Збых Анджей. Ставка больше, чем жизнь

   — Может быть, попробуешь ты? — Лехсе не скрывал насмешки.
   — А почему бы и нет? — ответил Клос. — Не желает ли господин граф отдохнуть? — обратился он к Вонсовскому, указывая на удобное кресло, стоявшее в углу комнаты. Краем глаза заметил, что лицо Лехсе наливается кровью.
   — Вермахт, сразу видно, вермахт, — сказал Вонсовский, садясь в кресло.
   — Не забудь пригласить меня, когда запоет эта пташка, — проговорил Лехсе, не скрывая раздражения, и вышел, резко хлопнув дверью.
   Наконец-то они остались одни.
   — Рюмку коньяку, граф? — Клос открыл бар, стоявший около окна. Он боялся, что Лехсе подслушивает, а может быть, даже наблюдает за ними. Слишком много ходит слухов о тайнах комнат в здании на аллее Шуха, где велось следствие, чтобы не поверить в это. Вонсовский должен все это понять. — Итак, коньяк? — повторил Клос.
   — Натощак? — спросил Вонсовский.
   — Вы не получали завтрак?
   — Приносили какую-то бурду, даже не подумал взять ее в рот. Я пытался только что объяснить вашему приятелю, гауптштурмфюреру, что, пока не будет должного обращения…
   — Признаться, все это забавно. Думаю, будет возможным создать вам более сносные» условия. Ваше общественное положение, граф, влияние, широкие связи обязывают нас к соответствующему обращению с вами. А впрочем, вы, граф, незаурядный шпион.
   — Обвинение в шпионаже еще нужно доказать, даже в Германии.
   — Вы ошибаетесь, доказательства могут быть именно в Германии. В тайнике в вашем охотничьем домике найдены стодолларовые банкноты и кассеты фирмы «Агфа», на которых были обнаружены отпечатки ваших пальцев, граф. Это очень неосторожно с вашей стороны. Разве вас никто об этом не предупреждал?
   — Да, — ответил Вонсовский, — видимо, я действительно допустил неосторожность. — Усмехнулся. Его забавляла эта игра. Он еще не знал, к чему клонит человек, одетый в мундир немецкого офицера, с отвагой и выдержкой которого он не раз уже сталкивался. Но сейчас ему казалось, что Клос втягивает его в какую-то взаимную игру.
   — Мы дважды произнесли в нашей беседе слово «шпионаж». К чему бы это?
   — Не знаю, — ответил Вонсовский. — Может быть, у вас вызывает сомнение мое немецкое происхождение?
   — Возможно, — сказал Клос. — Попробую применить для сравнения сведения из области медицины. Две совершенно разные болезни могут вызывать похожие симптомы. Неопытный врач, ставя диагноз, решит, видимо, что это та болезнь, которая чаще всего встречается. Судя по симптомам, сказал бы такой врач, мы имеем дело со шпионажем.
   — А что сказал бы опытный врач? — Вонсовский почувствовал, что приближается важный момент в их беседе.
   — Не исключал бы этой возможности, но принял бы во внимание также и другую. Видимо, задумался бы над тем, не называется ли эта болезнь внутренним заговором.
   — Интересно, — промолвил с любопытством Вонсовский. — Очень даже интересно.
   — В особенности, — продолжал Клос, — если этот врач примет во внимание непокорность пациента, его положение, надежду на чью-либо помощь. Помощь невозможна, господин граф. — Клос наклонился к Вонсовскому, почувствовав, что наступило время, чтобы сообщить ему, что акция была согласована с Рутинским: — Вашему камердинеру, и, очевидно, Сообщнику в преступных действиях, удалось скрыться, но не рассчитывайте на то, что он сумеет вызволить вас отсюда. Ни один из ваших влиятельных друзей не пошевелит и пальцем, чтобы вас защитить. Наоборот, постараются забыть, что были с вами знакомы. Помощь со стороны исключена, — повторил Клос. — Единственный, кто может вам помочь, — это вы сами. Обратите на это особое внимание, граф. Необходимо считаться с тем, что ничего не дается даром в этом мрачном мире, — продолжал Клос. — Я мог бы вам обещать обхождение, соответствующее вашему положению и возрасту, если бы вы дали слово, что больше не будете укрывать своих соучастников в заговоре против законной власти рейха и нашего фюрера Адольфа Гитлера. Вы хорошо меня поняли?
   — Кажется, да.
   — Я не требую немедленного ответа. Вы должны серьезно подумать, многое вспомнить. Мы поможем вам в меру наших сил и возможностей. Вчера вечером я был в вашем особняке в Вонсове, осмотрел кабинет. У вас хорошая мебель. Письменный стол — настоящий Хиппендэйл, а американский вращающийся стул — прелесть, хотя явно не гармонирует с остальной мебелью, он слишком служебный… Подумайте об этом. Ваше признание будет весьма важным и полезным для нашего общего дела.
   — Я подумаю, господин обер-лейтенант.
   — Тогда завтра жду ответа, — сказал Клос. Подошел к двери, широко открыл ее. Два эсэсовца встали навытяжку, увидев обер-лейтенанта Клоса. — Проводите арестованного! — бросил им и опустился в кресло, в котором еще минуту назад сидел Вонсовский.
   Теперь необходимо выяснить, не заподозрил ли чего-либо Лехсе. Вонсовский понял все безошибочно.
   «Что будет завтра?» — подумал Клос. Не вставая с кресла, он потянулся к пачке сигарет, оставленных на столе Лехсе, и закурил.

