Страница:
У меня вопросов не было..."
Так начался рейд танкового корпуса. Севернее тацинцев действовали другие танковые соединения, но то направление было вспомогательным. Танки корпуса не могли широко маневрировать и развивали наступление в очень узкой полосе. Это был пролом, в который вслед за корпусом устремлялись , пехотные части. Со всех сторон - спереди, с флангов, иногда с тыла - немцы обрушивали на корпус удары. Всюду у них было много артиллерии. С авиацией противника, которая пыталась парализовать движение корпуса, боролись наши истребительные полки.
Я непрерывно держал связь со штабом 1-й воздушной армии и штабом дивизии. Так же непрерывно управлял своими гвардейскими штурмовыми полками полковник Прутков. Авиация расчищала танковому корпусу путь вперед. Над головой у нас то и дело разыгрывались сильные воздушные бои. Как выяснилось впоследствии, в январских боях мы перемололи в воздухе большую часть истребителей, которыми противник располагал в Восточной Пруссии. После января таких массовых боев уже не было вплоть до конца войны.
Кроме известных читателю полков во время Восточно-Прусской операции в составе 303-й истребительной авиационной дивизии в боевых действиях участвовал еще один полк - 9-й гвардейский.
...Пройдет много лет. Однажды мой путь проляжет в столицу Белоруссии. От Москвы до Минска всего-то ночь пути.
Одна ночь в теплом, уютном вагоне. Незаметно отошли в прошлое и лязг буферов, и стук колес на стыках рельсов, и резкие толчки, от которых, бывало, падали пассажиры с верхних полок. Движение теперь начинается бесшумно, плавно, за разговором и не заметишь, что поехали. Всего восемь часов пути, но и эти восемь часов тебе сохраняют уют, сохраняют каждую минуту, чтобы ты не думал о дороге, о неудобствах, чтобы самого этого переезда из города в город не ощущал. Будто и нет его. Просыпаешься утром и ты в столице Белоруссии. Мое настроение, с которым я пустился в путь по этой дороге, ввело меня в разлад со временем. Когда-то его маршрут занял три года. Потому и поныне кажется, что он - самый долгий маршрут в моей жизни. Среди дорожных попутчиков мне трудно найти собеседника; большинство из них родились и выросли после войны, в их ощущениях эти километры не оставляют следа. Я же ехал в поисках прошлого...
В центре города отыскиваю теперь уже ничем не выделяющееся здание. Это мой первый, самый надежный ориентир. 23 июня 1941 года с небольшой площадки на крыше этого здания я пытался управлять "чайками" и "ишаками", которые расчищали небо над Минском. Здесь, в этой части города, многое сохранилось от тех лет. Может быть, думалось мне, я найду какие-то документы, которые подтолкнут мою память. За этим и приехал, хотя надежд маловато: документы в ту пору мы должны были составлять сами, но, откровенно говоря, было не до того.
Однако сделал запрос и жду. Сейчас, думаю, вернется вежливый старший лейтенант и сочувственно скажет, что в здешних архивах интересующих меня документов не сохранилось. Так уже бывало, но это вовсе не означает, что я предпринял поездку напрасно. Каждый памятный мне дом, даже новый микрорайон, под которым навечно исчезла некогда окраинная грунтовая площадка - наш боевой аэродром, - и это нужные для меня документы...
Открывается дверь. Вместо старшего лейтенанта я вижу энергичного генерала.
- Алексей? Вот неожиданность! Не знал, что ты здесь.
Дважды Герой Советского Союза летчик-истребитель Алексей Алелюхин в годы войны принадлежал к тому разряду асов, которых гитлеровцы знали поименно. И когда он, в ту пору совсем юный пилот, вел в бой эскадрилью, в эфире раздавалось тревожное; "Ахтунг! Ахтунг! В воздухе - Аль-лье-льюхин! Сколько бы врагов ни было в это время над полем боя, все разговоры в эфире перекрывались тревожным предупреждением: "В воздухе - Аль-лье-льюхин!.."
Видимо, это у всех старых пилотов: когда собираются вместе, вспоминают о воздушных боях. Зная, что у каждого истребителя есть свой памятный бой, в ту нашу встречу, я спросил об этом Алелюхина. И Алексей рассказал мне о боевом вылете в самом начале войны.
Наши войска удерживали одну из днепровских переправ. По ней отходили за реку измотанные в боях части, немцы стремились эту переправу разбомбить. Поэтому полку, в котором тогда служил Алелюхин, в течение нескольких дней ставилась задача прикрывать ее. И вот пришел день, когда на боевое задание из всего полка мог отправиться только Алелюхин с ведомым.
Взлетели. У ведомого забарахлил мотор, и он вынужден был вернуться. Алелюхин пошел один. При этом, рассказывал Алексей, он понимал, что шансы у него ничтожные: бомбардировщики в ту пору ходили большими группами под сильным прикрытием "мессершмиттов". Единственная надежда была на то, что в эти сорок пятьдесят минут, что и были отведены ему на патрулирование, немцы не прилетят. И он полчаса отлетал над переправой спокойно. Даже стал надеяться на свою удачливость - патрулировать оставалось минут восемь. Но они пришли. Девять "юнкерсов" и шесть "мессершмиттов". Чтобы я не подумал, что его смутило количество "мессершмиттов", Алексей ввел существенное пояснение.
- Дело осложнялось тем, - усмехнулся он, - что на моем самолете пушка стреляла только один раз.
- То есть? - удивился я.
- Такая была машина... Очевидно, заводской дефект. Делала выстрел, и ее заклинивало. Иногда можно было надеяться и на повторную очередь. Но чаще всего после первой она отказывала. Механики возились с ней, а причины дефекта не понимали. Да и времени не было разбираться. Так я и летал несколько дней.
..."Юнкерсы" шли плотным строем. Пара Ме-109-впереди. Другая - змейкой над строем, описывая как бы восьмерку: в какой-то точке два "мессершмитта" сходились над Ю-88, потом расходились в стороны и снова сходились. Наконец, замыкающая пара - сзади и чуть выше группы. Алелюхин заметил немцев раньше, пропустил их, пристроился вплотную к задней паре Ме-109 и задумался; что же предпринять? Сбить Ме-109 было нетрудно - Алексей шел следом за ним. Но если после выстрела пушка откажет, то он будет беспомощен, а "юнкерсы" спокойно отбомбятся, задача, следовательно, будет не выполнена. Алелюхин понимал, что бить ему надо только по ведущему Ю-88 и только наверняка.
