Святослав Задерий
Дети равновесия

Алиса, Саш-Баш и др.
   Я и подобные мне убеждаем не метафорами, не стихами, не доводами.
   Мы убеждаем тем, что существуем.
УОЛТ УИТМЕН
   Он достал нож. И первая же береза взвыла и застонала под его ножом. Первая капля упала на лезвие. Как сладок березовый сок. Его все больше и больше.
   Он стал слизывать сок языком. Еще один удар. Еще.
   Весна набухала. Чувствовала себя почками, деревьями, небом, звездами.
   Он услышал шорох за спиной. Обернувшись, он увидел, — девушка нагая стоит, прислонившись к дереву. Прижимаясь голым телом к березе, она смотрела на него, потом начала смеяться и хохотать. "Эй!" — крикнул он. Она побежала. Он — следом за ней. "Ой!". Она от дерева к дереву, он — от дерева к дереву. "Ой!". Он за ней — она отнего, он за ней — она от него. От дерева к дереву, между деревьев, вокруг деревьев, против деревьев.
   Она побежала к реке, прыгнула в холодную воду и поплыла. Он следом за ней. Она окунала свои белые руки в черную воду и плыла так быстро, как будто всю жизнь прожила в этой реке, вообще ни когда из нее не выходила. Он быстрей — и она быстрей.
   Она выплыла и начала забираться на холм, цепляясь руками за холодную молодую траву.
   Следом за ней он выскочил наверх. Там стоял столб. Вокруг горели костры, сидели какие-то люди. К столбу было привязано два человека.
   Он встряхнулся, осмотрелся. К нему подошли двое здоровых мужчин, взяли его под руки, прислонили К тем двоим и обвязали их веревками. Все пели и хохотали. Потом кто-то принес тонкие серебряные цепочки. На этих цепочках была Злата Баба. Каждому изтроих надели на шею по цепочке.
   …Он проснулся в коммунальной квартире. Прокашлялся, вышел на кухню. Сосед пытался похмелиться. "Хочешь немножко?". Вдвоем они выпили. Сосед спросил:
   — Все хорошо?
   — Да, все хорошо.
   Поезд подошел вплотную к Московскому вокзалу и остановился. Он вышел из поезда с зачехленной гитарой. Никто его не встретил. Дождь стучал по голове, по крышам, по лужам, по гитаре, — в общем, высекал музыку из всего, из чего только можно.
   Он пошел.
   Он вышел из самолета. Его встретили друзья с коньяком. Налили ему рюмочку. Спросили: "Все в порядке?". Сказали: давай быстрей, нас все ждут. Самолет опоздал на пятнадцать минут. Уже все готово. Посадили его в такси и уехали.
    Из ненаписанного сценария к не отснятому фильму.
 
   Ситуация получилась такая… Опять же, возможно, все происходит на уровне некоторых стадий МИСТИКИ…но тем не менее. Мне позвонил Костя. Я говорю: «Привет». — «Привет». Вот, говорит, так и сяк, Санька выбросился из окна. Я говорю: "Не может быть". Что за ерунда такая… Потому что накануне он был у меня. Несмотря на то, что состояние у него было достаточно нервное, — но он же в своем собственном стиле работал. То есть, не работал, конечно, — жил. Но ничего особенного это не предвещало.
