Она была уже в десяти шагах от трона. Тут справа от Кончини, на руку которого опиралась Фауста, возникло какое-то движение. Глаза обоих невольно обратились в ту сторону. Фауста и маршал увидели, что некий дворянин, лицо которого нельзя было рассмотреть, энергично работая локтями и не обращая внимания на тихий ропот, старается пробраться в первый ряд.
   Оба решили, что это просто любопытный — из тех, кто хочет все увидеть, не считаясь с окружающими. Кончини и Фауста собирались уже двинуться вперед, когда невоспитанный субъект сумел отодвинуть всех, кто ему мешал, и остановился на самом виду, в четырех шагах от блистательной пары.
   И они узнали шевалье де Пардальяна. А за ним стоял граф де Вальвер.
   Кончини был так поражен, что замер на месте, принудив остановиться Фаусту и графа де Карденаса. Дело в том, что Пардальян и Вальвер просидели все эти дни в добровольном заточении в доме герцога Ангулемского. Потому, прочесав всю округу и не найдя беглецов, Кончини решил, что они мертвы. А ведь Фауста постоянно твердила, что он ошибается и что она поверит в смерть Пардальяна лишь тогда, когда собственными глазами увидит его бездыханное тело.
   Итак, Кончини застыл на месте и гневно чертыхнулся по-итальянски:
   — Porco Dio! Значит, они не погибли!
   В голосе маршала звучало бесконечное сожаление.
   — Я же вам говорила! — тихо ответила Фауста, тоже по-итальянски.
   И властным голосом, которому мгновенно подчинялись все вокруг, она приказала:
   — Вперед, сударь, и, ради Бога, улыбайтесь… Разве вы не видите, что ваше волнение удивляет придворных?
   И герцогиня была права. В подробно разработанном церемониале этой остановки не предусматривалось; к тому же мимолетное замешательство Кончини не осталось незамеченным. Люди, хорошо видевшие маршала — в том числе король и его мать, — тоже посмотрели в ту сторону, где стояли Пардальян и Вальвер.
   Враги маркиза д'Анкра — а их было много, включая и самого короля — тайно надеялись, что случится какое-нибудь происшествие, которое поставит ненавистного фаворита в затруднительное положение. А друзья Кончини не скрывали беспокойства.
   Надо полагать, что большинству присутствующих Пардальян и Вальвер были неизвестны, ибо внимание двора — или по крайней мере внимание Людовика XIII и Марии Медичи — не задержалось на двух этих мужчинах. Но Леонора узнала их с первого взгляда. Лицо женщины побледнело под румянами, к горлу подступил комок… Горящий взгляд Галигаи отыскал Роспиньяка, и тот прочел в ее глазах безмолвный приказ.
   А Кончини уже взял себя в руки. Он тоже первым делом повернул голову, нашел глазами Роспиньяка — и перевел выразительный взгляд на Пардальяна, который спокойно стоял на отвоеванном месте и улыбался. Подчиняясь повелению своего господина, Роспиньяк сделал знак четырем лейтенантам. И все пятеро начали ловко пробираться сквозь толпу придворных.
   Все это случилось так быстро, что никто ничего не заметил. Лишь Леонора поняла, что происходит, и облегченно вздохнула. Внешне спокойный, Кончини повел герцогиню дальше. Он улыбался, но при этом невольно бросал на Пардальяна искоса убийственные взгляды. А тот как будто и не видел маршала. Горящий взор шевалье был устремлен на Фаусту — красавица тоже с вызовом смотрела на Пардальяна. Ее глаза, подобные черным алмазам, сверкали недобрым огнем. Взгляды мужчины и женщины скрестились, как шпаги: казалось, каждый выискивает, куда нанести смертельный удар.
   Фауста поравнялась с Пардальяном — и они обменялись последней безмолвной угрозой. Иронически усмехаясь, Пардальян согнулся в шутовском поклоне, который был красноречивее всяких слов. Не оставаясь в долгу, Фауста ответила убийственной улыбкой, которая появлялась порой на ее алых губах.