- И тут мне повезло, - припоминал Алексей. - "Мессершмитты" замыкающей пары заметили, что я у них на хвосте, и шарахнулись в сторону. Центральная пара в это время как раз начала расхождение. Я сверху и нырнул сквозь строй. Дальше все произошло в считанные секунды. Выскочил прямо под брюхо ведущего и всадил ему пушечную очередь в центроплан. Ну, а потом началось...
В общем, дело было сделано: ведущий сбит, строй рассыпался, бомбежка сорвалась.
Алексей Алелюхин был летчиком 9-го гвардейского истребительного авиаполка. За годы войны в 9-м гвардейском полку служили 26 Героев Советского Союза. Четверо летчиков стали дважды Героями - Алексей Васильевич Алелюхин, Амет-Хан Султан, Павел Яковлевич Головачев, Владимир Дмитриевич Лавриненков. Из самолетов, которые были сбиты этими четырьмя летчиками, по нормам военного времени можно было бы сформировать пять полноценных авиаполков.
9-й гвардейский воевал под Сталинградом, участвовал в воздушных боях над Донбассом в 1943 году, в наступательных операциях сорок четвертого года. В ноябре полк был переброшен на восточнопрусское направление, в 1-ю воздушную армию, и полгода воевал в составе вашей истребительной авиадивизии. После взятия Кенигсберга 9-й гвардейский перебросили на берлинское направление,
Впрочем, я опережаю события, но такова, видно, непредсказуемая нить поиска: отправляясь в Минск за материалами сорок первого года, я неожиданно встретил Алексея Алелюхина, и наши воспоминания перенесли нас в сорок четвертый год, в Восточную Пруссию...
Из бесконечной череды воздушных боев, проведенных нашими летчиками в дни рейда танкового корпуса тацинцев, в моей памяти остались лишь некоторые.
18 января. В 16.00 над нами патрулировала пятерка "лавочкиных". Время их патрулирования истекало, когда появилась группа "фокке-вульфов". Немцы использовали эти машины как штурмовики, и с осени сорок четвертого года они ходили довольно большими группами. "Фокке-вульфов" было пятнадцать. Бомбы, которые они несли под плоскостями, предназначались для нас. Пятерка "лавочкиных" вынуждена была уходить, я это видел по времени, а другого патруля в воздухе не было. И вдруг пара наших истребителей устремилась на "фоккеров" в атаку.
Бой был очень коротким: я увидел, как ведущий пары сбил одного, как шарахнулись в стороны все остальные и как из них, брошенные наугад, посыпались вниз бомбы - теперь немцы хотели только унести ноги... К общему удовлетворению танкистов, которые видели этот бой, ведущий пары сбил еще один "фокке-вульф", а его ведомый в это же время - третий самолет. Разогнав вражеские штурмовики, сбив три, пара взяла курс на свой аэродром, но прежде, чем летчики ушли, я связался с ними по радио и поблагодарил за отличную работу. Старшим группы оказался тот ведущий пары, который сбил два "фокке-вульфа", - Герой Советского Союза капитан Головачев, летчик 9-го гвардейского полка. Ведомым у него был лейтенант Черник.
Незадолго до начала наступления, в последних числах декабря 1944 года, капитан Головачев таранил вражеский самолет Ю-88. Это был дальний разведчик, представлявший усовершенствованный вариант Ю-88. Он был хорошо защищен, наиболее уязвимые узлы самолета были бронированы. Летали эти машины на больших высотах-до 12000 метров. За таким разведчиком и погнался капитан Головачев со своим ведомым Черником. Они настигли Ю-88 на высоте 9000 метров. Головачев сделал несколько заходов, израсходовал боезапас, но этот "юнкерс" был очень живуч и продолжал полет. Разведчик мог уйти, и тогда Головачев пошел на таран. Он рассчитал все с ювелирной точностью и рубанул винтом своего "Лавочкина" по хвосту Ю-88. Вражеский разведчик круто пошел к земле. А Головачев посадил свой истребитель без особых осложнений - у "лавочкина" после тарана был только погнут винт...
18 января, когда я наблюдал бой пяти "лавочкиных" с пятнадцатью "фокке-вульфами", это был уже второй в тот день бой Головачева. Первый он провел утром в составе шестерки, которую вел майор Амет-Хан Султан. В утреннем бою Головачев тоже сбил два ФВ-190. А еще три "фокке-вульфа" сбили майор Амет-Хан Султан, старший лейтенант Мальков и младший лейтенант Маклахов. Всего 18 января летчики 303-й дивизии сбили 37 самолетов противника, из которых 23 гвардейцы 9-го полка.
Между тем на земле рейд танкистов-тацинцев начался сильными боями, и вскоре корпус прорвал гумбинненский оборонительный рубеж.
Вот как пишет о боевых действиях тацинцев в те дни Эйхенбаум: "На рассвете 24 января танки вышли на открытую местность, к дороге от Инстербурга на Кенигсберг. В этом месте танкисты должны были сдерживать натиск немцев всего района: немцы были сжаты фронтами с трех сторон и устремлялись только к одной отдушине, находившейся в десяти километрах к западу от Инстербурга. Танкистам была поставлена задача отрезать им путь к отступлению.
В предместьях Инстербурга мы наткнулись на огромное скопление гитлеровцев, которые намеревались отходить к Кенигсбергу. Танки шли по нескольку машин в ряд, напролом, через живую массу вражеских солдат.
Вечером 25 января мы получили приказ свернуть на дорогу, идущую вдоль реки Прегель до самого Кенигсберга. Периодически над нами появлялись "фокке-вульфы", но "яки" их прогоняли.
Дважды за эти дни передовой отряд танков и штаб корпуса были окружены немцами, поскольку мы вырывались слишком далеко вперед от своих. Первый раз мы были освобождены только благодаря авиации, и я никогда не забуду, как мы обнимали друг друга".
То была, пожалуй, самая тревожная ночь за время наступления Тацинского танкового корпуса. Десятки тысяч вражеских солдат и офицеров, отступая под ударами наших армий, стремились отойти под защиту стен Кенигсберга раньше, чем они окажутся в замкнутом кольце окружения. Танкисты 2-го гвардейского Тацинского танкового корпуса двигались безостановочно. Части 5-й армии, идущие вслед корпусу, не успевали за танками. Коридор сзади нас сомкнулся.
