Значит, сионистское лобби, которое стремится установить всемирную гегемонию США и региональную гегемонию Израиля путем войн и контролируемого хаоса, считает, что для них настало время действовать открыто и в России.
Это сулит немалыми опасностями Ближнему Востоку. Будущий (вероятно) премьер Израиля, Нетаньяху давно угрожает ударить по Ирану, и он может понять речи Дворкина как "зеленый свет" Москвы. Для палестинцев эта угроза еще более страшна. Если после ликвидации Ирака будет разбит и Иран, ужасы Газы могут побледнеть на фоне следующего нападения уже ничем не сдерживаемого Израиля. Можно будет позабыть и о мирном процессе, и о мире вообще — война и хаос станут кошмарными буднями как для Израиля, так и для его соседей.
Это сулит страшные опасности и России. Недаром Дворкин занимался разоружением СССР, и (по биографической справке) "участвовал в подготовке договоров ОСВ-2, РСМД, СНВ-1, СНВ-2, внес значительный вклад в формирование позиции СССР и России на переговорах об ограничении и сокращении стратегических наступательных вооружений".
Вспомним, что США нанесли удар по Ираку только после того, как он был разоружен. Сейчас США призывают Россию разоружиться до уровня тысячи боеголовок, и Дворкин считает, что до уровня двух тысяч Россия дойдет уже через два года. Максим Шевченко пишет: "тот, кто сегодня предлагает России разоружиться до тысячи боеголовок… — это скрытый враг, скрытый агент западного влияния и крыса, которая в итоге приведет к уничтожению нашей страны, к распаду ее территории и к уничтожению ее государственности". Он ошибается в одном — агенты западного влияния больше не считают нужным скрываться.
Валентин Пруссаков ИСЛАМСКАЯ МОЗАИКА
Наталья Максина ВСПОМИНАЯ ОТЦА Памяти Вячеслава Максина
Борис Белокуров ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ САНТИМЕНТОВ
Это сулит немалыми опасностями Ближнему Востоку. Будущий (вероятно) премьер Израиля, Нетаньяху давно угрожает ударить по Ирану, и он может понять речи Дворкина как "зеленый свет" Москвы. Для палестинцев эта угроза еще более страшна. Если после ликвидации Ирака будет разбит и Иран, ужасы Газы могут побледнеть на фоне следующего нападения уже ничем не сдерживаемого Израиля. Можно будет позабыть и о мирном процессе, и о мире вообще — война и хаос станут кошмарными буднями как для Израиля, так и для его соседей.
Это сулит страшные опасности и России. Недаром Дворкин занимался разоружением СССР, и (по биографической справке) "участвовал в подготовке договоров ОСВ-2, РСМД, СНВ-1, СНВ-2, внес значительный вклад в формирование позиции СССР и России на переговорах об ограничении и сокращении стратегических наступательных вооружений".
Вспомним, что США нанесли удар по Ираку только после того, как он был разоружен. Сейчас США призывают Россию разоружиться до уровня тысячи боеголовок, и Дворкин считает, что до уровня двух тысяч Россия дойдет уже через два года. Максим Шевченко пишет: "тот, кто сегодня предлагает России разоружиться до тысячи боеголовок… — это скрытый враг, скрытый агент западного влияния и крыса, которая в итоге приведет к уничтожению нашей страны, к распаду ее территории и к уничтожению ее государственности". Он ошибается в одном — агенты западного влияния больше не считают нужным скрываться.
Валентин Пруссаков ИСЛАМСКАЯ МОЗАИКА
В связи с отмечаемым ныне 30-летием Исламской революции в Иране, очевидно, будет нелишним напомнить об идеях аятоллы Хомейни, вдохновивших иранский народ на ее свершение.
Образование всемирного теократического государства — таковой была прокламированная конечная цель вождя Исламской революции 1979 г. аятоллы Рухаллы Хомейни.
Еще в 1940 году он опубликовал трактат "Раскрытие тайн", в котором утверждал право факихов (знатоков мусульманского права) управлять всеми делами общины. Аятолла Хомейни писал, что светские правители обязаны подчиняться суждениям улемов, которым официально должна принадлежать вся полнота власти. А шаха Ирана Резу Пехлеви, стремившегося ослабить позиции шиитского духовенства, он называл узурпатором.
Свои главные идеи об устройстве идеального государства Хомейни выразил в книге "Исламское правление", написанной на основе лекций, прочитанных им в иракском городе Неджефе в 1971 г., где с 1966 г. он находился в эмиграции.
Строго придерживаясь идеи единобожия (таухида), Хомейни объявил излишними все законы и установления, кроме шариата, который, по его мнению, полностью соответствует потребностям людей и способен обеспечить их счастье. Он хотел перестройки на этой основе личного и общественного сознания мусульман, чтобы выработать у них чувство исламского самосознания. Идея таухида заложена и в основу хомейнистской концепции государственно-правового регулирования, образцом которого Хомейни считал функциональную структуру общины времен Пророка. Он опирался на те священные тексты, согласно которым правоверный обязан поклоняться одному только Богу, отбрасывая в сторону все прочие, в которых эта мысль выражена недостаточно четко.
Признавая абсолютное совершенство ислама, Хомейни утверждал, что подлинная справедливость присуща лишь истинно мусульманскому лидеру, в то время как всем светским правителям свойственна несправедливость. Поэтому подлинные правители "государства ислама", по Хомейни, — толкователи воли Пророка и имамов, пока "сокрытый имам" не явится людям. Факихи не только толкуют Божий закон, но и осуществляют надзор за всеми светскими институтами, руководствуясь шариатом, будучи как бы рупором "сокрытого имама". Вся полнота власти должна быть сосредоточена в руках образцового богослова, обладающего высокими личными качествами: беспристрастного, отличающегося совершенным знанием хадисов-ахбаров — шиитских преданий о пророке Мухаммаде, его сподвижниках и последователях. Он является высшей богословской инстанцией, он — муджтахид, которого признают все, в отличие от других, за которыми следуют только их приверженцы.
Учение Хомейни получило отражение в исламской конституции, закрепившей абсолютную власть улемов и высший авторитет духовного лидера страны, а в качестве цели провозгласившей создание исламского общества. Революция в Иране и исламизация всех сторон иранского общества, как считали Хомейни и его сторонники, — это шаг к всемирной общине мусульман на почве общей идеологии, источником которой является Коран, не знающий неравенства ни социального, ни экономического, ни национального, это шаг к всемирному государству непогрешимого махди. В Конституции Исламской Республики Иран сказано о необходимости "расчистить путь к созданию единой всемирной исламской общины" и провозглашается политика союза и согласия между мусульманскими народами, идея политического, экономического и культурного сплочения мусульманского мира.
