Итак, предложение стать адвокатом Якубовского мне поступило 15 июня 1995 года, а уже 20 июня я взяла у следователя разрешение. Хорошо помню его непомерное удивление. Он-то ожидал увидеть опытного адвоката в годах, а тут молодая женщина, чуть ли не девчонка. Он задавал мне разные вопросы, интересовался, чем я могу помочь Якубовскому. Я честно отвечала, что пока не знаю, поскольку ещё не знакома с моим будущим подзащитным. Но сама-то я отлично знала, чего жду от этой работы, у меня ведь была своя цель.
До того момента, пока я сама не увидела уголовное дело по обвинению Дмитрия Якубовского, не начала переписывать бесконечные страницы, у меня были какие-то сомнения в его невиновности: раз посадили, значит, было за что. Мы все, во всяком случае большинство, так были воспитаны — правосудию надо доверять. Просто так в эти жернова не попадают. Бывали, конечно, случаи, когда сажали ни в чем не повинных людей. Мне ли, адвокату, было не знать этого? Тем не менее в истории с Якубовским я считала, что нет дыма без огня.
Диме, конечно, я этого не высказывала. Я была абсолютно аполитичным человеком, но постепенно стала понимать, что Дима кому-то перешел дорогу и книги тут не причем. Его допрашивали не только питерские следователи. Иногда приезжали генералы из Генпрокуратуры и из Главной военной прокуратуры. Ждали, что Якубовский начнет сдавать своих высокопоставленных знакомых. Оказывалось давление — не физическое, но моральное. Во всех протоколах допросов написана одна фраза: «Якубовский ничего не знает по этому поводу».
Фен для зека
Пикантная ситуация
Восемь на двенадцать
Опасная работа
Первое предупреждение
Похищение мужа
Киднеппинг для острастки
Я — охраняемое лицо
Нападение
Давление на адвокатов
До того момента, пока я сама не увидела уголовное дело по обвинению Дмитрия Якубовского, не начала переписывать бесконечные страницы, у меня были какие-то сомнения в его невиновности: раз посадили, значит, было за что. Мы все, во всяком случае большинство, так были воспитаны — правосудию надо доверять. Просто так в эти жернова не попадают. Бывали, конечно, случаи, когда сажали ни в чем не повинных людей. Мне ли, адвокату, было не знать этого? Тем не менее в истории с Якубовским я считала, что нет дыма без огня.
Диме, конечно, я этого не высказывала. Я была абсолютно аполитичным человеком, но постепенно стала понимать, что Дима кому-то перешел дорогу и книги тут не причем. Его допрашивали не только питерские следователи. Иногда приезжали генералы из Генпрокуратуры и из Главной военной прокуратуры. Ждали, что Якубовский начнет сдавать своих высокопоставленных знакомых. Оказывалось давление — не физическое, но моральное. Во всех протоколах допросов написана одна фраза: «Якубовский ничего не знает по этому поводу».
Фен для зека
И вот настал день нашей встречи. Я пришла в тюрьму, вызвала его и приготовилась к ожиданию. Волновалась ужасно, дрожь в коленках была невыносимая. Наконец, он появился, улыбаясь своей необыкновенной улыбкой. В спортивном костюме, благоухая одеколоном, который перебивал стойкий запах тюрьмы. Даже по коридору вслед за Якубовским тянулся шлейф изысканного парфюма.
Он невероятный чистюля, не каждая женщина следит за собой так, как Дима. Я до сих пор не перестаю удивляться. Например, еженедельное посещение парикмахерской — закон для Якубовского. Этот закон не нарушался никогда, даже в тюрьме.
На всю тюрьму был один парикмахер. Визита к нему приходилось ждать не годами, конечно, но месяцами. Чтобы не походить на первобытных, люди были вынуждены заниматься самообслуживанием. Как правило, сбривали волосы наголо.
Якубовский устроил так, что к нему водили парикмахера раз в неделю, причем абсолютно бесплатно. Если другие осужденные могли заплатить за какие-то услуги, то у Димы никто не брал ни копейки, поскольку за ним следили днем и ночью.
У него привычка мыть голову два раза в день: утром и вечером. Даже в тюремных условиях он ухитрялся не нарушать свою привычку. Более того, он всегда, по всем тюрьмам и пересылкам, возил с собой фен и красиво укладывал волосы после каждого мытья. Иметь фен нельзя, но Дима писал в объяснительных записках, что это обычный вентилятор, и ему верили.
В тюрьме водят в баню каждые десять дней, и это правило не нарушалось ни для кого. Но Дима все равно нашел выход: устроил в камере из полиэтилена подобие душевой кабинки и дважды в день принимал душ. Если было очень холодно, приходилось нагревать два ведра воды, а летом соседи по камере просто обливали его водой.
Как и на воле, в тюрьме он брился тоже дважды в день. Не помню, чтобы он хоть однажды пришел на встречу со мной небритым и непричесанным. Такого не было никогда. Когда кончились лезвия, а просить Дима никогда бы не стал, он просто отпустил бороду, которая всегда выглядела очень ухоженной.
…Он улыбался, и мне стало немного легче, но сильное внутреннее напряжение никак не спадало, потому что я даже не знала, о чем говорить.
Дима мигом угадал мое состояние.
— Расслабься, — сказал он, — я не кусаюсь.
Я сделала вид, что расслабилась. Дима чувствовал, что я волнуюсь, и начал говорить на какие-то посторонние темы, чтобы как-то меня успокоить и наладить между нами контакт. Оказалось, он к этой встрече подготовился, сумев получить какие-то сведения обо мне. Но ему хотелось узнать побольше, и он задавал разные вопросы.
Чуть ли не с первого дня знакомства у нас зашел разговор о прошлом. Наверное, это было правильно. Ведь прежде чем говорить о чем-то глобальном, надо было поближе узнать друг друга.