   Я пошел в комнату, сказал об этом моей первой жене. Она его тоже знала — Санька, когда был в последний раз, пел ей песни, у них ко всему прочему была своя разборка, он окрестил ее, дал ей тихонечко гитарой по голове и сказал: зря ты так напрягаешься. И мы сней сели вдвоем и заплакали. Честно скажу и откровенно — прямо так. Я выдержанный достаточно человек и не склонен к слезливости, но…
   Похороны. Я сказал, что на похороны не пойду. Потому что я гдето за год до этого похоронил своего отца. И у меня было такое несколько шоковое состояние — некоторое время я не мог вспомнить отца живым. Я сказал: пусть Санька остается для меня живым, я буду считать, что он просто куда-то ушел, потому что я до сих пор его чувствую, я врубаюсь, что он здесь. "Пусть мертвые сами хоронят своих мертвецов". По этому принципу. Кому это надо — тому это надо. Мне это не надо было. Мне позвонил приятель и говорит: приезжай в гости, я хочу тебя познакомить с одной девушкой. В принципе, я готов был поехать куда угодно. И я поехал. Сел в такси — приятель назвал мне адрес. Я этой улицы толком не знал, никогда там не был. Но чем дальше мы едем, — тем больше я врубаюсь, что мы едем к башлачевскому дому, туда, откуда он, собственно, и выбросился. Район наворачивается на район — район такой, достаточно крайний — и вдруг перед нами из-за поворота выворачивает машина, грузовая, с крытым брезентом верхом, а сзади открытая. И там стоит голубой гроб. Я… и так у меня нервы, что называется на пределе… и в течение, наверное, минут пяти я ехал следом за этой машиной, а она медленно, планомерно продвигалась туда, куда и мы — к башлачевскому дому.
   В какой-то момент машина свернула в одну сторону, я — в другую. Я приехал в полном шоке. В этот же день познакомился с девушкой, которая была по знаку совершенно как Саша — он был Крыса — Близнец. Где-то года через два, наверное, или больше. она тоже погибла, ее убили наркоманы. Причем она была совершенно респектабельная, богатая девушка, хотя имела возможность употреблять наркотики, торговать ими, но к искусству не имела никакого отношения. Некая фатальность, наверное, существует даже в этом. Я до сих пор помню это ощущение — те пять минут и та грузовая машина впереди. Возможно, отчего-то куда-то просто не убежать.
   С уходом Саш-Баша нарушилось многое в Питере. Несмотря на то, что он был веселый простой парень, был он — не скажу "душой компании", не скажу — «сердцем»… а тут какая-то более высокая стадия, что ли. Ангелом. С ним многие хотели работать. И Курехин тоже. Какое-то время Саша предполагал, что вещи, которые он делает, возможны в оркестровой обработке. Но так как он хотел максимального эффекта от этого — он был мастером слова, журналистом, мыслил достаточно широко — то у него была собственная энергетика, ну, и бескомпромиссность тоже собственная. Он был близнец, и нужно было работать с ним либо синхронно, либо не перебивать его — такие две степени компромисса. А все остальное было просто невозможно, Поэтому ни там, ни сям у него не получилось, и он предпочел работать в одиночку. У нас с ним удавалось эти ситуации соблюдать, мы по году одинаковы были, ну, может, по чему-то еще другому. Плюс — мы понимали друг друга в том, что мы делаем. И когда мы вместе ездили, случалось на концертах, что он подыгрывал мне, я подыгрывал ему, хотя, так сказать, особенными техническими возможнрстями не обладали ни я, ни он.
   "Время колокольчиков" — единственный студийно записанный альбом — ему не нравился самому. Он его записывал один, хотя я рвался в студию помочь ему, — но он сказал: нет, я сам, все-таки первый альбом… Прослушав его, он сам, что называется, обломался. То ли перенервничал он во время записи, то ли что, но «вживую» эти вещи у него звучали гораздо мощнее, динамичнее, что ли. А все остальные записи — лишь обычные домашние концерты, не более…
   В том «треугольнике» Кинчев — Башлачев — Задерий мы давали друг другу максимально всего того, что можно было дать. Даже познакомились совершенно странным образом. Я узнал о нем от Рыженко — это скрипач "Последнего шанса", мой очень хороший друг. Я приехал к нему в Москву, и он мне сказал: вот, тут объявился один парень из Череповца, его привез Артем Троицкий, оставил запись. Но так как она была очень низкого качества, там слышалась только одна эмоциональность. А так как у него «загруженность» текста информацией была очень сильная, я поначалу просто ничего не понял, только почувствовал энергию — силу его внутреннюю. И вот однажды после одного из наших концертов Костя сказал: сегодня сейшен у Башлачева. Я говорю, что я о нем слышал. Поехали, говорит, к нему, туда, на "разведчика Кузнецова". И мы поехали. Поднялись на восьмой этаж. Заходим в квартиру, открывается дверь, — а напротив двери кухня, ну, планировка такая. И я вижу — сидит молодой человек, светленький такой, и напряженно над магнитофоном — обычным, плохоньким, совдеповским — слушает "Доктор Буги", нашу песню. Причем он не был предупреЖден о нашем приезде. И когда он нас увидел, — мы же для него просто материализовались, — то без разговоров бросился нас обнимать. Мы слились моментально. Не было никакого «здравствуйте», нас никто не представлял, он просто встал и обнял нас.