VI
ОФИЦИАЛЬНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ

   Но больше ничего не случилось. Своим присутствием на церемонии Пардальян просто желал показать, что его рано списывать со счетов: шевалье особенно хотелось, чтобы Фауста осознала: отныне она везде и всегда будет встречать его на своем пути. И красавица отлично поняла намек Пардальяна.
   На первый раз этого было достаточно. И удовлетворенный Пардальян отошел в сторону. Однако он постарался встать так, чтобы все видеть и все слышать.
   Так что Роспиньяку и его людям не пришлось вмешиваться. И они поступили так же, как и шевалье: отошли в сторону. Однако они не спускали с Пардальяна глаз. Роспиньяк отправился к хозяину, а остальные осторожно наблюдали за шевалье, не понимая, заметил он слежку или нет.
   Усыпанная драгоценными камнями королева напоминала богиню, сошедшую с Олимпа. Несмотря на величественный вид, она была не совсем спокойна. А виноват в этом был король, ее сын. Мы уже говорили, что Мария Медичи воспылала горячей симпатией к Фаусте, которая ослепила и покорила ее, И теперь королева тревожилась, как бы ее новая подруга не сочла прием холодноватым, если Людовик XIII будет держаться в рамках тщательно разработанного заранее церемониала.
   Но опасения Марии Медичи оказались напрасными. Удивительная красота Фаусты уже действовала на короля, который, впрочем, на всю жизнь останется целомудренно сдержанным с женщинами, так сильно отличаясь в этом от Зеленого Кавалера, своего славного отца. Однако сейчас, напустив на себя равнодушный вид, Людовик пожирал гостью глазами. Искусство делать непроницаемое лицо он уже освоил в совершенстве, и ему оставалось только усиленно моргать, чтобы никто не заметил, что взгляд его прикован к Фаусте.
   Но вот Фауста, Кончини и Карденас остановились у помоста. Все трое принялись долго и умело раскланиваться. Затем Кончини подался вперед и заговорил напевно и чуть сюсюкая, наполнив огромный зал своим голосом:
   — Я имею честь представить Вашим Величествам ее высочество принцессу д'Авила, герцогиню де Соррьентес, чрезвычайную посланницу Его Королевского Величества короля Испании.
   Постоянный представитель этого монарха Карденас выпрямился с истинно испанским благородством и на чистом французском языке отчеканил:
   — Сир, я имею честь вручить Вашему Величеству верительные грамоты, подписанные моим всемилостивейшим повелителем и удостоверяющие, что присутствующая здесь ее высочество мадам герцогиня де Соррьентес является чрезвычайным послом короля Испании при дворе французского государя.
   Но грамоты были переданы не королю, а канцлеру. Окруженный министрами, он подошел к помосту одновременно с посланницей. После этого король, королева-регентша и Фауста торжественно произнесли положенные речи.
   На этом официальная часть церемонии была закончена. Высочайшие актеры уступали место живым людям. Король мог считать свою миссию выполненной. Этого-то и опасалась его мать. Но чарующее обаяние Фаусты и нежные переливы ее ласкового голоса окончательно покорили Людовика. Он встал, сошел с помоста, галантно снял шляпу, грациозно раскланялся — что выглядело особенно трогательно, принимая во внимание его юный возраст, — почтительно поцеловал красавице руку и промолвил:
   — Мадам, нам чрезвычайно приятно, что выбор нашего любезного испанского брата пал именно на вас. Мы всегда рады видеть вас в нашем дворце и просим вас считать его своим домом.
   Эти слова произвели фурор. Такого лестного приема не удостаивался еще ни один посол. Мария Медичи никак не ожидала такой любезности от своего застенчивого сына. Она просияла, обрадовавшись даже больше, чем Фауста, и, спускаясь с помоста, наградила сына благодарным взглядом и улыбкой.
