Страница:
Я сказал, что я городской житель и не разбираюсь в животных.
– А-а. – Он снова присосался к мате. – Я тоже мало в чем разбираюсь. Тут живет самый что ни на есть невежественный народишко. Ты не поверишь – сама невежественность. Разве от таких соседей чему-нибудь научишься? Доркас прервала его:
– Прошу тебя, позволь нам положить эту женщину в доме. Я боюсь, она вот-вот умрет.
– Я же сказал, что ничего не знаю. Спрашивай вон его. За ним вол – чуть было не сказал «бык» – бегает, как собака.
– Но он не может ей помочь! А ты можешь. Пастух покосился на меня, и я понял, что, к его полному удовлетворению, он убедился, что быка приручил я, а не Доркас.
– Мне жаль твою подругу, – продолжал он. – Видно, когда-то она была красотка хоть куда. Вот я сижу тут с вами да пошучиваю, а у меня у самого друг помирает. Там, в доме. Ты только думаешь, что твоя подруга может умереть. А он точно умирает, и я хочу, чтобы его не беспокоили.
– Понятно, но мы его не побеспокоим. Может быть, даже поможем.
Пастух перевел взгляд с Доркас На меня, потом снова на Доркас.
– Вы странные люди. Что я могу знать? Я просто невежественный бедняк. Входите. Только без шума. И помните, что вы здесь гости.
Он встал и открыл дверь, такую низкую, что мне пришлось пригнуться, ступая через порог. В доме была только одна комната, темная и прокопченная. На циновке перед очагом лежал мужчина гораздо моложе меня и, как мне показалось, гораздо выше ростом, чем наш хозяин. У него была такая же смуглая кожа, но под ней словно совсем не было крови, а на щеках и на лбу я заметил следы глины. В хижине больше не было ни одной подстилки, поэтому мы положили Иоленту прямо на земляной пол, предварительно расстелив потрепанное одеяло Доркас. На миг Иолента приоткрыла глаза, но взгляд ее по-прежнему оставался бессмысленным, а их некогда чистая зелень выцвела, как крашеная материя, забытая на солнце.
Наш хозяин покачал головой и прошептал:
– Да, видно, она проживет ненамного дольше, чем этот бедняга Манахен. Может, и раньше помрет.
– Ей нужна вода, – обратилась к нему Доркас.
– На заднем дворе, в бочке. Я принесу.
Услышав, что за ним захлопнулась дверь, я достал Коготь. На сей раз он вспыхнул таким ослепительно синим светом, что я испугался, как бы сияние не проникло сквозь стены. Юноша глубоко вздохнул, потом выдохнул со слабым стоном и задышал ровнее. Я сразу же спрятал Коготь.
– А ей не помогло, – огорченно проговорила Доркас.
– Может, ей станет легче, когда она попьет. Она ведь потеряла много крови.
Доркас нагнулась и стала приглаживать растрепанные волосы Иоленты. Наверное, они выпадали, как у старух или людей, больных лихорадкой, – так много их осталось на влажной ладони Доркас.
– Я думаю, она всегда была больна, – прошептала Доркас. – Сколько я ее знала, она держалась на каких-то лекарствах, которые ей давал доктор Талое. А теперь он бросил ее. Она стала требовать слишком многого, и вот он ей отомстил.
– Не верится, чтобы он предвидел такой оборот дела.
– И мне тоже. Послушай, Северьян, они с Балдандерсом теперь наверняка перестанут давать представления и шпионить по всей стране. Их можно будет разыскать на новом месте.
– Шпионить? – По-видимому, на моем лице отразилось неподдельное изумление.
– Мне всегда казалось, что они странствуют, не столько зарабатывая деньги, сколько разнюхивая, что происходит в мире. Доктор Талое однажды почти признался в этом, только я так и не поняла, что они ищут.
Вернулся пастух с тыквенной бутылью. Я посадил Иоленту, а Доркас поднесла бутыль к ее губам. Большая часть воды пролилась, замочив изодранное платье Иоленты, но все-таки немного попало ей в горло. Когда бутыль опустела и пастух опять сходил за водой, Иолента сама сделала несколько глотков. Я спросил, знает ли он, где озеро Диутурна.
– Я бедный невежа, – ответил он. – В такую даль ни разу не заезжал. Говорят, где-то там. – Он махнул рукой. – На север и запад. Ты что, туда собираешься?
Я кивнул.
– Тогда тебе придется миновать дурное место. А может, и много дурных мест, но каменный город уж наверняка.
– Значит, где-то здесь есть город?
– Город-то есть, да людей в нем нет. Как поговаривают местные, куда бы человек ни направился, каменный город передвинется так, что окажется у него на пути. – Пастух негромко засмеялся, потом помрачнел. – Не так, конечно. Но каменный город умеет кривить путь. Тебе кажется, что ты его объезжаешь стороной, а глядишь, прямо в нем и очутился. Понятно? Наверное, нет.
Я вспомнил Ботанические Сады и кивнул.
– Я понимаю. Продолжай.
– А если тебе надо на север и запад, то его никак не миновать. Тут ему и кривить нет нужды. Одни не видят в нем ничего, кроме развалин, другие, как мне приходилось слышать, находили сокровища. Некоторые возвращаются с новыми россказнями, а некоторые и вовсе не возвращаются. Думаю, обе эти женщины уж никак не девственницы…
У Доркас перехватило дыхание. Я покачал головой.
– Это хорошо. Те-то как раз чаще всего и пропадают. Постарайся проехать его днем, чтобы утром солнце стояло над правым плечом, а потом светило в левый глаз. Если вас застанет ночь, не останавливайтесь и не сворачивайте в сторону. Держите путь на звезды Ихуавулу, когда они загорятся.
Я кивнул и только собирался продолжить расспросы, как больной вдруг открыл глаза и сел. Одеяло сползло, и я увидел окровавленную повязку на его груди. Он вздрогнул, уставился на меня, потом что-то крикнул. В то же мгновение пастух приставил холодное лезвие ножа к моему горлу.
– Он не за тобой, – сказал он больному. Пастух говорил на том же диалекте, что и юноша, но медленно, поэтому я его понял. – Я уверен, он не знает, кто ты такой.
– Отец, я же говорю тебе, это новый ликтор Тракса. За ним посылали, а клавигеры говорят, что он давно в пути. Убей его! Или он перебьет всех, кто еще не погиб.
