Страница:
Как и раньше, американцы имели право первого доступа. Они просматривали материал и переводили, в зависимости от приоритета. В отличие от немецкой части совместного подразделения у них были люди, умевшие говорить и читать по-русски. Один раз в неделю они передавали нам пачку донесений, содержавших разведывательные сведения, полученные из выловленных в мусорных кучах документов.
Меняю тостеры на секретные документы
Вульф и Эрнст за это время перешли к завязыванию личных отношений с российскими военнослужащими. Примерно через полгода я заметил, что качество поставляемых ими документов улучшается день ото дня. Понять причину оказалось нетрудно. Вульф купил фургон и заполнил его различными электротоварами для кухни и дома. Эрнст и он разъезжали на нем в первую очередь в окрестностях Вюнсдорфа, где размещалось командование Западной группы генерал-полковника Бурлакова.
Однажды и мы с Фредди поехали в Вюнсдорф, чтобы понаблюдать за работой Вульфа и Эрнста. Вульф свой маркитанский автомобиль поставил на большой стоянке на улице Банхофштрассе, откуда были видны российские казармы. С дистанции в сто метров Фредди и я наблюдали за невероятным событием. Боковая сдвижная дверь красного автобуса была открыта. Там сидел Вульф среди сложенных штабелями коробок с тостерами, электроутюгами, кухонными комбайнами, видеомагнитофонами, электробритвами и многим другим.
Перед фургоном выстроилась очередь, в которой попадались офицеры и солдаты в форме. Каждый принес с собой коробку или сумку. Эрнст сидел на сидении рядом с водительским, и принимал у русских все документы через открытое окно. Он наскоро просматривал материалы, чтобы сообщать своему партнеру о возможной разведывательной ценности тех или иных документов.
Вульф потом, в зависимости от результата, выдавал поставщику либо кофеварку, либо миксер, либо электрическую яйцеварку. Некоторые солдаты уже успевали снова сбегать в казарму, если принесенных ими в первый раз бумаг не хватало, например, для обмена на видеомагнитофон. Через определенное время наши коллеги все хорошо упаковывали, закрывали лавочку и уезжали к другой казарме или к другому гарнизону.
Фредди ухмылялся, сидя на заднем сидении: – Пожалуйста, скажи мне, что этого всего на самом деле не было. Мне ведь это просто приснилось, правда? Эта индивидуальная скупка информации и вправду, мало в чем походила на наше общее понимание смысла разведывательной работы. Подобное могло случиться только в буре, пронесшейся после "поворота" по немецкому Востоку. Абсолютно сюрреалистическая ситуация.
Все это время я ездил вместе с Удо, а Фредди порой с Гертом. Мы посещали все гарнизоны российских войск. Теперь мы знали, где бывают солдаты после окончания службы. Мы узнали, когда личная беседа приносит пользу, если нужно узнать о процедуре вывода войск и выяснить, где та или иная часть будет дислоцироваться после возвращения в Россию.
Страх контактов с чужаками, преследовавший нас первые недели уступил место доброжелательной открытости по отношению к русским. Я, как и все другие коллеги, был родом из "старой" ФРГ, в которой мы изначально якобы знали, где находится зло и опасность. А именно – за большим забором, разделившим мир на два лагеря. Пока это правило считалось верным, все было для нас хорошо и просто. Но теперь мы оказались в привилегированном положении – могли своими глазами видеть, как уходит домой славная Западная группа советских войск. Еще нам удалось прочувствовать, как наши восточные соотечественники воспринимают нас, западных немцев, вдруг вторгшихся к ним и пользующихся ими совершенно бесцеремонно. Давно устоявшаяся в наших головах картина мира начала распадаться.
Особенно это касалось русских, белорусов, украинцев, с которыми мы завязали личные отношения. Как-то вдруг эта армия стала для нас складываться из людей с теми же проблемами, что и у нас. Они перестали быть для нас единой анонимной массой, превратившись в людей со своими судьбами, которые мы уже не могли так просто игнорировать. У них были дети, они переживали за их будущее, обладали культурой и, несмотря на общую бедность, радостью жизни.
Уровень жизни советских, а позднее российских войск, расквартированных в ГДР, в то время стремительно падал до нулевого уровня. Простой солдат жил в казарме, где кроме него содержалось еще до ста двадцати его товарищей. У него не было никакой личной собственности. Каждый его день был расписан по минутам. Личность не стоила ничего, коллектив – все. Солдат муштровали без малейшего уважения к их человеческим правам. У них не было ни увольнительных, ни отпусков. Им приходилось удовлетворяться денежным пособием всего в один рубль в день и дополнительно 25 марок ГДР в месяц. Питание солдат было жутким, медицинское обслуживание отвратительным.
В отношениях между офицером и солдатом, а еще больше между самими солдатами, часто царили невероятная жестокость и неприкрытое насилие. В восьмидесятых годах от четырехсот до пятисот солдат ГСВГ-ЗГВ ежегодно дезертировали из своих частей. Как правило, их ловили, после чего их ожидали либо 15 лет лагерей, либо даже смертная казнь.
В отличие от их западных коллег офицерам и их семьям, тоже, кстати, проживавшим в более чем скромных условиях, было строго запрещено вступать в неслужебные контакты с восточными немцами. Еще им мешал языковой барьер между "братскими странами". Дружба и не могла появиться, ведь обе стороны видели друг друга только в дни особых праздников. Потому, за исключением разве что высших эшелонов военного руководства или спецслужб, тут не было боли расставания, когда пути восточных немцев и защищавшей их в течение почти пятидесяти лет державы в 1994 году разошлись окончательно. Тем не менее, полковник ЗГВ Геннадий Лужецкий написал в "Прощальной песне российских солдат" (она же – "Прощай, Германия, прощай") такие проникновенные слова:
"Германия, мы протягиваем тебе руку
И возвращаемся на Родину.
Родина готова нас встретить.
Мы остаемся друзьями на все времена.
На мире, дружбе и доверии
Будем строить мы наше будущее.
Долг исполнен. Прощай, Берлин!
Наши сердца тянутся к дому".
