Вулф Джин. Коготь Миротворца

   Мне часто приходится гоняться за сном, словно это самая неуловимая из химер – полулегенда, полупризрак. Но на этот раз сон пришел сразу. Не успел я закрыть глаза, как оказался лицом к лицу с потерявшим рассудок великаном. В руке я сжимал «Терминус Эст», но вдруг он превратился в тоненький прутик. Мы стояли не на сцене, а на узком парапете. С одной стороны светились факелы какой-то армии. С другой – крутой обрыв вел к разлившемуся озеру, которое и было и не было лазурной чашей Когтя. Балдандерс взмахнул своим чудовищным светильником, а я съежился и стал той детской фигуркой, которую как-то раз видел на дне моря. Я чувствовал приближение огромных женщин. Великан обрушил свою дубинку.
   Был полдень. Рыжие муравьи проложили торную дорожку по моей груди. Еще две или три стражи я шел сквозь бледную листву этого величавого, но обреченного на смерть леса, пока не наткнулся на более широкую тропу, а еще по прошествии стражи (тени уже стали длиннее) остановился, потянул носом и удостоверился, что чувствую запах костра. К тому времени у меня уже сводило внутренности от голода, и я поспешил на запах.

Глава 26


Расставание

   Неподалеку от пересечения двух тропинок вокруг крошечного костерка сидели четверо. Первой я узнал Ио-ленту – из-за ореола красоты, всегда окружавшего ее, полянка казалась поистине райским уголком. Почти в то же самое мгновение меня увидела Доркас и бросилась мне навстречу, а я разглядел лисью мордочку доктора Талоса, высунувшуюся из-за массивного плеча Балдандерса.
   Облик великана изменился до неузнаваемости – в противном случае я, несомненно, первым узнал бы именно его. Голова гиганта была обмотана грязными тряпками, а вместо потертого черного сюртука, который он всегда носил, его могучий торс скрывался под толстым слоем мази, похожей на глину и источавшей запах тухлой воды.
   – Вот так встреча! – воскликнул доктор Талое. – А мы тут как раз гадаем, что с тобой случилось. – Легким движением головы Балдандерс дал мне понять, что в действительности беспокоилась обо мне одна Доркас, о чем я догадался бы и без его намека.
   – Я сбежал, – сказал я. – Как и Доркас. Удивительно, как вы все остались в живых.
   – Да, нас едва не убили, – подтвердил доктор. Иолента повела плечами так, что это простое движение казалось изысканной церемонией.
   – Я тоже убежала. – Она приподняла ладонями огромные груди. – Но, кажется, я не приспособлена к бегу, как вы думаете? Потом в темноте я столкнулась с экзультантом. Он сказал, что мне не нужно больше бежать, и обещал защитить меня. Но тут же подъехали несколько верховых. Надеюсь, когда-нибудь у меня будет карета, запряженная такими же лошадьми – они были очень красивы. Среди них оказалось какое-то высокопоставленное лицо из тех, что не интересуются женщинами. Я надеялась, что меня отведут к Автарху, чьи поры источают звездный свет, – как это едва не случается в пьесе. Но эти люди прогнали моего экзультанта, а меня привезли обратно к театру, где оказались он, – она указала на Балдандерса, – и доктор. Доктор накладывал повязки на Балдандерса. Солдаты чуть было не убили нас, хотя я видела, что убивать меня им совсем не хотелось. Все-таки они нас отпустили, и вот мы здесь. Доктор Талое добавил:
   – Доркас мы нашли на рассвете. Вернее, это она нашла нас, потому что мы продвигались очень медленно. Медленно – из-за того, что Балдандерс – единственный, кто может нести наши пожитки, а ему совсем плохо. Мы и так бросили часть вещей, оставив лишь самое необходимое.
   Я выразил удивлением тем, что Балдандерсу всего лишь «плохо», ибо я был уверен, что он мертв.
