Страница:
В кармане пальто я нащупала ключи, которые дал мне Франсуа. Кажется, это была третья по счету милость, дарованная мне жизнью в тот день. Второй милостью был поцелуй, полученный до той минуты, когда я услышала вопрос: «Теперь ты мне веришь?» А первой милостью был взгляд Жанны когда я попросила выписать мне чек и она вышла из машины: усталый, чуть-чуть сердитый взгляд, но я прочла в нем, что Жанна любит меня всеми силами души, — и едва я об этом вспомнила здесь, в гостиничном номере, как снова стала верить, что все это мне только приснилось, что все это неправда.
В телефонной книге особняк на улице Курсель был на букву «Р», под фамилией Рафферми. Мой указательный палец, обтянутый мокрой тканью перчатки, пропустил пятьдесят четыре номера в столбце, пока не остановился на нужной цифре.
Такси доставило меня к номеру пятьдесят пятому: ворота с высокими решетчатыми створами, выкрашенными в черный цвет. Мои часы, которые я завела перед отъездом из гостиницы Монпарнас, показывали без чего-то полночь.
В глубине сада, усаженного каштанами, высился дом, белый, изящный, безмятежный. Огни в нем были погашены и ставни, по-видимому, заперты. Я отворила ворота, они не скрипнули, и поднялась по аллее, окаймленной газоном. Мои ключи не входили в замки парадной двери. Я обогнула дом и нашла черный вход.
На меня пахнуло духами Жанны. Я зажгла свет в каждой комнате, открывая их одну за другой. Они были маленькие, большей частью выкрашенные белой краской и, по-моему, обставленные уютно и удобно. На втором этаже я обнаружила спальни. Они выходили в переднюю, наполовину белую, наполовину некрашенную, потому что покраску стен не закончили.
Первая комната, в которую я вошла, была спальней Мики. Откуда я знала, что это ее спальня, я себя не спрашивала. Все говорило о ней: сумбур эстампов на стене, мебель, обитая дорогими тканями, большая кровать с балдахином, в сборках из шелковой кисеи, которую ветер, ворвавшийся из передней, когда я вошла, надул как корабельные паруса. Говорили о Мики и теннисные ракетки на столе, и фотография какого-то юноши, повешенная на абажур, и огромный плюшевый слон, рассевшийся в кресле, и фуражка немецкого офицера, красующаяся на каменном бюсте, который должен быть изображать крестную Мидоля.
Я отдернула полог и несколько секунд полежала на кровати; потом стала выдвигать разные ящики, получив, против всякого ожидания, доказательство, что эта спальня принадлежала мне. Я вынула из ящиков белье, вещи, не имевшие для меня никакого значения, бумаги, которые я бегло просматривала и бросала на ковер.
Я оставила спальню в полном беспорядке. Но какое мне было до этого дело? Я знала, что позвоню Жанне. Я отдам в ее руки мое прошлое и будущее, а сама лягу спать. И пусть она наводит порядок и разбирается, кто кого убил.
Вторая комната была ничьей, третья — той, где, наверное, спала Жанна, пока я находилась в клинике. Указывали на это и огромные размеры платьев, висевших в шкафу, и запах духов, застоявшийся в соседней ванной.
Наконец я открыла ту комнату, которую искала. В ней не осталось ничего, кроме мебели, кое-какого белья в комоде, халатика в сине-зеленую клетку (на верхнем кармашке вышито: «До») и трех чемоданов, стоявших в ряд у кровати.
Чемоданы были полны. Вытряхнув на ковер содержимое, я поняла, что Жанна привезла эти чемоданы с мыса Кадэ. В двух были вещи Ми, которые Жанна от меня утаила. Если они находились в этой комнате, то потому, может быть, что у Жанны не хватало мужества войти в комнату умершей. А может, и не потому.
В третьем чемодане, который был поменьше, оказалось очень мало одежды, но зато лежали письма и бумаги, принадлежавшие До. Мне не верилось, что это все, но я сказала себе, что, наверное, старикам Лои отдали другие вещи их дочери, уцелевшие от пожара.
Я развязала веревочку, которой была связана пачка писем. Это были письма крестной Мидоля (она так и подписывалась) к кому-то, кого я сначала приняла за Ми, потому что они начинались словами: «моя милочка», «carina» (дорогая), «моя крошка». Читая их, я поняла, что хотя в них много говорилось о Ми, обращены они к До. Возможно, у меня теперь было довольно своеобразное представление об орфографии, но, по-моему, письма крестной просто пестрели ошибками. Однако они были очень нежные, и от того, что я читала между строк, у меня снова стыла кровь.
Я отложила осмотр своего имущества и пошла искать телефон. Он оказался в спальне Ми. Я позвонила в Нейи. Было около часу ночи, но Жанна, должно быть, держала руку на телефонной трубке, потому что сразу ответила. Прежде чем я успела сказать хоть слово, Жанна закричала, что она изнывает от тревоги; на меня посыпались оскорбления вперемежку с мольбами. Тогда я тоже крикнула:
— Да погоди же!
— Где ты?
— На Курсель.
Внезапная пауза, которая затягивалась и могла означать все что угодно: удивление, признание. Наконец я сказала:
— Приезжай, я жду!
— Как ты себя чувствуешь?
— Плохо. Привези мне перчатки.
Я повесила трубку. Вернувшись в спальню До, я продолжала рыться в МОИХ бумагах. Затем взяла смену белья, которая принадлежала МНЕ, клетчатый халатик и переоделась. Я сняла с себя даже туфли и босиком спустилась в первый этаж. Единственное, что я оставила себе от «той, другой», были перчатки, они-то были МОИМИ перчатками.
