Страница:
– Немцы? Вчера были, вечером…
– Много? Что делали?
– Ну, полопотали и пошли.
– Куда пошли?
– Ну… в лес… Сюда…
– Сюда? – забеспокоился Мацек.
– Ага. – Мальчик ткнул кнутовищем в сторону, где лежали Ястреб и Венява. – Тут и прошли.
– Эвка – это сестра твоя? – спросил Коралл.
– Сестра.
– А кто еще с вами? Родители? – Опять Коралл чувствует взгляд мальчика на своей руке. – Отец?
– Тату немцы убили…
Молчание.
– Ну, приятель, двигай, – прерывает молчание Мацек, – принеси, что сможешь…
Мальчуган поворачивается, его остриженная голова исчезает среди ветвей. Мацек уходит за ним.
Солнце уже сбросило с себя розовую кожицу. Коралл чувствует на лице горячие лучи; под безоблачным открытым небом нарастает жара. Рука, как приемник, улавливает горячие волны воздуха; одна, вторая, третья прокатываются по предплечью. Это еще не боль, но Коралл уже не может думать ни о чем другом. Он осматривает все вокруг, видит насмешливую голубизну низкого притаившегося неба, ощущает, как ноет рука. Это, знает он, – начало еще неизведанной боли; как бороться с ней? «Нет, – говорит он себе, – нет… Боли совсем нет…» Он вскакивает, свистит, негромко, прерывисто, подзывая Мацека. Мацек – возле Ястреба.
– Я искал воду, – говорит Мацек, – но мне попался только пересохший источник. Я дал ему немного черники.
Мацек поднимается с земли; у Ястреба по подбородку медленно течет лиловый сок. В здоровую руку Коралла Мацек высыпает из лопуха твердые, темно-синие шарики.
– Я велел мальчишке принести бутылку воды, – произносит он.
Коралл разминает во рту ягоды, прижимая их языком к небу. Сочная, терпкая мякоть наполняет рот, холодной струйкой стекает в горло.
– Был я на той стороне, – говорит Мацек.
Они оба растянулись в тени под елью, в нескольких метрах от Ястреба, им слышно, как беспрерывно стучат его зубы…
– Едва я перебрался через дорогу, как почувствовал, будто с цепи сорвался. Честное слово, мне хотелось удрать. – Он рассмеялся, покрутил головой. – Где-то здесь недалеко живет ваша мать, да?
– Недалеко, – ответил Коралл, – километров тридцать…
– Под Бялой, я помню, мы там оружие принимали. Отсюда надо бы взять прямо на север, через дорогу и дальше лесом. Я хорошо ориентируюсь. Тридцать километров… до ночи вы могли бы пройти…
– Мог бы, – сказал Коралл, посмотрев на часы. – Полвосьмого. Ветряк уже на месте, в городе…
Мацек ехидно смеется. Развалившись на мху, он раскинул руки, прикрыл глаза, подставив лицо солнцу, загорелые щеки вздрагивают от хохота.
Неожиданно Мацек садится. Он опять весь в тени, резко, рельефно очерченный светом, на его лице обычное детское любопытство.
– Венява не заговорил?
– Он все еще без сознания.
– Ничего он не скажет.
– Временами он как будто понимает, что ему говоришь, только не может произнести ни слова.
– Или не хочет.
– Почему? Что ты плетешь? Почему не хочет?
Мацек пожал плечами.
– У нас был как-то связной; приехал вместе с Априлюсом, первого апреля. Первый раз, честное слово, первый раз я видел такое… – Короткий смешок. – Хромой с ним разделался.
Коралл видит шефа как живого, за столом, в лесной сторожке, расставившего локти на карте, в солнечных пылинках, рядом с Венявой.
– Как разделался? – спрашивает он Мацека.
– В расход пустил… Сначала я ничего не понимал, меня словно заколдовали. Другие тоже лежали на этой поляне, и ничего, никто и глазом моргнуть не успел. Сперва слышу – выстрел. Я лежал в сторонке, в кустах; смотрю, а этот, новый, прет прямо на меня; не успел я опомниться – второй выстрел. Честное слово, тогда я первый раз увидел, как смерть на человека налетает, он был шагах в пяти от меня, я видел его глаза в тот момент.
Мацек замолчал, откинул голову, воспоминание исказило его лицо. Потом он добавил:
– Хромой в конце поляны еще целился из винтовки…
– А почему он это сделал?
Мацек передвинулся в тень, глаза его снова весело заблестели.
– Это был первоклассный номер. Он сам привез себе смертный приговор. Зашифрованный приказ ликвидировать его, как доносчика.
– Так, ясно, – сказал Коралл. – Я ничего об этом не слышал.
– До вашего прихода в отряд у нас всякое бывало.
– Но при чем тут Венява? Почему ты сказал, что он не хочет передать приказ?
Мацек пожал плечами.
– Долго он еще протянет? Как вы думаете?
– Не знаю. Если мы его перевезем в больницу…
– Вот именно. Здесь – дело пропащее. Я так думаю: если на тот свет собрался, до приказов ли ему?… Вряд ли…
– Вот ты о чем… Есть такие, что никогда о приказах не помнят, – Коралл посмотрел на Мацека и добавил: – Говорят, люди не любят уносить с собой тайны.
Мацек потянулся.
– Интересно, что с человеком творится перед смертью?
– Что значит – перед смертью?
– Ну, когда он получит свою порцию свинца. Он небось соображает, что ему конец. О чем он тогда думает? Черт побери, это ведь как сигнал тревоги, самой настоящей тревоги. Это может тянуться долго, как у Венявы, или одну секунду, но дело-то не во времени. Что при этом чувствуют, черт побери? Только боль?
– Это длится всего одно мгновение, – замечает Коралл. Он не смотрит на Мацека, думая: «Храбрец, а с этим примириться не можешь. А кто может?» Коралл поднимает глаза, встречает растерянный взгляд, замечает по-детски пухлые щеки.
– Не морочь себе голову.
Мацек вздрогнул. Коралла тоже словно током ударило. Мацек вызывающе усмехается.
– Я следил за Венявой. Он в сознании… – убежденно говорит Мацек.
– Ты уверен? – спокойно спрашивает Коралл.
Солнце снова заливает Мацека; его голос расплывается в этом маслянистом блеске, медленно сочится сквозь нагретый воздух.
– Я бы предпочел быть в сознании до конца. Разве только…
Слова Мацека заглушает длинная очередь.
Коралл вскочил.
– В деревне…
Тишина заполняет лес.
– Из автомата врезали, – говорит Мацек. Он поднялся и прислушался.
– Это в деревне, – повторяет Коралл.
На краю перелеска Коралла ослепил солнечный блеск, он зажмурился и, чувствуя легкую дурноту, скользнул в тень, опустился на колени за развилистую корягу, на грязный песок, усыпанный чешуйками коры.
– Они уже здесь, – сказал Мацек. Лежа, не меняя положения, он подал Кораллу бинокль. – За мостом.