   – Доктор Талое остановил его, – объяснила Доркас. – Правда, доктор? Поэтому их и схватили. Удивительно, что их не убили.
   – И все же, – с улыбкой проговорил доктор, – как видите, пока мы обретаемся среди живых. Конечно, нам здорово досталось, но зато теперь мы богаты. Балдандерс, покажи Северьяну деньги.
   С гримасой боли великан переменил позу и достал кожаный кошель. Когда он развязал тесемки, в его громадную ладонь хлынул поток новеньких хризосов.
   Доктор Талое взял одну монету и повернул ее так, чтобы она заблестела на солнце.
   – Как ты думаешь, сколько времени какой-нибудь рыбак из деревушки на озере Диутурна согласится возводить стены вот за это?
   Я ответил:
   – Мне представляется, не меньше года.
   – Два! Изо дня в день, зимой и летом, в солнцепек и в дождливую погоду, если выплачивать мелкой медью, как мы и сделаем. Мы сможем нанять полсотни людей, чтобы отстроить дом. Вот увидите!
   Балдандерс вставил глухим басом:
   – Если они и вправду станут работать.
   – Станут! – взвился рыжеволосый человечек. – Еще как станут! Смею тебя уверить, за последнее время я кое-чему научился.
   Я перебил его:
   – Полагаю, часть этих денег принадлежит мне, а часть – женщинам.
   Доктор уже успокоился:
   – Ах да, я совсем забыл… С ними я уже расплатился. А половина этих – твоя. В конце концов, без тебя мы бы их не получили. – Он забрал монеты у великана, высыпал их на землю и принялся делить на две кучки. Я думал, что доктор имеет в виду мое участие в пьесе. Но Доркас, которая, должно быть, уловила нечто большее, скрывавшееся за словами доктора, спросила:
   – Почему ты так считаешь, доктор Талое?
   Лисья мордочка оскалилась в ухмылке.
   – У Северьяна есть высокопоставленные друзья. Должен признаться, я уже давненько об этом подумываю. Палач, странствующий по дорогам как бесприютный скиталец, – согласитесь, такое даже Балдандерс вряд ли проглотит, а моя глотка много уже, чем его.
   – Если у меня и есть такие друзья, – возразил я, – то мне о них неведомо.
   Теперь две кучки монет стали равными по величине. Доктор подтолкнул одну из них ко мне, а другую вернул великану.
   – Сначала, когда я увидел тебя спящим рядом с Балдандерсом, я подумал, что тебя прислали, чтобы предотвратить постановку моей пьесы. Ты, наверное, не мог не заметить, что в ней легко усмотреть критическое отношение к автархии.
   – В некотором роде, – саркастически пробормотала Иолента.
   – Однако посылать палача из Цитадели только для того, чтобы напугать кучку странствующих комедиантов, – это было бы слишком нелепо. Тогда до меня дошло, что участие в пьесе само по себе должно служить тебе прекрасным прикрытием. Вряд ли кому-нибудь придет в голову, что верный слуга Автарха может ввязаться в подобное предприятие. Между прочим, сочиняя роль Помощника, я позаботился о том, чтобы она соответствовала твоему облику, то есть как можно более надежно обосновал твое прикрытие.
   – Я об этом ничего не знал, – сказал я.
   – Разумеется. У меня не было ни малейшего желания злоупотреблять твоим доверием. Но когда вчера мы сооружали сцену, явился посланец из Обители Абсолюта. Как мне показалось, кастрат, а такие всегда пользуются особым доверием властителей. Он спросил, принадлежишь ли ты к нашей труппе. Тебя и Иоленты тогда не было, но я ответил утвердительно. Потом он спросил, какую долю ты должен получить, и, услышав мой ответ, заявил, что ему поручено заплатить нам вперед за вечернее представление. Теперь я бы назвал это большой удачей, поскольку какой-то здоровый дурень едва не перебил всю публику.