Образование всемирного теократического государства — таковой была прокламированная конечная цель вождя Исламской революции 1979 г. аятоллы Рухаллы Хомейни.
Еще в 1940 году он опубликовал трактат "Раскрытие тайн", в котором утверждал право факихов (знатоков мусульманского права) управлять всеми делами общины. Аятолла Хомейни писал, что светские правители обязаны подчиняться суждениям улемов, которым официально должна принадлежать вся полнота власти. А шаха Ирана Резу Пехлеви, стремившегося ослабить позиции шиитского духовенства, он называл узурпатором.
Свои главные идеи об устройстве идеального государства Хомейни выразил в книге "Исламское правление", написанной на основе лекций, прочитанных им в иракском городе Неджефе в 1971 г., где с 1966 г. он находился в эмиграции.
Строго придерживаясь идеи единобожия (таухида), Хомейни объявил излишними все законы и установления, кроме шариата, который, по его мнению, полностью соответствует потребностям людей и способен обеспечить их счастье. Он хотел перестройки на этой основе личного и общественного сознания мусульман, чтобы выработать у них чувство исламского самосознания. Идея таухида заложена и в основу хомейнистской концепции государственно-правового регулирования, образцом которого Хомейни считал функциональную структуру общины времен Пророка. Он опирался на те священные тексты, согласно которым правоверный обязан поклоняться одному только Богу, отбрасывая в сторону все прочие, в которых эта мысль выражена недостаточно четко.
Признавая абсолютное совершенство ислама, Хомейни утверждал, что подлинная справедливость присуща лишь истинно мусульманскому лидеру, в то время как всем светским правителям свойственна несправедливость. Поэтому подлинные правители "государства ислама", по Хомейни, — толкователи воли Пророка и имамов, пока "сокрытый имам" не явится людям. Факихи не только толкуют Божий закон, но и осуществляют надзор за всеми светскими институтами, руководствуясь шариатом, будучи как бы рупором "сокрытого имама". Вся полнота власти должна быть сосредоточена в руках образцового богослова, обладающего высокими личными качествами: беспристрастного, отличающегося совершенным знанием хадисов-ахбаров — шиитских преданий о пророке Мухаммаде, его сподвижниках и последователях. Он является высшей богословской инстанцией, он — муджтахид, которого признают все, в отличие от других, за которыми следуют только их приверженцы.
Учение Хомейни получило отражение в исламской конституции, закрепившей абсолютную власть улемов и высший авторитет духовного лидера страны, а в качестве цели провозгласившей создание исламского общества. Революция в Иране и исламизация всех сторон иранского общества, как считали Хомейни и его сторонники, — это шаг к всемирной общине мусульман на почве общей идеологии, источником которой является Коран, не знающий неравенства ни социального, ни экономического, ни национального, это шаг к всемирному государству непогрешимого махди. В Конституции Исламской Республики Иран сказано о необходимости "расчистить путь к созданию единой всемирной исламской общины" и провозглашается политика союза и согласия между мусульманскими народами, идея политического, экономического и культурного сплочения мусульманского мира.
Наталья Максина ВСПОМИНАЯ ОТЦА Памяти Вячеслава Максина
Мой папа — мастер книги и шрифта.
Гроза врагу и роза другу.
Мой папа — мастер книги и шрифта.
Он — гражданин Советского Союза.
Он умер на 79-м году жизни в Москве рано утром во сне. Похоронен рядом с могилой матери, Марии Яковлевны Максиной, на кладбище в Островцах Подмосковья. Мы, дети: сын Андрей и я — дочь Наталья, установили ему в 2008 году памятник простой: горизонтальная черная гранитная плита без фотографии, с подписью его авторским шрифтом, "гротеск". Памятник матери сделан по проекту моего отца, кладбище большое, всё в цветах, кустах и деревьях. Красивое место.
Родился и вырос Вячеслав Владимирович в городе Ртищево Саратовской области в семье служащего. Отец был счастливым и состоявшимся человеком: любил женщину, посадил деревья, имел детей — мальчика Андрюшу и девочку Наташу, самозабвенно работал. В Америке про таких людей говорят: "Сделал себя сам". Почти всю жизнь он работал с заказами, которые поступали из издательств. Отец оформлял русскую, советскую и зарубежную прозу и поэзию. Он делал книжное оформление, шрифты, наборные шрифты, книжную графику, печатные комплекты для выставок, логотипы, макеты. Сотрудничал с московскими и периферийными издательствами с 1955 года.
Занимаясь всю жизнь книгой, он четко осознавал государственную значимость своей профессии. Так, в 1978 году у Вячеслава Владимировича Максина проходила персональная выставка в ЦДЛ, приуроченная к его пятидесятилетию и двадцатипятилетию его творческой деятельности.
Некогда он написал такие строки: "До настоящего времени у нас нет специальной организации, своеобразного шрифтового центра… Книга по этой причине несет потери, и этические, и экономические. К этому следует добавить, что удобочитаемый, профессионально выполненный наборный шрифт имеет очень большое значение. Так, при чтении или написании печатных либо компьютерных текстов, каким образом шрифт воздействует на мозг человека, может иметь позитивное либо негативное влияние на восприятие и здоровье человека".
Отец был редкостным, как говорят, трудоголиком. Он выкладывался весь, на все сто, а то и двести процентов. Всегда доводил работу до желаемого результата. Отец был гражданским человеком. Его религией была его профессия. К работе он относился как к чему-то святому. Из-за этого был часто серьёзен.
Он никогда не искал работу и подработки. Ему звонили из издательств с предложениями, но от многих заказов он просто отказывался, так как не терпел халтуры, каждый проект был его детищем.
Его деятельность не всегда ограничивалась рамками его профессии: участвовал в строительстве дачи, затеял в трёхкомнатной квартире на юго-западе евроремонт, поработал и "проработал" и дизайнером.