А как в сравнении с этим обстояли наши дела с нашими собственными союзниками, к которым мы, вроде бы, были куда ближе? Благодаря полной неспособности Федеральной разведывательной службы РУМО старалось нас в Берлине хорошо мотивировать, но плохо информировать. Американцы относились к нам внимательно, зато из всей полученной нами информации нам после них доставался совсем маленький кусочек. Причина была в том, что БНД никак не могла обеспечить нас переводчиками. Потому янки взяли на себя обработку сырого материала. Они высасывали из него все и возвращали нам крошечные обрывки полученных таким путем сведений. Начиная с 1991 года, это неравенство сохранялось в течение еще четырех лет. Мы просто не могли с этим справиться.
"Жучки" на улице Фёренвег
Одно событие времен нашего немецко-американского разведывательного партнерства я никогда не забуду. Однажды Удо и я готовились к поездке на Балтику. Там мы хотели пронаблюдать за вывозом российских танковых соединений в портах погрузки. Обычно в таких случаях мы пользовались всегда маленьким диктофоном, так называемым "перлкордером". Собирая свой багаж, я заметил, что у меня больше нет кассет к этому диктофону. По пути в подвал я столкнулся с Марком Хэндриджем, который, очевидно, торопился на встречу с полковником Грувом.
Тем не менее, он остановился на мгновение рядом со мной и спросил, не может ли он чем-то мне помочь. – Да, Марк, – сказал я, – не сможешь ли ты дать нам пару маленьких кассет для нашего "перла". У меня нет больше ни одной.
Мы быстро прошли в его бюро. Сначала он полез в свой шкаф. – Черт, – вырвалось у него, – здесь их тоже нет. Погрузившись в свои мысли, он открыл свой ящик стола и с облегчением взглянул туда. – О, Норберт, тут есть еще две. Возьми их. Он дал мне две мини-кассеты в руку и тут же исчез в кабинете Грува.
Удо и я выехали из Берлина. На вторую половину дня у нас была назначена встреча с Гертом и Фредди в Висмаре. Они оба уже были там, а мы должны были их сменить. Это произошло на автобане, идущем в сторону Гамбурга. Я как раз искал на автомагнитоле какую-то новую радиоволну, а Удо вставил одну из кассет в "перлкордер". Он нажал на кнопку воспроизведения и оцепенел: – Тихо! Приглуши радио! Тут какие-то голоса на пленке! – Что это? – спросил я своего коллегу, взглянув в его сторону. Удо засмеялся и вдруг сразу же разволновался.
– Там только что был голос Герта. Послушаем, что он там наболтал. В этот момент Удо еще думал, что на пленке старая запись, которую когда-то надиктовал Герт.
Удо прокрутил пленку назад и снова нажал на воспроизведение. – Но теперь это уже не Герт, а Гассинг. Я схожу с ума! – пробормотал Удо. Впереди мы увидели автостоянку. Мы с трудом припарковались между грузовиками. – Дай сюда! Я взял диктофон из его рук и снова включил воспроизведение. Потом увеличил громкость, и мы оба навострили уши. Мы как бы переместились на служебное совещание, судя по всему, проходившее в кабинете Гассинга. – Зачем старик тайно записывает свои заседания? – спросил Удо с некоторым упреком в голосе. Мы слушали дальше. На пленке было слышно, как Гассинг прощается с Гертом и еще с одним человеком. Затем он позвонил по телефону.
– Но зачем старик записывает еще и свои телефонные разговоры? – вырвалось уже у меня. Удо стукнул кулаком по приборной панели. – Вот дерьмо, – произнес он после долгой паузы, – он записывает все, чтобы потом тихонько передавать записи американцам – возможно. Нет! Вряд ли, я не думаю. Это они сами нас слушают. Вот свинство!
– Нам нужно срочно вернуться к старику, – предложил я, пока кассета крутилась дальше. – Нет, сначала пусть послушает Герт, – возразил Удо. Мы дали газ и помчались в Висмар, где у нас была назначена встреча.
В порту стояло несколько колонн техники и войск ЗГВ. В этот день в первую очередь на корабли грузились медико-санитарные части. Потому мы не направились прямо в центр, а проехали вдоль улицы Герберштрассе. Там мы их и увидели – Герт и Фредди катили на синем джипе вдоль российской военной колонны. Мы радостно поприветствовали друг друга. Потом я повел обоих в маленькое кафе.
Еще на тротуаре я вытащил "перлкордер" и включил пленку. Хорошее настроение Герта пропало мгновенно. – Откуда это у тебя? Я рассказал об известных нам уже обстоятельствах. Герт вспомнил: – Это было, наверное, две недели назад. Там были старик, помощник по оперативной безопасности и я. Речь шла о том, кто кого будет замещать на время отпусков. Старки хотел в отпуск, а потом еще на пару недель в школу для прохождения курсов повышения шпионской квалификации. Мы все это обсудили. То, что мне тогда доведется гораздо реже выезжать, ну и все такое…
Несомненно, американцы подслушивали, как минимум, бюро шефа. Этого никто из нас не ожидал.
Из нас сыпались проклятья и ругательства. Разочарования последних месяцев, пустые обещания наших работодателей требовали громоотвода. Мы подсчитывали наш возраст, желая узнать, сколько мы еще сможем выдерживать подобные неприятности. Потом мы решили прервать операцию и вернуться в Берлин. Гассинга нужно срочно познакомить с кассетой. Теперь у нас возникла новая проблема. Мы не могли проинформировать старика в его собственном кабинете, потому что "подвальные мокрицы" тут же узнали бы об этом. Нужно было выманить его наружу. Я высадил Удо у ресторана неподалеку от здания нашего филиала и прошел оставшиеся до красно-коричневого кирпичного дома 400 метров пешком.
Гассинг сидел в своем кабинете и размышлял над бумагами. Не давая ему сказать ни слова, я перехватил инициативу: – У нас проблема с машиной. Гассинг измученно поднял взгляд: – Мотор или коробка передач? Его это совсем не удивило, потому что это были обычные проблемы у наших джипов, которых, кстати, у нас уже было девять. – Нет, вроде бы ничего особо серьезного. Но вы ведь хорошо разбираетесь в машинах, может быть, посмотрите…
Он встал и последовал за мной. Снаружи дул ледяной ветер. На мне было пальто, а Гассинг в своем костюме, дрожа от холода, остался стоять на верхней ступеньке входной лестницы. Я кратко сообщил ему о нашем новом открытии. Он выглядел несколько озадаченным, но взял кассету и снова исчез в своем кабинете. Он обо всем позаботится, были его последние слова.
