: ему предлагают стать шпионом буров при баквена?.. С негодованием он отвергает оскорбительное предложение.
Буры вдвойне ненавидели его - и как миссионера, и как англичанина, и потому, что он осуждал рабство и гуманно относился к африканцам, и потому, что в нем они видели - и отнюдь не без основания - предвестника британского колониализма. Британский миссионер следует по пятам за британским купцом, и достаточно произойти лишь одной-двум более или менее кровавым стычкам, как оба они тут же обратятся с просьбой о защите к своему правительству: британский купец кликнет на помощь британского солдата. Для Герта Кригера Ливингстон - замаскированный и, значит, наиболее опасный соглядатай британского колониализма, нежелательный соперник буров. Такой взгляд на Ливингстона как на человека был, разумеется, несправедлив, но на миссионера - пожалуй, верен.
Для Ливингстона путешествия были настоящим отдыхом. "В пути я могу читать, а дома это едва удается. Много времени отнимают всевозможные дела: стройка, уход за садом и огородом, забота о школе, уход за больными; то и дело приходится паять незаменимый котел, плотничать и чинить ружья, изготовлять подковы, ремонтировать повозки, читать проповеди, вести уроки в школе, в меру своих сил читать лекции по физике, обсуждать теологические проблемы - свободного времени совсем не остается".
Кроме того, он ведет еще и научные исследования: собирает образцы горных пород, окаменелости, семена различных растений, заспиртовывает представителей местной фауны, упаковывает все это в ящики и отправляет в Англию. Ливингстон сообщает о прогрессирующем усыхании Южной Африки, признаки которого он наблюдает всюду, пишет статью об этом и посылает ее в Лондон в Королевское географическое общество. В числе объектов его наблюдений - и лихорадка, и ветры, и муха цеце.
Во время путешествий ему все шире открываются огромные просторы Африканского материка. И он недоумевает, почему прибывающие сюда миссионеры стремятся остаться в слабозаселенной Капской колонии, где их и без того немало, и не хотят ехать в обширные неизведанные внутренние области. Разве не настало время начать новую эру в миссионерской деятельности и открыть пути к народам внутренней Африки?
Вождь Сечеле принимает христианство
Ливингстоны наконец устроились с жильем в Чонуане. Но оказалось, что место для поселения выбрано неудачно: не хватает воды. Дожди выпадают здесь очень редко. Заклинания колдуна, в обязанности которого входит вызывать дождь в нужное время, дают осечку. И нет поблизости подходящей речки, воды которой можно было бы по каналам отвести на поля. Ливингстон не видит другого выхода, как перенести миссионерскую станцию к реке Колобенг, протекающей в сорока милях к западу от Чонуане; она кажется ему достаточно многоводной. Сечеле, которому он сообщил о своем намерении, согласился, что искусственное орошение - это наиболее надежный способ напоить жаждущую землю. В то же утро, как только это решение сообщили жителям Чонуане, Ливингстон отправляется к реке Колобенг. Все жители тоже начали готовиться к отъезду.
В третий раз Ливингстон заново начинает жизнь, третий дом надо будет возводить собственными руками. На новом месте ему с женой и маленьким Робертом, их первым ребенком, вначале придется жить в хижине. Баквена пока не смогут помочь ему в строительстве домика: им самим предстоит строить себе хижины и разбивать огороды. 4 июля 1848 года семья Ливингстона переселяется наконец из хижины в новый прочный дом. По приказу Сечеле 200 человек помогали Ливингстону строить школьное помещение. За это он обещает баквена построить такой же четырехугольный дом для вождя. Позже и Мебальве обзаводится собственным домиком.
Новое поселение баквена приняло название реки - Колобенг. Оно, как и Чонуане, носило отпечаток патриархального строя. Посередине находилась большая котла - площадь с отведенным для огня местом; ее окружали круглые хижины верховного вождя, его жен, ближайших родственников по крови. На этой котла протекала жизнь племени: здесь люди работали, ели, встречались, чтобы поболтать о новостях. Центральная котла как бы охвачена кольцом маленьких котла, вокруг которых, смотря по обстоятельствам, расположены хижины более мелких вождей, их жен и ближайших родственников. Дети считаются величайшим ниспосланием свыше, с ними обращаются очень ласково. И детей обычно много у того, у кого много жен. Поэтому многоженство - один из основных устоев этого общества. Главный вождь старается породниться с младшими вождями: он берет себе в жены их дочерей или всячески способствует, чтобы его ближайшие родственники-мужчины женились на них.
