Это было больше похоже на издевательство над благородным животным! Семь часов кряду собака мучительно отыскивала следы похитителя и не находила их — слишком много народу побывало на месте. Но вот, уже около одиннадцати часов вечера, Треф вдруг сделал резкое движение и бросился по лестнице во двор, за ним следом поспешили Дмитриев и сыщики. Собака привела их к двери в полуподвал Воспитательного дома, за которой была квартира истопника, служившего при этом заведении более десяти лет, крестьянина Подольской губернии Павла Жукова. Самого хозяина дома не было, он возился в дровяном сарае и возле печей, протапливая их на ночь, но смотритель открыл дверь ключом со связки запасных, имевшихся в его распоряжении. Когда дверь отперли, первым в квартиру вбежал Треф, который немедленно стал рыться в вещах Жукова и в его постели. Дмитриев отвёл пса в сторону, и сыщики, осмотрев постель, обнаружили под тюфяком 40 рублей. Срочно послали городового за Жуковым, которого привели в тот момент, когда первый обыск уже заканчивался. На столе лежали обнаруженные в тайниках, устроенных за кроватью и шкафом в квартире Жукова, золотые и серебряные вещи. Когда приунывшего истопника спросили, как в его квартире оказались золотые изделия, тот, смутившись, ответить ничего не смог. Тогда его спросили о краже денег у Емельянова, уточнив, что на него указала собака. Сражённый этим аргументом, Жуков признался, что участвовал в краже вместе с дворником Воспитательного дома Петром Сергеевым и одним воспитанником, которого они протолкнули в форточку, чтобы он им открыл потом окно. После чего Жуков выдал 205 рублей, спрятанных им в вентиляционной шахте, сказав, что найденные прежде 40 и эти деньги являются его долей, а остальное у Сергеева и воспитанника. Относительно же найденных у него драгоценностей истопник, начав давать показания, сообщил, что это часть украденного им у разных лиц в течение семи последних лет.
Когда допрос уже закончился, сыщики поинтересовались: «Как же ты не боялся красть рядом со спящим?» Жуков со страшным спокойствием ответил: «Кабыон бы проснулся, я б его зарезал, а не дал бы себя схватить!» Крепкий сон спас смотрителя училища от верной смерти.
«Домой» в питомник при московском охранном отделении Треф вернулся после девяти часов сложнейшего розыска, и там его Дмитриев накормил на ночь. За хозяина Треф признавал только Дмитриева и слушался только его команд. Но даже в обращении с хозяином-дрессировщиком пёс был сдержан, никогда не ласкался и не заигрывал с ним. Ни от кого другого пищи Треф не принимал. Дмитриев приучил его к этому с раннего детства. Сделано это было специально, чтобы пса не смогли отравить. Учитывая, сколь опасен был Треф для преступников, такая мера предосторожности была отнюдь не лишней.
В сопровождении следственных властей столичные сыщики, человек и собака, пришли в сторожку Василенко. С момента убийства прошло уже пять дней, многие следы были затоптаны, часть из них уже присыпана свежим снегом, но работа есть работа, и тщательно обнюхав доски пола с засохшими потёками крови, обследовав углы дома, порывшись в распахнутом сундуке, среди вещей убитого, Треф довольно быстро взял след. Он за-просился на улицу, и когда его выпустили, уверенно «повёл». Люди, едва поспевая, буквально бежали за собакой и примерно через версту оказались возле сараев, в которых делали кирпич. Они стояли на окраине села Лосева, уроженцем которого был Василенко. Кирпичное заведение принадлежало крестьянину Багаеву, тому самому, что сообщил об убийстве сторожа первым. Когда полицейские подбежали к сараям, в них слышались крик и возня: оказалось, что Треф, как его и учили, отыскав того, по чьему следу он шёл, не дожидаясь людей, ворвался в сарай и бросился на Багаева. Спасая хозяина, пса хотели оттащить работники, но это было не просто! Когда полицейские вбежали в сарай и Дмитриев оттащил рычащего Трефа, Багаев, спасаясь от злой собаки, заперся в своём доме и говорил с полицией через дверь. Налицо была явная оплошность Трефа: Багаев нашёл труп Василенко, переворачивал мёртвое тело, осматривая его, и даже испачкался в крови, немудрёно, что он наследил там, где «работал» Треф, и тем привлёк внимание собаки.
На допросе Багаев попытался выкрутиться, заявив, что он в ночь убийства был в Павловске, и только под утро, вернувшись, зашёл в сторожку и нашёл Василенко мёртвым. «Да ведь ты врёшь! — воскликнул управляющий имением, присутствовавший при допросе. — Ведь когда мы пришли, труп-то ещё тёплым был! А до имения от сторожки — верста расстояния. Это пока мы собрались, да обратно верста… Кабы его с вечеру или ночью убили, а ты бы утром нашёл, то Степан Кузьмич, царство ему небесное, уже окоченел бы! И как это я раньше не додумался!»
Работники Багаева, арестованные по подозрению в соучастии, были отпущены, но в своих показаниях сообщили, что хозяин вроде бы шуткой, но говаривал: «Хорошо бы Кузьмича… того, обушком по голове, а золотишко его к рукам прибрать. Живёт мужичок совсем один, а деньжищ уйма!» Следствие установило, что в ту ночь, когда было совершено убийство Василенко, Багаев дома не ночевал и в Павловске, несмотря на утверждения подозреваемого, его никто не видел. Бывшего «первого свидетеля» взяли под стражу и отправили в Павловск, в тюрьму.
