— Так что трактир? — нетерпеливо перебил пристав.
— Подавал мне половой Ахметка-татарин, за ним грешки разные водятся: жалуются, что когда он из трактира кого пьяным выводит, то непременно потом в карманах пропажи обнаруживаются, ну так он всегда рад услужить. Подал Ахметка чай да и шепнул мне: «К хозяину утром пришли двое оборванцев, по-русски кое-как объясняются, на греков похожи. Хозяин с ними заперся у себя, на жилой половине, и угощает их как дорогих гостей — второй графин водки почали, самовар и закуску меняли уже». Вот я и думаю: не те ли это греки, что 16-го числа духанщика Мартироса Айрапетова на 119 рублей нагрели на Арменишкенде?
— А трактирщик подходящий?
— Трактирщик самый первый сорт для них — мимо себя копейки не пропустит! Верные сведения имеются: берет вещи в заклад. Такой им и нужен! Да и чего бы он стал чаи гонять с оборванцами?!
— Да, действительно, странная компания у них получается. Ты вот что, голубчик, установи-ка наблюдение за трактиром, посмотрим, что там у них за каша заваривается.
— Кой черт вам нужен «русский попа»?! Он вас быстрее нагреет, чем мазурик на рынке!
— Нася не понимай мазурик, — коверкая слова характерным для греков присюсюкиванием, отвечал ему носатый грек с печальными чёрными глазами, — засем обизяесь попа? Грех! — И он назидательно поднял грязный палец.
В ответ на это Карасев глухо зарычал и, утерев рушником вспотевшее лицо, провёл им по волосам, шее и ухоженной бороде. Потом взялся за графин, налил в рюмки гостям и себе, предложив:
— Давайте-ка ещё дербалызнем, да снова я вам все объясню!
— Сказыте, добрая каспатина: цто это такое? Эта тенги?
Взяв шершавые на ощупь кружочки, купец взглянул на них, и брезгливость на его холёном лице сменилась недоумением: это были заляпанные застывшим цементным раствором монеты! Там, где сквозь слой окаменевшего песка проступал металл, Карасев сумел прочитать «полу…», а отколупнув ногтем немножко пристывший раствор, рассмотрел и часть герба: скипетр в лапе двуглавого орла. Сомнений не было — в руках он держал золотой полуимпериал, выпущенный, судя по тому, что на нем не было портрета императора, в начале девятнадцатого века. Такие монеты, без царского погрудного портрета, начали чеканить в царствование Павла, и лишь с 1886 года портрет снова появился на золотых. Другой кружочек на поверку оказался серебряным рублём эпохи Николая Первого.
— Ну, — нетерпеливо спросил один из греков, — цто эта такое?
— Это старинные русские монеты, — сдерживая волнение, пояснил им трактирщик. — А где вы их взяли?
— Вы нам дадите за них покусать? — спросил грек, отбирая монеты у Карасева.
— Нет, брат! — деланно засмеялся трактирщик. — На них сейчас ни шиша не купишь, менять надо на современные деньги.
— Зе-зе-зе, — разочарованно прогудел басом товарищ грека, ведшего переговоры, — селий месек монета, а кусать купить не на сто! Зе-зе-зе!
— Сказыте, допрая каспадина, которая тут поблизости русский попа живёт?
— Попа? — изумился трактирщик. — Какая попа?
— Русский попа, святой отсе, серковь которая слузит, кте?!
— А! — поняв, о чем речь, обрадованно воскликнул Карасев. — Вам попа надо! Зачем вам поп? Он что, банк, что ли? Вам в банк идти надо!
— Не-е, допрый каспадина! Нам в банк никак низя. Мы русский закон совсем не знаем, коворить не умеем, спросят: кто, откуда, токумент.. Оттай, сказут, посел к цертовой матери, сказут. Наси узе хотили банка: турецкий лира и англизи силинг сменять хотели, полицейский свисток свистел, насих тюрьма сазай. Селий недель дерзали, за цто не известно, а тут старые деньги… Не-е, мы попа только доверяй, он селовек святой, поступит по-бозецки…
— Н-да, — сочувственно согласился трактирщик, — с нашими «фараонами» только свяжись! Только чего же к попу-то вас тянет, успеете ещё, пойдёмте-ка, я вас покормлю, водочки выпьем, чайку горяченького, вы мне расскажете все, а я, может, чем помогу. Гаврилка! Ахметка! — зычно скомандовал он половым. — Нут-ка, живо накройте стол у меня в фатере, да ко мне никого не пускать.
Карасев, слушая их, мысленно прикидывал: «Это сколько же у них в руках оказалось монет? Такой редкий случай упускать никак нельзя! Зачем дуракам деньги? Для них большие деньги — одна морока!» Когда вместе с греками «усидели» графин водки, он и сделал им предложение:
— Продайте, братцы, вы мне эти монеты: сразу, весь клад, за живые, настоящие деньги?! И сразу бросите эту стройку, жулика своего подрядчика, сейчас же в Батум и домой поедете, к бабам свом и детишкам! А? Давайте дело сделаем!
Но греки упёрлись и твердили только одно:
— Не-е-е, мы только русский попа товеряем, к нему пойдём.
Однако Карасев не сдавался и, приказав подать ещё графин водки, начал «правильную осаду». Ближе к вечеру захмелевшие греки как будто стали поддаваться уговорам:
— Сколько зе топрый каспатина Карасева плетлезит?
Стали торговаться уже предметно. Однако возникла некоторая трудность: греки не знали, сколько у них монет, говорили просто: «Месек», а сколько в том мешке, поди знай! Карасев, «честно глядя им в глаза», предложил «хорошую цену»:
— Давайте так: вот за эти монетки, — он указал на полуимпериал, — я дам вам по рублю, а вот за эти, — и он взял в руки николаевский рубль, — по гривеннику за штуку? За такое старьё — красная цена!