Обе вернувшиеся команды встретились на Рингслебенштрассе. Там мы чувствовали себя в безопасности и могли свободно разговаривать. Дом номер два состоял из трех десятиэтажных блоков, сходившихся подобно звезде. Их соединял центральный вход. Оттуда можно было подниматься на лифтах или по отдельным лестницам. Удо и Фредди проживали на втором этаже западного крыла, Герт и я на четвертом этаже северо-восточного блока. Тут разместилось и большинство сотрудников нашей старой команды "Стэй-бихайнд". Я сначала поднялся в мою квартиру, где с удовлетворением заметил, что домоуправление привинтило к ней новую табличку – "Вернер Шрадер".
Через какое-то время поднялся Удо. Мы посоветовались, куда нам лучше всего отправиться на ужин. Выбор наш пал на "Буссола" – итальянский ресторан, в 850 метрах от нас на перекрестке улиц Липшицштрассе и Фриц-Эрлер-Аллее, в середине района Гропиусштадт. Это было смешное круглое здание с прекрасной кухней, мягким светом и очень удобными местами. Там можно было спокойно беседовать, не боясь, что услышат люди за соседними столиками. Во время еды мы снова обсудили ситуацию в подразделении. Реакция Гассинга показалась нам странной. Все равно, в любом случае теперь должны реагировать мюнхенцы. Но что будет, если они промолчат? Ведь при таких обстоятельствах мы уже не смогли бы сотрудничать с американцами.
Нам оставалось надеяться, что Гассинг урегулирует неприятную ситуацию. Нам самим несколько недель назад запретили напрямую связываться с пуллахским Центром. Это было связано с тем, что многие из нас жаловались в разные служебные инстанции, потому что нам приходилось выполнять нашу работу в хаотичных обстоятельствах и без четких указаний. Каждый, от шефа до кассирши, поступал в любой ситуации так, как сам считал правильным. Исходя из своих добрых намерений и на свой собственный риск.
Этой открытой критике в Центре не обрадовались. Потому последовали нерадостные указания. Только наш шеф мог с этого момента напрямую общаться с Мюнхеном, и то исключительно с начальником курирующего нас отдела Гиглем. Немедленно права доступа подразделения 12 YA к Центру были резко ограничены. Этот факт исключительно ярко показывал, какое малое внимание уделялось руководством БНД нам и нашей работе.
На следующее утро мы, сгорая от любопытства, поехали на Фёренвег. На территории объекта все еще было тихо. Команды были в дороге, оставалась лишь пара человек из внутренней службы. Но больше всего нас поразило, что Гассинг вообще не приехал. Он отпросился у начальства на целый день. Так прошла, пожалуй, целая неделя, пока мы снова смогли поговорить с ним о проблеме "жучков" в его бюро. Нас смутило, что он, оказывается, так никак и не отреагировал. И сейчас он постарался приуменьшить проблему: – Я считаю эту запись скорее случайной ошибкой или небрежностью, чем преднамеренным действием. Ведь до сих пор все шло гладко с американцами. У нас и так хватает проблем. Не хотел бы я ссориться еще и из-за этого.
Его заместитель не мог с этим согласиться. – Итак, мы сегодня просто переходим к нашей обычно рабочей повестке дня. При всем уважении, такого я еще не видел. Еще Герт добавил: – Я пробуду тут еще несколько месяцев, но вам придется оставаться тут и справляться со сложившейся ситуацией. Долго я бы такого не вынес.
Тут сорвался уже Гассинг: – Господин Арнштайн, вас никто не принуждает. Здесь каждый может уходить, если найдет то, что ему больше по душе.
Герт встал и вышел из кабинета. Я не верил своим ушам. Наверное, это стало новым стимулом для наших "слухачей" из подвала, чтобы подслушивать нас и дальше. Гассинг еще до этого отказался вести эту неприятную беседу вне стен своего бюро. Может быть, он этим хотел дать знак?
Наши немного противоречивые симпатии к американцам заметно растаяли после этого случая. Сначала нам было неприятно, что они шпионят за нами. Потом они, очевидно, придерживали для себя информацию, которую для них получали мы. Нам возвращалась лишь ничтожно малая часть проанализированных ими документов. А в-третьих, они регулярно рылись в наших вещах. Были явные признаки этого. Напротив бюро Гассинга мы устроили помещение для хранения архива. Там мы хранили наши документы, в том числе, с середины 1992 года, оперативные досье на наших агентов. Днем эта комната без окон, снабженная тяжелой бронедверью, всегда была открыта. В нее могли заходить все наши работники. Некоторые из находившихся там сейфов-ячеек никогда не запирались, к другим доступ был тоже свободен – из-за торчавших в замках ключей.
И вдруг коллеги из РУМО решили поставить свой факс и провести внутреннюю телефонную линию не где-нибудь, а именно в нашем архиве. Вроде бы, другого места у них не нашлось. Каждый знал, что это обоснование – полная чепуха, но мы уже давно привыкли, что американцы регулярно бывают там каждый день. Иногда в нашей части здания филиала полдня сидела только секретарша. Она, конечно, не могла со своего рабочего места видеть, что происходит в комнате архива.
Затем как-то случилось так, что Марка Хэндриджа на несколько часов попросили присмотреть за нашими бюро. Тот, естественно, не заставил себя долго упрашивать и устроился в комнате нашего сотрудника, отвечавшего за оперативную безопасность. Когда мы вернулись, Марк Хэндридж, закинув ноги на стол, как раз читал досье кого-то из наших источников.
Жизнь продолжалась, несмотря на все сомнения и предупреждения. Как раз за месяцы до апреля 1992 года произошло особенно много интересного. Как правило, мы много ездили, отслеживая российские военные перевозки и "объедали траву" со свалок – наших "вонючих сокровищниц". Однажды новая администрация Ведомства федерального имущества в Магдебурге подсказала нам дом, в котором раньше находился военных трибунал российских войск. Юристы выехали оттуда за одну ночь. Но, тем не менее, они оказались настолько любезны, что оставили все свои документы.