Родители мои познакомились в Московском полиграфическом институте. Отец влюбился в маму "по уши", три года за ней ухаживал, носил цветы, кульки с ее любимыми конфетами на свидания. Время-то было еще послевоенное, растолкал всех остальных женихов — мама была красавицей, занималась в институте художественной гимнастикой, с отличной фигурой, на нее приходили смотреть. Папа в молодости тоже был хорош собой. Оба небольшого роста, темноволосые. Красивая пара. После окончания института, 5 мая 1951 года, они поженились. После распределения в Ленинград некоторое время жили и работали там, потом вернулись в Москву. Десять лет жили в съемном жилье. В этот период родился сын Андрей, в 1955 году. С 1960 года по 1979-й семья жила уже в своей комнате, в моей любимой коммуналке. Квартира была большая в старом, еще дореволюционном "доходном" доме на Новокузнецкой улице. В 1962 году там родилась я. Комнату потом сдали государству, когда мы оттуда выезжали в кооперативный дом, в трехкомнатную квартиру, в четырнадцатиэтажной, кирпичной "брежневской" башне на юго-западе. Мой отец как-то сказал: "Я всю жизнь строил", имея в виду, что жилья хватило бы на всю семью и гостей в придачу. Всю семейную недвижимость, и вообще все остальное, мы покупали на свои, заработанные тяжелым трудом деньги, исключая коммунальную квартиру.
Но как же весело мы там жили! Дом в выходные был полон гостей. Мама была прекрасной хозяйкой, радушной и очень вкусно готовила, это сохранилось и до сих пор. Тогда же фирменным блюдом были пироги и пирожки с капустой и яблоками.
В коридоре была "тёмная комната", где отец с Андреем печатали фотографии; папа делал отличные, профессиональные снимки, у него были дорогие, хорошие фотоаппараты. Старший брат Юрий подарил ему "Цейс" и был еще "Зенит-3". Этот фотоаппарат отец получил в придачу к золотой медали ВДНХ, где участвовал в выставке. Он очень часто фотографировал семью, сохранилось много фотоальбомов того времени. Мне было очень интересно сидеть в этой комнатке при "красном цвете" и смотреть, как в ванночке с раствором таинственно проявляется фотография. Телевизора у нас не было, он появился уже в трехкомнатной квартире. Зато был аквариум с рыбками, магнитофон "Днепр-10" с большими кассетами и магнитной лентой, которая периодически рвалась при прослушивании. Мы с братом слушали "Битлз", а отец — итальянскую эстраду пятидесятых годов. Очень любил слушать знаменитого Робертино Лоретти.
Много лет — двадцать три года — родители любили друг друга и любили детей.
Позже, уже во взрослой жизни, именно эта, впитанная с детства любовь и радость, помогла мне все преодолеть, все пройти, сохранив себя, свое жизнелюбие, свою жизнерадостность, свою тягу к долголетию, быть счастливым человеком.
У отца было много друзей. В 1964 году он вступил в члены МОСХ. Он дружил с Н.Н. Жуковым, народным художником СССР, графиком Д.С. Бисти, народным художником РСФСР, действительным членом Академии художеств СССР, лауреатом Государственной премии СССР, А.И. Зыковым, действительным членом Российской академии художеств, заслуженным художником РСФСР Л. Рабичевым, графиком, живописцем, писателем, поэтом, членом Союза писателей Москвы и его супругой В. Шумилиной; графиком и живописцем В. Суриковым, скульптором М.Б. Смирновым, заслуженным художником Казахской ССР, графиком Е.А. Ганушкиным, чиновником В.В. Переверзевым, художником В. Кульковым; графиками И. Жихаревым, В.А. Носковым, Ю.Г. Клодтом, художником театра В.Н. Архиповым, художником по металлу Н.Л. Гаттенбергер, заслуженным художником России, живописцем А.А. Кирилло, живописцем В.М. Гедикяном и многими другими известными и менее известными художниками разных направлений. Были также многочисленные друзья семьи "нехудожественных" профессий. Кроме друзей, из-за его прямого взрывного "драчливого" характера у отца были и враги. Мог он по каким-то причинам навсегда рассориться с человеком, хотя был и осторожным, и добрым, и любящим, и мудрым, и рассудительным, и хитрым, "как лис", редкого терпения и выдержки человек. Скрытность также была ему свойственна. В нем была непоколебимая настойчивость доводить дело до конца, он владел даром убеждать словом, был очень организованным и пунктуальным человеком. Таким он оставался практически до самой смерти.
Да, крепкий, непростой был "орешек", мой "стойкий оловянный солдатик"! Смелый и решительный, отец умел быть мягким и добрым. Повышенные требования предъявлял в основном к себе. Широка и щедра была его натура, хотя он хорошо знал жизнь, и жизнь никогда не баловала его, а порой и жестоко била. Это он радовал людей своим высоким искусством.
В последний, постперестроечный, период он был практически безработным. Жил на пенсию и сдавал в аренду свою часть дачи. Деньги, накопленные на старость, он как добропорядочный гражданин когда-то держал в Сбербанке, где они и пропали.
Как-то он сказал: "Единственное, без чего я страдаю, так это работа". В газете "Завтра" отец сделал своеобразную рекламу своей профессии, написав отличную статью "Художник и заказчик" (1997). Это об истории развития наборного шрифта в нашей стране, о художниках этого направления, но заказов так и не последовало.
Последние годы он подчинил свою жизнь "железному" режиму, бросил курить, общался с друзьями больше по телефону. В этот период он был особенно близок с В.М. Гедикяном, врачом В.А.Дуляпиным, с Г.В. Животовым, А.А. Прохановым.
Кстати, уникальные логотипы газет "День" и "Завтра", шрифт для их рубрик — это тоже его исскуство.
Именно тогда он прочитал много книг, которые стояли на полках у него в доме. Сделал для себя много "открытий". Ведь в "рабочий" период у него не было времени просто почитать, и он читал книги только по работе.
В.В. Максин участвовал во многих художественных Всесоюзного и республиканского значений выставках. Последняя групповая выставка, на которой были выставлена работы моего отца, проходила в ЦДХ. На этой выставке его работы экспонировались среди работ еще двух лучших художников-оформителей Москвы.
В "Википедии" в статье о художнике Максине можно прочитать следующее: "Особым пристрастием В.В. Максина было создание своего рисунка шрифта, он занимал лидирующее положение в этой области изобразительного искусства".
Гроза врагу и роза другу.
Мой папа — мастер книги и шрифта.
Он — гражданин Советского Союза.