Греки пьяненько щурили глазки, водили грязными пальцами у себя перед носами и, встряхивая кудрявыми шевелюрами, возражали:
— Не-е-е, каспатина Карасева нас хосет обмануть. Такие старый монетки меньсе сём по тва рубли за стуку оттавать грех. Надо к попа нам итти, там нету греха!
— Ага! — с издёвкой произнёс трактирщик. — Сходите, в тюрьме переночуете! Мы-то все сделаем по-тихому, деньги получите и поминай, как вас звали, а над попом сто начальников, он за каждую копеечку отчитывается, нешто он наберёт вам такие деньги?!
Спорили они, торговались и сошлись на такой цене: трактирщик платит грекам по 1 рублю 25 копеек за каждый полуимпериал и по 25 копеек за николаевский серебряный рубль. К вечеру Карасев был уже и от водки пьян, и от удачи весел: на каждый свой рубль он наживал больше десяти. Ведь старые полуимпериалы приравнивались к пятнадцати рублям новых денег, в них содержалось 11,6 грамма чистого золота 916-й пробы! Гости его, на вид бывшие ещё пьянее его, собираясь уходить, выставили ещё одно условие:
— Показите нам теньги, мозет, у вас их и вовсе нету!
— Да как же я вам их покажу, если неизвестно: сколько нужно? — удивился купец.
— Ну и цто зе? — пьяно упрямились греки. — Показите хотя бы тысяцу рублей, а то мы только, мозет, зря проходим.
— У-у, «попа» недоверчивая, — бормотал Карасев, пока ходил к бюро в соседней комнате. Достав пачку денег, он вернулся к грекам и показал им деньги. — Ну, вот этими самыми деньгами я вам завтра и отсчитаю. Довольны?
— Осень довольны! — вполне искренне ответили греки. — Спасибы больсая хлеб-соль, благодарим. Зтите, завтра придём.
После ухода странных гостей трактирщика надзиратель Альфонсов, который все время, пока гости заседали за столом и вели переговоры, кружил по улицам вокруг заведения Карасева, зашёл в трактир и снова спросил чаю. Подавал ему, как и утром, Ахмет, и пока он сервировал стол, Альфонсов успел с ним перекинуться парой слов. Просидев в трактире за чаем около часу, надзиратель пошёл докладывать приставу, но прежде он подошёл к городовым, заступившим в наряд, и приказал за трактиром присматривать особо.
— Как думаешь, сговорились они? — задумчиво спросил пристав Руденко Альфонсова, выслушав его доклад о результатах наблюдения.
— Надо думать, не без толку просидели целый день! — уверенно сказал Альфонсов. — Ахметка говорит: «Хозяин так нарезался, что в зал уже не выходил, старший приказчик всем распоряжается». Да и эти еле ноги уволокли.
Решено было на следующий день устроить возле трактира засаду: выставить пост из самых смышлёных городовых напротив трактира, в сам трактир посадить компанию полицейских в штатском. Особенно мощный заслон наметили устроить позади трактира. Здесь начинались постройки, благодаря чему можно было незаметно выскочить на соседние улицы или спрятаться.
— Вот тебе и юг! — бормотал Руденко, ёжась под порывами сырого ветра, дувшего с Каспия. — Уж скорее бы пришли!
Переодетым в штатское полицейским, засевшим в трактире, изображать гуляющих было не легче, чем их товарищам на зимней улице: в трактире нужно пить и есть, а эти приятные поначалу особенности задания очень быстро становятся тягостны. Выручало то, что, распив «для почину» штоф настоящей водки, полицейские далее пили только воду, подносимую в графинчиках расторопным Ахметкой. Без его поддержки засада в трактире не продержалась бы так долго.
«Гости» явились ближе к вечеру, когда на улице уже начало смеркаться. Один грек нёс за спиной тяжёлый мешок, его товарищ, распахнув дверь трактира, помог ему войти.
Как только дверь за греками закрылась, кольцо полицейской блокады сомкнулось вокруг трактира, и теперь невозможно сделалось войти или выйти, минуя посты. Минут через десять после того как греки со своим мешком проследовали через трактирную залу и скрылись за дверью, отделявшей собственно трактир от квартиры трактирщика, компания полицейских в штатском подозвала Ахметку.
— Поди, впусти наших с заднего двора, — велел половому старший из филёров. Вся компания, разом «протрезвев», поднялась из-за стола и направилась к дверям на хозяйскую половину. Ждать им пришлось недолго: почти тотчас же дверь открылась — и прямо на полицейских вышли оба грека, уже без мешка.
— Ни с места! — приказал старший филёр. — Руки вверх!
Греки сразу же подчинились. Им приказали повернуть назад и провели в комнаты хозяина.
— Ну так где же, господин Карасев? — нетерпеливо спросил Руденко.
— Не понимаю, о чем вы изволите спрашивать! — ответил трактирщик.
— О мешке, который вот эти два господина внесли в ваши покои, — пояснил Руденко. — Где он?
— Почему, собственно, я должен вам отвечать?
— Вообще-то это в ваших интересах, господин Карасев. Вы сейчас в этом убедитесь! — пообещал Руденко и, обращаясь к надзирателю, приказал: — А ну-ка, Альфонсов, обыщи этих субчиков, пусть господин трактирщик сам увидит, что его несколько минут назад обокрали!
Долго ждать не пришлось. Привычными движениями обыскав арестованных греков, Альфонсов вытащил из лохмотьев одного из них увесистый свёрточек, сделанный из платка. Альфонсов положил свёрток рядом с мелочами, обнаруженными в карманах оборванцев: хороший портсигар, ключ, спички, немного мелочи.