Меня поразило его упоминание о Траксе, который находился так далеко от этих мест. Я хотел было расспросить юношу и уверен, что мне удалось бы договориться с ним, но тут Доркас ударила старика по голове тыквенной бутылью. Удар был истинно женский – неточный и хилый. Бутыль треснула, а старик, скорее всего, почувствовал лишь слабую боль. Он бросился на Доркас со своим кривым обоюдоострым ножом, но я перехватил его руку, сломав ее. Потом каблуком сломал и нож. Манахен, его сын, попытался встать, но Коготь, вернувший его к жизни, не снабдил парня прежней силой: от толчка Доркас юноша рухнул на циновку.
– Теперь мы умрем с голоду, – выдавил из себя пастух. Его смуглое лицо перекосилось от усилий сдержать крик боли.
Я сказал ему:
– Ты заботился о сыне, а он позаботится о тебе. Скоро он совсем поправится. Что он сделал?
Ни тот, ни другой не ответили.
Я вправил смещенную кость и наложил шину. Потом мы с Доркас поели и устроились на ночлег на улице, предупредив отца с сыном, что если только дверь откроется или же кто-нибудь причинит вред Иоленте, то я убью обоих. Утром, пока они еще спали, я коснулся сломанной руки Когтем. Неподалеку от дома пасся привязанный конь, а верхом я без труда поймал еще одну лошадь для Доркас и Иоленты. Подводя скакунов к дому, я обнаружил, что за ночь его сложенные из сухого дерна стены зазеленели.
– А-а. – Он снова присосался к мате. – Я тоже мало в чем разбираюсь. Тут живет самый что ни на есть невежественный народишко. Ты не поверишь – сама невежественность. Разве от таких соседей чему-нибудь научишься? Доркас прервала его:
– Прошу тебя, позволь нам положить эту женщину в доме. Я боюсь, она вот-вот умрет.
– Я же сказал, что ничего не знаю. Спрашивай вон его. За ним вол – чуть было не сказал «бык» – бегает, как собака.
– Но он не может ей помочь! А ты можешь. Пастух покосился на меня, и я понял, что, к его полному удовлетворению, он убедился, что быка приручил я, а не Доркас.
– Мне жаль твою подругу, – продолжал он. – Видно, когда-то она была красотка хоть куда. Вот я сижу тут с вами да пошучиваю, а у меня у самого друг помирает. Там, в доме. Ты только думаешь, что твоя подруга может умереть. А он точно умирает, и я хочу, чтобы его не беспокоили.
– Понятно, но мы его не побеспокоим. Может быть, даже поможем.
Пастух перевел взгляд с Доркас На меня, потом снова на Доркас.
– Вы странные люди. Что я могу знать? Я просто невежественный бедняк. Входите. Только без шума. И помните, что вы здесь гости.
Он встал и открыл дверь, такую низкую, что мне пришлось пригнуться, ступая через порог. В доме была только одна комната, темная и прокопченная. На циновке перед очагом лежал мужчина гораздо моложе меня и, как мне показалось, гораздо выше ростом, чем наш хозяин. У него была такая же смуглая кожа, но под ней словно совсем не было крови, а на щеках и на лбу я заметил следы глины. В хижине больше не было ни одной подстилки, поэтому мы положили Иоленту прямо на земляной пол, предварительно расстелив потрепанное одеяло Доркас. На миг Иолента приоткрыла глаза, но взгляд ее по-прежнему оставался бессмысленным, а их некогда чистая зелень выцвела, как крашеная материя, забытая на солнце.
Наш хозяин покачал головой и прошептал:
– Да, видно, она проживет ненамного дольше, чем этот бедняга Манахен. Может, и раньше помрет.
– Ей нужна вода, – обратилась к нему Доркас.
– На заднем дворе, в бочке. Я принесу.
Услышав, что за ним захлопнулась дверь, я достал Коготь. На сей раз он вспыхнул таким ослепительно синим светом, что я испугался, как бы сияние не проникло сквозь стены. Юноша глубоко вздохнул, потом выдохнул со слабым стоном и задышал ровнее. Я сразу же спрятал Коготь.
– А ей не помогло, – огорченно проговорила Доркас.
– Может, ей станет легче, когда она попьет. Она ведь потеряла много крови.
Доркас нагнулась и стала приглаживать растрепанные волосы Иоленты. Наверное, они выпадали, как у старух или людей, больных лихорадкой, – так много их осталось на влажной ладони Доркас.
– Я думаю, она всегда была больна, – прошептала Доркас. – Сколько я ее знала, она держалась на каких-то лекарствах, которые ей давал доктор Талое. А теперь он бросил ее. Она стала требовать слишком многого, и вот он ей отомстил.
– Не верится, чтобы он предвидел такой оборот дела.
– И мне тоже. Послушай, Северьян, они с Балдандерсом теперь наверняка перестанут давать представления и шпионить по всей стране. Их можно будет разыскать на новом месте.
– Шпионить? – По-видимому, на моем лице отразилось неподдельное изумление.
– Мне всегда казалось, что они странствуют, не столько зарабатывая деньги, сколько разнюхивая, что происходит в мире. Доктор Талое однажды почти признался в этом, только я так и не поняла, что они ищут.
Вернулся пастух с тыквенной бутылью. Я посадил Иоленту, а Доркас поднесла бутыль к ее губам. Большая часть воды пролилась, замочив изодранное платье Иоленты, но все-таки немного попало ей в горло. Когда бутыль опустела и пастух опять сходил за водой, Иолента сама сделала несколько глотков. Я спросил, знает ли он, где озеро Диутурна.
– Я бедный невежа, – ответил он. – В такую даль ни разу не заезжал. Говорят, где-то там. – Он махнул рукой. – На север и запад. Ты что, туда собираешься?
Я кивнул.
– Тогда тебе придется миновать дурное место. А может, и много дурных мест, но каменный город уж наверняка.
– Значит, где-то здесь есть город?
– Город-то есть, да людей в нем нет. Как поговаривают местные, куда бы человек ни направился, каменный город передвинется так, что окажется у него на пути. – Пастух негромко засмеялся, потом помрачнел. – Не так, конечно. Но каменный город умеет кривить путь. Тебе кажется, что ты его объезжаешь стороной, а глядишь, прямо в нем и очутился. Понятно? Наверное, нет.
Я вспомнил Ботанические Сады и кивнул.
– Я понимаю. Продолжай.
– А если тебе надо на север и запад, то его никак не миновать. Тут ему и кривить нет нужды. Одни не видят в нем ничего, кроме развалин, другие, как мне приходилось слышать, находили сокровища. Некоторые возвращаются с новыми россказнями, а некоторые и вовсе не возвращаются. Думаю, обе эти женщины уж никак не девственницы…
У Доркас перехватило дыхание. Я покачал головой.