В столовой я зажгла все лампы, достала коньяк и выпила глоток прямо из бутылки. Затем я долго возилась с проигрывателем, пока не сообразила, как он устроен. Поставила я что-то шумное. От коньяка я чувствовала себя лучше, но побоялась пить еще. На всякий случай я взяла его с собой в соседнюю комнату, где, кажется, было теплее, и улеглась там в темноте, прижимая к груди бутылку.
Минут через двадцать после моего телефонного звонка я услышала, что где-то отворилась дверь. Спустя еще минуту в столовой смолкла музыка. Шаги приближались к моей комнате. Жанна не зажигала света. Я увидела ее темный длинный силуэт в проеме, ее рука легла на ручку двери — точный негатив изображения той молодой женщины, что явилась мне солнечным утром в клинике. Несколько секунд Жанна молчала, затем проговорила своим мягким, глубоким и спокойным голосом:
— Здравствуй, До.
4
В телефонной книге особняк на улице Курсель был на букву «Р», под фамилией Рафферми. Мой указательный палец, обтянутый мокрой тканью перчатки, пропустил пятьдесят четыре номера в столбце, пока не остановился на нужной цифре.
Такси доставило меня к номеру пятьдесят пятому: ворота с высокими решетчатыми створами, выкрашенными в черный цвет. Мои часы, которые я завела перед отъездом из гостиницы Монпарнас, показывали без чего-то полночь.
В глубине сада, усаженного каштанами, высился дом, белый, изящный, безмятежный. Огни в нем были погашены и ставни, по-видимому, заперты. Я отворила ворота, они не скрипнули, и поднялась по аллее, окаймленной газоном. Мои ключи не входили в замки парадной двери. Я обогнула дом и нашла черный вход.
На меня пахнуло духами Жанны. Я зажгла свет в каждой комнате, открывая их одну за другой. Они были маленькие, большей частью выкрашенные белой краской и, по-моему, обставленные уютно и удобно. На втором этаже я обнаружила спальни. Они выходили в переднюю, наполовину белую, наполовину некрашенную, потому что покраску стен не закончили.
Первая комната, в которую я вошла, была спальней Мики. Откуда я знала, что это ее спальня, я себя не спрашивала. Все говорило о ней: сумбур эстампов на стене, мебель, обитая дорогими тканями, большая кровать с балдахином, в сборках из шелковой кисеи, которую ветер, ворвавшийся из передней, когда я вошла, надул как корабельные паруса. Говорили о Мики и теннисные ракетки на столе, и фотография какого-то юноши, повешенная на абажур, и огромный плюшевый слон, рассевшийся в кресле, и фуражка немецкого офицера, красующаяся на каменном бюсте, который должен быть изображать крестную Мидоля.
Я отдернула полог и несколько секунд полежала на кровати; потом стала выдвигать разные ящики, получив, против всякого ожидания, доказательство, что эта спальня принадлежала мне. Я вынула из ящиков белье, вещи, не имевшие для меня никакого значения, бумаги, которые я бегло просматривала и бросала на ковер.
Я оставила спальню в полном беспорядке. Но какое мне было до этого дело? Я знала, что позвоню Жанне. Я отдам в ее руки мое прошлое и будущее, а сама лягу спать. И пусть она наводит порядок и разбирается, кто кого убил.
Вторая комната была ничьей, третья — той, где, наверное, спала Жанна, пока я находилась в клинике. Указывали на это и огромные размеры платьев, висевших в шкафу, и запах духов, застоявшийся в соседней ванной.
Наконец я открыла ту комнату, которую искала. В ней не осталось ничего, кроме мебели, кое-какого белья в комоде, халатика в сине-зеленую клетку (на верхнем кармашке вышито: «До») и трех чемоданов, стоявших в ряд у кровати.
Чемоданы были полны. Вытряхнув на ковер содержимое, я поняла, что Жанна привезла эти чемоданы с мыса Кадэ. В двух были вещи Ми, которые Жанна от меня утаила. Если они находились в этой комнате, то потому, может быть, что у Жанны не хватало мужества войти в комнату умершей. А может, и не потому.
В третьем чемодане, который был поменьше, оказалось очень мало одежды, но зато лежали письма и бумаги, принадлежавшие До. Мне не верилось, что это все, но я сказала себе, что, наверное, старикам Лои отдали другие вещи их дочери, уцелевшие от пожара.
Я развязала веревочку, которой была связана пачка писем. Это были письма крестной Мидоля (она так и подписывалась) к кому-то, кого я сначала приняла за Ми, потому что они начинались словами: «моя милочка», «carina» (дорогая), «моя крошка». Читая их, я поняла, что хотя в них много говорилось о Ми, обращены они к До. Возможно, у меня теперь было довольно своеобразное представление об орфографии, но, по-моему, письма крестной просто пестрели ошибками. Однако они были очень нежные, и от того, что я читала между строк, у меня снова стыла кровь.
Я отложила осмотр своего имущества и пошла искать телефон. Он оказался в спальне Ми. Я позвонила в Нейи. Было около часу ночи, но Жанна, должно быть, держала руку на телефонной трубке, потому что сразу ответила. Прежде чем я успела сказать хоть слово, Жанна закричала, что она изнывает от тревоги; на меня посыпались оскорбления вперемежку с мольбами. Тогда я тоже крикнула:
— Да погоди же!
— Где ты?
— На Курсель.
Внезапная пауза, которая затягивалась и могла означать все что угодно: удивление, признание. Наконец я сказала:
— Приезжай, я жду!
