Страница:
Самый желанный взгляд для обывателя — через замочную скважину. Распутин сполна и даже больше удовлетворял ненасытное желание такого рода. Столица жужжала слухами, они растекались по стране. Находились очевидцы, которые рассказывали примерно такие истории. Некая дочь сенатора «мне рассказывала про Распутина, что он совершенно особенный человек, что он дает ей такие ощущения…
— Что же она была с ним, как это сказать, в распутинских отношениях?
— Ну да, конечно. И вот она говорила, что все наши мужчины ничего не стоят.
— А она, что же, всех «наших мужчин» испытала?
— О, почти что. И она говорила, что Распутин — это нечто несравнимое».
Подобных историй о Распутине можно привести великое множество. Грязь в которой, как утверждали, он купался, пачкала двор. Как-то после очередного кутежа в «Яре» Распутина царь рассвирепел, «старца» даже изгнали. Николай II не желал слушать его оправданий, что он не святой, а грешный. Царь не мог не знать, что Распутин, твердивший на каждом шагу, что у него дырявые руки, на деле был изрядным плутом. Он сумел собрать около 300 тыс. рублей. О чем громко шептались по углам, но Распутин-то оставил семью нищей.
Когда еще до войны о пагубном влиянии Распутина на царя открыто заговорили в стране, особенно зло с думской трибуны, монархисты всполошились. Они настойчиво обращались к царю — с просьбой отстранить Рапутина. Иные из них шли дальше. Ялтинский градоначальник генерал Думбадзе направил в департамент полиции шифрованную телеграмму: «Разрешите мне избавиться от Распутина во время его переезда на катере из Севастополя в Ялту». Телеграмму доложили министру внутренних дел, никаких распоряжений сверху не последовало. Распутин был неуязвим, хотя против него стала роптать и православная церковь. Кличка «святой черт» прочно прилипла к нему. Тогда в чем дело?
Бывший секретарь петербургского митрополита Питирима, доброго союзника и завистника Распутина. И.З. Осипенко рассказывал, что как бы ни ненавидели Распутина в душе эти люди, в свое время они пресмыкались перед ним. Осипенко знал очень много, он был в центре интриг распутинского кружка. Распутин именовал его «своим Ванькой». В материалах Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства его имя мелькало десятки раз. А.Н. Хвостов, делая большие глаза, внушал: «Не Питирим создал Осипенко, а Осипенко создал Питирима! Осипенко видел в Питириме фигуру очень ограниченную…» Через Осипенко совершались самые тайные дела.
«У меня сейчас такое сложилось впечатление, – говорил Осипенко, — врали все они до смерти, заврались и после смерти или вернее: врали,будучи у власти, врали и сойдя случайно с нее, а себя все выгораживали, унося в могилу ложь… Пишут ли они о себе, как они заискивали у Распутина и целовали руку святого черта? Думаю, что этого не написали и никому не сказали, а это несомненно было».
Вот и разгадка – дело было не в Распутине, а в распутинщине — нравах царского двора, прогнивших порядках высшего звена управления Российской империи. Питирим, ненавидевший Распутина, по словам Осипенко, отзывался о нем: «Богу молись, а черта не трогай, хоть нечистая, а все же сила». На этой удобной платформе иеромонахи православной церкви до поры до времени мирились с Распутиным, сектантом-«хлыстом».
Что касается личности Распутина, то Осипенко настаивал: «Сколько приходилось видеть Распутина в присутствии Вырубо-
вой он казался тихим, но без нее я видел чуть ли не всегда с кулаками, нервно подергивающимся и кричащим, пожалуй, побуйнее, чем в пьесе заговор… (Пьеса А.Н. Толстого «Заговор императрицы» — Н.Я.). Тогда было жутко даже подумать навлечь гнев Распутина».
Осипенко, естественно, не пожалел черной краски на Распутина, но и сам не был примером добродетели. В книге «Русский Рокамболь» (М., 1925 г.) коротко сказано: «При помощи Мануйлова и по уполномочию Питирима Осипенко для связи стал своим человеком у Распутина, а через Осипенко и по уполномочию Распутина Мануйлов сделался столь же своим в митрополичьих покоях, а помимо всего, Мануйлов оказался связанным с Осипенко и общностью основных природных вкусов и настроений: секретарь в митрополичьей опочивальне был, кажется, тем же, чем был Мануйлов в альковах Мосолова и кн. Мещерского». Добавим — двое последних были еще ярыми монархистами, опорой престола.
Председатель «Союза русского народа» доктор А .И. Дубровин (по основному роду занятий, как писал Витте, «сволочь» и «мазурик») утверждал, что черносотенцы смотрели на Распутина., «как на мерзавца, негодяя и сторонились от него». Суть рассуждений Дубровина состояла в том, что Распутин позорил монархию. Он описал пресловутую «уху» у Распутина. Собрались за. столом, говорили «на общие темы, не касались ничего и никого, а он разные поучительные фразы изрекал. Обед так был. Подают уху, он наливает тарелку, берет с блюдца кусок рыбы, кладет и подает… И все от него получали, и все смотрели на него, как через его грязные руки приходила к ним благодать, и старались все, что на тарелку положено,съесть. Вижу, что тут происходит какое-то священное действие. Он после обеда ушел в комнату рядом… Ушел с Вырубовой. Выходит оттуда грузная, вся красная… быстро прощается, во дворец ехать нужно: «Извините, государыня ждет»… Какие он там проделывал штуки, например с Тютчевой, которая должна была следить за его опрятностью, фрейлина государыни. Как-то раз вбегает к государыне в слезах и говорит: «Прошу меня уволить от должности фрейлины и этого назначения, которое я несу. Он позволил себе черт знает что, он меня оскорбил так, что я не могу ему простить», он пытался ею воспользоваться, и будто бы государыня ответила так: «Помилуйте, вы должны были радоваться этому обстоятельству, через него на вас снизойдет дух святой, должны были снести».