– Это хорошо. Те-то как раз чаще всего и пропадают. Постарайся проехать его днем, чтобы утром солнце стояло над правым плечом, а потом светило в левый глаз. Если вас застанет ночь, не останавливайтесь и не сворачивайте в сторону. Держите путь на звезды Ихуавулу, когда они загорятся.
Я кивнул и только собирался продолжить расспросы, как больной вдруг открыл глаза и сел. Одеяло сползло, и я увидел окровавленную повязку на его груди. Он вздрогнул, уставился на меня, потом что-то крикнул. В то же мгновение пастух приставил холодное лезвие ножа к моему горлу.
– Он не за тобой, – сказал он больному. Пастух говорил на том же диалекте, что и юноша, но медленно, поэтому я его понял. – Я уверен, он не знает, кто ты такой.
– Отец, я же говорю тебе, это новый ликтор Тракса. За ним посылали, а клавигеры говорят, что он давно в пути. Убей его! Или он перебьет всех, кто еще не погиб.
Меня поразило его упоминание о Траксе, который находился так далеко от этих мест. Я хотел было расспросить юношу и уверен, что мне удалось бы договориться с ним, но тут Доркас ударила старика по голове тыквенной бутылью. Удар был истинно женский – неточный и хилый. Бутыль треснула, а старик, скорее всего, почувствовал лишь слабую боль. Он бросился на Доркас со своим кривым обоюдоострым ножом, но я перехватил его руку, сломав ее. Потом каблуком сломал и нож. Манахен, его сын, попытался встать, но Коготь, вернувший его к жизни, не снабдил парня прежней силой: от толчка Доркас юноша рухнул на циновку.
– Теперь мы умрем с голоду, – выдавил из себя пастух. Его смуглое лицо перекосилось от усилий сдержать крик боли.
Я сказал ему:
– Ты заботился о сыне, а он позаботится о тебе. Скоро он совсем поправится. Что он сделал?
Ни тот, ни другой не ответили.
Я вправил смещенную кость и наложил шину. Потом мы с Доркас поели и устроились на ночлег на улице, предупредив отца с сыном, что если только дверь откроется или же кто-нибудь причинит вред Иоленте, то я убью обоих. Утром, пока они еще спали, я коснулся сломанной руки Когтем. Неподалеку от дома пасся привязанный конь, а верхом я без труда поймал еще одну лошадь для Доркас и Иоленты. Подводя скакунов к дому, я обнаружил, что за ночь его сложенные из сухого дерна стены зазеленели.
Глава 30
Снова торговец
Несмотря на рассказы пастуха, я надеялся набрести на какое-нибудь селение вроде Сальтуса, где можно было бы найти чистую воду и за несколько аэсов купить пищу и место для отдыха. То, что мы нашли взамен, трудно было назвать даже останками города. Между крепких камней, которые когда-то были мостовыми, проросла трава, так что на расстоянии они ничем не выделялись из окружающей пампы. В траве, как стволы деревьев в опустошенном яростной бурей лесу, лежали колонны. Другие все еще стояли – потрескавшиеся и ослепительно белые. Ящерицы с яркими глазами и зазубренными гребнями грелись на солнце, застыв в полной неподвижности. От домов остались только небольшие возвышения, где на нанесенной ветром почве трава разрослась еще гуще.
Я не видел причины менять направление, поэтому мы так и продолжали ехать на северо-запад, подгоняя уставших лошадей. Здесь я в первый раз увидел впереди горы. В рамке полуразрушенной арки они казались всего лишь тонкой голубоватой полоской на горизонте, но я ощутил их присутствие, как в нашем подземелье постоянно ощущалось присутствие безумных клиентов, заключенных на нижнем ярусе, хотя они не только никогда не поднимались ни на одну ступень вверх, но даже ни разу не переступали порога своих камер. Где-то в тех горах лежало озеро Диутурна. Там же был и Траке. И Пелерины, насколько мне было известно, странствовали меж их ущелий и пиков, помогая бесчисленным жертвам нескончаемой войны с асцианами. Война тоже шла в тех горах. Сотни тысяч погибали, чтобы удержать какой-нибудь один перевал.
Но сейчас мы вошли в город, где не раздавалось ни единого звука, кроме карканья ворон. Хотя в доме пастуха мы запаслись кожаными бурдюками с водой, она была почти на исходе. Иоленте становилось все хуже, и мы решили, что, если к вечеру не найдем воду, она, скорее всего, умрет. Когда Урс уже начал накатываться на диск солнца, нам попался разбитый жертвенный стол. В углублении, куда должна была стекать кровь, сохранилось немного дождевой воды. Она протухла и дурно пахла, но в отчаянии мы дали Иоленте несколько глотков, и ее тут же стошнило. Вращение Урса явило убывающую луну, подарившую нам свой зеленоватый свет вместо утраченного дневного.
Набрести здесь на обычный походный костер казалось равносильным настоящему чуду. Но нам встретилось нечто более странное, хоть и не столь желанное. Доркас показала рукой налево. Я взглянул туда и в следующее мгновение увидел, как мне показалось, метеор.
– Это падающая звезда, – объяснил я. – А ты видела другую? Иногда они проливаются дождем.
– Нет, там было здание. Разве ты не заметил? Найди темное пятно на фоне неба. Это здание с плоской крышей, а наверху кто-то чиркает железом о кремень.
Я хотел было сказать, что у нее слишком разыгралось воображение, но неожиданно там, куда упала искра, зарделась крошечная, с булавочную головку, тусклая красная точка. Еще два моих вздоха – и появился тонкий язычок пламени.
До здания было довольно близко, но мы так медленно пробирались в темноте между камнями, что, когда подъехали, огонь уже достаточно разгорелся, чтобы осветить три фигуры, сидящие возле него на корточках.
Я крикнул:
– Нам нужна помощь! Эта женщина умирает. Все три фигуры подняли головы. Потом прозвучал старушечий скрипучий голос:
– Кто говорит? Я слышу мужской голос, а мужчины не вижу. Кто вы такие?
– Я здесь, – отозвался я, распахивая плащ и откидывая капюшон. – Слева от вас. Просто я одет в черное.
– Так-так, в черное. Кто умирает? Не маленькая со светлыми волосами… Крупная, с золотисто-рыжими. У нас только вино и огонь. Других лекарств нет. Обойдите с той стороны – там лестница.