   Фауста же сохраняла величавое спокойствие. Она громко поблагодарила короля и наговорила ему таких комплиментов, что юноша просто зарделся от удовольствия. Фауста безошибочно определила, на чем следует сыграть: обратившись к Людовику как к мужчине и монарху, к чему он еще не привык, красавица ловко польстила его самолюбию.
   Король не захотел оставаться перед ней в долгу. Повернувшись к матери, властным тоном, которого никто от него еще не слышал и которого он, похоже, и сам от себя не ожидал, Людовик распорядился:
   — Когда будете писать моему испанскому брату, мадам, не забудьте поблагодарить его за то, что он прислал к нам госпожу герцогиню. Я чрезвычайно признателен ему!
   Не скрывая своего удовлетворения, Мария Медичи ответила:
   — Ваши слова для меня приказ, сир, и я выполню его с величайшим удовольствием,
   А король, повернувшись к Фаусте, любезно проговорил:
   — Вне всякого сомнения, мадам, вы будете одним из лучших украшений нашего двора, который покажется нам холодным и мрачным в те дни, когда вы не сможете наполнять его светом своего ослепительного присутствия.
   Фауста собиралась ответить очередным комплиментом, но Мария Медичи опередила ее:
   — Добавьте, сир, что герцогиня будет вам верным, преданным другом. А это в наше время большая ценность.
   Королева сказала это самым искренним тоном и, забыв про всякий этикет, подошла к Фаусте и расцеловала ее в обе щеки, как простая горожанка, а потом подхватила герцогиню под руку и потащила за собой, объясняя по-итальянски:
   — Идемте, сага mia, я представляю вам всех этих дам и кавалеров, которые просто сгорают от нетерпения…
   И это была правда: всем этим великосветским дамам, всем этим сановным вельможам не терпелось поближе познакомиться с герцогиней де Соррьентес; все знали, что она баснословно богата, и все видели, что она божественно прекрасна. Все стали свидетелями ее триумфа. И каждый хотел быть поближе к ней, каждый мечтал добиться ее расположения.

VII
ЕЩЕ ОДИН ПОСОЛ

   Вскоре произойдут события, для описания которых нам необходимо расставить по местам персонажей назревающей драмы. Начнем, конечно, с короля.
   Он отошел на задний план. Мы уже видели, как бесцеремонно Мария Медичи увела Фаусту, оставив Людовика одного. Ведь с ним не очень-то считались, и скоро все забыли про бедного маленького короля. А ему было не привыкать к такому невниманию. Он вздохнул — и принялся с интересом наблюдать, как придворные увиваются вокруг Фаусты.
   Пардальян: он стоял справа от помоста. Таким образом, шевалье находился в четырех-пяти шагах от короля, и тот никак не мог с ним разминуться. Пардальян наблюдал за Людовиком и за Вальвером.
   Валъвер: мы уже видели, что до сих пор он лишь послушно следовал за шевалье. А сейчас граф застыл рядом с Пардальяном.
   Но со своего места Одэ высматривал кого-то в этой блестящей толпе придворных. И тяжко вздыхал. Вздохи учащались и становились все громче. Неподвижный Пардальян краем глаза следил за Вальвером и насмешливо улыбался.
   Послушаем же, о чем они говорят. Может, из их беседы мы сумеем понять, зачем они явились в Лувр на эту торжественную церемонию. Итак, Вальвер вздохнул в сотый раз. Но рта он еще не открывал. Давно догадавшись, в чем дело, Пардальян решил помочь молодому человеку.
   — Да что же это вы, мой юный друг, вздыхаете, как теленок, которого отлучили от материнского вымени? — ласково осведомился шевалье.
   — Ах, сударь, — я все смотрю, смотрю, а ее нигде нет, — грустно ответил Вальвер.