 

 
   Увидев вчера ночью черный «мерседес» около особняка Вонсовского, а через минуту полковника Рейнера, выходящего из автомашины, Клос понял, что дело осложняется. И когда, как бы не зная, кто перед ним, направил луч электрического фонарика прямо в глаза Рейнеру, то заметил в его лице тот же страх, который впервые наблюдал у него в субботнее утро в кабинете.
   — Вы напугали меня, господин Клос, — сказал оберет. — Не думал, что встречу вас здесь.
   — Долг службы, господин полковник, — ответил Клос. — Нас с вами привела сюда одна цель. Вы тоже решили ознакомиться с документами, лежащими в ящиках письменного стола? Думаю, что вам следует осмотреть и виллу Вонсовского в Жолибоже.
   — Этим займется Дибелиус, — ответил Рейнер. — Нашли что-нибудь интересное?
   — Думаю, да. После изучения и отбора нужных документов доложу вам, господин полковник. Но, может быть, вы пожелаете ознакомиться с этим раньше?
   Рейнер минуту помолчал.
   — Нет, господин Клос, я вам доверяю. Но хотел бы вас кое о чем попросить. Это касается меня лично, — с трудом выдавил из себя оберет.
   Клос почувствовал, что Рейнеру необходима его помощь, наводящий вопрос, который помог бы выбраться из этой щепетильной ситуации, но решил промолчать.
   Наконец оберет решился:
   — Если вы, господин Клос, обнаружите среди найденных бумаг какую-либо корреспонденцию из Вены, в особенности от родственников фон Эксендорф… — Оберет запнулся.
   — Понимаю! — Клос решил ему помочь. — Это не должно касаться следствия, в лучшем случае не следует вносить это в протокол по делу Вонсовского.
   — Верно, Клос. Я не сомневался в вашей деликатности. Не хотелось, чтобы семейство, с которым случайно породнился этот прохвост, — заверяю вас, это вполне достойная немецкая семья, преданная рейху и фюреру, — имело какие-либо неприятности.
   — Простите, — проговорил Клос, — но я хотел бы вас спросить: это ваши родственники?
   — Это не имеет значения. Главное, мы не должны допустить, чтобы уважаемые немцы имели неприятности только потому, что шпион…
   Клос почувствовал: наступил подходящий момент, чтобы внушить Рейнеру одну весьма важную мысль.
   — Итак, господин полковник, — Клос выждал, пока Рейнер закурит сигару, — вы убеждены, что мы имеем дело со шпионажем?
   — А вы сомневаетесь?
   — Я не хотел бы делать поспешные выводы. Вы же сами, господин полковник, предостерегали меня от этого, однако…
   — Если это не шпионаж, то что тогда?
   — Я тоже об этом думал, господин полковник, — медленно ответил Клос, давая Рейнеру возможность самостоятельно сформулировать мысль. — Кто знает, может быть, мы напали на след государственного преступления. Обнаруженные планы укреплений вокруг ставки фюрера, списки немецких офицеров высокого ранга…
   — Перестаньте, Клос! — истерически закричал Рейнер. — Замолчите! — А потом тихо добавил: — Хотелось, чтобы вы ошиблись. Этого не может быть.