Я сделал, как она велела. Каменная стена закрыла низкую луну, оставив нас в полной темноте, но я наткнулся на грубые ступени, должно быть, сложенные из обломков других зданий. Я привязал коней и понес Ио-ленту наверх. Доркас шла впереди, нащупывая дорогу и предупреждая меня в опасных местах.
Крыша оказалась не плоской. Наклон был достаточно сильным, так что на каждом шагу я боялся свалиться. Судя по всему, эту неровную поверхность покрывала черепица – одна вдруг отскочила, и я слышал, как она гремела и скрежетала о другие, покуда не упала на землю и не разбилась.
Когда я ходил в учениках и был еще слишком мал, чтобы выполнять какие-либо поручения, кроме самых элементарных, мне однажды велели передать письмо в башню ведьм. Она стояла недалеко от нашей – на другой стороне Старого Двора. (Только потом я выяснил, что существовали веские причины посылать туда – а наша пространственная близость с ведьмами требовала обмена посланиями – только мальчиков, которым было еще далеко до возмужания.) Теперь, когда я знаю, какой ужас внушала наша башня не только всему кварталу, но и остальным обитателям Цитадели, мой страх перед ведьмами кажется неуместным и глупым. Но для маленького, некрасивого мальчика этот страх был вполне оправданным. Старшие ученики рассказывали жуткие истории, и я видел, что самые храбрые из нас боятся ведьм не меньше других. В этой самой причудливой из множества башен Цитадели всю ночь горели странные огни. Визги, которые мы слышали в дортуаре, доносились не из подземного помещения для допросов, как у нас, а с верхних ярусов, и мы знали, что это вопят сами ведьмы, а не их клиенты, ибо в том смысле, в каком у нас бытовало это слово, у ведьм клиентов не было. И эти звуки не были похожи ни на вой помешанных, ни на крики боли, к которым мы привыкли.
Меня заставили вымыть руки, чтобы не запачкать конверта. Пока я вилял между замерзающими лужами двора, я все время думал, какие у меня распухшие, красные руки, представляя себе встречу с высокопоставленной ведьмой и собственное унижение. Конечно, она не откажет себе в удовольствии наказать меня за такие руки каким-нибудь особенно отталкивающим способом, да еще сообщит о своем неудовольствии и презрении ко мне мастеру Мальрубиусу.
Наверное, я действительно тогда был еще очень мал: мне пришлось несколько раз подпрыгнуть, чтобы дотянуться до дверного молотка. Я до сих пор слышу, как шлепают мои тонкие подошвы об изъеденную временем каменную ступеньку.
– Да? – Лицо, выглянувшее из-за двери, отстояло от земли ненамного выше, чем мое. Это лицо – единственное в своем роде из всех сотен тысяч виденных мною лиц – с первого взгляда поражало красотой и говорило о смертельном недуге. Ведьма, отворившая дверь, показалась мне немолодой. На самом деле ей было лет двадцать или даже меньше. Но ростом она не вышла и ковыляла согнувшись, как старуха. Лицо ее – такое прекрасное и совершенно бескровное – больше всего напоминало маску, вырезанную великим мастером из слоновой кости.
Я молча протянул письмо.
– Идем со мной, – проговорила она. Это были те самые слова, которых я боялся, и теперь, произнесенные вслух, они звучали неотвратимо, как смена времен года.
Я вошел в башню, совсем не похожую на нашу. Наша подавляла своей незыблемостью. Строители так хорошо подогнали одну к другой толстые металлические пластины, что с течением времени они слились, образовав монолит, а на нижних ярусах всегда было тепло и сыро. В башне ведьм ничто не казалось прочным, и так оно и было на самом деле. Уже много позже мастер Палаэмон объяснил мне, что ее воздвигли гораздо раньше, чем остальные постройки Цитадели. В те времена в неживом материале еще пытались имитировать строение человеческого тела: металлический скелет должен был служить опорой для менее прочных материалов. По прошествии многих веков почти весь этот скелет съела ржавчина. С тех пор все последующие поколения накладывали там и сям бесчисленные железные заплаты и скрепки, так что теперь только на них и держалось все сооружение. Слишком большие комнаты разделялись стенками толщиной с портьеру, в башне не было ни одной ровной поверхности и ни одной прямой лестницы. Мне все время казалось, что перила и поручни того и гляди останутся у меня в руках. Стены, разрисованные меловыми красками, светились белизной, зеленью и пурпуром, но я заметил почти полное остутствие мебели, а внутри башни было холоднее, чем на улице.
Поднявшись на несколько этажей и напоследок вскарабкавшись по приставной лестнице, сколоченной из неструганых стволов какого-то пахучего дерева, я предстал перед лицом старухи, которая сидела в единственном на всю комнату кресле. Она смотрела сквозь стеклянную столешницу на то, что показалось мне искусственным ландшафтом, населенным крошечными безволосыми зверьками. Ей-то я и вручил письмо. Меня тут же увели, но один раз старуха все же подняла глаза, и ее лицо, как и лицо сопровождавшей меня молодой женщины, навеки врезалось в память.
Я рассказываю об этом только потому, что, когда я положил Иоленту на черепичную крышу у огня, мне почудилось, будто женщина, склонившаяся над нею, – та самая старуха. Разумеется, я ошибался: та ведьма, которой я отдал письмо, должна была давно умереть, а молодая если и жила еще, то изменилась вместе со мной до неузнаваемости. И все же обращенные ко мне лица оказались именно теми, которые я так хороша запомнил. Может быть, во всем мире существуют всего две ведьмы, и они рождаются снова и снова?
– Что с ней случилось? – спросила молодая. Мы с Доркас объяснили как смогли. Задолго до того, как мы закончили, старуха приподняла голову Иоленты и влила ей в рот вино из глиняной бутыли.
– Крепкий напиток ей бы повредил, – заметила она, – но здесь две трети чистой воды. Вы, как я вижу, не хотите, чтобы она умерла. Тогда вам повезло, что встретились с нами. Только вот не знаю, повезло ли ей.
Я поблагодарил старуху и спросил, куда подевался тот, третий, кого мы видели у костра.
Старуха вздохнула, на мгновение подняла на меня глаза и тут же снова сосредоточила все внимание на Ио-ленте.
– Нас только двое, – ответила мне молодая. – А вы видели троих?
– Вполне отчетливо. Ваша бабушка – если она приходится вам бабушкой – ответила мне. Вы же и кто-то еще подняли головы, а потом снова их опустили.
– Она кумеана.
Мне приходилось слышать это слово, но я никак не мог вспомнить, что оно означает, а неподвижное, как лик ореады на картине, лицо молодой женщины не предлагало разгадки.