Сечеле также женат на дочерях младших вождей, которые когда-то помогли ему в беде. О всех превратностях своей жизни он сам рассказал Ливингстону. Еще когда Сечеле был маленьким, его отца убили соплеменники за то, что тот отбирал жен у состоятельных младших вождей. Один из участников убийства стал верховным вождем баквена, но не мстил никому из детей отца. Однажды Сечеле и его друзья обратились к знаменитому вождю воинственных макололо Себитуане и попросили его восстановить попранное достоинство Сечеле как верховного вождя, законного наследника погибшего отца. Себитуане согласился. Ночью с большим войском вторгся он в земли баквена и окружил "город", а на рассвете его глашатай громким голосом возвестил: Себитуане прибыл к вам, чтобы отомстить за убийство вождя. Затем макололо ударили в щиты, и барабанный бой понесся к "городу" со всех сторон. Захваченные врасплох, баквена в паническом страхе выскакивали из хижин, но в них уже летели копья макололо. Себитуане наказал своим людям сохранить в живых сына покойного вождя. И вот самозваный вождь уже схвачен и казнен, а Сечеле возведен в сан вождя. С того времени он чтит Себитуане как родного отца и так расхваливает его великодушие, что Ливингстон загорается желанием предпринять путешествие на север, чтобы лично познакомиться с великим Себитуане.
Ливингстоны просыпались рано: какова бы ни была жара и духота прошедшего дня, вечер, ночь и утро в Колобенге всегда приносят приятную прохладу. Между шестью и семью - домашняя молитва и завтрак, до одиннадцати часов он и жена ведут уроки в школе для всех, кто явился, мужчин, женщин, детей. Затем Мэри занимается домашним хозяйством, а муж берется за какое-либо ремесло - кует, плотничает или возится в саду или огороде. После обеда и отдыха госпожа Ливингстон учит маленьких детей; в Колобенге в школу приходят в среднем шестьдесят, иногда восемьдесят девяносто детей, это намного больше, чем в Маботсе. В иные дни она дает уроки шитья, на них приходит также много женщин. После пяти Ливингстон направляется в "город", ведет там беседы с людьми о религии и мирских делах. Три раза в неделю после вечернего доения коров он устраивает официальное богослужение и своего рода наглядные уроки на мирские темы с демонстрацией различных предметов и картинок. В иные вечера он посещает больных и дает им нужное лекарство, неимущим уделяет кое-какие продукты и оказывает им помощь по дому. Он хорошо знает: как бы ни была мала дружеская услуга, но она, как и сказанное вовремя доброе слово, намного больше здесь ценится, чем длинная проповедь. "Если подходить доброжелательно к людям, когда они больны, то даже наивные или злонамеренные противники христианства никогда не станут вашими личными врагами. Здесь совершенно по-иному отвечают любовью на любовь".
Его отношение к африканцам, несомненно, можно считать разумным, а отнюдь не просто "тактическим приемом"; оно исходило из глубины души Ливингстона и потому оказывалось особенно действенным. Этим и объясняется его поразительное влияние на африканцев, его власть над их сердцами, духовная власть, которой до него не пользовался ни один европеец, а после него, пожалуй, только Альберт Швейцер.
В немалой степени этому способствовала врачебная практика Ливингстона, отнимавшая у него много времени, хотя облегчением уже было то, что баквена от природы не страдают такими тяжелыми заболеваниями, как холера, туберкулез или рак. Кроме того, у них есть и свои врачи, мнением которых Ливингстон не пренебрегал. Здесь сложилась своя медицина, накоплены соответствующие знания как результат многолетних тщательных наблюдений; немало сведений унаследовано от далеких предков. Против оспы, например, они делают прививку, используя в качестве вакцины возбудителя коровьей оспы. "Со здешними исцелителями у меня всегда было хорошее взаимопонимание, так как я избегал в присутствии пациентов выражать какие-либо сомнения в отношении тех или иных способов их лечения. Однако любой совет, высказанный мною с глазу на глаз, они принимали с благодарностью и охотно переходили к более благоразумным способам лечения. Все они жаждут обзавестись английскими лекарствами, поэтому берут их охотно. Я пришел к выводу, что медицинская помощь во многом помогала нам убедить людей, что мы действительно как-то заинтересованы в их благополучии".
Сечеле брал своего рода частные уроки по письму и чтению, конечно, на основе Библии. Он был прилежен и учился успешно. Уже на первом уроке усвоил весь алфавит и вскоре начал самостоятельно читать Библию.
Своими вопросами он нередко ставил Ливингстона в тупик. Однажды миссионер рассказал ему о страшном суде, когда бог дарует вечное блаженство тем, грехи которых искуплены Христом, а язычников осуждает на вечные муки ада. "Ты внушил мне страх, даже дрожь охватила, силы покинули меня. Но скажи, пожалуйста, знали ли об этом суде твои предки?" Ничего не подозревая, Ливингстон ответил утвердительно. "Мои предки жили в то же время, что и твои, - продолжал Сечеле. - Почему же твои предки в свое время не подали нам весть о божьем суде? Почему же они оставляли нас в вечном мраке и заблуждении?" На это Ливингстон мог лишь ответить, что его предки тогда еще не ведали путей в глубь Африканского материка. Напрашивался вопрос: почему своим белым детям бог даровал избавление, а черным нет? Но он не был задан. А интересно, как бы на него стал отвечать Ливингстон?