Ночь мы простояли в каком-то хуторе. Несколько каменных домов с прочными стенами и глубокими подвалами были нам надежным укрытием. Танки заняли круговую оборону. Если бы не эта привычка немцев строиться на хуторах так же основательно, как в городах, неизвестно, как бы мы продержались в ту ночь: со всех сторон по хутору били немецкие пушки. Они стреляли в упор - между нами и немцами всего-то было метров четыреста - пятьсот, а в иных направлениях и того меньше. Танки время от времени отстреливались, но интенсивного огня не открывали. Никто не мог знать, что уготовано нам с рассветом, поэтому танкисты экономили боеприпасы. Я думаю, ночь спасла нас. При свете дня немцы, вероятно, пожгли бы все танки или большую их часть, а танков оставалось уже не так много.
Перед рассветом командир корпуса созвал совещание. Мы собрались в полуподвальном помещении какой-то усадьбы и каждый раз непроизвольно пригибались, когда над крышей или рядом с домом взрывались снаряды. Этот хуторской дом, в котором жил какой-то прусский помещик, по прочности не уступал доту.
Генерал Бурдейный ходил не пригибаясь и посмеивался: -Кланяетесь? Недаром говорят: артиллерия-бог войны! Ну, а что авиация? - внезапно спросил командир корпyca.
Вопрос адресовался мне и присутствующему здесь полковнику Пруткову.
Что авиация? Авиации, как известно, нужна погода. Если с рассветом будет погода, будет и авиация. А если будет туман?..
Что будет, если утром туман закроет землю, было ясно и так. Нам придется принимать бой в крайне невыгодных условиях. Держать оборону мы долго не сможем, потому что днем артиллерия бьет куда точнее. Значит, надо будет прорываться - иными словами, идти в лоб на вражеские орудия, которых тут было, кажется, больше чем предостаточно. Словно в довершение к этим малоприятным размышлениям над нами раздался сильный взрыв - снаряд крупного калибра угодил в верхнюю часть дома. Удовлетворительного решения мы так н не нашли. Оставалось надеяться на то, что погода нас не подведет. Или на то, что идущие за нами другие танковые и пехотные части успеют нас деблокировать. На последнее, правда, надежд было меньше; до рассвета оставалось слишком мало времени...
Погода подвела. Танкисты еще посматривали на нас, летчиков, с надеждой, но нам уже было все ясно. Нас наглухо закрыли плотные низкие облака. О прорыве тоже нечего было думать. Едва рассвело, немцы открыли бешеный огонь из зениток, пушек, пулеметов. Все стреляло вокруг, из-за укрытия голову нельзя было высунуть, и наши танки выходили из строя.
Я связался с КП воздушной армии. Доложил обстановку. Терять нам, как говорится, было нечего, поэтому с согласия всех присутствующих командиров я попросил нашего командарма прислать бомбардировщики.
- Хорошо, - ответил командующий. - Высылаю "петляковых". Руководи ими сам.
Бомбардировщикам был дан мой позывной.
Мы понимали, на что идем. "Петляковы" должны были бомбить вслепую, и возможность оказаться под своими же бомбами была более чем реальна.
Прошло минут тридцать. Все ждали самолеты с большой тревогой - вдруг по какой-нибудь причине вылет сорвется?..
Но все произошло так, как обещал командующий.
Бомбить пришло три или четыре девятки. Я связался с командиром. Договорились, что поочередно буду работать с ведущим каждой девятки. Бомбить они собирались с горизонтального полета.
Я быстро произвел необходимые расчеты и дал команду. Важно было, чтобы первая девятка отбомбилась точно.
Летчики не подвели. Это были ювелиры - ни одна бомба не упала на нас! И танкисты повеселели: после бомбардировки огонь со стороны противника заметно поубавился...
Игорь Эйхенбаум вспоминает последние январские бои.
"26 января двинулись прямо на Кенигсберг. Из 300 танков корпуса вечером 29 января в Викбольд, расположенный в семи километрах от Кенигсберга, дошли 10 танков. Еще 50 танков подошли к следующему утру. Остальные завязли. Танкисты заливали в пустые канистры захваченное вино и говорили, что теперь горючего хватит до Берлина.
30 января после полудня я видел, как генерал Бурдейный руководил атакой, однако наступление было приостановлено".
Дорогой ценой 2-й гвардейский Тацинский танковый корпус завоевал одну из самых блестящих своих побед. Он прошел всю Восточную Пруссию до самого Кенигсберга. И тот бой, о котором в конце упомянул Эйхенбаум, был отчаянной попыткой ворваться в город с ходу. Но на это уже не хватило сил. А противнику удалось стянуть в Кенигсберг остатки многих разбитых дивизий и полков с территории всей Восточной Пруссии, особенно с северной ее части. Этим был значительно усилен кенигсбергский гарнизон. Так что понадобилось еще два месяца подготовки, чтобы довершить разгром группировки гитлеровцев взятием Кенигсберга.
Вернувшись в штаб родной дивизии, среди разных документов я обнаружил телеграмму. Она сохранилась в архивах: "Для 303 иад. Генерал-майору авиации Захарову, подполковнику Голубову, полковнику Аристову.
Тацинцы-танкисты глубоко признательны за отличное прикрытие и поздравляют славных летчиков-смоленцев, блестяще обеспечивших действия корпуса, с боевыми успехами.
Командир 2 гвардейского Тацинского танкового корпуса генерал-лейтенант танковых войск Бурдейный, начальник политотдела корпуса полковник Чернышев, начальник штаба корпуса полковник Караван". В тот период пять раз отмечались успешные действия нашей дивизии в в приказах Верховного Главнокомандующего. Многих благодарностей командования были удостоены и летчики трех гвардейских истребительных полков-9, 18 и 139-го, 523-го разведывательного, полка "Нормандия-Неман". В течение января в воздушных боях наша дивизия сбила 134 самолета противника.
В те дни, когда танки генерала Бурдейного прорывались к Кенигсбергу, главной задачей 303-й истребительной авиадивизии было надежное прикрытие их с воздуха.
139-й гвардейский полк, как всегда, обеспечивал действия "петляковых" и "илов". Когда над нами волнами шли бомбардировщики и штурмовики, возле которых находились "яки", можно было не сомневаться, что в большинстве случаев это были истребители 139-го полка. Кроме этой своей главной работы летчики полка в тот период много летали и на разведку.