Коралл сначала увидел пулемет, раскорячившийся на треножнике над придорожным рвом напротив моста, хищно нацеленный узким хоботком ствола на лес, прямо на них. Солнце зажигает искры в полированном металле. Во рву Коралл видит двух солдат: один лежит на откосе, в черной пилотке, надвинутой низко на лоб, в черном мундире с зелеными петлицами, расстегнутом на шее и на груди, другой сидит на камне, подняв колени.
– УПА, – говорит Коралл.
– Сукины дети, даже не маскируются, – с горечью произносит Мацек. – Была бы винтовка – снял бы гада!
– Здесь и немцы, – добавляет Коралл.
У овина посреди деревни он видит жандарма с винтовкой, подвешенной по-охотничьи – дулом вперед. Жандарм стоит, расставив ноги, лицом к стене.
– На велосипедах приехали, – вслух размышляет Мацек.
И Коралл замечает еще одного, в похожей на седло фуражке: он медленно вышагивает между строениями; Коралл провожает его глазами, пока тот не исчезает за углом дома. Полная тишина, только в лесу постукивает дятел.
– Это надолго, – добавляет Мацек.
Вокруг дрожит сухое марево. Удушливо пахнет пылью от серого песка и гнилой коры. Блеск слепит Коралла, кажется, что вся равнина в огне. Коралл отдает бинокль Мацеку и теперь не может разглядеть жандармов. Он видит только серые стены, бурые и коричневые стрехи овинов, сады и огороды в густой зелени, но теперь он знает, что кроется в этой неподвижности, в этой голубой мирной тишине.
– Сюда нам теперь дорога закрыта, – угрюмо отмечает Мацек.
– Надо быть начеку, – говорит Коралл.
– Велосипедистов не больше взвода, – бурчит Мацек. – Эти в лес не пойдут, всегда шоссе держатся… – Он прижимает бинокль к глазам. – Ого, еще один, там, на другом конце деревни, в саду…
Из-под раскидистой вишни в саду, над речкой, выглядывает тупое рыло гранатомета. Ветви, усыпанные ягодами, свисающие почти до земли, маскируют эту позицию. В бинокль рядом с длинным стволом, поблескивающим синеватым металлом, виден ящик с боеприпасами, из-под полога листвы торчат носки черных сапог.
– Неплохое охранение, – бормочет Коралл.
– Вы так думаете?
– А что?
– Вы думаете, что это охранение?
Коралл пожимает плечами.
– Если бы они ждали налета, – говорит Мацек, – «то замаскировали бы боевые позиции.
Коралл молчит.
– Ну и вояки… Всегда одно и то же, – продолжает Мацек. – Конечно, это облава. Они знают, что отряд разбит. Войдут в лес с южной стороны, попытаются спугнуть остатки отряда, погнать под пулеметы.
– Вот-вот, – поддакивает Коралл. – Можно будет переждать в кустах, пока пройдут…
– А с ними как? – Мацек кивает в ту сторону, где лежат раненые.
– Мы же будем с ними, – отвечает Коралл.
Мацек резко переворачивается, ложится на живот, поднимает к глазам бинокль и молча смотрит, вытянув шею. Его неподвижность напоминает неподвижность взведенного курка. Тишина начинает звенеть все отчетливее; сначала Кораллу кажется, что у него в голове зазвучала какая-то злая тонкая струна; только потом он различает, что стрекочут кузнечики в порыжевшей траве. Но стрекотание только подчеркивает напряженную тишину, Коралл ощущает ее всем телом; ослепительный блеск синевато-белой полосой мерцает над ними; сухой тишиной веет рт земли, от беззвучно застывшей деревушки под ярким солнцем, словно там нет ничего, кроме стен и бурых от копоти стрех; кажется, что вот-вот рыжая змейка огня выскочит и заскользит по стрехам. Но это просто дрожит раскаленный воздух. Высоко в небе парит ястреб. Небо над ним совершенно чисто. Он описывает широкие круги в прозрачной голубизне.
– Искупаться бы…
– Что?
– Я говорю, прыгнуть бы сейчас в Вислу.
Мацек ложится навзничь, одной рукой прижимает к груди бинокль, другую отбрасывает в сторону, погружает в пыль со стружками, поднимает, переворачивает, сжимает; песок светлой струйкой течет сквозь пальцы, ложась маленьким конусом.
– Я ходил с отцом на пляж под Секерками. Вы знаете Варшаву? Там отлично. Песок белый-белый, ивы почти у самого берега, а вода чистая, не то что в городе. Мы брали с собой крутые яйца и чай в бутылке. Иногда с нами была мать. Но больше всего я любил ходить с отцом. С ним мне никогда не было скучно. Мы лежали в кустах. Над большой рекой ивы пахнут совсем иначе, чем над каким-нибудь ручьем. Иногда там, в ивняке, загорали бабы. Совсем голые. Я за ними подглядывал. Помню двух таких – блондинку с первоклассной грудью и брюнетку… Было о чем помечтать потом, ночью. Мой старик отлично плавал. За неделю до начала войны он выудил из Вислы какого-то типа. Пять раз нырял, а потом буксировал его с середины реки, а когда выволок и положил на песок, оказалось, что тот уже отдал концы. Я тогда первый раз увидел труп… – Мацек фыркнул. – Он был как та голая статуя, что стояла перед Музеем изящных искусств. Знаете? Ну и тяжел же он был… Теперь-то опыт уже есть. Известно, что покойник тяжелее живого. Чудно, правда?
Коралл пожал плечами. «И чего ты так разболтался? – думает он. – Прямо как старая баба, слова так и хлещут, как вода из рассохшегося ведра».
– Интересно, что вы станете делать? – говорит вдруг Мацек.
– Я? А что мне делать?
– Никто вас не упрекнет. Ведь вы тоже ранены…
– Слушай, – говорит Коралл. – К чему ты клонишь? Может, сам удрать хочешь?
Мацек приподнялся, оперся на локоть.
– Куда? Мне и тут хорошо.
– Я вижу.
– Мне в лесу нравится.
– А мне?
– Вам только тридцать километров до дома. И вы ранены. Да я не настаиваю. Я только считаю, что вы могли бы смыться. Просто я знаю, о чем люди думают в таких случаях.
– Знаешь, да плохо.
– Почему? Последние почести я им и сам смогу отдать. Венява, перед тем как на тот свет отправиться, и мне пароль скажет…
– Одного хотел прикончить, а другого сбежать подбиваешь?
– Сироту я пристукнул бы за сапоги. А вас я совсем ни на что не подбиваю, мне только интересно, что вы выберете.
– Ладно, – сказал Коралл, – брось паясничать. Мацек сел, удивленно посмотрел на Коралла.
– Что значит паясничать? Мне интересно… – Он умолк, прислушиваясь.
Коралл тоже слышал. Откуда-то прорывается рокот мотора. Все яснее нарастает с северной стороны; шум тяжело работающего мотора еще слабый, машина пробивается через песок, мотор запнулся, кашлянул, заурчал более высоким тоном при переходе на другую скорость, теперь гул совсем близко, метрах в двухстах, вероятно, с северной стороны леса или на дороге, пожалуй, в лесу, а может, на этой чертовой дороге, нет, пожалуй, в лесу, да, в лесу; мотор еле тянет на третьей скорости; снова переключил скорость, звучит на все более высоких нотах.
