Захер-Мазох Леопольд фон. Тайны горностая

   – Вы ошибаетесь, друзья, – ответил Павлов, безуспешно пытавшийся скрыть свое замешательство, – я навещаю тут одну камеристку...
   Громкий хохот не позволил ему договорить.
   – О, мы просто диву даемся, каких успехов ты уже достиг по части придворной изворотливости, – воскликнул один из унтер-офицеров, – ты лжешь уже так же ловко как заправский дипломат, однако нас тебе, Павлов, не провести, и горе тебе, коли ты попытаешься это сделать!
   – Ладно, – сказал Павлов, – только не делайте из мухи слона, в этом деле не стоит поднимать лишнего шума. Признаюсь вам, что иду прямо от императрицы.
   – Вы только поглядите на этого прохвоста, он еще и хвастается своим предательством, своим позором, – проговорил один из его сослуживцев.
   – Да он над нами просто потешается, – добавил другой.
   – Сначала все-таки выслушайте меня, – перебил Павлов возмущенных товарищей. – Я не отрицаю, что мое поведение может вызывать подозрение, однако все, что я делал с тех пор, как перестал принимать участие в ваших сходках, происходило по хорошо продуманному плану и было направлено только к тому, чтобы приблизиться к осуществлению нашей цели.
   – Так-так, недурно задумано, – сказал один из унтер-офицеров, – однако чем ты можешь нам доказать, что это действительно так, как ты говоришь, что благосклонность монархини нужна тебе лишь для того, чтобы поближе к ней подобраться и таким образом послужить делу нашего заговора; где гарантия, что ты, напротив, не носишься с мыслью при первом же удобном случае предать нас этой свирепой деспотине и бросить нас в руки ее палачей?
   – Что за гнусное предположение, – в крайнем негодовании возразил Павлов.
   – Однако предположение, которое напрашивается само собой и, пожалуй, не без основания, – произнес один из сослуживцев, – ты был бы не первым, кто жаловался на монархиню и проклинал ее на чем свет стоит, пока вместе с другими страдал под гнетом ее тирании, и начинал служить ей, едва она возводила его в ряды своих ставленников.
   – Вы подвергаете сомнению мою любовь к отечеству? – возразил Павлов. – Вы позабыли о той лютой ненависти, которую я питаю к царице?
   – Мы прежде всего не забыли того, что жуткая деспотиня одновременно является красивой женщиной, а ты, как и все мы, весьма слаб-с по части женских прелестей.
   – Клянусь вам...
   – Не надо клятв, – сказал другой из числа недоверчивых товарищей, – не надо обещаний, мы будем руководствоваться исключительно линией твоего поведения. Ни на минуту не забывай, что за каждым твоим шагом ведется наблюдение, что ты знаешь только немногих из тех, кто принадлежит к нашему сообществу, и что, если ты окажешься предателем, сотни рук готовы будут тебя покарать.
   – Моя совесть чиста, – ответил Павлов, которому его положение начинало казаться зловещим. – Мне нет нужды бояться ваших взглядов, но я прошу об одном: не судите обо мне по внешнему виду.
   – Ты уж сам побеспокойся о том, чтобы твой внешний вид не стал видом предателя, – возразил один из унтер-офицеров.
   На этом разговор был закончен, и на какое-то время Павлов мог облегченно вздохнуть. Остаток ночи он провел в мучительных думах, вихрь противоречивых мыслей и чувств кружился в его голове. Мог ли он решиться на то, чтобы дать отпор своим прежним товарищам? Должен ли он воспользоваться благосклонностью монархини, чтобы погубить их и приложить свою руку к вынесению приговора этим недовольным? Прежде всего, собственное его положение оставалось по-прежнему неопределенным и недостаточно прочным, чтобы легко и решительно разыгрывать собственную партию, и таким образом он пришел к выводу, что сначала следует с достоверностью убедиться в том, насколько далеко простирается его власть над Елизаветой и чего он может ожидать от ее благосклонности. Ведь через несколько дней после того, как Лесток ввел к ней Павлова, она отстранила Шубина от его эротической службы, однако требовалось еще убрать с дороги Разумовского, и до тех пор, пока это не будет достигнуто, новый фаворит не может рассматривать себя победителем в борьбе за сердце прекрасной деспотини.
   Во время следующего свидания Павлова с царицей он воспользовался первым удобным случаем, предоставленным ему интимной нежностью последней, чтобы избавиться от своих мучительных сомнений.