Я уже знала, что Дима был трижды женат, его брак с Мариной Краснер был четвертым по счету. Он рассказывал мне про всех своих женщин, начиная с первой школьной любви, а я откровенно отвечала на его вопросы о мужчинах в моей жизни.
Теперь мне кажется, что эта предельная искренность была возможна и потому, что в тот момент мы оба ещё не знали, что легкий флирт перерастет в тюремный роман, что мы станем мужем и женой. А тогда мы оказались в ситуации случайных пассажиров поезда дальнего следования. Людей, которых жизнь вряд ли ещё когда-нибудь соединит. Но так хочется высказаться, довериться, не опасаясь, что потом эта откровенность станет тебе поперек горла.
Многие женщины, которые были ему близки, писали ему письма в «Кресты». В отличие от большинства друзей и знакомых, которые прервали отношения с Димой после его ареста, женщины продолжали хранить верность.
Кстати, Дима очень хотел, чтобы его навестила Света, бывшая жена. Он долго уговаривал её приехать. Наконец, она приехала. Они побеседовали по телефону. После этого свидания у Димы остался на душе нехороший осадок.
Это был момент, когда настоящая адвокатская работа ещё не началась. Следствие пока не давало изучать материалы. Поэтому я спросила Диму: «Чем мы будем пока с тобой заниматься?» Он ответил, что я буду как бы его связующим звеном с внешним миром, то есть мне придется поддерживать отношения с его друзьями, знакомыми, родственниками и московскими адвокатами, которые приезжали редко.
Когда закончилось следствие, мы с Димой стали переписывать тома уголовного дела. Все 32 тома. Уже стояла зима, которая в тот год была очень холодной. Жила я очень далеко от «Крестов», на конечной станции метро. Но в ту зиму все было не так. Станция метро провалилась под землю, соседние станции тоже закрыли на ремонт и реконструкцию. Так что мне приходилось в капроновых чулках и с пишущей машинкой за пазухой тащиться через весь город, с тремя пересадками, на разных автобусах. На машинке я перепечатывала дело, а капрон — прихоть Димы, которую мне хотелось исполнять.
Он невероятный чистюля, не каждая женщина следит за собой так, как Дима. Я до сих пор не перестаю удивляться. Например, еженедельное посещение парикмахерской — закон для Якубовского. Этот закон не нарушался никогда, даже в тюрьме.
На всю тюрьму был один парикмахер. Визита к нему приходилось ждать не годами, конечно, но месяцами. Чтобы не походить на первобытных, люди были вынуждены заниматься самообслуживанием. Как правило, сбривали волосы наголо.
Якубовский устроил так, что к нему водили парикмахера раз в неделю, причем абсолютно бесплатно. Если другие осужденные могли заплатить за какие-то услуги, то у Димы никто не брал ни копейки, поскольку за ним следили днем и ночью.
У него привычка мыть голову два раза в день: утром и вечером. Даже в тюремных условиях он ухитрялся не нарушать свою привычку. Более того, он всегда, по всем тюрьмам и пересылкам, возил с собой фен и красиво укладывал волосы после каждого мытья. Иметь фен нельзя, но Дима писал в объяснительных записках, что это обычный вентилятор, и ему верили.
В тюрьме водят в баню каждые десять дней, и это правило не нарушалось ни для кого. Но Дима все равно нашел выход: устроил в камере из полиэтилена подобие душевой кабинки и дважды в день принимал душ. Если было очень холодно, приходилось нагревать два ведра воды, а летом соседи по камере просто обливали его водой.
Как и на воле, в тюрьме он брился тоже дважды в день. Не помню, чтобы он хоть однажды пришел на встречу со мной небритым и непричесанным. Такого не было никогда. Когда кончились лезвия, а просить Дима никогда бы не стал, он просто отпустил бороду, которая всегда выглядела очень ухоженной.
…Он улыбался, и мне стало немного легче, но сильное внутреннее напряжение никак не спадало, потому что я даже не знала, о чем говорить.
Дима мигом угадал мое состояние.
— Расслабься, — сказал он, — я не кусаюсь.
Я сделала вид, что расслабилась. Дима чувствовал, что я волнуюсь, и начал говорить на какие-то посторонние темы, чтобы как-то меня успокоить и наладить между нами контакт. Оказалось, он к этой встрече подготовился, сумев получить какие-то сведения обо мне. Но ему хотелось узнать побольше, и он задавал разные вопросы.
Чуть ли не с первого дня знакомства у нас зашел разговор о прошлом. Наверное, это было правильно. Ведь прежде чем говорить о чем-то глобальном, надо было поближе узнать друг друга.
Я уже знала, что Дима был трижды женат, его брак с Мариной Краснер был четвертым по счету. Он рассказывал мне про всех своих женщин, начиная с первой школьной любви, а я откровенно отвечала на его вопросы о мужчинах в моей жизни.
Теперь мне кажется, что эта предельная искренность была возможна и потому, что в тот момент мы оба ещё не знали, что легкий флирт перерастет в тюремный роман, что мы станем мужем и женой. А тогда мы оказались в ситуации случайных пассажиров поезда дальнего следования. Людей, которых жизнь вряд ли ещё когда-нибудь соединит. Но так хочется высказаться, довериться, не опасаясь, что потом эта откровенность станет тебе поперек горла.
Многие женщины, которые были ему близки, писали ему письма в «Кресты». В отличие от большинства друзей и знакомых, которые прервали отношения с Димой после его ареста, женщины продолжали хранить верность.
Кстати, Дима очень хотел, чтобы его навестила Света, бывшая жена. Он долго уговаривал её приехать. Наконец, она приехала. Они побеседовали по телефону. После этого свидания у Димы остался на душе нехороший осадок.