   Это был один из тех редких случаев, когда Балдандерс обиделся на язвительное замечание доктора. Несмотря на боль, он отодвинулся от костра и отвернулся от нас.
   По словам Доркас, когда я спал в палатке доктора Талоса, я был совершенно одинок. Теперь я чувствовал, что гигант испытывает то же самое. По мнению Балдандерса, на поляне не осталось никого, кроме него, да, может быть, нескольких наскучивших ему зверушек.
   – Он дорого заплатил за свой гнев, – заметил я. – Кажется, на нем живого места нет. Доктор кивнул.
   – В сущности, больше всех повезло именно Балдандерсу. Иеродулы направили лучи ему под ноги и пытались удержать на расстоянии, хотя могли сразу убить его. Благодаря их милосердию он жив и скоро поправится.
   Доркас пробормотала:
   – Значит, ты его вылечишь? Хорошо бы. Не могу выразить, как мне его жалко.
   – У тебя мягкое сердце. Пожалуй, даже слишком. Но ведь Балдандерс все еще растет, а дети выздоравливают быстро.
   – Растет? – удивился я. – Но ведь у него уже заметна седина.
   Доктор залился смехом.
   – Стало быть, у него растут седые волосы. А теперь, друзья мои, – он поднялся с земли и отряхнул штаны, – теперь настал час, когда, как говорят поэты, судьба разлучает людей. Северьян, мы устроили привал на этом месте не только потому, что устали, но и из-за близости к развилке: здесь расходятся дороги к Траксу, куда держишь путь ты, и к нам на родину – к озеру Диутурна. Мне претила сама мысль миновать это место – во всяком случае, пока у меня оставалась надежда встретиться с тобой и отдать твою долю. Но теперь дело сделано. Надеюсь, ты подтвердишь, что я честно обошелся с деньгами, если тебе придется вступить в сношения с твоими покровителями из Обители Абсолюта?
   Кучка хризосов все еще лежала передо мной на земле.
   – Здесь в сто раз больше, чем я когда-либо рассчитывал получить, – удивился я. – Да, конечно. – Я сгреб монеты и положил их в ташку, а Женщины обменялись взглядами, и Доркас сказала:
   – Если Северьян идет в Траке, я отправляюсь вместе с ним.
   Иолента протянула руку доктору, явно рассчитывая, что он поможет ей подняться.
   – Мы с Балдандерсом пойдем одни, – объявил он. – Придется провести в пути всю ночь. Нам будет не хватать всех вас, но пришло время расстаться. Доркас, дитя мое, я счастлив, что ты нашла защитника. (Рука Иоленты легла ему на бедро.) Балдандерс, нам пора.
   Великан с трудом встал, и, хотя он не издал ни звука, я видел, как он мучается. Его повязки насквозь пропитались потом и кровью. Я знал, что должен сделать.
   – Нам с Балдандерсом надо поговорить с глазу на глаз. Могу я попросить вас отойти шагов на сто?
   Женщины послушались: Иолента пошла по одной тропинке, Доркас – по другой. Но доктор Талое не тронулся с места, и я повторил свою просьбу.
   – Ты хочешь, чтобы я тоже оставил вас? Но это бессмысленно. Балдандерс расскажет мне все, как только я вернусь. Иолента! Иди сюда, дорогая.
   – Она ушла по моей просьбе, и я хочу, чтобы ты сделал то же самое.
   – Да, но она пошла не той дорогой, а мне этого не нужно. Иолента!
   – Доктор, я только хочу помочь твоему другу… рабу, или кем там он тебе приходится…
   Неожиданно раздался низкий, заглушенный повязками голос Балдандерса:
   – Я его хозяин.
   – Совершенно верно, – согласился доктор, собирая монеты. Кошель он опустил в карман великана.
   Иолента, прихрамывая, вернулась. По ее прекрасному лицу ручьем текли слезы.
   – Доктор, неужели мне нельзя пойти с тобой?