Он умер на 79-м году жизни в Москве рано утром во сне. Похоронен рядом с могилой матери, Марии Яковлевны Максиной, на кладбище в Островцах Подмосковья. Мы, дети: сын Андрей и я — дочь Наталья, установили ему в 2008 году памятник простой: горизонтальная черная гранитная плита без фотографии, с подписью его авторским шрифтом, "гротеск". Памятник матери сделан по проекту моего отца, кладбище большое, всё в цветах, кустах и деревьях. Красивое место.
Родился и вырос Вячеслав Владимирович в городе Ртищево Саратовской области в семье служащего. Отец был счастливым и состоявшимся человеком: любил женщину, посадил деревья, имел детей — мальчика Андрюшу и девочку Наташу, самозабвенно работал. В Америке про таких людей говорят: "Сделал себя сам". Почти всю жизнь он работал с заказами, которые поступали из издательств. Отец оформлял русскую, советскую и зарубежную прозу и поэзию. Он делал книжное оформление, шрифты, наборные шрифты, книжную графику, печатные комплекты для выставок, логотипы, макеты. Сотрудничал с московскими и периферийными издательствами с 1955 года.
Занимаясь всю жизнь книгой, он четко осознавал государственную значимость своей профессии. Так, в 1978 году у Вячеслава Владимировича Максина проходила персональная выставка в ЦДЛ, приуроченная к его пятидесятилетию и двадцатипятилетию его творческой деятельности.
Некогда он написал такие строки: "До настоящего времени у нас нет специальной организации, своеобразного шрифтового центра… Книга по этой причине несет потери, и этические, и экономические. К этому следует добавить, что удобочитаемый, профессионально выполненный наборный шрифт имеет очень большое значение. Так, при чтении или написании печатных либо компьютерных текстов, каким образом шрифт воздействует на мозг человека, может иметь позитивное либо негативное влияние на восприятие и здоровье человека".
Отец был редкостным, как говорят, трудоголиком. Он выкладывался весь, на все сто, а то и двести процентов. Всегда доводил работу до желаемого результата. Отец был гражданским человеком. Его религией была его профессия. К работе он относился как к чему-то святому. Из-за этого был часто серьёзен.
Он никогда не искал работу и подработки. Ему звонили из издательств с предложениями, но от многих заказов он просто отказывался, так как не терпел халтуры, каждый проект был его детищем.
Его деятельность не всегда ограничивалась рамками его профессии: участвовал в строительстве дачи, затеял в трёхкомнатной квартире на юго-западе евроремонт, поработал и "проработал" и дизайнером.
Родители мои познакомились в Московском полиграфическом институте. Отец влюбился в маму "по уши", три года за ней ухаживал, носил цветы, кульки с ее любимыми конфетами на свидания. Время-то было еще послевоенное, растолкал всех остальных женихов — мама была красавицей, занималась в институте художественной гимнастикой, с отличной фигурой, на нее приходили смотреть. Папа в молодости тоже был хорош собой. Оба небольшого роста, темноволосые. Красивая пара. После окончания института, 5 мая 1951 года, они поженились. После распределения в Ленинград некоторое время жили и работали там, потом вернулись в Москву. Десять лет жили в съемном жилье. В этот период родился сын Андрей, в 1955 году. С 1960 года по 1979-й семья жила уже в своей комнате, в моей любимой коммуналке. Квартира была большая в старом, еще дореволюционном "доходном" доме на Новокузнецкой улице. В 1962 году там родилась я. Комнату потом сдали государству, когда мы оттуда выезжали в кооперативный дом, в трехкомнатную квартиру, в четырнадцатиэтажной, кирпичной "брежневской" башне на юго-западе. Мой отец как-то сказал: "Я всю жизнь строил", имея в виду, что жилья хватило бы на всю семью и гостей в придачу. Всю семейную недвижимость, и вообще все остальное, мы покупали на свои, заработанные тяжелым трудом деньги, исключая коммунальную квартиру.
Но как же весело мы там жили! Дом в выходные был полон гостей. Мама была прекрасной хозяйкой, радушной и очень вкусно готовила, это сохранилось и до сих пор. Тогда же фирменным блюдом были пироги и пирожки с капустой и яблоками.
В коридоре была "тёмная комната", где отец с Андреем печатали фотографии; папа делал отличные, профессиональные снимки, у него были дорогие, хорошие фотоаппараты. Старший брат Юрий подарил ему "Цейс" и был еще "Зенит-3". Этот фотоаппарат отец получил в придачу к золотой медали ВДНХ, где участвовал в выставке. Он очень часто фотографировал семью, сохранилось много фотоальбомов того времени. Мне было очень интересно сидеть в этой комнатке при "красном цвете" и смотреть, как в ванночке с раствором таинственно проявляется фотография. Телевизора у нас не было, он появился уже в трехкомнатной квартире. Зато был аквариум с рыбками, магнитофон "Днепр-10" с большими кассетами и магнитной лентой, которая периодически рвалась при прослушивании. Мы с братом слушали "Битлз", а отец — итальянскую эстраду пятидесятых годов. Очень любил слушать знаменитого Робертино Лоретти.
Много лет — двадцать три года — родители любили друг друга и любили детей.
Позже, уже во взрослой жизни, именно эта, впитанная с детства любовь и радость, помогла мне все преодолеть, все пройти, сохранив себя, свое жизнелюбие, свою жизнерадостность, свою тягу к долголетию, быть счастливым человеком.
У отца было много друзей. В 1964 году он вступил в члены МОСХ. Он дружил с Н.Н. Жуковым, народным художником СССР, графиком Д.С. Бисти, народным художником РСФСР, действительным членом Академии художеств СССР, лауреатом Государственной премии СССР, А.И. Зыковым, действительным членом Российской академии художеств, заслуженным художником РСФСР Л. Рабичевым, графиком, живописцем, писателем, поэтом, членом Союза писателей Москвы и его супругой В. Шумилиной; графиком и живописцем В. Суриковым, скульптором М.Б. Смирновым, заслуженным художником Казахской ССР, графиком Е.А. Ганушкиным, чиновником В.В. Переверзевым, художником В. Кульковым; графиками И. Жихаревым, В.А. Носковым, Ю.Г. Клодтом, художником театра В.Н. Архиповым, художником по металлу Н.Л. Гаттенбергер, заслуженным художником России, живописцем А.А. Кирилло, живописцем В.М. Гедикяном и многими другими известными и менее известными художниками разных направлений. Были также многочисленные друзья семьи "нехудожественных" профессий. Кроме друзей, из-за его прямого взрывного "драчливого" характера у отца были и враги. Мог он по каким-то причинам навсегда рассориться с человеком, хотя был и осторожным, и добрым, и любящим, и мудрым, и рассудительным, и хитрым, "как лис", редкого терпения и выдержки человек. Скрытность также была ему свойственна. В нем была непоколебимая настойчивость доводить дело до конца, он владел даром убеждать словом, был очень организованным и пунктуальным человеком. Таким он оставался практически до самой смерти.