На следующий день кавалькада саней с полицейскими возвращалась из имения князя в Павловск, и, когда они проезжали селом Ершовым, случился курьёз, почти такой же, что и в Николаевском Воспитательном доме, неделей раньше. Навстречу отряду полиции вышел местный священник, долго благодаривший полицейских «и собачку особенно». Оказалось, что некоторое время назад местную церковь обокрали. «Тогда мы погрешили на цыган или ещё на каких-то бродяг, — рассказывал священник, — но сегодня утром, вот только что, пропавшие 800 рублей были подброшены на крыльцо моего дома!» Сам пастырь связывал это со слухами, распространившимися по округе, о том, что якобы теперь, пользуясь удобным случаем, с собакой будут искать воров во всей округе. «Кто-то из порочных селян, — как назвали воров в газетном отчёте, — завидев подъезжавший к селу обоз полицейских и Трефа в санях, решил, что слух верен, розыски начались, и подбросил деньги!» Это уж становилось традицией: одно раскрытое Трефом преступление тут же помогало раскрывать и другое.
Несмотря на то что газетчики подробно описывали розыски, проводимые с участием Трефа, мало кто знал, что эту собаку используют в расследовании не только уголовных преступлений, но и тех, что были в ведомстве охранного отделения. Свидетельство об участии околоточного надзирателя Дмитриева и его четвероногого подопечного в таких «специальных операциях» отыскалось в мемуарах бывшего начальника московского охранного отделения, полковника жандармерии Павла Павловича Заварзина, вышедших в двадцатые годы в Париже.
В 1911 году агент охранного отделения по кличке Фельдшер, внедрённый в среду анархистов, сообщил, что в Москве существует группа, составленная из осколков разгромленных прежде революционных организаций, которая собирается провести серию акций «безмотивного террора». «Безмотивники» были головной болью для большинства полицейских служб Европы, угадать, где они проведут очередную акцию, было почти невозможно: атаковались не конкретные личности или организации, а буржуазия вообще — устраивались взрывы «в местах скопления буржуев». На счёту «безмотивников» разных групп к тому времени был взрыв театра в Барселоне: бомба рванула в зале, в самый разгар представления; в Варшаве был взорван шикарный ресторан «Бристоль», а в Одессе — фешенебельная кондитерская Либмана. Все эти бессмысленные злодейства повлекли многочисленные жертвы. Не желая допустить подобные акции в Москве, охранное отделение взяло тех, чьи имена назвал Фельдшер, под плотное наблюдение. В результате долгой и тщательной слежки, в которой в иные моменты были задействованы до двух десятков филёров, удалось определить ядро группы. Выяснилось, что во главе её стоит некто Савельев. Обнаружилась такая подробность: к самим акциям группа только готовится, ищет деньги, для чего проводит в провинции «экспроприации» (так тогда называли вооружённые грабежи). Большинство членов группы были не москвичи, приезжие.
В очередном донесении Фельдшер сообщил, что анархисты собираются куда-то ехать. Их проследили до самого вокзала и, когда более десятка членов организации порознь сели в один поезд, имея на руках билеты до Костромы, «провожать до места» их не стали, а просто известили об их приезде местную полицию и жандармское управление. Из Костромы сообщили, что террористов «приняли в лучшем виде», арестовав на месте сбора, прямо на привокзальной площади. Некоторым удалось уйти, Савельеву в том числе. Но ускользнувшие, не оценив масштаб провала, посчитали его случайностью и вернулись «на московские квартиры», где их уже ждали московские филёры. Словом, получилось все достаточно удачно, террористов взяли почти всех. Одна была беда: никаких взрывчатых веществ при обысках у арестованных не нашли. Разрабатывая связи группы, обнаружили, что они тянутся в несколько городов России и за границу, в Австро-Венгрию.
Письмо было передано с одним вором, выходившим на свободу. Проследив за ним, выяснили, что письмо ушло в Брянск и получил его некий Малива. Спросить о тайнике Савельева не удалось: переправив письмо, он покончил с собой в камере.
Не дав ему договорить, Заварзин резко оборвал его и напористо заговорил сам. Он сказал Филиппову, что у него имеется другое предложение: охранному отделению отлично известно, кто он такой, и потому ему предлагают рассказать все, что ему известно, в обмен на сохранение ему жизни. Дело в том, что Филиппов был опознан как участник восстания на броненосце «Потёмкин», и не просто участник, а один из матросов-палачей, лично казнивших трех офицеров. Заочно он был приговорён к повешению ещё тогда, в 1905 году, и теперь спастись мог только по ходатайству следствия. Филиппов, страшно перепугавшись того, что его тайна открыта, в этот момент был похож на загнанного зверя. Спасая свою шкуру, он заговорил поспешно и путано. Лишь потом, постепенно успокоившись, стал припоминать подробности и рассказывал внятно.
Филиппов открыл следствию, что главная квартира группы находится в Брянске, в доме его приятеля, живущего на окраине города. Для прикрытия он содержал на дому бондарную мастерскую, а жена его занималась огородом при доме. Фамилия этого бондаря была… Малива.
В Брянске Теленов довольно быстро справился с первой частью задания: в трактире, в который обычно ходил Малива, они как-то раз выпили-закусили, разговорились и подружились, как это бывает у людей пьющих сплошь и рядом. В своём первом донесении из Брянска Теленов сообщал, что «бондарь» пьёт сильно и во хмелю болтлив, однако хитёр и про дело ни разу не проболтался. Потом пришло подробное донесение. «Хотя „бондарь“ и утверждает, что он много лет никуда не выезжал из Брянска, похоже, что врёт, — писал Теленов. — Скорее всего, он бывший моряк, причём долго жил на Дальнем Востоке. Так я думаю потому, что: 1) Как-то раз в трактире он случайно обнажил руку по локоть, и обнаружилась татуировка: трехцветный дракон. Такие обычно делают моряки, плававшие в китайских водах. 2) Походка у него явно „морская“: чуть сутулится, широко расставляет ноги, как бы для устойчивости. 3) Головной убор носит, как матросы бескозырку, сдвинув на затылок. 4) Когда он курит, то сплёвывает, выбрасывая слюну очень далеко, как делают матросы, привыкшие сплёвывать за борт, чтобы не попало на палубу».