Мацек поглядывает на часы.
– Который час? – спрашивает Коралл.
– Пятнадцать минут одиннадцатого.
Гудок короткий, неуверенный, один раз, другой, словно кого-то зовет.
Мацек подскакивает первым.
– Ветряк!…
Коралл продирается через кусты, ему хочется смеяться, ему легко, ему хочется смеяться над собой, над Мацеком, исчезнувшим в зарослях.
– Не может быть. Для Ветряка слишком рано, – кричит Коралл Мацеку, не веря себе и боясь вспугнуть удачу.
Мотор по-прежнему гудит. «Где он, черт возьми?… Как подать ему знак?» Справа… Да, теперь ясно слышно – справа на этой чертовой дороге, на дороге… Что за чепуха… Его словно обухом по голове ударили.
Мацек остановился, низко опустил голову, и Коралл не видит выражения его глаз.
– Им еще рано, – повторяет Коралл, – они смогут прибыть только в полдень.
Мацек молчит. Теперь слышно, как к гулу первой машины примешивается тяжелый рев.
– Направляются к деревне, – говорит Мацек.
Быстро, почти бегом, возвращаются они на прежнее место.
– Полицейские, – бросает Мацек.
Открытая зеленая машина появилась из-за леса, свет заискрился на высокой антенне, торчащей над круглыми касками, а потом из сосен и елей выполз зеленый грузовик. Видна группа людей в кузове, а на борту машины – несколько полицейских.
– Двенадцать человек, – шепчет Мацек и подает Кораллу бинокль.
В бинокль их ясно видно, расстояние теперь небольшое, метров сто пятьдесят; видно, как они подскакивают на ухабах; руки у них подняты, ладони сплетены на затылке. У одного под носом сгусток крови, кровь размазана по лицу, по шее, оторванный воротник рубашки свисает на грудь.
– Неплохо охраняют, – бурчит Мацек.
Метрах в десяти от грузовика движется «студебеккер», такой же зеленый и клетчатый, как грузовик с полицейскими. На нем торчит на треноге похожий на паука гранатомет.
– Интересно, куда их везут, – говорит Коралл.
– Где-то неподалеку взяли.
– Это не партизаны.
– Партизан на месте в расход пускают.
– Конечно. Но я сперва подумал, не наши ли это…
– Вот здорово было бы, если бы им Сирота попался. Хромовые сапожки немцы тоже не прочь содрать с ноги.
– За него не волнуйся, он уже дома простоквашу попивает.
– А ночью возьмет парабеллум Ветряка и пойдет по деревне милостыню собирать. – Мацек ухмыльнулся. – Вот бы его встретить, уж я бы ему показал.
Машины уже перевалили через мостик, прибавили скорость – грязное облако выхлопных газов рассеялось над лугом – и исчезли среди деревенских строений. Мацек вновь посмотрел в бинокль, увидел реку, глянул направо, в сторону двух домов, и неожиданно его рука дрогнула, замерла.
– Черт, – выругался он.
– Что там? – Коралл взял бинокль.
– Вон, возле белой хаты, – сказал Мацек.
Еще один станковый пулемет на позиции, нацеленный прямо на них, на этот раз с правого фланга, высунул круглое рыло над бревнами.
До одиннадцати часов ничто не изменилось. Было по-прежнему тихо. Воздух тлел между соснами, как головешки. Ястреба уже не трясло, его клонило ко сну, он мучительно искал удобного положения. Венява еще был жив, но не приходил в себя. Мухи роем кружились над ним, садились на лицо, заползали в рот, уши, в нос. Мацек наломал ветвей, соорудил что-то вроде шалаша над головой раненого, а остатками хвои прикрыл голые ступни.
Пахло кровью и гноем. Горячее солнце вытянуло из леса все соки, уничтожило все запахи, кроме запаха гнили. Коралл чувствовал этот запах возле Венявы, запах преследовал его даже тогда, когда он отходил… Потом он понял, что от него самого исходит эта вонь, он наклонился к своей руке, пахнуло тошнотворным смрадом. Он осторожно отодвинул тряпки. Рана выглядела кошмарно. Возле нее все покраснело, отвердело, и если нажать – сочится грязно-красная жидкость. Снова волны боли отдают в голову… Боль совсем не сильная. Коралл старается отвлечься от нее. Напрасно… Когда боль глубоко войдет в тело, с ней уже не справиться.
Вернулся Мацек, пытавшийся найти хоть какой-нибудь след пастушонка. По лицу Мацека ничего нельзя узнать.
– Дело дрянь, – сказал он Кораллу. – Воняет, как от навозной кучи.
С запада лес, вероятно, тоже окружили. Меньше чем в двухстах метрах от края перелеска Мацек обнаружил два пулеметных ствола.
– Они нам неплохой котел приготовили. Даже паренек со жратвой не может сюда пробраться. Послали нас сюда, прямо к черту в пасть, – помотал он головой. – Это даже забавно. Только вот есть до смерти хочется.
Кораллу сейчас не до еды. Во рту горький привкус, Коралл напрасно облизывает пересохшие губы.
– Не пойму, как машина сюда подъедет. Если бы они даже великодушно собрались вытащить нас из этого пекла…
Коралл замялся.
– Машина будет немецкая, люди в немецких мундирах, и мы тоже поедем под видом раненых…
– Черт побери, я готов поверить в силу Любартовского подполья, если это удастся провернуть.
У Коралла вдруг возникают сомнения. Действительно, из-за пулеметов план кажется почти нереальным. А что еще можно придумать?
– Впрочем, – добавляет Мацек, – все возможно. Не такие чудеса бывали. Факт… Я сойду за ефрейтора Шнапса. Только кто станет разыгрывать весь этот спектакль ради двух раненых? Вас я не считаю, ноги у вас целы, можете сами до базы добраться. Я бы отправился на юг, там пока тихо, до наших еще не добрались.
– Интересно, что с отрядом, – замечает Коралл.
– Может, еще встретимся, – говорит Мацек. – Пожалуй, главное здесь Венява, вернее, тот приказ, который он не успел передать.
– Сколько времени можно быть без сознания? – вырывается у Коралла. – Скоро сутки, как мы ждем от него хотя бы словечка.
– Вы считаете, что он без сознания? Если бы хотел, давно бы сказал.
– Глупости!
– Ну уж нет! Пойдем посмотрим, что с ним. – Мацек поднялся. – Пойдем?
– Пан поручик… – Коралл стоит на коленях возле Венявы.
В тени густой листвы блестят широко открытые глаза.
– Я же говорил, – шепчет Мацек.
Коралл стискивает зубы, стараясь не замечать тошнотворной вони, наклоняется как можно ниже, почти к самому лицу раненого. Действительно, ему кажется теперь, что в глазах Венявы есть искорка сознания.