Да, крепкий, непростой был "орешек", мой "стойкий оловянный солдатик"! Смелый и решительный, отец умел быть мягким и добрым. Повышенные требования предъявлял в основном к себе. Широка и щедра была его натура, хотя он хорошо знал жизнь, и жизнь никогда не баловала его, а порой и жестоко била. Это он радовал людей своим высоким искусством.
В последний, постперестроечный, период он был практически безработным. Жил на пенсию и сдавал в аренду свою часть дачи. Деньги, накопленные на старость, он как добропорядочный гражданин когда-то держал в Сбербанке, где они и пропали.
Как-то он сказал: "Единственное, без чего я страдаю, так это работа". В газете "Завтра" отец сделал своеобразную рекламу своей профессии, написав отличную статью "Художник и заказчик" (1997). Это об истории развития наборного шрифта в нашей стране, о художниках этого направления, но заказов так и не последовало.
Последние годы он подчинил свою жизнь "железному" режиму, бросил курить, общался с друзьями больше по телефону. В этот период он был особенно близок с В.М. Гедикяном, врачом В.А.Дуляпиным, с Г.В. Животовым, А.А. Прохановым.
Кстати, уникальные логотипы газет "День" и "Завтра", шрифт для их рубрик — это тоже его исскуство.
Именно тогда он прочитал много книг, которые стояли на полках у него в доме. Сделал для себя много "открытий". Ведь в "рабочий" период у него не было времени просто почитать, и он читал книги только по работе.
В.В. Максин участвовал во многих художественных Всесоюзного и республиканского значений выставках. Последняя групповая выставка, на которой были выставлена работы моего отца, проходила в ЦДХ. На этой выставке его работы экспонировались среди работ еще двух лучших художников-оформителей Москвы.
В "Википедии" в статье о художнике Максине можно прочитать следующее: "Особым пристрастием В.В. Максина было создание своего рисунка шрифта, он занимал лидирующее положение в этой области изобразительного искусства".
Борис Белокуров ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ САНТИМЕНТОВ
"Загадочная история Бенджамина Баттона" (The Curious Case of Benjamin Button, США, 2008, режиссёр — Дэвид Финчер, в ролях: Брэд Питт, Кейт Бланшетт, Тараджи Хенсон, Джулия Ормонд, Махершалалхазбаз Али, Джаред Харрис, Тильда Суинтон).
Откуда вообще взялась эта напасть, что за новая мода такая: загонять титры фильма (включая его название) в самый конец? Если раньше, сразу после брачного крика льва Лео, на экране под бравурную музыку витиеватые вензеля чертили "Кларк Гейбл" (или "Джон Уэйн", или "Ава Гарднер"), то публика уже знала себя причастной к ритуалу. Ныне, если сидишь в кино, то, презрев поп-корн, ёрзаешь на кресле до самого занавеса; если смотришь новинку дома, то сразу лихорадочно перематываешь её к финалу, не в силах понять: кто же — поимённо! — сотворил такое с прежде любимой "десятой музой"? Всё это на первый взгляд не имеет отношения к новой работе Финчера.
Небольшое перемещение во времени.
В день окончания Первой мировой в семье Тома Баттона рождается старичок: весь сморщенный, наполовину парализованный. Разочарованный родитель вышвыривает свёрток с уродцем на улицу, где его подбирают сердобольные негры. Согбенный старый мальчик (old boy?) растёт в их семье, постепенно крепнет, встаёт на ноги, молодеет день ото дня и мало-помалу начинает орудовать, как новый. Существование "вспять" неловким образом напоминает тривиальную жизнь "морального большинства": Бенджамина ожидает и первая в жизни выпивка, и потеря невинности, и устройство на работу (что в годы Депрессии архиважно!), корабли и моря, и служба в войсках, и заново обретённый отец, и любовь к танцовщице балетной труппы, угасающая по мере её старения и впадения Бенджамина в детство. Была у меня подруга, которая, когда была мала, слыхом не слыхав о Фицджеральде, полагала, что все люди живут, как Баттон. Впоследствии она впала в этический релятивизм, что не кончилось добром, как и история горемыки Вениамина.
Опять временной скачок.
Фантастика никогда не была для Фрэнсиса Скотта Фицджеральда родным жанром; в океане чистого вымысла его плавники двигались не столь величаво. Ряд новелл, ныне почитаемых за классику ("Алмаз величиной с отель "Риц", например), публиковался в еженедельниках "для отдыха" и писался, чего уж греха таить, ради заработка. Так же прагматично ФСФ подходил и к презренному ярму Голливуда. Конечно, мастерство не пропьёшь, и там, где иной, вдохновенный и пылкий, лишь пополнил бы залежи макулатуры, трезвая — ой уж? — коммерческая хватка Скотта рождала шедевры. Самого же писателя больше манили грустные сказки "века джаза", эпохи, где гедонизм заменил утраченные иллюзии. Смерть Фицджеральда захлопнула ставни этой эры. А гибель Натаниэля Уэста, разбившегося в день предания тела Скотта земле, и вовсе заперла саму память о "веке джаза" на висячий замок снаружи. Всех пережил гораздо менее даровитый Хемингуэй, по желчному определению Набокова — "Гемингвей, современный Майн Рид". В 60-е годы любой советский житель, мнящий себя интеллектуалом, обязан был держать дома на видном месте портрет бородатого дядьки. Скотта Фицджеральда знали меньше, он был для истинных понимателей.
Именно тогда культовое издательство "Мир" издало сборник "Гости страны Фантазии", где познакомило читателей с нетипичными раритетами Джека Лондона, Ивэна Хантера (он же — Эд Макбейн) и даже — понятие "магический реализм" тогда было совсем не в ходу — Дино Буццати. Из этой подборки, взорвавшей рейтинги книгообменов, мы впервые и узнали о судьбе Бенджамина Баттона, персоны, столь же известной на Западе, как и Рип Ван Винкль. И из этого-то коротенького куска прозы Дэвид Финчер, неплохой режиссёр, известный прежде всего важным для адептов жанра триллером "Семь" и "Бойцовским клубом", мигом заменившим молодёжи давно издохшую "контркультуру", соткал киногобелен размером с индийский боевик средней длины. И это тоже не кончилось добром.