– Провидица, – подсказала Доркас. – А ты?
– Я помогаю и прислуживаю ей. Меня зовут Меррин. Наверное, есть особый смысл в том, что вы, будучи втроем, увидели здесь троих, в то время как мы, двое, сначала заметили лишь двоих из вас. – Она посмотрела на кумеану, как бы ища подтверждения своим словам, а потом, словно получив его, опять обратилась к нам, хотя я не заметил, чтобы женщины обменялись взглядами.
– Но я совершенно уверен, что здесь был третий. Он показался мне намного крупнее, чем вы обе, – возразил я.
– Сегодня странный вечер, а те, кто носится верхом на ночных ветрах, часто принимают человеческий облик. Вопрос в том, почему подобные силы пожелали явиться именно тебе.
Ее черные глаза и безмятежное лицо производили такое убедительное впечатление, что я, наверное, поверил бы ей, если бы не Доркас, которая едва заметным движением головы дала мне понять, что третий мог легко спрятаться за гребнем крыши, на краю другого ската.
– Она может жить, – заговорила кумеана, не отрывая взгляда от лица Иоленты. – Но не хочет.
– Хорошо, что у вас оказалось гораздо больше вина, чем требуется двоим, – заметил я.
Старуха не приняла вызова и спокойно ответила:
– Да, хорошо. Хорошо для вас, а может, и для нее. Меррин разворошила угли веткой.
– Смерти нет.
Я рассмеялся. Пожалуй, слишком громко, но в тот миг я чувствовал невероятное облегчение. Ведь Иоленте больше не грозила смерть.
– Те, кто занимается моим ремеслом, думают иначе.
– Те, кто занимается твоим ремеслом, ошибаются. Иолента пробормотала:
– Доктор…
– Врач тебе не нужен, – сказала Меррин. – Она знает больше врача.
Кумеана буркнула под нос:
– Она зовет любовника.
– Значит, это не тот, кто в черном, Мать моя? Я сразу подумала, что он для нее простоват.
– Он всего-навсего палач. Тот, к кому она стремится, гораздо страшнее.
Меррин удовлетворенно кивнула сама себе, потом обратилась к нам:
– Вам, конечно, будет тяжело сейчас же отправиться в путь, но мы просим вас поступить именно так. По другую сторону развалин вы найдете сотню гораздо более удобных мест для ночлега, а здесь оставаться опасно.
– Ты говоришь о смертельной опасности? – улыбнулся я. – Но ты же только что сказала, что смерти нет. Если я поверил тебе, то чего же мне опасаться? А если не поверил, то почему должен верить теперь? – С этими словами я встал, собравшись уходить.
Кумеана посмотрела мне в лицо.
– Она права, – раздалось ее хриплое карканье. – Она права, хотя ничего не знает, а просто повторяет заученные слова, как скворец в клетке. Смерть – это ничто. Именно по этой причине ее и следует бояться. Что может быть страшнее, чем ничто?
Я снова рассмеялся.
– Мне не под силу вести спор с мудрецами. Вы сделали все, что смогли, чтобы нам помочь. А мы выполним ваше желание и уйдем.
Кумеана не препятствовала, когда я взял на руки Ио-ленту, но при этом сказала:
– Я этого не хотела. Меррин все еще думает, что властна распоряжаться вселенной, как будто это не более чем дощечка, из которой можно выпилить любую форму по своему усмотрению. Маги-ясновидцы поместили мое имя в краткий перечень им подобных, но я не удостоилась бы этой чести, если бы не знала, что люди – даже такие, как мы, – всего лишь мелкая рыбешка, которая должна жить в согласии с невидимыми течениями, если не хочет погибнуть без пищи. А теперь заверни это несчастное создание в свой плащ и положи к огню. Когда тень Урса минует это место, я осмотрю ее еще раз.
Я так и остался стоять с Иолентой на руках, не зная, что, предпринять – уходить или не торопиться. Кумеана казалась довольно доброжелательной, но ее метафора воскресила неприятное воспоминание об ундине. И чем больше я смотрел на ее лицо, тем меньше оно походило на лицо старой женщины. Это слишком явственно напомнило мне чудовищные физиономии какогенов под масками, сброшенными, когда на них ринулся Балдандерс.
– Ты услышала меня, Мать, – сказала Меррин. – позвать его?
– Он все слышал и придет сам. Она оказалась права. Я уже уловил шарканье башмаков по черепице за коньком крыши.
– Ты забеспокоился? Так не лучше ли положить эту бедную женщину, как я тебе велела, и взяться за меч, чтобы защитить возлюбленную? Но он тебе не понадобится.
Под конец ее фразы я уже ясно различал на фоне неба высокую шляпу, крупную голову и широкие плечи. Я положил Иоленту поближе к Доркас и вынул «Терминус Эст».
– В этом нет нужды, – послышался низкий глубокий голос. – Нет нужды, юноша. Мне следовало бы выйти чуть пораньше, чтобы мы могли возобновить знакомство, но я не знал, угодно ли это шатлене. Мой хозяин – и он – шлет тебе приветствия.
Это был Хильдегрин.
Я не видел причины менять направление, поэтому мы так и продолжали ехать на северо-запад, подгоняя уставших лошадей. Здесь я в первый раз увидел впереди горы. В рамке полуразрушенной арки они казались всего лишь тонкой голубоватой полоской на горизонте, но я ощутил их присутствие, как в нашем подземелье постоянно ощущалось присутствие безумных клиентов, заключенных на нижнем ярусе, хотя они не только никогда не поднимались ни на одну ступень вверх, но даже ни разу не переступали порога своих камер. Где-то в тех горах лежало озеро Диутурна. Там же был и Траке. И Пелерины, насколько мне было известно, странствовали меж их ущелий и пиков, помогая бесчисленным жертвам нескончаемой войны с асцианами. Война тоже шла в тех горах. Сотни тысяч погибали, чтобы удержать какой-нибудь один перевал.
Но сейчас мы вошли в город, где не раздавалось ни единого звука, кроме карканья ворон. Хотя в доме пастуха мы запаслись кожаными бурдюками с водой, она была почти на исходе. Иоленте становилось все хуже, и мы решили, что, если к вечеру не найдем воду, она, скорее всего, умрет. Когда Урс уже начал накатываться на диск солнца, нам попался разбитый жертвенный стол. В углублении, куда должна была стекать кровь, сохранилось немного дождевой воды. Она протухла и дурно пахла, но в отчаянии мы дали Иоленте несколько глотков, и ее тут же стошнило. Вращение Урса явило убывающую луну, подарившую нам свой зеленоватый свет вместо утраченного дневного.