В другом своём донесении он доложил, что накануне к «бондарю» в трактире подошла какая-то молодая женщина. Она отозвала его в сторону, о чем-то пошепталась с ним и передала «бондарю» узел. «У этой женщины нос вздёрнут, и возможно, это и есть та самая Курносая Таня», — писал Теленов. Ему удалось «передать» Курносую своему напарнику, посещавшему тот же трактир отдельно от него, и тот проследил её до самого дома.
Когда Теленову показалось, что «подходящий момент» настал, он «открылся» своему новому другу. Тот выслушал его, пьяно усмехнулся, но ничего не сказал. Ни фамилия Филиппова, ни легенда о дезертирстве, казалось, на него не произвели никакого впечатления. Опасаясь, что «бондарь», заподозрив слежку, попытается скрыться, Заварзин в тот же день телеграммой распорядился немедленно арестовать «бондаря», его жену и Курносую.
Утром пришёл ответ. Сообщалось, что аресты произведены, но при проведении обысков ни у Курносой, ни у «бондаря» ничего предосудительного не найдено. Вся операция повисла на волоске: тайник с бомбами так и остался необнаруженным, а они могли быть взорваны в любой момент и где угодно. Вот тогда-то и вспомнили о Трефе. Заварзин включил собаку-сыщика и его проводника в специальную группу, которую возглавил ротмистр Курдюмов. Кроме того, в группу вошли два опытных агента. В этой командировке в Брянск Треф превзошёл самого себя.
В этот момент к месту событий прибыл Теленов, уже вышедший из обличья дезертира, шляющегося по подозрительным брянским трактирам. Когда жена Малива увидела его, она разразилась по его адресу ужасной бранью и попыталась ударить филёра, после чего её увели. Узнав в чем дело, Теленов сказал Курдюмову, руководившему розыском в Брянске: «Господин ротмистр, в последний раз Малива пришёл в трактир с руками чистыми, но под ногтями у него была „траурная каёмка“, не иначе, шельма, в земле рылся! Вы распорядились бы, чтоб его самого привезли. Может, у собачки дело бойчее пойдёт?!» Ухватившись за этот шанс, ротмистр распорядился привезти из тюрьмы «бондаря», и когда его доставили, история повторилась снова: Треф обнюхал Маливу и побежал в огород. Там побегав вдоль забора… снова вернулся и сел возле Дмитриева! Но понимая, что сейчас все зависит от него и Трефа, Дмитриев снова повёл собаку в дом и заставил заново обнюхать все вещи хозяев, затем снова повёл его на улицу. И тут свершилось! Треф, видимо, «зацепился» наконец за какой-то едва ощутимый запашок и пошёл за ним, пошёл… Вот он снова побежал вдоль забора… Повернул обратно… Покрутился на одном месте… залаял и начал рыть лапами землю. Курдюмов хотел было сунуться в огород, посмотреть, что там происходит, но Треф, грозно рявкнув, едва не бросился на него. «Нельзя, нельзя, господин ротмистр! — закричал на офицера Дмитриев и, уже как бы извиняясь, пояснил мягче: — Он же работает». Издалека ротмистр распорядился отвести в сторону собаку, а когда Дмитриев выполнил команду, в дело вступили городовые с лопатами. Люди выкопали довольно глубокую яму, прежде чем нашли то, что учуяла под землёй собака. Это был смолёный бочонок, в котором был запас взрывчатки для нескольких бомб, крупная дробь «для начинки», пробирки для кислотных детонаторов, корпуса для бомб. Кроме того, свёрток, завёрнутый в синий платок, тот самый, который передала в трактире Курносая. В нем обнаружили 200 экземпляров журнала анархистов «Буревестник». На самом дне бочонка нашли свёрток с документами и фотографиями. На одной из них был изображён Малива в матросской форме, рядом с ним стояла женщина, в которой можно было узнать его жену. На фотографии была надпись: «Владивосток. Фотография „Экспресс“. В том же свёртке лежали паспорта и другие бумаги, выписанные на имена Купченко и Шестовой.
Обыск в её доме делали тоже с Трефом. Пёс облазил весь дом, чердак, сараи и не нашёл ничего. Тогда был обследован подвал, и там, возле здоровенной лохани с замоченным грязным бельём, Треф залаял. Лохань едва сдвинули с места двое городовых, под нею обнаружился люк, ведший в тайник, в котором нашли много краденого, в том числе и вещи, взятые грабителями во время налёта в калужской губернии, когда были убиты трое обитателей усадьбы.
Этот розыск в Брянске позволил потом обнаружить по всей России несколько законспирированных групп террора, арестовать руководителей «безмотивников». Всего по делу было арестовано 35 человек, в разных местах изъяли много оружия, взрывчатки, готовых бомб. Одному только Богу известно, сколько человеческих жизней спасла собака Треф, найдя в Брянске закопанный бочонок с запасами террористов.