– Скажите хоть что-нибудь. Вы меня слышите, Венява? Не можешь говорить? Ну, хоть глазами покажи.
– Говорит! – резкий шепот Мацека и одновременно быстрая дрожь в груди и движение, вернее, неясное, чуть заметное дрожание губ, слепленных розоватой пеной, сдавленное, глухое бормотание.
– Не понимаю, – шепчет Мацек.
– Подожди!
Снова почерневшие губы пытаются что-то произнести, звук обрывается, и уже одними губами, раз, другой: «Пить!»
– Понимаю, пан поручик, – тихо произносит Коралл. – Воды нет. Мы поищем. Где приказ – приказ для отряда?
Они напряженно следят за глазами раненого – напрасно, губы уже не шевелятся, веки полузакрыты; лицо Венявы становится чужим и далеким.
– Он пить хочет, – поднимается Коралл.
– Конечно! Но нам хотелось бы выяснить кое-что другое…
– Надо найти воду, – говорит Коралл.
Он сам ощущает теперь набухшую, сухую горечь в потрескавшемся рту, но слюну проглотить не может, воздух проходит как сквозь кляп.
– Я уже искал, – говорит Мацек, – довольно с меня.
– Теперь я пойду. А с этой стороны дороги ты искал?
– И с одной стороны и с другой. Я порядочно прошел. Надо бы сходить в деревню и попросить у жандармов ведерко.
– Ладно, я так и сделаю. Но сначала я пойду за дорогу, немного дальше, чем ты ходил…
Перебежав дорогу, Коралл остановился. Теперь дорога кажется ему шире, чем тогда, когда он увидел ее впервые вместе с Мацеком. Прямая, как стрела, она отделяет перелесок, в котором остался Мацек с ранеными, от большого леса. Впрочем, это не дорога, а насыпь под строительство какой-то автострады или стратегического шоссе, – по обе стороны тянутся валы, в ослепительном солнце белеет щебень, облитый известкой.
Деревья вдоль тракта на расстоянии нескольких метров срублены, и только короткие культяпки пней торчат над разрытою землей. Отсюда виден весь перелесок. Коралл вспоминает участок, на котором остались Мацек и двое раненых, небольшой клин, окруженный со всех сторон немцами. За Кораллом раскинулся огромный лес. Он огляделся – глубокая, иссеченная светлыми полосами полутень от густых крон обещает убежище. Он еще раз посмотрел на дорогу, блестящую, как рыбья чешуя, и тут же заметил, что думает только о себе, а не о тех, в перелеске. На дороге пусто; слева и справа никакого подозрительного движения, ничего не видно, не слышно, только раскаленный песок слепит глаза.
По протоптанной тропинке Коралл не спеша углубился в лес. Несмотря на тень, здесь тоже было жарко и так душно, будто на голову набросили мешок. Какое-то время его окружала тишина, а потом он услышал постукивание дятла, его ритм отдавался в голове и руке, и даже когда дятел замолк, его стук продолжал отзываться в ране.
Вокруг ни следа воды. На подсеченных стволах сосен застыли капли смолы, скатывающиеся в жестяные мисочки. Сухая лесная пыль пахнет смолой. Этим запахом заполнены легкие, когда Коралл перед сном приближает лицо к стене и дышит соком свежих досок. Потом он поворачивается на кровати раз, другой, чтобы проверить ее мягкость, слышит сквозь сон приятный хруст соломы в тюфяке. «Вероятно, у меня жар», – думает он, протирает глаза и прислоняет ладонь к щеке. Щека горячая, но и ладонь горит, все пылает жаром. «Как далеко я уже ушел. Вероятно, с километр. Мне необходима хорошая перевязка, – говорит он вполголоса, – может, врач… Я иду на запад, все время иду на запад…»
Нет ни родника, ни ручья, тропинка ведет теперь среди густого папоротника; края листьев скручены, как помятая бумага, пожелтели на солнце. «Если идти все время в этом направлении, то до ночи можно добраться. О чем это я думаю?» – удивился Коралл. Он замедлил шаг. Лес тянется на шесть-семь километров на запад, потом надо обойти Чемерки, дальше – поля и снова сарновские леса; через Тысменицу можно перебраться вброд, потом – кладбище, мельница Флисовой, костел… Как хорошо он помнит дорогу. За костелом – напрямик выгоном – в сад. Вишни… Кислая, сочная мякоть наполняет рот, в горло просачивается струйка холодного сока. «Вам только тридцать километров до дома, и вы ранены…» Теперь даже меньше тридцати (он по-прежнему идет в том же направлении), меньше двадцати девяти; каждый шаг приближает к дому, самое главное – отмерять расстояние, метр за метром.
Ночь, он подходит к дому, поднимается на крыльцо. Месяц освещает двор, перед овином видна бричка с поднятыми оглоблями. Скрип деревянных ступенек, ладонь касается железной холодной скобы задвижки, большой палец нажимает на нее, задвижка подскакивает; в дверях – луч света. Коралл потряс головой. Что за черт? Воды нет… Вокруг можжевельник и поле сухого губчатого мха. «Воды здесь не найти. Дальше я не пойду», – говорит он сам себе. «Никто вас не обвиняет, вы сами ранены». Почему он запомнил эти слова? «Интересно, что вы выберете?» Черт! Какой выбор? У меня и нет никакого выбора… Столб раскаленного воздуха придавил голову и плечи; в висках тупо стучит, а потом эти удары отдаются в руке…
Коралл остановился и прислушался. Но жара беззвучна; не слышно ни шороха, только в нем самом нарастает яростный гул. Коралл сел в тени сосны, прислонился спиной к шершавому стволу, подтянул под себя ноги; в руке – тупая боль. Он размотал, положил на мох затвердевшие, ржаво-коричневые тряпки; пальцы еще шевелятся, но уже с трудом. Коралл дотронулся до опухоли рядом с пулевым отверстием; какая отвратительная розово-синяя кайма вокруг раны, струйкой сочится кровь с гноем. Он отогнал от раны жирную муху, она взлетела и снова начала жужжать, сверкая фиолетовыми крыльями. А над Венявой летает целый рой. Как он это выдерживает? «Надо поверить в себя», – сказал Венява тогда. Когда двери лесной сторожки захлопнулись за Хромым, он отвернулся от окна, и Коралл заметил в его взгляде доверие. «Вы уже участвовали в серьезной операции?» – спросил он, а Кораллу стало неловко, будто его поймали на месте преступления. Он понял, что не дорос еще до задания, которое должен выполнить этой ночью вместе с другими. Ему казалось, что он вдруг остановился, все пошли дальше, а он остался один, не в состоянии двинуться с места. Венява рассмеялся. – Хорошо, хорошо. Храбрецов у нас полным-полно, да? – Он сел за стол, посмотрел на карту и сразу же поднял голову. – Не люблю иметь дело с храбрецами, – снова улыбнулся он, – для такой работы нам нужны умные люди; надо только поверить в себя, ничего не сможешь сделать, пока не поверишь в себя, в свою силу».