Тут Дубровин блестяще оправдал характеристику Витте. Тютчева принадлежала к тем, кто взялся «спасать Россию», распространяя сплетни о дворе. «Я была огорошена рассказами моих родственников, князей Голицыных,— вздыхала Вырубова,— о царской семье, вроде того, что Распутин бывает чуть ли не ежедневно во дворце, купает великих княжен и т. д.», говоря, что слышала это от самой Тютчевой. Особую пикантность тютчевским сведениям придавало то, что. в описываемое время четыре дочери царской семьи были подростками, а «достоверность» их в обществе гарантировало должность фрейлины — Тютчева была взята к великим княжнам. Легко представить, как отнеслись бы в обычной семье к такой приятельнице, а августейший Николай II стыдил и корил фрейлину, та отпиралась. После многих увещеваний ее наконец удалили от двора. Фрейлина представлялась отныне «жертвой Распутина». Николай II, продолжал Дубровин, «бесхарактерный, безвольный. Но почему я против него не восставал, у нас были разговоры. Ко мне являлись люди, которые мне задавали вопрос: ты видишь, понимаешь, у нас большой недостаток в том, что у нас царь слабоват. Ты по принципам монархист. Да. Но ведь непременно для того, чтобы этот принцип существовал и действовал не нужно быть непременно верным Николаю II и т.д. Как бы ты посмотрел, если бы случился переворот и вместо Николая II стал кто-нибудь другой, и мог бы ты принять участие и пр. На это я отвечал: есть текст священного писания — «не касайся к помазаннику моему, он помазанник божий», и если мы терпим все то, что нам приходится от него терпеть, от его недостатков, отрицательных качеств, ты должен смотреть на это с религиозной точки зрения, как на наказание, как на явление временное, оно должно пройти, и не наше дело соваться туда.
Отсюда логический вывод по крайней мере, для «Союза русского народа», неприкосновенна монархия и все связанное с ней, т. е. Распутин. Нравственный ущерб, который он наносил самодержавию, нужно терпеть, как терпеть Николая П. Место, занимаемое Распутиным в высшей иерархии царской России, было строго очерчено – нести мистический вздор при дворе. Он, конечно, был вхож к императрице (отнюдь не часто!) и через него иногда можно было обстряпать те или иные делишки, получить тепленькое местечко, но представлять дело так, будто он верховодил в России – преувеличение. Сам Распутин таинственными намеками раздувал свою значимость. Его собственные неумеренные, порой, высказанные в пьяном бреду амбициозные сентенции, буржуазия быстро использовала в своих целях.
Говорили, например, что безграмотной записки Распутина, начинавшейся стандартно: «Милай, помоги» достаточно для решения важнейших дел. Некий товарищ министра внутренних дел раскрыл Шульгину технику культа «старца» при дворе. Он говорил: «Правда вот в чем. Распутин прохвост и «каракули» пишет прохвостам. Есть всякая сволочь, которая его «каракули» принимает всерьез. Он тем и пишет. Он прекрасно знает, кому можно написать. Отчего он мне не пишет? От того, что он отлично знает, что я его последними словами изругаю. И с лестницы он у меня заиграет, если придет. Нет Распутина, есть распутство. Дрянь мы, вот и все. А на порядочных людей он никакого влияния не имеет. Мне же известно, будто он влияет на назначение министров. Вздор. Дело совсем не в этом. Дело в том, что наследник смертельно болен. Вечная боязнь заставляет императрицу бросаться к этому человеку. Она верит, что наследник только им и живет. А вокруг этого и разыгрывается весь этот кабак. Я вам говорю, Шульгин, сволочь мы».
28 июня 1914 года, т.е. в день убийства в Сараево Франца-Фердинанда, Распутин был на родине, в далеком сибирском селе Покровском. На улице к «старцу» подошла скромная нищенка с протянутой рукой. Распутин остановился, шаря в карманах. Нищенка внезапно высвободила из-под шали другую руку и ткнула ножом в живот «старца». Она вытащила нож и попыталась еще раз ударить. Распутин оттолкнул ее и, согнувшись, держа руки на животе, поплелся домой. Нищенку, некую Гусеву, схватили, избили. Потом говорили, что ее подослали, религиозную фанатичку, чтобы убить «святого черта». Распутин выжил, но отныне до конца своих дней так и не оправился. Физически был не тот.
Резко ухудшились, быть может на время , отношения с царем. В роковые дни, когда решалось, воевать России или нет, Распутин слал телеграммы Николаю П : «Не затевать войны». То было не озарение, а уже известное мнение «божьего человека». Еще в 1912 году Распутин чуть не на коленях умолял царя не ввязываться в балканскую войну, за что стояли великий князь Николай Николаевич и его окружение. Безграмотный Распутин неизменно повторял — война положит конец России и династии. Распутинские настояния в 1912 году стоили ему добрых отношений с Николаем Николаевичем, а телеграммы в июле 1914 года резко ухудшили отношения с царем. Николай II раздраженно порвал их.
В январе 1915 года поезд, в котором Вырубова ехала из Царского Села в Петроград, потерпел крушение. Сложный перелом обеих ног уложил ее на полгода в постель. Когда Вырубова, наконец, встала, она могла передвигаться по большей части на костылях. Распутин навещал ее, молился, ибо фрейлина оставалась главной опорой «старца» при дворе. Он не мог не видеть, что постепенно вокруг него стягивается кольцо недоброжелателей. На предложение Распутина приехать на фронт молиться во славу русского оружия Николай Николаевич телеграфом ответил приглашением прибыть для повешения. Слухи о том, что Россией де правит Распутин, разрастались как снежный ком.
С отъездом царя с осени 1915 года в Ставку в Могилев версия о всевластии Распутина пышно расцвела — он де постоянно находился при императрице и наследнике в столице. В 1977 году престарелая дочь Распутина Мария, обитавшая в Калифорнии, в соавторстве с бойкой американской журналисткой П. Бэрхам тиснула книжку «Распутин: Человек за мифом». В «верхах» русского общества в то время, припоминала она, «слухи о царице распространялись с такой же скоростью, с какой их успевали фабриковать. Царица — немецкая шпионка, у нее тайный радиопередатчик в Царском Селе, через который она передает кайзеру шифром русские военные планы, Распутин — платный шпион кайзера, царица и Анна Александровна, инвалид Аннушка,— обе любовницы Распутина. Они готовят победу немцев, а тем временем втроем устраивают оргии. Трудно представить более неправдоподобный заговор, «заговорщики» находились в жалком физическом состоянии. Распутин с трудом стоял и ходил, Анна Александровна мучилась от боли и передвигалась на костылях, а царица по большей части была прикована к инвалидному креслу на колесиках, страдая от болезни сердца». Если так, тогда что было?