   — Кого? — спросил Пардальян, изображая полнейшее недоумение.
   — Как кого?.. — поразился граф. — Моей обожаемой Флоранс, сударь!
   — Черт возьми, Одэ, я все время забываю, что вы влюблены! — воскликнул шевалье. — Действительно, ваша красавица живет недалеко отсюда.
   — Ах, сударь! Боюсь, что она уже не придет, — скорбно заявил Вальвер.
   — Возможно… честно говоря, нетрудно было предвидеть, что она вряд ли появится в этом блестящем обществе. С какой стати ей здесь быть? — пожал плечами Пардальян.
   Оба замолчали. Вальвер вздыхал еще отчаяннее. Пардальян лукаво улыбался в усы, наблюдая за ним краем глаза. Наконец Вальвер не очень уверенно сказал:
   — Мне пришла в голову одна мысль…
   — Вздор какой-нибудь! Это так свойственно влюбленным!.. Ну, выкладывай, что ты надумал, — ухмыльнулся шевалье.
   — Вас нельзя ни на миг оставлять одного… — расстроенно заговорил Одэ.
   — Не вижу особой необходимости в твоем присутствии, — спокойно возразил Пардальян.
   — Боюсь, что у вас могут быть большие неприятности… — уныло продолжал Вальвер.
   — Да какие к черту неприятности? — изумился шевалье.
   — Маркиз д'Анкр чувствует себя здесь как дома, — пояснил Одэ.
   — Кончини, черт бы его побрал! — вскричал Пардальян. — Да, смелости ему не занимать, только этот болван не решится схватить меня на глазах у короля. А если и решится, ему нужно будет оправдать арест какой-нибудь выходкой с моей стороны, но я не дам ему для этого ни малейшего повода.
   На этот раз Пардальян говорил совершенно серьезно. Он снова посмотрел в сторону короля, чтобы убедиться, что тот стоит на прежнем месте, и так же серьезно продолжал:
   — Я не собираюсь устраивать здесь скандал, что дало бы моим врагам прекрасную возможность раз и навсегда отделаться от меня. Я пришел поговорить с королем. Да, я появился здесь одновременно с Фаустой. Но я не люблю вероломства. И мне было важно показать ей, что я охраняю юного монарха и на каждый ее удар буду отвечать сокрушительным ударом. Увидев меня, она все прекрасно поняла, уж будьте покойны. Сейчас она считает, что переиграла меня. Посмотрите только, как она поглядывает в нашу сторону. Она торжествует. Но теперь мой черед. Удар за мной. И ей будет трудно от него оправиться. Ну, а Кончини… Когда я поговорю с королем, он сообразит, если он не последний дурак — а по нему этого никак не скажешь, — что должен всеми силами защищать меня, ибо, защищая меня, он спасает свою собственную шкуру. Как видите, вы можете смело меня оставить, ведь вам не терпится отправиться на поиски любимой.
   И Пардальян с лукавой улыбкой посмотрел на Вальвера. Одэ был несколько ошарашен тем, что шевалье с такой легкостью вывел его на чистую воду. Пардальян тихо засмеялся. Он дружески подтолкнул Вальвера и напутствовал его словами:
   — Ну, идите же, начинайте рыскать и вынюхивать, возьмите след, как хорошая ищейка! Возможно, вы заблудитесь в этом лабиринте залов, коридоров, лестниц и дворов. Скорее всего, вы не найдете ту, которую мечтаете увидеть. Не важно, главное для вас сейчас — не стоять на месте. Так идите же, идите, черт возьми!
   Вальвер только этого и хотел. Смущенно улыбнувшись Пардальяну, он бросился на поиски любимой. Позднее мы увидим, увенчаются ли они успехом — или молодой человек вернется ни с чем, как предсказывал ему шевалье. А пока что взглянем на других персонажей нашей драмы.