— Нуте-с, господин Карасев, узнаете свёрточек?
— Да ведь он же должен… — беря себя за горло, словно его душили, начал было фразу Карасев, но осёкся на полуслове.
— Ну, начальник, — подал голос один из «греков», заговоривший по-русски чисто, без всякого акцента, — твой сегодня фарт!
— Фарт! — насмешливо передразнил его Руденко. — Понимал бы чего, Арутюн Кахраманьянц! Скажешь тоже! Это наука: ваши физиономии и приметы по всему югу России разосланы. Так что ни тебе, ни Сафару ходу не было, не сегодня, так завтра взяли бы.
— Какой Кахраманьянц, какой Сафар? Я ничего не понимаю! — воскликнул Карасев, оседая на стул.
— Да вот эти самые, — указывая на арестованных, пояснил пристав, — продавцы кладов! Этот вот — Арутюн Кахраманьянц, персидско-подданный, а второй — Сафархан Шахмамед-оглы. Третий год они «под греков» работают, все клады простакам продают! В 1907 году взяли тысячу рублей у содержателя прачечной Михаила Вержбицкого, так ведь, Арутюн?! А в 1908 году в Балахане пятеро наивных скинулись по двести рубликов и купили точно такой же мешочек, что вам сегодня принесли. Было дело, Сафархан?! И в Ростове-на-Дону два случая за ними… — неожиданно прервав себя, Руденко взял со стола ключ, обнаруженный у «греков», и спросил у Карасева: — А где у вас здесь сундук?
Не дождавшись ответа, он осмотрелся по сторонам и увидел порядочных размеров окованный железом сундук, стоявший у стенки. Подойдя к сундуку, Руденко склонился над замком, вставил ключ. Замок открылся легко, ключи, найденные в кармане Сафархана Шахмамеда-оглы, оказались от сундука трактирщика Карасева.
Откинув крышку сундука и заглянув внутрь, пристав обрадовался, словно увидал внутри своего старого знакомого:
— Ба! А вот и он! Вытаскивайте, ребята, мешок!
Когда городовые извлекли мешок наружу и развязали горловину, то сначала из него вытащили точно такой же свёрточек, что нашли при обыске «греков», его тоже выложили на стол. Кроме этого свёртка в мешке нашли около полутора пудов цементных кругляшей, размером с монету-полуимпериал. Руденко разломил несколько колёсиков, но никаких монет в них не было, один застывший раствор. В свёртке, который вытащили из мешка, найденного в сундуке трактирщика, была резаная бумага, зато в его близнеце, изъятом у «греков», обнаружилась внушительная пачка денег.
— Хотите, господин Карасев, я вам расскажу, как все здесь происходило? — И, не дожидаясь согласия собеседника, продолжил: — Вчера, когда вы здесь сидели, уже когда вроде договорились, просили они вас показать деньги, которыми вы будете за «клад» расплачиваться. Так ведь?
— Так, — удивлённо подтвердил Карасев.
— Это в их комбинации первейшая вещь — разглядеть, какими деньгами платить будет «клиент». Они потом готовят «куклу» — свёрток с резаной бумагой подходящего размера. А сегодня пришли они к вам и говорят…
— И говорят, сволочи: «Сибко чизало тасить вся монетка! Ти, топрий каспатина, дай нам теньги, а мы тебе исе месек монеток притассим!» Ну, я им говорю: «Дудки, братцы! Несите ещё, а мешок пусть здесь полежит!»
— Тут они, конечно, в амбицию, не соглашаются, — утвердительно произнёс Руденко.
— Конечно! Однако быстро придумали, как выйти из положения: дают мне платок, говорят, деньги заверни и клади в мешок, мешок в сундук сунем, запрём. «А клюсик нам отдас». На том и порешили! Только вот никак я не пойму: как же это деньги у них оказались, а в мешке бумага?
— Очень просто: они небось, перед тем как мешок в сундук положить, свёрток достали…
— Ну да! Смотри, дескать, вот они, твои деньги, все по-честному…
— Вот в этот самый момент они свёрточки и поменяли. И мешок нарочно погрязнее принесли, чтобы вы за него поменьше хватались. Потом эти цементные кругляши заперли и пошли. Ведь зацементированных монет-то у них всего две-три, от силы пять штук бывает, чтобы «пассажиру» показать сначала, заинтересовать чтобы! В мешке лежат одни пустышки, а люди думают, что золото им оставляют в сундуках. Так бы вы и сидели, как остальные ими обманутые — полтора пуда цементных блямб карауля. А они бы тем временем на вокзал и — прощай, Баку!
— А откуда вы про все это узнали?
— Следили мы за ними. Ведь они в этом году в Баку у Осипа Абрамова за такой вот «клад» 600 рублей взяли, а только что, вот 16 декабря, на Арменишкенде духанщика Айрапетова обработали. Любят они вашего брата, владельцев трактирных заведений!
— Бога мне теперь за спасителей молить надо?! — с полувопросительной интонацией произнёс Карасев, заглядывая в глаза приставу. Теперь, когда и первое изумление, и испуг, и возмущение уже прошли, рассудок трактирщика заработал привычно, и чувствовалось, что ему очень хочется спросить: «А что мне будет? А деньги мои?», но он не смел. Немного помучив его, Руденко встал из-за стола и веско сказал:
— Да уж, конечно, молить Бога следует! — И добавил, насмешливо глядя прямо в глаза поднявшемуся вслед за ним Карасеву: — Завтра придёте с утра в участок, дадите показания, как потерпевший при попытке покушения на мошенничество, получите свои деньги и больше уж, глядите, на такие дешёвые штуки не покупайтесь. Такие вот «греки» знаете как говорят? «Фраеров губит жадность». Как раз ваш случай.