Ежу понятно, что первоисточник уместился бы и в 20 минут экранного времени. Следовательно, перед нами попытка масштабной вариации на тему драмы человека, живущего "наоборот". Имея воображение, здесь можно хорошо развернуться. Можно рассматривать жизнь Баттона в ключе социальном, даже экзистенциальном — Бенджамин не похож на других, общество обязано считать его парией, изгоем. Ничего подобного в фильме нет. Можно затронуть психосексуальные аспекты омоложения героя; фабула допускает и такой подход. Нет и этого. И, наконец, самый сложный и интересный путь, восходящий ещё к "Маленькому Большому человеку" (1970) Артура Пенна: долгая биография на фоне перелома времён. Тоску стодвадцатилетнего долгожителя Джона Крэбба, героя ленты Пенна, по ушедшим светлым дням "индейского" лета легко мог бы подхватить и бедняга Баттон и, кстати, Форрест Гамп: его успех Финчер учёл со всей тщательностью. Но нашумевшая картина Земекиса — в пароксизме безумия Тарантино и вовсе сравнил её с "Бешеными псами" — трогает нас и сегодня, хотя и нафарширована яблоками политкорректности не хуже доброго рождественского гуся. "Гусь, гусь, приклеюсь, как возьмусь". "Проклятое кино, — говаривал Холден Колфилд, — вот что оно делает с человеком!" К "Бенджамину Баттону" (при всех его неоспоримых достоинствах) "приклеиться" пока что не получилось.
Поначалу фильм Финчера вызывает приязнь и симпатию, удивляет необычным для современности богатством киноязыка. Уверенный темп событий, титанический (хотя он вместе с тем и сизифов!) труд гримёров, обыгрывающих возрастные метаморфозы, отличные съёмки в стиле туманного ретро — всё это позволяет верить, что перед нами — кино, а не какая-то там бретелька от бюстгальтера. Но уже к середине история Баттона тонет в болоте сентиментальной разжиженности чувств. Счёт словесным спойлерам идёт на десятки. Становится душно от количества "Попробуй начать всё сначала", "Я беременна", "Прожить жизнь, которой можно гордиться" (откуда они взяли, что это вообще хорошо — гордиться?) и, разумеется, сакрального "We can trust each other". "Trust no one!" — хочется прикрикнуть на создателей фильма голосом федерального агента Малдера.
Увы, в наступившей мгле ФБР, издавна проявлявшее интерес к работниками кино, как-то потеряло их из виду. Иначе чем объяснить все эти бесконечные прогулки по побережью, многозначительные взгляды в камеру (технический брак)? Если любовное томление, то непременно под снегопадом, если книга — то, конечно, "Алиса в стране чудес" (аналог использования песенки Джуди Гарленд в "Австралии"). Тем временем тело и разум Баттона, чуть ли не по-кроненберговски трансформируясь, развиваются в обратной перспективе. К тому дню, когда он доживёт до истошной битловской "Twist and Shout", вчерашнего старика уже можно назвать молокососом. "Слезятся маленькие глазки у крокодильчика без ласки", но жизнь, даже такая наизнанку вывернутая, коротка, и, превратившись в младенца, наш герой растворяется в волнах Леты. Зрительный зал, в котором никто не читал Фицджеральда и ни разу не плакал, испускает вздох облегчения. Непонятная тягомотина подошла к концу.
Внезапно выясняется, что мы посмотрели долгий кинороман о людях, которые не примечательны вовсе. Протагонист художественного произведения — будь он ментом, забулдыгой, олигархом или почтмейстером, или хоть трижды обывателем — может вызывать восторг, отвращение, гнев, но уж никак не оцепенелую дрёму. Бенджамин не цепляет внимание ничем, кроме излома своего жизненного цикла — сюжет, повторюсь, для небольшой новеллы в воскресной газете; и Фицджеральд это понимал. Не случайны и разночтения в названии. Вместо прокатного нонсенса "Загадочная история" — у авторов "Курьёзный случай": прикололись и благополучно забыли. Единственное интересное, что, по сути, произошло с Баттоном — общение в Мурманске (!) с Тильдой Суинтон (!), таким житейским опытом может похвастаться далеко не каждый. Всё остальное так или иначе всем нам знакомо. И где же здесь, чёрт возьми, загадка? Тоже мне, я не знаю, какие Сименоны!
Киношники — и это общая тенденция, касающаяся не только "Баттона" — наглухо не учитывают то, что людям нужен герой. Не просто как синоним понятия "персонаж", но как активное действующее начало. Герой должен искриться и плавиться, обладать и принадлежать, жить по полной луне и поминутно дёргать смерть за усы. Он должен бить зрителя электрическим током. Короче говоря, "дайте нам Сталина, дайте Пол Пота" или ещё кого хорошего. Кого угодно, но уж никак не Баттона… впрочем, с ним мы уже разобрались. Под стать Бенджамину и балерина Дэйзи, его унылая пассия. Она отличается лишь тем, что всю дорогу попадает в разные неприятности: то сваливается под колёса такси, то жутко переживает, что родит от Баттона ещё одного старичка. Конечно же, всё как-то утрясается. Готовя трагедию, люди Финчера явно переборщили с патокой; соевый соус, скажем, чувствуется гораздо меньше.
Легче лёгкого было бы списать все проколы на скверную игру актёров, но и этого сделать нельзя. В рекламе Питт и Бланшетт не нуждаются, ибо все их знают и так, а ругать артистов тоже особо не за что. Они просто честно отрабатывают то, что прописано в сценарии. Этот дьявольский манускрипт всему и виной: играть-то можно хоть в лапту, хоть в бирюльки, хоть в "дочки-матери" на деньги. Понятно, на что замахнулся его автор
— Эрик Рот. На новые "Цветы для Элджернона" Дэниела Киза (экранизированные дважды, оба раза сравнительно удачно). Но до великого романа Киза ему — как Фицджеральду до того блистающего мира роскоши, который всю жизнь так манил и пугал писателя: "Богатые — особые люди. Они не такие, как мы". Если заменить слово "богатые" на слово "умные", то для создателей фильма была бы готова отличная речь, уместная и на церемонии вручения "Оскара" — самокритичная и по существу. А так им пришлось изрекать банальности, и потому (несмотря на 13 номинаций!) все центральные статуэтки уплыли к "Миллионеру из собачьих трущоб", о котором мы скоро напишем подробно.