— Как ты себя чувствуешь?
— Плохо. Привези мне перчатки.
Я повесила трубку. Вернувшись в спальню До, я продолжала рыться в МОИХ бумагах. Затем взяла смену белья, которая принадлежала МНЕ, клетчатый халатик и переоделась. Я сняла с себя даже туфли и босиком спустилась в первый этаж. Единственное, что я оставила себе от «той, другой», были перчатки, они-то были МОИМИ перчатками.
В столовой я зажгла все лампы, достала коньяк и выпила глоток прямо из бутылки. Затем я долго возилась с проигрывателем, пока не сообразила, как он устроен. Поставила я что-то шумное. От коньяка я чувствовала себя лучше, но побоялась пить еще. На всякий случай я взяла его с собой в соседнюю комнату, где, кажется, было теплее, и улеглась там в темноте, прижимая к груди бутылку.
Минут через двадцать после моего телефонного звонка я услышала, что где-то отворилась дверь. Спустя еще минуту в столовой смолкла музыка. Шаги приближались к моей комнате. Жанна не зажигала света. Я увидела ее темный длинный силуэт в проеме, ее рука легла на ручку двери — точный негатив изображения той молодой женщины, что явилась мне солнечным утром в клинике. Несколько секунд Жанна молчала, затем проговорила своим мягким, глубоким и спокойным голосом:
— Здравствуй, До.
4
Все это началось однажды днем в феврале, в банке, где работала До, началось с того, что Ми впоследствии называла (и слушателям, конечно, полагалось смеяться) «счастливым случаем». Чек был похож на все другие чеки, которые проходили через руки До с девяти утра до пяти вечера, не считая сорокапятиминутного перерыва на завтрак. На нем имелась подпись владельца текущего счета, Франсуа Шанса, и только когда До внесла выплату в дебет, она прочла на обороте чека передаточную надпись на имя Мишель Изоля.
До почти непроизвольно вскинула глаза, посмотрев через головы товарок, и увидела по другую сторону стола кассиров девушку в бежевом пальто, голубоглазую, с длинными черными волосами. До продолжала сидеть, ошеломленная не столько появлением Ми, сколько ее красотой. Между тем одному богу известно, как часто рисовала она в своем воображении эту встречу: иногда она встречала Ми на теплоходе (на шикарном теплоходе!), иногда в театре (куда До никогда не ходила), а однажды встретила где-то на пляже в Италии (До в жизни не была в Италии). В общем, происходило это неведомо где, в мире на грани сна, когда можно, засыпая, выдумывать без оглядки все, что душе угодно.
А нынешняя встреча за пятнадцать минут до звонка, возвещающего конец рабочего дня, у стола, который До видела перед собой ежедневно вот уже два года, воспринималась как нечто еще менее реальное, и все же не удивляла. Однако Ми была так красива, так ослепительно хороша, она казалась таким законченным воплощением счастья, что, увиденная воочию, развеяла все прежние мечты.
В мечтах жизнь представлялась проще. Случайно найдя свою осиротевшую подругу, До на поверку оказывалась выше ее по всем статьям: и ростом брала (168 см), и примерным прилежанием (аттестат зрелости с оценкой «хорошо» по всем предметам), и сметкой (она округляла капиталец Ми какими-то не вполне ясными операциями на бирже), и отвагой (спасала крестную Мидоля во время кораблекрушения, а Ми думала только о себе и утонула), и у мужчин До пользовалась большим успехом (жених Ми, некий итальянский князь, за три дня до их свадьбы предлагал руку и сердце бедной кузине — кошмарные переживания), словом, До брала всем. И, само собой разумеется, красотой тоже.
Девушка в бежевом пальто — издали она казалась старше двадцати лет, и движения у нее были очень уверенные — спрятала врученные ей деньги в сумочку, на миг сверкнула улыбкой и направилась к выходу из банка, где ее ждала приятельница.
Доменика пробиралась между конторками с каким-то странным чувством внутреннего сопротивления. Она говорила себе: «Я ее потеряю, я ее больше не увижу. А если увижу, если наберусь храбрости с ней заговорить, она снизойдет до улыбки и тут же забудет обо мне, равнодушно отвернется».
Так оно примерно и случилось. До догнала обеих девушек на бульваре Сен-Мишель, в метрах пятидесяти от банка, когда они собирались сесть в белую «MG», стоявшую в запрещенном для стоянки месте. Ми посмотрела, явно не узнавая, но с вежливым интересом, на эту схватившую ее за рукав, запыхавшуюся от бега девушку, которая, наверное, промерзла до костей.
До сказала, что она — До. После долгих объяснений Ми как-будто вспомнила свою подружку детских лет и ответила: «Вот это здорово, что мы так встретились». Говорить больше было не о чем. Попытку продолжить разговор сделала сама Ми. Она спросила, давно ли До живет в Париже и работает в банке, нравится ли ей эта работа. Она познакомила До со своей приятельницей, грубо размалеванной американкой, которая уже уселась в машину. Потом Ми сказала:
— Позвони мне как-нибудь на днях. Мне было приятно с тобой встретиться.
Ми села за руль, и они укатили. До вернулась в банк, когда там уже запирали двери. Озлобленная и в полном смятении чувств.
«Как же ей звонить, я даже не знаю, где она живет. Удивительно, что она одного роста со мной, когда-то она была гораздо ниже. Я была такой же красивой, если бы так одевалась. На сколько был тот чек? Плевать ей, позвоню я или нет. У нее нет итальянского акцента. Она, наверное, считает меня дурой стоеросовой. Ненавижу ее. Я могу ненавидеть ее сколько влезет, задохнусь-то от ненависти я».