   У него был домашний сейшен, там были какие-то матросы, солдаты, сидели, важно курили папиросы. Перед Саш-Башом стояли стакан вина и свеча. И он пел. Я Косте сказал: слушай, у меня просто «перегруз» идет оттого, что он говорит, и он либо сумасшедший, либо гений, одно из двух. Когда слушаешь его в первый раз — это очень сложно. У него слово переходило в дело, в то же время становилось образом… ОН пел практически все то, что потом вошло в тот альбом, но у него это было активнее, эмоциональнее, сильнее. Потому что вино и свеча… это раздвигает границы. Это было мясо. Просто мясо с кровью, со свечами и вином. Это был фонтан — фонтан жизни. И нас… просто забрызгало. Косте — одна песня сразу же пришлась, мне — другая, но когда мы стали разговаривать — поняли, что идем в принципе в одну сторону и, собственно говоря, нашли своего третьего брата. Никаких не было вопросов, даже напрягов не было. Обычно когда встречаются люди, которые пробивают какие-то параллельные концепции, все-таки возникают трения. Но он нас как принял — так мы сразу, и остались вместе. С тех пор у нас ситуации стали только увеличиваться в размерах. Ну, как скарабей — катит свой шар и накатывает его, чем дальше, — тем больше.
   Это была забавная история. Короче, Саша и Настя были на Новом году в Москве, я сейчас не скажу — где именно, но на каком-то достаточно приличном фуршете. Так как Настя училась на театрального критика, была завязана с театром, она достала маски чертей настоящие театральные маски, достаточно эффектные. Потом приехал Костя, были Света, Настя, и мы пошли на Арбат. Надели маски, — и пошли по нему. И тут я понял, что на самом деле — чертям в Москве можно все. Расцветающие улыбки прохожих… хотя, согласитесь, ситуация странная. Мы прошли метров сто, и тут к нам подбегает парень в кожаной куртке, бритый наголо, с гоголевским носом — типичный панк московский. Он — к Косте: "Ты че, Кинчев, что ли?". А мы с Башлачевым шли в масках, Костя — без. ОН говорит: «Да». "Во, — говорит, — класс". Вытащил из кармана цепь такую, обвязал вокруг шеи, дал Косте другой конец в руки — пошли. говорит, вместе. И девушки с нами — очень красивые, с распущенными длинными волосами. Такой экипаж — очень эффектный.
   Прошли пол-Арбата — решили взять вина. Мы — два черта, да Костя с этим парнем на поводке. Звали его Цикладол — кличка такая. Дошли до винного магазина, Цикладол говорит: щас возьму вина. Там, мол, сухое есть. Зашел — и выходит: очередь, говорит, страшная. А было дело после праздников, страждущих много. Дайте, говорит, масочку одну. Пошел в магазин в маске. Люди страждущие, увидев своего приятеля, душой растаяли — ну, черт пришел вино покупать, как ему не уступить очередь? И в кассе пробил без очереди, и у прилавка без очереди получил, хотя магазин был — битком.
   Вышли оттуда, зашли в ближайшую парадную, взяли по бутылочке, стали пить. Вдруг открывается квартира, выходит женщина и начала на нас страшно ругаться: Вот ходют тут всякие! Там, туда-сюда, алкоголики проклятые, ну и так далее. Ну, мы обернулись, и Башлачев ей: "Тетенька, вы нас не узнаете? Мы ваши аборты!" Без слов захлопнула дверь и больше не появлялась.