   Он как раз сидел на низком табурете у ног Елизаветы, которая наряжала его точно милого ребенка. Она посыпала его парик свежей пудрой и теперь повязывала ему вокруг шеи отделанное кружевами жабо, которое сама выбрала из несметного количества принадлежащих ей такого рода вещей. Павлов поймал ее руку и страстно поцеловал.
   – Ты меня любишь, Павлов? – спросила императрица, тщеславию которой чрезвычайно льстило пусть даже малозначимое выражение преклонения.
   – Кто может не боготворить вас, ваше величество, – со вздохом ответил осчастливленный унтер-офицер, – однако меня беспрестанно терзает страх, что я неспособен вселить в вас чувство к себе.
   – Разве ты получил еще недостаточно доказательств моей благосклонности? – промолвила в ответ Елизавета.
   – Конечно, ваше величество, однако я охотно променял бы весь блеск, излучаемый милостью могущественнейшей монархини, на любовь прекраснейшей женщины на свете. Если бы мне случилось потерять вас, чего я постоянно вынужден опасаться, если б я больше не имел права целовать ваши маленькие ножки и смотреться в небеса ваших очей, я предпочел бы вообще умереть.
   Императрица молчала и теребила воротник его мундира.
   – Елизавета, – пробормотал Павлов тоном лихорадочной страсти, – вы меня любите?
   – Разумеется, mon ami ^[18].
   – Почему же тогда вы не решаетесь принадлежать мне, мне одному?
   – Как это?
   – Я ревную к этому Разумовскому, – прошептал Павлов.
   Елизавета громко расхохоталась.
   – Ревнуешь? – сказала она. – Мне это нравится. Поскольку мне никак не удается увидеть страдающим Разумовского, то я, по крайней мере, получу удовлетворение от того, что помучаю тебя.
   – Стало быть, вам только того и нужно, чтобы мною вызвать ревность у Разумовского? – спросил Павлов, которого внезапно ледяная дрожь пробрала от ужаса.
   – Разумеется, цель у меня такая, – промолвила Елизавета, – но этот человек непробиваемый чурбан, камень бесчувственный.
   – И, следовательно, меня вы не любите?
   – Да нет, люблю!
   – Но не так, как того?
   – Как Разумовского?
   – Да.
   – Ты задаешь слишком много вопросов, Павлов.
   – У меня должна быть уверенность, – продолжал он, – я сойду с ума, если мне и дальше придется переносить эту муку, я неспособен делить с кем-то другим ваше сердце и обладание вами.
   – Какая смелость, – процедила Елизавета, гордо и грозно нахмурив брови.
   – Если вы меня любите, удалите прочь этого Разумовского, – взмолился Павлов.
   – Что это тебе пришло в голову.
   – Значит, вы не любите меня? – запинаясь проговорил Павлов; голос его прозвучал сдавленно, грудь порывисто вздымалась.
   Императрицу, похоже, изрядно развлекали его мучения, жестокая улыбка играла на ее пухлых сладострастных губах, а зрачки расширились, как у хищного зверя.
   – Дайте мне, пожалуйста, правды, Елизавета, заклинаю вас, лишь один глоток правды изнемогающему от жажды, – вскричал Павлов.
   – Правда горька, – проговорила царица с холодной небрежностью, которая совершенно уничтожила Павлова и со всех его небес свергла во прах. – Я люблю Разумовского и только его одного.
   – А я, – застонал Павлов, – что же тогда я для вас?
   – Ничего, – рассмеялась Елизавета, – или, во всяком случае, очень немного, так, раб моей прихоти, игрушка.
   – Игрушка, – эхом отозвался Павлов, побледнев как смерть, и неподвижно уставился взором в пол.
   – Ну, что с тобой, – воскликнула Елизавета спустя короткую паузу, – ты становишься скучным, слышишь?
   – Что же я должен делать...
   – Помогать мне проводить время.
   – Для этого я, следовательно, еще достаточно хорош вам, – пробормотал Павлов.
   – Сегодня да, а завтра, возможно, уже и нет, – отшутилась Елизавета. – Иди сюда, я дозволяю тебе поцеловать меня.
   Павлов вскочил на ноги и стремительно заключил было красивую непостоянную женщину в объятия.
   – Не так, – сказала она, – игрушка всегда должна быть очень учтивой и очень послушной, и никогда не делать больше того, чего от нее требуют.
   Затем она велела ему опуститься на колени и принялась оглаживать и целовать его, как обычно унимают раскапризничавшегося ребенка.