   За Пардальяном, отделенная от него помостом, стояла группа придворных из ближайшего окружения короля: Люинь, Орнано, Бельгард, Севре и Монпульян. Они нетерпеливо ждали, когда Людовик повернется к ним и сделает им знак подойти. А он словно забыл о них. Сами же они не осмеливались двинуться с места и пускались на маленькие хитрости, чтобы привлечь внимание монарха. Но все было напрасно…
   Слева от Пардальяна, на достаточном расстоянии, держались вместе Лувиньяк, Эйно, Роктай и Лонгваль. Они стояли у окна и тихо разговаривали, продолжая наблюдать за шевалье.
   Кончини ненадолго исчез. Одновременно исчез и Роспиньяк, из чего мы можем заключить, что маркиз удалился, чтобы отдать распоряжения капитану. И мы не ошибемся, если предположим, что распоряжения эти касались Пардальяна и Вальвера. Как бы то ни было, Кончини быстро вернулся в тронный зал, а Роспиньяк отсутствовал еще некоторое время.
   Пардальян расположился справа от помоста. А у левого края возвышения остановились Фауста и королева, за спиной которой замерла Леонора. Перед ними проходили придворные, осыпавшие Фаусту комплиментами и изъявлениями самых теплых чувств. Она принимала все пылкие заверения со своим обычным величественным видом, смягчая его божественно обаятельной улыбкой. Фауста была неотразима. Внешне доброжелательная, она прекрасно знала цену всем этим клятвам в любви и дружбе, которые сыпались на нее, как из рога изобилия.
   А забытый всеми юный король стоял один, развлекаясь этим зрелищем.
   Добавим, что, несмотря на внимание, которое Фаусте приходилось уделять всей этой публике, отвечая одному, выслушивая другого, улыбаясь третьему, она ухитрялась время от времени бросать на Пардальяна насмешливые взгляды.
   Мы помним, что на один из таких взглядов шевалье обратил внимание Вальвера.
   Итак, Кончини вернулся в зал и примкнул к группе, окружавшей королеву.
   Презрительно улыбающийся, спокойный и гордый, он и впрямь вел себя как хозяин. А поскольку именно он представил Его Величеству герцогиню де Соррьентес, с которой был, похоже, в прекрасных отношениях; поскольку Мария Медичи, благодарная своему фавориту за успех Фаусты, осыпала его милостивыми знаками внимания; поскольку было ясно, что его влияние неуклонно растет, — придворные увивались вокруг Кончини не меньше, чем вокруг королевы и Фаусты. И надо было видеть, с какой надменностью полновластного хозяина выслушивал он подобострастные речи окружающих.
   Однако Кончини тоже частенько посматривал в сторону Пардальяна.
   Король не сразу обратил внимание на маршала: взгляд Людовика XIII был прикован к Фаусте, которая своей тонкой лестью и ослепительной красотой произвела сильнейшее впечатление на подростка. Поспешим заметить, что это вовсе не было началом любви. Нет, король был еще слишком молод, а позже доказал, что не унаследовал страсти отца к женщинам. Просто на Людовика действовало сокрушительное обаяние Фаусты, как могла бы подействовать ласковая улыбка собственной матери. И ничего больше…
   Но вот, устав разглядывать прелестную герцогиню, король окинул взором ее окружение. И увидел Кончини, который держался как истинный хозяин Лувра. И тогда…
   Тогда глаза у короля загорелись, лицо вспыхнуло… Людовик осмотрелся — и обнаружил, что в полном одиночестве стоит возле помоста, который совсем недавно возносил его — монарха — над толпой.
   Подросток страшно побледнел. Его руки сжались в кулачки, губы зашевелились, словно с них рвалось повеление: «Казнить!» Людовик не издал ни звука. Налившиеся кровью глаза забегали по залу. Король кого-то искал… Наверно, он хотел увидеть капитана своих гвардейцев Витри. А увидел незнакомца, который стоял совсем рядом, в четырех шагах от Людовика и с нескрываемой жалостью смотрел на него.