   – Конечно, нет, – ответил тот холодно, словно отказывая ребенку, который попросил лишний кусок сладкого пирога.
   Я взглянул на великана.
   – Балдандерс, я могу облегчить твои страдания. Недавно я помог своему другу, а у него были такие же ожоги, как у тебя. Но я не могу сделать этого на глазах у доктора Талоса и Иоленты. Давай отойдем немного – на тропу, которая ведет в Обитель Абсолюта.
   Великан медленно покачал головой.
   – Он знает, какое лекарство ты для него приготовил, – захихикал доктор. – Ему не раз приходилось испытывать его на других, но он слишком любит жизнь.
   – Я предлагаю жизнь, а не смерть.
   – Неужели? – Доктор поднял бровь. – А где же тот твой друг?
   Великан собирал пожитки.
   – Балдандерс, – снова обратился я к нему, – ты знаешь, кто такой Миротворец?
   – Это было давно, – угрюмо отвечал Балдандерс. – И неважно. – Он тронулся по тропинке – не по той, по которой ушла Доркас. Доктор Талое вместе с Иолентой, уцепившейся за его руку, догнали. Потом доктор остановился.
   – Северьян, судя по тому, что ты мне рассказывал, ты умеешь сторожить заключенных. Придержи-ка вот это существо, пока мы не отойдем на приличное расстояние, за один хризос.
   На меня навалилось ощущение неимоверной усталости – и от страданий Балдандерса, и от собственной неудачи. Я выдавил из себя:
   – Как член гильдии я имею право работать лишь по приказанию лиц, облеченных законной властью.
   – Тогда мы убьем ее, как только ты скроешься из виду.
   – Это твое дело, – сказал я и двинулся вслед за Доркас. Не успел я догнать ее, как раздались вопли Иоленты. Доркас встала как вкопанная и вцепилась в мою руку, спросила, что это было. Я передал ей слова доктора.
   – И ты оставил ее?
   – Я ему не поверил.
   Мы бросились назад. Не успели мы сделать и дюжины шагов, как крики смолкли. Наступила столь глубокая тишина, что был слышен шелест увядающей листвы. Мы побежали дальше. К тому времени, как мы достигли перекрестка, я почувствовал, что уже слишком поздно, и, по правде говоря, поспешил дальше лишь для того, чтобы Доркас не разочаровалась во мне. Я ошибся. Иолента бежала нам навстречу. Колени она держала сомкнутыми, будто ей мешали пышные бедра, скрещенными руками она придерживала груди. Великолепные золотисто-рыжие волосы разметались по лицу, тонкий шелк платья висел клочьями. Бросившись в объятия Доркас, она потеряла сознание.
   – Эти негодяи ее избили, – в ужасе пролепетала Доркас.
   – Еще мгновение назад мы думали, что они ее прикончили. – Я осмотрел кровоподтеки на спине красавицы. – Похоже на следы докторовой трости. Ей еще повезло, что он не натравил на нее Балдандерса.
   – Что же нам делать?
   – Можно попробовать вот это. – Я достал из сапога Коготь и показал ей. – Помнишь, мы нашли его в моей ташке? Ты еще сказала, что это не настоящий драгоценный камень. Вот что это было. Он способен залечивать раны – иногда. Я хотел полечить им Балдандерса, но он отказался.
   Я подержал Коготь над головой Иоленты, потом провел им по ссадинам на спине, но камень не засветился ярче, а Иоленте не стало лучше.
   – Не действует, – разочарованно произнес я. – Придется ее нести.
   – Перекинь ее через плечо. Чтобы не касаться самых больных мест.
   Доркас взяла «Терминус Эст», а я взвалил Иоленту на плечи и почувствовал, что она весит не меньше мужчины. Мы успели проделать немалый путь под пологом бледно-зеленой листвы, прежде чем Иолента наконец открыла глаза. Но и тогда она не могла ни идти, ни стоять без посторонней помощи, ей трудно было даже поднять руку, чтобы откинуть с заплаканного лица свои удивительные волосы.