 

 
   Из задумчивости вывел Клоса голос Лехсе:
   — Ну и как успехи, Ганс?
   — Думаю, что для начала неплохо, только следовало бы перевести арестованного в более приличную камеру, обеспечить одеждой и бельем, едой из ресторана.
   — Я должен получить на это разрешение Дибелиуса, — неуверенно ответил Лехсе.
   — Если этой ценой получим нужную информацию…
   — Я слышал, как ты его допрашивал. У абвера иногда можно кое-чему поучиться. Не знал, что ты к тому же обладаешь навыками медика.
   — Каждый из нас пользуется своими методами, дорогой Адольф, — сказал Клос, смотря ему прямо в глаза. Лехсе даже не пытался скрыть, что подслушивал его беседу с Вонсовским. — Видишь ли, Лехсе, — обратился к нему Клос, — я хочу поделиться с тобой некоторыми своими соображениями. А впрочем, — он махнул рукой, как бы неожиданно изменив свое решение, — может быть, я ошибаюсь, поговорим об этом после допроса Вонсовского…
   — Ты говоришь это так, будто уверен, что Вонсовский во всем признается.
   — Надеюсь, просто надеюсь, дорогой Адольф.

 

 
   Лехсе вышел из кабинета штандартенфюрера пораженный столь не свойственной шефу обходительностью. Просто не верилось! Дибелиус, имевший обыкновение распекать гауптштурмфюрера в присутствии рядовых эсэсовцев, сегодня ходил вокруг Лехсе, как около самого дорогого гостя.
   — Помните, господин Лехсе, — Дибелиус встал, жестом разрешая гауптштурмфюреру сидеть в кресле, — я не случайно выбрал именно вас. Хотите вы этого или нет, но мы должны сотрудничать с абвером. Знаю, знаю, вы мне скажете, что ничего хорошего в этом нет, но что делать! На счастье, обер-лейтенант Клос, которого Рейнер дал вам в помощники, господин Лехсе, офицер дисциплинированный и, как заверил Рейнер, имеет чувство меры и умеет не переступать границу дозволенного.
   — Он желторотый юнец, господин штандартенфюрер. Вы же знаете: эта интеллигенция пользуется своими методами.
   — Так, так, Лехсе, вы это метко подметили. Узнаю старого служаку. Нас, мастеров своего дела, эти щенки, даже самые интеллигентные, не смогут провести. Надеюсь, вы понимаете меня, господин Лехсе? — Шеф похлопал его доверительно по плечу.
   — Да, да, господин штандартенфюрер.
   — Итак, я надеюсь, что мы договорились, — продолжал деловито Дибелиус. — Все методы хороши для достижения цели. Я не против, чтобы Вонсовского своевременно брили и кормили. Не пойму только одного — почему покойника нужно подкармливать? Он же не такой идиот, чтобы не понимать, что его ожидает завтра. Но бог с ним! Лишь бы только он все рассказал! Об этом вы, господин Лехсе, должны позаботиться. Нужно уметь отделить зерно от шелухи. В материалах этого дела, которым, несомненно, заинтересуются в Берлине, не должны фигурировать имена немцев, преданность которых фюреру и немецкой нации общеизвестна. Однако это не означает, что мы должны быть снисходительны к врагам рейха. Вам необходимо любой ценой выжать из Вонсовского имена его агентов, контакты и связи с вражеской разведкой. Как вы думаете: он работает на американцев или на англичан?
   — Скорее всего, на большевиков. — Лехсе решил, что может позволить себе подобную шутку.
   — Я так же думаю! — рассмеялся Дибелиус. — И еще одно, Лехсе, пусть только это останется между нами, старыми эсэсовцами. За нашими приятелями из абвера необходимо смотреть в оба. Они охотно примазываются к нашим успехам и еще охотнее сваливают на нас свои провалы.
   — Благодарю за доверие, господин штандартенфюрер.
   — Доверие необходимо ценить, дорогой Лехсе. — И, как будто бы случайно вспомнив, добавил: — Скажу вам по секрету, что после успешного окончания этого дела похлопочу за вас перед рейхсфюрером. Уже давно вы, господин Лехсе, этого заслуживаете.
   Чувствуя прилив энтузиазма, Лехсе приказал, чтобы ему немедленно доставили Эдвина Вонсовского, но ему ответили, что полчаса назад арестованный вызван на допрос к обер-лейтенанту Клосу. Лехсе, в душе проклиная усердие этого мальчишки Клоса, вдруг вспомнил, что еще до встречи с Вонсовским он намеревался позавтракать. Но, увы, что теперь делать?