Судьбы остальных участников этой истории сложились куда более печально. Заварзин вынужден был бежать за границу и, живя во Франции, чтобы прокормить жену, на старости лет пошёл работать к конвейеру автомобильного завода «Ситроен». Дрессировщик, вырастивший Трефа и живший как бы «в тени славы» своего четвероногого напарника и питомца, околоточный надзиратель Владимир Дмитриев был расстрелян в первые годы революции. Ему не простили успехов розысков охранного отделения, а особенно того, что уже после февральской революции Дмитриев и его Треф были включены в группу контрразведки, по приказу Временного правительства искавшую Ленина, скрывавшегося после попытки переворота, предпринятой большевиками летом 1917-го в Питере. Такая же судьба постигла многих специалистов-кинологов, служивших в полицейских и жандармских подразделениях. В совершеннейшем забвении окончил свои дни главный энтузиаст служебного собаководства, фактически создавший его в России, бывший начальник петербургского сыскного отделения Лебедев. О том, как сложилась судьба Трефа «при новой власти», доподлинно неизвестно, но, судя по его преданности Дмитриеву, остаётся предположить самое худшее: ведь собаки — они же не люди, они не умеют «подстраиваться к обстоятельствам» и служить убийцам друзей и хозяев, вряд ли Трефу удалось пережить годы гражданской войны и разрухи. Правда, по сведениям кинологов, занимающихся служебным собаководством, после Трефа осталось многочисленное потомство: в более счастливые для него «звёздные годы» он был активным производителем, и потому первые служебные собаки советской милиции были доберман-пинчеры, его прямые потомки. Потом, сочтя эту породу слишком «изнеженной», перешли на разведение менее прихотливых овчарок, сделав их основной «розыскной собакой».
Когда допрос уже закончился, сыщики поинтересовались: «Как же ты не боялся красть рядом со спящим?» Жуков со страшным спокойствием ответил: «Кабыон бы проснулся, я б его зарезал, а не дал бы себя схватить!» Крепкий сон спас смотрителя училища от верной смерти.
* * *
Когда полицейские уже уезжали из училища, произошло событие совершенно удивительное: Треф, поджидавший с Дмитриевым во дворе того момента, когда можно будет ехать обратно в питомник, был спущен с ремня и, бегая по двору, нашёл и принёс к ногам своего хозяина узелок. Развернув его, Дмитриев увидел деньги, 70 рублей замусоленными бумажками. Стали выяснять, чьи бы это могли быть, и оказалось, что на днях у прачки Воспитательного дома пропали все сбережения, как раз 70 рублей. Видимо, тот, кто стибрил прачкины капиталы, увидав, как Треф отыскал краденое и воров, совершивших такую ловкую кражу в квартире смотрителя, испугался, что теперь с собакой начнут искать и деньги прачки. Поскольку похититель сам инкогнито подкинул деньги собаке, его решили не раскрывать, хотя для Трефа отыскать человека, подержавшего в руках этот узелок, было делом совсем несложным.«Домой» в питомник при московском охранном отделении Треф вернулся после девяти часов сложнейшего розыска, и там его Дмитриев накормил на ночь. За хозяина Треф признавал только Дмитриева и слушался только его команд. Но даже в обращении с хозяином-дрессировщиком пёс был сдержан, никогда не ласкался и не заигрывал с ним. Ни от кого другого пищи Треф не принимал. Дмитриев приучил его к этому с раннего детства. Сделано это было специально, чтобы пса не смогли отравить. Учитывая, сколь опасен был Треф для преступников, такая мера предосторожности была отнюдь не лишней.
* * *
Не прошло и недели после раскрытия кражи в Николаевском профессиональном училище, как было начато новое расследование преступления, совершённого далеко от Москвы, в самой глубинке Воронежской губернии, на границе Бобровского и Павловского уездов. Там, в имении князя Б.А. Васильчикова, в своей сторожке был найден мёртвым сторож конюшен и скотного двора Степан Кузьмич Василенко. О смерти сторожа управляющему имением около шести часов утра 31 января 1910 года сообщил местный крестьянин Алексей Багаев. Управляющий, взяв с собою нескольких работников, вместе с Багаевым отправился в сторожку, находившуюся примерно в одной версте от имения, где и увидел труп Василенко, голова которого была разбита каким-то тупым предметом. О преступлении дали знать полиции в город Павловск. Прибывшие следователи первым делом обыскали сторожку, тут-то и обнаружилось, что в домике нет ни копейки денег, хотя всей округе было известно, что денежки у Василенко водились. Этот одинокий мужичок очень любил золотые монетки. Разменяв «бумажки» на золотые, завязывал их в чистую тряпицу, однако от золотишка сторожа не осталось и следа. Придя к выводу, что убийство произошло с целью ограбления, местная полиция никаких следов, могущих привести к убийце, не нашла, и дело зашло в тупик. На счастье, кто-то накануне читал в столичной газете о том, как в Москве собака Треф отыскала деньги и вора в Воспитательном доме. Решено было дать телеграмму московскому полицмейстеру с просьбой прислать удивительное животное для раскрытия преступления. Пришлось Дмитриеву и Трефу снова ехать в специальном вагоне «на гастроли».* * *
Слух о том, что для проведения розысков в Воронеж-скую губернию из Москвы едет знаменитый Треф, разнёсся мгновенно, и когда поезд с собакой-сыщиком и Дмитриевым прибыл на станцию Воронеж, его уже встречала восторженная толпа почитателей, устроившая настоящую овацию талантливому псу, как писала местная газета, «иному заезжему тенору на зависть». Когда поезд тронулся, его провожали криками и пожеланиями успеха. До имения князя Васильчикова Дмитриев и Треф добрались уже совсем поздно вечером, а розыски начали с утра 4 февраля.В сопровождении следственных властей столичные сыщики, человек и собака, пришли в сторожку Василенко. С момента убийства прошло уже пять дней, многие следы были затоптаны, часть из них уже присыпана свежим снегом, но работа есть работа, и тщательно обнюхав доски пола с засохшими потёками крови, обследовав углы дома, порывшись в распахнутом сундуке, среди вещей убитого, Треф довольно быстро взял след. Он за-просился на улицу, и когда его выпустили, уверенно «повёл». Люди, едва поспевая, буквально бежали за собакой и примерно через версту оказались возле сараев, в которых делали кирпич. Они стояли на окраине села Лосева, уроженцем которого был Василенко. Кирпичное заведение принадлежало крестьянину Багаеву, тому самому, что сообщил об убийстве сторожа первым. Когда полицейские подбежали к сараям, в них слышались крик и возня: оказалось, что Треф, как его и учили, отыскав того, по чьему следу он шёл, не дожидаясь людей, ворвался в сарай и бросился на Багаева. Спасая хозяина, пса хотели оттащить работники, но это было не просто! Когда полицейские вбежали в сарай и Дмитриев оттащил рычащего Трефа, Багаев, спасаясь от злой собаки, заперся в своём доме и говорил с полицией через дверь. Налицо была явная оплошность Трефа: Багаев нашёл труп Василенко, переворачивал мёртвое тело, осматривая его, и даже испачкался в крови, немудрёно, что он наследил там, где «работал» Треф, и тем привлёк внимание собаки.
