Страница:
Из перелеска показался отряд Сечкобряка. Шли нестройной колонной в две шеренги. Перед домиком лесника Сечкобряк вскочил на крыльцо и крикнул: «Отряд!…» Пыль лениво расползлась вдоль шеренги.
– Стой! Здравствуйте, хлопцы!
– Здравствуйте, здравствуйте, – проворчал Мацек. Он разгорячился, пот блестящими струйками стекал по его лицу.
Мацек сидел рядом с Кораллом, поставив карабин к стенке и, обмахиваясь расстегнутой рубашкой, приговаривал:
– Вояка… «Бегом марш, ложись…» Подожди, зараза, я увижу, как скоро сам будешь ползать.
– Что это на него нашло? – спросил Коралл.
Мацек скорчил гримасу и вытер рукавом вспотевший лоб.
– Настроение хочет поднять, – проговорил кто-то, – услышал о побеге Цыгана и собрал всех.
– Кто видел нового поручика?
– Сидит все время, закрывшись с Хромым.
Известие о прибытии связного было для Коралла полной неожиданностью.
– Утром Ольга его привела, – восторженно, как всегда, говорил Ястреб. Он высоко задирал голову, словно высматривал что-то между соснами. – Он из десанта. У него…
– Кто сказал?
– Ольга.
Мацек надвинул пилотку на лоб.
– Ну да, у него кое-что есть…
– Не понимаю, о чем ты?
Мацек скорчил гримасу.
– Где тебе понять? Ты еще маленький…
– …нельзя же все высмеивать, – закончил Ястреб. Мацек удивленно посмотрел на него.
– Я его видел, – отозвался Береза, поднимая голову. – Это настоящий мужчина.
Действительно, это был настоящий мужчина.
Речной проверял состав, нервно, как всегда, бегая перед строем, а тот стоял неподвижно, чуть откинувшись назад, облокотившись о штакетник.
– Пан поручик должен провести одну операцию, ему нужны добровольцы. Он рассчитывает на вас… Пожалуйста, пан поручик, – закончил Речной.
– Мне нужно три человека. Задание трудное. Провожу его в расположении главной группировки неприятеля. Трусы мне не нужны. Шансов выбраться не обещаю: один к двадцати, самое большее… ну…
– Добровольцы, вперед! – крикнул Речной, высоко задирая рыжий заросший подбородок.
Команда сломала шеренгу. Рядом кто-то шагнул. На ватных ногах Коралл отмерил три шага в одном ритме с Ястребом. Коралл чувствовал тяжесть в груди. Он стоял во вновь образованной шеренге.
– Слишком много, – проговорил связной, его глаза скользили по напряженным фигурам, остановились на Коралле; тот ответил взглядом, полным готовности. Связной прошел дальше. Коралл вздохнул свободнее. Опасность висела над ним, но на этот раз он не струсил.
– Капрал Черный! – вызвал Речной.
Черный энергично шагнул вперед. Карабин звякнул о камень.
– Рядовой Иволга!
Перед Кораллом выросли плечи, обтянутые расползающимся пропотевшим тряпьем. «Может, пронесет…»
– Подхорунжий Коралл!
Коралл машинально вскинул карабин. Речной усмехнулся. Один, два, три шага. Коралл отбил их, как на плацу. Теперь их было только трое, связной приглядывался к ним внимательно. Коралл смотрел смело и старался взглядом выразить радость, что его заметили. Но внутри все похолодело, после первой минуты паники он оцепенел, и тут же в нем поднялась волна протеста: «А почему, собственно, я? Я не хочу! Это обман, должны были идти добровольцы… Почему не сдержали слова? Я не доброволец! Почему меня назвали?»
Речной скомандовал: «Разойтись!» Связной исчез за дверьми дома. Речной блеснул знаками отличия с самой верхней ступеньки крыльца, Коралл зло посмотрел на него. Речной шагнул, и его тоже поглотили темные сени.
– Каждый человек боится… – объяснял Априлюс.