Она осталась на час после закрытия банка, чтобы поработать. Чек она взяла, когда служащие стали расходиться. Адрес Ми на нем не значился. До списала адрес владельца текущего счета, Франсуа Шанса.
Позвонила она ему через полчаса из «Дюпон-Латен». До сказала, что она кузина Ми, она только что ее видела, но не догадалась спросить номер ее телефона. Мужской голос ответил, что, насколько ему известно, у мадемуазель Изоля нет кузины, но все-таки согласился дать номер телефона и адрес Ми: «Резиденс Уошингтон, улица лорда Байрона».
Выходя из телефонной будки в полуподвальном помещении ресторана, До назначила себе срок: звонить Ми не раньше чем через трое суток. Она вернулась в зал, где ее уже ждали друзья: две сослуживицы по конторе банка и молодой человек, познакомившийся с ней полгода тому назад; четыре месяца он ее целовал, а два последних был ее любовником. Он был недурен собой, худощавый, симпатичный, немного не от мира сего страховой агент.
До снова села рядом с ним, поглядела на него, нашла, что не такой он симпатичный, не больно хорош собой, не очень-то витает в облаках и вполне страховой агент. Она снова спустилась вниз, в телефонную будку, и позвонила Ми, но не застала ее.
Девушка, говорившая без итальянского акцента, оказалась у телефона только через пять дней, после многократных ежевечерних попыток До дозвониться к ней с восемнадцати часов до полуночи. В тот вечер До звонила из комнаты Габриеля, страхового агента, который спал рядом с ней, накрыв голову подушкой. Была полночь.
Вопреки всем трезво-скептическим предположениям, Ми помнила об их встрече. Она извинилась, что все эти дни не бывала дома. Вечером ее поймать трудно. Впрочем, утром тоже.
У До были заготовлены всевозможные хитроумные формулы, чтобы иметь повод для встречи с Ми, но сказала она только следующее:
— Мне нужно с тобой поговорить.
— Ах так, — сказала Ми. — Ну ладно, приходи, только давай быстро, я спать хочу. Я тебя очень люблю, но мне нужно завтра рано вставать.
Она чмокнула губами, что означало «целую», и положила трубку. До несколько минут сидела на краю кровати с трубкой в руках как очумелая. затем кинулась к своей одежде.
— Ты уходишь? — спросил Габриель.
Вот теперь целовала она, полуодетая, звонко смеясь. Габриель подумал, что она совсем рехнулась, и опять накрыл голову подушкой. Он тоже вставал рано.
Все там было величественное, чопорное и очень англосаксонское. Смахивало это на отель: портье в ливрее, за темными конторками — служащие в черных костюмах.
В глубине холла До видела бар, куда вели три ступеньки вниз. Сидели там люди, должно быть, те самые, которых встречаешь на теплоходах, модных пляжах, театральных премьерах: «мир на грани сна».
Ей отворила дверь какая-то старуха, которая надевала пальто, собираясь уходить. Она крикнула что-то по-итальянски в соседнюю комнату и вышла из номера.
Как и внизу, здесь все было очень в английском стиле: большие кресла, толстые ковры. Ми выскочила в короткой комбинации выше колен, с обнаженными плечами, без чулок, держа в зубах карандаш, а в руке — абажур. Она объяснила, что у нее испортилась лампа.
— Ну, как живешь? Послушай, ты, наверное, мастерица на все руки. Глянь-ка, что там.
В комнате, где пахло американскими сигаретами и стояла незастланная кровать, До, не снимая пальто, водворила абажур на место. Ми тем временем то рылась в коробке на столике, то бегала в другую комнату. Вышла она оттуда, держа в одной руке три кредитки по десять тысяч франков, а в другой — мохнатое полотенце. Она протянула деньги До, которая, растерявшись машинально взяла их.
— Устраивает? — спросила Ми. — Господи, да я бы тебя ни за что не узнала, ну право же!
Она ласково и пристально смотрела на До своими прекрасными, точно фарфоровыми, глазами. Вблизи она не выглядела старше двадцати лет. Она и в самом деле была прехорошенькая. Не прошло и двух секунд, как она сорвалась с места, вспомнив о каком-то неотложном деле, и бросилась к двери.
— Чао! Так не пропадай, уговорились?
— Но я не понимаю…
До шла за ней, протягивая кредитки. Ми резко повернулась к ней лицом на пороге ванной, где из открытых кранов струилась вода.
— Да не хочу я денег! — твердила До.
— Разве ты не сказала это мне по телефону?
— Я сказала, что мне нужно с тобой поговорить.
Лицо Ми выразило не то искреннее огорчение, не то досаду и удивление, а может быть все сразу.
— Поговорить? О чем?
— О всякой всячине, — ответила До. — Ну вообще, увидеться с тобой, поговорить. Так просто.
— В это-то час? Послушай, посиди-ка, я в две минуты обернусь, я сейчас приду.
До прождала полчаса в спальной Ми, сидя перед кредитками, которые положила на кровать, и не решаясь снять пальто. Ми вернулась в мохнатом халате, энергично вытирая свои мокрые волосы полотенцем. Она сказала что-то непонятное по-итальянски, потом спросила:
— Это ничего, что я лягу? Мы немножко поболтаем. Ты далеко живешь? если никто о тебе не будет беспокоиться, ты можешь ночевать здесь, если захочешь.
Тут понаставили массу кроватей. Уверяю тебя, я ужасно рада тебя видеть, ну чего ты сидишь с таким мрачным лицом!