Это был момент, когда настоящая адвокатская работа ещё не началась. Следствие пока не давало изучать материалы. Поэтому я спросила Диму: «Чем мы будем пока с тобой заниматься?» Он ответил, что я буду как бы его связующим звеном с внешним миром, то есть мне придется поддерживать отношения с его друзьями, знакомыми, родственниками и московскими адвокатами, которые приезжали редко.
Когда закончилось следствие, мы с Димой стали переписывать тома уголовного дела. Все 32 тома. Уже стояла зима, которая в тот год была очень холодной. Жила я очень далеко от «Крестов», на конечной станции метро. Но в ту зиму все было не так. Станция метро провалилась под землю, соседние станции тоже закрыли на ремонт и реконструкцию. Так что мне приходилось в капроновых чулках и с пишущей машинкой за пазухой тащиться через весь город, с тремя пересадками, на разных автобусах. На машинке я перепечатывала дело, а капрон — прихоть Димы, которую мне хотелось исполнять.
Пикантная ситуация
Что-то уже между нами происходило, на уровне взглядов и прикосновений. У Димы была жена, которую он любил невероятно, я тоже была замужем. Правда, у нас с мужем семейная жизнь не сложилась, хоть мы прожили вместе не так уж мало — одиннадцать лет. Рос сын, и мои родители настаивали, чтобы я не разбивала крепкую советскую семью. Ну, я и не разбивала. У нас было своего рода джентльменское соглашение, согласно которому мы не мешали друг другу жить по собственному усмотрению. Ни я ему не препятствовала, ни он мне. Естественно, у меня время от времени были какие-то мужчины, но все это было не то.
А тут складывалась совершенно необычная пикантная ситуация. То обстоятельство, что я оказалась единственной женщиной, имевшей доступ к Диме, тешило мое самолюбие. Мне было с ним очень легко. С ним можно говорить на все темы, даже интимные.
Я чувствовала, что нравлюсь ему. Отношения наши день ото дня становились доверительнее. И взгляды Димы, которые я ловила на себе, были достаточно красноречивыми. К тому же я не пуританка.
Дима, естественно, тоже не каменный. Он здоровый молодой мужчина, очень любвеобильный, лишенный женского общества. А в тюрьме все чувства необыкновенно обостряются, и Дима не мог ограничиться чисто деловыми отношениями. И примерно через полгода это случилось. Мы стали близки.
Дима никогда не скрывает, что любовные победы ему достаются очень легко. Если ему нравится девушка, то не сегодня-завтра, максимум через неделю, он уложит её в постель. В нашем случае это произошло намного позднее. И вовсе не потому, что я вела себя неприступно. Наоборот, мне было бы интересно переспать с таким известным человеком, как Дима. Кроме того, экстремальные условия, в которых происходили наши встречи, действовали на меня возбуждающе. Атмосфера тюрьмы, этот особый дух несвободы, ощущение, что в любую секунду кто-то может открыть дверь и застать… — это был вкус запретного плода, который, как известно, сладок.
Но Дима вел себя корректно, не позволяя желанию выхлестнуться на поверхность. Потом я спрашивала его, почему он так долго держался, и услышала: «Я боялся тебя обидеть». Он не хотел спешить, не стремился перевести наши отношения в постельное русло. Хотя, опять же по его словам, уже тогда знал, что настанет день, когда я буду его женой. Правда, мне как-то не очень в это верится.
Диме всегда хотелось, чтобы я была рядом. А в «Крестах» устроено так, что все 32 кабинета, в которых работают следователи и адвокаты, выходят в один коридор. Все уже давно друг друга знают и время от времени собираются в коридоре покурить, перекинуться парой фраз. Весь день сидеть в кабинете довольно тяжко, поэтому такие «перемены» просто необходимы. Я, само собой, выходила лишь в те моменты, когда Дима был занят, но проходило несколько минут, и он начинал беспокоиться: «Где Ира? Найдите ее!»
А тут складывалась совершенно необычная пикантная ситуация. То обстоятельство, что я оказалась единственной женщиной, имевшей доступ к Диме, тешило мое самолюбие. Мне было с ним очень легко. С ним можно говорить на все темы, даже интимные.
Я чувствовала, что нравлюсь ему. Отношения наши день ото дня становились доверительнее. И взгляды Димы, которые я ловила на себе, были достаточно красноречивыми. К тому же я не пуританка.
Дима, естественно, тоже не каменный. Он здоровый молодой мужчина, очень любвеобильный, лишенный женского общества. А в тюрьме все чувства необыкновенно обостряются, и Дима не мог ограничиться чисто деловыми отношениями. И примерно через полгода это случилось. Мы стали близки.
Дима никогда не скрывает, что любовные победы ему достаются очень легко. Если ему нравится девушка, то не сегодня-завтра, максимум через неделю, он уложит её в постель. В нашем случае это произошло намного позднее. И вовсе не потому, что я вела себя неприступно. Наоборот, мне было бы интересно переспать с таким известным человеком, как Дима. Кроме того, экстремальные условия, в которых происходили наши встречи, действовали на меня возбуждающе. Атмосфера тюрьмы, этот особый дух несвободы, ощущение, что в любую секунду кто-то может открыть дверь и застать… — это был вкус запретного плода, который, как известно, сладок.
Но Дима вел себя корректно, не позволяя желанию выхлестнуться на поверхность. Потом я спрашивала его, почему он так долго держался, и услышала: «Я боялся тебя обидеть». Он не хотел спешить, не стремился перевести наши отношения в постельное русло. Хотя, опять же по его словам, уже тогда знал, что настанет день, когда я буду его женой. Правда, мне как-то не очень в это верится.
Диме всегда хотелось, чтобы я была рядом. А в «Крестах» устроено так, что все 32 кабинета, в которых работают следователи и адвокаты, выходят в один коридор. Все уже давно друг друга знают и время от времени собираются в коридоре покурить, перекинуться парой фраз. Весь день сидеть в кабинете довольно тяжко, поэтому такие «перемены» просто необходимы. Я, само собой, выходила лишь в те моменты, когда Дима был занят, но проходило несколько минут, и он начинал беспокоиться: «Где Ира? Найдите ее!»