— Чего ты? — спросил пристав.
— Вот интересно, как же это Карасев за Ахметку будет Бога молить?! Магометанин ведь Ахметка-то, а «греков» он первый заметил.
— Ничего! — усмехнувшись, ответил Руденко. — В небесной канцелярии разберутся, по какому департаменту молитвы пустить. Не наше это дело.
И они пошли молча, прибавляя шаг, стараясь побыстрее добраться до жарко натопленного участка.
Игра в «доктора»
— Подавал мне половой Ахметка-татарин, за ним грешки разные водятся: жалуются, что когда он из трактира кого пьяным выводит, то непременно потом в карманах пропажи обнаруживаются, ну так он всегда рад услужить. Подал Ахметка чай да и шепнул мне: «К хозяину утром пришли двое оборванцев, по-русски кое-как объясняются, на греков похожи. Хозяин с ними заперся у себя, на жилой половине, и угощает их как дорогих гостей — второй графин водки почали, самовар и закуску меняли уже». Вот я и думаю: не те ли это греки, что 16-го числа духанщика Мартироса Айрапетова на 119 рублей нагрели на Арменишкенде?
— А трактирщик подходящий?
— Трактирщик самый первый сорт для них — мимо себя копейки не пропустит! Верные сведения имеются: берет вещи в заклад. Такой им и нужен! Да и чего бы он стал чаи гонять с оборванцами?!
— Да, действительно, странная компания у них получается. Ты вот что, голубчик, установи-ка наблюдение за трактиром, посмотрим, что там у них за каша заваривается.
* * *
В это самое время в квартире трактирщика Карасева шёл большой торг. Карасев, крупный мужчина средних лет, разгорячась, уже снял сюртук и остался в жилете, надетом поверх белой рубахи. Он азартно втолковывал своим гостям, двум субъектам, облачённым в грязноватое тряпьё, зияющее местами прорехами:— Кой черт вам нужен «русский попа»?! Он вас быстрее нагреет, чем мазурик на рынке!
— Нася не понимай мазурик, — коверкая слова характерным для греков присюсюкиванием, отвечал ему носатый грек с печальными чёрными глазами, — засем обизяесь попа? Грех! — И он назидательно поднял грязный палец.
В ответ на это Карасев глухо зарычал и, утерев рушником вспотевшее лицо, провёл им по волосам, шее и ухоженной бороде. Потом взялся за графин, налил в рюмки гостям и себе, предложив:
— Давайте-ка ещё дербалызнем, да снова я вам все объясню!
* * *
Греки пришли в его трактир к самому открытию. Робко потоптавшись у стойки, попросили молодца-буфетчика позвать хозяина. Карасев сначала подумал, что они предложат ему в залог какую-нибудь дрянь, и сделал даже кислую физиономию, готовясь отказать, но тут один из греков протянул ему несколько странных кружочков и робко спросил:— Сказыте, добрая каспатина: цто это такое? Эта тенги?
Взяв шершавые на ощупь кружочки, купец взглянул на них, и брезгливость на его холёном лице сменилась недоумением: это были заляпанные застывшим цементным раствором монеты! Там, где сквозь слой окаменевшего песка проступал металл, Карасев сумел прочитать «полу…», а отколупнув ногтем немножко пристывший раствор, рассмотрел и часть герба: скипетр в лапе двуглавого орла. Сомнений не было — в руках он держал золотой полуимпериал, выпущенный, судя по тому, что на нем не было портрета императора, в начале девятнадцатого века. Такие монеты, без царского погрудного портрета, начали чеканить в царствование Павла, и лишь с 1886 года портрет снова появился на золотых. Другой кружочек на поверку оказался серебряным рублём эпохи Николая Первого.
— Ну, — нетерпеливо спросил один из греков, — цто эта такое?
— Это старинные русские монеты, — сдерживая волнение, пояснил им трактирщик. — А где вы их взяли?
— Вы нам дадите за них покусать? — спросил грек, отбирая монеты у Карасева.
— Нет, брат! — деланно засмеялся трактирщик. — На них сейчас ни шиша не купишь, менять надо на современные деньги.
— Зе-зе-зе, — разочарованно прогудел басом товарищ грека, ведшего переговоры, — селий месек монета, а кусать купить не на сто! Зе-зе-зе!
— Сказыте, допрая каспадина, которая тут поблизости русский попа живёт?
— Попа? — изумился трактирщик. — Какая попа?
— Русский попа, святой отсе, серковь которая слузит, кте?!
— А! — поняв, о чем речь, обрадованно воскликнул Карасев. — Вам попа надо! Зачем вам поп? Он что, банк, что ли? Вам в банк идти надо!
— Не-е, допрый каспадина! Нам в банк никак низя. Мы русский закон совсем не знаем, коворить не умеем, спросят: кто, откуда, токумент.. Оттай, сказут, посел к цертовой матери, сказут. Наси узе хотили банка: турецкий лира и англизи силинг сменять хотели, полицейский свисток свистел, насих тюрьма сазай. Селий недель дерзали, за цто не известно, а тут старые деньги… Не-е, мы попа только доверяй, он селовек святой, поступит по-бозецки…
— Н-да, — сочувственно согласился трактирщик, — с нашими «фараонами» только свяжись! Только чего же к попу-то вас тянет, успеете ещё, пойдёмте-ка, я вас покормлю, водочки выпьем, чайку горяченького, вы мне расскажете все, а я, может, чем помогу. Гаврилка! Ахметка! — зычно скомандовал он половым. — Нут-ка, живо накройте стол у меня в фатере, да ко мне никого не пускать.