14 января - уже после того, как танковый корпус вошел в прорыв - Иван Жидков со своим ведомым Александром Стуловым возвращались с разведки. Южнее Пилькаллена разведчики увидели восемь "фокке-вульфов". Шли они без прикрытия, и Жидков с ходу ринулся на них в атаку. "Фокке-вульфы" заметались, строй их распался. Тогда Жидков пристроился к одному и с первой же очереди подбил. "Фоккер" попытался уйти, но Иван преследовал немца до Инстербурга и все-таки добил. "Фокке-вульф" упал в черте города, наша пара снова взяла курс на аэродром. Но пересечь линию фронта им не удалось: в районе Гумбиннена истребители заметили еще одну группу - уже 12 "фокке-вульфов" с бомбами, которых прикрывали четыре "мессершмитта". Жидков стал набирать высоту, чтобы атаковать и эту группу. Задача внезапно была облегчена: появились "яки" другого полка и завязали бой с "мессершмиттами". Далее все повторилось: Жидков атаковал "фокке-вульфов", разбил их строй, стал одного преследовать, догнал и сбил - опять-таки над Инстербургом.
После этого боя разведчики в третий раз взяли курс на свой аэродром и благополучно совершили посадку.
К концу дня, незадолго до наступления темноты, Жидков вылетел на разведку в район Инстербурга. Там скапливались теснимые со всех сторон войска противника. Находясь над городом, разведчик подвергся внезапной атаке сверху. С большой высоты на него пикировали четыре истребителя ФВ-190. Жидков сначала уходил со снижением, а когда немцы оказались с ним на одной высоте, резко бросил машину в сторону и вверх. "Фокке-вульф" - машина тяжелая. И к тому же при пикировании немцы набрали большую скорость. Так что повторить за Жидковым его маневр они не смогли и проскочили вниз. Иван за ними. Заметив преследование, задняя пара "фоккеров" ушла в сторону. Жидков открыл огонь по передней паре. Тогда и она распалась- один из двух ФВ-190 тоже поспешил уйти в сторону. С дальней дистанции Иван дал очередь по последней машине. А стрелял Иван мастерски: "фокке-вульф" взорвался в воздухе.
В этот день летчик-истребитель Жидков увеличил свой боевой счет до двенадцати самолетов.
Вскоре 139-й полк вылетел на боевое задание полным составом. Возвращались на исходе дня - сгущались ранние зимние сумерки. Едва приземлились, новое задание - срочно провести разведку одного из тех районов, западнее Инстербурга, где накапливались отходящие немецкие войска.
Погода была скверная, да и возвращаться разведчику пришлось бы в полной темноте. Такое задание мог выполнить только опытный летчик. Поэтому выбор пал на пару Жидкова. Ставя задачу, командир полка и начальник штаба не скрывали, что полет опасный. Это каждому было ясно. Когда самолет Жидкова уже бежал по полосе, а ведомый молодой летчик Стулов только выруливал на взлет, ему приказали остаться. Командование полка опасалось, что в темноте молодой истребитель может потерять ведущего, потерять ориентировку, да ведь в темноте и посадить самолет для новичка непросто. Стулов остался.
А Жидков полетел один и с задания не вернулся. Ходили слухи, что он сел на одном из соседних аэродромов. Мы начали искать его. Выяснили, что на одном из аэродромов действительно произвел посадку истребитель, полк которого базировался в другом месте. Появилась надежда. Но то был не Жидков. Иван Жидков не вернулся, а среди его боевых товарищей по сей день ходит версия, будто он потерялся при перелете с одного аэродрома на другой. В этой версии, ставшей уже легендой, словно до сих пор живет надежда...
Еще несколько памятных эпизодов из боевой хроники моей дивизии, несколько судеб моих боевых друзей.
16 января 1945 года. Шесть летчиков 139-го гвардейского полка, ведомые старшим лейтенантом Сергеем Долголевым, получили приказ на сопровождение бомбардировщиков 276-й дивизии. Задание группа выполнила успешно, но после бомбардировки, на обратном пути, появились шесть "фокке-вульфов", из которых два пошли в атаку на пару Долголева. "Фокке-вульфы" атаковали сзади. Долголев энергичным маневром ушел вверх, пропустил немцев вперед, а затем сам атаковал их. Один из "фоккеров" перешел в пикирование и врезался в землю. Сергей стай набирать высоту, но подвергся атаке еще одной пары. Ведомый его, младший лейтенант Михеев, заградительной очередью помешал "фоккерам" атаковать самолет ведущего. И в тот момент, когда немец проходил над "яком", Сергей Долголев винтом истребителя рубанул "фокке-вульфу" хвост. Неуправляемый "фокке-вульф" врезался в землю, а Долголев благополучно прилетел в полк.
Михеев любил Долголева, как может любить на войне младший своего старшего товарища и командира. Он готов был лететь с Долголевым куда угодно, на любое задание. Прикрывая в боях командира, он уже сбил два немецких самолета. Словом, по всем фронтовым меркам боевая жизнь Виктора Михеева протекала ровно, без особых "сюжетных" поворотов, которые так часто случаются на войне. И если что выделяло его среди молодых пилотов, так это известная всем в полку его беззаветная привязанность к своему командиру.
Но вот с января сорок пятого года драматические события в жизни молодого летчика начинают чередоваться с невероятной быстротой.
В начале января, вылетев с Долголевым на разведку в район Грабовена, Михеев был атакован четырьмя "фоккерами". Атака была неожиданной, со стороны солнца, и Михеев вышел из боя на искалеченной машине - был пробит бензобак, повреждены консоли, мотор, фонарь. Вскоре мотор отказал. Михеев садился на лед озера. При посадке самолет загорелся, однако молодой летчик успел выбраться из кабины и благополучно прибыл в полк. В такую переделку Виктор Михеев попал впервые. Но через несколько дней он уже снова летел на боевое задание, охраняя в бою своего командира.
18 февраля сорок пятого года Михеев вывозит Долголева буквально из-под носа немцев. Дело было так. Четыре "яка" 139-го полка, ведомые Долголевым, вылетели на штурмовку войск противника, отходящих по ледовым дорогам залива Фриш-Гаф. Погода стояла плохая, летчики шли на бреющем в были обстреляны зенитками. Снаряд попал в мотор машины Сергея Долголева. Долголев попытался сделать горку и сбить пламя, но самолет внезапно стало сильно трясти, и мотор отказал. Пришлось садиться на лед в трех километрах севернее мыса Кальхольц. В это время через залив шла немецкие машины и пешие колонны. Немцы бросились к самолету Долголева, но летчики Михеев, Грачев и Мацкевич отсекли немцев огнем. На смену пришла четверка во главе с Юрием Максимовым, потом пара, ведомая старшим лейтенантом Ананьевым.
Тем временем младший лейтенант Михеев прибыл в полк с просьбой разрешить ему отправиться за своим командиром на По-2. Получив разрешение, Михеев тут же вылетел. Над местом вынужденной посадки он кружил на небольшой высоте, не обращая внимания на сильный огонь, который немцы открыли по его самолету.