 

 
   В это время обер-лейтенант Клос вел допрос графа. Эдвин Вонсовский был чисто выбрит, из-под клетчатого спортивного пиджака выглядывала белоснежная сорочка. Свежее, загорелое лицо, пышные, холеные усы и отсутствие галстука придавали ему вид святого Витоса.
   — Надеюсь, что на сей раз вы позавтракали с большим аппетитом? — спросил Клос.
   — Да, — ответил Вонсовский. — После хорошего завтрака неплохо закурить сигару, чтобы лучше думалось.
   Клос протянул ему кожаный портсигар. Вонсовский взял сигару, отгрыз кончик и-прикурил от поданного Клосом огня.
   — Ну, так что вы надумали, граф?
   — Постараюсь удовлетворить ваше любопытство, господин обер-лейтенант.
   — Я не сомневался в вашем благоразумии. И пока отсутствует Лехсе, приступим к делу. — Допуская, что если не Лехсе, то кто-либо другой наблюдает за ним, Клос не мог изменить способа своей беседы с Вонсовским. — Я говорил вам еще вчера, что внимательно ознакомился с содержимым ящиков письменного стола в кабинете вашего особняка. Среди многих интересных документов, к которым мы еще не раз вернемся, я нашел массу визитных карточек. — Он вытащил из кармана и равнодушно бросил на стол карточки так, чтобы Вонсовский смог прочитать написанные там фамилии.
   — Да, — ответил небрежно Вонсовский, — у меня бывало немало именитых господ. — Его взгляд мгновенно пробежал по разбросанным по столу визиткам.
   — Эти визитные карточки только некоторых высокопоставленных господ, хотя у вас дома бывали и многие другие.
   — Когда вы достигнете моего возраста, у вас также будет немало друзей из числа знатных господ.
   — В особенности вы много имели знакомых среди высокопоставленных немецких офицеров, — уточнил Клос, — и не только вермахта, но, видимо, не все они были вашими друзьями?
   Клос заметил, что при словах «высокопоставленные офицеры» Вонсовский сделал жест, как будто бы хотел что-то уточнить, но только улыбнулся.
   — Со многими я познакомился во время войны, с некоторыми из них мы даже стали друзьями.
   — И поэтому они решили, что вы будете надежным посредником в заговоре против нашего фюрера?
   — Видимо, поэтому, — широко улыбнулся Вонсовский.
   В этот момент в дверях появился Лехсе. Он был немного взволнован.
   — Ну и как, Ганс? Как твои знаменитые методы? Беседовал с графом о медицине?
   — В этом не было необходимости, дорогой Адольф. Граф Вонсовский сам согласился все рассказать.
   — Да, господин гауптштурмфюрер, — подтвердил Вонсовский, — расскажу все, что знаю. Но прежде прошу подать кофе.
   — Стенографа! — крикнул Лехсе, открывая дверь в соседнюю комнату. — Пошлите ко мне сейчас же стенографа! Стенографа и чашку кофе!
   — Целый кофейник, — поправил Клос. — Боюсь, дорогой Адольф, что господин Вонсовский слишком много может нам рассказать.