– Много? Что делали?
– Ну, полопотали и пошли.
– Куда пошли?
– Ну… в лес… Сюда…
– Сюда? – забеспокоился Мацек.
– Ага. – Мальчик ткнул кнутовищем в сторону, где лежали Ястреб и Венява. – Тут и прошли.
– Эвка – это сестра твоя? – спросил Коралл.
– Сестра.
– А кто еще с вами? Родители? – Опять Коралл чувствует взгляд мальчика на своей руке. – Отец?
– Тату немцы убили…
Молчание.
– Ну, приятель, двигай, – прерывает молчание Мацек, – принеси, что сможешь…
Мальчуган поворачивается, его остриженная голова исчезает среди ветвей. Мацек уходит за ним.
Солнце уже сбросило с себя розовую кожицу. Коралл чувствует на лице горячие лучи; под безоблачным открытым небом нарастает жара. Рука, как приемник, улавливает горячие волны воздуха; одна, вторая, третья прокатываются по предплечью. Это еще не боль, но Коралл уже не может думать ни о чем другом. Он осматривает все вокруг, видит насмешливую голубизну низкого притаившегося неба, ощущает, как ноет рука. Это, знает он, – начало еще неизведанной боли; как бороться с ней? «Нет, – говорит он себе, – нет… Боли совсем нет…» Он вскакивает, свистит, негромко, прерывисто, подзывая Мацека. Мацек – возле Ястреба.
– Я искал воду, – говорит Мацек, – но мне попался только пересохший источник. Я дал ему немного черники.
Мацек поднимается с земли; у Ястреба по подбородку медленно течет лиловый сок. В здоровую руку Коралла Мацек высыпает из лопуха твердые, темно-синие шарики.
– Я велел мальчишке принести бутылку воды, – произносит он.
Коралл разминает во рту ягоды, прижимая их языком к небу. Сочная, терпкая мякоть наполняет рот, холодной струйкой стекает в горло.
– Был я на той стороне, – говорит Мацек.
Они оба растянулись в тени под елью, в нескольких метрах от Ястреба, им слышно, как беспрерывно стучат его зубы…
– Едва я перебрался через дорогу, как почувствовал, будто с цепи сорвался. Честное слово, мне хотелось удрать. – Он рассмеялся, покрутил головой. – Где-то здесь недалеко живет ваша мать, да?
– Недалеко, – ответил Коралл, – километров тридцать…
– Под Бялой, я помню, мы там оружие принимали. Отсюда надо бы взять прямо на север, через дорогу и дальше лесом. Я хорошо ориентируюсь. Тридцать километров… до ночи вы могли бы пройти…
– Мог бы, – сказал Коралл, посмотрев на часы. – Полвосьмого. Ветряк уже на месте, в городе…
Мацек ехидно смеется. Развалившись на мху, он раскинул руки, прикрыл глаза, подставив лицо солнцу, загорелые щеки вздрагивают от хохота.
Неожиданно Мацек садится. Он опять весь в тени, резко, рельефно очерченный светом, на его лице обычное детское любопытство.
– Венява не заговорил?
– Он все еще без сознания.
– Ничего он не скажет.
– Временами он как будто понимает, что ему говоришь, только не может произнести ни слова.
– Или не хочет.
– Почему? Что ты плетешь? Почему не хочет?
Мацек пожал плечами.
– У нас был как-то связной; приехал вместе с Априлюсом, первого апреля. Первый раз, честное слово, первый раз я видел такое… – Короткий смешок. – Хромой с ним разделался.
Коралл видит шефа как живого, за столом, в лесной сторожке, расставившего локти на карте, в солнечных пылинках, рядом с Венявой.
– Как разделался? – спрашивает он Мацека.
– В расход пустил… Сначала я ничего не понимал, меня словно заколдовали. Другие тоже лежали на этой поляне, и ничего, никто и глазом моргнуть не успел. Сперва слышу – выстрел. Я лежал в сторонке, в кустах; смотрю, а этот, новый, прет прямо на меня; не успел я опомниться – второй выстрел. Честное слово, тогда я первый раз увидел, как смерть на человека налетает, он был шагах в пяти от меня, я видел его глаза в тот момент.
Мацек замолчал, откинул голову, воспоминание исказило его лицо. Потом он добавил:
– Хромой в конце поляны еще целился из винтовки…
– А почему он это сделал?
Мацек передвинулся в тень, глаза его снова весело заблестели.
– Это был первоклассный номер. Он сам привез себе смертный приговор. Зашифрованный приказ ликвидировать его, как доносчика.
– Так, ясно, – сказал Коралл. – Я ничего об этом не слышал.
– До вашего прихода в отряд у нас всякое бывало.
– Но при чем тут Венява? Почему ты сказал, что он не хочет передать приказ?
Мацек пожал плечами.
– Долго он еще протянет? Как вы думаете?
– Не знаю. Если мы его перевезем в больницу…
– Вот именно. Здесь – дело пропащее. Я так думаю: если на тот свет собрался, до приказов ли ему?… Вряд ли…
– Вот ты о чем… Есть такие, что никогда о приказах не помнят, – Коралл посмотрел на Мацека и добавил: – Говорят, люди не любят уносить с собой тайны.
Мацек потянулся.
– Интересно, что с человеком творится перед смертью?
– Что значит – перед смертью?
– Ну, когда он получит свою порцию свинца. Он небось соображает, что ему конец. О чем он тогда думает? Черт побери, это ведь как сигнал тревоги, самой настоящей тревоги. Это может тянуться долго, как у Венявы, или одну секунду, но дело-то не во времени. Что при этом чувствуют, черт побери? Только боль?
– Это длится всего одно мгновение, – замечает Коралл. Он не смотрит на Мацека, думая: «Храбрец, а с этим примириться не можешь. А кто может?» Коралл поднимает глаза, встречает растерянный взгляд, замечает по-детски пухлые щеки.
– Не морочь себе голову.
Мацек вздрогнул. Коралла тоже словно током ударило. Мацек вызывающе усмехается.
– Я следил за Венявой. Он в сознании… – убежденно говорит Мацек.
– Ты уверен? – спокойно спрашивает Коралл.
Солнце снова заливает Мацека; его голос расплывается в этом маслянистом блеске, медленно сочится сквозь нагретый воздух.
– Я бы предпочел быть в сознании до конца. Разве только…
Слова Мацека заглушает длинная очередь.
Коралл вскочил.
– В деревне…
Тишина заполняет лес.
– Из автомата врезали, – говорит Мацек. Он поднялся и прислушался.
– Это в деревне, – повторяет Коралл.
На краю перелеска Коралла ослепил солнечный блеск, он зажмурился и, чувствуя легкую дурноту, скользнул в тень, опустился на колени за развилистую корягу, на грязный песок, усыпанный чешуйками коры.
– Они уже здесь, – сказал Мацек. Лежа, не меняя положения, он подал Кораллу бинокль. – За мостом.