Он сидел, словно проводник среди пилигримов, на небольшом бугорке, опершись о стену овина, тень от которого тучей покрывала траву. Литровка с мутной маслянистой жидкостью стояла между ними, а Обрубок быстрыми движениями распиливал на прикладе карабина неподатливый кусок свинины.
– …но не каждый всю жизнь в страхе живет… – закончил Априлюс.
– Ольга уезжает, – сказал кто-то.
Аполлон встал и молча поспешил к воротам. Ольга была уже за калиткой. Речной и Сечкобряк шли за ней, немного отстав. Она села на велосипед, поставила ногу на педаль и, не поворачивая головы, поехала по тропинке вдоль рва. Офицеры молча смотрели на нее. Аполлон взобрался на забор, крикнул: «Держись, Ольга!» Она, не оглядываясь, подняла руку и помахала.
– Хороша девчонка, – буркнул Обрубок.
– Как довоенная булочка за пять грошей, – сказал засмотревшийся Априлюс.
Ольга исчезла в темной зелени. Теперь она была им гораздо ближе, нежели четверть часа назад, час, два часа, когда у нее была одна судьба с отрядом. В этот момент они могли еще мысленно сопровождать ее, прежде чем она исчезнет с их горизонта. Коралл все еще видел, как она стояла, слегка склонившись над рулем, с вещевым мешком, прикрепленным к раме. За лесом начиналось открытое пространство, всякое движение на дороге видно издалека, но и ты сам все время в поле зрения.
– Хотел передать через нее письмо, – сказал Бабинич, – но снова запретили.
– А зачем спрашивал, вояка? – буркнул Мацек. – Если бы хотел, то просто попросил бы ее.
– Но ты-то не послал? – спросил Бабинич.
– Кому я мог послать? Ты думаешь, обо мне кто-нибудь в Варшаве плачет?
– Из-за такого письма Ольга может попасться, – сказал Коралл.
Априлюс кивнул.
– Вы правы, пан подхорунжий. Эти голодранцы хотят похвастаться: привет из леса… У меня дома пятеро детей…
Коралл посмотрел вверх. Бабинич стоял над ними, руку держал в кармане и, вытянув шею, таращил глаза на Априлюса.
– Ты что? – спросил Мацек.
– Я не голодранец, – бубнил Бабинич.
– У меня дома пятеро детей, – повторил Априлюс, совершенно не обращая внимания на Бабинича, Мацек взял Бабинича за руку и силой потянул его на траву. – Не мои, жена из деревни привезла от своего брата, когда их обоих взяли в концлагерь. Но самый маленький, лет четырех, зовет меня «папа».
Априлюс принял бутылку от Мацека, буркнул: «Огонь!» Золотое дно фляжки, как семафор, поднялось над головой взводного. Жилистая рука опустилась. В маленьких, налитых кровью глазах Априлюса блеснула влага. Со свистом он втянул в себя воздух, морща сломанный нос.
– И все же, – сказал Обрубок, – если бы это были ваши дети, вы бы из дома не ушли.
Априлюс проглотил кусок свинины, кадык его дернулся.
– Жена сама с ними справится. А если не веришь, что я все равно ушел бы, то меня просто не знаешь, – усмехнулся он, обнажив неровные зубы.
– Что ни говори, свои дети… – настаивал Обрубок.
– А когда я уходил из дома, то моя мать плакала от радости, – неожиданно признался Мацек. Горькая улыбка застыла в болезненных складках возле губ. – Черта с два стану я им писать… Теперь она может не волноваться, отец ничего не узнает. – Мацек опустил голову, замолчал.