Живя в постоянном страхе за жизнь наследника, царица по прежнему верила в то, что Распутин ниспослан от бога. Александра Федоровна именовала Распутина «нашим Другом», некоторые назначения, возможно, состоялись не без его влияния. Антипатии и симпатии императрицы в известной степени совпадали с мнением Распутина. Наверное он умел «подстраиваться» под ее настроение. Коль скоро она мнила себя руководительницей дел государственных, оставив царю военную стратегию,складывалось впечатление, что над страной царит Распутин.
Снова преувеличение. Даже ничтожный царь в ответ на внушения царицы следовать указаниям «божьего человека» твердо отвечал (письма относятся к 1916 году): «Мнения нашего Друга о людях бывают иногда очень странными… поэтому нужно быть осторожным, особенно при назначении на высокие должности». И в другом письме: «Только прошу тебя, не вмешивай нашего Друга. Ответственность несу я и поэтому желаю быть свободным в своем выборе». Переписка августейшей четы, конечно, не предназначалась для посторонних глаз, а в стране усилиями буржуазии складывалось твердое убеждение, что царь — . марионетка в руках Распутина.
Был ли «Черный блок»?
— Что же она была с ним, как это сказать, в распутинских отношениях?
— Ну да, конечно. И вот она говорила, что все наши мужчины ничего не стоят.
— А она, что же, всех «наших мужчин» испытала?
— О, почти что. И она говорила, что Распутин — это нечто несравнимое».
Подобных историй о Распутине можно привести великое множество. Грязь в которой, как утверждали, он купался, пачкала двор. Как-то после очередного кутежа в «Яре» Распутина царь рассвирепел, «старца» даже изгнали. Николай II не желал слушать его оправданий, что он не святой, а грешный. Царь не мог не знать, что Распутин, твердивший на каждом шагу, что у него дырявые руки, на деле был изрядным плутом. Он сумел собрать около 300 тыс. рублей. О чем громко шептались по углам, но Распутин-то оставил семью нищей.
Когда еще до войны о пагубном влиянии Распутина на царя открыто заговорили в стране, особенно зло с думской трибуны, монархисты всполошились. Они настойчиво обращались к царю — с просьбой отстранить Рапутина. Иные из них шли дальше. Ялтинский градоначальник генерал Думбадзе направил в департамент полиции шифрованную телеграмму: «Разрешите мне избавиться от Распутина во время его переезда на катере из Севастополя в Ялту». Телеграмму доложили министру внутренних дел, никаких распоряжений сверху не последовало. Распутин был неуязвим, хотя против него стала роптать и православная церковь. Кличка «святой черт» прочно прилипла к нему. Тогда в чем дело?
Бывший секретарь петербургского митрополита Питирима, доброго союзника и завистника Распутина. И.З. Осипенко рассказывал, что как бы ни ненавидели Распутина в душе эти люди, в свое время они пресмыкались перед ним. Осипенко знал очень много, он был в центре интриг распутинского кружка. Распутин именовал его «своим Ванькой». В материалах Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства его имя мелькало десятки раз. А.Н. Хвостов, делая большие глаза, внушал: «Не Питирим создал Осипенко, а Осипенко создал Питирима! Осипенко видел в Питириме фигуру очень ограниченную…» Через Осипенко совершались самые тайные дела.
«У меня сейчас такое сложилось впечатление, – говорил Осипенко, — врали все они до смерти, заврались и после смерти или вернее: врали,будучи у власти, врали и сойдя случайно с нее, а себя все выгораживали, унося в могилу ложь… Пишут ли они о себе, как они заискивали у Распутина и целовали руку святого черта? Думаю, что этого не написали и никому не сказали, а это несомненно было».
Вот и разгадка – дело было не в Распутине, а в распутинщине — нравах царского двора, прогнивших порядках высшего звена управления Российской империи. Питирим, ненавидевший Распутина, по словам Осипенко, отзывался о нем: «Богу молись, а черта не трогай, хоть нечистая, а все же сила». На этой удобной платформе иеромонахи православной церкви до поры до времени мирились с Распутиным, сектантом-«хлыстом».
Что касается личности Распутина, то Осипенко настаивал: «Сколько приходилось видеть Распутина в присутствии Вырубо-
вой он казался тихим, но без нее я видел чуть ли не всегда с кулаками, нервно подергивающимся и кричащим, пожалуй, побуйнее, чем в пьесе заговор… (Пьеса А.Н. Толстого «Заговор императрицы» — Н.Я.). Тогда было жутко даже подумать навлечь гнев Распутина».
Осипенко, естественно, не пожалел черной краски на Распутина, но и сам не был примером добродетели. В книге «Русский Рокамболь» (М., 1925 г.) коротко сказано: «При помощи Мануйлова и по уполномочию Питирима Осипенко для связи стал своим человеком у Распутина, а через Осипенко и по уполномочию Распутина Мануйлов сделался столь же своим в митрополичьих покоях, а помимо всего, Мануйлов оказался связанным с Осипенко и общностью основных природных вкусов и настроений: секретарь в митрополичьей опочивальне был, кажется, тем же, чем был Мануйлов в альковах Мосолова и кн. Мещерского». Добавим — двое последних были еще ярыми монархистами, опорой престола.
Председатель «Союза русского народа» доктор А .И. Дубровин (по основному роду занятий, как писал Витте, «сволочь» и «мазурик») утверждал, что черносотенцы смотрели на Распутина., «как на мерзавца, негодяя и сторонились от него». Суть рассуждений Дубровина состояла в том, что Распутин позорил монархию. Он описал пресловутую «уху» у Распутина. Собрались за. столом, говорили «на общие темы, не касались ничего и никого, а он разные поучительные фразы изрекал. Обед так был. Подают уху, он наливает тарелку, берет с блюдца кусок рыбы, кладет и подает… И все от него получали, и все смотрели на него, как через его грязные руки приходила к ним благодать, и старались все, что на тарелку положено,съесть. Вижу, что тут происходит какое-то священное действие. Он после обеда ушел в комнату рядом… Ушел с Вырубовой. Выходит оттуда грузная, вся красная… быстро прощается, во дворец ехать нужно: «Извините, государыня ждет»… Какие он там проделывал штуки, например с Тютчевой, которая должна была следить за его опрятностью, фрейлина государыни. Как-то раз вбегает к государыне в слезах и говорит: «Прошу меня уволить от должности фрейлины и этого назначения, которое я несу. Он позволил себе черт знает что, он меня оскорбил так, что я не могу ему простить», он пытался ею воспользоваться, и будто бы государыня ответила так: «Помилуйте, вы должны были радоваться этому обстоятельству, через него на вас снизойдет дух святой, должны были снести».