   – Доктор не хочет брать меня с собой, – прошептала она.
   Доркас кивнула.
   – Похоже, действительно не хочет. – Она говорила с Иолентой так, будто та была гораздо моложе ее самой.
   – От меня ничего не останется.
   Я спросил, почему она так говорит, но Иолента только покачала головой. Через некоторое время она попросила:
   – Можно мне остаться с тобой, Северьян? У меня нет денег – Балдандерс забрал все, что дал мне доктор. – Она искоса взглянула на Доркас. – У нее тоже есть деньги, она получила больше, чем я, – столько же, сколько и ты.
   – Он знает, – проговорила Доркас. – А еще он знает, что все, что у меня есть, будет принадлежать ему, если понадобится.
   Я сменил тему:
   – Думаю, мне следует предупредить вас обеих, что я могу направиться и не в Траке. То есть не прямо в Траке, если мне удастся разузнать, где искать Орден Пелерин.
   Иолента взглянула на меня так, будто я повредился в уме.
   – Я слышала, что они странствуют по всему свету. Кроме того, они принимают одних женщин.
   – Я не собираюсь вступать в Орден – просто хочу найти их. В последний раз мне говорили, что сейчас они продвигаются на север. Но я должен встретиться с ними любой ценой – даже если для этого придется повернуть обратно на юг.
   – Я пойду за тобой куда угодно, – заявила Доркас. – Мне все равно, в Траке или нет.
   – А мне идти некуда, – вздохнула Иолента. Теперь она достаточно окрепла, чтобы идти самой, но заметно отставала от нас. Через некоторое время я оглянулся: она больше не плакала, но я с трудом узнал в ней красавицу, которая когда-то сопровождала доктора Талоса. Та всегда шествовала, расправив плечи, гордо, даже надменно, откинув голову, а ее поразительные глаза сияли, как изумруды. Сейчас ее плечи поникли от усталости, взгляд не отрывался от земли.
   – О чем ты разговаривал с доктором и великаном? – спросила меня Доркас.
   – Я же тебе говорил, – отозвался я.
   – Нет, один раз, когда ты заговорил громче, я расслышала: «Ты знаешь, кто такой Миротворец?» Только я не поняла, спрашивал ли ты потому, что сам не знаешь, или же хотел выяснить, знают ли они.
   – Лично я знаю совсем немного – почти что ничего. Мне приходилось видеть картины, на которых он будто бы изображен, но эти изображения были слишком уж не похожи одно на другое.
   – Есть еще легенды.
   – Да, но чуть ли не все, что я слышал, – это какая-то нелепица. Жаль, что здесь нет Ионы. Он бы позаботился об Иоленте, и он уж наверняка знает о Миротворце. Иона – это тот человек, с которым мы повстречались у Врат Скорби, верхом на мерихипе. Все это время он был мне верным другом.
   – А где он теперь?
   – Тот же вопрос мне задал доктор Талое. Я не знаю и не хочу об этом говорить. Расскажи мне лучше о Миротворце.
   Это, наверное, прозвучит глупо, но как только я произнес слово «Миротворец», тишина леса вдруг стала тяжелой и зловещей. Легкий шелест ветра в самых верхушках ветвей вызывал в воображении вздохи умирающего, а бледно-зеленые от недостатка света листья напоминали истощенные личики вечно голодных детей.
   – О нем никто не знает много, а я, может быть, знаю еще меньше, чем ты. И даже не помню, откуда. Одни говорят, что это был почти ребенок. Другие – что он вообще не человек, но не какоген, а овеществленная мысль некоего великого разума, для которого наше существование не более реально, чем жизнь игрушечного картонного театра. В одной истории говорится, что однажды он одной рукой коснулся руки умирающей женщины, а другой – звезды и с той поры стал обладателем силы, способной примирить вселенную с человечеством и человечество со вселенной, чтобы положить конец извечной вражде между ними. Он любил исчезать, а потом снова появляться, когда все думали, что он умер. Иногда он появлялся после того, как его хоронили. Его можно было встретить в облике животного, говорящего человеческим языком, а благочестивым женщинам он являлся в виде розы.