Когда я шел по коридорам многоэтажного здания, то чувствовал себя как будто в доме с привидениями. Все выглядело так, будто солдаты могут вернуться в любой момент. Повсюду валялись папки с документами, сейфы остались открытыми. В комнате для переговоров на столе стояли кофейные чашки. В личных шкафах висели кителя, стояли сапоги и туфли. Чтобы вывезти весь материал, нам нужна была поддержка. На нескольких грузовиках мы, в конце концов, вывезли в Берлин все судебные протоколы, уставы, предписания, секретные приказы и папки со списками личного состава. Некоторые сейфы были переданы американцам просто в закрытом виде.
Российская контрразведка не спит
За прошедшее время работа по сравнению с первыми неделями и месяцами усложнилась. Другая сторона начала защищаться от наших операций. В одного нашего майора, проводившего операцию по наблюдению, стреляли. Мой коллега Фредди во время ночной рекогносцировки авиабазы Шперенберг попал в рискованную ситуацию. Со специальной американской видеокамерой он проводил измерения уровня шума. Это должно было нам помочь отличать по звуку свои самолеты от вражеских. Русские заметили вторгнувшегося на их объект чужака и, чтобы прогнать, гонялись за ним на вертолетах.
Но самый сенсационный случай произошел в городе Нойруппин. Один-единственный раз в операции лично участвовал офицер-оперативник из Мюнхена. Он должен был завербовать одного русского – потенциального агента-"крота". Пуллах все подготовил очень профессионально, даже создал для этой операции специальный штаб. Наш оперативник установил контакт с российским офицером и дважды встречался с ним. Потом русский пригласил его к себе домой. Он пообещал, что передаст ему при этой встрече "совершенно секретные" документы.
Как только разведчик БНД вошел в квартиру своего нового информатора в Нойруппине, дверь дома за ним вдруг закрылась. Внезапно в лицо ему ударили лучи мощных ламп. Застрекотали видеокамеры. Агентуристу пришлось сесть и подвергнуться допросу с участием нескольких офицеров российской военной прокуратуры. "Гостеприимные хозяева" были немало удивлены, обнаружив при обыске его портфеля, что немец и сам принес с собой некоторые документы.
Это были его личные счета, собранные для отчета за командировки и агентурные встречи, а также полный план операции по вербовке этого офицера из Нойруппина.
Кроме того, там нашлись предписания по организации оперативной работы в новом берлинском филиале. Для российской контрразведки ценность этих бумаг была огромной. Позднее в БНД этот скандал усиленно старались приуменьшить. И никто не сделал из случившегося никаких выводов. С берлинскими сотрудниками даже не провели инструктаж. Ответственные лица перешли сразу к обычной повестке дня, а через какое-то время даже повысили в должности шпиона-неудачника.
Пару месяцев спустя произошел подобный случай, когда в беду попал один из агентуристов нашего берлинского подразделения. Он специализировался на автомобильных рынках, которые как грибы после дождя выросли в непосредственной близости от казарм ЗГВ. Этот разведчик всегда был в разъездах один – еще одно доказательство того, как мало Служба уделяла внимание оперативным вопросам. От русских его деятельность не укрылась, потому они решили приготовить для него ловушку
Они просто переставили дорожные указатели, показывающие границу запретной зоны военного объекта. Наш разведчик полагал, что находится на авторынке, а на самом деле был уже на территории российской воинской части. Его подвергли аресту и допросу военных прокуроров. Чтобы сломить его, русские запугивали его отправкой в Москву – во дворе уже стоял готовый к вылету вертолет. Но потом они все же передали его в руки местной полиции.
Такие опасные сюрпризы могли поджидать и нас в любой момент. Мы знали об этом риске, а это еще сильнее осложняло нашу работу. У моего нового партнера Фредди уже начали сдавать нервы, и он подумывало над тем, чтобы все бросить. В эти дни мы долго беседовали с ним о нашем личном положении. Я знал, в чем тут загвоздка. Фредди слишком редко бывал дома, мало мог заботиться о своей семье и не мог справиться с проблемами своих детей-подростков. Потому я пообещал заново перестроить порядок нашей работы, чтобы обеспечить ему более размеренную жизнь. Это было в начале 1992 года.
Десять заповедей
Мы решили в будущем сконцентрироваться на вербовке русских агентов, которые после своего возвращения на родину продолжали бы на нас работать. При этом мы должны были стать полностью равноправной командой, в которой один занимался бы оперативными аспектами, а другой заботился бы об административных и бюрократических делах. Все решения мы должны были принимать единогласно. В случае спора мы стремились бы найти подходящий для обоих компромисс. Я заметил, что "страсть к охоте" постепенно возвращается к Фредди. То, что мы решили создать наши собственные правила работы, казалось, доставляло ему удовольствие. Потому мы уселись рядом и два дня подряд разрабатывали порядок нашей будущей командной работы. Мы договорились о десяти пунктах.
1. В будущем мы будем стараться как можно реже и короче бывать в проблематичном помещении берлинского филиала. Это касается также контактов с американскими партнерами. Об оперативных делах мы вообще не будем больше с ними говорить.
2. Мы договорились выработать тест для проверки того, как функционирует система обратной передачи нам американцами информации, которую они черпают из полученных благодаря нам документов.
3. Устные донесения должны передаваться только в самом общем виде, без подробностей – для избежания известного нам риска прослушивания. В будущем мы постараемся использовать любую возможность, чтобы разговаривать с нашим шефом вне стен филиала, особенно при принятии важных решений.
4. Никаких документов оставлять в помещениях филиала нельзя. Если нам в случае необходимости все-таки придется что-то хранить в служебных помещениях, то к ним не должно быть доступа посторонних.
5. Обязанности в команде распределяются так, как это было договорено.
6. Для успешной вербовки источников необходимо установить и поддерживать хорошие контакты с Ведомством федеральной имущества. Западная группа войск тесно сотрудничала с этим учреждением при процедуре возвращения бывшей своей недвижимости. Для этого ЗГВ использовала своих переводчиков или других знающих немецкий язык военных. Как раз этот круг лиц нас и интересовал.
7. Мы больше не будем выполнять задания, связанные с рекогносцировкой в непосредственной близости к военным объектам. Русские уже знали достаточно много о такой нашей деятельности и начали проводить свою контроперацию под кодовым названием "Паутина".
8. Мы намереваемся следовать определенному оперативному шаблону. Так как у нас нет достаточно времени для проведения широкомасштабных вербовочных операций, следует поступать следующим образом. Мы будем стараться обращаться к потенциальным агентам вне территории их гарнизонов. Первый контакт должен проходить под "легендой". Второй человек из команды должен вначале не показываться на глаза, а тайно наблюдать за встречей. Если объект вербовки соглашается на вторую встречу, то уже на ней мы открываем наши каты.