 

 
   Разрабатывая вместе с майором Рутинским план операции, Клос рассчитывал прежде всего затянуть следствие, создать у абвера и гестапо впечатление о существовании широко разветвленного заговора с участием высокопоставленных лиц, привлекать к ведению дела все более и более высокие инстанции, что утоляло бы существо вопроса в куче входящих и исходящих бумаг, противоречивых инструкций. Не имея возможности предпринять какие-либо практические шаги для спасения Вонсовского, Клос старался хотя бы оттянуть на несколько месяцев неминуемый приговор, а в худшем случае, хотя этой мысли он никогда не допускал в своем сознании, гарантировать легкую смерть. Могло же быть такое, что у кого-либо из высокопоставленных лиц не выдержат нервы и будет отдано распоряжение замять это дело и тайно убрать болтливого заключенного. Клос надеялся, что этой операцией ему удастся вызвать отставку нескольких влиятельных офицеров, создать в их среде атмосферу угрозы и неуверенности, что с моральной точки зрения не пройдет бесследно для измученных войной и чувствующих первые признаки неизбежного поражения высших кадров службы безопасности и высокопоставленных офицеров вермахта.
   Поэтому не случайно Клос и Рутинский так тщательно подбирали влиятельных лиц, чьи имена при помощи трюка с визитными карточками были сообщены Вонсовскому. Это были: полковник фон Вейшекер, который в первые дни сентября тридцать девятого года отдал приказ о расстреле трехсот катовицких харцеров; майор Штукгарт, известный своей жестокостью в Бельгии и Голландии; генерал Верлингер, о котором в донесении Центра говорилось коротко: палач Боснии; Ганс Липке, оберштурмбанфюрер СД, организатор массового уничтожения евреев в Белостоке; Грубер и Келлер, штурмбанфюреры СД, командиры известных своей жестокостью карательных отрядов, действовавших на западных землях Украины и Белоруссии.
   Вонсовский не обманул надежд Клоса. Уже во время первого допроса он «признавался»:
   — С полковником фон Вейшекером познакомился в Гразу, в санатории для высших офицеров. Это было в феврале, точнее, в начале марта сорок первого года. Подружились мы быстро, и через неделю после знакомства он пригласил меня к себе. Там уже находились несколько высших офицеров. Мы обсуждали возможность выгодного для Германии окончания войны. Полковник Вейшекер был убежден, что устранение Гитлера создаст необходимые предпосылки для соглашения с англосаксами. Припоминаю его формулировку: «После устранения бесноватого фюрера англичане согласятся с нами вести переговоры». Он спросил меня, не согласился бы я в качестве посредника установить контакт с английским правительством. Предполагалось, что с этой целью я выеду в Будапешт, где, используя связи своих друзей среди венгерской аристократии, попробую выяснить мнение Черчилля…

 