Восемь на двенадцать
Дима не был в «Крестах» в привилегированных условиях, как казалось многим. Его держали в камере, где находились от восьми до двенадцати человек одновременно, причем народ постоянно менялся. В «Крестах» тоже своя иерархия. Можно оказаться в камере на нижнем этаже, где всегда сырость, а можно попасть «на солнечную сторону», куда, кроме яркого электрического света заглядывает живой теплый лучик…
Летом температура в восьмиметровой камере доходила до 50 градусов. В этой удушающей атмосфере не горела спичка — не хватало кислорода. Чтобы закурить, надо было подойти к окну, точнее, к щели, сквозь которую просачивалась тонюсенькая струйка воздуха. В эту щель и выдыхался дым от сигарет.
Двенадцать взрослых мужчин на восьми квадратных метрах. Спят, едят, справляют естественные надобности. Все превращается в проблему. Человеку, привыкшему следить за собой, выжить в таких условиях трудно. Смрад от испарений немытых тел, резкий запах пота, к которому примешивается букет ароматов тюремной кухни и параши.
Чтобы вымыться, приходилось прибегать к немыслимым ухищрениям. Существовало два способа мытья. Со стен обдирался цемент, который с помощью кипятка разводился в мягкую кашицу. Из этого раствора, в свою очередь, выкладывался на полу кантик высотой с сигарету — подобие короба. Таким образом, вода не растекалась по камере. Человек вставал в этот квадрат и поливал себя водой.
Грязную воду убирал шнырь. Это была задача не из легких. Из пластиковой бутылки изготавливался совок, которым вычерпывали воду, затем пол насухо протирался тряпочкой.
Второй способ мытья был ещё изощреннее. Если попадался шланг, его прикрепляли к крану с холодной водой. Затем из целлофана сшивали мешок без дна и без верха. Мешок складывался гармошкой. Человек становился на унитаз, мешок натягивался, и кто-то придерживал его сверху. Таким образом, вода стекала прямо в унитаз.
Тюремная баланда — особая тема. Если жрать то, что дают, в лучшем случае кончишь тюремной больницей. В так называемом борще больше грязи, чем овощей. Попадаются даже подошвы. Сравнение с пойлом для свиней будет в пользу хрюшек, потому что ни одна хозяйка не положит в бадью того, что бросают в котлы тюремные повара.
Этот «борщ» приходится переваривать. Я имею в виду не пищеварительный процесс, а чисто кулинарный. Технология такова: сначала сливают воду, марлей отжимают гущу, которую затем тщательно перебирают, как гречку. Грязь, щепки, подметки — в одну сторону, овощи — в другую. Потом съедобные остатки кипятят в течение часа, потом бросают бульонный кубик и, наконец, едят. Если увлекаться бульонными кубиками, можно получить заворот кишок.
Первые полгода в «Крестах» Дима практически не получал передач. Тюремная еда, на которую он вначале и смотреть не мог, была единственной пищей. За эти полгода Дима похудел на восемнадцать килограммов, чему был несказанно рад. Избыточный вес — его вечная проблема, с которой он не может справиться. Теперь он шутит: «Чтобы похудеть, надо заказывать еду из тюремной кухни!»
…Кормушка, через которую подают баланду, грязна, как канализационная труба, и омерзительно пахнет. Супы всякий раз выплескиваются, оставляя грязные, жирные потеки. Это не убирается годами, образуя отвратительные наросты.
Кормушка — это связь с тюремной администрацией. Через это грязное окошко в «мир» не только передают баланду, но и делают уколы. Арестант высовывает руку, медсестра втыкает шприц. Но уколы, как известно, делают не только в руку. Иногда, издеваясь, требуют просунуть в кормушку ягодицу, и бедный зек демонстрирует акробатические этюды, выполняя прихоть персонала…
Летом температура в восьмиметровой камере доходила до 50 градусов. В этой удушающей атмосфере не горела спичка — не хватало кислорода. Чтобы закурить, надо было подойти к окну, точнее, к щели, сквозь которую просачивалась тонюсенькая струйка воздуха. В эту щель и выдыхался дым от сигарет.
Двенадцать взрослых мужчин на восьми квадратных метрах. Спят, едят, справляют естественные надобности. Все превращается в проблему. Человеку, привыкшему следить за собой, выжить в таких условиях трудно. Смрад от испарений немытых тел, резкий запах пота, к которому примешивается букет ароматов тюремной кухни и параши.
Чтобы вымыться, приходилось прибегать к немыслимым ухищрениям. Существовало два способа мытья. Со стен обдирался цемент, который с помощью кипятка разводился в мягкую кашицу. Из этого раствора, в свою очередь, выкладывался на полу кантик высотой с сигарету — подобие короба. Таким образом, вода не растекалась по камере. Человек вставал в этот квадрат и поливал себя водой.
Грязную воду убирал шнырь. Это была задача не из легких. Из пластиковой бутылки изготавливался совок, которым вычерпывали воду, затем пол насухо протирался тряпочкой.
Второй способ мытья был ещё изощреннее. Если попадался шланг, его прикрепляли к крану с холодной водой. Затем из целлофана сшивали мешок без дна и без верха. Мешок складывался гармошкой. Человек становился на унитаз, мешок натягивался, и кто-то придерживал его сверху. Таким образом, вода стекала прямо в унитаз.
Тюремная баланда — особая тема. Если жрать то, что дают, в лучшем случае кончишь тюремной больницей. В так называемом борще больше грязи, чем овощей. Попадаются даже подошвы. Сравнение с пойлом для свиней будет в пользу хрюшек, потому что ни одна хозяйка не положит в бадью того, что бросают в котлы тюремные повара.