Так начался рейд танкового корпуса. Севернее тацинцев действовали другие танковые соединения, но то направление было вспомогательным. Танки корпуса не могли широко маневрировать и развивали наступление в очень узкой полосе. Это был пролом, в который вслед за корпусом устремлялись , пехотные части. Со всех сторон - спереди, с флангов, иногда с тыла - немцы обрушивали на корпус удары. Всюду у них было много артиллерии. С авиацией противника, которая пыталась парализовать движение корпуса, боролись наши истребительные полки.
Я непрерывно держал связь со штабом 1-й воздушной армии и штабом дивизии. Так же непрерывно управлял своими гвардейскими штурмовыми полками полковник Прутков. Авиация расчищала танковому корпусу путь вперед. Над головой у нас то и дело разыгрывались сильные воздушные бои. Как выяснилось впоследствии, в январских боях мы перемололи в воздухе большую часть истребителей, которыми противник располагал в Восточной Пруссии. После января таких массовых боев уже не было вплоть до конца войны.
Кроме известных читателю полков во время Восточно-Прусской операции в составе 303-й истребительной авиационной дивизии в боевых действиях участвовал еще один полк - 9-й гвардейский.
...Пройдет много лет. Однажды мой путь проляжет в столицу Белоруссии. От Москвы до Минска всего-то ночь пути.
Одна ночь в теплом, уютном вагоне. Незаметно отошли в прошлое и лязг буферов, и стук колес на стыках рельсов, и резкие толчки, от которых, бывало, падали пассажиры с верхних полок. Движение теперь начинается бесшумно, плавно, за разговором и не заметишь, что поехали. Всего восемь часов пути, но и эти восемь часов тебе сохраняют уют, сохраняют каждую минуту, чтобы ты не думал о дороге, о неудобствах, чтобы самого этого переезда из города в город не ощущал. Будто и нет его. Просыпаешься утром и ты в столице Белоруссии. Мое настроение, с которым я пустился в путь по этой дороге, ввело меня в разлад со временем. Когда-то его маршрут занял три года. Потому и поныне кажется, что он - самый долгий маршрут в моей жизни. Среди дорожных попутчиков мне трудно найти собеседника; большинство из них родились и выросли после войны, в их ощущениях эти километры не оставляют следа. Я же ехал в поисках прошлого...
В центре города отыскиваю теперь уже ничем не выделяющееся здание. Это мой первый, самый надежный ориентир. 23 июня 1941 года с небольшой площадки на крыше этого здания я пытался управлять "чайками" и "ишаками", которые расчищали небо над Минском. Здесь, в этой части города, многое сохранилось от тех лет. Может быть, думалось мне, я найду какие-то документы, которые подтолкнут мою память. За этим и приехал, хотя надежд маловато: документы в ту пору мы должны были составлять сами, но, откровенно говоря, было не до того.
Однако сделал запрос и жду. Сейчас, думаю, вернется вежливый старший лейтенант и сочувственно скажет, что в здешних архивах интересующих меня документов не сохранилось. Так уже бывало, но это вовсе не означает, что я предпринял поездку напрасно. Каждый памятный мне дом, даже новый микрорайон, под которым навечно исчезла некогда окраинная грунтовая площадка - наш боевой аэродром, - и это нужные для меня документы...
Открывается дверь. Вместо старшего лейтенанта я вижу энергичного генерала.
- Алексей? Вот неожиданность! Не знал, что ты здесь.
Дважды Герой Советского Союза летчик-истребитель Алексей Алелюхин в годы войны принадлежал к тому разряду асов, которых гитлеровцы знали поименно. И когда он, в ту пору совсем юный пилот, вел в бой эскадрилью, в эфире раздавалось тревожное; "Ахтунг! Ахтунг! В воздухе - Аль-лье-льюхин! Сколько бы врагов ни было в это время над полем боя, все разговоры в эфире перекрывались тревожным предупреждением: "В воздухе - Аль-лье-льюхин!.."
Видимо, это у всех старых пилотов: когда собираются вместе, вспоминают о воздушных боях. Зная, что у каждого истребителя есть свой памятный бой, в ту нашу встречу, я спросил об этом Алелюхина. И Алексей рассказал мне о боевом вылете в самом начале войны.
Наши войска удерживали одну из днепровских переправ. По ней отходили за реку измотанные в боях части, немцы стремились эту переправу разбомбить. Поэтому полку, в котором тогда служил Алелюхин, в течение нескольких дней ставилась задача прикрывать ее. И вот пришел день, когда на боевое задание из всего полка мог отправиться только Алелюхин с ведомым.
Взлетели. У ведомого забарахлил мотор, и он вынужден был вернуться. Алелюхин пошел один. При этом, рассказывал Алексей, он понимал, что шансы у него ничтожные: бомбардировщики в ту пору ходили большими группами под сильным прикрытием "мессершмиттов". Единственная надежда была на то, что в эти сорок пятьдесят минут, что и были отведены ему на патрулирование, немцы не прилетят. И он полчаса отлетал над переправой спокойно. Даже стал надеяться на свою удачливость - патрулировать оставалось минут восемь. Но они пришли. Девять "юнкерсов" и шесть "мессершмиттов". Чтобы я не подумал, что его смутило количество "мессершмиттов", Алексей ввел существенное пояснение.
- Дело осложнялось тем, - усмехнулся он, - что на моем самолете пушка стреляла только один раз.
- То есть? - удивился я.
- Такая была машина... Очевидно, заводской дефект. Делала выстрел, и ее заклинивало. Иногда можно было надеяться и на повторную очередь. Но чаще всего после первой она отказывала. Механики возились с ней, а причины дефекта не понимали. Да и времени не было разбираться. Так я и летал несколько дней.
..."Юнкерсы" шли плотным строем. Пара Ме-109-впереди. Другая - змейкой над строем, описывая как бы восьмерку: в какой-то точке два "мессершмитта" сходились над Ю-88, потом расходились в стороны и снова сходились. Наконец, замыкающая пара - сзади и чуть выше группы. Алелюхин заметил немцев раньше, пропустил их, пристроился вплотную к задней паре Ме-109 и задумался; что же предпринять? Сбить Ме-109 было нетрудно - Алексей шел следом за ним. Но если после выстрела пушка откажет, то он будет беспомощен, а "юнкерсы" спокойно отбомбятся, задача, следовательно, будет не выполнена. Алелюхин понимал, что бить ему надо только по ведущему Ю-88 и только наверняка.