Меняю тостеры на секретные документы
Вульф и Эрнст за это время перешли к завязыванию личных отношений с российскими военнослужащими. Примерно через полгода я заметил, что качество поставляемых ими документов улучшается день ото дня. Понять причину оказалось нетрудно. Вульф купил фургон и заполнил его различными электротоварами для кухни и дома. Эрнст и он разъезжали на нем в первую очередь в окрестностях Вюнсдорфа, где размещалось командование Западной группы генерал-полковника Бурлакова.
Однажды и мы с Фредди поехали в Вюнсдорф, чтобы понаблюдать за работой Вульфа и Эрнста. Вульф свой маркитанский автомобиль поставил на большой стоянке на улице Банхофштрассе, откуда были видны российские казармы. С дистанции в сто метров Фредди и я наблюдали за невероятным событием. Боковая сдвижная дверь красного автобуса была открыта. Там сидел Вульф среди сложенных штабелями коробок с тостерами, электроутюгами, кухонными комбайнами, видеомагнитофонами, электробритвами и многим другим.
Перед фургоном выстроилась очередь, в которой попадались офицеры и солдаты в форме. Каждый принес с собой коробку или сумку. Эрнст сидел на сидении рядом с водительским, и принимал у русских все документы через открытое окно. Он наскоро просматривал материалы, чтобы сообщать своему партнеру о возможной разведывательной ценности тех или иных документов.
Вульф потом, в зависимости от результата, выдавал поставщику либо кофеварку, либо миксер, либо электрическую яйцеварку. Некоторые солдаты уже успевали снова сбегать в казарму, если принесенных ими в первый раз бумаг не хватало, например, для обмена на видеомагнитофон. Через определенное время наши коллеги все хорошо упаковывали, закрывали лавочку и уезжали к другой казарме или к другому гарнизону.
Фредди ухмылялся, сидя на заднем сидении: – Пожалуйста, скажи мне, что этого всего на самом деле не было. Мне ведь это просто приснилось, правда? Эта индивидуальная скупка информации и вправду, мало в чем походила на наше общее понимание смысла разведывательной работы. Подобное могло случиться только в буре, пронесшейся после "поворота" по немецкому Востоку. Абсолютно сюрреалистическая ситуация.
Все это время я ездил вместе с Удо, а Фредди порой с Гертом. Мы посещали все гарнизоны российских войск. Теперь мы знали, где бывают солдаты после окончания службы. Мы узнали, когда личная беседа приносит пользу, если нужно узнать о процедуре вывода войск и выяснить, где та или иная часть будет дислоцироваться после возвращения в Россию.
Страх контактов с чужаками, преследовавший нас первые недели уступил место доброжелательной открытости по отношению к русским. Я, как и все другие коллеги, был родом из "старой" ФРГ, в которой мы изначально якобы знали, где находится зло и опасность. А именно – за большим забором, разделившим мир на два лагеря. Пока это правило считалось верным, все было для нас хорошо и просто. Но теперь мы оказались в привилегированном положении – могли своими глазами видеть, как уходит домой славная Западная группа советских войск. Еще нам удалось прочувствовать, как наши восточные соотечественники воспринимают нас, западных немцев, вдруг вторгшихся к ним и пользующихся ими совершенно бесцеремонно. Давно устоявшаяся в наших головах картина мира начала распадаться.
Особенно это касалось русских, белорусов, украинцев, с которыми мы завязали личные отношения. Как-то вдруг эта армия стала для нас складываться из людей с теми же проблемами, что и у нас. Они перестали быть для нас единой анонимной массой, превратившись в людей со своими судьбами, которые мы уже не могли так просто игнорировать. У них были дети, они переживали за их будущее, обладали культурой и, несмотря на общую бедность, радостью жизни.
Уровень жизни советских, а позднее российских войск, расквартированных в ГДР, в то время стремительно падал до нулевого уровня. Простой солдат жил в казарме, где кроме него содержалось еще до ста двадцати его товарищей. У него не было никакой личной собственности. Каждый его день был расписан по минутам. Личность не стоила ничего, коллектив – все. Солдат муштровали без малейшего уважения к их человеческим правам. У них не было ни увольнительных, ни отпусков. Им приходилось удовлетворяться денежным пособием всего в один рубль в день и дополнительно 25 марок ГДР в месяц. Питание солдат было жутким, медицинское обслуживание отвратительным.
В отношениях между офицером и солдатом, а еще больше между самими солдатами, часто царили невероятная жестокость и неприкрытое насилие. В восьмидесятых годах от четырехсот до пятисот солдат ГСВГ-ЗГВ ежегодно дезертировали из своих частей. Как правило, их ловили, после чего их ожидали либо 15 лет лагерей, либо даже смертная казнь.
В отличие от их западных коллег офицерам и их семьям, тоже, кстати, проживавшим в более чем скромных условиях, было строго запрещено вступать в неслужебные контакты с восточными немцами. Еще им мешал языковой барьер между "братскими странами". Дружба и не могла появиться, ведь обе стороны видели друг друга только в дни особых праздников. Потому, за исключением разве что высших эшелонов военного руководства или спецслужб, тут не было боли расставания, когда пути восточных немцев и защищавшей их в течение почти пятидесяти лет державы в 1994 году разошлись окончательно. Тем не менее, полковник ЗГВ Геннадий Лужецкий написал в "Прощальной песне российских солдат" (она же – "Прощай, Германия, прощай") такие проникновенные слова:
"Германия, мы протягиваем тебе руку
И возвращаемся на Родину.
Родина готова нас встретить.
Мы остаемся друзьями на все времена.
На мире, дружбе и доверии
Будем строить мы наше будущее.
Долг исполнен. Прощай, Берлин!
Наши сердца тянутся к дому".
А как в сравнении с этим обстояли наши дела с нашими собственными союзниками, к которым мы, вроде бы, были куда ближе? Благодаря полной неспособности Федеральной разведывательной службы РУМО старалось нас в Берлине хорошо мотивировать, но плохо информировать. Американцы относились к нам внимательно, зато из всей полученной нами информации нам после них доставался совсем маленький кусочек. Причина была в том, что БНД никак не могла обеспечить нас переводчиками. Потому янки взяли на себя обработку сырого материала. Они высасывали из него все и возвращали нам крошечные обрывки полученных таким путем сведений. Начиная с 1991 года, это неравенство сохранялось в течение еще четырех лет. Мы просто не могли с этим справиться.