* * *
Опростоволосившегося Трефа отвели обратно к сторожке и снова приказали искать. В этот раз он повёл совсем в другую сторону. Пробежав около трех вёрст, пёс остановился на опушке леса, возле села Верхнее Кисляево, здесь были оставлены несколько стогов. Порывшись возле одного из них, Треф выкопал из-под снега пук сена со следами крови. Очевидно, убийца вытирал им окровавленные руки! Поведя сыщиков с этого места, Треф привёл их… опять к багаевскиму кирпичному заводику! Теперь за ошибку поведение собаки принять уже было невозможно. В доме Алексея Багаева устроили обыск и отыскали там сначала его шубу, залитую кровью, потом горсть золотых монет, и самое главное, орудие убийства: молот со следами крови.На допросе Багаев попытался выкрутиться, заявив, что он в ночь убийства был в Павловске, и только под утро, вернувшись, зашёл в сторожку и нашёл Василенко мёртвым. «Да ведь ты врёшь! — воскликнул управляющий имением, присутствовавший при допросе. — Ведь когда мы пришли, труп-то ещё тёплым был! А до имения от сторожки — верста расстояния. Это пока мы собрались, да обратно верста… Кабы его с вечеру или ночью убили, а ты бы утром нашёл, то Степан Кузьмич, царство ему небесное, уже окоченел бы! И как это я раньше не додумался!»
Работники Багаева, арестованные по подозрению в соучастии, были отпущены, но в своих показаниях сообщили, что хозяин вроде бы шуткой, но говаривал: «Хорошо бы Кузьмича… того, обушком по голове, а золотишко его к рукам прибрать. Живёт мужичок совсем один, а деньжищ уйма!» Следствие установило, что в ту ночь, когда было совершено убийство Василенко, Багаев дома не ночевал и в Павловске, несмотря на утверждения подозреваемого, его никто не видел. Бывшего «первого свидетеля» взяли под стражу и отправили в Павловск, в тюрьму.
На следующий день кавалькада саней с полицейскими возвращалась из имения князя в Павловск, и, когда они проезжали селом Ершовым, случился курьёз, почти такой же, что и в Николаевском Воспитательном доме, неделей раньше. Навстречу отряду полиции вышел местный священник, долго благодаривший полицейских «и собачку особенно». Оказалось, что некоторое время назад местную церковь обокрали. «Тогда мы погрешили на цыган или ещё на каких-то бродяг, — рассказывал священник, — но сегодня утром, вот только что, пропавшие 800 рублей были подброшены на крыльцо моего дома!» Сам пастырь связывал это со слухами, распространившимися по округе, о том, что якобы теперь, пользуясь удобным случаем, с собакой будут искать воров во всей округе. «Кто-то из порочных селян, — как назвали воров в газетном отчёте, — завидев подъезжавший к селу обоз полицейских и Трефа в санях, решил, что слух верен, розыски начались, и подбросил деньги!» Это уж становилось традицией: одно раскрытое Трефом преступление тут же помогало раскрывать и другое.
* * *
По мере того как Треф служил в Москве, слава его настолько укрепилась, что кличка даже стала обозначением проницательности. В газетном фельетоне той поры обычный персонаж, муж-гуляка, у которого жена забрала спрятанные деньги, теперь кричал своей благоверной: «Да ты у меня как Треф, даже лучше! Тебя бы на поводок, да в сыскную на службу! С твоим-то нюхом дома сидючи, только талант зарываешь!» Портреты Трефа и Дмитриева печатались не только в российских, но и в европейских газетах, причём именно собака была в цент-ре внимания.Несмотря на то что газетчики подробно описывали розыски, проводимые с участием Трефа, мало кто знал, что эту собаку используют в расследовании не только уголовных преступлений, но и тех, что были в ведомстве охранного отделения. Свидетельство об участии околоточного надзирателя Дмитриева и его четвероногого подопечного в таких «специальных операциях» отыскалось в мемуарах бывшего начальника московского охранного отделения, полковника жандармерии Павла Павловича Заварзина, вышедших в двадцатые годы в Париже.