Коралл сначала увидел пулемет, раскорячившийся на треножнике над придорожным рвом напротив моста, хищно нацеленный узким хоботком ствола на лес, прямо на них. Солнце зажигает искры в полированном металле. Во рву Коралл видит двух солдат: один лежит на откосе, в черной пилотке, надвинутой низко на лоб, в черном мундире с зелеными петлицами, расстегнутом на шее и на груди, другой сидит на камне, подняв колени.
– УПА, – говорит Коралл.
– Сукины дети, даже не маскируются, – с горечью произносит Мацек. – Была бы винтовка – снял бы гада!
– Здесь и немцы, – добавляет Коралл.
У овина посреди деревни он видит жандарма с винтовкой, подвешенной по-охотничьи – дулом вперед. Жандарм стоит, расставив ноги, лицом к стене.
– На велосипедах приехали, – вслух размышляет Мацек.
И Коралл замечает еще одного, в похожей на седло фуражке: он медленно вышагивает между строениями; Коралл провожает его глазами, пока тот не исчезает за углом дома. Полная тишина, только в лесу постукивает дятел.
– Это надолго, – добавляет Мацек.
Вокруг дрожит сухое марево. Удушливо пахнет пылью от серого песка и гнилой коры. Блеск слепит Коралла, кажется, что вся равнина в огне. Коралл отдает бинокль Мацеку и теперь не может разглядеть жандармов. Он видит только серые стены, бурые и коричневые стрехи овинов, сады и огороды в густой зелени, но теперь он знает, что кроется в этой неподвижности, в этой голубой мирной тишине.
– Сюда нам теперь дорога закрыта, – угрюмо отмечает Мацек.
– Надо быть начеку, – говорит Коралл.
– Велосипедистов не больше взвода, – бурчит Мацек. – Эти в лес не пойдут, всегда шоссе держатся… – Он прижимает бинокль к глазам. – Ого, еще один, там, на другом конце деревни, в саду…
Из-под раскидистой вишни в саду, над речкой, выглядывает тупое рыло гранатомета. Ветви, усыпанные ягодами, свисающие почти до земли, маскируют эту позицию. В бинокль рядом с длинным стволом, поблескивающим синеватым металлом, виден ящик с боеприпасами, из-под полога листвы торчат носки черных сапог.
– Неплохое охранение, – бормочет Коралл.
– Вы так думаете?
– А что?
– Вы думаете, что это охранение?
Коралл пожимает плечами.
– Если бы они ждали налета, – говорит Мацек, – «то замаскировали бы боевые позиции.
Коралл молчит.
– Ну и вояки… Всегда одно и то же, – продолжает Мацек. – Конечно, это облава. Они знают, что отряд разбит. Войдут в лес с южной стороны, попытаются спугнуть остатки отряда, погнать под пулеметы.
– Вот-вот, – поддакивает Коралл. – Можно будет переждать в кустах, пока пройдут…
– А с ними как? – Мацек кивает в ту сторону, где лежат раненые.
– Мы же будем с ними, – отвечает Коралл.
Мацек резко переворачивается, ложится на живот, поднимает к глазам бинокль и молча смотрит, вытянув шею. Его неподвижность напоминает неподвижность взведенного курка. Тишина начинает звенеть все отчетливее; сначала Кораллу кажется, что у него в голове зазвучала какая-то злая тонкая струна; только потом он различает, что стрекочут кузнечики в порыжевшей траве. Но стрекотание только подчеркивает напряженную тишину, Коралл ощущает ее всем телом; ослепительный блеск синевато-белой полосой мерцает над ними; сухой тишиной веет рт земли, от беззвучно застывшей деревушки под ярким солнцем, словно там нет ничего, кроме стен и бурых от копоти стрех; кажется, что вот-вот рыжая змейка огня выскочит и заскользит по стрехам. Но это просто дрожит раскаленный воздух. Высоко в небе парит ястреб. Небо над ним совершенно чисто. Он описывает широкие круги в прозрачной голубизне.
– Искупаться бы…
– Что?
– Я говорю, прыгнуть бы сейчас в Вислу.
Мацек ложится навзничь, одной рукой прижимает к груди бинокль, другую отбрасывает в сторону, погружает в пыль со стружками, поднимает, переворачивает, сжимает; песок светлой струйкой течет сквозь пальцы, ложась маленьким конусом.
– Я ходил с отцом на пляж под Секерками. Вы знаете Варшаву? Там отлично. Песок белый-белый, ивы почти у самого берега, а вода чистая, не то что в городе. Мы брали с собой крутые яйца и чай в бутылке. Иногда с нами была мать. Но больше всего я любил ходить с отцом. С ним мне никогда не было скучно. Мы лежали в кустах. Над большой рекой ивы пахнут совсем иначе, чем над каким-нибудь ручьем. Иногда там, в ивняке, загорали бабы. Совсем голые. Я за ними подглядывал. Помню двух таких – блондинку с первоклассной грудью и брюнетку… Было о чем помечтать потом, ночью. Мой старик отлично плавал. За неделю до начала войны он выудил из Вислы какого-то типа. Пять раз нырял, а потом буксировал его с середины реки, а когда выволок и положил на песок, оказалось, что тот уже отдал концы. Я тогда первый раз увидел труп… – Мацек фыркнул. – Он был как та голая статуя, что стояла перед Музеем изящных искусств. Знаете? Ну и тяжел же он был… Теперь-то опыт уже есть. Известно, что покойник тяжелее живого. Чудно, правда?
Коралл пожал плечами. «И чего ты так разболтался? – думает он. – Прямо как старая баба, слова так и хлещут, как вода из рассохшегося ведра».
– Интересно, что вы станете делать? – говорит вдруг Мацек.
– Я? А что мне делать?
– Никто вас не упрекнет. Ведь вы тоже ранены…
– Слушай, – говорит Коралл. – К чему ты клонишь? Может, сам удрать хочешь?
Мацек приподнялся, оперся на локоть.
– Куда? Мне и тут хорошо.
– Я вижу.
– Мне в лесу нравится.
– А мне?
– Вам только тридцать километров до дома. И вы ранены. Да я не настаиваю. Я только считаю, что вы могли бы смыться. Просто я знаю, о чем люди думают в таких случаях.
– Знаешь, да плохо.
– Почему? Последние почести я им и сам смогу отдать. Венява, перед тем как на тот свет отправиться, и мне пароль скажет…
– Одного хотел прикончить, а другого сбежать подбиваешь?
– Сироту я пристукнул бы за сапоги. А вас я совсем ни на что не подбиваю, мне только интересно, что вы выберете.
– Ладно, – сказал Коралл, – брось паясничать. Мацек сел, удивленно посмотрел на Коралла.
– Что значит паясничать? Мне интересно… – Он умолк, прислушиваясь.
Коралл тоже слышал. Откуда-то прорывается рокот мотора. Все яснее нарастает с северной стороны; шум тяжело работающего мотора еще слабый, машина пробивается через песок, мотор запнулся, кашлянул, заурчал более высоким тоном при переходе на другую скорость, теперь гул совсем близко, метрах в двухстах, вероятно, с северной стороны леса или на дороге, пожалуй, в лесу, а может, на этой чертовой дороге, нет, пожалуй, в лесу, да, в лесу; мотор еле тянет на третьей скорости; снова переключил скорость, звучит на все более высоких нотах.