- И тут мне повезло, - припоминал Алексей. - "Мессершмитты" замыкающей пары заметили, что я у них на хвосте, и шарахнулись в сторону. Центральная пара в это время как раз начала расхождение. Я сверху и нырнул сквозь строй. Дальше все произошло в считанные секунды. Выскочил прямо под брюхо ведущего и всадил ему пушечную очередь в центроплан. Ну, а потом началось...
В общем, дело было сделано: ведущий сбит, строй рассыпался, бомбежка сорвалась.
Алексей Алелюхин был летчиком 9-го гвардейского истребительного авиаполка. За годы войны в 9-м гвардейском полку служили 26 Героев Советского Союза. Четверо летчиков стали дважды Героями - Алексей Васильевич Алелюхин, Амет-Хан Султан, Павел Яковлевич Головачев, Владимир Дмитриевич Лавриненков. Из самолетов, которые были сбиты этими четырьмя летчиками, по нормам военного времени можно было бы сформировать пять полноценных авиаполков.
9-й гвардейский воевал под Сталинградом, участвовал в воздушных боях над Донбассом в 1943 году, в наступательных операциях сорок четвертого года. В ноябре полк был переброшен на восточнопрусское направление, в 1-ю воздушную армию, и полгода воевал в составе вашей истребительной авиадивизии. После взятия Кенигсберга 9-й гвардейский перебросили на берлинское направление,
Впрочем, я опережаю события, но такова, видно, непредсказуемая нить поиска: отправляясь в Минск за материалами сорок первого года, я неожиданно встретил Алексея Алелюхина, и наши воспоминания перенесли нас в сорок четвертый год, в Восточную Пруссию...
Из бесконечной череды воздушных боев, проведенных нашими летчиками в дни рейда танкового корпуса тацинцев, в моей памяти остались лишь некоторые.
18 января. В 16.00 над нами патрулировала пятерка "лавочкиных". Время их патрулирования истекало, когда появилась группа "фокке-вульфов". Немцы использовали эти машины как штурмовики, и с осени сорок четвертого года они ходили довольно большими группами. "Фокке-вульфов" было пятнадцать. Бомбы, которые они несли под плоскостями, предназначались для нас. Пятерка "лавочкиных" вынуждена была уходить, я это видел по времени, а другого патруля в воздухе не было. И вдруг пара наших истребителей устремилась на "фоккеров" в атаку.
Бой был очень коротким: я увидел, как ведущий пары сбил одного, как шарахнулись в стороны все остальные и как из них, брошенные наугад, посыпались вниз бомбы - теперь немцы хотели только унести ноги... К общему удовлетворению танкистов, которые видели этот бой, ведущий пары сбил еще один "фокке-вульф", а его ведомый в это же время - третий самолет. Разогнав вражеские штурмовики, сбив три, пара взяла курс на свой аэродром, но прежде, чем летчики ушли, я связался с ними по радио и поблагодарил за отличную работу. Старшим группы оказался тот ведущий пары, который сбил два "фокке-вульфа", - Герой Советского Союза капитан Головачев, летчик 9-го гвардейского полка. Ведомым у него был лейтенант Черник.
Незадолго до начала наступления, в последних числах декабря 1944 года, капитан Головачев таранил вражеский самолет Ю-88. Это был дальний разведчик, представлявший усовершенствованный вариант Ю-88. Он был хорошо защищен, наиболее уязвимые узлы самолета были бронированы. Летали эти машины на больших высотах-до 12000 метров. За таким разведчиком и погнался капитан Головачев со своим ведомым Черником. Они настигли Ю-88 на высоте 9000 метров. Головачев сделал несколько заходов, израсходовал боезапас, но этот "юнкерс" был очень живуч и продолжал полет. Разведчик мог уйти, и тогда Головачев пошел на таран. Он рассчитал все с ювелирной точностью и рубанул винтом своего "Лавочкина" по хвосту Ю-88. Вражеский разведчик круто пошел к земле. А Головачев посадил свой истребитель без особых осложнений - у "лавочкина" после тарана был только погнут винт...
18 января, когда я наблюдал бой пяти "лавочкиных" с пятнадцатью "фокке-вульфами", это был уже второй в тот день бой Головачева. Первый он провел утром в составе шестерки, которую вел майор Амет-Хан Султан. В утреннем бою Головачев тоже сбил два ФВ-190. А еще три "фокке-вульфа" сбили майор Амет-Хан Султан, старший лейтенант Мальков и младший лейтенант Маклахов. Всего 18 января летчики 303-й дивизии сбили 37 самолетов противника, из которых 23 гвардейцы 9-го полка.
Между тем на земле рейд танкистов-тацинцев начался сильными боями, и вскоре корпус прорвал гумбинненский оборонительный рубеж.
Вот как пишет о боевых действиях тацинцев в те дни Эйхенбаум: "На рассвете 24 января танки вышли на открытую местность, к дороге от Инстербурга на Кенигсберг. В этом месте танкисты должны были сдерживать натиск немцев всего района: немцы были сжаты фронтами с трех сторон и устремлялись только к одной отдушине, находившейся в десяти километрах к западу от Инстербурга. Танкистам была поставлена задача отрезать им путь к отступлению.
В предместьях Инстербурга мы наткнулись на огромное скопление гитлеровцев, которые намеревались отходить к Кенигсбергу. Танки шли по нескольку машин в ряд, напролом, через живую массу вражеских солдат.
Вечером 25 января мы получили приказ свернуть на дорогу, идущую вдоль реки Прегель до самого Кенигсберга. Периодически над нами появлялись "фокке-вульфы", но "яки" их прогоняли.
Дважды за эти дни передовой отряд танков и штаб корпуса были окружены немцами, поскольку мы вырывались слишком далеко вперед от своих. Первый раз мы были освобождены только благодаря авиации, и я никогда не забуду, как мы обнимали друг друга".
То была, пожалуй, самая тревожная ночь за время наступления Тацинского танкового корпуса. Десятки тысяч вражеских солдат и офицеров, отступая под ударами наших армий, стремились отойти под защиту стен Кенигсберга раньше, чем они окажутся в замкнутом кольце окружения. Танкисты 2-го гвардейского Тацинского танкового корпуса двигались безостановочно. Части 5-й армии, идущие вслед корпусу, не успевали за танками. Коридор сзади нас сомкнулся.