   Дальше мы выяснили, что, оказывается, чертям можно и в метро бесплатно ездить, и так далее. Лишний раз убедился, — что такое Москва. Которая не верит слезам, — зато чертям верит.
   Пешком, с легким сердцем, выхожу на большую дорогу,
   я здоров и свободен, весь мир предо мною,
   Эта длинная бурая тропа ведет меня туда, куда я хочу.
   Отныне я не требую счастья, я сам свое счастье,
   Отныне я больше не хнычу, ничего не оставляю на завтра
   и ни в чем не знаю нужды.
   Болезни, попреки, придирки и книги оставлены дома,
   Сильный и радостный, я шагаю по большой дороге вперед.
   Земля, — разве этого мало?
   Мне не нужно, чтобы звезды спустились хоть чуточку ниже,
   я знаю, им и там хорошо, где сейчас,
   я знаю, их довольно для тех, кто и сам из звездных миров…
УОЛТ УИТМЕН
   С поездкой в Азию история получилась тоже достаточно забавная. Рашид Нугуманов — режиссер, который ставил фильм «Игла» с Цоем — сказал мне: Слава, если окажетесь когда-нибудь в АлмаАте — заезжайте. Казахстан место такое, где душевно-интеллектуальный рок еще не вложился в собственные формы. Можно будет сделать концерты". Я говорю Саш-Башу, что хочу поехать в Алма-Ату. Он мне: и я с тобой. Я говорю: ну, поехали. У нас не было денег сначала. Артем Троицкий устроил нам такой интеллектуально-элитарно-снобистский концерт. Не помню точно, как назывался тот ДК. МЫ с Сашкой взяли с собой кучу прибамбасов, включая настоящий пистолет. Мы подыгрывали друг другу, я параллельно вскрывал сумку и доставал оттуда всяческие погремушки. Так что непонятно было, кто же мы, в конце концов, такие — клоуны, террористы или политические деятели… Ну, концерт нам дал деньги, пришли мы в аэропорт, загрузились в самолет. Самолет начал набирать скорость — как поется в песне, "замелькали огни Москвы по обе стороны"… Я и говорю: Санечка, слушай, братик мой дорогой. Помнится, у тебя песенка такая была: "Хотел в Алма-Ату уехал в Воркуту". Он говорит: "Была!". А мы верили в то, что говорили — я до сих пор верю… часто получается так, что выходит по сказанному. Я ему: "Так тебе не кажется, что мы летим в другую сторону?" Он такой… вжался в кресло и посмотрел на меня таким взглядом, словно бы, знаешь… все, ку-ку, парень, поехали. Ладно, взлетели, летим, значит. Вроде бы как-то расслабились, мы сним начали разговаривать. Он мне рассказал о том, чем занимался раньше. Рассказал, что когда он учился в университете, у негобыла комната, где дворники держали швабры и метлы. Стояли у него кровать и тумбочка, и половину своих песен он написал там. Он говорил: пригласишь друзей, поставишь на стол бутылку вина, нальешь себе, возьмешь гитару, маленькое окошко, луна… что еще остается делать, как не писать песни?