Тут Дубровин блестяще оправдал характеристику Витте. Тютчева принадлежала к тем, кто взялся «спасать Россию», распространяя сплетни о дворе. «Я была огорошена рассказами моих родственников, князей Голицыных,— вздыхала Вырубова,— о царской семье, вроде того, что Распутин бывает чуть ли не ежедневно во дворце, купает великих княжен и т. д.», говоря, что слышала это от самой Тютчевой. Особую пикантность тютчевским сведениям придавало то, что. в описываемое время четыре дочери царской семьи были подростками, а «достоверность» их в обществе гарантировало должность фрейлины — Тютчева была взята к великим княжнам. Легко представить, как отнеслись бы в обычной семье к такой приятельнице, а августейший Николай II стыдил и корил фрейлину, та отпиралась. После многих увещеваний ее наконец удалили от двора. Фрейлина представлялась отныне «жертвой Распутина». Николай II, продолжал Дубровин, «бесхарактерный, безвольный. Но почему я против него не восставал, у нас были разговоры. Ко мне являлись люди, которые мне задавали вопрос: ты видишь, понимаешь, у нас большой недостаток в том, что у нас царь слабоват. Ты по принципам монархист. Да. Но ведь непременно для того, чтобы этот принцип существовал и действовал не нужно быть непременно верным Николаю II и т.д. Как бы ты посмотрел, если бы случился переворот и вместо Николая II стал кто-нибудь другой, и мог бы ты принять участие и пр. На это я отвечал: есть текст священного писания — «не касайся к помазаннику моему, он помазанник божий», и если мы терпим все то, что нам приходится от него терпеть, от его недостатков, отрицательных качеств, ты должен смотреть на это с религиозной точки зрения, как на наказание, как на явление временное, оно должно пройти, и не наше дело соваться туда.
Отсюда логический вывод по крайней мере, для «Союза русского народа», неприкосновенна монархия и все связанное с ней, т. е. Распутин. Нравственный ущерб, который он наносил самодержавию, нужно терпеть, как терпеть Николая П. Место, занимаемое Распутиным в высшей иерархии царской России, было строго очерчено – нести мистический вздор при дворе. Он, конечно, был вхож к императрице (отнюдь не часто!) и через него иногда можно было обстряпать те или иные делишки, получить тепленькое местечко, но представлять дело так, будто он верховодил в России – преувеличение. Сам Распутин таинственными намеками раздувал свою значимость. Его собственные неумеренные, порой, высказанные в пьяном бреду амбициозные сентенции, буржуазия быстро использовала в своих целях.
Говорили, например, что безграмотной записки Распутина, начинавшейся стандартно: «Милай, помоги» достаточно для решения важнейших дел. Некий товарищ министра внутренних дел раскрыл Шульгину технику культа «старца» при дворе. Он говорил: «Правда вот в чем. Распутин прохвост и «каракули» пишет прохвостам. Есть всякая сволочь, которая его «каракули» принимает всерьез. Он тем и пишет. Он прекрасно знает, кому можно написать. Отчего он мне не пишет? От того, что он отлично знает, что я его последними словами изругаю. И с лестницы он у меня заиграет, если придет. Нет Распутина, есть распутство. Дрянь мы, вот и все. А на порядочных людей он никакого влияния не имеет. Мне же известно, будто он влияет на назначение министров. Вздор. Дело совсем не в этом. Дело в том, что наследник смертельно болен. Вечная боязнь заставляет императрицу бросаться к этому человеку. Она верит, что наследник только им и живет. А вокруг этого и разыгрывается весь этот кабак. Я вам говорю, Шульгин, сволочь мы».
28 июня 1914 года, т.е. в день убийства в Сараево Франца-Фердинанда, Распутин был на родине, в далеком сибирском селе Покровском. На улице к «старцу» подошла скромная нищенка с протянутой рукой. Распутин остановился, шаря в карманах. Нищенка внезапно высвободила из-под шали другую руку и ткнула ножом в живот «старца». Она вытащила нож и попыталась еще раз ударить. Распутин оттолкнул ее и, согнувшись, держа руки на животе, поплелся домой. Нищенку, некую Гусеву, схватили, избили. Потом говорили, что ее подослали, религиозную фанатичку, чтобы убить «святого черта». Распутин выжил, но отныне до конца своих дней так и не оправился. Физически был не тот.
Резко ухудшились, быть может на время , отношения с царем. В роковые дни, когда решалось, воевать России или нет, Распутин слал телеграммы Николаю П : «Не затевать войны». То было не озарение, а уже известное мнение «божьего человека». Еще в 1912 году Распутин чуть не на коленях умолял царя не ввязываться в балканскую войну, за что стояли великий князь Николай Николаевич и его окружение. Безграмотный Распутин неизменно повторял — война положит конец России и династии. Распутинские настояния в 1912 году стоили ему добрых отношений с Николаем Николаевичем, а телеграммы в июле 1914 года резко ухудшили отношения с царем. Николай II раздраженно порвал их.
В январе 1915 года поезд, в котором Вырубова ехала из Царского Села в Петроград, потерпел крушение. Сложный перелом обеих ног уложил ее на полгода в постель. Когда Вырубова, наконец, встала, она могла передвигаться по большей части на костылях. Распутин навещал ее, молился, ибо фрейлина оставалась главной опорой «старца» при дворе. Он не мог не видеть, что постепенно вокруг него стягивается кольцо недоброжелателей. На предложение Распутина приехать на фронт молиться во славу русского оружия Николай Николаевич телеграфом ответил приглашением прибыть для повешения. Слухи о том, что Россией де правит Распутин, разрастались как снежный ком.
