– Оно многого стоит, поверь! – произнес со снисходительной усмешкой Конрад, слезая с лошади и отдавая поводья ближайшему из солдат.
   – Не верю, знаю! – ответил Данила, давая своим людям команду «отбой». – Но прежде чем приступим к делам, поясни, что это за мужичонка такой, там, на лошади?!
   – Это не мужичонка, а плод твоей беспечности! – надменно искривил тонкие губы Конрад, показывая рукой на связанного Франца. – Стареешь, Тулуп, стареешь, теряешь былую хватку и проницательность.
   – Не скаль зубы, жаба белощекая, говори яснее! – начинал сердиться Данила, прекрасно понимая и мысленно ужасаясь тому факту, что рыцарь был абсолютно прав: годы брали свое.
   – Это, – продолжал Конрад, подойдя к Зигеру и рывком скинув обтянутого крепкими путами Франца под ноги лошади, – не мужичок, не обычный деревенский увалень, заплутавший в лесу, а верный слуга небезызвестного в Ордене, да и у вас в Вольном Городе, барона фон Херцштайна, коменданта местной крепости. Вместе с хозяином они отправились на охоту и, прогуливаясь по лесу, случайно наткнулись на вашу стоянку. – Рыцарь сделал эффектную паузу, чтобы в полной мере насладиться гаммой эмоций, промелькнувшей на суровом лице сотника: замешательство, негодование, признание собственной ошибки, стыд.
   Однако униженная гордыня недолго властвовала над старым солдатом, она сменилась испугом за судьбу отряда и стремлением действовать. Данила собирался уже дать команду к поспешному отступлению в лес, но Конрад ни с того ни с сего успокаивающе похлопал его по плечу.
   – Не стоит так волноваться, старина, право, не стоит. Ничего страшного не случилось. Комендант послал слугу в замок за подкреплением, а тот встретил меня по дороге, так что доблестные рыцари Церкви спят праведным сном в своих далеко не аскетических кельях и хватятся пропавшего командира лишь к вечеру.
   – Едор, Афанасий! – окликнул рассерженный сам на себя Данила парочку крепких ребят. – Спустите штаны с пленника и быстро выпытайте, где его господин! Геркашка не особо крепкий, так что палок двадцати-тридцати вполне хватит.
   – Не стоит, – бросил Конрад, поворачиваясь к Даниле спиной и разминая одеревеневшие от долгой езды мышцы ног. – Нет, если хочешь развлечь своих парней то, пожалуйста, но вроде бы и так все понятно…
   – Оставь свои ужимки, говори яснее! – проскрипел сквозь крепко сжатые зубы Данила, ничего не понимая и еле сдерживаясь, чтобы не разбить о голову самоуверенного и надменного рыцаря какой-нибудь увесистый предмет.
   – Да успокойся ты и не ори! – остудил пыл временного союзника Конрад. – Барон послал слугу в замок и дал ему своего коня, значит, сам отсиживается где-то здесь, вблизи от лагеря. Дай команду солдатам прочесать кусты и возьмешь его тепленьким, в охотничьем костюме и без доспехов. Только прошу, не убивай сразу, дай нам немного поговорить…
   Манфред не слышал слов, но понял о содержании разговора, как только Данила созвал молодцов и те начали методично и осторожно осматривать каждый растущий возле поляны куст. Он проиграл, виной тому был не грубый просчет, не роковая ошибка, а просто неожиданной поворот судьбы, превратное стечение обстоятельств. Предвидеть все мог только бог, в существование которого, кстати, Манфред уже давно не верил.