   Я вспомнил ритуал возложения на меня маски.
   – Наверное, Святой Катарине перед казнью.
   – Есть и мрачные легенды.
   – Расскажи.
   – Нет, раньше они меня пугали, – отказалась Доркас. – А теперь я и не помню их как следует. Разве в твоей коричневой книге о нем ничего нет?
   Я достал книгу. Доркас оказалась права. Читать на ходу было неудобно, поэтому я убрал книгу в ташку, решив прочитать это место на привале, который и так пришлось бы устраивать довольно скоро.

Глава 27


К Траксу

   Дорожка бежала перед нами по увядающему лесу до самого вечера. С момента наступления темноты прошла целая стража, когда мы вышли на речной берег. Река была уже и быстрее, чем Гьолл, а на другом берегу в лунном свете ночной ветер колыхал стебли тростника. Иолента давно всхлипывала от усталости, и мы наконец решили остановиться. Я ни за что не отважился бы испробовать благородный клинок «Терминус Эст» на жестких суках лесных деревьев, а трухлявые мертвые ветви под ногами были пропитаны влагой, как губка, поэтому в лесу мы остались бы без топлива. Зато на берегу валялись кучи корявых сучьев – легких и сухих.
   Мы уже разложили костер, когда я вспомнил, что мне нечем его разжечь, ведь огниво осталось у Автарха, который, уверен, и был тем самым «посланцем из Обители Абсолюта», осыпавшим доктора Талоса хризосами. К счастью, среди пожитков Доркас оказались и кремень, и огниво, и трут, и скоро ревущее пламя обдало нас приятным жаром. Как ни силился я втолковать Иоленте, что в лесу, примыкающем к садам Обители Абсолюта, не может быть ничего опасного, она все равно боялась диких зверей. Для ее спокойствия мы положили одним концом в костер три толстые ветки, чтобы в случае опасности можно было быстро выхватить их из огня и отпугнуть страшных пришельцев.
   Однако никаких диких зверей поблизости не оказалось, дым разогнал москитов, и мы спокойно лежали, глядя, как искры нашего костра улетают в небо. На неизмеримо большей высоте время от времени мелькали сигнальные огни флайеров. Их яркие точки на мгновение озаряли небосвод поддельным призрачным рассветом. Это министры и генералы Автарха возвращались в Обитель Абсолюта или отправлялись к местам боевых действий. Мы с Доркас рассуждали о том, что им приходит в голову, когда они глядят вниз и – в кратчайший миг перед тем, как уносятся прочь, – замечают нашу красную звездочку. Нам хотелось верить, что они, так же как и мы при виде их огней, гадают, кто мы такие, зачем и куда держим путь. Доркас спела мне песню о девушке, которая бродит по весенней роще и тоскует о пропавших друзьях – прошлогодних листьях.
   Иолента лежала между костром и рекой – я думаю, для большей безопасности. Мы с Доркас расположились по другую сторону костра. Не только из желания, чтобы она нам не мешала, но и потому, что Доркас был неприятен вид и плеск холодного, темного потока.
   – Как червяк, – говорила она. – Огромная эбеновая змея. Сейчас она сыта, но знает, что мы здесь, и постепенно сожрет всех нас одного за другим. Ты боишься змей, Северьян?
   Змей боялась Текла. Вопрос всколыхнул во мне отголоски воспоминаний о ней, и я утвердительно кивнул.