Коралл вдруг почувствовал, как этот паренек близок ему. Но и Априлюс, с зорким взглядом отличного стрелка, с жилистым, сильным телом, тоже привлекал его внимание. Это дружеское чувство распространялось и на Обрубка, уставившегося в бутылку, ходящую по кругу, и на надутого Бабинича, вообще на всех, сидящих вокруг. Коралл подумал с облегчением: «Я – один из них». Но тут же вернулось ощущение опасности. Оно было уже совершенно иным, непохожим на прежнее. Опасность была общая, одна для всех, опасность реальная, однако это не угнетало его, а поднимало в собственных глазах. Ни насмешкой, ни фальшью не уменьшить опасности, угрожавшей этим людям. Он – один из них. «В чем, собственно, дело, – подумал Коралл. – У меня все в порядке». Он опять стал размышлять о своем положении. «Никто ни в чем не может обвинить меня. Я готов выполнить задание… у меня все в порядке… – повторял он. – Полный порядок». Страх ожег его, словно от безмятежной картины собственной силы повеяло предчувствием неминуемой гибели. Слишком образцово выглядел он со стороны, слишком примерно, чтобы это могло хорошо кончиться.
– Ты, Черный, идешь на вылазку? – спросил Коралл, принимая и ставя на колено поданную бутылку. Черный лениво кивнул лохматой головой.
– Сколько вам лет, подхорунжий?
Этот первый вопрос поручик Венява задал, не отрывая взгляда от штабной карты, разложенной на столе; карта с краю была прижата пистолетом в черной клеенчатой кобуре.
В пустой избе, запыленной солнцем, с полом, усыпанным щепками, находился только стол с картой, а за ним, около стены, стояла лавка, на которой сидел поручик. Терпкий запах стружек щекотал в носу.
Венява сидел, упираясь расставленными локтями в стол. Летний офицерский мундир с никелированными пуговицами был расстегнут, виднелась широкая грудь в белой майке. В складках мундира около кармана синела орденская ленточка, о которой говорил Ястреб. Вокруг Венявы все дышало жизнью. Взгляд очень светлых глаз устремился на Коралла. У Венявы было такое загорелое смуглое лицо, что глаза казались Почти белыми.
– Вы давно в лесу? – Он кивнул. – Посмотрите на карту.
Три спички лежали с трех сторон вытянутого пятна зелени, соединенного узким перешейком с широкой, бесформенной поверхностью, усеянной колючими зигзагами; посередине пятна чернела обугленная щепка. Коралл не отрывал взгляда от спичек.
– Здесь немцы? – Венява поджал губы. – Это данные разведки?
Пальцами с коротко подстриженными ногтями Венява выгреб из коробки и рассыпал спички сначала по одному, потом по другому краю бесформенного пятна зелени, означавшего бор.
– – И здесь попали бы в мешок, – буркнул Венява, – но уже не в этот капкан, – ткнул он указательным пальцем в уголок между тремя спичками. – Нас тут еще не нащупали. Ночью они нас потеряли. Надо сидеть тихо, пока не удастся проскочить.
– Чего мы ждем? – вырвалось у Коралла. Венява промолчал.
Коралл прислушивался к этой тишине, словно ждал от нее чего-то. Молчание затянулось, но тишина уже не была такой томительной. «Время», – подумал Коралл; он посмотрел в окно – там проносится время, в сухом блеске полдня мчится, приближая решающую минуту. Глядя в окно на раскаленную солнцем землю, он неожиданно почувствовал: время под огненным небом искрой бежит по запальному шнуру.
– Сохранять тишину. – Голос Венявы оторвал его от окна. – Это самое главное до тех пор, пока мы сидим в котле…
Венява, склонившись над картой, облокотился на стол; он поднял голову и быстро оглядел Коралла.
– Сколько у вас патронов?
– Четыре обоймы, пан поручик.
– А гранаты? А как у других? Вообще, как с боеприпасами?
– У других еще меньше, чем у меня… Венява кивнул в сторону окна.
– Пьют? Коралл колебался.
– Некоторые, – помолчав, ответил он.
Венява встал с лавки. Он был на полголовы выше Коралла; шагал он упруго, легко поскрипывая сапогами.
– Хорошо делают, – сказал он, отворачиваясь от окна. – Сам бы тяпнул. Если бы не эта чертова жара…
Он заложил руки за спину, под полы мундира, широкая грудь в белой майке дышала ровно.