"Жучки" на улице Фёренвег
Одно событие времен нашего немецко-американского разведывательного партнерства я никогда не забуду. Однажды Удо и я готовились к поездке на Балтику. Там мы хотели пронаблюдать за вывозом российских танковых соединений в портах погрузки. Обычно в таких случаях мы пользовались всегда маленьким диктофоном, так называемым "перлкордером". Собирая свой багаж, я заметил, что у меня больше нет кассет к этому диктофону. По пути в подвал я столкнулся с Марком Хэндриджем, который, очевидно, торопился на встречу с полковником Грувом.
Тем не менее, он остановился на мгновение рядом со мной и спросил, не может ли он чем-то мне помочь. – Да, Марк, – сказал я, – не сможешь ли ты дать нам пару маленьких кассет для нашего "перла". У меня нет больше ни одной.
Мы быстро прошли в его бюро. Сначала он полез в свой шкаф. – Черт, – вырвалось у него, – здесь их тоже нет. Погрузившись в свои мысли, он открыл свой ящик стола и с облегчением взглянул туда. – О, Норберт, тут есть еще две. Возьми их. Он дал мне две мини-кассеты в руку и тут же исчез в кабинете Грува.
Удо и я выехали из Берлина. На вторую половину дня у нас была назначена встреча с Гертом и Фредди в Висмаре. Они оба уже были там, а мы должны были их сменить. Это произошло на автобане, идущем в сторону Гамбурга. Я как раз искал на автомагнитоле какую-то новую радиоволну, а Удо вставил одну из кассет в "перлкордер". Он нажал на кнопку воспроизведения и оцепенел: – Тихо! Приглуши радио! Тут какие-то голоса на пленке! – Что это? – спросил я своего коллегу, взглянув в его сторону. Удо засмеялся и вдруг сразу же разволновался.
– Там только что был голос Герта. Послушаем, что он там наболтал. В этот момент Удо еще думал, что на пленке старая запись, которую когда-то надиктовал Герт.
Удо прокрутил пленку назад и снова нажал на воспроизведение. – Но теперь это уже не Герт, а Гассинг. Я схожу с ума! – пробормотал Удо. Впереди мы увидели автостоянку. Мы с трудом припарковались между грузовиками. – Дай сюда! Я взял диктофон из его рук и снова включил воспроизведение. Потом увеличил громкость, и мы оба навострили уши. Мы как бы переместились на служебное совещание, судя по всему, проходившее в кабинете Гассинга. – Зачем старик тайно записывает свои заседания? – спросил Удо с некоторым упреком в голосе. Мы слушали дальше. На пленке было слышно, как Гассинг прощается с Гертом и еще с одним человеком. Затем он позвонил по телефону.
– Но зачем старик записывает еще и свои телефонные разговоры? – вырвалось уже у меня. Удо стукнул кулаком по приборной панели. – Вот дерьмо, – произнес он после долгой паузы, – он записывает все, чтобы потом тихонько передавать записи американцам – возможно. Нет! Вряд ли, я не думаю. Это они сами нас слушают. Вот свинство!
– Нам нужно срочно вернуться к старику, – предложил я, пока кассета крутилась дальше. – Нет, сначала пусть послушает Герт, – возразил Удо. Мы дали газ и помчались в Висмар, где у нас была назначена встреча.
В порту стояло несколько колонн техники и войск ЗГВ. В этот день в первую очередь на корабли грузились медико-санитарные части. Потому мы не направились прямо в центр, а проехали вдоль улицы Герберштрассе. Там мы их и увидели – Герт и Фредди катили на синем джипе вдоль российской военной колонны. Мы радостно поприветствовали друг друга. Потом я повел обоих в маленькое кафе.
Еще на тротуаре я вытащил "перлкордер" и включил пленку. Хорошее настроение Герта пропало мгновенно. – Откуда это у тебя? Я рассказал об известных нам уже обстоятельствах. Герт вспомнил: – Это было, наверное, две недели назад. Там были старик, помощник по оперативной безопасности и я. Речь шла о том, кто кого будет замещать на время отпусков. Старки хотел в отпуск, а потом еще на пару недель в школу для прохождения курсов повышения шпионской квалификации. Мы все это обсудили. То, что мне тогда доведется гораздо реже выезжать, ну и все такое…
Несомненно, американцы подслушивали, как минимум, бюро шефа. Этого никто из нас не ожидал.
Из нас сыпались проклятья и ругательства. Разочарования последних месяцев, пустые обещания наших работодателей требовали громоотвода. Мы подсчитывали наш возраст, желая узнать, сколько мы еще сможем выдерживать подобные неприятности. Потом мы решили прервать операцию и вернуться в Берлин. Гассинга нужно срочно познакомить с кассетой. Теперь у нас возникла новая проблема. Мы не могли проинформировать старика в его собственном кабинете, потому что "подвальные мокрицы" тут же узнали бы об этом. Нужно было выманить его наружу. Я высадил Удо у ресторана неподалеку от здания нашего филиала и прошел оставшиеся до красно-коричневого кирпичного дома 400 метров пешком.
Гассинг сидел в своем кабинете и размышлял над бумагами. Не давая ему сказать ни слова, я перехватил инициативу: – У нас проблема с машиной. Гассинг измученно поднял взгляд: – Мотор или коробка передач? Его это совсем не удивило, потому что это были обычные проблемы у наших джипов, которых, кстати, у нас уже было девять. – Нет, вроде бы ничего особо серьезного. Но вы ведь хорошо разбираетесь в машинах, может быть, посмотрите…
Он встал и последовал за мной. Снаружи дул ледяной ветер. На мне было пальто, а Гассинг в своем костюме, дрожа от холода, остался стоять на верхней ступеньке входной лестницы. Я кратко сообщил ему о нашем новом открытии. Он выглядел несколько озадаченным, но взял кассету и снова исчез в своем кабинете. Он обо всем позаботится, были его последние слова.