С отъездом царя с осени 1915 года в Ставку в Могилев версия о всевластии Распутина пышно расцвела — он де постоянно находился при императрице и наследнике в столице. В 1977 году престарелая дочь Распутина Мария, обитавшая в Калифорнии, в соавторстве с бойкой американской журналисткой П. Бэрхам тиснула книжку «Распутин: Человек за мифом». В «верхах» русского общества в то время, припоминала она, «слухи о царице распространялись с такой же скоростью, с какой их успевали фабриковать. Царица — немецкая шпионка, у нее тайный радиопередатчик в Царском Селе, через который она передает кайзеру шифром русские военные планы, Распутин — платный шпион кайзера, царица и Анна Александровна, инвалид Аннушка,— обе любовницы Распутина. Они готовят победу немцев, а тем временем втроем устраивают оргии. Трудно представить более неправдоподобный заговор, «заговорщики» находились в жалком физическом состоянии. Распутин с трудом стоял и ходил, Анна Александровна мучилась от боли и передвигалась на костылях, а царица по большей части была прикована к инвалидному креслу на колесиках, страдая от болезни сердца». Если так, тогда что было?
Живя в постоянном страхе за жизнь наследника, царица по прежнему верила в то, что Распутин ниспослан от бога. Александра Федоровна именовала Распутина «нашим Другом», некоторые назначения, возможно, состоялись не без его влияния. Антипатии и симпатии императрицы в известной степени совпадали с мнением Распутина. Наверное он умел «подстраиваться» под ее настроение. Коль скоро она мнила себя руководительницей дел государственных, оставив царю военную стратегию,складывалось впечатление, что над страной царит Распутин.
Снова преувеличение. Даже ничтожный царь в ответ на внушения царицы следовать указаниям «божьего человека» твердо отвечал (письма относятся к 1916 году): «Мнения нашего Друга о людях бывают иногда очень странными… поэтому нужно быть осторожным, особенно при назначении на высокие должности». И в другом письме: «Только прошу тебя, не вмешивай нашего Друга. Ответственность несу я и поэтому желаю быть свободным в своем выборе». Переписка августейшей четы, конечно, не предназначалась для посторонних глаз, а в стране усилиями буржуазии складывалось твердое убеждение, что царь — . марионетка в руках Распутина.
Был ли «Черный блок»?
С осени 1915 года, начав «новый курс», царь обрушился на министров, осмелившихся иметь свое мнение. Из восьми министров, подписавших августовское письмо, были уволены двое, вскоре та же судьба настигла остальных шесть. Вот и представляется случай определить размеры влияния Распутина Накануне заседания кабинета, когда началась министерская чехарда, а Совет Министров превратился в «кувырк-коллегию», императрица пишет Николаю II: «Не забудь подержать образок в твоей руке и несколько раз причесать волосы его гребенкой перед заседанием министров». Распутин телеграфирует царю: «Не опоздайте в испытаниях, прославит Господь своим явлением».
Столь уместными и эффективными мерами царь оборонялся против «общественности», донельзя разъяренной неудачей с правительством «доверия». В сентябре — октябре 1915 года буржуазия переставляет акценты в своей пропаганде. Если раньше утверждалось, что верховная власть не может вести войну без помощи «общественности», то теперь на первое место выдвигается обвинение — самодержавие и не помышляет о победе, а готовит постыдное предательство дела Антанты — сепаратный мир с врагом.
Накануне открытия земского съезда в Москве в сентябре 1915 года в доме Челнокова состоялось негласное сборище лидеров недавнего Прогрессивного блока, на котором присутствовали Львов, Гучков, Милюков, Шингарев, Коновалов и другие. На тайном толковище было сделано великое открытие — правительство де находится во власти «Черного блока»! Стоящие за ним «темные силы» спят и видят сепаратный мир с кайзером. За это Горемыкин и ряд членов кабинета. С великолепной последовательностью на совещании утверждалось, что отстранение великого. князя Николая Николаевича – доказательство дьявольских козней «Черного блока». Отсюда задача «общественности» — сохранять хладнокровие, избегать разногласий в своей среде, которые только помогут «Черному блоку» осуществить его сатанинские замыслы, на каждом шагу разоблачать намерения правительства. Отныне, вплоть до февральской революции, борьба против «Черного блока» и «темных сил» –знамя и боевой клич буржуазии.
Изо дня в день повторялись утверждения, что правые оказывают сильнейшее давление на царя – пойти на «позорный мир» с Германией. Назывались «факты» – записка правых со 150 подписями в пользу мировой с Берлином. Говорили об этом официально в Думе, но без единой фамилии. Муссировали слухи о тайных переговорах с Вильгельмом II.
Но уже к 1915 году в Германии четко и внятно прокричали на весь мир о целях войны. Пангерманский союз, объединивший многие шовинистические организации, выдвинул программу сверханнексий. Президиум союза постановил в числе «военных целей» Германии – захват Польши, Литвы, Белоруссии, Прибалтики и Украины для поселения немецких крестьян. Обязательным условием аннексии земель в России — «очищение их от людей», т.к. Германии нужны свободные территории. 20 июня 1915 года на съезде ученых, дипломатов и высших чиновников в Доме искусства в Берлине принимается «меморандум профессоров», подписанный 1 347 участниками сборища, в котором подводилась «научная» база под грабительскую программу.
Вслед за горлицким прорывом канцлер Бетман-Гольвег выступил 28 мая 1915 года в рейхстаге с декларацией правительства о внешней политике. «Опираясь на нашу чистую совесть, на наше правое дело и на наш победоносный меч,— говорил он – … мы должны оставаться твердыми до тех пор, пока мы не создадим все только мыслимые гарантии полной безопасности, чтобы никто из наших врагов – ни в отдельности, ни совместно – не осмелился опять начать вооруженный поход». Добрые немецкие историки тут же обосновали «право» Германии диктовать своим соседям. Всемирно известный профессор Берлинского университета Ф. Мейнеке в июле 1915 года звал «отбросить назад Россию и приобрести новые земли для заселения немецкими крестьянами» и т д. О каких переговорах с врагом, преследующим такие цели, могла быть речь? Тем не менее как из рога изобилия сыпались сплетни и пересуды, каждая выдумка похлеще предыдущей. Обвинения сосредоточивались в основном на «немке» – императрице. Слова думцев и инсинуации из земско-городской среды принимались на веру — разве не было Мясоедова? Дальше — больше. Жена Родзянко в письме Юсуповой со слов некоего офицера сообщает убийственные сведения: «На фронте говорят, что она (царица) поддерживает всех шпионов-немцев, которых, по ее приказанию начальники частей оставляют на свободе».