Этот «борщ» приходится переваривать. Я имею в виду не пищеварительный процесс, а чисто кулинарный. Технология такова: сначала сливают воду, марлей отжимают гущу, которую затем тщательно перебирают, как гречку. Грязь, щепки, подметки — в одну сторону, овощи — в другую. Потом съедобные остатки кипятят в течение часа, потом бросают бульонный кубик и, наконец, едят. Если увлекаться бульонными кубиками, можно получить заворот кишок.
Первые полгода в «Крестах» Дима практически не получал передач. Тюремная еда, на которую он вначале и смотреть не мог, была единственной пищей. За эти полгода Дима похудел на восемнадцать килограммов, чему был несказанно рад. Избыточный вес — его вечная проблема, с которой он не может справиться. Теперь он шутит: «Чтобы похудеть, надо заказывать еду из тюремной кухни!»
…Кормушка, через которую подают баланду, грязна, как канализационная труба, и омерзительно пахнет. Супы всякий раз выплескиваются, оставляя грязные, жирные потеки. Это не убирается годами, образуя отвратительные наросты.
Кормушка — это связь с тюремной администрацией. Через это грязное окошко в «мир» не только передают баланду, но и делают уколы. Арестант высовывает руку, медсестра втыкает шприц. Но уколы, как известно, делают не только в руку. Иногда, издеваясь, требуют просунуть в кормушку ягодицу, и бедный зек демонстрирует акробатические этюды, выполняя прихоть персонала…
Опасная работа
Жизнь моя в то время была далеко не безоблачной. С одной стороны, мои карьерные планы начинали сбываться и сам подзащитный интересовал меня все больше и больше, но, с другой стороны, надо мной начинали потихоньку сгущаться тучи.
Как только я взялась работать с Димой, все мои друзья и родственники принялись меня отговаривать. Но я пошла против всех, и друзья от меня отвернулись. Почти сразу я потеряла всех, на кого, казалось, могла рассчитывать в трудную минуту. Родственников я, конечно, не могла лишиться, но все они единым фронтом были настроены против Димы. Моя мама пыталась меня переубедить даже накануне свадьбы, хотя сейчас у них с Димой сложились в общем-то нормальные отношения.
Все эти попытки отговорить меня от работы в адвокатской команде Якубовского были, конечно, не прихотью. Сильное давление со стороны заинтересованных служб началось почти сразу, как я стала защитником Димы. Они стремились ограничить контакты Якубовского с внешним миром, а я им, так получалось, в этом препятствовала.
Выдержать пресс мог не каждый. Из восемнадцати работавших на Диму адвокатов ежедневно посещали его только двое: я и ещё один мой коллега. Само собой, что и до меня и после меня Дима предлагал многим питерским адвокатам заняться его делом. Они соглашались, но потом все ограничивалось одним-двумя посещениями, и отношения прерывались. Обычно следователю легко удавалось повлиять на этих людей и они, ссылаясь на занятость, больше не приходили.
Меня следователь вначале особо не отговаривал, ему казалось, что я не представляю никакой угрозы. Кроме женской, пожалуй. Все думали, что Якубовскому нужна девушка для удовлетворения физиологических потребностей. Мне прямо об этом говорили, но я хорохорилась и уверяла всех, что это не так. У меня ведь были свои адвокатские амбиции, я знала, что кое-что могу. На самом деле, Дима не настолько хорошо знал законы, как я. Я могла ему помогать.
Как только я взялась работать с Димой, все мои друзья и родственники принялись меня отговаривать. Но я пошла против всех, и друзья от меня отвернулись. Почти сразу я потеряла всех, на кого, казалось, могла рассчитывать в трудную минуту. Родственников я, конечно, не могла лишиться, но все они единым фронтом были настроены против Димы. Моя мама пыталась меня переубедить даже накануне свадьбы, хотя сейчас у них с Димой сложились в общем-то нормальные отношения.
Все эти попытки отговорить меня от работы в адвокатской команде Якубовского были, конечно, не прихотью. Сильное давление со стороны заинтересованных служб началось почти сразу, как я стала защитником Димы. Они стремились ограничить контакты Якубовского с внешним миром, а я им, так получалось, в этом препятствовала.
Выдержать пресс мог не каждый. Из восемнадцати работавших на Диму адвокатов ежедневно посещали его только двое: я и ещё один мой коллега. Само собой, что и до меня и после меня Дима предлагал многим питерским адвокатам заняться его делом. Они соглашались, но потом все ограничивалось одним-двумя посещениями, и отношения прерывались. Обычно следователю легко удавалось повлиять на этих людей и они, ссылаясь на занятость, больше не приходили.
Меня следователь вначале особо не отговаривал, ему казалось, что я не представляю никакой угрозы. Кроме женской, пожалуй. Все думали, что Якубовскому нужна девушка для удовлетворения физиологических потребностей. Мне прямо об этом говорили, но я хорохорилась и уверяла всех, что это не так. У меня ведь были свои адвокатские амбиции, я знала, что кое-что могу. На самом деле, Дима не настолько хорошо знал законы, как я. Я могла ему помогать.
Первое предупреждение
Итак, события стремительно развивались. 20 июня мы начали с ним работать, а уже 25 июня у меня происходит первая квартирная кража. Воры выбрали время, когда в доме никого не было, обычно у нас всегда кто-то находился. Вынесли вещи, никаких документов по делу Димы у меня в тот момент ещё не было. То есть все выглядело как обычная бытовая кража — ничего страшного. Удивляла только аккуратность воров, которые ухитрились вынести аппаратуру, золотые украшения, практически не нарушив порядка в квартире. Собственно, я даже не сразу поняла, что в квартире побывали. Я, конечно, заявила о случившемся в милицию.