Обе вернувшиеся команды встретились на Рингслебенштрассе. Там мы чувствовали себя в безопасности и могли свободно разговаривать. Дом номер два состоял из трех десятиэтажных блоков, сходившихся подобно звезде. Их соединял центральный вход. Оттуда можно было подниматься на лифтах или по отдельным лестницам. Удо и Фредди проживали на втором этаже западного крыла, Герт и я на четвертом этаже северо-восточного блока. Тут разместилось и большинство сотрудников нашей старой команды "Стэй-бихайнд". Я сначала поднялся в мою квартиру, где с удовлетворением заметил, что домоуправление привинтило к ней новую табличку – "Вернер Шрадер".
Через какое-то время поднялся Удо. Мы посоветовались, куда нам лучше всего отправиться на ужин. Выбор наш пал на "Буссола" – итальянский ресторан, в 850 метрах от нас на перекрестке улиц Липшицштрассе и Фриц-Эрлер-Аллее, в середине района Гропиусштадт. Это было смешное круглое здание с прекрасной кухней, мягким светом и очень удобными местами. Там можно было спокойно беседовать, не боясь, что услышат люди за соседними столиками. Во время еды мы снова обсудили ситуацию в подразделении. Реакция Гассинга показалась нам странной. Все равно, в любом случае теперь должны реагировать мюнхенцы. Но что будет, если они промолчат? Ведь при таких обстоятельствах мы уже не смогли бы сотрудничать с американцами.
Нам оставалось надеяться, что Гассинг урегулирует неприятную ситуацию. Нам самим несколько недель назад запретили напрямую связываться с пуллахским Центром. Это было связано с тем, что многие из нас жаловались в разные служебные инстанции, потому что нам приходилось выполнять нашу работу в хаотичных обстоятельствах и без четких указаний. Каждый, от шефа до кассирши, поступал в любой ситуации так, как сам считал правильным. Исходя из своих добрых намерений и на свой собственный риск.
Этой открытой критике в Центре не обрадовались. Потому последовали нерадостные указания. Только наш шеф мог с этого момента напрямую общаться с Мюнхеном, и то исключительно с начальником курирующего нас отдела Гиглем. Немедленно права доступа подразделения 12 YA к Центру были резко ограничены. Этот факт исключительно ярко показывал, какое малое внимание уделялось руководством БНД нам и нашей работе.
На следующее утро мы, сгорая от любопытства, поехали на Фёренвег. На территории объекта все еще было тихо. Команды были в дороге, оставалась лишь пара человек из внутренней службы. Но больше всего нас поразило, что Гассинг вообще не приехал. Он отпросился у начальства на целый день. Так прошла, пожалуй, целая неделя, пока мы снова смогли поговорить с ним о проблеме "жучков" в его бюро. Нас смутило, что он, оказывается, так никак и не отреагировал. И сейчас он постарался приуменьшить проблему: – Я считаю эту запись скорее случайной ошибкой или небрежностью, чем преднамеренным действием. Ведь до сих пор все шло гладко с американцами. У нас и так хватает проблем. Не хотел бы я ссориться еще и из-за этого.
Его заместитель не мог с этим согласиться. – Итак, мы сегодня просто переходим к нашей обычно рабочей повестке дня. При всем уважении, такого я еще не видел. Еще Герт добавил: – Я пробуду тут еще несколько месяцев, но вам придется оставаться тут и справляться со сложившейся ситуацией. Долго я бы такого не вынес.
Тут сорвался уже Гассинг: – Господин Арнштайн, вас никто не принуждает. Здесь каждый может уходить, если найдет то, что ему больше по душе.
Герт встал и вышел из кабинета. Я не верил своим ушам. Наверное, это стало новым стимулом для наших "слухачей" из подвала, чтобы подслушивать нас и дальше. Гассинг еще до этого отказался вести эту неприятную беседу вне стен своего бюро. Может быть, он этим хотел дать знак?
Наши немного противоречивые симпатии к американцам заметно растаяли после этого случая. Сначала нам было неприятно, что они шпионят за нами. Потом они, очевидно, придерживали для себя информацию, которую для них получали мы. Нам возвращалась лишь ничтожно малая часть проанализированных ими документов. А в-третьих, они регулярно рылись в наших вещах. Были явные признаки этого. Напротив бюро Гассинга мы устроили помещение для хранения архива. Там мы хранили наши документы, в том числе, с середины 1992 года, оперативные досье на наших агентов. Днем эта комната без окон, снабженная тяжелой бронедверью, всегда была открыта. В нее могли заходить все наши работники. Некоторые из находившихся там сейфов-ячеек никогда не запирались, к другим доступ был тоже свободен – из-за торчавших в замках ключей.
И вдруг коллеги из РУМО решили поставить свой факс и провести внутреннюю телефонную линию не где-нибудь, а именно в нашем архиве. Вроде бы, другого места у них не нашлось. Каждый знал, что это обоснование – полная чепуха, но мы уже давно привыкли, что американцы регулярно бывают там каждый день. Иногда в нашей части здания филиала полдня сидела только секретарша. Она, конечно, не могла со своего рабочего места видеть, что происходит в комнате архива.
Затем как-то случилось так, что Марка Хэндриджа на несколько часов попросили присмотреть за нашими бюро. Тот, естественно, не заставил себя долго упрашивать и устроился в комнате нашего сотрудника, отвечавшего за оперативную безопасность. Когда мы вернулись, Марк Хэндридж, закинув ноги на стол, как раз читал досье кого-то из наших источников.
Жизнь продолжалась, несмотря на все сомнения и предупреждения. Как раз за месяцы до апреля 1992 года произошло особенно много интересного. Как правило, мы много ездили, отслеживая российские военные перевозки и "объедали траву" со свалок – наших "вонючих сокровищниц". Однажды новая администрация Ведомства федерального имущества в Магдебурге подсказала нам дом, в котором раньше находился военных трибунал российских войск. Юристы выехали оттуда за одну ночь. Но, тем не менее, они оказались настолько любезны, что оставили все свои документы.
Когда я шел по коридорам многоэтажного здания, то чувствовал себя как будто в доме с привидениями. Все выглядело так, будто солдаты могут вернуться в любой момент. Повсюду валялись папки с документами, сейфы остались открытыми. В комнате для переговоров на столе стояли кофейные чашки. В личных шкафах висели кителя, стояли сапоги и туфли. Чтобы вывезти весь материал, нам нужна была поддержка. На нескольких грузовиках мы, в конце концов, вывезли в Берлин все судебные протоколы, уставы, предписания, секретные приказы и папки со списками личного состава. Некоторые сейфы были переданы американцам просто в закрытом виде.