Генерал Селивачев (генерал!) пометил в дневнике сразу после февральской революции: «Вчера одна сестра милосердия сообщила что есть слух, будто из Царскосельского дворца от государыни шел кабель для разговора с Берлином». Не только пометил, но и прокомментировал: «Страшно подумать о том, что это может быть правдой – ведь какими жертвами платит народ за подобное предательство!» Конечно, никогда не обходились без поминания Распутина. «Вечернее Время» таинственно сообщала, что «старец», окруженный немецкими шпионами, проповедует сепаратный мир.
Доказательства? Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства, работавшая по горячим следам после крушения царского режима, домогалась их, дабы документально подтвердить недавние обвинения, исходившие от лиц, оказавшихся в 1917 году у власти. Вышел порядочный конфуз – существования «Черного блока», связанного с Германией, обнаружить не удалось. Блефом оказались и сведения о тайных переговорах с Германией. Документы внешнеполитического ведомства Германии, оказавшиеся доступными исследователям после второй мировой войны, не содержат каких-либо данных о серьезных связях царского режима с Германией в годы той войны. Берлин действительно пытался зондировать почву в направлении заключения мира с Россией, но, горестно комментировал Бетман-Гольвег в письме Фердинанду Баварскому в октябре 1916 года, все поползновения в этом направлении отозвались на берегах Невы «эхом насмешек».
Хотя в России были крайне правые элементы, сокрушавшиеся по поводу войны с Германией, как оплотом монархического принципа (существование их и воодушевляло Берлин на затеи в области тайной дипломатии), царизм всерьез не помышлял о сепаратном мире. Он не мог встать на этот путь, с достаточной проницательностью писал В.И. Ленин, «по соображению о том, что при теперешнем состоянии России ее правительством могли бы тогда оказаться Милюков с Гучковым или Милюков с Керенским» [7].
Лидеры российской буржуазии, поднявшие крик по поводу «Черного блока», конечно, не верили в его существование Они неплохо знали истинное положение вещей, хотя бы по личному опыту. И если уж говорить о том, кто был связан с Германией, то в первую голову представители торгово-промышленных кругов. Родзянко и Гучкова с достаточными основаниями обвиняли в покровительстве немецкой фирме «Проводник». За передачу сведений о русском военном флоте по обвинению в государственной измене было привлечено к ответственности правление страхового общества «Россия», в котором заседал тот же Гучков…
За дымовой завесой инсинуаций в адрес «темных сил» буржуазия собирала собственные силы, в ее представлении светлые. Работа шла по многим направлениям, но, высказывает мнение Мельгунов, «масонская ячейка и была связующим как бы звеном между отдельными группами «заговорщиков» – той закулисной дирижерской палочкой, которая пыталась управлять событиями».
Масоны высоких степеней Н.В. Некрасов, А.Ф. Керенский, В.А. Оболенский широко раскидывают вербовочные сети, заманивая в них людей влиятельных, независимо от партийной принадлежности. Сверхидея такого подбора очевидна — быть «наверху» при любой раскладке сил. Больше того, как заметил Керенский, «острые столкновения мнений иногда наблюдались между членами одной и той же партии по таким жизненным проблемам, как национальный вопрос, форма правления и аграрная реформа. Но мы никогда не позволяли этим разногласиям подрывать нашу солидарность».
Неслыханную энергию развивает Н.В. Некрасов, который шныряет повсюду, убеждая создать некую национальную организацию для напора на правительство. В дополнение к земским и городским союзам, настаивает он, нужно учредить союзы рабочих, промышленников, крестьян, кооперативов. «Надо всю Россию покрыть всероссийскими союзами»,– суммируют информаторы охранки сущность его горячих речей. Во главе организации должен встать, – говорил Некрасов, – «союз союзов».
Применительно к рабочему классу некрасовские планы оказались не больше, чем химерой, ибо авторитет революционеров неуклонно нарастал. Но в других направлениях Некрасов и работавшие с ним добивались некоторых сдвигов. Так по осени 1915 года усилиями С.Н.Прокоповича был учрежден Всероссийский кооперативный комитет. Были составлены внушительные планы его деятельности, пресеченные московским градоначальником в конце 1915 года, запретившим комитет. В потенции Прокопович и Ко , строившие комитет по эскизам Некрасова, видели в нем одно из средств осуществления сильной власти, разумеется, пос-
ле того, как ее бразды возьмет в руки буржуазия. Прокопович настаивал на огосударствлении кооперации во время империалистической войны, а после Октябрьской революции ополчился на самую идею этого. Оно и понятно, Некрасов и Прокопович стремились поставить кооперацию на службу буржуазии и не могли представить себе, чтобы она была одним из рычагов Советской власти.
Рука об руку с составлением далеко идущих планов шло выполнение неотложных задач, среди которых руководители буржуазии считали едва ли не самой важной установление контактов с командованием армии и обработку его в надлежащем духе. Инициатором этих начинаний в Ставке стал Гучков, который завязал самые тесные отношения с Алексеевым, занявшим в сентябре 1915 года пост начальника штаба Верховного Главнокомандующего. В Ставку зачастил и заместитель Гучкова по Центральному военно-промышленному комитету A.И. Коновалов. В Киеве глава местного ВПК М.И. Терещенко, другой заместитель Гучкова в том комитете, силился очаровать Брусилова, теперь главнокомандующего Юго-Западным фронтом.Оба — Коновалов и Терещенко — активные масоны.
Уговаривать Алексеева в том, что правительство никуда не годится, не приходилось. Он сам заявил И.П. Демидову, приехавшему в Ставку по делам земского союза: «Это не люди — это сумасшедшие куклы, которые решительно ничего не понимают… Никогда не думал, чтобы такая страна, как Россия, могла бы иметь такое правительство, как министерство Горемыкина. А придворные сферы?»— генерал безнадежно махнул рукой». Царица как-то за официальным обедом в Ставке в Могилёве затеяла с ним разговор, убеждая, что приезд в штаб Распутина «принесет счастье» армии. Алексеев коротко ответил — для него этот вопрос решенный, если «божий человек» появится в Ставке, он немедленно оставит свой пост. Деликатнейший генерал! В отличие от Николая Николаевича не пообещал вздернуть Распутина при появлении на фронте. Разгневанная царица ушла не попрощавшись.