Ми улеглась в постель, закурила сигарету, сказала До, что если ей хочется выпить, то где-то в соседней комнате стоят бутылки с вином. заснула она сразу, с горящей сигаретой в пальцах, как-то вдруг, точно кукла. До не верила своим глазам. Она тронула куклу за плечо, та пошевелилась, что-то пролепетала и уронила сигарету на паркет.
— Сигарета, — жалобно в полузабытьи пробормотала Ми.
— Я погашу ее.
Кукла чмокнула губами, что означало «целую», и снова уснула.
На другое утро До пришла в банк с опозданием — впервые за два года. Разбудила ее старуха, которая не выказала ни малейшего удивления, застав До спящей на диване. Ми уже не было.
За завтраком в бистро подле банка, где подавали «дежурные блюда», До выпила три чашки кофе. Есть ей не хотелось. Она чувствовала себя несчастной, несправедливо страдающей. Жизнь одной рукой дает, а другой тут же отнимает. До ночевала у Ми, сблизилась с ней так быстро, как это ей и не снилось, но сегодня у нее было еще меньше поводов видеться с Ми, чем вчера. Ми оставалась недосягаемой.
Вечером, выйдя из банка, До не пошла на свидание с Габриелем и отправилась в «Резиденс Уошингтон». Из холла позвонила наверх, в номер четырнадцать. Но мадемуазель Изоля не было дома. До целый вечер слонялась по Елисейским полям, зашла в кино, потом опять бродила под окнами номера четырнадцать. К полуночи, снова справившись у консьержа в черном сюртуке, пришла ли Ми, До сдалась.
Дней через десять — было это в среду утром и опять в банке — «счастливый случай» повторился. Ми явилась в английском костюме цвета бирюзы, а сопровождал ее какой-то молодой человек. До нагнала ее у окошка кассира.
— Я как раз собиралась тебе звонить, — выпалила она. — Я раскопала старые фотографии, приглашаю тебя со мной пообедать, я хочу тебе их показать.
Ми, явно застигнутая врасплох, не очень уверенно ответила, что это было бы чудесно и надо будет это как-нибудь устроить. Она снова внимательно посмотрела на До, как в тот вечер, когда предложила ей деньги. Неужели же она интересовалась людьми больше, чем это казалось До? Должно быть, Ми прочла в ее глазах мольбу, надежду, боязнь услышать высокомерный отказ.
— Послушай, — сказала Ми, — завтра вечером я обязана в поте лица развлекаться, но я довольно рано освобожусь, мы сможем вместе пообедать. Только приглашаю я. Давай встретимся где-нибудь часов в девять. Если хочешь во «Флоре». Я никогда не опаздываю. Ciao, carina!
Ее спутник осклабился, удостоив До равнодушной улыбкой. Выходя из банка, он обнял принцессу с черными волосами за плечи.
Было без двух минут девять, когда она вошла во «Флору», в пальто внакидку и в белом шарфике, обрамлявшем ее лицо. До, уже полчаса сидевшая под окнами ресторана на террасе, за секунду до этого увидела подкатившую «MG» и порадовалась, что Ми приехала одна.
Ми выпила рюмку сухого мартини, рассказала о светском приеме, с которого приехала, о книге, прочитанной прошлой ночью, заплатила и спросила До, любит ли она китайские рестораны.
Они пообедали вдвоем на улице Кюжа, заказав разные блюда, которые делили пополам. Ми заметила, что распущенные волосы идут До больше, чем узел на затылке. У Ми волосы были гораздо длиннее: возня с ними, пока причешешься, адская. Шутка ли, каждый день двести раз проводить щеткой по волосам. Порой Ми разглядывала До молча, почти с обременительным вниманием, порой начинала вдруг говорить; это был нескончаемый монолог, и казалось, ей все равно, кто сейчас сидит напротив ее.
— Ну, давай о деле, где фото?
— Они у меня дома, — сказала До. — Я живу совсем рядом. Я думала, мы потом сможем и ко мне заглянуть.
Садясь в свою белую «MG», Ми объявила, что прекрасно себя чувствует и очень довольна проведенным вечером. Она вошла в гостиницу «Виктория», уверяя, что это премилый район, и, очевидно, сразу почувствовала себя как дома в комнате До. Она сняла пальто и туфли и забралась с ногами на кровать. Девушки разглядывали фото маленькой Ми, потом фото маленькой До, и еще чьи-то лица — забытые и трогательные. До стояла на коленках тут же на кровати рядом с Ми, и ей хотелось, чтобы это длилось вечно.
На нее веяло духами Ми, и До думала о том, что вот Ми уйдет, а ее аромат останется, и До сама будет пахнуть ее духами. Увидев фотографию, где обе они были сняты на взморье, сидя на краю Тоббогана, Ми засмеялась, и До не выдержала и отчаянно стала целовать ее волосы.
— Хорошее это было время, — сказала Ми.
Она не отстранилась, но не глядела на До. Уже все снимки были пересмотрены, а Ми не шевелилась, по-видимому немного смущенная. Вдруг она повернулась и скороговоркой сказала:
— Поехали ко мне.
Она встала и надела туфли. До продолжала сидеть на кровати; тогда Ми встала перед ней на колени и провела своей нежной ладонью по ее щеке.
— Я бы хотела остаться с тобой навсегда, — сказала До.
И она прижалась лбом в плечо маленькой принцессы, которая была сейчас не равнодушной девушкой, а нежным и незащищенным ребенком, как когда-то, и ответила ей дрогнувшим голосом:
— Ты здорово выпила в этом китайском кабаке, сама не знаешь, что говоришь.