   Короче, в середине полета, где-то часа через два неожиданно заглох мотор. Он посмотрел на меня таким просто убивающим взглядом: то есть, я виноват, что я его попрекнул, когда мы взлетали. То есть, я еще, оказывается, и виноват! Действительно, действительно самолет испортился, он некоторое время так мягко парил в воздухе, это продолжалось минуты три, потом двигатели, похрипывая, заработали. Нам объявили, что перед Алма-Атой у нас будет промежуточная посадка. Сели мы в маленьком городке — самолет у нас там чинили. Нас вывели в аэропорт, мы покурили, туда-сюда, короче говоря, потом загрузили снова, и мы долетели уже, Слава Богу, без приключений. Ну, а мы ехали с определенной целью: Азия — это место, где растет хорошая трава…
   Прилетели в пять часов утра. Звоню Рашиду. Мы их подняли с постели — поставили перед фактом, даже не предупредив о своем приезде. Ну, пригласил — так пригласил, правильно? Он сказал номер автобуса, мы с Башлачевым сели и приехали к нему. Нас положили поспать. Я открываю глаза — вижу: совершенно очаровательная девушка проходит мимо, что-то взяла, ушла… Оказалось позже — жена брата Рашида, Мурата, они оба работают на студии «Казахфильм». Это была такая сразу же восточная экзотика: открываешь глаза в полудреме и видишь перед собой восточную красавицу. Проснулись мы попозже, и я спрашиваю у Рашида: "Ну, так, где она?". Он: "Кто она?". Я: "Как — кто? Конечно, конопля…" Он мне: да мы не курим, так, больше ВИНО…ну ладно, там что-нибудь придумаем. Говорит: ложитесь спать, отдыхайте. Мы опять легли — дорога всетаки тяжелая. Просыпаемся оттого, что приехали Рашид с Муриком на джипе, привезли целый фургон травы — съездили за это время на Аксай. Она свежая такая, и мы говорим: так ее как?… Нет, говорят, должна просохнуть. Разложили ее под газетками на балкончике. Мы с Саш-Башом, как два гусака, ходили вокруг нее в течение часов полутора: ну что, высохла или не высохла? Высохла, — попробовали: ну так себе… не очень. Не прицепило нас сильно. Зато Рашид, Мурик, его очаровательная жена Аля порадовали нас совершенно невероятным восточным гостеприимством — бешбармаки там, всякая национальная кухня. Для нас все это было ново. Показывали нам, как нужно есть руками, по национальной традиции.
   Осмотрели всякие местные достопримечательности — памятник панфиловцам, туда-сюда… Вечером в местной церкви сыграли концерт. То есть это уже была не церковь — внутри нее находился местный горком партии. Столы белые, как в офисе. Собралась местная интеллигенция. Отыграли мы, я считаю, довольно неплохой концерт, но… все равно ситуация не та… Как раз было время, когда, так сказать, духовное отрывалось от политического.
   Некоторое время побыли в Алма-Ате, познакомились с аборигенами, там замечательный человек — Моршанский, президент рокклуба.
   Побывали у Рашида на свадьбе. У них оказался совершенно классный яблоневый сад. Яблоки — сантиметров двадцать, наверное: "алма-атинский апорт" называется. Весь сад засыпан яблоками. Весь, абсолютно. В этот год как раз запрещалось колхозникам и всяким частникам продавать яблоки на рынке, и девать их было некуда. Вся Алма-Ата была засыпана яблоками. Мы два дня походили по этим яблокам, потом я говорю: Мурик, Рашид, это невозможно, я не могу ходить по яблокам. Давайте мы вам поможем, — соберем их, что ли… Они нам: да, пожалуиста, чего там, подбирайте, сколько хотите, вон там, на чердаке есть фанера, сколачивайте ящики, отправляйте родственникам, все равно власти запрещают продавать… Мы так обрадовались, — представляете, такие яблоки! Мы с Башлачевым взялись, собрали по всему саду яблоки в кучки. Рашид в это время женился, свадьба была. Мы просыпаемся наутро — и ведь опять весь сад засыпан, наших кучек просто не видно. Яблони дают и дают, — а собирать некому. Рашид говорит: да ладно, мама приедет — соберет. Какая там мама, — тут грузовик не увезет, причем у каждого в городе такое… Взялись мы с Сашкой сколачивать ящики. Оказалось, сколачивать ящики не так-то просто. Мы с Башлачевым промучились четыре часа, пытаясь сколотить один ящик, чтобы отправить яблоки родственникам. Замеряли линейкой, пробовали делать прокладки… Плюнули, полезли на крышу — стали наблюдать, как пролетают самолеты.