Узнав о моих неприятностях, Дима насторожился: «Это не просто бытовая кража…» А время шло. Пролетела неделя, вторая. Я исправно ходила к следователю и наивно просила найти украденные вещи. «Пока не получается, не можем», — ответ был один.
Тогда я обратилась к людям, «курирующим» наш район по своей части, проще говоря, к бандитам. «Ребята, — говорю, — нехорошо адвокатов обижать!» Они соглашались помочь за 15 процентов от стоимости похищенных вещей, я была готова заплатить хоть 30 процентов, и буквально через пару дней мне дали адрес квартиры, где лежали мои вещи. Теперь уже, вооружившись этой информацией, я опять отправилась к оперативникам. Они пообещали проверить.
— Мы проверили, там действительно были вещи из вашей квартиры. Мы допросили хозяина, но ничего с ним сделать не можем, — ошарашили меня на другой день.
— Почему? — спросила я в полном недоумении.
— А потому что он наш негласный сотрудник и мы не можем его раскрывать.
Про вещи пришлось забыть. Дима сказал, что не стоит связываться с этими людьми. Так будет лучше. Он всегда немножко страховался, тем более что у него были подозрения.
Узнав о моих неприятностях, Дима насторожился: «Это не просто бытовая кража…» А время шло. Пролетела неделя, вторая. Я исправно ходила к следователю и наивно просила найти украденные вещи. «Пока не получается, не можем», — ответ был один.
Тогда я обратилась к людям, «курирующим» наш район по своей части, проще говоря, к бандитам. «Ребята, — говорю, — нехорошо адвокатов обижать!» Они соглашались помочь за 15 процентов от стоимости похищенных вещей, я была готова заплатить хоть 30 процентов, и буквально через пару дней мне дали адрес квартиры, где лежали мои вещи. Теперь уже, вооружившись этой информацией, я опять отправилась к оперативникам. Они пообещали проверить.
— Мы проверили, там действительно были вещи из вашей квартиры. Мы допросили хозяина, но ничего с ним сделать не можем, — ошарашили меня на другой день.
— Почему? — спросила я в полном недоумении.
— А потому что он наш негласный сотрудник и мы не можем его раскрывать.
Про вещи пришлось забыть. Дима сказал, что не стоит связываться с этими людьми. Так будет лучше. Он всегда немножко страховался, тем более что у него были подозрения.
Похищение мужа
Эти подозрения быстро подтвердились. Прошла неделя, и произошло очередное ЧП. На этот раз украли моего мужа. Когда он шел домой с работы, его насильно запихнули в машину. Больше он ничего не помнил, при том что был абсолютно трезв. А случилось все это в выходной день, когда я была с ребенком у своих родителей в другом городе, в двух часах езды от Санкт-Петербурга. Вдруг в четыре часа утра, когда мы все крепко спали, зазвонил телефон.
— Ира, срочно приезжай домой! — Голос был просто невменяемый.
— Кто это?
— Это я, Юра.
— Юра, что с тобой?
— Меня похитили. Наверное, КГБ.
— Почему КГБ?
— Потому что я ничего не помню…
После первой кражи, боясь повторения, я вставила в дверь хитрый замок, который можно было открыть либо снаружи, либо изнутри. То есть если я запирала дверь изнутри, войти в квартиру снаружи было невозможно. Юра очнулся дома, встал, подошел к двери и попытался её открыть. Тщетно. Замок закрыли снаружи.
Мне пришлось срочно вернуться домой, но там меня ждал ещё один сюрприз. Дело в том, что запасные ключи от нового замка я разложила по разным потайным местам, но первое, что я увидела, открыв дверь, были те самые ключи, ровненько разложенные в прихожей. А сверху лежал гарантийный талон фирмы, которая врезала мне замок…
Бедный муж мой не мог прийти в себя, его буквально трясло от всего пережитого. Самое неприятное, что мы не могли понять, как все это случилось. Я внимательно осмотрела Юру, буквально ощупала его тело, подозревая, что ему был сделан какой-то укол. Никаких следов обнаружить не удалось. Все мои расспросы тоже ни к чему не привели. Юра ровным счетом ничего не помнил, даже о марке автомашины, в которую его запихнули, он ничего не мог сказать.
— Ира, срочно приезжай домой! — Голос был просто невменяемый.
— Кто это?
— Это я, Юра.
— Юра, что с тобой?
— Меня похитили. Наверное, КГБ.
— Почему КГБ?
— Потому что я ничего не помню…
После первой кражи, боясь повторения, я вставила в дверь хитрый замок, который можно было открыть либо снаружи, либо изнутри. То есть если я запирала дверь изнутри, войти в квартиру снаружи было невозможно. Юра очнулся дома, встал, подошел к двери и попытался её открыть. Тщетно. Замок закрыли снаружи.
Мне пришлось срочно вернуться домой, но там меня ждал ещё один сюрприз. Дело в том, что запасные ключи от нового замка я разложила по разным потайным местам, но первое, что я увидела, открыв дверь, были те самые ключи, ровненько разложенные в прихожей. А сверху лежал гарантийный талон фирмы, которая врезала мне замок…
Бедный муж мой не мог прийти в себя, его буквально трясло от всего пережитого. Самое неприятное, что мы не могли понять, как все это случилось. Я внимательно осмотрела Юру, буквально ощупала его тело, подозревая, что ему был сделан какой-то укол. Никаких следов обнаружить не удалось. Все мои расспросы тоже ни к чему не привели. Юра ровным счетом ничего не помнил, даже о марке автомашины, в которую его запихнули, он ничего не мог сказать.
Киднеппинг для острастки
Наступило 1 сентября. Мой сын пошел в школу, в первый класс. Так как я поздно возвращалась с работы домой, попросила мою тетю, которая живет по соседству, забирать Лешу из школы. А 3 сентября тетя разыскала меня по телефону и прерывающимся от волнения голосом сказала, чтобы я срочно ехала домой.