   Когда Павлов покинул царицу, на его губах не играла, как обычно, радостная улыбка, глаза его мерцали зловещим блеском из-под широких полей надвинутой глубоко на лоб шляпы, а спрятанные в складках плотно запахнутой на нем шинели руки были судорожно сжаты в кулаки. На сей раз он и дорогу выбрал совершенно другую, и пошел не к казарме гвардии Семеновского полка, а быстро повернул по направлению к Васильевскому острову. Сначала он двигался торопливо, точно преследуемый правосудием преступник, однако вскоре его шаг замедлился и стал тверже, и когда он наконец остановился перед небольшим серым домом с образующими выступ колоннами и дернул у входа за колокольчик, его лицо снова было абсолютно спокойно и опять приобрело свежий здоровый цвет. Он, очевидно, принял какое-то решение, которое его удовлетворяло. Ему открыл хорошо знакомый пожилой слуга.
   – Святой Николай, какая приятная неожиданность, – пробормотал он, завидев гостя, – господин Павлов, сударыня очень обрадуется.
   – Другие тоже здесь? – спросил любимец царицы, пока старик освещал ему ведущую наверх лестницу.
   – Да-с, они здесь, – ответил слуга. – Пресвятая Богородица, радость-то какая, вот так радость.
   В тот момент, когда Павлов положил было руку на дверную щеколду, в коридоре зашелестел кринолин и маленькая миловидная женщина лет около тридцати со свечой в руке удержала его за локоть:
   – Какой редкий визит, – язвительно сказала она, – не соизволит ли сударь на минуточку задержаться здесь.
   С этими словами она отворила дверь в свои спальные покои.
   – Только без сцен, если позволите, мадам, – пробормотал Павлов.
   – О, никаких сцен! – ответила хозяйка дома. – Всего лишь несколько слов по секрету.
   Она втянула сопротивляющегося гостя в комнату.
   – Ты негодяй, Павлов, тебе это известно?
   – Чем же, простите, я заслужил подобное определение? – холодно произнес Павлов. – Держите себя в руках, пожалуйста, госпожа Грюштайн.
   – Я должна держать себя в руках? – закричала возбужденная до крайности миниатюрная женщина. – Разве я не была тебе верна, разве я не любила тебя всей душой, всем жертвуя ради тебя, жалкий человек, а ты так постыдно бросил меня, чтобы спутаться с этой Елизаветой!
   Трепеща всем телом, она так схватила изменника за волосы, что в воздух взметнулись облака пудры, и затем быстро дала ему две увесистые пощечины.
   – Мадам! – смущенно пролепетал Павлов.
   Бедная ревнивая женщина бросилась на постель и начала громко плакать навзрыд.
   – Я пришел, чтобы снова наладить наши отношения, – произнес Павлов, – однако ваше поведение исключает для меня такую возможность.
   – Немедленно оставь меня, – закричала госпожа Грюштайн, – я тебя видеть больше не желаю, но ты... ты в связи с этой историей еще обо мне услышишь, жалкий человек! Мерзавец!
   Иронически пожав плечами, Павлов покинул плачущую красавицу и через несколько комнат прошел в ту, где время от времени, как он знал, собирались его однополчане и другие недовольные, чтобы обсуждать планы свержения нынешнего правительства. Он стремительно распахнул дверь и воскликнул:
   – А вот и я, боевые товарищи и добрые друзья, весь к вашим услугам.
   – Павлов!.. Да вот же он!.. Никакой он не предатель!.. – перебивая друг друга закричали вокруг несколько голосов.
   – Я так хорошо сыграл свою роль, – продолжал Павлов, – что императрица прониклась ко мне полным доверием. Мне в любой час открыт доступ к ней. Теперь достаточно принять мужественное решение, больше ничего, и мы становимся хозяевами империи.
   – Госпожа Грюштайн, – позвал один из присутствующих, – да где же она? Павлов здесь, госпожа Грюштайн!
   – Пусть себе выплачется, – улыбнулся Павлов, – она немножко сердится на меня.
   Товарищи засмеялись.
   – Ну, завтра все опять будет хорошо, – воскликнул строевой подпоручик. – Ведь женские слезы недорого стоят.
   – Столько же, сколько и женская благосклонность, – пробормотал Павлов. – Игрушка! Ну надо же! Теперь-то она узнает, что и игрушки бывают опасными.