А наши герои ушли в небытие. И остался от них лишь резной сундучок с артефактами-фетишами: открыточки, письма, рожки да ножки. Боюсь, что и об экранизации Финчера два года спустя будут помнить лишь самые оголтелые маньяки-специалисты. Так устроен свет, не прощающий поражений. "Когда-нибудь в старости я буду совсем молодым", — оптимистично заявляет актюбинский автор песен протеста Коля Вдовиченко (не в курсе, читал ли он про Баттона). — И когда-нибудь после смерти я стану совсем живым!" Пафос борца с системой понятен, да только вряд ли это на самом деле произойдёт. И теперь — для этого не нужно быть мистером Холмсом — ясно, почему создатели фильма поместили свои имена в финальные титры, на которые всё равно никто не смотрит. Чтобы хоть как-то сокрыть факт немотивированного убийства!
"Скотина Хэм свёл в могилу несчастного Скотти", — шептались на похоронах Фицджеральда те, кто ценил в искусстве хрупкость и изыск, предпочитал тонкость чувств нахрапистому наскоку. Талантливому Дэвиду Финчеру, чей фильм, безусловно, является произведением искусства, удалось осуществить это злодеяние ещё один раз.
Откуда вообще взялась эта напасть, что за новая мода такая: загонять титры фильма (включая его название) в самый конец? Если раньше, сразу после брачного крика льва Лео, на экране под бравурную музыку витиеватые вензеля чертили "Кларк Гейбл" (или "Джон Уэйн", или "Ава Гарднер"), то публика уже знала себя причастной к ритуалу. Ныне, если сидишь в кино, то, презрев поп-корн, ёрзаешь на кресле до самого занавеса; если смотришь новинку дома, то сразу лихорадочно перематываешь её к финалу, не в силах понять: кто же — поимённо! — сотворил такое с прежде любимой "десятой музой"? Всё это на первый взгляд не имеет отношения к новой работе Финчера.
Небольшое перемещение во времени.
В день окончания Первой мировой в семье Тома Баттона рождается старичок: весь сморщенный, наполовину парализованный. Разочарованный родитель вышвыривает свёрток с уродцем на улицу, где его подбирают сердобольные негры. Согбенный старый мальчик (old boy?) растёт в их семье, постепенно крепнет, встаёт на ноги, молодеет день ото дня и мало-помалу начинает орудовать, как новый. Существование "вспять" неловким образом напоминает тривиальную жизнь "морального большинства": Бенджамина ожидает и первая в жизни выпивка, и потеря невинности, и устройство на работу (что в годы Депрессии архиважно!), корабли и моря, и служба в войсках, и заново обретённый отец, и любовь к танцовщице балетной труппы, угасающая по мере её старения и впадения Бенджамина в детство. Была у меня подруга, которая, когда была мала, слыхом не слыхав о Фицджеральде, полагала, что все люди живут, как Баттон. Впоследствии она впала в этический релятивизм, что не кончилось добром, как и история горемыки Вениамина.
Опять временной скачок.
Фантастика никогда не была для Фрэнсиса Скотта Фицджеральда родным жанром; в океане чистого вымысла его плавники двигались не столь величаво. Ряд новелл, ныне почитаемых за классику ("Алмаз величиной с отель "Риц", например), публиковался в еженедельниках "для отдыха" и писался, чего уж греха таить, ради заработка. Так же прагматично ФСФ подходил и к презренному ярму Голливуда. Конечно, мастерство не пропьёшь, и там, где иной, вдохновенный и пылкий, лишь пополнил бы залежи макулатуры, трезвая — ой уж? — коммерческая хватка Скотта рождала шедевры. Самого же писателя больше манили грустные сказки "века джаза", эпохи, где гедонизм заменил утраченные иллюзии. Смерть Фицджеральда захлопнула ставни этой эры. А гибель Натаниэля Уэста, разбившегося в день предания тела Скотта земле, и вовсе заперла саму память о "веке джаза" на висячий замок снаружи. Всех пережил гораздо менее даровитый Хемингуэй, по желчному определению Набокова — "Гемингвей, современный Майн Рид". В 60-е годы любой советский житель, мнящий себя интеллектуалом, обязан был держать дома на видном месте портрет бородатого дядьки. Скотта Фицджеральда знали меньше, он был для истинных понимателей.
Именно тогда культовое издательство "Мир" издало сборник "Гости страны Фантазии", где познакомило читателей с нетипичными раритетами Джека Лондона, Ивэна Хантера (он же — Эд Макбейн) и даже — понятие "магический реализм" тогда было совсем не в ходу — Дино Буццати. Из этой подборки, взорвавшей рейтинги книгообменов, мы впервые и узнали о судьбе Бенджамина Баттона, персоны, столь же известной на Западе, как и Рип Ван Винкль. И из этого-то коротенького куска прозы Дэвид Финчер, неплохой режиссёр, известный прежде всего важным для адептов жанра триллером "Семь" и "Бойцовским клубом", мигом заменившим молодёжи давно издохшую "контркультуру", соткал киногобелен размером с индийский боевик средней длины. И это тоже не кончилось добром.
Ежу понятно, что первоисточник уместился бы и в 20 минут экранного времени. Следовательно, перед нами попытка масштабной вариации на тему драмы человека, живущего "наоборот". Имея воображение, здесь можно хорошо развернуться. Можно рассматривать жизнь Баттона в ключе социальном, даже экзистенциальном — Бенджамин не похож на других, общество обязано считать его парией, изгоем. Ничего подобного в фильме нет. Можно затронуть психосексуальные аспекты омоложения героя; фабула допускает и такой подход. Нет и этого. И, наконец, самый сложный и интересный путь, восходящий ещё к "Маленькому Большому человеку" (1970) Артура Пенна: долгая биография на фоне перелома времён. Тоску стодвадцатилетнего долгожителя Джона Крэбба, героя ленты Пенна, по ушедшим светлым дням "индейского" лета легко мог бы подхватить и бедняга Баттон и, кстати, Форрест Гамп: его успех Финчер учёл со всей тщательностью. Но нашумевшая картина Земекиса — в пароксизме безумия Тарантино и вовсе сравнил её с "Бешеными псами" — трогает нас и сегодня, хотя и нафарширована яблоками политкорректности не хуже доброго рождественского гуся. "Гусь, гусь, приклеюсь, как возьмусь". "Проклятое кино, — говаривал Холден Колфилд, — вот что оно делает с человеком!" К "Бенджамину Баттону" (при всех его неоспоримых достоинствах) "приклеиться" пока что не получилось.