Мацек поглядывает на часы.
– Который час? – спрашивает Коралл.
– Пятнадцать минут одиннадцатого.
Гудок короткий, неуверенный, один раз, другой, словно кого-то зовет.
Мацек подскакивает первым.
– Ветряк!…
Коралл продирается через кусты, ему хочется смеяться, ему легко, ему хочется смеяться над собой, над Мацеком, исчезнувшим в зарослях.
– Не может быть. Для Ветряка слишком рано, – кричит Коралл Мацеку, не веря себе и боясь вспугнуть удачу.
Мотор по-прежнему гудит. «Где он, черт возьми?… Как подать ему знак?» Справа… Да, теперь ясно слышно – справа на этой чертовой дороге, на дороге… Что за чепуха… Его словно обухом по голове ударили.
Мацек остановился, низко опустил голову, и Коралл не видит выражения его глаз.
– Им еще рано, – повторяет Коралл, – они смогут прибыть только в полдень.
Мацек молчит. Теперь слышно, как к гулу первой машины примешивается тяжелый рев.
– Направляются к деревне, – говорит Мацек.
Быстро, почти бегом, возвращаются они на прежнее место.
– Полицейские, – бросает Мацек.
Открытая зеленая машина появилась из-за леса, свет заискрился на высокой антенне, торчащей над круглыми касками, а потом из сосен и елей выполз зеленый грузовик. Видна группа людей в кузове, а на борту машины – несколько полицейских.
– Двенадцать человек, – шепчет Мацек и подает Кораллу бинокль.
В бинокль их ясно видно, расстояние теперь небольшое, метров сто пятьдесят; видно, как они подскакивают на ухабах; руки у них подняты, ладони сплетены на затылке. У одного под носом сгусток крови, кровь размазана по лицу, по шее, оторванный воротник рубашки свисает на грудь.
– Неплохо охраняют, – бурчит Мацек.
Метрах в десяти от грузовика движется «студебеккер», такой же зеленый и клетчатый, как грузовик с полицейскими. На нем торчит на треноге похожий на паука гранатомет.
– Интересно, куда их везут, – говорит Коралл.
– Где-то неподалеку взяли.
– Это не партизаны.
– Партизан на месте в расход пускают.
– Конечно. Но я сперва подумал, не наши ли это…
– Вот здорово было бы, если бы им Сирота попался. Хромовые сапожки немцы тоже не прочь содрать с ноги.
– За него не волнуйся, он уже дома простоквашу попивает.
– А ночью возьмет парабеллум Ветряка и пойдет по деревне милостыню собирать. – Мацек ухмыльнулся. – Вот бы его встретить, уж я бы ему показал.
Машины уже перевалили через мостик, прибавили скорость – грязное облако выхлопных газов рассеялось над лугом – и исчезли среди деревенских строений. Мацек вновь посмотрел в бинокль, увидел реку, глянул направо, в сторону двух домов, и неожиданно его рука дрогнула, замерла.
– Черт, – выругался он.
– Что там? – Коралл взял бинокль.
– Вон, возле белой хаты, – сказал Мацек.
Еще один станковый пулемет на позиции, нацеленный прямо на них, на этот раз с правого фланга, высунул круглое рыло над бревнами.
До одиннадцати часов ничто не изменилось. Было по-прежнему тихо. Воздух тлел между соснами, как головешки. Ястреба уже не трясло, его клонило ко сну, он мучительно искал удобного положения. Венява еще был жив, но не приходил в себя. Мухи роем кружились над ним, садились на лицо, заползали в рот, уши, в нос. Мацек наломал ветвей, соорудил что-то вроде шалаша над головой раненого, а остатками хвои прикрыл голые ступни.
Пахло кровью и гноем. Горячее солнце вытянуло из леса все соки, уничтожило все запахи, кроме запаха гнили. Коралл чувствовал этот запах возле Венявы, запах преследовал его даже тогда, когда он отходил… Потом он понял, что от него самого исходит эта вонь, он наклонился к своей руке, пахнуло тошнотворным смрадом. Он осторожно отодвинул тряпки. Рана выглядела кошмарно. Возле нее все покраснело, отвердело, и если нажать – сочится грязно-красная жидкость. Снова волны боли отдают в голову… Боль совсем не сильная. Коралл старается отвлечься от нее. Напрасно… Когда боль глубоко войдет в тело, с ней уже не справиться.
Вернулся Мацек, пытавшийся найти хоть какой-нибудь след пастушонка. По лицу Мацека ничего нельзя узнать.
– Дело дрянь, – сказал он Кораллу. – Воняет, как от навозной кучи.
С запада лес, вероятно, тоже окружили. Меньше чем в двухстах метрах от края перелеска Мацек обнаружил два пулеметных ствола.
– Они нам неплохой котел приготовили. Даже паренек со жратвой не может сюда пробраться. Послали нас сюда, прямо к черту в пасть, – помотал он головой. – Это даже забавно. Только вот есть до смерти хочется.
Кораллу сейчас не до еды. Во рту горький привкус, Коралл напрасно облизывает пересохшие губы.
– Не пойму, как машина сюда подъедет. Если бы они даже великодушно собрались вытащить нас из этого пекла…
Коралл замялся.
– Машина будет немецкая, люди в немецких мундирах, и мы тоже поедем под видом раненых…
– Черт побери, я готов поверить в силу Любартовского подполья, если это удастся провернуть.
У Коралла вдруг возникают сомнения. Действительно, из-за пулеметов план кажется почти нереальным. А что еще можно придумать?
– Впрочем, – добавляет Мацек, – все возможно. Не такие чудеса бывали. Факт… Я сойду за ефрейтора Шнапса. Только кто станет разыгрывать весь этот спектакль ради двух раненых? Вас я не считаю, ноги у вас целы, можете сами до базы добраться. Я бы отправился на юг, там пока тихо, до наших еще не добрались.
– Интересно, что с отрядом, – замечает Коралл.
– Может, еще встретимся, – говорит Мацек. – Пожалуй, главное здесь Венява, вернее, тот приказ, который он не успел передать.
– Сколько времени можно быть без сознания? – вырывается у Коралла. – Скоро сутки, как мы ждем от него хотя бы словечка.
– Вы считаете, что он без сознания? Если бы хотел, давно бы сказал.
– Глупости!
– Ну уж нет! Пойдем посмотрим, что с ним. – Мацек поднялся. – Пойдем?
– Пан поручик… – Коралл стоит на коленях возле Венявы.
В тени густой листвы блестят широко открытые глаза.
– Я же говорил, – шепчет Мацек.
Коралл стискивает зубы, стараясь не замечать тошнотворной вони, наклоняется как можно ниже, почти к самому лицу раненого. Действительно, ему кажется теперь, что в глазах Венявы есть искорка сознания.