В 1911 году агент охранного отделения по кличке Фельдшер, внедрённый в среду анархистов, сообщил, что в Москве существует группа, составленная из осколков разгромленных прежде революционных организаций, которая собирается провести серию акций «безмотивного террора». «Безмотивники» были головной болью для большинства полицейских служб Европы, угадать, где они проведут очередную акцию, было почти невозможно: атаковались не конкретные личности или организации, а буржуазия вообще — устраивались взрывы «в местах скопления буржуев». На счёту «безмотивников» разных групп к тому времени был взрыв театра в Барселоне: бомба рванула в зале, в самый разгар представления; в Варшаве был взорван шикарный ресторан «Бристоль», а в Одессе — фешенебельная кондитерская Либмана. Все эти бессмысленные злодейства повлекли многочисленные жертвы. Не желая допустить подобные акции в Москве, охранное отделение взяло тех, чьи имена назвал Фельдшер, под плотное наблюдение. В результате долгой и тщательной слежки, в которой в иные моменты были задействованы до двух десятков филёров, удалось определить ядро группы. Выяснилось, что во главе её стоит некто Савельев. Обнаружилась такая подробность: к самим акциям группа только готовится, ищет деньги, для чего проводит в провинции «экспроприации» (так тогда называли вооружённые грабежи). Большинство членов группы были не москвичи, приезжие.
В очередном донесении Фельдшер сообщил, что анархисты собираются куда-то ехать. Их проследили до самого вокзала и, когда более десятка членов организации порознь сели в один поезд, имея на руках билеты до Костромы, «провожать до места» их не стали, а просто известили об их приезде местную полицию и жандармское управление. Из Костромы сообщили, что террористов «приняли в лучшем виде», арестовав на месте сбора, прямо на привокзальной площади. Некоторым удалось уйти, Савельеву в том числе. Но ускользнувшие, не оценив масштаб провала, посчитали его случайностью и вернулись «на московские квартиры», где их уже ждали московские филёры. Словом, получилось все достаточно удачно, террористов взяли почти всех. Одна была беда: никаких взрывчатых веществ при обысках у арестованных не нашли. Разрабатывая связи группы, обнаружили, что они тянутся в несколько городов России и за границу, в Австро-Венгрию.
* * *
Агент Фельдшер, арестованный вместе со всеми, сидел в тюрьме, как говорится, на общих основаниях, информируя начальство о том, что происходит в камерах. Через него Савельев передал на волю письмо, которое Фельдшер прочитал и запомнил, в нем было указание: «Произвести чистку квартиры и сор выбросить или оставить на удобрения». Речь, очевидно, шла о каком-то тайнике, но вот только где этот тайник?Письмо было передано с одним вором, выходившим на свободу. Проследив за ним, выяснили, что письмо ушло в Брянск и получил его некий Малива. Спросить о тайнике Савельева не удалось: переправив письмо, он покончил с собой в камере.
* * *
Неожиданно на допрос запросился один из основных боевиков, некто Филиппов. Он произвёл на полковника самое неблагоприятное впечатление: здоровенный детина, с длинными по анархической моде прямыми волосами, падавшими на лоб и виски. Заварзин обратил внимание на его жилистую, вдвинутую вперёд шею и мускулистые ручищи с огромными толстыми пальцами. Филиппов предложил полковнику сделку: его выпускают из тюрьмы и следят за ним, он приводит сыщиков к сообщникам, а сам исчезает. Для начала он признался в том, что незадолго до ареста совершил убийство и ограбление. В Калужской губернии он, его маруха по кличке Курносая Таня и ещё двое сообщников совершили налёт на усадьбу одинокой вдовы-помещицы. Это была его «частная практика», не имевшая отношения к основному делу. Убив сторожа-садовника, служанку и саму помещицу, грабители захватили большую сумму денег и много ценных вещей. Свою долю он отдал Курносой, велев припрятать, а сам поехал в Москву, чтобы вместе с анархистами ехать «на гастроли» в Кострому. Рассказывая, как он убивал вдову, Филиппов, увлёкшись, живописал свой «подвиг» следующими словами: «Так я её прижал, шо у ей ажно кости захрумтели на шее». В этот момент он пошевелил своими огромными пальцами так, что полковника едва не стошнило. Теперь это существо опасалось того, что, узнав о его аресте, подельники убьют маруху Таньку и завладеют его долей. Вот он и предлагает…Не дав ему договорить, Заварзин резко оборвал его и напористо заговорил сам. Он сказал Филиппову, что у него имеется другое предложение: охранному отделению отлично известно, кто он такой, и потому ему предлагают рассказать все, что ему известно, в обмен на сохранение ему жизни. Дело в том, что Филиппов был опознан как участник восстания на броненосце «Потёмкин», и не просто участник, а один из матросов-палачей, лично казнивших трех офицеров. Заочно он был приговорён к повешению ещё тогда, в 1905 году, и теперь спастись мог только по ходатайству следствия. Филиппов, страшно перепугавшись того, что его тайна открыта, в этот момент был похож на загнанного зверя. Спасая свою шкуру, он заговорил поспешно и путано. Лишь потом, постепенно успокоившись, стал припоминать подробности и рассказывал внятно.