Коралл чувствовал обаяние его силы. Впервые командир так безоговорочно импонировал ему, внушал такую симпатию и уважение. Даже сомнение: «А что дальше?» – не влияло на это впечатление.
Выстрел раздался прямо за окном. Венява одним прыжком очутился у стола, схватил пистолет. Они ждали. Эхо выстрела погасло. Все было тихо. Прошла минута, прежде чем послышались приглушенные голоса из глубины двора. Венява выбежал первым, Коралл за ним. По деревянным ступеням грохотали сапоги. В память Коралла врезалась картина, как бы вырванная из темноты ночи и вставленная в середину дня, оправленная в сухой, пыльный зной. На фоне ярко-белой стены овина он увидел человека, обращенного лицом к белым доскам, с высоко поднятыми руками, упершегося опущенной головой и ладонями в эти доски. Сержант Хромой, низко наклонившись, быстро ощупывает карманы его брюк. Посередине двора стоят Сирота и Обрубок с автоматом наперевес.
– Отойди-ка, шеф! – бросает Обрубок. – Сейчас мы этого гада в расход пустим.
– Минуточку, ребята. – Хромой оборачивается и при виде Венявы выпрямляется. – Разрешите доложить, пан поручик, схватили какого-то типа, вероятно, из УПА [3], пытался бежать, я подозреваю, что он – шпион.
Венява с пистолетом остановился в трех шагах от пленного.
– Повернитесь!
Коралл видит бегающий взгляд, худое, темное лицо, темную фигуру, слышит учащенное дыхание этого человека. Резкий, ослепительный свет. В глазах вдруг темнеет, все застилает мрак…
– Панове, да я же поляк, поляк я…
– Опусти руки! – сказал Венява. – Что ты делал в лесу? Почему убегал? Говори!
– Панове, да я же поляк…
– Гад ты, а никакой не поляк, – произносит Обрубок.
– Что ты делал в лесу?
– Я католик… Матка Боска Ченстоховска…
– Заткнись! Говори, что тебе здесь надо!
– Сколько тебе заплатили? – добавляет Хромой.
– Я дровосек… Шел на работу…
– Где твой топор? Пила?
– Пилы нет…
– Локтем собирался дерево пилить?
– Сержант! – Венява отвернулся и направился к крыльцу, Хромой за ним, Коралл с облегчением вздохнул.
И тут же окрик: «Стой!» – и в тишине разъяренный топот. Коралл запомнил сцену, длившуюся мгновение, отмеренное одной спазмой в груди, мгновение, тянувшееся бесконечно долго, пока замирало эхо взрыва. Он увидел человека, карабкавшегося на высокий забор, отделявший двор от леса; воздух блеснул взрывом, человек покатился кубарем и глухо ударился о землю. Рядом с Кораллом неподвижно стоит Венява с пистолетом в вытянутой руке; над дулом еще синеет дымок.
Через час Коралл открыл дверь той же хаты.
– Пан поручик, вы меня вызывали…
Венява стоит у окна, а за столом у разложенной карты сидит Хромой, держа широкую ладонь на бутылке нежно, словно на детской головке.
– А, пан подхорунжий…
– Закопали его? – Венява отвернулся от окна.
– Так точно, закопали.
– Теперь они уже нам на пятки наступают, – сказал Венява.
– Если бы вы его не убили, они, пожалуй, были бы уже здесь. – Хромой нацедил из бутылки мутную желтоватую жидкость в два выщербленных стакана, протянул их Веняве и Кораллу. – Я – пас.
Коралл выпил, поставил стакан на стол, глотнул воздух.
– Я думаю, что он не был шпионом, – сказал Коралл.
– Но мог быть, – ответил Венява.
Он был из тех, кто от водки еще больше трезвеет и яснее мыслит.
– Мог быть, а?
– Почему мог, пан поручик? – присоединился Хромой. – Он был шпионом. Он же из УПА…
– Ну, неизвестно.