Набрести здесь на обычный походный костер казалось равносильным настоящему чуду. Но нам встретилось нечто более странное, хоть и не столь желанное. Доркас показала рукой налево. Я взглянул туда и в следующее мгновение увидел, как мне показалось, метеор.
– Это падающая звезда, – объяснил я. – А ты видела другую? Иногда они проливаются дождем.
– Нет, там было здание. Разве ты не заметил? Найди темное пятно на фоне неба. Это здание с плоской крышей, а наверху кто-то чиркает железом о кремень.
Я хотел было сказать, что у нее слишком разыгралось воображение, но неожиданно там, куда упала искра, зарделась крошечная, с булавочную головку, тусклая красная точка. Еще два моих вздоха – и появился тонкий язычок пламени.
До здания было довольно близко, но мы так медленно пробирались в темноте между камнями, что, когда подъехали, огонь уже достаточно разгорелся, чтобы осветить три фигуры, сидящие возле него на корточках.
Я крикнул:
– Нам нужна помощь! Эта женщина умирает. Все три фигуры подняли головы. Потом прозвучал старушечий скрипучий голос:
– Кто говорит? Я слышу мужской голос, а мужчины не вижу. Кто вы такие?
– Я здесь, – отозвался я, распахивая плащ и откидывая капюшон. – Слева от вас. Просто я одет в черное.
– Так-так, в черное. Кто умирает? Не маленькая со светлыми волосами… Крупная, с золотисто-рыжими. У нас только вино и огонь. Других лекарств нет. Обойдите с той стороны – там лестница.
Я сделал, как она велела. Каменная стена закрыла низкую луну, оставив нас в полной темноте, но я наткнулся на грубые ступени, должно быть, сложенные из обломков других зданий. Я привязал коней и понес Ио-ленту наверх. Доркас шла впереди, нащупывая дорогу и предупреждая меня в опасных местах.
Крыша оказалась не плоской. Наклон был достаточно сильным, так что на каждом шагу я боялся свалиться. Судя по всему, эту неровную поверхность покрывала черепица – одна вдруг отскочила, и я слышал, как она гремела и скрежетала о другие, покуда не упала на землю и не разбилась.
Когда я ходил в учениках и был еще слишком мал, чтобы выполнять какие-либо поручения, кроме самых элементарных, мне однажды велели передать письмо в башню ведьм. Она стояла недалеко от нашей – на другой стороне Старого Двора. (Только потом я выяснил, что существовали веские причины посылать туда – а наша пространственная близость с ведьмами требовала обмена посланиями – только мальчиков, которым было еще далеко до возмужания.) Теперь, когда я знаю, какой ужас внушала наша башня не только всему кварталу, но и остальным обитателям Цитадели, мой страх перед ведьмами кажется неуместным и глупым. Но для маленького, некрасивого мальчика этот страх был вполне оправданным. Старшие ученики рассказывали жуткие истории, и я видел, что самые храбрые из нас боятся ведьм не меньше других. В этой самой причудливой из множества башен Цитадели всю ночь горели странные огни. Визги, которые мы слышали в дортуаре, доносились не из подземного помещения для допросов, как у нас, а с верхних ярусов, и мы знали, что это вопят сами ведьмы, а не их клиенты, ибо в том смысле, в каком у нас бытовало это слово, у ведьм клиентов не было. И эти звуки не были похожи ни на вой помешанных, ни на крики боли, к которым мы привыкли.
Меня заставили вымыть руки, чтобы не запачкать конверта. Пока я вилял между замерзающими лужами двора, я все время думал, какие у меня распухшие, красные руки, представляя себе встречу с высокопоставленной ведьмой и собственное унижение. Конечно, она не откажет себе в удовольствии наказать меня за такие руки каким-нибудь особенно отталкивающим способом, да еще сообщит о своем неудовольствии и презрении ко мне мастеру Мальрубиусу.
Наверное, я действительно тогда был еще очень мал: мне пришлось несколько раз подпрыгнуть, чтобы дотянуться до дверного молотка. Я до сих пор слышу, как шлепают мои тонкие подошвы об изъеденную временем каменную ступеньку.
– Да? – Лицо, выглянувшее из-за двери, отстояло от земли ненамного выше, чем мое. Это лицо – единственное в своем роде из всех сотен тысяч виденных мною лиц – с первого взгляда поражало красотой и говорило о смертельном недуге. Ведьма, отворившая дверь, показалась мне немолодой. На самом деле ей было лет двадцать или даже меньше. Но ростом она не вышла и ковыляла согнувшись, как старуха. Лицо ее – такое прекрасное и совершенно бескровное – больше всего напоминало маску, вырезанную великим мастером из слоновой кости.
Я молча протянул письмо.
– Идем со мной, – проговорила она. Это были те самые слова, которых я боялся, и теперь, произнесенные вслух, они звучали неотвратимо, как смена времен года.
Я вошел в башню, совсем не похожую на нашу. Наша подавляла своей незыблемостью. Строители так хорошо подогнали одну к другой толстые металлические пластины, что с течением времени они слились, образовав монолит, а на нижних ярусах всегда было тепло и сыро. В башне ведьм ничто не казалось прочным, и так оно и было на самом деле. Уже много позже мастер Палаэмон объяснил мне, что ее воздвигли гораздо раньше, чем остальные постройки Цитадели. В те времена в неживом материале еще пытались имитировать строение человеческого тела: металлический скелет должен был служить опорой для менее прочных материалов. По прошествии многих веков почти весь этот скелет съела ржавчина. С тех пор все последующие поколения накладывали там и сям бесчисленные железные заплаты и скрепки, так что теперь только на них и держалось все сооружение. Слишком большие комнаты разделялись стенками толщиной с портьеру, в башне не было ни одной ровной поверхности и ни одной прямой лестницы. Мне все время казалось, что перила и поручни того и гляди останутся у меня в руках. Стены, разрисованные меловыми красками, светились белизной, зеленью и пурпуром, но я заметил почти полное остутствие мебели, а внутри башни было холоднее, чем на улице.
Поднявшись на несколько этажей и напоследок вскарабкавшись по приставной лестнице, сколоченной из неструганых стволов какого-то пахучего дерева, я предстал перед лицом старухи, которая сидела в единственном на всю комнату кресле. Она смотрела сквозь стеклянную столешницу на то, что показалось мне искусственным ландшафтом, населенным крошечными безволосыми зверьками. Ей-то я и вручил письмо. Меня тут же увели, но один раз старуха все же подняла глаза, и ее лицо, как и лицо сопровождавшей меня молодой женщины, навеки врезалось в память.