* * *
Выпив и закусив, греки, путаясь и кое-как подбирая слова, стали рассказывать о том, как их подрядил богатый грек строить ему дачу в пригороде Баку. Доплыли они до Батума на турецком корабле, потом привезли их в Баку. На месте предполагаемой дачи стояли руины большого сельского дома. Грекам велели за зиму стены разобрать и подготовить все к стройке. Разбирая стены, они в одном месте наткнулись на тайник и сначала не поняли, что нашли: монеты были залиты раствором цемента и песка. Насобирали они целый мешок таких кругляшей, стали думать, чего с ними делать. Грек-подрядчик держал их впроголодь, обещая расплатиться к концу месяца, вот и решили греки командировать двух, которые русский язык получше знали, в город, чтобы выяснить: что они нашли. Деньги ли это? Если деньги, то купить на них еды, водки и табаку.Карасев, слушая их, мысленно прикидывал: «Это сколько же у них в руках оказалось монет? Такой редкий случай упускать никак нельзя! Зачем дуракам деньги? Для них большие деньги — одна морока!» Когда вместе с греками «усидели» графин водки, он и сделал им предложение:
— Продайте, братцы, вы мне эти монеты: сразу, весь клад, за живые, настоящие деньги?! И сразу бросите эту стройку, жулика своего подрядчика, сейчас же в Батум и домой поедете, к бабам свом и детишкам! А? Давайте дело сделаем!
Но греки упёрлись и твердили только одно:
— Не-е-е, мы только русский попа товеряем, к нему пойдём.
Однако Карасев не сдавался и, приказав подать ещё графин водки, начал «правильную осаду». Ближе к вечеру захмелевшие греки как будто стали поддаваться уговорам:
— Сколько зе топрый каспатина Карасева плетлезит?
Стали торговаться уже предметно. Однако возникла некоторая трудность: греки не знали, сколько у них монет, говорили просто: «Месек», а сколько в том мешке, поди знай! Карасев, «честно глядя им в глаза», предложил «хорошую цену»:
— Давайте так: вот за эти монетки, — он указал на полуимпериал, — я дам вам по рублю, а вот за эти, — и он взял в руки николаевский рубль, — по гривеннику за штуку? За такое старьё — красная цена!
Греки пьяненько щурили глазки, водили грязными пальцами у себя перед носами и, встряхивая кудрявыми шевелюрами, возражали:
— Не-е-е, каспатина Карасева нас хосет обмануть. Такие старый монетки меньсе сём по тва рубли за стуку оттавать грех. Надо к попа нам итти, там нету греха!
— Ага! — с издёвкой произнёс трактирщик. — Сходите, в тюрьме переночуете! Мы-то все сделаем по-тихому, деньги получите и поминай, как вас звали, а над попом сто начальников, он за каждую копеечку отчитывается, нешто он наберёт вам такие деньги?!
Спорили они, торговались и сошлись на такой цене: трактирщик платит грекам по 1 рублю 25 копеек за каждый полуимпериал и по 25 копеек за николаевский серебряный рубль. К вечеру Карасев был уже и от водки пьян, и от удачи весел: на каждый свой рубль он наживал больше десяти. Ведь старые полуимпериалы приравнивались к пятнадцати рублям новых денег, в них содержалось 11,6 грамма чистого золота 916-й пробы! Гости его, на вид бывшие ещё пьянее его, собираясь уходить, выставили ещё одно условие:
— Показите нам теньги, мозет, у вас их и вовсе нету!
— Да как же я вам их покажу, если неизвестно: сколько нужно? — удивился купец.
— Ну и цто зе? — пьяно упрямились греки. — Показите хотя бы тысяцу рублей, а то мы только, мозет, зря проходим.
— У-у, «попа» недоверчивая, — бормотал Карасев, пока ходил к бюро в соседней комнате. Достав пачку денег, он вернулся к грекам и показал им деньги. — Ну, вот этими самыми деньгами я вам завтра и отсчитаю. Довольны?
— Осень довольны! — вполне искренне ответили греки. — Спасибы больсая хлеб-соль, благодарим. Зтите, завтра придём.
После ухода странных гостей трактирщика надзиратель Альфонсов, который все время, пока гости заседали за столом и вели переговоры, кружил по улицам вокруг заведения Карасева, зашёл в трактир и снова спросил чаю. Подавал ему, как и утром, Ахмет, и пока он сервировал стол, Альфонсов успел с ним перекинуться парой слов. Просидев в трактире за чаем около часу, надзиратель пошёл докладывать приставу, но прежде он подошёл к городовым, заступившим в наряд, и приказал за трактиром присматривать особо.
— Как думаешь, сговорились они? — задумчиво спросил пристав Руденко Альфонсова, выслушав его доклад о результатах наблюдения.
— Надо думать, не без толку просидели целый день! — уверенно сказал Альфонсов. — Ахметка говорит: «Хозяин так нарезался, что в зал уже не выходил, старший приказчик всем распоряжается». Да и эти еле ноги уволокли.
Решено было на следующий день устроить возле трактира засаду: выставить пост из самых смышлёных городовых напротив трактира, в сам трактир посадить компанию полицейских в штатском. Особенно мощный заслон наметили устроить позади трактира. Здесь начинались постройки, благодаря чему можно было незаметно выскочить на соседние улицы или спрятаться.
* * *
Утром 24 декабря посты, намеченные накануне приставом Руденко, были выставлены, полицейские проинструктированы. Теперь оставалось самое тяжёлое: ждать.— Вот тебе и юг! — бормотал Руденко, ёжась под порывами сырого ветра, дувшего с Каспия. — Уж скорее бы пришли!