Поначалу фильм Финчера вызывает приязнь и симпатию, удивляет необычным для современности богатством киноязыка. Уверенный темп событий, титанический (хотя он вместе с тем и сизифов!) труд гримёров, обыгрывающих возрастные метаморфозы, отличные съёмки в стиле туманного ретро — всё это позволяет верить, что перед нами — кино, а не какая-то там бретелька от бюстгальтера. Но уже к середине история Баттона тонет в болоте сентиментальной разжиженности чувств. Счёт словесным спойлерам идёт на десятки. Становится душно от количества "Попробуй начать всё сначала", "Я беременна", "Прожить жизнь, которой можно гордиться" (откуда они взяли, что это вообще хорошо — гордиться?) и, разумеется, сакрального "We can trust each other". "Trust no one!" — хочется прикрикнуть на создателей фильма голосом федерального агента Малдера.
Увы, в наступившей мгле ФБР, издавна проявлявшее интерес к работниками кино, как-то потеряло их из виду. Иначе чем объяснить все эти бесконечные прогулки по побережью, многозначительные взгляды в камеру (технический брак)? Если любовное томление, то непременно под снегопадом, если книга — то, конечно, "Алиса в стране чудес" (аналог использования песенки Джуди Гарленд в "Австралии"). Тем временем тело и разум Баттона, чуть ли не по-кроненберговски трансформируясь, развиваются в обратной перспективе. К тому дню, когда он доживёт до истошной битловской "Twist and Shout", вчерашнего старика уже можно назвать молокососом. "Слезятся маленькие глазки у крокодильчика без ласки", но жизнь, даже такая наизнанку вывернутая, коротка, и, превратившись в младенца, наш герой растворяется в волнах Леты. Зрительный зал, в котором никто не читал Фицджеральда и ни разу не плакал, испускает вздох облегчения. Непонятная тягомотина подошла к концу.
Внезапно выясняется, что мы посмотрели долгий кинороман о людях, которые не примечательны вовсе. Протагонист художественного произведения — будь он ментом, забулдыгой, олигархом или почтмейстером, или хоть трижды обывателем — может вызывать восторг, отвращение, гнев, но уж никак не оцепенелую дрёму. Бенджамин не цепляет внимание ничем, кроме излома своего жизненного цикла — сюжет, повторюсь, для небольшой новеллы в воскресной газете; и Фицджеральд это понимал. Не случайны и разночтения в названии. Вместо прокатного нонсенса "Загадочная история" — у авторов "Курьёзный случай": прикололись и благополучно забыли. Единственное интересное, что, по сути, произошло с Баттоном — общение в Мурманске (!) с Тильдой Суинтон (!), таким житейским опытом может похвастаться далеко не каждый. Всё остальное так или иначе всем нам знакомо. И где же здесь, чёрт возьми, загадка? Тоже мне, я не знаю, какие Сименоны!
Киношники — и это общая тенденция, касающаяся не только "Баттона" — наглухо не учитывают то, что людям нужен герой. Не просто как синоним понятия "персонаж", но как активное действующее начало. Герой должен искриться и плавиться, обладать и принадлежать, жить по полной луне и поминутно дёргать смерть за усы. Он должен бить зрителя электрическим током. Короче говоря, "дайте нам Сталина, дайте Пол Пота" или ещё кого хорошего. Кого угодно, но уж никак не Баттона… впрочем, с ним мы уже разобрались. Под стать Бенджамину и балерина Дэйзи, его унылая пассия. Она отличается лишь тем, что всю дорогу попадает в разные неприятности: то сваливается под колёса такси, то жутко переживает, что родит от Баттона ещё одного старичка. Конечно же, всё как-то утрясается. Готовя трагедию, люди Финчера явно переборщили с патокой; соевый соус, скажем, чувствуется гораздо меньше.
Легче лёгкого было бы списать все проколы на скверную игру актёров, но и этого сделать нельзя. В рекламе Питт и Бланшетт не нуждаются, ибо все их знают и так, а ругать артистов тоже особо не за что. Они просто честно отрабатывают то, что прописано в сценарии. Этот дьявольский манускрипт всему и виной: играть-то можно хоть в лапту, хоть в бирюльки, хоть в "дочки-матери" на деньги. Понятно, на что замахнулся его автор
— Эрик Рот. На новые "Цветы для Элджернона" Дэниела Киза (экранизированные дважды, оба раза сравнительно удачно). Но до великого романа Киза ему — как Фицджеральду до того блистающего мира роскоши, который всю жизнь так манил и пугал писателя: "Богатые — особые люди. Они не такие, как мы". Если заменить слово "богатые" на слово "умные", то для создателей фильма была бы готова отличная речь, уместная и на церемонии вручения "Оскара" — самокритичная и по существу. А так им пришлось изрекать банальности, и потому (несмотря на 13 номинаций!) все центральные статуэтки уплыли к "Миллионеру из собачьих трущоб", о котором мы скоро напишем подробно.
А наши герои ушли в небытие. И остался от них лишь резной сундучок с артефактами-фетишами: открыточки, письма, рожки да ножки. Боюсь, что и об экранизации Финчера два года спустя будут помнить лишь самые оголтелые маньяки-специалисты. Так устроен свет, не прощающий поражений. "Когда-нибудь в старости я буду совсем молодым", — оптимистично заявляет актюбинский автор песен протеста Коля Вдовиченко (не в курсе, читал ли он про Баттона). — И когда-нибудь после смерти я стану совсем живым!" Пафос борца с системой понятен, да только вряд ли это на самом деле произойдёт. И теперь — для этого не нужно быть мистером Холмсом — ясно, почему создатели фильма поместили свои имена в финальные титры, на которые всё равно никто не смотрит. Чтобы хоть как-то сокрыть факт немотивированного убийства!
"Скотина Хэм свёл в могилу несчастного Скотти", — шептались на похоронах Фицджеральда те, кто ценил в искусстве хрупкость и изыск, предпочитал тонкость чувств нахрапистому наскоку. Талантливому Дэвиду Финчеру, чей фильм, безусловно, является произведением искусства, удалось осуществить это злодеяние ещё один раз.