Я рассказываю об этом только потому, что, когда я положил Иоленту на черепичную крышу у огня, мне почудилось, будто женщина, склонившаяся над нею, – та самая старуха. Разумеется, я ошибался: та ведьма, которой я отдал письмо, должна была давно умереть, а молодая если и жила еще, то изменилась вместе со мной до неузнаваемости. И все же обращенные ко мне лица оказались именно теми, которые я так хороша запомнил. Может быть, во всем мире существуют всего две ведьмы, и они рождаются снова и снова?
– Что с ней случилось? – спросила молодая. Мы с Доркас объяснили как смогли. Задолго до того, как мы закончили, старуха приподняла голову Иоленты и влила ей в рот вино из глиняной бутыли.
– Крепкий напиток ей бы повредил, – заметила она, – но здесь две трети чистой воды. Вы, как я вижу, не хотите, чтобы она умерла. Тогда вам повезло, что встретились с нами. Только вот не знаю, повезло ли ей.
Я поблагодарил старуху и спросил, куда подевался тот, третий, кого мы видели у костра.
Старуха вздохнула, на мгновение подняла на меня глаза и тут же снова сосредоточила все внимание на Ио-ленте.
– Нас только двое, – ответила мне молодая. – А вы видели троих?
– Вполне отчетливо. Ваша бабушка – если она приходится вам бабушкой – ответила мне. Вы же и кто-то еще подняли головы, а потом снова их опустили.
– Она кумеана.
Мне приходилось слышать это слово, но я никак не мог вспомнить, что оно означает, а неподвижное, как лик ореады на картине, лицо молодой женщины не предлагало разгадки.
– Провидица, – подсказала Доркас. – А ты?
– Я помогаю и прислуживаю ей. Меня зовут Меррин. Наверное, есть особый смысл в том, что вы, будучи втроем, увидели здесь троих, в то время как мы, двое, сначала заметили лишь двоих из вас. – Она посмотрела на кумеану, как бы ища подтверждения своим словам, а потом, словно получив его, опять обратилась к нам, хотя я не заметил, чтобы женщины обменялись взглядами.
– Но я совершенно уверен, что здесь был третий. Он показался мне намного крупнее, чем вы обе, – возразил я.
– Сегодня странный вечер, а те, кто носится верхом на ночных ветрах, часто принимают человеческий облик. Вопрос в том, почему подобные силы пожелали явиться именно тебе.
Ее черные глаза и безмятежное лицо производили такое убедительное впечатление, что я, наверное, поверил бы ей, если бы не Доркас, которая едва заметным движением головы дала мне понять, что третий мог легко спрятаться за гребнем крыши, на краю другого ската.
– Она может жить, – заговорила кумеана, не отрывая взгляда от лица Иоленты. – Но не хочет.
– Хорошо, что у вас оказалось гораздо больше вина, чем требуется двоим, – заметил я.
Старуха не приняла вызова и спокойно ответила:
– Да, хорошо. Хорошо для вас, а может, и для нее. Меррин разворошила угли веткой.
– Смерти нет.
Я рассмеялся. Пожалуй, слишком громко, но в тот миг я чувствовал невероятное облегчение. Ведь Иоленте больше не грозила смерть.
– Те, кто занимается моим ремеслом, думают иначе.
– Те, кто занимается твоим ремеслом, ошибаются. Иолента пробормотала:
– Доктор…
– Врач тебе не нужен, – сказала Меррин. – Она знает больше врача.
Кумеана буркнула под нос:
– Она зовет любовника.
– Значит, это не тот, кто в черном, Мать моя? Я сразу подумала, что он для нее простоват.
– Он всего-навсего палач. Тот, к кому она стремится, гораздо страшнее.
Меррин удовлетворенно кивнула сама себе, потом обратилась к нам:
– Вам, конечно, будет тяжело сейчас же отправиться в путь, но мы просим вас поступить именно так. По другую сторону развалин вы найдете сотню гораздо более удобных мест для ночлега, а здесь оставаться опасно.
– Ты говоришь о смертельной опасности? – улыбнулся я. – Но ты же только что сказала, что смерти нет. Если я поверил тебе, то чего же мне опасаться? А если не поверил, то почему должен верить теперь? – С этими словами я встал, собравшись уходить.
Кумеана посмотрела мне в лицо.
– Она права, – раздалось ее хриплое карканье. – Она права, хотя ничего не знает, а просто повторяет заученные слова, как скворец в клетке. Смерть – это ничто. Именно по этой причине ее и следует бояться. Что может быть страшнее, чем ничто?
Я снова рассмеялся.
– Мне не под силу вести спор с мудрецами. Вы сделали все, что смогли, чтобы нам помочь. А мы выполним ваше желание и уйдем.
Кумеана не препятствовала, когда я взял на руки Ио-ленту, но при этом сказала:
– Я этого не хотела. Меррин все еще думает, что властна распоряжаться вселенной, как будто это не более чем дощечка, из которой можно выпилить любую форму по своему усмотрению. Маги-ясновидцы поместили мое имя в краткий перечень им подобных, но я не удостоилась бы этой чести, если бы не знала, что люди – даже такие, как мы, – всего лишь мелкая рыбешка, которая должна жить в согласии с невидимыми течениями, если не хочет погибнуть без пищи. А теперь заверни это несчастное создание в свой плащ и положи к огню. Когда тень Урса минует это место, я осмотрю ее еще раз.
Я так и остался стоять с Иолентой на руках, не зная, что, предпринять – уходить или не торопиться. Кумеана казалась довольно доброжелательной, но ее метафора воскресила неприятное воспоминание об ундине. И чем больше я смотрел на ее лицо, тем меньше оно походило на лицо старой женщины. Это слишком явственно напомнило мне чудовищные физиономии какогенов под масками, сброшенными, когда на них ринулся Балдандерс.
– Ты услышала меня, Мать, – сказала Меррин. – позвать его?
– Он все слышал и придет сам. Она оказалась права. Я уже уловил шарканье башмаков по черепице за коньком крыши.
– Ты забеспокоился? Так не лучше ли положить эту бедную женщину, как я тебе велела, и взяться за меч, чтобы защитить возлюбленную? Но он тебе не понадобится.
Под конец ее фразы я уже ясно различал на фоне неба высокую шляпу, крупную голову и широкие плечи. Я положил Иоленту поближе к Доркас и вынул «Терминус Эст».