Переодетым в штатское полицейским, засевшим в трактире, изображать гуляющих было не легче, чем их товарищам на зимней улице: в трактире нужно пить и есть, а эти приятные поначалу особенности задания очень быстро становятся тягостны. Выручало то, что, распив «для почину» штоф настоящей водки, полицейские далее пили только воду, подносимую в графинчиках расторопным Ахметкой. Без его поддержки засада в трактире не продержалась бы так долго.
«Гости» явились ближе к вечеру, когда на улице уже начало смеркаться. Один грек нёс за спиной тяжёлый мешок, его товарищ, распахнув дверь трактира, помог ему войти.
Как только дверь за греками закрылась, кольцо полицейской блокады сомкнулось вокруг трактира, и теперь невозможно сделалось войти или выйти, минуя посты. Минут через десять после того как греки со своим мешком проследовали через трактирную залу и скрылись за дверью, отделявшей собственно трактир от квартиры трактирщика, компания полицейских в штатском подозвала Ахметку.
— Поди, впусти наших с заднего двора, — велел половому старший из филёров. Вся компания, разом «протрезвев», поднялась из-за стола и направилась к дверям на хозяйскую половину. Ждать им пришлось недолго: почти тотчас же дверь открылась — и прямо на полицейских вышли оба грека, уже без мешка.
— Ни с места! — приказал старший филёр. — Руки вверх!
Греки сразу же подчинились. Им приказали повернуть назад и провели в комнаты хозяина.
* * *
В большой комнате возле накрытого к вечернему чаю стола стоял бледный от испуга Карасев, нервно крутя пуговицы на своей жилетке. Кроме него в комнате были пристав Руденко, надзиратель Альфонсов и двое городовых, которые проникли в дом с чёрного хода.— Ну так где же, господин Карасев? — нетерпеливо спросил Руденко.
— Не понимаю, о чем вы изволите спрашивать! — ответил трактирщик.
— О мешке, который вот эти два господина внесли в ваши покои, — пояснил Руденко. — Где он?
— Почему, собственно, я должен вам отвечать?
— Вообще-то это в ваших интересах, господин Карасев. Вы сейчас в этом убедитесь! — пообещал Руденко и, обращаясь к надзирателю, приказал: — А ну-ка, Альфонсов, обыщи этих субчиков, пусть господин трактирщик сам увидит, что его несколько минут назад обокрали!
Долго ждать не пришлось. Привычными движениями обыскав арестованных греков, Альфонсов вытащил из лохмотьев одного из них увесистый свёрточек, сделанный из платка. Альфонсов положил свёрток рядом с мелочами, обнаруженными в карманах оборванцев: хороший портсигар, ключ, спички, немного мелочи.
— Нуте-с, господин Карасев, узнаете свёрточек?
— Да ведь он же должен… — беря себя за горло, словно его душили, начал было фразу Карасев, но осёкся на полуслове.
— Ну, начальник, — подал голос один из «греков», заговоривший по-русски чисто, без всякого акцента, — твой сегодня фарт!
— Фарт! — насмешливо передразнил его Руденко. — Понимал бы чего, Арутюн Кахраманьянц! Скажешь тоже! Это наука: ваши физиономии и приметы по всему югу России разосланы. Так что ни тебе, ни Сафару ходу не было, не сегодня, так завтра взяли бы.
— Какой Кахраманьянц, какой Сафар? Я ничего не понимаю! — воскликнул Карасев, оседая на стул.
— Да вот эти самые, — указывая на арестованных, пояснил пристав, — продавцы кладов! Этот вот — Арутюн Кахраманьянц, персидско-подданный, а второй — Сафархан Шахмамед-оглы. Третий год они «под греков» работают, все клады простакам продают! В 1907 году взяли тысячу рублей у содержателя прачечной Михаила Вержбицкого, так ведь, Арутюн?! А в 1908 году в Балахане пятеро наивных скинулись по двести рубликов и купили точно такой же мешочек, что вам сегодня принесли. Было дело, Сафархан?! И в Ростове-на-Дону два случая за ними… — неожиданно прервав себя, Руденко взял со стола ключ, обнаруженный у «греков», и спросил у Карасева: — А где у вас здесь сундук?
Не дождавшись ответа, он осмотрелся по сторонам и увидел порядочных размеров окованный железом сундук, стоявший у стенки. Подойдя к сундуку, Руденко склонился над замком, вставил ключ. Замок открылся легко, ключи, найденные в кармане Сафархана Шахмамеда-оглы, оказались от сундука трактирщика Карасева.
Откинув крышку сундука и заглянув внутрь, пристав обрадовался, словно увидал внутри своего старого знакомого:
— Ба! А вот и он! Вытаскивайте, ребята, мешок!
Когда городовые извлекли мешок наружу и развязали горловину, то сначала из него вытащили точно такой же свёрточек, что нашли при обыске «греков», его тоже выложили на стол. Кроме этого свёртка в мешке нашли около полутора пудов цементных кругляшей, размером с монету-полуимпериал. Руденко разломил несколько колёсиков, но никаких монет в них не было, один застывший раствор. В свёртке, который вытащили из мешка, найденного в сундуке трактирщика, была резаная бумага, зато в его близнеце, изъятом у «греков», обнаружилась внушительная пачка денег.
* * *
Когда арестованных увели, пристав Руденко, закурив папиросу, доброжелательно обратился к трактирщику:— Хотите, господин Карасев, я вам расскажу, как все здесь происходило? — И, не дожидаясь согласия собеседника, продолжил: — Вчера, когда вы здесь сидели, уже когда вроде договорились, просили они вас показать деньги, которыми вы будете за «клад» расплачиваться. Так ведь?
— Так, — удивлённо подтвердил Карасев.