   Этим незнакомцем был Пардальян.
   Сочувствие, которым светился взгляд шевалье, обожгло короля как самое страшное оскорбление. Бедный юноша ощутил всю свою слабость и беспомощность. Он сгорбился и поник головой. А его губы все еще тихонько шевелились, по-прежнему беззвучно — и бессильно.
   Но эта жалость незнакомого дворянчика была просто невыносима, она причиняла Людовику больше боли, чем дерзкое поведение Кончини. Король вздрогнул и надменно выпрямился. И тут же напустил на себя вид презрительного равнодушия, пытаясь скрыть, сколь страшное унижение он сейчас переживает. Но подросток все еще чувствовал на себе взгляд незнакомца, полный искреннего сострадания. Гордость короля была жестоко уязвлена. И он решил укрыться от взора этих внимательных глаз.
   Пойти направо Людовик не мог: там блистал Кончини. Сворачивать налево королю тоже не хотелось: там стоял незнакомец, вызывавший у него глухое раздражение. И тогда Людовик двинулся вперед, решив идти прямо. Он не смотрел по сторонам — и все же увидел, что незнакомец тоже встрепенулся; покинув свое место, этот человек сделал два широких шага и почтительно склонился перед монархом. Чтобы не столкнуться с Пардальяном, Людовику пришлось остановиться. Юный король был смертельно бледен, губы у него дрожали — на сей раз от страшного гнева. И, словно во сне, Людовик услышал тихий и спокойный голос шевалье:
   — Скажите одно слово, сир, лишь одно слово — и я схвачу Кончини за шиворот и вышвырну во двор через это вот окно.
   Если бы Людовик знал Пардальяна, он не обратил бы ни малейшего внимания на это двойное нарушение этикета: во-первых, шевалье сам заговорил с королем, во-вторых, встал на пути монарха, не давая Его Величеству пройти, хотя поза Пардальяна была при этом самой почтительной. Если бы Людовик знал Пардальяна, предложение шевалье, сделанное совершенно спокойным тоном, будто речь шла о каком-то пустяке, показалось бы королю вполне естественным.
   К несчастью, Людовик не знал Пардальяна. Унизительная жалость, которую подросток увидел в глазах шевалье, настроила короля против незнакомца. Потом тот преградил монарху дорогу, чем вызвал его гнев. А в высшей степени странное предложение, которое король услышал от этого человека, заставило Людовика подумать, что дерзкий дворянин просто издевается над ним. Терпению короля пришел конец. Он гордо выпрямился и звонко крикнул:
   — Эй! Витри!
   Все пришло в движение. Витри, Люинь, Орнано, Бельгард, Ледигьер, Темин, Креки, Брюлар де Сийри, прево — все с разных сторон устремились к королю. И первым на зов Людовика поспешил Кончини, увлекая за собой своих офицеров и массу дворян. Глаза маршала горели дикой радостью: он узнал Пардальяна и решил, что теперь-то уж тому не уйти.
   Королева, Фауста, маркиза д'Анкр — все они оставались на местах. Но женские голоса смолкли. Дамы внимательно наблюдали за происходящим. В черных глазах Леоноры полыхала радость: как и ее супруг Кончини, она думала, что Пардальяну пришел конец. Фауста радости не выказывала и была чуть озабочена: зная Пардальяна, она понимала, что тут что-то не так…
   Ожидал ли Пардальян такого поворота событий? Возможно… А если мы заметим, что в глазах у него промелькнула хитрая искринка, то станет ясно: шевалье не осуждал юного короля. Даже наоборот…
   А тот презрительно бросил:
   — Вы не в себе, милейший! Или вы пьяны? Да кто вы такой?
   Пропустив мимо ушей первый вопрос, Пардальян спокойно ответил на второй. Глядя Людовику XIII прямо в лицо и чеканя каждый слог, он произнес:
   — Я шевалье де Пардальян.