— Что случилось? — спросила я, предчувствуя неладное.
— Ребенка хотели похитить! — крикнула тетя.
Оказалось, что, когда мой ребенок после уроков вышел погулять, — он оставался в школе на продленный день, — неизвестные пытались силой усадить его в машину. Счастье, что следом за Лешей вышла учительница и чудом вытащила ребенка. В тот же миг машина, это были «Жигули», на скорости скрылась. Учительница не запомнила ни номера, ни лиц преступников. Ей было не до этого. И опять я ходила в милицию, писала заявление и надеялась на то, что будет проведено какое-то расследование…
— Что случилось? — спросила я, предчувствуя неладное.
— Ребенка хотели похитить! — крикнула тетя.
Оказалось, что, когда мой ребенок после уроков вышел погулять, — он оставался в школе на продленный день, — неизвестные пытались силой усадить его в машину. Счастье, что следом за Лешей вышла учительница и чудом вытащила ребенка. В тот же миг машина, это были «Жигули», на скорости скрылась. Учительница не запомнила ни номера, ни лиц преступников. Ей было не до этого. И опять я ходила в милицию, писала заявление и надеялась на то, что будет проведено какое-то расследование…
Я — охраняемое лицо
Я становилась осмотрительнее. В моей жизни большое значение начинали приобретать вещи, о которых мне раньше не приходилось думать. Уходя из дома, я стала, по совету Димы, оставлять метки: спичку, нитку, волосок. Как в детективном романе, который превращался в реальность. Потом я проверяла свои метки, порой замечая, что в мое отсутствие дома кто-то побывал.
Однажды, вернувшись домой, я увидела открытую дверь. На этот раз в квартире ничего не взяли, кроме документов по делу Якубовского. К тому времени у меня скопилось приличное количество документов. Всевозможные бумаги, ответы, пленки — пропало все.
Эта история меня кое-чему научила. Я стала делать копии в трех экземплярах и хранить документы в разных местах, чтобы исключить их исчезновение в будущем.
— Достаточно, — сказал Дима, узнав про очередную кражу, — я организую тебе охрану. Не хочу, чтобы ты становилась жертвой.
Помимо охраны, он подарил мне первую в моей жизни машину. Это была самая последняя модель «Жигулей» — 99-я. Машине я была рада ещё больше, чем охране. Мои поездки зимой в капроне не прошли даром для здоровья. Я, конечно, сама была виновата, потому что Димка просил меня надевать рейтузы, которые в тюрьме можно было снять, но этого уж я не могла себе позволить!
Машина была совершенно необыкновенного цвета, который называется «аквамарин». На солнце автомобиль казался зеленым, а в сумерках — темно-синим. Когда машину ставили на учет, все сотрудники ГАИ высыпали на улицу и долго спорили, какой цвет записывать в техпаспорт. В результате написали «сине-зеленый», чтобы никому не было обидно. Эту машину в городе все знали, она была такая навороченная, что смотрелась, как самая крутая иномарка.
Каждый день к 10 утра я приезжала в «Кресты» и была с Димой до восьми вечера. Он меня никуда не отпускал. По поручениям ездили другие адвокаты. Все как будто складывалось неплохо, но нас не оставляло ощущение тревоги. Даже самый неисправимый оптимист, не снимающий розовых очков, не смог бы приписать все кражи и похищения случайному совпадению. Меня явно пытались запугать и таким образом принудить отказаться от Димы. Он тоже не мог спокойно относиться к тому, что происходило, и предложил мне снять квартиру в другом районе. Мы оба надеялись, что эта маленькая хитрость спасет меня от всяких неприятных сюрпризов.
Однажды, вернувшись домой, я увидела открытую дверь. На этот раз в квартире ничего не взяли, кроме документов по делу Якубовского. К тому времени у меня скопилось приличное количество документов. Всевозможные бумаги, ответы, пленки — пропало все.
Эта история меня кое-чему научила. Я стала делать копии в трех экземплярах и хранить документы в разных местах, чтобы исключить их исчезновение в будущем.
— Достаточно, — сказал Дима, узнав про очередную кражу, — я организую тебе охрану. Не хочу, чтобы ты становилась жертвой.
Помимо охраны, он подарил мне первую в моей жизни машину. Это была самая последняя модель «Жигулей» — 99-я. Машине я была рада ещё больше, чем охране. Мои поездки зимой в капроне не прошли даром для здоровья. Я, конечно, сама была виновата, потому что Димка просил меня надевать рейтузы, которые в тюрьме можно было снять, но этого уж я не могла себе позволить!
Машина была совершенно необыкновенного цвета, который называется «аквамарин». На солнце автомобиль казался зеленым, а в сумерках — темно-синим. Когда машину ставили на учет, все сотрудники ГАИ высыпали на улицу и долго спорили, какой цвет записывать в техпаспорт. В результате написали «сине-зеленый», чтобы никому не было обидно. Эту машину в городе все знали, она была такая навороченная, что смотрелась, как самая крутая иномарка.
Каждый день к 10 утра я приезжала в «Кресты» и была с Димой до восьми вечера. Он меня никуда не отпускал. По поручениям ездили другие адвокаты. Все как будто складывалось неплохо, но нас не оставляло ощущение тревоги. Даже самый неисправимый оптимист, не снимающий розовых очков, не смог бы приписать все кражи и похищения случайному совпадению. Меня явно пытались запугать и таким образом принудить отказаться от Димы. Он тоже не мог спокойно относиться к тому, что происходило, и предложил мне снять квартиру в другом районе. Мы оба надеялись, что эта маленькая хитрость спасет меня от всяких неприятных сюрпризов.