   Беседовавший с Данилой рыцарь повернулся к кусту лицом, и барон вспомнил, где и когда он видел этот гордый античный профиль, аристократически утонченные черты лица, прямую, независимую осанку и холодные рыбьи глаза. Торжественный сбор в Магистериуме, два года назад, рыцарское братство праздновало пятидесятилетие основания Ордена. Они были представлены друг другу, но разговор так и не состоялся. Конрад извинился и куда-то внезапно исчез, сославшись на срочное поручение Великого Магистра. Ландсмейстер Дервиг, с которым Манфред в течение пяти долгих лет поддерживал теплые, дружеские отношения, был в тот вечер крайне взволнован и недвусмысленно намекнул, что умный человек стал бы держаться от Конрада фон Хольца как можно дальше и не пытался бы завязать с ним даже невинных, приятельских отношений. Вскоре ландсмейстер умер, причем при весьма загадочных обстоятельствах.
   – Ну как, нашли?! – крикнул Данила снующим по опушке взад и вперед дружинникам.
   – Нет, нет его!
   – Ищите, ротозеи, обшарьте все, он где-то здесь!
   – Осмотрите палатки и вон тот куст! – вмешался Конрад, указывая рукой в направлении прибежища Манфреда.
   Прятаться дальше не было смысла. Если суждено умереть, так достойно, а не прячась по кустам и оврагам, тем более что смотреть в лицо смерти и ощущать ее холодное дыхание барону приходилось не впервые.
   – Не меня ли, случаем, ищете, господа? – поинтересовался Манфред, поднимаясь в полный рост и чувствуя истинное наслаждение от легкой разминки затекших суставов.
   Лица дружинников исказились от неожиданности и испуга, как будто они увидели черта или, тиская очередную девку, наткнулись вместо мягкой, нежной кожи на мускулистую и волосатую мужскую грудь. Однако, нужно отдать им должное, лучшим лекарством от страха лесовики считали добротный меч в руке и наконечник копья, нацеленный прямо в грудь беса.
   Трое дружинников тут же подскочили к лазутчику, собираясь повалить его наземь, отобрать меч и крепко связать по рукам и ногам. Но в тот самый миг, когда один из них уже начал закручивать руку барона за спину, по поляне пронесся громкий и властный приказ.
   – Не трогать! – выкрикнул Конрад. – Господин барон сам желает присоединиться к нашей компании.
   Ополченцы на секунду опешили и замерли в нерешительности, вопросительно уставившись на командира.
   – Отойдите от него, – нехотя подтвердил приказ Данила, с открытой ненавистью взирая на фон Хольца. Еще никто не осмеливался командовать его людьми.
   Плотное кольцо солдат вокруг Манфреда послушно расступилось, и пленнику не оставалось ничего иного, как безропотно подойти к стоявшим поблизости заговорщикам. Бесцветные глаза Конрада пронизывали его насквозь, пытаясь вселить в сердце ужас, отчаяние и страх, но Манфред стойко выдержал гипнотизирующий взгляд, ответив на него пренебрежительной ухмылкой. Около минуты Конрад молчал, затем вполоборота повернулся к Даниле и тихо, чтобы никто не слышал, прошептал почти на ухо сотнику:
   – Данила, мы отойдем ненадолго… дела Ордена. Потом можешь делать с ним что хочешь, лично я рекомендую повесить.
   Тулуп недовольно скривил рот, хотел что-то возразить, но внезапно передумал, махнул рукой и сам отошел в сторону.
   – Ну что, господин барон, – обратился Конрад, как только они остались одни, – жизнь тебя так ничему и не научила. Неужели смерть твоего друга Дервига и ссылка в богом забытую глушь не отбили охоту соваться в чужие дела?!
   – Меня, как члена Братства, касается все, что связано с Орденом, в особенности грязные делишки таких мерзавцев как ты, Конрад. Терпеть не могу, когда дворцовые прихвостни плетут интриги и строят заговоры за спинами честных солдат, проливающих кровь в боях, – открыто высказал Манфред свое мнение в лицо врагу.