В машине До делала вид, будто с интересом разглядывает Елисейские поля, мелькавшие мимо окна. В номере четырнадцатом ждала, дремля в кресле, все та же старуха. Ми услала ее звонко чмокнув в обе щеки, закрыла дверь, швырнула свои туфли через всю комнату в угол, свое пальто — на диван. Она смеялась; казалось, она счастлива.
— Что ты там делаешь на своей работе?
— В банке? О, это слишком сложно, так сразу и не объяснишь! И потом, это не интересно.
Ми, которая уже стаскивала с себя платье, подбежала к До и стала расстегивать ее пальто.
— Ну что за бестолковщина! Да сними ты с себя это, устраивайся как дома! Ты меня мучаешь, когда ты такая. Пошевеливайся, слышишь? Кончилось это дракой, обе повалились на кресло, сползли на ковер. Ми оказалась сильнее. Отдышавшись, она со смехом схватила До за запястье.
— Говоришь, работа у тебя сложная? Ясно, ты и сама девушка сложная. А с каких это пор ты стала сложной девушкой? С каких пор мучаешь людей?
— С давних, — ответила До. — Я тебя никогда не забывала, я часами смотрела на твои окна. Воображала, как спасаю тебя во время кораблекрушения. Целовала твои фото.
Продолжать в том же духе, лежа навзничь на ковре, с будто скованными руками, под тяжестью навалившейся на нее Ми, Доменике было трудновато.
— Ну ладно, что ж теперь делать, — заключила Ми.
Она вскочила и побежала в спальню. Через минуту До услышала плеск воды в ванной. Она поднялась с полу, пошла в спальню и стала рыться в шкафу, ища для себя пижаму или ночную рубашку. Попалась пижама. Пижама была ей впору.
В ту ночь она спала в передней номера Ми на диване. Ми легла в смежной комнате, говорила много и громко, чтобы До могла ее услышать. На этот раз Ми не принимала снотворное. Принимала она его часто, из-за него-то она так внезапно и уснула в ночь их первой встречи. Долго еще, после того, как она объявила: «Бай-бай, До!» (и при этом полагалось тоже смеяться), она продолжала свой монолог.
Часа в три утра До проснулась и услышала плачь Ми. Подбежав к ее кровати, она увидела, что Ми спит с мокрым от слез лицом, сжав кулаки и скинув с себя простыни и одеяло. До погасила свет, укрыла Ми и вернулась на свой диван.
Назавтра вечером к Ми должен был «кое-кто» прийти. Звоня по телефону из «Дюпон-Латен», До имела возможность услышать, как этот «кое-кто» спрашивал, где его сигареты. Ми отвечала: «на столе, прямо перед твоим носом».
— Я тебя сегодня не увижу? — спросила До. — Кто он? Это ты с ним уходишь? А потом мне нельзя будет тебя увидеть? Я могу и подождать. Я могу и расчесывать твои волосы щеткой. Я могу делать все, что угодно.
— Ты меня мучаешь, — ответила Ми.
Во втором часу ночи она постучала в дверь номера До, в гостинице «Виктория». Ми, должно быть, пила, курила и разговаривала без передышки. Она была грустна. До раздела ее, дала свою пижаму, уложила на свою кровать и, пока не зазвонил будильник, она, не смыкая глаз, баюкала Ми в своих объятиях, прислушиваясь к ее ровному дыханию и повторяя себе: «теперь это не сон, она со мной, она моя, расставшись с ней, я унесу ее с собой, я стала ею».
— А тебе обязательно нужно туда идти? — спросила Ми, приоткрыв глаза. — ложись обратно. Я включаю тебя в «главную книгу».
— Куда?
— В расходную ведомость крестной. Ложись. Я заплачу.
До уже оделась, собираясь уходить. Она ответила, что это чушь, она не игрушка: хочу — поиграю, хочу — брошу. Банк платит ей жалование, выдается оно каждый месяц, она на это жалование живет. Ми в ярости села, лицо у нее было свежее, отдохнувшее, глаза ясные.
— Ты говоришь точь-в-точь как один мой знакомый. Если я сказала, что заплачу, значит заплачу. Сколько тебе дает твой банк?
— Шестьдесят пять тысяч в месяц.
— Оклад повышен, — сказала Ми. — Ложись обратно, иначе получишь расчет.
До сняла пальто, поставила варить кофе, посмотрела в окно на свое солнце Аустерлица, которое не было еще в зените. Когда она подала Ми чашку с кофе в постель, она знала, что с этого утра ее восхождение будет продолжаться, и отныне все, что она сделает или скажет, когда-нибудь может быть использовано против нее.
— Ты премилая игрушка, — сказала Ми. — Кофе у тебя вкусный. Ты давно здесь живешь?
— Несколько месяцев.
— Собирай вещи.
— Мики, пойми же! Ведь то, что ты меня заставляешь сделать, вещь серьезная.
— Представь себе, я это уже поняла два дня назад. Как, по-твоему, много есть на свете людей, которые спасли меня во время кораблекрушения? К тому же я уверена, что плавать ты не умеешь.
— Не умею.
— Я тебя научу, — сказала Ми. — Это легко. Смотри: руками надо двигать вот так, видишь. А ногами работать труднее…
Она смеясь, толкнула До на кровать и стала сгибать и разгибать ей руки, потом вдруг посмотрела на До без тени улыбки и сказала, что она знала, как все это серьезно, но не думала, что на столько.