– Да, – сказал Венява, – неизвестно. Известно только одно – он лежит теперь в земле, а это вообще единственное, что бывает точно известно на войне, пан подхорунжий.
– Не в том дело…
– Известно также то, что мы сегодня должны выполнить свое задание.
– Так точно, – подскочил Хромой.
Венява отодвинул рукав мундира.
– Без десяти четыре, – буркнул он и, словно не веря своим глазам, уставился на циферблат часов в кожаном футляре, потом посмотрел в окно. Тень заслонила уже часть двора, на стене избы и на полу, покрытом стружками, также застыла тень. Венява стукнул ладонью. – Когда же, черт возьми, он вернется?
Хромой вышел из-за стола.
– Разрешите идти?
– Хорошо, спасибо.
– Следующий раз я поищу для отряда место получше, пан поручик. Только бы нам отсюда выбраться. Это место хорошее, но только для кладбища.
Переступая порог, он припал на короткую ногу, как на сломанную рессору. Двери стукнули за ним, известковая пыль задымилась на солнце.
* * *
Коралл очнулся. До него доносится какой-то шум. Но сознание еще спит, должно пройти какое-то время, прежде чем он осмыслит, что находится один, на опушке леса, почувствует тупую тяжесть руки на перевязи, увидит речку, дорогу, вынырнувшую из леса и идущую к деревне, деревню в раннем, розовом солнце, услышит где-то в лесу или за лесом гул моторов, нарастающий, назойливый и пронизывающий, как жужжание бормашины.Коралл встал. Без десяти пять. Что-то зашуршало в ельнике.
– Пан подхорунжий! Я же говорил, его надо караулить. Холера!
Иглы царапнули по щекам. Мацек прокладывал себе дорогу автоматом.
– Надо было его караулить! Боже милостивый! Посмотрите! Вы только посмотрите. – Он неудержимо рвался вперед, согнутой рукой с черной крестовиной автомата и всем телом раздирал гущу зарослей и не отвечал ничего, будто не слышал, что кричит ему Коралл, а только раздвигал ветви, как слепой, пока не вышел на поляну, и тут, словно споткнувшись, остановился.
Коралл очутился прямо напротив Венявы, собственно, напротив трупа, ибо та перемена, которая сразу поразила его, могла означать только смерть. Было такое чувство, словно он остановился на бегу у края зияющей черной пропасти. И только секунду спустя Коралл понял, что ошибся. Это не вечное оцепенение последнего «смирно!». Венява выглядит совсем по-другому. Перемена, происшедшая с поручиком, – кощунство: на поручике нет сапог. Коралл видит длинные, плоские ступни в светло-голубых носках с дырами на пятках, сквозь дыры – пожелтевшую кожу. Видит смятые штанины бриджей, между их краями и завернувшимися носками – бледные полоски. Видит изменившуюся фигуру Венявы, ставшего сразу таким родным, и ему кажется, что надругались и над ним самим. Поругано не только это тело, вымазанное кровью и грязью, слабое и беспомощнее на уже готовой поглотить его земле. Поруганы и он, и Мацек, и все вокруг.
– Надо было его караулить!
Неясное движение пальцев, склеенных запекшейся кровью, рука шарит в темноте, пытаясь что-то схватить, замирает в воздухе, отравленном кощунством. Коралл потрясен.
– Надо было его караулить… – повторяет Мацек, а Коралл еще не понимает, кого именно – Веняву или Сироту.
– Пойду за ним. – Мацек дернул рукоятку автомата, спусковая скоба резко лязгнула. – Пришибу сукина сына!
Еловые ветки закачались за ним, Коралл крикнул:
– Не догонишь!
– Пан поручик! – Коралл становится на колени, наклоняется над Венявой. Запах крови удушливо вязок, глаза Венявы стеклянисто, матово поблескивают сквозь чудовищную красную маску.
– Поручик Венява!