11
Любовная ночь деспотини

   Был вечер, Елизавета, шахиня России, отложила на сегодня все правительственные заботы и разрешила еще более серьезные для кокетливой женщины проблемы нарядов, она разделась и заново оделась уже в шестой раз, и теперь ожидала Павлова, который нынче странным образом заставлял себя ждать. Деспотиня начинала терять терпение, она попросила свою фаворитку, графиню Шувалову, читавшую ей вслух какой-то французский роман, захлопнуть книгу и дернула за колокольчик. Появилась одна из ее придворных дам и получила задание вызвать в будуар Разумовского.
   – Оставь меня наедине с ним, Лидвина, – сказала императрица, но когда графиня собралась было удалиться, остановила ее вопросом, – как тебе нравится мой туалет?
   – О, ваше величество всегда одевается богато и со вкусом! – промолвило в ответ льстивое существо.
   – Но сегодня я хочу выглядеть особенно обольстительно, хочу вызывать бурю восторженных чувств, ты понимаешь? – спросила Елизавета.
   – Чтобы достичь этого эффекта, – ответила графиня, – вам можно обойтись вообще без наряда!
   – Правда?
   Царица подошла к зеркалу.
   – Ну, я собою довольна, ты можешь идти, любовь моя.
   Фаворитка удалилась. Когда через несколько мгновений в небольшие, наполненные благовониями и с восточной роскошью обставленные покои вошел Разумовский, Елизавета покоилась на пышных подушках турецкого, обтянутого белым атласом дивана, кокетливо опираясь на обнаженную руку, из-под края ее длинного вечернего платья выглядывала ее маленькая ножка в отороченной горностаем домашней туфельке из красного бархата. И возлежа так с небрежной величественностью, когда формы ее не были искажены фижмами и кринолином, в накинутой поверх текучего блеска белоснежного атласного одеяния длиннополой с обилием складок домашней шубке из вишнево-красного бархата, щедро обшитой и подбитой царственным горностаем, когда чудесные глаза ее под напудренными добела волосами казались еще лучистее и выразительнее, она и в самом деле представлялась самой прекрасной женщиной, какую только может нарисовать фантазия.
   – Я ожидаю Павлова, – произнесла она с безжалостным равнодушием, – а пока он не появился, я дозволяю тебе помочь мне скоротать время.
   – Как мне сделать это, что прикажет моя милостивая госпожа? – ответил Разумовский, совершенно не подавая виду, что его хоть как-то задевает эта ситуация.
   – Расскажи мне о себе.
   – Да разве это может заинтересовать мою императрицу?
   – Ты слышишь, я требую этого.
   – Но в этой истории нет абсолютно ничего забавного, – чуть слышно промолвил в ответ Разумовский.
   – Ага, стало быть, ты страдаешь, – воскликнула Елизавета, оживленно приподнимаясь, – тебя терзает, что я одариваю своей благосклонностью еще кого-то кроме тебя. Признайся мне, признайся откровенно, это меня бы порадовало. Ты страдаешь? Скажи мне.
   В этот момент раздался едва слышный, но отчетливый стук в стену.
   – Тихо, – сказала царица, – это Павлов, оставь нас одних. Завтра ты непременно должен рассказать мне о муках ревности, которые изводят тебя, это доставит мне удовольствие. А вот тебе посошок на дорожку: Павлов самый красивый мужчина в моей империи, и я до смерти в него влюблена. Ну, чего ты смотришь так мрачно, так грустно, я не хочу делать тебе слишком больно, Алексей...
   Елизавета вскочила с дивана и положила ладонь ему на плечо.
   – Я до сего дня молчал, потому что боялся, что ты можешь принять за зависть и недоброжелательство то, что на самом деле является лишь скорбью до конца дней своих преданного тебе сердца, – серьезно проговорил верный мужчина, – я тревожусь за тебя, за твою корону, даже за твою жизнь, ты доверяешься таким людям, как этот Павлов, которых совершенно не знаешь и которые, может быть, замышляют недоброе.
   – В тебе говорит ревность, – улыбнулась царица.
   – Нет, клянусь богом, нет, – прошептал Разумовский, – но разве в наше время так уж невероятно, чтобы осчастливленный сегодня обожатель назавтра превратился в инструмент недовольных, даже в убийцу? Вспомни о московском заговоре.
   – Благодарю тебя, Алексей, – сказала Елизавета, протягивая ему руку, – но на этот раз ты видишь все в слишком мрачном свете. Этот Павлов невинен как агнец.
   Снова раздался стук.
   – А теперь иди, иди!
   – Заклинаю тебя, будь осторожна, – с мольбой в голосе еще раз попросил Разумовский и вышел из будуара, а Елизавета нажала кнопку потайной двери, чтобы впустить Павлова.