   – А ты, оказывается, романтик и правдолюб! – усмехнулся фон Хольц, неожиданно отведя взор и уставившись себе под ноги. – Нет, честно. Ты борец, а не фанатичный идиот, рвущийся в бой за призрачные идеалы. Мы бы, пожалуй, могли бы найти общий язык, будь ты не настолько прямолинеен.
   – Хватит, – прервал его излияния Манфред, – нам обоим все понятно, закончим бессмысленный разговор!
   – А если я смогу убедить тебя, что действую в интересах Ордена и Церкви, тогда как? – Конрад снова пожирал барона холодными глазами.
   – Единственное, что смогло бы убедить меня, – приказ, подписанный Великим Магистром, которого у тебя, похоже, нет, – подытожил Манфред.
   – Мне искренне жаль! – качнул головой Конрад после недолгого молчания и жестом подозвал к себе сотника: – Забирай его, Данила, мы закончили.
   Командир отряда нехотя, но послушно кивнул, и тут же за спиной барона появилась парочка крепких солдат, схвативших его под руки и ловко накинувших на шею петлю. Конрад отвернулся и пошел прочь, ему не хотелось видеть, как ополченцы вздернут барона. Подобные зрелища его никогда не интересовали.
   – Постой, Конрад, еще два слова! – громко выкрикнул Манфред, когда солдаты волокли его к дереву.
   – Слушаю, – надменно произнес фон Хольц, полагая, что Манфред наконец-то одумался и будет теперь унижаться, жалобно прося о пощаде.
   – Ты свинья! – быстро выкрикнул Манфред и смачно плюнул напоследок в сторону предателя.
   На Конрада последние слова обреченного не произвели никакого впечатления, наверняка ему уже приходилось слышать куда более нелестные отзывы в свой адрес, и, возможно, он был с ними даже в чем-то согласен. По лицу фон Хольца пробежала печальная улыбка, он небрежно пожал плечами, развернулся и медленно пошел прочь.
   Тем временем барона подвели к дереву, связали ему руки и перекинули конец веревки через сук. В тот самый миг, когда петля сдавила пересохшее горло и Манфред, закрыв глаза, прощался с жизнью, раздался спасительный выкрик Данилы.
   – Отпустить! – прогремел по поляне хриплый бас.
   От удивления глаза барона широко открылись. Насупившийся и грозно подбоченившийся Данила стоял перед ним в двух шагах. Остальные лесовики опешили и не знали, что делать: то ли дернуть за веревку, то ли выполнить странный приказ командира. Конрад резко развернулся, на его изумленном лице одновременно отражались гнев и непонимание замысла Тулупа.
   – Ну, что замерли, увальни, оглохли, что ли?! Я сказал развязать! – заорал Тулуп, яростно вращая красными от злости глазами. Дружинники отошли от оцепенения и принялись поспешно стягивать путы с рук и петлю с горла барона.
   – Ты что, рехнулся?! – возмутился недоумевающий фон Хольц.
   – Молчи, Конрад! – сурово ответил сотник – Хватит тебе жар нашими руками загребать и от своих врагов избавляться, надоело… Сам сказал «делай с ним, что хочешь», вот я и делаю! Ну-ка, отвали отсель, теперь мы с бароном пошушукаемся!
   Не дожидаясь, пока Конрад послушается и отойдет в сторону, Тулуп сильно сжал левую руку все еще откашливающегося после знакомства с петлей Манфреда и потащил его за собой в палатку. Рыцарь хотел было последовать за ними, но вход был прегражден добрым десятком воинов, выросших у него на пути.
 
   Еще четыре года назад, когда Манфред только попал на Восток и впервые столкнулся с жителями лесов, он сразу же обратил внимание на неприхотливость в быту дикарей и умение хорошо себя чувствовать в абсолютно некомфортных, порой невыносимых для цивилизованного человека условиях. Единственным предметом обихода в жилище командира была огромная охапка полусырой соломы, наспех брошенная на голую землю. Ни стола, ни стульев, ни прочей утвари, обычно скрашивающих походную жизнь даже самого захудалого рыцаря, здесь не было. Наверняка Данила мог позволить себе многое, но не видел в этом необходимости.