   – Я слыхала, что в жарких северных лесах живет Автарх всех змей, Уроборос, брат Абайи. Охотники, которые находят его нору, принимают ее за огромный туннель под морским дном. Они входят туда, и, сами того не замечая, попадают ему прямо в пасть, а потом – в глотку, и думают, что живут, хотя уже умерли. Правда, говорят еще, что Уроборос – это просто большая река, которая впадает в собственный исток, или та река вытекает из моря, и там же лежит ее конец.
   Доркас придвинулась ко мне поближе. Я понял, что она хочет любви, и, хотя мы оба были не уверены, что Иолента спит, обнял ее. Иолента время от времени шевелилась. Из-за пышных бедер, тонкой талии и волнистых волос казалось, что она извивается по земле, точно змея. Доркас подняла ко мне маленькое личико, отмеченное печатью почти трагической чистоты. Я поцеловал ее и почувствовал, как ее тело, сотрясаемое дрожью желания, прижимается к моему.
   – Я так замерзла, – шепнула она.
   На ней ничего не было, хотя я не заметил, когда она успела раздеться. Я накинул на нее плащ. Кожа ее, как и моя, горела от жара костра. Маленькие руки скользнули под одежду, лаская мое тело.
   – Как хорошо. Так спокойно, – сказала она. А потом (хотя я уже обладал ею раньше), как ребенок:
   – А я не слишком маленькая?
   Когда я проснулся, луна (трудно было представить себе, что это та же самая луна, сопровождавшая меня через сады Обители Абсолюта) спустилась к вершинам гор на западе. Ее берилловый свет скользил по реке, подчеркивая рябь на поверхности воды черными тенями.
   Я ощущал беспричинное смутное беспокойство. Страхи Иоленты перед диким зверями уже не казались такими глупыми. Я встал, удостоверился, что ни с Иолентой, ни с Доркас ничего не случилось, и принес охапку дров для потухающего костра. Мне вспомнились ночницы, которых, как говорил Иона, посылают по ночам на поиски жертв, и загадочное существо в вестибюле. Над головой пролетали ночные птицы. Не только совы, которые в изобилии гнездились в разрушенных стенах Цитадели. Их было легко узнать по круглой голове, коротким широким крыльям и бесшумному полету. Но были и другие – с раздвоенными хвостами, которые плавно скользили над самой поверхностью воды и щебетали на лету. Иногда между деревьями пролетали ночные бабочки небывалой величины. Их резные крылья были длиной с человеческую руку, и они переговаривались, как люди, только такими тоненькими голосами, что их едва улавливало человеческое ухо.
   Я разворошил угли и проверил, на месте ли меч. Потом я долго любовался невинным лицом Доркас, ее длинными нежными ресницами, сомкнутыми во сне. Наконец я снова лег и, наблюдая за птицами, странствующими меж созвездий, углубился в мир воспоминаний – горьких и сладких, – который никогда не бывает закрыт для меня наглухо.
   Мне хотелось вызвать в памяти день Святой Катарины в тот год, когда я стал капитаном учеников, но едва начались приготовления к празднику, как это воспоминание обступила толпа других, непрошеных. Я будто бы поднес к губам чашу с украденным вином, но она обратилась в грудь, сочащуюся теплым молоком. Это была грудь моей матери. Я с трудом сдержал восторг (который мог унести прочь воспоминание) от того, что наконец-то, после стольких бесплодных попыток, сумел приблизиться к ней. Руки тянулись обнять ее. Если бы я только мог поднять глаза и увидеть ее лицо! Это, без сомнения, была моя мать, хотя дети, которых забирают палачи, не знают материнской груди. Значит, то серое по краям поля зрения – это железные стены камеры. Скоро ее уведут, и она будет исходить криком в «Аппарате» и задыхаться в «Ожерелье Аллоуна». Я жаждал удержать ее, запечатлеть это мгновение, чтобы возвращать его вновь и вновь по своему желанию. Но она растаяла, несмотря на то что я пытался привязать ее к себе. Исчезла, как рассеивается туман при дуновении ветра.