— Это в их комбинации первейшая вещь — разглядеть, какими деньгами платить будет «клиент». Они потом готовят «куклу» — свёрток с резаной бумагой подходящего размера. А сегодня пришли они к вам и говорят…
— И говорят, сволочи: «Сибко чизало тасить вся монетка! Ти, топрий каспатина, дай нам теньги, а мы тебе исе месек монеток притассим!» Ну, я им говорю: «Дудки, братцы! Несите ещё, а мешок пусть здесь полежит!»
— Тут они, конечно, в амбицию, не соглашаются, — утвердительно произнёс Руденко.
— Конечно! Однако быстро придумали, как выйти из положения: дают мне платок, говорят, деньги заверни и клади в мешок, мешок в сундук сунем, запрём. «А клюсик нам отдас». На том и порешили! Только вот никак я не пойму: как же это деньги у них оказались, а в мешке бумага?
— Очень просто: они небось, перед тем как мешок в сундук положить, свёрток достали…
— Ну да! Смотри, дескать, вот они, твои деньги, все по-честному…
— Вот в этот самый момент они свёрточки и поменяли. И мешок нарочно погрязнее принесли, чтобы вы за него поменьше хватались. Потом эти цементные кругляши заперли и пошли. Ведь зацементированных монет-то у них всего две-три, от силы пять штук бывает, чтобы «пассажиру» показать сначала, заинтересовать чтобы! В мешке лежат одни пустышки, а люди думают, что золото им оставляют в сундуках. Так бы вы и сидели, как остальные ими обманутые — полтора пуда цементных блямб карауля. А они бы тем временем на вокзал и — прощай, Баку!
— А откуда вы про все это узнали?
— Следили мы за ними. Ведь они в этом году в Баку у Осипа Абрамова за такой вот «клад» 600 рублей взяли, а только что, вот 16 декабря, на Арменишкенде духанщика Айрапетова обработали. Любят они вашего брата, владельцев трактирных заведений!
— Бога мне теперь за спасителей молить надо?! — с полувопросительной интонацией произнёс Карасев, заглядывая в глаза приставу. Теперь, когда и первое изумление, и испуг, и возмущение уже прошли, рассудок трактирщика заработал привычно, и чувствовалось, что ему очень хочется спросить: «А что мне будет? А деньги мои?», но он не смел. Немного помучив его, Руденко встал из-за стола и веско сказал:
— Да уж, конечно, молить Бога следует! — И добавил, насмешливо глядя прямо в глаза поднявшемуся вслед за ним Карасеву: — Завтра придёте с утра в участок, дадите показания, как потерпевший при попытке покушения на мошенничество, получите свои деньги и больше уж, глядите, на такие дешёвые штуки не покупайтесь. Такие вот «греки» знаете как говорят? «Фраеров губит жадность». Как раз ваш случай.
* * *
Когда полицейские вышли на тёмную, продуваемую холодным ветром улицу, Альфонсов неожиданно хохотнул.— Чего ты? — спросил пристав.
— Вот интересно, как же это Карасев за Ахметку будет Бога молить?! Магометанин ведь Ахметка-то, а «греков» он первый заметил.
— Ничего! — усмехнувшись, ответил Руденко. — В небесной канцелярии разберутся, по какому департаменту молитвы пустить. Не наше это дело.
И они пошли молча, прибавляя шаг, стараясь побыстрее добраться до жарко натопленного участка.
Игра в «доктора»
Письма… Сколько их проходит через руки почтальонов? Что в них сообщают люди друг другу? У писем, как и у людей, их пишущих, судьбы разные. За одними охотятся исследователи и их издают, есть даже такой жанр в литературе — эпистолярная проза. Другие смирно лежат в комоде, откуда их изредка извлекают, чтобы перебрать, вспомнить тех, кого уж рядом нет. А бывают ещё письма-улики, и хранятся они в специальных архивах, редко являясь взгляду непосвящённых в служебную тайну. Здесь-то чаще всего и скрываются удивительные истории, в которых жизненный сюжет закручен, как в авантюрном романе. Раскроем же одно из таких дел, в котором письма, приходившие обычной почтой, служили завязкой авантюрных событий.
В Нежине, как и во многих других провинциальных городах обширного государства Российского, железнодорожный вокзал помимо своей основной функции исполнял ещё и множество других. Как правило, на вокзале был лучший ресторан, со свежайшими, «прямо с поезда», устрицами и иными деликатесами, первоклассный буфет, самые свежие газеты и журналы в почтовом киоске; перрон же его был неким подобием местного «Невского проспекта». Сюда приходили погулять, выпить водки и пива, закусить, посудачить, газетку почитать, продемонстрировать новый фасон модного наряда — словом, провести время, пообщаться, а заодно посмотреть на поезда и пассажиров, помечтать о возможности уехать из этого захолустья. Большую притягательную силу для жителей провинциальных городков имел вокзал, поэтому неудивительно, что в месте, где собирался городской бомонд, частенько можно было видеть и полицмейстера, бывавшего здесь и по служебным обязанностям, и просто так, как все горожане. Однажды полицмейстер, угостившись в буфете, вышел на платформу в тот самый момент, когда к ней подходил поезд, следовавший на Киев. Каковы же были его изумление и хищная радость, когда он увидел в вагонном окне лицо Запольского, меланхолично взиравшего поверх голов стоявших на платформе нежинских жителей на здание вокзала и привокзальную площадь.