   Отгуляли у Рашида свадьбу. Свадьба была замечательная. Ну, какая в яблоневом саду может быть свадьба? Рассказывать об этом — все равно, что рассказывать сказку. Там шашлычки, пиво… Башлачев в какой-то момент разделся догола, завернулся в какую-то овчину, сорвал полуметровую гроздь винограда — у меня даже фотография есть такая, — и прицепил эту гроздь себе на пояс. Ходил между дамами, разряженными по праздничному, по провинциальному, в голубые и розовые платья, и предлагал каждой взять по ягодке. Они отщипывали, хихикая… В общем, оттянулись мы достаточно славно.
   Поняли, что рока там нет никакого. Может быть, слишком щедра земля, чтобы на ней мог произрастать чертополох.
   Решили поехать путешествовать. Предварительно зашли на окраину Алма-Аты. Спрашиваем: как добраться на Иссык-Куль? Намговорят: если на самолете, то это где-то около часа лету, — а если напрямик, через горы, то где-то километров семьдесят, но там всякие ледники, торосы… Саш-Баш говорит: семьдесят километров? Пошли!
   И мы решили забраться на гору, взяли с собой еще собаку, таксу нугмановскую. Забрались на гору — маленький такой холмик. Он издали только казался маленьким… Мы исцарапались до такой степени, что Саш-Баш говорит: надо лететь на самолете. Этот холмик тем горам и в дети не годился. да, надо лететь, соглашаюсь…
   Взяли мы билет на «кукурузник» — прилетаем в Чолпон-Ату, Город там так назывался. Летим и видим: перед нами сидящий человек разворачивает газету, а в ней такой рисунок: рука человеческая, в руке шарик, и надпись: "Операция «анаша». И — сводки милиции. Такой ненавязчивый факт… Приземляемся, а напротив аэропорта — горком партии, и перед ним памятник Ленину. Огромный двухметровый постамент, и на нем фигура в метр ростом, окрашенная бронзовой краской. Мы поняли, что мы попали куда-то не туда… Никого знакомых там нет. Пошли по проспекту — идем, значит, и вдруг я вижу, — толпа разбегается в разные стороны, а навстречу нам движется человек вчерном, на груди у него сияет орден, и с боксером на поводке. подходим ближе — и видим, что это же мой менеджер Антоша Рябкин. "Здравствуй, Антоша!" — "Вы-то как здесь?" Встретились на ИссыкКуле…
   Он говорит: слушай, орден-то мне надо бы снять. Мне его Клипс подарил перед отъездом. В то время были такие ордена, выпускались из пластмассы — как значки: орден Александра Невского, и так далее… Они, говорит, все думают, что я прибыл из Афганистана. Здесь никто никогда не видел такую собаку — разбегаются в разные стороны, хожу как пугало…
   Заселились мы в этот городок, пожили, погуляли, — решили травы потереть. Говорю: Санька, стремно же все-таки, приехать сюда и травы не взять. Антон сказал: мы поедем в другую деревню. Он с Аленой был, с женой. Оставили нам свою собаку. Оказалось, что у боксера морда один в один похожа на изображение киргизского дьявола. И там никогда никто не видел такой собаки. Мы ходили с этим Рэпом как короли — нас все боялись. Рэп — самая безобидная собака, которую я когда-либо знал, он никогда в жизни никого не укусил. Бар вечерний там есть, они, местные аборигены, стоят там, курят план, сами с бритыми головами… но, увидев нас, начинают бросаться, кто, куда, — будто мы чуму несем. Автомат Калашникова по сравнению с э той собакой — ничто. Лучшей защиты придумать было невозможно.
   Приезжали к нам туда Рашид с Муриком, они как раз снимали там какой-то фильм, про подростков. Мы с Саш-Башом погуляли по Аксаю, он говорит: надо это место отметить каким-то способом. Я говорю: ну, каким? Там пролетали самолеты периодически, и мы с ним на берегу Аксая, буквами, наверное, размером в десять на десять метров написали: "Вся власть поэтам". Для того чтобы летчикам было видно сверху. Потом этот лозунг появился в ДЦТ. Наверное, многие видели даже майки с такой надписью. Это как раз было придумано в тот самый момент. Мы писали ногами на прибрежном песке — лозунг еще и материализован был, очень здорово.