   – Почему так поздно? – обратилась она к вошедшему.
   Павлов попытался было извиниться.
   – Ни слова, – перебила его деспотиня, – давай не будем отравлять чудесные часы, подаренные нам, всякими препирательствами, а будем радостно наслаждаться ими, однако потом ты непременно получишь свое наказание.
   – Так строго!
   – Разве ты не заслуживаешь кары?
   – Не могу этого отрицать.
   – Вот видишь! Пойман на месте преступления, да к тому же еще и собственное признание, – пошутила очаровательная женщина, – что еще требуется, чтобы вынести приговор.
   – И какому же наказанию, таким образом, подвергнет меня мой судья? – спросил Павлов, сняв шинель и шляпу.
   – Сперва давай поглядим, какой ты заслуживаешь милости, – сказала Елизавета.
   – За что я могу удостоиться такой чести? – воскликнул Павлов.
   – За то, что будешь еще крепче чем прежде любить и ублажать меня.
   – Хочу попробовать, – ответил Павлов и увлек горящую вожделением женщину на мягкие подушки дивана.
   – Какой ты, однако, сегодня смелый, – с насмешкой заметила Елизавета, – моя игрушка начинает, как кажется, зазнаваться.
   – Я позабыл, что являюсь всего лишь игрушкой, ваше величество, – запинаясь, проговорил он.
   – Ты собираешься на меня дуться? Смотри же! – прикрикнула деспотиня. – Сейчас я приказываю тебе вести себя как любовник, и притом как очень галантный и очень пылкий любовник. Allons ^[19]!
   Павлов опустился перед монархиней на одно колено и погладил ладонью мерцающий мех, волнами покрывающий божественный бюст.
   – Как вы сегодня прекрасны, ваше величество.
   – Я приказываю тебе обращаться ко мне на «ты», – перебила его царица.
   – Такой красивой как сегодня я тебя еще никогда не видел, жестокая, – с нежностью продолжал Павлов. – Ты, наверно, так очаровательно принарядилась, чтобы окончательно свести меня с ума, а затем еще безжалостнее растоптать меня, точно игрушку.
   – Может быть.
   Павлов устремил долгий странный взгляд на деспотичную красавицу, которая попыталась отгадать его мысли.
   – Ты говоришь, что я бессердечна, – продолжала она, – если я такова, то такой меня сделал только лицемерный и лживый род современных мужчин. Такие как вы не заслуживают ни сердца, ни верности, ни самоотдачи, лишь насмешки и пинка.
   – Ты полагаешь?
   – Хочешь стать немного лучше других?
   – Моя любовь к тебе не имеет границ, – поклялся Павлов, обнимая ее.
   – Иди за мной и докажи это, – с фривольным смехом воскликнула Елизавета.
   Она поднялась и, увлекая его за собой, пошла впереди в свою спальню, тускло освещенную лишь одной, свисающей с потолка маленькой лампой. На высоком помосте, к которому вели устланные коврами ступени, стояло по-восточному пышное ложе деспотичной сладострастницы. Четыре косматых фавна с лукавыми ухмылками на козлиных мордах несли на своих плечах кровать и вместе с ними четыре красивые, облаченные только в пантеровые шкуры вакханки, крепкие руки которых одновременно, казалось, поддерживали балдахин, в то время как кажущийся парящим в воздухе маленький Амур стягивал наверху его складки. Царица уронила с плеч роскошную домашнюю шубку. В тот же миг Павлов в порыве жаркой страсти подхватил ее на руки и понес вверх по ступеням. Никогда еще не был он таким нежным, таким энергично-неистовым как сегодня, однако прекрасная деспотиня под градом его поцелуев странным образом почему-то все время вспоминала предостерегающие слова верного Разумовского, а когда взглянула на маленького проказливого бога любви наверху, его золотая стрела любви вдруг почудилась ей сверкающим кинжалом, занесенным над нею.
   А что, если человек, на груди которого она сейчас покоилась, был убийцей? Эта страшная мысль внезапно пронзила ее с демонической силой, и она задрожала всем телом.
   – Что с тобой, любимая? – спросил Павлов.
   – Ничего, ничего.
   – Странно. Ты трепещешь, тебя что-то пугает? – продолжал удивленный фаворит.
   – Меня ничего не пугает, – ответила царица, быстро овладевшая собой, – если у кого здесь и есть причины испытывать страх, так это у тебя.