* * *
Странное письмо обнаружил киевский генерал-губернатор Гессе, просматривая утреннюю почту, поданную ему адъютантом в один из летних дней 1872 года. Написанное на бланке генерал-губернатора Восточной Сибири А.В. Хрущёва, письмо адресовалось самому Гессе и содержало просьбу: отыскать в Киеве находящегося в отпуске личного врача Хрущёва, некоего доктора Запольского, с тем чтобы вручить ему приложенное к письму предписание, в котором содержался приказ доктору незамедлительно выехать на станцию Жмеринка, где дожидаться самого Хрущёва, едущего для лечения на заграничный курорт. Доктор должен был присоединиться к своему патрону и с ним вместе ехать за границу. При этом Хрущёв обращался к Гессе: «В виде одолжения лично мне прошу распорядиться о снабжении вышеозначенного доктора Запольского некоторой суммой денег, необходимой ему для исполнения моего предписания, каковую сумму я непременно верну, будучи проездом в Киеве, при личной нашей встрече». Гессе, внимательно перечитав письмо и предписание ещё раз, обратил внимание на то, что на бланке письма стоя-ло: «А.В. Хрущёв, генерал-губернатор Восточной Сибири», а на предписании Запольскому: «Генерал-губернатор Восточной Сибири А.В. Хрущёв». Эта разница и сама необычная просьба вызвали у генерал-губернатора смутное сомнение. Гессе вызвал адъютанта и попросил его найти деловые бумаги, приходившие в Киев из Восточной Сибири, написанные рукой Хрущёва. Через некоторое время требуемые документы были принесены, и Гессе, сличив их с письмом и предписанием, совершенно убедился в подлинности подписи восточносибирского генерал-губернатора. Более того, ему стало ясно, что письмо ему и предписание Запольскому также были написаны рукою Хрущёва. Успокоившись, Гессе приказал немедленно отыскать доктора Запольского, вручить ему предписание его начальника и выдать из губернаторского личного фонда 200 рублей денег.* * *
Приказание киевского губернатора было исполнено в точности чинами местной полиции. В тот же день в одной из гостиниц был отыскан доктор Андрей Аполлонович Запольский, которому были вручены предписание и деньги. Доктор повёл себя, как и подобало: сначала был крайне удивлён, потом рассыпался в благодарностях, принял деньги и стал спешно собираться. Тем же вечером Запольский уехал из Киева, но отправился он не в Жмеринку, как следовало ожидать, а совсем в другую сторону — в Вильно. Оттуда он поехал в Варшаву, потом в Одессу, в Рязань, в иные места. И везде, куда бы он ни приезжал, с ним повторялась одна и та же история: в гостиницах, в которых он останавливался, его отыскивали полицейские чины и вручали предписание — следовать для встречи с едущим за границу для лечения восточносибирским генерал-губернатором. Вместе с предписанием непременно передавался пакет с деньгами. Обращения от лица Хрущёва получали самые разные должностные лица: полицмейстеры, градоначальники, губернаторы. Их буквально завораживали титул и почти интимная просьба высокопо-ставленного лица, хлопотавшего о вспомоществовании то личному доктору, то доверенному чиновнику, то племяннику. Во всех этих ипостасях был представлен один и тот же человек — А.А. Запольский. После того как сорвавший очередной куш Запольский исчезал на просторах необъятной страны, чиновники ещё долго ждали проезда через их город Хрущёва, обещавшего вернуть деньги. Но их высокопревосходительство почему-то все не ехали и не ехали, а напомнить о долге в сотню-другую рублей не позволяла субординация.* * *
Так шло до самого 1874 года, когда на родине великого писателя Гоголя и знаменитых солёных огурчиков, в городе Нежине, местный полицмейстер, вручив сто рублей «господину доктору» и лично проводив его до вагона поезда, решил «блеснуть исполнительностью» перед генерал-губернатором Восточной Сибири. В Иркутск, на имя Хрущёва, была отправлена телеграмма следующего содержания: «Честь имею рапортовать вашему высокопревосходительству об исполнении вашего указания относительно вручения предписания и денежной суммы личному вашего высокопревосходительства доктору Запольскому». В тот же день полицмейстер получил ответ из Иркутска: «Никаких распоряжений о вручении предписаний в ваш адрес отослано не было. Нет никакого доктора Запольского. Запольский — беглый ссыльнопоселенец, прошу принять меры к розыску и задержанию». Подписано было лично Хрущёвым.* * *
Огорошенный этим известием нежинский полицмейстер долго ещё ходил сам не свой. Так опростоволоситься ему ещё не доводилось. «Ну, ужо попадись ты мне только!» — не раз думал он, вспоминая сбежавшего жулика. Судьба смилостивилась над служивым человеком, довольно скоро предоставив ему случай взять реванш.В Нежине, как и во многих других провинциальных городах обширного государства Российского, железнодорожный вокзал помимо своей основной функции исполнял ещё и множество других. Как правило, на вокзале был лучший ресторан, со свежайшими, «прямо с поезда», устрицами и иными деликатесами, первоклассный буфет, самые свежие газеты и журналы в почтовом киоске; перрон же его был неким подобием местного «Невского проспекта». Сюда приходили погулять, выпить водки и пива, закусить, посудачить, газетку почитать, продемонстрировать новый фасон модного наряда — словом, провести время, пообщаться, а заодно посмотреть на поезда и пассажиров, помечтать о возможности уехать из этого захолустья. Большую притягательную силу для жителей провинциальных городков имел вокзал, поэтому неудивительно, что в месте, где собирался городской бомонд, частенько можно было видеть и полицмейстера, бывавшего здесь и по служебным обязанностям, и просто так, как все горожане. Однажды полицмейстер, угостившись в буфете, вышел на платформу в тот самый момент, когда к ней подходил поезд, следовавший на Киев. Каковы же были его изумление и хищная радость, когда он увидел в вагонном окне лицо Запольского, меланхолично взиравшего поверх голов стоявших на платформе нежинских жителей на здание вокзала и привокзальную площадь.