   Как только полог палатки опустился, огромная лапища богатыря наконец-то разжала медвежью хватку на предплечье барона, и Данила с ходу приступил к переговорам:
   – Слушай, Фо-хер-какой-то-там-еще, ты мужик хлипкий, значит, до коменданта башкой дослужился и поймешь меня на лету. Некогда долго лясы точить. Мне плевать, о чем вы с Конрадом шептались, да только вижу, разговор суровый вышел, – произнес сотник и замолчал, вопросительно уставившись сверху вниз на не успевшего прийти в себя барона. – Прав я или нет? Зуб на него имеешь?!
   – Имею, – осторожно ответил Манфред, не понимая, куда клонил Данила.
   – Вот и замечательно, значит, поладим, лыцарь! – неожиданно улыбнулся Тулуп и дружески хлопнул барона по плечу. – Мы уйдем, а при тебе со слугой я пару ребят оставлю, они вас вскоре отпустят. Вернешься к своим, так слух распусти, что, дескать, Конрад трус и мерзавец, что ты его оскорбил, позорными словами прилюдно называл, а он с тобой поквитаться побоялся, понял?!
   – Нет, – отрицательно покачал головой Манфред, – ничего не понял: ни что ты задумал, ни зачем это тебе надо.
   – Не в свое дело не лезь и мои думки понять не пытайся! – внезапно взорвался Данила и перешел на крик: – Не твоего это ума дело!
   – Согласен, – кратко ответил барон, – да только не кидаюсь я в затеи, которых не понимаю, дороже обычно выходит, так что не мучайся и сразу повесь!
   С минуту оба стояли молча, пристально глядя друг другу в глаза. Наконец Данила не выдержал и заговорил. Желание поквитаться с Конрадом было куда сильнее, чем врожденная потребность души зарезать очередного рыцаря.
   – Хорошо, твоя взяла! – произнес богатырь и начал рассказ. – Не важно, какая собака меж нами пробежала, но скажу лишь одно. Много пакостей этот белобрысый гаденыш в наших землях натворил, ой как много. Если бы не приказ князя, задавил бы собственными руками, голову б свернул, но ослушаться Александра не могу… У вас, я слышал, всякие кодексы чести и прочая мура имеются. Так вот, если не какой-то там сосунок, а такой человек с положением, как ты, слухи распускать начнет, ему поверят, а значит, мерзавцу долго не прожить. Врагов у него и среди вас, поди, тоже хватает, почувствуют волки его слабину, подумают, что сдает, да сожрут.
   – Не обольщайся, – тихо рассмеялся Манфред, – кодексы, они для юнцов желторотых писаны. Не думаю, что после моего заявления каждый второй рыцарь фон Хольца на поединок вызывать начнет, чушь это все…
   – Я не о том, – задумчиво произнес Данила, – не о поединках речь, а о слабине. Как только ее другие почувствуют, так сразу травить начнут: перед вашими попами его в невыгодном свете выставлять, козни всякие строить да душегубов платных к нему подсылать. Глядишь, через годок-другой кто-нибудь башку мерзавцу да снесет.
   – А тебе с этого какой прок, сам-то ведь не отомстишь, удовольствия не получишь?
   – Не в наслаждении дело, а в справедливости, – тяжело вздохнул Данила. – Не могу я прирезать его сейчас. В Вольном Городе он под защитой самого князя будет, не подкопаешься, а потом неизвестно, придется ли нам еще встретиться да на чьей стороне сила будет. Разговор из кустов слышал?
   Манфред утвердительно кивнул в ответ.