Ночь мы простояли в каком-то хуторе. Несколько каменных домов с прочными стенами и глубокими подвалами были нам надежным укрытием. Танки заняли круговую оборону. Если бы не эта привычка немцев строиться на хуторах так же основательно, как в городах, неизвестно, как бы мы продержались в ту ночь: со всех сторон по хутору били немецкие пушки. Они стреляли в упор - между нами и немцами всего-то было метров четыреста - пятьсот, а в иных направлениях и того меньше. Танки время от времени отстреливались, но интенсивного огня не открывали. Никто не мог знать, что уготовано нам с рассветом, поэтому танкисты экономили боеприпасы. Я думаю, ночь спасла нас. При свете дня немцы, вероятно, пожгли бы все танки или большую их часть, а танков оставалось уже не так много.
Перед рассветом командир корпуса созвал совещание. Мы собрались в полуподвальном помещении какой-то усадьбы и каждый раз непроизвольно пригибались, когда над крышей или рядом с домом взрывались снаряды. Этот хуторской дом, в котором жил какой-то прусский помещик, по прочности не уступал доту.
Генерал Бурдейный ходил не пригибаясь и посмеивался: -Кланяетесь? Недаром говорят: артиллерия-бог войны! Ну, а что авиация? - внезапно спросил командир корпyca.
Вопрос адресовался мне и присутствующему здесь полковнику Пруткову.
Что авиация? Авиации, как известно, нужна погода. Если с рассветом будет погода, будет и авиация. А если будет туман?..
Что будет, если утром туман закроет землю, было ясно и так. Нам придется принимать бой в крайне невыгодных условиях. Держать оборону мы долго не сможем, потому что днем артиллерия бьет куда точнее. Значит, надо будет прорываться - иными словами, идти в лоб на вражеские орудия, которых тут было, кажется, больше чем предостаточно. Словно в довершение к этим малоприятным размышлениям над нами раздался сильный взрыв - снаряд крупного калибра угодил в верхнюю часть дома. Удовлетворительного решения мы так н не нашли. Оставалось надеяться на то, что погода нас не подведет. Или на то, что идущие за нами другие танковые и пехотные части успеют нас деблокировать. На последнее, правда, надежд было меньше; до рассвета оставалось слишком мало времени...
Погода подвела. Танкисты еще посматривали на нас, летчиков, с надеждой, но нам уже было все ясно. Нас наглухо закрыли плотные низкие облака. О прорыве тоже нечего было думать. Едва рассвело, немцы открыли бешеный огонь из зениток, пушек, пулеметов. Все стреляло вокруг, из-за укрытия голову нельзя было высунуть, и наши танки выходили из строя.
Я связался с КП воздушной армии. Доложил обстановку. Терять нам, как говорится, было нечего, поэтому с согласия всех присутствующих командиров я попросил нашего командарма прислать бомбардировщики.
- Хорошо, - ответил командующий. - Высылаю "петляковых". Руководи ими сам.
Бомбардировщикам был дан мой позывной.
Мы понимали, на что идем. "Петляковы" должны были бомбить вслепую, и возможность оказаться под своими же бомбами была более чем реальна.
Прошло минут тридцать. Все ждали самолеты с большой тревогой - вдруг по какой-нибудь причине вылет сорвется?..
Но все произошло так, как обещал командующий.
Бомбить пришло три или четыре девятки. Я связался с командиром. Договорились, что поочередно буду работать с ведущим каждой девятки. Бомбить они собирались с горизонтального полета.
Я быстро произвел необходимые расчеты и дал команду. Важно было, чтобы первая девятка отбомбилась точно.
Летчики не подвели. Это были ювелиры - ни одна бомба не упала на нас! И танкисты повеселели: после бомбардировки огонь со стороны противника заметно поубавился...
Игорь Эйхенбаум вспоминает последние январские бои.
"26 января двинулись прямо на Кенигсберг. Из 300 танков корпуса вечером 29 января в Викбольд, расположенный в семи километрах от Кенигсберга, дошли 10 танков. Еще 50 танков подошли к следующему утру. Остальные завязли. Танкисты заливали в пустые канистры захваченное вино и говорили, что теперь горючего хватит до Берлина.
30 января после полудня я видел, как генерал Бурдейный руководил атакой, однако наступление было приостановлено".
Дорогой ценой 2-й гвардейский Тацинский танковый корпус завоевал одну из самых блестящих своих побед. Он прошел всю Восточную Пруссию до самого Кенигсберга. И тот бой, о котором в конце упомянул Эйхенбаум, был отчаянной попыткой ворваться в город с ходу. Но на это уже не хватило сил. А противнику удалось стянуть в Кенигсберг остатки многих разбитых дивизий и полков с территории всей Восточной Пруссии, особенно с северной ее части. Этим был значительно усилен кенигсбергский гарнизон. Так что понадобилось еще два месяца подготовки, чтобы довершить разгром группировки гитлеровцев взятием Кенигсберга.
Вернувшись в штаб родной дивизии, среди разных документов я обнаружил телеграмму. Она сохранилась в архивах: "Для 303 иад. Генерал-майору авиации Захарову, подполковнику Голубову, полковнику Аристову.
Тацинцы-танкисты глубоко признательны за отличное прикрытие и поздравляют славных летчиков-смоленцев, блестяще обеспечивших действия корпуса, с боевыми успехами.
Командир 2 гвардейского Тацинского танкового корпуса генерал-лейтенант танковых войск Бурдейный, начальник политотдела корпуса полковник Чернышев, начальник штаба корпуса полковник Караван". В тот период пять раз отмечались успешные действия нашей дивизии в в приказах Верховного Главнокомандующего. Многих благодарностей командования были удостоены и летчики трех гвардейских истребительных полков-9, 18 и 139-го, 523-го разведывательного, полка "Нормандия-Неман". В течение января в воздушных боях наша дивизия сбила 134 самолета противника.
В те дни, когда танки генерала Бурдейного прорывались к Кенигсбергу, главной задачей 303-й истребительной авиадивизии было надежное прикрытие их с воздуха.
139-й гвардейский полк, как всегда, обеспечивал действия "петляковых" и "илов". Когда над нами волнами шли бомбардировщики и штурмовики, возле которых находились "яки", можно было не сомневаться, что в большинстве случаев это были истребители 139-го полка. Кроме этой своей главной работы летчики полка в тот период много летали и на разведку.