Коралл согнал двух жирных мух, впившихся в щеку возле уголка губ, где прерывистое дыхание вспенивает розовую слюну. Иногда сквозь пленку вспыхивают зрачки, но Венява словно не замечает Коралла, словно высматривает что-то вокруг. Потом его глаза снова стекленеют. Никогда раньше поручик не был так близок Кораллу. Ему были близки эти худые длинные ступни в голубых носках, побежденное тело, штанины бриджей, смятые и сбившиеся на обнаженных лодыжках. Коралла вдруг осенило: этой близости уже не отнять. И еще: что-то надвигается в солнечных полосах между стволами, в утренней свежести, среди птичьих голосов, в приторном запахе крови, в этом лесу, где все отравлено надругательством. Но это чувство гаснет, он снова возвращается к действительности. Он наедине с Венявой, склонился над ним, как над утопленником, которого собственноручно вытащил на берег. У Венявы заострился нос, в груди хрипит и булькает. Коралл захвачен врасплох и немного смущен неотвратимым приговором, волей, более сильной, чем он сам, приказывающей ему до конца противиться этому надругательству.
– Коралл! Коралл! – услышал он из-за елей настойчивый голос Ястреба.
Коралл раздвинул ветви и встретился с испуганным взглядом раненого.
– Венява… Пан подхорунжий…
– Что Венява?
– Венява умер?
– Да что ты… жив…
Кораллу показалось, что Ястреб откинулся веем телом назад, хотя только пожелтевшее лицо, чуть приподнятое над грудой тряпья, опустилось на мшистый пригорок.
– Я подумал…
– Нет, держится. Он настоящий мужчина.
– Я все слышал… Мацек не догонит…
– Что ты слышал?
– Уже полчаса прошло. Я не знал, в чем дело. Я думал, что Венява в бреду мечется. И шума большого не было. Не было… Я думал, у Венявы жар. Шума не было. А потом все затихло… С полчаса уже прошло…
– Не волнуйся, – сказал Коралл.
Под краями пилотки, низко натянутыми на лоб и щеки, лицо Ястреба выглядит совсем по-детски – просто мальчик, больной свинкой или воспалением среднего уха.
– Сколько тебе лет, Ястреб?
– Мне? Много. Есть моложе меня. Я уже четвертый месяц в лесу.
Коралл чувствует на себе его настойчивый и, как ему кажется, немного подозрительный взгляд.
– Хуже всего, что он все время без памяти, – говорит Коралл.
Ястреб поворачивает голову, пристально смотрит на траву.
– Не волнуйтесь, он передаст приказ, он не умрет, не передав приказа.
– Хорошо бы, – замечает Коралл. В голосе парня, в повороте его головы – какое-то напряжение; и Коралл добавляет: – Это очень важно для отряда.
– Вы верите, что машина придет? – неожиданно спрашивает Ястреб.
– Машина? – повторяет Коралл. – Что за вопрос? Безусловно, придет.
– И я так считаю, – уверяет Ястреб, – а Сирота подумал, что Ветряк удрал, поэтому тоже сбежал…
– Сирота сбежал, потому что ему сапоги Венявы понравились. И домой его потянуло.
– Ветряк тоже в этих краях живет…
– Ну и что? – вспылил Коралл. – Что тебе в голову лезет? Думаешь, один делает подлость только потому, что другой так сделал? Думаешь, подлость по воздуху передается, как зараза? Разве все такие, как Сирота?
– Нет, пан подхорунжий, я так не думаю, – горячо уверяет Ястреб.
Кораллу становится неловко. «Чего я так наорал на него? – удивляется он. – Конечно, он так не думает…»
– Не расстраивайся, – торопливо говорит он. – Ветряк отличный мужик. Таким, как он, с виду простоватым, всегда удается выполнить задание. Наверняка он уже добирается до явки.
– Если бы у меня ноги были целы, – шепчет Ястреб. – В лесу хуже всего, когда ранят в ноги. Почему вы спрашивали, сколько мне лет?
– Просто так, из любопытства, – отвечает Коралл.
– В сентябре исполнится восемнадцать.