   Приехала Алена, жена Антона. Говорит: ребята, у нас произошла страшная трагедия. В той деревне, куда они с Антоном уехали, оставив нам собаку, человек попал под сенокосилку. Осталась она у нас до вечера, мы попили чаю, вдруг начался страшный дождь, гроза, — но Алена, как героическая девушка, говорит: нет, я все равно поеду, нас ждут там. Почему-то купила два десятка яиц и двадцать пирожных. Взяла собаку и уехала. Утром мы с Санькой тоже собрали вещи, расплатились с хозяйкой. Вышли на трассу, голосуем, никто не останавливается. Тут у нас под ногами оказывается такая бумажка с надписью «Тюп». Я говорю: что за Тюп такой? Саш-Баш говорит: есть тут такое промежуточное селение, Алена же нас как раз как бы там и ждет. Тормозим машину этой бумажкой с надписью" Тюп" — и вдруг возле нас останавливается огромный БелАЗ, открывается дверь, из него выглядывает Алена. Говорит: "Вы куда?" Мы так несколько оторопели и говорим: мы, собственно, к вам… Она вответ: да? Очень хорошо, мы будем вас ждать в двенадцать часов на базарной площади. И — она захлопывает дверь, машина уезжает, мы остаемся одни. Подобрал нас один грузовик, мы долго тряслись по каким-то дорогам, но в конечном итоге доехали до этого самого Тюпа. Тюп оказался такой деревней — совершенно лютой… И центральным местом этой деревни была как раз базарная площадь. Мыприехали часов в двенадцать ночи. Причем мы выглядели так: я был одет в черную майку, такой крашеный, с небольшой косичкой, СашБаш в русской рубахе с крестом, волосатенький. У меня был голубой рюкзак, у него — красный. То есть — выглядели мы, как фонари на перекрестке. Просто светимся. А весь остальной народ — образца 72-го года: клеши, штаны с пряжками.
   Вечер поздний, уже никто, соответственно, не торгует. Мы сели на прилавок — сидим, ждем. Антоша все-таки обещал, он директор мой, я этому человеку доверяю, не один год проработали. Ждемпождем — вдруг напротив нас останавливается ментовский мотоцикл. С него слезли три мента, взяли сигареты, закурили. Стоят, разговаривают. Еще четверо подошло. А вокруг никого нет — совершенно безлюдное место, разве что вылые прохожие стороной проходят. И тут — белая «Волга» подъехала, из нее вышел ментовский полковник. То ли у них там стрелка была какая, то ли что — но набралось их там совершенно немеряно. И мы, два идиота такие, сидим, светимся. Они на нас Поглядывают, покуривают, и о чем-то там разговаривают. Я говорю: Санька, я так больше не могу… стремно просто. Он говорит: да, снимаемся и отходим в сторону. Ну, отходим, а там, рядом небольшое здание, написано: «Телеграф». К нам подходит парень — киргиз, или казах — такой в клешах, как положено. Пьяный удолбанный. Говорит: О! Привет! Мы говорим: привет. А вы че сюда: говорит, за анашой приехали? Мы ему: тш-ш, какая анаша, ты с ума сошел, нет, тут нас товарищ должен ожидать, вот, мы его встречаем… Он говорит: да? А то к нам тут все за анашой ездят, у нас ее ту тмного растет! Кругом! Правда, говорит, днем ее собирать нельзя летают, говорит, вертолеты и стреляют из автоматов. Если кого увидят на поле — всех косят. Мы говорим: нет, мы не за анашой… А вы, мол, откуда? Да мы, отвечаем из Алма-Аты. Он: ах! Братки! Земы! Земели! Все! Пошли ко мне! Да мы говорим, — подожди, нас тут человек должен был встретить, мы его ждем-ожидаем. Поглядываем из-за угла на то место, где мы, собственно, должны быть. Он говорит — ну, как хотите, я пошел звонить маме в Алма-Ату, а вы, если захотите, можете переночевать у меня в вагончике.