Он не был принципиальным противником визитов в Ставку разных темных лиц, генерал Алексеев. Но только нужных ему. Военный корреспондент при ставке М.К. Лемке, очень неплохо информированный, записывает в дневнике в середине ноября 1915 года: «Очевидно, что-то зреет… Недаром есть такие приезжающие, о целях появления которых ничего не удается узнать, а часто даже и фамилию не установишь. Имею основание думать, что Алексеев долго не выдержит своей роли, что-то у него есть, связывающее с генералом Крымовым именно на почве политической, хотя и очень скрываемой деятельности». Несколько позднее Лемке добавляет: «Меня ужасно занимает вопрос о зреющем заговоре. Но узнать что-либо определенное не удается. По некоторым обмолвкам Пустовойтенко (генерал-квартирмейстер Ставки) видно, что между Гучковым, Коноваловым, Крымовым и Алексеевым зреет какая-то конспирация, какой-то заговор, которому не чужд еще кто-то. Если так, то при такой разношерстной компании, кроме беды, для России ждать решительно нечего».
Столь уместными и эффективными мерами царь оборонялся против «общественности», донельзя разъяренной неудачей с правительством «доверия». В сентябре — октябре 1915 года буржуазия переставляет акценты в своей пропаганде. Если раньше утверждалось, что верховная власть не может вести войну без помощи «общественности», то теперь на первое место выдвигается обвинение — самодержавие и не помышляет о победе, а готовит постыдное предательство дела Антанты — сепаратный мир с врагом.
Накануне открытия земского съезда в Москве в сентябре 1915 года в доме Челнокова состоялось негласное сборище лидеров недавнего Прогрессивного блока, на котором присутствовали Львов, Гучков, Милюков, Шингарев, Коновалов и другие. На тайном толковище было сделано великое открытие — правительство де находится во власти «Черного блока»! Стоящие за ним «темные силы» спят и видят сепаратный мир с кайзером. За это Горемыкин и ряд членов кабинета. С великолепной последовательностью на совещании утверждалось, что отстранение великого. князя Николая Николаевича – доказательство дьявольских козней «Черного блока». Отсюда задача «общественности» — сохранять хладнокровие, избегать разногласий в своей среде, которые только помогут «Черному блоку» осуществить его сатанинские замыслы, на каждом шагу разоблачать намерения правительства. Отныне, вплоть до февральской революции, борьба против «Черного блока» и «темных сил» –знамя и боевой клич буржуазии.
Изо дня в день повторялись утверждения, что правые оказывают сильнейшее давление на царя – пойти на «позорный мир» с Германией. Назывались «факты» – записка правых со 150 подписями в пользу мировой с Берлином. Говорили об этом официально в Думе, но без единой фамилии. Муссировали слухи о тайных переговорах с Вильгельмом II.
Но уже к 1915 году в Германии четко и внятно прокричали на весь мир о целях войны. Пангерманский союз, объединивший многие шовинистические организации, выдвинул программу сверханнексий. Президиум союза постановил в числе «военных целей» Германии – захват Польши, Литвы, Белоруссии, Прибалтики и Украины для поселения немецких крестьян. Обязательным условием аннексии земель в России — «очищение их от людей», т.к. Германии нужны свободные территории. 20 июня 1915 года на съезде ученых, дипломатов и высших чиновников в Доме искусства в Берлине принимается «меморандум профессоров», подписанный 1 347 участниками сборища, в котором подводилась «научная» база под грабительскую программу.
Вслед за горлицким прорывом канцлер Бетман-Гольвег выступил 28 мая 1915 года в рейхстаге с декларацией правительства о внешней политике. «Опираясь на нашу чистую совесть, на наше правое дело и на наш победоносный меч,— говорил он – … мы должны оставаться твердыми до тех пор, пока мы не создадим все только мыслимые гарантии полной безопасности, чтобы никто из наших врагов – ни в отдельности, ни совместно – не осмелился опять начать вооруженный поход». Добрые немецкие историки тут же обосновали «право» Германии диктовать своим соседям. Всемирно известный профессор Берлинского университета Ф. Мейнеке в июле 1915 года звал «отбросить назад Россию и приобрести новые земли для заселения немецкими крестьянами» и т д. О каких переговорах с врагом, преследующим такие цели, могла быть речь? Тем не менее как из рога изобилия сыпались сплетни и пересуды, каждая выдумка похлеще предыдущей. Обвинения сосредоточивались в основном на «немке» – императрице. Слова думцев и инсинуации из земско-городской среды принимались на веру — разве не было Мясоедова? Дальше — больше. Жена Родзянко в письме Юсуповой со слов некоего офицера сообщает убийственные сведения: «На фронте говорят, что она (царица) поддерживает всех шпионов-немцев, которых, по ее приказанию начальники частей оставляют на свободе».
Генерал Селивачев (генерал!) пометил в дневнике сразу после февральской революции: «Вчера одна сестра милосердия сообщила что есть слух, будто из Царскосельского дворца от государыни шел кабель для разговора с Берлином». Не только пометил, но и прокомментировал: «Страшно подумать о том, что это может быть правдой – ведь какими жертвами платит народ за подобное предательство!» Конечно, никогда не обходились без поминания Распутина. «Вечернее Время» таинственно сообщала, что «старец», окруженный немецкими шпионами, проповедует сепаратный мир.
Доказательства? Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства, работавшая по горячим следам после крушения царского режима, домогалась их, дабы документально подтвердить недавние обвинения, исходившие от лиц, оказавшихся в 1917 году у власти. Вышел порядочный конфуз – существования «Черного блока», связанного с Германией, обнаружить не удалось. Блефом оказались и сведения о тайных переговорах с Германией. Документы внешнеполитического ведомства Германии, оказавшиеся доступными исследователям после второй мировой войны, не содержат каких-либо данных о серьезных связях царского режима с Германией в годы той войны. Берлин действительно пытался зондировать почву в направлении заключения мира с Россией, но, горестно комментировал Бетман-Гольвег в письме Фердинанду Баварскому в октябре 1916 года, все поползновения в этом направлении отозвались на берегах Невы «эхом насмешек».