Нападение
Охранники сопровождали меня повсюду, но в квартире я находилась одна. В тот день, 7 марта, я сидела на кухне спиной к двери и что-то читала. Часы показывали 8.30. До приезда охранников оставалось полчаса. Играла музыка. Как пишут в романах, ничто не предвещало беды. Но я шестым чувством уловила какое-то движение сзади. Решила повернуться и в тот же миг получила сильнейший удар по голове. И потеряла сознание.
Ровно в девять в подъезд вошли мои охранники, и первое, что они почувствовали, был запах моих духов на лестнице. Они подумали, что я выносила мусор, и хотели уже отругать меня за это: выходить из квартиры одной мне было запрещено. Когда ребята поднялись на лестничную площадку, они увидели открытую дверь моей квартиры. В доме все было перерыто. Опять пропали документы. Не было и дискет. К тому времени мне уже был куплен компьютер, куда я заносила все данные.
Я лежала на полу. Охранники вызвали «скорую», которая приехала очень быстро. Врачи сразу поставили диагноз: сотрясение мозга. Все признаки были налицо, и на лице в том числе. Ударили каким-то тупым предметом. Убивать не хотели, цель была прежняя — напугать.
Голова страшно болела, меня тошнило. Врачи предложили госпитализацию, но мои охранники сказали, что я отлежусь дома. Мне и самой не хотелось ехать в больницу, потому что все мысли были о Диме. Как он там? Волнуется, конечно, что меня нет. Значит, надо собираться в «Кресты».
Диме я в тот день ничего не сказала, не хотелось его расстраивать. Вид у меня, конечно, был неважный, но я сослалась на плохое самочувствие и сильную головную боль. Дима отпустил меня пораньше домой.
Восьмое марта я провела в постели. Мне было так плохо, что пришлось опять вызвать «скорую». Врач определил микроинсульт. На следующий день нужно было ехать к Диме, но я не могла. Так плохо я себя никогда не чувствовала. И впервые за время нашего знакомства в назначенное время я не появилась в «Крестах». Для Димы это был удар, с ним случилась истерика. Он понимал, что просто так не приехать я не могла. Значит, что-то случилось. Он всех поставил на уши. Послал ко мне другого адвоката. Пришлось рассказать про микроинсульт.
Дима был потрясен этим диагнозом. Он просто не мог поверить. Я была молодая, 29 лет, и вдруг такое. Адвоката я просила передать Диме, что у меня было плохо с сердцем, но дело идет на поправку. В тот же вечер адвокат привез мне огромную охапку свежих роз и Димины записки с очень теплыми словами. Он переделал блоковскую «Незнакомку» и подарил мне. Я была очень тронута всеми этими знаками внимания и постаралась выздороветь побыстрее.
О том, что произошло со мной на самом деле, я рассказала Диме три года спустя, когда мы были в Нижнем Тагиле. У меня под волосами осталась маленькая вмятинка — память о том ударе по голове.
Ровно в девять в подъезд вошли мои охранники, и первое, что они почувствовали, был запах моих духов на лестнице. Они подумали, что я выносила мусор, и хотели уже отругать меня за это: выходить из квартиры одной мне было запрещено. Когда ребята поднялись на лестничную площадку, они увидели открытую дверь моей квартиры. В доме все было перерыто. Опять пропали документы. Не было и дискет. К тому времени мне уже был куплен компьютер, куда я заносила все данные.
Я лежала на полу. Охранники вызвали «скорую», которая приехала очень быстро. Врачи сразу поставили диагноз: сотрясение мозга. Все признаки были налицо, и на лице в том числе. Ударили каким-то тупым предметом. Убивать не хотели, цель была прежняя — напугать.
Голова страшно болела, меня тошнило. Врачи предложили госпитализацию, но мои охранники сказали, что я отлежусь дома. Мне и самой не хотелось ехать в больницу, потому что все мысли были о Диме. Как он там? Волнуется, конечно, что меня нет. Значит, надо собираться в «Кресты».
Диме я в тот день ничего не сказала, не хотелось его расстраивать. Вид у меня, конечно, был неважный, но я сослалась на плохое самочувствие и сильную головную боль. Дима отпустил меня пораньше домой.
Восьмое марта я провела в постели. Мне было так плохо, что пришлось опять вызвать «скорую». Врач определил микроинсульт. На следующий день нужно было ехать к Диме, но я не могла. Так плохо я себя никогда не чувствовала. И впервые за время нашего знакомства в назначенное время я не появилась в «Крестах». Для Димы это был удар, с ним случилась истерика. Он понимал, что просто так не приехать я не могла. Значит, что-то случилось. Он всех поставил на уши. Послал ко мне другого адвоката. Пришлось рассказать про микроинсульт.
Дима был потрясен этим диагнозом. Он просто не мог поверить. Я была молодая, 29 лет, и вдруг такое. Адвоката я просила передать Диме, что у меня было плохо с сердцем, но дело идет на поправку. В тот же вечер адвокат привез мне огромную охапку свежих роз и Димины записки с очень теплыми словами. Он переделал блоковскую «Незнакомку» и подарил мне. Я была очень тронута всеми этими знаками внимания и постаралась выздороветь побыстрее.
О том, что произошло со мной на самом деле, я рассказала Диме три года спустя, когда мы были в Нижнем Тагиле. У меня под волосами осталась маленькая вмятинка — память о том ударе по голове.
Давление на адвокатов
21 сентября мы получили тяжелое известие: убили адвоката, который работал с нами по делу Якубовского. Случилось это в воскресенье, а в понедельник мы должны были с ним встретиться. Я несколько раз пыталась застать его по телефону, но номер не отвечал. Звонила и домой, и по мобильному — безрезультатно. В понедельник утром мы узнали, что адвокат убит. Он должен был передать мне крайне важную видеокассету, на которую мы рассчитывали опираться в нашей защите. Адвокат был приглашен именно для того, чтобы выполнить эту миссию. Видеокассета, добытая с неимоверными трудностями, могла бы многое изменить в деле Димы, но, увы…