   Несомненно, у Пардальяна были основания полагать, что его имя произведет впечатление на короля. И действительно, того словно подменили. Гнева как не бывало. Широко распахнутые глаза взирали на шевалье с детским восхищением. Людовик захлопал в ладоши. С невольным почтением, которое польстило Пардальяну больше, чем самый тонкий комплимент, юный король очарованно воскликнул:
   — Шевалье де Пардальян!
   При этом подросток пожирал его глазами, горевшими все тем же простодушным восторгом. Щеки Пардальяна порозовели от смущения: он до сих пор оставался таким же скромным, как и в далекие годы своей героической молодости. А король совсем забыл, что кликнул капитана гвардейцев, чтобы арестовать дерзкого незнакомца. Людовик забыл, что устроил страшный переполох и что на его зов сбежалось целое войско и каждый дворянин рвался вперед, мечтая отличиться в глазах государя. Юный монарх забыл обо всем на свете, он ничего не видел… кроме Пардальяна, с которого не сводил восхищенного взора.
   А вот Кончини ничего не забыл. Если бы он видел лицо короля, то поступил бы, как Витри, который застыл на месте, бесстрастный, словно солдат на параде. Примеру капитана гвардейцев последовали все придворные. Каждый терпеливо ждал, что скажет Его Величество. Но, к несчастью для Кончини, король стоял к нему спиной.
   И маршал не заметил удивительной перемены, которая произошла с Людовиком. Кончини все еще думал, что теперь дни Пардальяна сочтены. А поскольку фаворит чувствовал себя весьма уверенно, зная, что за спиной у него замерли четыре лейтенанта его личной гвардии (Лувиньяк, Роктай, Лонгваль и Эйно уже успели присоединиться к своему господину); поскольку король хранил молчание, а маршалу не терпелось разделаться с заклятым врагом; поскольку, наконец, Кончини решил, что ему все позволено, он склонился перед Людовиком с преувеличенным почтением, сладко улыбнулся и льстивым голосом, невольно выдавая свою свирепую радость, произнес:
   — Сир, смею надеяться, что Ваше Величество не нанесет мне незаслуженного оскорбления и поручит именно мне, самому преданному слуге короля, арестовать этого проходимца.
   Маршал выпрямился, с вызовом посмотрел на окружающих и грозно добавил:
   — Впрочем, честь исполнить приказ Его Величества принадлежит мне по праву… Думаю, что никто здесь не посмеет этого оспаривать.
   Наступила мертвая тишина. Никто из присутствующих не принял хвастливого вызова Кончини. И произошло это по одной простой причине: все дворяне, прибежавшие на зов Людовика, были сторонниками юного короля — и значит, более или менее явными врагами маршала д'Анкра. Все они постарались встать так. чтобы видеть государя и самим быть на виду. Все они сразу поняли, что маршал совершил чудовищную ошибку. И все благоразумно молчали, лишь коварно улыбаясь.
   А Кончини все еще не мог сообразить, в чем дело. Он решил, что никто просто не смеет вступить с ним в спор. Гордо приосанившись и не скрывая злобной радости, он устремил испепеляющий взор на Пардальяна. А тот стоял спокойный и бесстрастный, словно и не замечая торжествующего Кончини.
   Впрочем, торжество фаворита было недолгим. Он занесся слишком высоко, и падение было неминуемым.
   Голос Кончини развеял восторги короля. Людовик вздрогнул и бросил на Кончини ледяной взгляд, от которого любой другой человек провалился бы сквозь землю. Кончини устоял, но сердце его болезненно сжалось: он понял, что зашел слишком далеко и совершил ужасный промах. Теперь придется расплачиваться… И цена будет немалой, судя по грозному виду короля. Став предельно собранным, Кончини обещал себе, что не сделает ни одной ошибки.