   – Так вот, правда его, старею я, уже не тот… – Данила тяжело вздохнул, ему было трудно признаваться, что силы потихоньку покидали его богатырское тело… – а побеждает не тот, кто прав, а у кого рука сильнее да глаз вострее! Не смогу я спокойно помереть, зная, что эта мразь землю топчет. – Ну да ладно, нечего киснуть. Сделаешь, как я сказал?!
   – Нет! – уверенно ответил Манфред, глядя пораженному неожиданным отказом собеседнику прямо в глаза. – Но если меч дашь, а твои люди мешать не будут, то сам негодяя прикончу, тем более что у меня тоже должки имеются, – произнес Манфред, вспоминая о смерти ландсмейстера Дервига.
   – Дурак, ох, дурак! – воскликнул Данила, тряся от злости обросшей головой. – Да неужели ты, простофиля заморский, не понял?! Случится с ним что, так и меня и дружину всю в землю живьем закопают, и не важно, что да как было!
   – Хорошо, – нехотя согласился Манфред после недолгого колебания и препирания со своей совестью, – хоть и не по мне сделки такие, но оно того стоит. Сделаю по-твоему, обещаю!
 
   – Ну как, выпытал, что хотел? – послышался знакомый баритон, как только Манфред, следуя по пятам за Данилой, переступил порог палатки. – Представляю, наверняка многое разузнал: сколько в здешней крепости баб да какие харчи имеются.
   Шагах в десяти от входа, на том же самом стволе березы, с которого час назад Данила руководил побоищем, вальяжно развалился Конрад и осыпал язвительными колкостями своего старого недруга.
   – Скажи, Данила, и какие такие важные секреты можно выпытать у командира маленького гарнизона? Он же ничего не знает, кроме ширины рва своей крепостенки, которая, заметь, весьма далеко от вашей границы. Или амбиции князя Александра настоль велики, что он мечтает расширить владения Господина Вольного Града за счет земель лантов? – открыто издевался фон Хольц, высмеивая наивность сотника. – Так вам бы вначале свои городишки хоть как-то отвоевать, а потом уж на чужое зариться!
   Данила сдерживался, позволяя «наглой геркашке» выставлять себя полным дураком в глазах собственных же солдат. Конрад не прекращал насмешливых излияний, хотя Манфреду показалось, что за ужимками рыцаря и демонстративным невосприятием Данилы всерьез крылся сильный испуг. Внезапное желание лесовика переговорить с врагом с глазу на глаз не только удивило Конрада, но и, как все непонятное, вызвало страх. Тонкая нить действительности начала ускользать из рук хитреца, а ситуация становилась непонятной и непредсказуемой. Похоже, фон Хольц не считал Данилу обычным ограниченным дикарем, признавал за ним способность вести собственную игру и втайне опасался козней прикидывающегося простаком вольноградца.
   – Что выпытывал, до того и дознался, но не до конца, – после долгого молчания нехотя пробурчал Данила, – да только не твоего ума это дело.
   – Точно, – кивнул головой Конрад, доставая из полы плаща спелое яблоко и за раз откусывая целую половину, – подвесь ублюдка, да тронулись, нечего засиживаться!
   – Повесить – дело нехитрое, всегда успеется, оставлю лучше при нем пяток солдат, пускай до конца все выпытают, а уж потом и повесят.
   – Не-а, не пойдет! – спокойно заметил Конрад, расправившись с яблоком и бесцеремонно запустив огрызок в остроконечный шлем одного из сидевших у костра ополченцев. – Вешай сейчас! Я должен быть уверен, что он умер, мне ведь еще назад возвращаться, не хочу слухов, не хочу свидетелей.
   – Не доверяешь? – мрачно спросил Данила, хмуря морщинистый лоб.
   – Не исключаю возможности непредвиденных обстоятельств и досадных недоразумений, приятель! – хитро улыбнулся рыцарь в ответ. – Вешай сейчас, при мне!