* * *
В 1905 году, после того как экипаж «Потёмкина» сошёл на берег в Румынии, разошлись они кто куда. Филиппов, помотавшись по Балканам, решил перебраться на Дальний Восток. Он нанялся матросом на корабль, шедший в нужном ему направлении, и добрался до Владивостока. Там он быстро сошёлся с местными уголовниками, собрал свою шайку и стал промышлять грабежами и убийствами. Долго ли, коротко ли, но двое членов его банды были арестованы, а остальные, почли за благо убраться подальше от этих мест — в европейскую часть России. Надёжными документами они запаслись заранее, деньги у них водились, поэтому переезд труда не составил. Осели бандиты кто в Орле, кто в Брянске, и принялись за старое, выезжая «на гастроли» в Рязан-скую, Калужскую, Тверскую и Курскую губернии. В Брян-ске Филиппов случайно познакомился с Савельевым, который предложил ему принять участие в экспроприациях. По словам Филиппова, Савельев был идейный анархист, часто увлечённо говорил о будущем, том светлом времени, когда на всем земном шаре победит Анархия. Филиппов, по его собственному признанию, мало понимал, что он говорил, в силу необразованности, больше интересуясь делом и добычей. Анархисты его уважали за умение «чисто делать дело» и уходить от полиции, а также за революционные заслуги — казнь офицеров на борту мятежного броненосца.Филиппов открыл следствию, что главная квартира группы находится в Брянске, в доме его приятеля, живущего на окраине города. Для прикрытия он содержал на дому бондарную мастерскую, а жена его занималась огородом при доме. Фамилия этого бондаря была… Малива.
* * *
Из Москвы в Брянск были направлены четверо опытных филёров, в задачу которым поставили слежку за этим Маливой. Агенты должны были осесть в городе, найти там работу и следить за связями «бондаря». Старшему филёру Теленову поручалось свести знакомство с «бондарем», посещая тот же трактир, что и он, войти к нему в доверие и открыться в подходящий момент, сообщив, что он беглый солдат и к «бондарю» его якобы направил Филиппов. Перед тем как поручить это задание Теленову, филёра ознакомили с показаниями Филиппова, Савельева, других членов группы и предупредили, что Курносая ещё не разыскана.В Брянске Теленов довольно быстро справился с первой частью задания: в трактире, в который обычно ходил Малива, они как-то раз выпили-закусили, разговорились и подружились, как это бывает у людей пьющих сплошь и рядом. В своём первом донесении из Брянска Теленов сообщал, что «бондарь» пьёт сильно и во хмелю болтлив, однако хитёр и про дело ни разу не проболтался. Потом пришло подробное донесение. «Хотя „бондарь“ и утверждает, что он много лет никуда не выезжал из Брянска, похоже, что врёт, — писал Теленов. — Скорее всего, он бывший моряк, причём долго жил на Дальнем Востоке. Так я думаю потому, что: 1) Как-то раз в трактире он случайно обнажил руку по локоть, и обнаружилась татуировка: трехцветный дракон. Такие обычно делают моряки, плававшие в китайских водах. 2) Походка у него явно „морская“: чуть сутулится, широко расставляет ноги, как бы для устойчивости. 3) Головной убор носит, как матросы бескозырку, сдвинув на затылок. 4) Когда он курит, то сплёвывает, выбрасывая слюну очень далеко, как делают матросы, привыкшие сплёвывать за борт, чтобы не попало на палубу».
В другом своём донесении он доложил, что накануне к «бондарю» в трактире подошла какая-то молодая женщина. Она отозвала его в сторону, о чем-то пошепталась с ним и передала «бондарю» узел. «У этой женщины нос вздёрнут, и возможно, это и есть та самая Курносая Таня», — писал Теленов. Ему удалось «передать» Курносую своему напарнику, посещавшему тот же трактир отдельно от него, и тот проследил её до самого дома.
Когда Теленову показалось, что «подходящий момент» настал, он «открылся» своему новому другу. Тот выслушал его, пьяно усмехнулся, но ничего не сказал. Ни фамилия Филиппова, ни легенда о дезертирстве, казалось, на него не произвели никакого впечатления. Опасаясь, что «бондарь», заподозрив слежку, попытается скрыться, Заварзин в тот же день телеграммой распорядился немедленно арестовать «бондаря», его жену и Курносую.
Утром пришёл ответ. Сообщалось, что аресты произведены, но при проведении обысков ни у Курносой, ни у «бондаря» ничего предосудительного не найдено. Вся операция повисла на волоске: тайник с бомбами так и остался необнаруженным, а они могли быть взорваны в любой момент и где угодно. Вот тогда-то и вспомнили о Трефе. Заварзин включил собаку-сыщика и его проводника в специальную группу, которую возглавил ротмистр Курдюмов. Кроме того, в группу вошли два опытных агента. В этой командировке в Брянск Треф превзошёл самого себя.