Хотя в России были крайне правые элементы, сокрушавшиеся по поводу войны с Германией, как оплотом монархического принципа (существование их и воодушевляло Берлин на затеи в области тайной дипломатии), царизм всерьез не помышлял о сепаратном мире. Он не мог встать на этот путь, с достаточной проницательностью писал В.И. Ленин, «по соображению о том, что при теперешнем состоянии России ее правительством могли бы тогда оказаться Милюков с Гучковым или Милюков с Керенским» [7].
Лидеры российской буржуазии, поднявшие крик по поводу «Черного блока», конечно, не верили в его существование Они неплохо знали истинное положение вещей, хотя бы по личному опыту. И если уж говорить о том, кто был связан с Германией, то в первую голову представители торгово-промышленных кругов. Родзянко и Гучкова с достаточными основаниями обвиняли в покровительстве немецкой фирме «Проводник». За передачу сведений о русском военном флоте по обвинению в государственной измене было привлечено к ответственности правление страхового общества «Россия», в котором заседал тот же Гучков…
За дымовой завесой инсинуаций в адрес «темных сил» буржуазия собирала собственные силы, в ее представлении светлые. Работа шла по многим направлениям, но, высказывает мнение Мельгунов, «масонская ячейка и была связующим как бы звеном между отдельными группами «заговорщиков» – той закулисной дирижерской палочкой, которая пыталась управлять событиями».
Масоны высоких степеней Н.В. Некрасов, А.Ф. Керенский, В.А. Оболенский широко раскидывают вербовочные сети, заманивая в них людей влиятельных, независимо от партийной принадлежности. Сверхидея такого подбора очевидна — быть «наверху» при любой раскладке сил. Больше того, как заметил Керенский, «острые столкновения мнений иногда наблюдались между членами одной и той же партии по таким жизненным проблемам, как национальный вопрос, форма правления и аграрная реформа. Но мы никогда не позволяли этим разногласиям подрывать нашу солидарность».
Неслыханную энергию развивает Н.В. Некрасов, который шныряет повсюду, убеждая создать некую национальную организацию для напора на правительство. В дополнение к земским и городским союзам, настаивает он, нужно учредить союзы рабочих, промышленников, крестьян, кооперативов. «Надо всю Россию покрыть всероссийскими союзами»,– суммируют информаторы охранки сущность его горячих речей. Во главе организации должен встать, – говорил Некрасов, – «союз союзов».
Применительно к рабочему классу некрасовские планы оказались не больше, чем химерой, ибо авторитет революционеров неуклонно нарастал. Но в других направлениях Некрасов и работавшие с ним добивались некоторых сдвигов. Так по осени 1915 года усилиями С.Н.Прокоповича был учрежден Всероссийский кооперативный комитет. Были составлены внушительные планы его деятельности, пресеченные московским градоначальником в конце 1915 года, запретившим комитет. В потенции Прокопович и Ко , строившие комитет по эскизам Некрасова, видели в нем одно из средств осуществления сильной власти, разумеется, пос-
ле того, как ее бразды возьмет в руки буржуазия. Прокопович настаивал на огосударствлении кооперации во время империалистической войны, а после Октябрьской революции ополчился на самую идею этого. Оно и понятно, Некрасов и Прокопович стремились поставить кооперацию на службу буржуазии и не могли представить себе, чтобы она была одним из рычагов Советской власти.
Рука об руку с составлением далеко идущих планов шло выполнение неотложных задач, среди которых руководители буржуазии считали едва ли не самой важной установление контактов с командованием армии и обработку его в надлежащем духе. Инициатором этих начинаний в Ставке стал Гучков, который завязал самые тесные отношения с Алексеевым, занявшим в сентябре 1915 года пост начальника штаба Верховного Главнокомандующего. В Ставку зачастил и заместитель Гучкова по Центральному военно-промышленному комитету A.И. Коновалов. В Киеве глава местного ВПК М.И. Терещенко, другой заместитель Гучкова в том комитете, силился очаровать Брусилова, теперь главнокомандующего Юго-Западным фронтом.Оба — Коновалов и Терещенко — активные масоны.
Уговаривать Алексеева в том, что правительство никуда не годится, не приходилось. Он сам заявил И.П. Демидову, приехавшему в Ставку по делам земского союза: «Это не люди — это сумасшедшие куклы, которые решительно ничего не понимают… Никогда не думал, чтобы такая страна, как Россия, могла бы иметь такое правительство, как министерство Горемыкина. А придворные сферы?»— генерал безнадежно махнул рукой». Царица как-то за официальным обедом в Ставке в Могилёве затеяла с ним разговор, убеждая, что приезд в штаб Распутина «принесет счастье» армии. Алексеев коротко ответил — для него этот вопрос решенный, если «божий человек» появится в Ставке, он немедленно оставит свой пост. Деликатнейший генерал! В отличие от Николая Николаевича не пообещал вздернуть Распутина при появлении на фронте. Разгневанная царица ушла не попрощавшись.
Он не был принципиальным противником визитов в Ставку разных темных лиц, генерал Алексеев. Но только нужных ему. Военный корреспондент при ставке М.К. Лемке, очень неплохо информированный, записывает в дневнике в середине ноября 1915 года: «Очевидно, что-то зреет… Недаром есть такие приезжающие, о целях появления которых ничего не удается узнать, а часто даже и фамилию не установишь. Имею основание думать, что Алексеев долго не выдержит своей роли, что-то у него есть, связывающее с генералом Крымовым именно на почве политической, хотя и очень скрываемой деятельности». Несколько позднее Лемке добавляет: «Меня ужасно занимает вопрос о зреющем заговоре. Но узнать что-либо определенное не удается. По некоторым обмолвкам Пустовойтенко (генерал-квартирмейстер Ставки) видно, что между Гучковым, Коноваловым, Крымовым и Алексеевым зреет какая-то конспирация, какой-то заговор, которому не чужд еще кто-то. Если так, то при такой разношерстной компании, кроме беды, для России ждать решительно нечего».