   – Не буду, и не указывай мне, что и когда делать, здесь я командир! – начал заводиться Данила, окончательно убедившись, что хитрый герканский лис почуял западню.
   – Хорошо, – примирительно произнес Конрад, плавно вынимая из металлических ножен меч, – поступай как знаешь, я тебе не указ, но, с другой стороны, и ты не можешь мне приказывать! – рассудил рыцарь и повернулся лицом к Манфреду: – Барон, твое ослиное упорство и несдержанность языка ни при чем, ты мне чем-то даже симпатичен, но обстоятельства сильнее нас, они заставляют действовать!
   Рука в стальной перчатке полностью обнажила меч, и Конрад двинулся в сторону безоружного Манфреда, намереваясь быстро учинить расправу над свидетелем его сговора с врагом.
   – О черт! – слетело с губ барона, отдающего себе отчет, что, несмотря на все уловки и хитрости, сложные финты и акробатические пируэты, его шансы на выживание равны нулю. «Продержусь, сколько смогу», – подумал он, напрягая мышцы ног в ожидании атаки.
   Внезапно Манфреда оттолкнули назад, а на его месте возникли два крепких ополченца, преградивших путь фон Хольцу большими круглыми щитами. Конрад остановился и в недоумении посмотрел на Данилу.
   – Тулуп, убери своих! Ты же знаешь, меня это не остановит. Не хочу калечить твоих солдат, – размеренно произнес Конрад, испепеляя Данилу обжигающе-холодным и властным взглядом.
   – Так не пойдет, у парня даже оружия нет! – твердо возразил сотник, тяжело дыша от нервного напряжения и отворачиваясь, не в силах выдержать жесткий напор бесцветных глаз.
   – Ну, верни ему меч, если такой сердобольный, – усмехнулся самоуверенный рыцарь. – Все равно это ничего не изменит.
   Командир с минуту колебался, судорожно ища хоть какую-то возможность предотвратить поединок, который скорее всего будет походить на обычную бойню, забивание беззащитного ягненка безжалостным мясником. Спасительное решение так и не пришло в голову солдату. Ему было жаль, что не сбудутся его планы, а человек, на которого он возлагал надежды, уже через пару минут будет бездыханным лежать на траве. Он видел фон Хольца в бою, у барона не было шансов, и не важно, с мечом или без. «А, ладно, будь что будет!» – пошел на сделку с совестью Данила и приказал солдатам отдать пленному меч.
   Подброшенный в воздухе клинок описал неполную дугу по пологой траектории и уже через миг оказался в проворной, сильной руке Манфреда. В глазах барона заиграли сумасшедшие искры азарта, а на губах появилась уже давно забытая, кровожадная ухмылка, так напоминавшая когда-то окружающим оскал волка. Вместе с оружием, как неотъемлемая его часть, вернулась и уверенность в себе, он перестал быть жертвой, ведомой на заклание, и превратился в гордого и независимого хищника, прогрызающего острыми клыками путь через все превратности жизни. «Коль меч в руке – не все потеряно!» – всплыла из глубин памяти поговорка минувших дней, истина из далекого прошлого.
   Резкая перемена, произошедшая с бароном за считанные доли секунды, конечно же, не могла остаться незамеченной растерянно попятившимися немного назад вольноградцами. Воины, стоявшие между ним и Конрадом, поспешно отскочили в стороны, освобождая противникам площадку для боя.
   – Ты что-то повеселел, барон, – обратился к противнику Конрад, задумчиво склонив голову набок и с любопытством рассматривая фигуру более низкого ростом противника, – неужели надеешься победить, дурачок?!
   – Надень шлем, а то тошнит от твоих жеманств и ухоженной, брезгливой рожи! – осклабился в ответ Манфред, медленно начиная движение полукругом и пытаясь выбрать оптимальную позицию для первого броска.