– В этом нет нужды, – послышался низкий глубокий голос. – Нет нужды, юноша. Мне следовало бы выйти чуть пораньше, чтобы мы могли возобновить знакомство, но я не знал, угодно ли это шатлене. Мой хозяин – и он – шлет тебе приветствия.
Это был Хильдегрин.
Глава 31
Очищение
– Можешь передать своему хозяину, что я вручил его послание, – сказал я. Хильдегрин улыбнулся.
– А получил ли ты ответное послание, армигер? Помни – я из лесной обители.
– Нет, – ответил я, – не получил.
Доркас подняла голову.
– Я получила. Один человек в садах Обители Абсолюта сказал, что, если мне повстречается кто-нибудь, кто произнесет эти слова, я должна передать ему: «Когда листья раскроются, лес тронется на север».
Хильдегрин почесал пальцем нос.
– Весь лес? Так он сказал?
– Он сказал именно то, что я произнесла, и ничего больше.
– Доркас, – вмешался я, – почему я ничего об этом не знаю?
– У нас ведь почти не было возможности поговорить наедине с тех пор, как мы встретились у перекрестка. А кроме того, я поняла, что это опасное поручение. И мне не хотелось перекладывать эту опасность на твои плечи. Это был тот же самый человек, который заплатил доктору Талосу. Но доктору он ничего такого не говорил. Я знаю – слышала всю их беседу. Он только сказал, что он твой Друг.
– И велел тебе передать эти слова мне? Доркас упрямо покачала головой. Смешок, вырвавшийся из широкой глотки Хильдегрина, казалось, донесся из-под земли.
– Ну, теперь это уже на так важно, верно? Поручение выполнено, а что до меня, то я не стал бы возражать, если бы это случилось чуть погодя. Но не страшно – здесь все друзья, кроме разве что той больной девушки, а она, сдается мне, все равно ничего не слышит, а если и слышит, так не понимает. Как, ты говоришь, ее зовут? Я оттуда не расслышал.
– Это потому, что я и не называл ее имени, – объяснил я. – Ее зовут Иолента. – Произнося «Иолента», я взглянул на ее лицо, освещенное ярким светом костра, и вдруг понял, что передо мной уже не Иолента: в этой изможденной женщине не осталось ничего от красавицы, которую полюбил Иона.
– И все это от одного укуса летучей мыши? Стало быть, в последнее время яду у них поприбавилось. Ведь меня самого пару раз кусали. – Перехватив мой взгляд, он добавил:
– Да, я видел ее раньше, молодой сьер, так же как и тебя, и крошку Доркас. Уж не думаешь ли ты, что я мог допустить, чтобы вы с той девушкой ушли из Ботанических Садов без сопровождения. Да еще когда ты твердил, что идешь на север, и затеял биться с офицером Серпентрионов. Я видел тебя в бою, я смотрел, как ты помогал одному парню расстаться с головой. Между прочим, это я, способствовал его поимке – думал, что он и вправду из Обители Абсолюта. И я той ночью стоял в толпе у помоста, только в самом заднем ряду. Я упустил тебя только на следующий день после заварухи у ворот. Так что я видел тебя, и видел ее, хотя от нее мало что осталось, кроме волос, да и волосы уже не те. Меррин обратилась к кумеане:
– Мать, рассказать им? Старуха кивнула.
– Если можешь, дитя мое.
– Все ее тело было пропитано особыми средствами, которые наделяли ее красотой. Теперь эта красота исчезает, потому что женщина потеряла много крови и испытала большие нагрузки. К утру от нее останутся лишь следы.
– А получил ли ты ответное послание, армигер? Помни – я из лесной обители.
– Нет, – ответил я, – не получил.
Доркас подняла голову.
– Я получила. Один человек в садах Обители Абсолюта сказал, что, если мне повстречается кто-нибудь, кто произнесет эти слова, я должна передать ему: «Когда листья раскроются, лес тронется на север».
Хильдегрин почесал пальцем нос.
– Весь лес? Так он сказал?
– Он сказал именно то, что я произнесла, и ничего больше.
– Доркас, – вмешался я, – почему я ничего об этом не знаю?
– У нас ведь почти не было возможности поговорить наедине с тех пор, как мы встретились у перекрестка. А кроме того, я поняла, что это опасное поручение. И мне не хотелось перекладывать эту опасность на твои плечи. Это был тот же самый человек, который заплатил доктору Талосу. Но доктору он ничего такого не говорил. Я знаю – слышала всю их беседу. Он только сказал, что он твой Друг.
– И велел тебе передать эти слова мне? Доркас упрямо покачала головой. Смешок, вырвавшийся из широкой глотки Хильдегрина, казалось, донесся из-под земли.
– Ну, теперь это уже на так важно, верно? Поручение выполнено, а что до меня, то я не стал бы возражать, если бы это случилось чуть погодя. Но не страшно – здесь все друзья, кроме разве что той больной девушки, а она, сдается мне, все равно ничего не слышит, а если и слышит, так не понимает. Как, ты говоришь, ее зовут? Я оттуда не расслышал.
– Это потому, что я и не называл ее имени, – объяснил я. – Ее зовут Иолента. – Произнося «Иолента», я взглянул на ее лицо, освещенное ярким светом костра, и вдруг понял, что передо мной уже не Иолента: в этой изможденной женщине не осталось ничего от красавицы, которую полюбил Иона.
– И все это от одного укуса летучей мыши? Стало быть, в последнее время яду у них поприбавилось. Ведь меня самого пару раз кусали. – Перехватив мой взгляд, он добавил:
– Да, я видел ее раньше, молодой сьер, так же как и тебя, и крошку Доркас. Уж не думаешь ли ты, что я мог допустить, чтобы вы с той девушкой ушли из Ботанических Садов без сопровождения. Да еще когда ты твердил, что идешь на север, и затеял биться с офицером Серпентрионов. Я видел тебя в бою, я смотрел, как ты помогал одному парню расстаться с головой. Между прочим, это я, способствовал его поимке – думал, что он и вправду из Обители Абсолюта. И я той ночью стоял в толпе у помоста, только в самом заднем ряду. Я упустил тебя только на следующий день после заварухи у ворот. Так что я видел тебя, и видел ее, хотя от нее мало что осталось, кроме волос, да и волосы уже не те. Меррин обратилась к кумеане:
– Мать, рассказать им? Старуха кивнула.
– Если можешь, дитя мое.
– Все ее тело было пропитано особыми средствами, которые наделяли ее красотой. Теперь эта красота исчезает, потому что женщина потеряла много крови и испытала большие нагрузки. К утру от нее останутся лишь следы.