   – У меня? Объясни мне, что ты подразумеваешь, – сказал Павлов.
   Елизавета указала наверх и испытующе посмотрела ему в глаза, он покачал головой и улыбнулся, он не понял смысла ее необычного поведения.
   – Если ты меня больше не любишь, – прошептал наконец он, – то трепетать, конечно, следовало бы мне.
   – Отчего?
   – От мысли, что могу потерять тебя, ибо после того, как я обрел твою милость, мне уже невозможно жить без тебя.
   – Можешь успокоиться, – проговорила деспотиня и пухлыми руками обняла его за шею, чтобы торопливо поцеловать.
   – Стало быть, ты любишь меня?
   – Да, но это для тебя, однако, не повод избежать наказания, которое ты заслужил, неаккуратный поклонник.
   – Ну, тогда накажи меня.
   – Дождаться не можешь? – пошутила царица.
   – Быть наказанным твоей рукой доставит больше наслаждения, чем быть услышанным любой другой женщиной, – пробормотал опьяненный любовью Павлов.
   – Ты думаешь?
   В этот момент кто-то энергично постучал в дверь.
   – Что случилось? Кто там? – раздраженно спросила царица.
   – Ваше величество, откройте, пожалуйста, сообщение крайней важности, – крикнул из-за дверей хорошо знакомый голос.
   Елизавета узнала графиню Шувалову. Она поднялась, привела в порядок волосы и велела своему фавориту подать ей шубку, в которую и облачилась с недовольной медлительностью.
   – Подожди меня, – сказала она затем и вышла в будуар.
   Павлов услышал, как две женщины чуть слышно о чем-то поговорили, затем графиня удалилась, а царица вернулась обратно к нему.
   – Итак, мы остановились на моем наказании, – с бравадой начал он.
   Красивая деспотиня взглянула на него и затем разразилась коротким и звонким смехом.
   – Какой ты, однако, нетерпеливый. Разве у тебя, Павлов, мало причин бояться моей мести? Что ты скажешь, если я обойдусь с тобой гораздо свирепее, нежели ты ожидаешь?
   – Повторяю тебе, что твоя жестокость станет для меня наслаждением, – ответил Павлов, обнимая ее.
   – О, такое наслаждение я тебе доставлю! – быстро проговорила Елизавета. – Подойди, подойди ко мне!
   Она быстрым движением развязала шелковый шнур, которым была подпоясана ее шубка.
   – Что ты собираешься делать? – с любопытным удивлением поинтересовался Павлов.
   – Связать тебе руки, – ответила Елизавета.
   – С какой целью?
   – Чтобы ты не смог сопротивляться, когда я буду доставлять тебе удовольствие, наказывая тебя.
   Павлов со смехом протянул ей обе руки.
   – Не так, – сказала Елизавета, одновременно заходя к нему сзади и крепко связывая ему руки за спиной.
   – Ты еще можешь пошевелиться? – спросила она.
   – Так же мало, как человек в руках своего палача, – ответил Павлов.
   – Ты в руках твоего палача и находишься, – твердым голосом промолвила царица.
   – Ты будешь жестокой?
   – Такой жестокой, как ты того заслуживаешь, негодяй, – воскликнула Елизавета, с повелительной строгостью стоявшая перед ним в горностаевой шубке из красного бархата, уже больше не сладострастная возлюбленная, но только величественная судия, безжалостная деспотиня.
   – Что это означает? – испуганно пробормотал Павлов.
   – Вот видишь, теперь дрожишь ты, – с жестоким сарказмом продолжала царица, – изменник, убийца!
   И совершенно так же как поступал в аналогичных случаях с заговорщиками ее великий отец, она стиснутым кулаком с размаху ударила его в лицо и затем за волосы пригнула его к земле, чтобы пнуть ногой.
   В это время в покои вошла графиня Шувалова в сопровождении гвардейских гренадеров.
   – Признавайся в своей вине, – крикнула царица Павлову, который с искаженным от смертельного страха лицом стоял перед ней на коленях.
   – Мне не в чем признаваться, – пробормотал он.
   – Ты лжешь, – с ледяным спокойствием обронила красивая деспотиня, – здесь находится твоя обвинительница.
   Только теперь Павлов заметил преданную им любовницу, госпожу Грюштайн, которая выступила вперед из группы солдат и смерила его язвительным взглядом.
   – Осознай, что у нас есть доказательства и что твое отпирательство тебя не спасет, – продолжала царица, – ты вкупе с другими недовольными составлял против меня заговор и взял на себя задачу убить меня.