До почти непроизвольно вскинула глаза, посмотрев через головы товарок, и увидела по другую сторону стола кассиров девушку в бежевом пальто, голубоглазую, с длинными черными волосами. До продолжала сидеть, ошеломленная не столько появлением Ми, сколько ее красотой. Между тем одному богу известно, как часто рисовала она в своем воображении эту встречу: иногда она встречала Ми на теплоходе (на шикарном теплоходе!), иногда в театре (куда До никогда не ходила), а однажды встретила где-то на пляже в Италии (До в жизни не была в Италии). В общем, происходило это неведомо где, в мире на грани сна, когда можно, засыпая, выдумывать без оглядки все, что душе угодно.
А нынешняя встреча за пятнадцать минут до звонка, возвещающего конец рабочего дня, у стола, который До видела перед собой ежедневно вот уже два года, воспринималась как нечто еще менее реальное, и все же не удивляла. Однако Ми была так красива, так ослепительно хороша, она казалась таким законченным воплощением счастья, что, увиденная воочию, развеяла все прежние мечты.
В мечтах жизнь представлялась проще. Случайно найдя свою осиротевшую подругу, До на поверку оказывалась выше ее по всем статьям: и ростом брала (168 см), и примерным прилежанием (аттестат зрелости с оценкой «хорошо» по всем предметам), и сметкой (она округляла капиталец Ми какими-то не вполне ясными операциями на бирже), и отвагой (спасала крестную Мидоля во время кораблекрушения, а Ми думала только о себе и утонула), и у мужчин До пользовалась большим успехом (жених Ми, некий итальянский князь, за три дня до их свадьбы предлагал руку и сердце бедной кузине — кошмарные переживания), словом, До брала всем. И, само собой разумеется, красотой тоже.
Девушка в бежевом пальто — издали она казалась старше двадцати лет, и движения у нее были очень уверенные — спрятала врученные ей деньги в сумочку, на миг сверкнула улыбкой и направилась к выходу из банка, где ее ждала приятельница.
Доменика пробиралась между конторками с каким-то странным чувством внутреннего сопротивления. Она говорила себе: «Я ее потеряю, я ее больше не увижу. А если увижу, если наберусь храбрости с ней заговорить, она снизойдет до улыбки и тут же забудет обо мне, равнодушно отвернется».
Так оно примерно и случилось. До догнала обеих девушек на бульваре Сен-Мишель, в метрах пятидесяти от банка, когда они собирались сесть в белую «MG», стоявшую в запрещенном для стоянки месте. Ми посмотрела, явно не узнавая, но с вежливым интересом, на эту схватившую ее за рукав, запыхавшуюся от бега девушку, которая, наверное, промерзла до костей.
До сказала, что она — До. После долгих объяснений Ми как-будто вспомнила свою подружку детских лет и ответила: «Вот это здорово, что мы так встретились». Говорить больше было не о чем. Попытку продолжить разговор сделала сама Ми. Она спросила, давно ли До живет в Париже и работает в банке, нравится ли ей эта работа. Она познакомила До со своей приятельницей, грубо размалеванной американкой, которая уже уселась в машину. Потом Ми сказала:
— Позвони мне как-нибудь на днях. Мне было приятно с тобой встретиться.
Ми села за руль, и они укатили. До вернулась в банк, когда там уже запирали двери. Озлобленная и в полном смятении чувств.
«Как же ей звонить, я даже не знаю, где она живет. Удивительно, что она одного роста со мной, когда-то она была гораздо ниже. Я была такой же красивой, если бы так одевалась. На сколько был тот чек? Плевать ей, позвоню я или нет. У нее нет итальянского акцента. Она, наверное, считает меня дурой стоеросовой. Ненавижу ее. Я могу ненавидеть ее сколько влезет, задохнусь-то от ненависти я».
Она осталась на час после закрытия банка, чтобы поработать. Чек она взяла, когда служащие стали расходиться. Адрес Ми на нем не значился. До списала адрес владельца текущего счета, Франсуа Шанса.
Позвонила она ему через полчаса из «Дюпон-Латен». До сказала, что она кузина Ми, она только что ее видела, но не догадалась спросить номер ее телефона. Мужской голос ответил, что, насколько ему известно, у мадемуазель Изоля нет кузины, но все-таки согласился дать номер телефона и адрес Ми: «Резиденс Уошингтон, улица лорда Байрона».
Выходя из телефонной будки в полуподвальном помещении ресторана, До назначила себе срок: звонить Ми не раньше чем через трое суток. Она вернулась в зал, где ее уже ждали друзья: две сослуживицы по конторе банка и молодой человек, познакомившийся с ней полгода тому назад; четыре месяца он ее целовал, а два последних был ее любовником. Он был недурен собой, худощавый, симпатичный, немного не от мира сего страховой агент.
До снова села рядом с ним, поглядела на него, нашла, что не такой он симпатичный, не больно хорош собой, не очень-то витает в облаках и вполне страховой агент. Она снова спустилась вниз, в телефонную будку, и позвонила Ми, но не застала ее.
Девушка, говорившая без итальянского акцента, оказалась у телефона только через пять дней, после многократных ежевечерних попыток До дозвониться к ней с восемнадцати часов до полуночи. В тот вечер До звонила из комнаты Габриеля, страхового агента, который спал рядом с ней, накрыв голову подушкой. Была полночь.
Вопреки всем трезво-скептическим предположениям, Ми помнила об их встрече. Она извинилась, что все эти дни не бывала дома. Вечером ее поймать трудно. Впрочем, утром тоже.
У До были заготовлены всевозможные хитроумные формулы, чтобы иметь повод для встречи с Ми, но сказала она только следующее:
— Мне нужно с тобой поговорить.