 
   Клос склонился над письменным столом, просматривая показания Вонсовского. Десять дней назад стенограф торопливо записывал показания полковника Вейшекера, а через три дня после этого Клос, войдя случайно в комнату, где проходил допрос, увидел человека с изуродованным, беззубым лицом, который судорожно моргал, когда эсэсовец выливал на его голову ведро воды.
   — Вейшекер начинает «петь», — сказал с усмешкой Лехсе.
   Этот изуродованный человек был действительно полковник Вейшекер, когда-то элегантный офицер, каким в свое время знал его Клос.
   Перевернув несколько машинописных листов, Клос нашел признание полковника, который когда-то гордился тем, что он, старый гитлеровец, принимал участие еще в мюнхенском путче. А теперь, в сущности, только «пел». Не только признавался в своей виновности перед фюрером, но и предавал других.
   На миг Клосу стало жаль этого до неузнаваемости изуродованного человека, но он сразу же вспомнил о трехстах четырнадцатилетних парнишках из Катовиц, о массовых приговорах военного суда, председателем которого был Вейшекер. Приговоренных было немало, и приговор был всегда один и тот же: смерть через повешение.
   Клос, который, казалось бы, уже достаточно насмотрелся и многому научился, содрогнулся при одной мысли об этом. Все они: Штукгарт, Липке, Келлер, попав в руки «кровавого Макса», признавались теперь во всем, выдавали своих «сообщников», нимало не думая о том, что те уже завтра или послезавтра станут предметом обработки специалистов типа Лехсе. Только Грубер избежал этой участи — погиб за день до ареста от пули патриота одной из подпольных организаций. Удивительно, что даже эта случайная в общей цепи событий смерть сыграла свою роль. Именно Дибелиус узнал, что якобы участники широко разветвленного заговора против фюрера решили убрать Грубера, дабы воспрепятствовать его аресту. Повсюду велись поиски участников покушения, чтобы подтвердить эту догадку, но, к счастью, среди случайно задержанных не оказалось тех, кого можно было бы обвинить в убийстве. Работали лихорадочно. И теперь только один Клос допрашивал Вонсовского, правда в присутствии стенографа, но, несмотря на это, граф отлично понимал его. Лехсе же занимался теми, о ком упоминал в своих показаниях Вонсовский.
   Когда на допросе Вонсовского всплыло имя генерала Верлингера, Клос испугался, что хватил через край. Паренек-стенограф, который до этого с точностью автомата записывал все, не проявляя никакого интереса, сейчас был заметно взволнован. Сломал поочередно три остро очиненных карандаша и попросил минутного перерыва, чтобы снова подготовиться к работе. Кто же не слышал о генерале Верлингере, о котором гитлеровские газеты писали, что он герой кампании на Балканах, которому сам фюрер прикалывал «Дубовые листья» к кресту с бриллиантами! Клоса одолевали сомнения: что, если в верхах поймут всю несостоятельность подобного — чтобы старый прусский генерал, получавший от фюрера только награды, мог участвовать в заговоре! Когда, докладывая Дибелиусу, Клос попытался дезавуировать показание Вонсовского, тем самым ставя под удар весь свой план, его охватило на миг отчаяние. Однако решительное: «Об этом не должна болеть ваша голова», произнесенное штандартенфюрером, вернуло его к жизни.
   — Чем ближе к фюреру, тем больше врагов, — сказал назидательно Дибелиус.
   Четырьмя днями позже все немецкие газеты, а также продажный «Новый варшавский курьер» опубликовали на первых страницах обведенную черной рамкой фотографию тощего старика с моноклем в глазу. Генерал Верлингер — как это с глубоким прискорбием сообщалось в специальном коммюнике отдела контрразведки — был убит русскими бандитами где-то под Смоленском. Гитлеровская машина работала на полных оборотах.