– Скажите хоть что-нибудь. Вы меня слышите, Венява? Не можешь говорить? Ну, хоть глазами покажи.
– Говорит! – резкий шепот Мацека и одновременно быстрая дрожь в груди и движение, вернее, неясное, чуть заметное дрожание губ, слепленных розоватой пеной, сдавленное, глухое бормотание.
– Не понимаю, – шепчет Мацек.
– Подожди!
Снова почерневшие губы пытаются что-то произнести, звук обрывается, и уже одними губами, раз, другой: «Пить!»
– Понимаю, пан поручик, – тихо произносит Коралл. – Воды нет. Мы поищем. Где приказ – приказ для отряда?
Они напряженно следят за глазами раненого – напрасно, губы уже не шевелятся, веки полузакрыты; лицо Венявы становится чужим и далеким.
– Он пить хочет, – поднимается Коралл.
– Конечно! Но нам хотелось бы выяснить кое-что другое…
– Надо найти воду, – говорит Коралл.
Он сам ощущает теперь набухшую, сухую горечь в потрескавшемся рту, но слюну проглотить не может, воздух проходит как сквозь кляп.
– Я уже искал, – говорит Мацек, – довольно с меня.
– Теперь я пойду. А с этой стороны дороги ты искал?
– И с одной стороны и с другой. Я порядочно прошел. Надо бы сходить в деревню и попросить у жандармов ведерко.
– Ладно, я так и сделаю. Но сначала я пойду за дорогу, немного дальше, чем ты ходил…
Перебежав дорогу, Коралл остановился. Теперь дорога кажется ему шире, чем тогда, когда он увидел ее впервые вместе с Мацеком. Прямая, как стрела, она отделяет перелесок, в котором остался Мацек с ранеными, от большого леса. Впрочем, это не дорога, а насыпь под строительство какой-то автострады или стратегического шоссе, – по обе стороны тянутся валы, в ослепительном солнце белеет щебень, облитый известкой.
Деревья вдоль тракта на расстоянии нескольких метров срублены, и только короткие культяпки пней торчат над разрытою землей. Отсюда виден весь перелесок. Коралл вспоминает участок, на котором остались Мацек и двое раненых, небольшой клин, окруженный со всех сторон немцами. За Кораллом раскинулся огромный лес. Он огляделся – глубокая, иссеченная светлыми полосами полутень от густых крон обещает убежище. Он еще раз посмотрел на дорогу, блестящую, как рыбья чешуя, и тут же заметил, что думает только о себе, а не о тех, в перелеске. На дороге пусто; слева и справа никакого подозрительного движения, ничего не видно, не слышно, только раскаленный песок слепит глаза.
По протоптанной тропинке Коралл не спеша углубился в лес. Несмотря на тень, здесь тоже было жарко и так душно, будто на голову набросили мешок. Какое-то время его окружала тишина, а потом он услышал постукивание дятла, его ритм отдавался в голове и руке, и даже когда дятел замолк, его стук продолжал отзываться в ране.
Вокруг ни следа воды. На подсеченных стволах сосен застыли капли смолы, скатывающиеся в жестяные мисочки. Сухая лесная пыль пахнет смолой. Этим запахом заполнены легкие, когда Коралл перед сном приближает лицо к стене и дышит соком свежих досок. Потом он поворачивается на кровати раз, другой, чтобы проверить ее мягкость, слышит сквозь сон приятный хруст соломы в тюфяке. «Вероятно, у меня жар», – думает он, протирает глаза и прислоняет ладонь к щеке. Щека горячая, но и ладонь горит, все пылает жаром. «Как далеко я уже ушел. Вероятно, с километр. Мне необходима хорошая перевязка, – говорит он вполголоса, – может, врач… Я иду на запад, все время иду на запад…»
Нет ни родника, ни ручья, тропинка ведет теперь среди густого папоротника; края листьев скручены, как помятая бумага, пожелтели на солнце. «Если идти все время в этом направлении, то до ночи можно добраться. О чем это я думаю?» – удивился Коралл. Он замедлил шаг. Лес тянется на шесть-семь километров на запад, потом надо обойти Чемерки, дальше – поля и снова сарновские леса; через Тысменицу можно перебраться вброд, потом – кладбище, мельница Флисовой, костел… Как хорошо он помнит дорогу. За костелом – напрямик выгоном – в сад. Вишни… Кислая, сочная мякоть наполняет рот, в горло просачивается струйка холодного сока. «Вам только тридцать километров до дома, и вы ранены…» Теперь даже меньше тридцати (он по-прежнему идет в том же направлении), меньше двадцати девяти; каждый шаг приближает к дому, самое главное – отмерять расстояние, метр за метром.
Ночь, он подходит к дому, поднимается на крыльцо. Месяц освещает двор, перед овином видна бричка с поднятыми оглоблями. Скрип деревянных ступенек, ладонь касается железной холодной скобы задвижки, большой палец нажимает на нее, задвижка подскакивает; в дверях – луч света. Коралл потряс головой. Что за черт? Воды нет… Вокруг можжевельник и поле сухого губчатого мха. «Воды здесь не найти. Дальше я не пойду», – говорит он сам себе. «Никто вас не обвиняет, вы сами ранены». Почему он запомнил эти слова? «Интересно, что вы выберете?» Черт! Какой выбор? У меня и нет никакого выбора… Столб раскаленного воздуха придавил голову и плечи; в висках тупо стучит, а потом эти удары отдаются в руке…
Коралл остановился и прислушался. Но жара беззвучна; не слышно ни шороха, только в нем самом нарастает яростный гул. Коралл сел в тени сосны, прислонился спиной к шершавому стволу, подтянул под себя ноги; в руке – тупая боль. Он размотал, положил на мох затвердевшие, ржаво-коричневые тряпки; пальцы еще шевелятся, но уже с трудом. Коралл дотронулся до опухоли рядом с пулевым отверстием; какая отвратительная розово-синяя кайма вокруг раны, струйкой сочится кровь с гноем. Он отогнал от раны жирную муху, она взлетела и снова начала жужжать, сверкая фиолетовыми крыльями. А над Венявой летает целый рой. Как он это выдерживает? «Надо поверить в себя», – сказал Венява тогда. Когда двери лесной сторожки захлопнулись за Хромым, он отвернулся от окна, и Коралл заметил в его взгляде доверие. «Вы уже участвовали в серьезной операции?» – спросил он, а Кораллу стало неловко, будто его поймали на месте преступления. Он понял, что не дорос еще до задания, которое должен выполнить этой ночью вместе с другими. Ему казалось, что он вдруг остановился, все пошли дальше, а он остался один, не в состоянии двинуться с места. Венява рассмеялся. – Хорошо, хорошо. Храбрецов у нас полным-полно, да? – Он сел за стол, посмотрел на карту и сразу же поднял голову. – Не люблю иметь дело с храбрецами, – снова улыбнулся он, – для такой работы нам нужны умные люди; надо только поверить в себя, ничего не сможешь сделать, пока не поверишь в себя, в свою силу».