   Конрад не внял просьбе противника и шлем не надел, он неподвижно стоял на месте, как бы предлагая барону ударить первым и начать поединок. Однако Манфред не был новичком и умел молниеносно рассчитывать дистанцию: было слишком далеко и кинуться в атаку сейчас, значило подставиться, открыться перед опытным врагом.
   Внезапно застывший, как статуя, Конрад совершил огромный прыжок и мгновенно сократил дистанцию вдвое. Едва заметное глазу лезвие его меча проскользнуло снизу вверх, нанося мощный, косой удар, нацеленный в пах и нижнюю часть живота. Большинство смельчаков, осмелившихся бросить вызов Конраду фон Хольцу, не успевали вовремя среагировать, и поединок заканчивался после первого же удара.
   Манфред отскочил назад, развернулся в прыжке вполоборота и тут же нанес встречный удар в корпус, чуть ли не заставший Конрада врасплох. Рыцарь едва успел остановить инерционный полет массивного меча и направить лезвие полукругом к земле, отводя в сторону прямой тычковый укол в глубоком выпаде. Маневр удался, но тяжелые доспехи повлекли его назад. Конрад отступал, с трудом удерживая равновесие и едва успевая отбивать сыпавшиеся со всех сторон удары более юркого и неимоверно настырного противника. Раздался раздражающий слух, скрежещущий треск налокотника, отлетела правая наплечная пластина, лопнул кожаный ремень наруча: так Манфред меткими ударами «раздевал» закованного в броню противника, стараясь добраться до цели – скрытых под толстым слоем железа и грудой тренированных мышц внутренних органов. Конрад тоже не оставался внакладе, порой ему удавалось сбить ритм быстрых атак и, отражая бесчисленные рубящие и колющие удары, наносить свои, более весомые из-за отсутствия на бароне доспехов.
   Тонкая струйка крови с рассеченного лба струилась по левому веку к переносице; горячие, липкие капли то и дело попадали в глаз, мешая видеть и отвлекая внимание; предательски ныла разрезанная острым кончиком меча грудная мышца, немели уставшие ноги. Но Манфред продолжал бой, тесня врага и выматывая его быстрыми передвижениями.
   С начала схватки прошло уже десять минут, а противники до сих пор не сбавляли темпа, их напряженные тела метались по поляне и порой в азарте боя залетали в самую гущу зазевавшихся зрителей. Толпа возбужденно галдела и рукоплескала при виде красивых комбинаций и выпадов, делались ставки и разгорались ожесточенные споры, иногда сопровождаемые легкими, дружескими тумаками и затрещинами, и лишь Данила не разделял всеобщего восторга от будоражащего кровь зрелища. Сердце солдата желало гибели Конрада, но разум охлаждал жажду вражеской крови. Если фон Хольц погибнет, то у дружины две дороги: или на плаху, или в разбойники, в лес.
   Манфред был близок к победе: еще один решительный натиск, еще одна серия удачных ударов, и враг бы упал, подкошенный болью кровоточащих ран и тяжестью обременительных доспехов, уже не защищающих хозяина, а только сковывающих его движения. Поединок близился к концу, когда исход зависит не от брони, не от реакции или силы ударов, а лишь от того, сколько у бойцов осталось в запасе сил. Сделав весьма примитивный финт, Манфред развернулся вокруг своей оси и очутился всего в полуметре левее противника. Одно резкое движение, и острие меча вонзилось точно в прорезь наколенника. Конрад упал и выронил меч. Его рослое, крепкое тело какое-то время покачивалось из стороны в сторону, балансировало, пытаясь удержать равновесие на коленях и не пасть ниц. Барон не был жесток, но никогда не останавливался на половине пути. Ударом меча в спину он повалил наземь израненного врага и завершил поединок.
   У фон Хольца начались судороги: железные перчатки скребли землю и выдергивали с корнем траву, тело билось в конвульсиях, а изо рта вместе с брызгами крови вырывались хриплые гортанные звуки. Потом он затих.