 

 
   Клос закрыл папку с протоколами допроса и посмотрел на часы. Лехсе запаздывал. Что могло его задержать? Клосу было необходимо, чтобы на сегодняшнем допросе Вонсовского обязательно присутствовал гауптштурмфюрер Лехсе. Клосу стало известно, какую роль сыграл его шеф в ликвидации греческого движения Сопротивления, и обер-лейтенант решил использовать в своих целях несколько документов, найденных под стальным диском американского вращающегося стула в кабинете Вонсовского.
   Дверь открылась, и появился Лехсе. Через минуту эсэсовец ввел Вонсовского. Другой здоровенный эсэсовец внес кофейник и чашки. Клос указал Вонсовскому на постоянное его место — глубокое кресло в углу комнаты, — слушая одновременно Лехсе.
   — Я только что от Дибелиуса, получил приказ сегодня же перевести Вонсовского в камеру предварительного заключения абвера.
   — Да? — удивился Клос. — Мне ничего об этом не известно.
   — Видимо, это согласовано с Рейнером, — пробормотал Лехсе. Он тоже был поражен решением своего шефа, ибо не привык к тому, чтобы Дибелиус добровольно выпускал жертву из своих рук. — Теперь только ты будешь опекать Вонсовского, — с особой интонацией подчеркнул Лехсе.
   В дверь постучал стенограф, через минуту он уже сидел за своим столом, ожидая приказа приступить к работе.
   — Первый раз встречаюсь с такой заботой о моей персоне, — сказал Клос, мрачнея. Он не притворялся. Ему и в самом деле не нравилось это распоряжение. «Неужели о чем-то догадываются? — подумал Клос. — Ну что ж, все, что ни делается, к лучшему. Тогда нужно поторопиться». — Но какое это имеет значение? — произнес он громко. — Как твои дела? — обратился он к Лехсе.
   — Липке оказался твердым орешком. Когда пришел в себя, то отказался от своих прежних показаний. Но будь спокоен…
   — Я вполне спокоен. — Клос посмотрел на Вонсовского. Граф сидел в кресле, держал в зубах погасшую сигару и смотрел на клочок серого зимнего неба за окном. «Неужели задумал сбежать? — испугался Клос. — Забыл, что находимся на четвертом этаже?»
   Но Вонсовский, как будто бы чувствуя беспокойство Клоса, отвел взгляд от окна, налил в чашку немного кофе, посмаковал.
   — В прошлый раз кофе был крепче, — промолвил Вонсовский, еще раз удивив Клоса своим спокойствием.
   — Ты говорил мне по телефону, что хочешь что-то выяснить, — отозвался Лехсе. — В таком случае к твоим услугам. А то я чертовски устал.
   — Понимаю, — ответил Клос. Взглядом подал знак стенографу и обратился к Вонсовскому: — Меня заинтересовало одно несоответствие, граф.
   — В моих показаниях? — удивился Вонсовский. — Этого не может быть, — что-то вроде многозначительной улыбки появилось на его лице, — я тщательно их продумал.
   — Несоответствие обнаружено между вашими показаниями, — Клос опустил взгляд на бумаги, — и протоколом обыска, произведенным в особняке в Вонсове в день вашего ареста. Так, штандартенфюрер Макс Дибелиус и присутствующий здесь гауптштурмфюрер Адольф Лехсе утверждают в протоколе, что в тайнике вашей ванной комнаты нашли доллары, а также кассеты микрофильма.
   — Я подтвердил это.
   — Знаю, — ответил Клос. — Речь идет о той сумме, которая там была. Вы сознались, что там было десять тысяч долларов и микрофильм.
   — Да, — подтвердил граф, — две пачки по пять тысяч долларов каждая. В стодолларовых банкнотах.
   — Неправда! — вмешался Лехсе. — В обеих пачках было только пять тысяч. Очевидно, вы ошиблись, господин Вонсовский.
   — Я не мог ошибиться. Обе пачки привез в день ареста человек, к которому я питаю полное доверие. Он уже не впервые выполняет подобные поручения. Для соблюдения формальности я пересчитал одну из пачек. В ней было пятьдесят стодолларовых банкнот.
   — Я не мог, ошибиться, — сказал Лехсе. — Сразу же по приезде в Варшаву пересчитал обе пачки. В них было ровно пять тысяч долларов. Перед этим, — он на миг заколебался, — они лежали в моем портфеле, который в течение часа был при мне.