Российская контрразведка не спит
За прошедшее время работа по сравнению с первыми неделями и месяцами усложнилась. Другая сторона начала защищаться от наших операций. В одного нашего майора, проводившего операцию по наблюдению, стреляли. Мой коллега Фредди во время ночной рекогносцировки авиабазы Шперенберг попал в рискованную ситуацию. Со специальной американской видеокамерой он проводил измерения уровня шума. Это должно было нам помочь отличать по звуку свои самолеты от вражеских. Русские заметили вторгнувшегося на их объект чужака и, чтобы прогнать, гонялись за ним на вертолетах.
Но самый сенсационный случай произошел в городе Нойруппин. Один-единственный раз в операции лично участвовал офицер-оперативник из Мюнхена. Он должен был завербовать одного русского – потенциального агента-"крота". Пуллах все подготовил очень профессионально, даже создал для этой операции специальный штаб. Наш оперативник установил контакт с российским офицером и дважды встречался с ним. Потом русский пригласил его к себе домой. Он пообещал, что передаст ему при этой встрече "совершенно секретные" документы.
Как только разведчик БНД вошел в квартиру своего нового информатора в Нойруппине, дверь дома за ним вдруг закрылась. Внезапно в лицо ему ударили лучи мощных ламп. Застрекотали видеокамеры. Агентуристу пришлось сесть и подвергнуться допросу с участием нескольких офицеров российской военной прокуратуры. "Гостеприимные хозяева" были немало удивлены, обнаружив при обыске его портфеля, что немец и сам принес с собой некоторые документы.
Это были его личные счета, собранные для отчета за командировки и агентурные встречи, а также полный план операции по вербовке этого офицера из Нойруппина.
Кроме того, там нашлись предписания по организации оперативной работы в новом берлинском филиале. Для российской контрразведки ценность этих бумаг была огромной. Позднее в БНД этот скандал усиленно старались приуменьшить. И никто не сделал из случившегося никаких выводов. С берлинскими сотрудниками даже не провели инструктаж. Ответственные лица перешли сразу к обычной повестке дня, а через какое-то время даже повысили в должности шпиона-неудачника.
Пару месяцев спустя произошел подобный случай, когда в беду попал один из агентуристов нашего берлинского подразделения. Он специализировался на автомобильных рынках, которые как грибы после дождя выросли в непосредственной близости от казарм ЗГВ. Этот разведчик всегда был в разъездах один – еще одно доказательство того, как мало Служба уделяла внимание оперативным вопросам. От русских его деятельность не укрылась, потому они решили приготовить для него ловушку
Они просто переставили дорожные указатели, показывающие границу запретной зоны военного объекта. Наш разведчик полагал, что находится на авторынке, а на самом деле был уже на территории российской воинской части. Его подвергли аресту и допросу военных прокуроров. Чтобы сломить его, русские запугивали его отправкой в Москву – во дворе уже стоял готовый к вылету вертолет. Но потом они все же передали его в руки местной полиции.
Такие опасные сюрпризы могли поджидать и нас в любой момент. Мы знали об этом риске, а это еще сильнее осложняло нашу работу. У моего нового партнера Фредди уже начали сдавать нервы, и он подумывало над тем, чтобы все бросить. В эти дни мы долго беседовали с ним о нашем личном положении. Я знал, в чем тут загвоздка. Фредди слишком редко бывал дома, мало мог заботиться о своей семье и не мог справиться с проблемами своих детей-подростков. Потому я пообещал заново перестроить порядок нашей работы, чтобы обеспечить ему более размеренную жизнь. Это было в начале 1992 года.
Десять заповедей
Мы решили в будущем сконцентрироваться на вербовке русских агентов, которые после своего возвращения на родину продолжали бы на нас работать. При этом мы должны были стать полностью равноправной командой, в которой один занимался бы оперативными аспектами, а другой заботился бы об административных и бюрократических делах. Все решения мы должны были принимать единогласно. В случае спора мы стремились бы найти подходящий для обоих компромисс. Я заметил, что "страсть к охоте" постепенно возвращается к Фредди. То, что мы решили создать наши собственные правила работы, казалось, доставляло ему удовольствие. Потому мы уселись рядом и два дня подряд разрабатывали порядок нашей будущей командной работы. Мы договорились о десяти пунктах.
1. В будущем мы будем стараться как можно реже и короче бывать в проблематичном помещении берлинского филиала. Это касается также контактов с американскими партнерами. Об оперативных делах мы вообще не будем больше с ними говорить.
2. Мы договорились выработать тест для проверки того, как функционирует система обратной передачи нам американцами информации, которую они черпают из полученных благодаря нам документов.
3. Устные донесения должны передаваться только в самом общем виде, без подробностей – для избежания известного нам риска прослушивания. В будущем мы постараемся использовать любую возможность, чтобы разговаривать с нашим шефом вне стен филиала, особенно при принятии важных решений.
4. Никаких документов оставлять в помещениях филиала нельзя. Если нам в случае необходимости все-таки придется что-то хранить в служебных помещениях, то к ним не должно быть доступа посторонних.
5. Обязанности в команде распределяются так, как это было договорено.
6. Для успешной вербовки источников необходимо установить и поддерживать хорошие контакты с Ведомством федеральной имущества. Западная группа войск тесно сотрудничала с этим учреждением при процедуре возвращения бывшей своей недвижимости. Для этого ЗГВ использовала своих переводчиков или других знающих немецкий язык военных. Как раз этот круг лиц нас и интересовал.
7. Мы больше не будем выполнять задания, связанные с рекогносцировкой в непосредственной близости к военным объектам. Русские уже знали достаточно много о такой нашей деятельности и начали проводить свою контроперацию под кодовым названием "Паутина".
8. Мы намереваемся следовать определенному оперативному шаблону. Так как у нас нет достаточно времени для проведения широкомасштабных вербовочных операций, следует поступать следующим образом. Мы будем стараться обращаться к потенциальным агентам вне территории их гарнизонов. Первый контакт должен проходить под "легендой". Второй человек из команды должен вначале не показываться на глаза, а тайно наблюдать за встречей. Если объект вербовки соглашается на вторую встречу, то уже на ней мы открываем наши каты.