Вопреки всем стараниям Ливингстону так и не удалось добиться успеха в своей работе по "спасению душ": вождь племени был единственным человеком, которого он в результате дружеских бесед в конце концов обратил в христианскую веру. Но нередко новая вера противоречиво переплеталась с прежними его представлениями и поведением. Однажды Ливингстон заявил вождю, что хотел бы, чтобы и другие баквена выразили желание приобщиться к слову божьему. Сечеле был бы очень рад оказать любезность миссионеру, которого уважал и ценил. А поскольку он, как и любой вождь племени, обладал абсолютной властью над подданными, то ответил: "Ты, видимо, полагаешь, что их можно вовлечь в христианскую веру путем убеждения и уговоров? Заверяю тебя, из этого ничего не выйдет. Я просто заставлю их, применяя физические меры. Если ты согласен, я созову наиболее почтенных моих людей, и мы нашими бичами из бегемотовой кожи живо сделаем из них христиан". Ливингстон, безусловно, отверг это предложение.
Когда Ливингстон совершал молитву в доме Сечеле, то никто из местных жителей не являлся туда, кроме членов семьи вождя, да и те приходили туда явно по приказанию последнего. И даже ближайшие его родственники не приняли христианства. Правда, жены Сечеле охотно слушали речи своего мужа и Ливингстона о христианской вере, но и только.
Перед Сечеле тоже, казалось, стоял неразрешимый вопрос: принять или не принять крещение? Ведь будучи христианином, он мог иметь только одну жену. А что же тогда делать с остальными? Ливингстон вполне понимал его затруднения. "В своих поступках он связан своими женами. И вот ему приходит в голову оригинальная мысль: он охотно, мол, уехал бы куда-нибудь в другую страну на три-четыре года, чтобы учиться там, в надежде, что за это время его жены найдут себе других мужей. Затем он вернулся бы и устроил тайную вечерю и поделился бы со своими людьми теми знаниями, которые он получил. Сечеле, по-видимому, не так-то просто покинуть своих жен: он очень привязан к ним. Со многими из них у меня хорошие отношения, они мои лучшие ученицы, мои неизменные друзья". Да, таковы многие из его жен, но не все. Как раз главная жена Сечеле крайне неприязненно относится к новой вере и новым обычаям вождя и при каждом удобном случае открыто проявляет свое недовольство. Даже на молитву она приходит в одеянии Евы, и Ливингстон не раз видел, как Сечеле отсылал ее, чтобы та надела хотя бы юбку, и как она, уходя, корчила презрительную гримасу.
Да, нелегко Сечеле расстаться с женами, и не только по личным мотивам. Это было крушение тех устоев, на которых зиждилось его общество, мир людей с их исконными обычаями и привычками; одновременно это и вызов родственникам его жен. И кто знает, сумеют ли они безропотно примириться с такой ломкой привычной жизни? Поэтому Ливингстон не торопил Сечеле: последний шаг он должен сделать обдуманно и добровольно. Вождь все же решился на такой нелегкий шаг: 1 октября 1848 года он и его дети приняли крещение в присутствии большой толпы соплеменников. Во время свершения обряда Ливингстон видел на глазах у некоторых стариков слезы. И когда спросил, почему они плакали, те ответили: "Слишком печальный конец у нашего вождя". Они полагали, что белый человек при помощи колдовской силы полностью подчинил вождя своей воле.
Каждой из лишних жен Сечеле подарил обновку и часть имущества, которое находилось в их хижинах. С этим он и отослал их к родителям. Отправляя, он велел им сказать родителям, что к бывшим своим женам, их дочерям, он не имеет никаких претензий, никаких упреков; взятый на себя долг супруга он слагает лишь ради того, чтобы исполнить божью волю.
Ливингстон наконец добился первого успеха - но какой ценой! После крещения вождя и отсылки им лишних жен в родительский дом число противников миссионера приняло опасные размеры. Родственники и друзья отвергнутых жен стали открытыми врагами новой религии. Теперь уже, кроме самого Сечеле и его детей, почти никто не являлся в школу и на богослужение. Хотя Ливингстона и его жену баквена встречали все еще "с почтительной доброжелательностью", но вождя своего они осыпали проклятиями, не остерегаясь теперь говорить ему это в глаза. Прежде такое не осталось бы без ответа: вождь непременно наказал бы их.
Круг людей, охваченных глубоким отвращением к новой вере, неумолимо расширялся и еще по одной весьма прискорбной и неустранимой причине, и тут Ливингстон был бессилен что-либо предпринять. В первый же год его пребывания среди баквена местность постигла продолжительная засуха. В таких случаях по старому обычаю заклинатели прибегали ко всякому колдовству, лишь бы вызвать дождь. Вера в действенность этого способа глубоко укоренилась в людях. Сечеле считали знаменитым "дождевым доктором", да и сам он непоколебимо верил в силу своего колдовства. Ливингстон не запрещал ему творить заклинания, но настойчиво уговаривал отречься от суеверия. Сечеле же говорил, что от этого ему отказаться труднее, чем от всех других взглядов и обычаев, которых лишило его христианство. Однако Сечеле, как в свое время и жители Лепелоле, согласился на строительство канала, дабы отвести на поля и огороды воды реки Колобенг, и выделил для работы свыше ста человек. И попытка удалась речная вода спасла урожай.