* * *
Начав обследование дома «бондаря», Треф, нигде не задерживаясь, походил по комнатам и сел. Дмитриеву стало ясно, что никаких тайников в доме пёс не нашёл. Его вывели во двор, но и там картина повторилась. Оставалось поискать ещё в большом огороде. Привезли из участ-ка жену Малива и дали собаке её обнюхать. После этого дело вроде бы пошло веселее: Треф побежал в огород, куда Дмитриев никого не пускал, чтобы не путать следы. Пробегав более часу по всему огороду, обнюхав едва ли не все растения, Треф, так нигде и не задержавшись, опять сел. Что делать теперь, было совершенно не понятно! Дмитриев уже понял, что случилось: супруга Малива каждый день работала в огороде и пёс просто бегал по её следам.В этот момент к месту событий прибыл Теленов, уже вышедший из обличья дезертира, шляющегося по подозрительным брянским трактирам. Когда жена Малива увидела его, она разразилась по его адресу ужасной бранью и попыталась ударить филёра, после чего её увели. Узнав в чем дело, Теленов сказал Курдюмову, руководившему розыском в Брянске: «Господин ротмистр, в последний раз Малива пришёл в трактир с руками чистыми, но под ногтями у него была „траурная каёмка“, не иначе, шельма, в земле рылся! Вы распорядились бы, чтоб его самого привезли. Может, у собачки дело бойчее пойдёт?!» Ухватившись за этот шанс, ротмистр распорядился привезти из тюрьмы «бондаря», и когда его доставили, история повторилась снова: Треф обнюхал Маливу и побежал в огород. Там побегав вдоль забора… снова вернулся и сел возле Дмитриева! Но понимая, что сейчас все зависит от него и Трефа, Дмитриев снова повёл собаку в дом и заставил заново обнюхать все вещи хозяев, затем снова повёл его на улицу. И тут свершилось! Треф, видимо, «зацепился» наконец за какой-то едва ощутимый запашок и пошёл за ним, пошёл… Вот он снова побежал вдоль забора… Повернул обратно… Покрутился на одном месте… залаял и начал рыть лапами землю. Курдюмов хотел было сунуться в огород, посмотреть, что там происходит, но Треф, грозно рявкнув, едва не бросился на него. «Нельзя, нельзя, господин ротмистр! — закричал на офицера Дмитриев и, уже как бы извиняясь, пояснил мягче: — Он же работает». Издалека ротмистр распорядился отвести в сторону собаку, а когда Дмитриев выполнил команду, в дело вступили городовые с лопатами. Люди выкопали довольно глубокую яму, прежде чем нашли то, что учуяла под землёй собака. Это был смолёный бочонок, в котором был запас взрывчатки для нескольких бомб, крупная дробь «для начинки», пробирки для кислотных детонаторов, корпуса для бомб. Кроме того, свёрток, завёрнутый в синий платок, тот самый, который передала в трактире Курносая. В нем обнаружили 200 экземпляров журнала анархистов «Буревестник». На самом дне бочонка нашли свёрток с документами и фотографиями. На одной из них был изображён Малива в матросской форме, рядом с ним стояла женщина, в которой можно было узнать его жену. На фотографии была надпись: «Владивосток. Фотография „Экспресс“. В том же свёртке лежали паспорта и другие бумаги, выписанные на имена Купченко и Шестовой.
* * *
Как оказалось, «бондарь Малива» был членом банды Филиппова, беглым матросом Купченко. Дезертировав с военного корабля, он стал уголовником и при попытке ограбления церкви убил священника. На этом и «засыпался». Сидя во владивостокской тюрьме, он не стал дожидаться, когда его повесят, сбежал и примкнул к бандитам Филиппова. Шестова, его сожительница, а не жена, была известная во Владивостоке воровка. Курносая, действительно оказалась Таней, сожительницей Филиппова, в полиции Брянска она была зарегистрирована как проститутка.Обыск в её доме делали тоже с Трефом. Пёс облазил весь дом, чердак, сараи и не нашёл ничего. Тогда был обследован подвал, и там, возле здоровенной лохани с замоченным грязным бельём, Треф залаял. Лохань едва сдвинули с места двое городовых, под нею обнаружился люк, ведший в тайник, в котором нашли много краденого, в том числе и вещи, взятые грабителями во время налёта в калужской губернии, когда были убиты трое обитателей усадьбы.
Этот розыск в Брянске позволил потом обнаружить по всей России несколько законспирированных групп террора, арестовать руководителей «безмотивников». Всего по делу было арестовано 35 человек, в разных местах изъяли много оружия, взрывчатки, готовых бомб. Одному только Богу известно, сколько человеческих жизней спасла собака Треф, найдя в Брянске закопанный бочонок с запасами террористов.
* * *
Всех «безмотивников» судили, и они получили большие сроки каторжных работ. Филиппову, на совести которого, как выяснило следствие, вместе с казнёнными им на «Потёмкине» офицерами было в общей сложности одиннадцать трупов, но за помощь следствию, как и было ему обещано, жизнь этому монстру сохранили. На суде его приговорили к бессрочной каторге. После революции, в почётном звании «жертвы царизма», Филиппов вернулся с каторги в Брянск, где стал… председателем брянской ЧК!Судьбы остальных участников этой истории сложились куда более печально. Заварзин вынужден был бежать за границу и, живя во Франции, чтобы прокормить жену, на старости лет пошёл работать к конвейеру автомобильного завода «Ситроен». Дрессировщик, вырастивший Трефа и живший как бы «в тени славы» своего четвероногого напарника и питомца, околоточный надзиратель Владимир Дмитриев был расстрелян в первые годы революции. Ему не простили успехов розысков охранного отделения, а особенно того, что уже после февральской революции Дмитриев и его Треф были включены в группу контрразведки, по приказу Временного правительства искавшую Ленина, скрывавшегося после попытки переворота, предпринятой большевиками летом 1917-го в Питере. Такая же судьба постигла многих специалистов-кинологов, служивших в полицейских и жандармских подразделениях. В совершеннейшем забвении окончил свои дни главный энтузиаст служебного собаководства, фактически создавший его в России, бывший начальник петербургского сыскного отделения Лебедев. О том, как сложилась судьба Трефа «при новой власти», доподлинно неизвестно, но, судя по его преданности Дмитриеву, остаётся предположить самое худшее: ведь собаки — они же не люди, они не умеют «подстраиваться к обстоятельствам» и служить убийцам друзей и хозяев, вряд ли Трефу удалось пережить годы гражданской войны и разрухи. Правда, по сведениям кинологов, занимающихся служебным собаководством, после Трефа осталось многочисленное потомство: в более счастливые для него «звёздные годы» он был активным производителем, и потому первые служебные собаки советской милиции были доберман-пинчеры, его прямые потомки. Потом, сочтя эту породу слишком «изнеженной», перешли на разведение менее прихотливых овчарок, сделав их основной «розыскной собакой».