Ястреб освободил из-под тряпья обе руки; одной, пожелтевшей, откинул пальто на груди, другую засунул между пиджаком и свитером.
– Тебе не холодно?
– Теперь мне лучше. Посмотрите, пан подхорунжий, – он подает Кораллу кусочек картона, – это моя невеста. – Он заканчивает фразу тоном плохого актера в роли пажа у трона королевы.
Коралл держит в руке увеличенную любительскую фотографию, помятую, с надорванным уголком. «Знаю я тебя, – думает Коралл, – ты старше его, тебе лет девятнадцать – двадцать; гибкое, хорошо развившееся тело, высокая грудь, ярко очерченная под тонкой блузкой, стройная мускулистая голень, открытая высоко, до круглого колена, когда ты стоишь, поставив одну ногу на педаль велосипеда. Какая ты красивая на фоне цветущих подсолнухов! Разумеется, он к тебе и пальцем не притронулся, он только мечтал о тебе, а когда встречал, то краснел и язык у него заплетался, он двух слов связать не мог; конечно, ты была для него недоступна, у тебя был какой-нибудь здоровенный детина, старше тебя, как полагается, на несколько лет – пан подхорунжий или пан поручик в бриджах и офицерских сапогах, задающий тон на вечеринках… Нет, нет, прости меня, это, пожалуй, не так, наверняка, все было иначе: достаточно посмотреть на твое лицо, на чистый открытый девичий лоб, на гордо сомкнутый рот, уловить бесстрашное и благородное выражение глаз; ты вовсе не живешь двойной жизнью, ты – великая награда за героизм, ты – настоящая полька, это ты повелела ему идти туда, где он теперь, он хотел, чтобы ты его заметила, мечтал о блеске восхищения в твоих глазах, хотя бы об одном восхищенном взгляде – и вот теперь он лежит и уж больше не встанет; где же твоя награда? Он сможет убедиться, он убедится, что героизму не нужны награды, героизм обходится без них…»
– Красивая, правда?
Взволнованный голос Ястреба отвлек Коралла от его мыслей.
– Да, – соглашается Коралл, возвращая фотографию. – Скоро ты с ней встретишься…
– Нет, – резко, даже немного сварливо обрывает его Ястреб. – Она в Освенциме.
– В Освенциме, – бессмысленно повторяет Коралл.
Ему хочется еще раз взглянуть на девушку, но фотография уже исчезла в кармане Ястреба.
– Ее взяли в марте, – спокойно продолжает Ястреб. – А я сразу же ушел в лес…
– Понятно.
Не прошло и получаса, как из-за деревьев появился Мацек. Он только махнул рукой. В другой руке на листе лопуха была горсть черники. Из-за его спины показался наголо остриженный мальчик лет десяти; у него под мышкой торчало короткое, обмотанное ременным бичом кнутовище.
– Я его встретил, когда он за Венявой подглядывал, – сказал Мацек. – Он коров пасет возле леса. А того выродка и след простыл.
Мацек подтянул ремень бессильно свисавшего автомата.
– Ты откуда?
Мальчик пристально смотрит на раненую руку Коралла.
– Он живет где-то на выселках с этой стороны. – Мацек кивком показал на восток. – Я хочу, чтобы он принес жратвы, может, и я с ним схожу…
– Швабы за тобой припрутся. Кто живет на этих выселках? – обратился Коралл к мальчику.
– Эвка, – сказал мальчик, переводя взгляд с руки Коралла на его лицо.
– Ты бы принес нам немного еды?
Мальчик кивнул.
– Хлеба, сальца, – добавил Мацек. – Раздобудь-ка, брат, сала. А если бы еще чего-нибудь покрепче…
– Самогону, – заметил мальчик.
– А ты, брат, хитер, – обрадовался Мацек.
– Смотри только, – сказал Коралл, – не проговорись никому, что ты нас тут видел. А если где немцы покажутся, так в эту сторону не ходи. Когда они у вас последний раз были?