14 января - уже после того, как танковый корпус вошел в прорыв - Иван Жидков со своим ведомым Александром Стуловым возвращались с разведки. Южнее Пилькаллена разведчики увидели восемь "фокке-вульфов". Шли они без прикрытия, и Жидков с ходу ринулся на них в атаку. "Фокке-вульфы" заметались, строй их распался. Тогда Жидков пристроился к одному и с первой же очереди подбил. "Фоккер" попытался уйти, но Иван преследовал немца до Инстербурга и все-таки добил. "Фокке-вульф" упал в черте города, наша пара снова взяла курс на аэродром. Но пересечь линию фронта им не удалось: в районе Гумбиннена истребители заметили еще одну группу - уже 12 "фокке-вульфов" с бомбами, которых прикрывали четыре "мессершмитта". Жидков стал набирать высоту, чтобы атаковать и эту группу. Задача внезапно была облегчена: появились "яки" другого полка и завязали бой с "мессершмиттами". Далее все повторилось: Жидков атаковал "фокке-вульфов", разбил их строй, стал одного преследовать, догнал и сбил - опять-таки над Инстербургом.
После этого боя разведчики в третий раз взяли курс на свой аэродром и благополучно совершили посадку.
К концу дня, незадолго до наступления темноты, Жидков вылетел на разведку в район Инстербурга. Там скапливались теснимые со всех сторон войска противника. Находясь над городом, разведчик подвергся внезапной атаке сверху. С большой высоты на него пикировали четыре истребителя ФВ-190. Жидков сначала уходил со снижением, а когда немцы оказались с ним на одной высоте, резко бросил машину в сторону и вверх. "Фокке-вульф" - машина тяжелая. И к тому же при пикировании немцы набрали большую скорость. Так что повторить за Жидковым его маневр они не смогли и проскочили вниз. Иван за ними. Заметив преследование, задняя пара "фоккеров" ушла в сторону. Жидков открыл огонь по передней паре. Тогда и она распалась- один из двух ФВ-190 тоже поспешил уйти в сторону. С дальней дистанции Иван дал очередь по последней машине. А стрелял Иван мастерски: "фокке-вульф" взорвался в воздухе.
В этот день летчик-истребитель Жидков увеличил свой боевой счет до двенадцати самолетов.
Вскоре 139-й полк вылетел на боевое задание полным составом. Возвращались на исходе дня - сгущались ранние зимние сумерки. Едва приземлились, новое задание - срочно провести разведку одного из тех районов, западнее Инстербурга, где накапливались отходящие немецкие войска.
Погода была скверная, да и возвращаться разведчику пришлось бы в полной темноте. Такое задание мог выполнить только опытный летчик. Поэтому выбор пал на пару Жидкова. Ставя задачу, командир полка и начальник штаба не скрывали, что полет опасный. Это каждому было ясно. Когда самолет Жидкова уже бежал по полосе, а ведомый молодой летчик Стулов только выруливал на взлет, ему приказали остаться. Командование полка опасалось, что в темноте молодой истребитель может потерять ведущего, потерять ориентировку, да ведь в темноте и посадить самолет для новичка непросто. Стулов остался.
А Жидков полетел один и с задания не вернулся. Ходили слухи, что он сел на одном из соседних аэродромов. Мы начали искать его. Выяснили, что на одном из аэродромов действительно произвел посадку истребитель, полк которого базировался в другом месте. Появилась надежда. Но то был не Жидков. Иван Жидков не вернулся, а среди его боевых товарищей по сей день ходит версия, будто он потерялся при перелете с одного аэродрома на другой. В этой версии, ставшей уже легендой, словно до сих пор живет надежда...
Еще несколько памятных эпизодов из боевой хроники моей дивизии, несколько судеб моих боевых друзей.
16 января 1945 года. Шесть летчиков 139-го гвардейского полка, ведомые старшим лейтенантом Сергеем Долголевым, получили приказ на сопровождение бомбардировщиков 276-й дивизии. Задание группа выполнила успешно, но после бомбардировки, на обратном пути, появились шесть "фокке-вульфов", из которых два пошли в атаку на пару Долголева. "Фокке-вульфы" атаковали сзади. Долголев энергичным маневром ушел вверх, пропустил немцев вперед, а затем сам атаковал их. Один из "фоккеров" перешел в пикирование и врезался в землю. Сергей стай набирать высоту, но подвергся атаке еще одной пары. Ведомый его, младший лейтенант Михеев, заградительной очередью помешал "фоккерам" атаковать самолет ведущего. И в тот момент, когда немец проходил над "яком", Сергей Долголев винтом истребителя рубанул "фокке-вульфу" хвост. Неуправляемый "фокке-вульф" врезался в землю, а Долголев благополучно прилетел в полк.
Михеев любил Долголева, как может любить на войне младший своего старшего товарища и командира. Он готов был лететь с Долголевым куда угодно, на любое задание. Прикрывая в боях командира, он уже сбил два немецких самолета. Словом, по всем фронтовым меркам боевая жизнь Виктора Михеева протекала ровно, без особых "сюжетных" поворотов, которые так часто случаются на войне. И если что выделяло его среди молодых пилотов, так это известная всем в полку его беззаветная привязанность к своему командиру.
Но вот с января сорок пятого года драматические события в жизни молодого летчика начинают чередоваться с невероятной быстротой.
В начале января, вылетев с Долголевым на разведку в район Грабовена, Михеев был атакован четырьмя "фоккерами". Атака была неожиданной, со стороны солнца, и Михеев вышел из боя на искалеченной машине - был пробит бензобак, повреждены консоли, мотор, фонарь. Вскоре мотор отказал. Михеев садился на лед озера. При посадке самолет загорелся, однако молодой летчик успел выбраться из кабины и благополучно прибыл в полк. В такую переделку Виктор Михеев попал впервые. Но через несколько дней он уже снова летел на боевое задание, охраняя в бою своего командира.
18 февраля сорок пятого года Михеев вывозит Долголева буквально из-под носа немцев. Дело было так. Четыре "яка" 139-го полка, ведомые Долголевым, вылетели на штурмовку войск противника, отходящих по ледовым дорогам залива Фриш-Гаф. Погода стояла плохая, летчики шли на бреющем в были обстреляны зенитками. Снаряд попал в мотор машины Сергея Долголева. Долголев попытался сделать горку и сбить пламя, но самолет внезапно стало сильно трясти, и мотор отказал. Пришлось садиться на лед в трех километрах севернее мыса Кальхольц. В это время через залив шла немецкие машины и пешие колонны. Немцы бросились к самолету Долголева, но летчики Михеев, Грачев и Мацкевич отсекли немцев огнем. На смену пришла четверка во главе с Юрием Максимовым, потом пара, ведомая старшим лейтенантом Ананьевым.
Тем временем младший лейтенант Михеев прибыл в полк с просьбой разрешить ему отправиться за своим командиром на По-2. Получив разрешение, Михеев тут же вылетел. Над местом вынужденной посадки он кружил на небольшой высоте, не обращая внимания на сильный огонь, который немцы открыли по его самолету.