— Ах так, — сказала Ми. — Ну ладно, приходи, только давай быстро, я спать хочу. Я тебя очень люблю, но мне нужно завтра рано вставать.
Она чмокнула губами, что означало «целую», и положила трубку. До несколько минут сидела на краю кровати с трубкой в руках как очумелая. затем кинулась к своей одежде.
— Ты уходишь? — спросил Габриель.
Вот теперь целовала она, полуодетая, звонко смеясь. Габриель подумал, что она совсем рехнулась, и опять накрыл голову подушкой. Он тоже вставал рано.
Все там было величественное, чопорное и очень англосаксонское. Смахивало это на отель: портье в ливрее, за темными конторками — служащие в черных костюмах.
В глубине холла До видела бар, куда вели три ступеньки вниз. Сидели там люди, должно быть, те самые, которых встречаешь на теплоходах, модных пляжах, театральных премьерах: «мир на грани сна».
Ей отворила дверь какая-то старуха, которая надевала пальто, собираясь уходить. Она крикнула что-то по-итальянски в соседнюю комнату и вышла из номера.
Как и внизу, здесь все было очень в английском стиле: большие кресла, толстые ковры. Ми выскочила в короткой комбинации выше колен, с обнаженными плечами, без чулок, держа в зубах карандаш, а в руке — абажур. Она объяснила, что у нее испортилась лампа.
— Ну, как живешь? Послушай, ты, наверное, мастерица на все руки. Глянь-ка, что там.
В комнате, где пахло американскими сигаретами и стояла незастланная кровать, До, не снимая пальто, водворила абажур на место. Ми тем временем то рылась в коробке на столике, то бегала в другую комнату. Вышла она оттуда, держа в одной руке три кредитки по десять тысяч франков, а в другой — мохнатое полотенце. Она протянула деньги До, которая, растерявшись машинально взяла их.
— Устраивает? — спросила Ми. — Господи, да я бы тебя ни за что не узнала, ну право же!
Она ласково и пристально смотрела на До своими прекрасными, точно фарфоровыми, глазами. Вблизи она не выглядела старше двадцати лет. Она и в самом деле была прехорошенькая. Не прошло и двух секунд, как она сорвалась с места, вспомнив о каком-то неотложном деле, и бросилась к двери.
— Чао! Так не пропадай, уговорились?
— Но я не понимаю…
До шла за ней, протягивая кредитки. Ми резко повернулась к ней лицом на пороге ванной, где из открытых кранов струилась вода.
— Да не хочу я денег! — твердила До.
— Разве ты не сказала это мне по телефону?
— Я сказала, что мне нужно с тобой поговорить.
Лицо Ми выразило не то искреннее огорчение, не то досаду и удивление, а может быть все сразу.
— Поговорить? О чем?
— О всякой всячине, — ответила До. — Ну вообще, увидеться с тобой, поговорить. Так просто.
— В это-то час? Послушай, посиди-ка, я в две минуты обернусь, я сейчас приду.
До прождала полчаса в спальной Ми, сидя перед кредитками, которые положила на кровать, и не решаясь снять пальто. Ми вернулась в мохнатом халате, энергично вытирая свои мокрые волосы полотенцем. Она сказала что-то непонятное по-итальянски, потом спросила:
— Это ничего, что я лягу? Мы немножко поболтаем. Ты далеко живешь? если никто о тебе не будет беспокоиться, ты можешь ночевать здесь, если захочешь.
Тут понаставили массу кроватей. Уверяю тебя, я ужасно рада тебя видеть, ну чего ты сидишь с таким мрачным лицом!
Ми улеглась в постель, закурила сигарету, сказала До, что если ей хочется выпить, то где-то в соседней комнате стоят бутылки с вином. заснула она сразу, с горящей сигаретой в пальцах, как-то вдруг, точно кукла. До не верила своим глазам. Она тронула куклу за плечо, та пошевелилась, что-то пролепетала и уронила сигарету на паркет.
— Сигарета, — жалобно в полузабытьи пробормотала Ми.
— Я погашу ее.
Кукла чмокнула губами, что означало «целую», и снова уснула.
На другое утро До пришла в банк с опозданием — впервые за два года. Разбудила ее старуха, которая не выказала ни малейшего удивления, застав До спящей на диване. Ми уже не было.
За завтраком в бистро подле банка, где подавали «дежурные блюда», До выпила три чашки кофе. Есть ей не хотелось. Она чувствовала себя несчастной, несправедливо страдающей. Жизнь одной рукой дает, а другой тут же отнимает. До ночевала у Ми, сблизилась с ней так быстро, как это ей и не снилось, но сегодня у нее было еще меньше поводов видеться с Ми, чем вчера. Ми оставалась недосягаемой.
Вечером, выйдя из банка, До не пошла на свидание с Габриелем и отправилась в «Резиденс Уошингтон». Из холла позвонила наверх, в номер четырнадцать. Но мадемуазель Изоля не было дома. До целый вечер слонялась по Елисейским полям, зашла в кино, потом опять бродила под окнами номера четырнадцать. К полуночи, снова справившись у консьержа в черном сюртуке, пришла ли Ми, До сдалась.
Дней через десять — было это в среду утром и опять в банке — «счастливый случай» повторился. Ми явилась в английском костюме цвета бирюзы, а сопровождал ее какой-то молодой человек. До нагнала ее у окошка кассира.
— Я как раз собиралась тебе звонить, — выпалила она. — Я раскопала старые фотографии, приглашаю тебя со мной пообедать, я хочу тебе их показать.
Ми, явно застигнутая врасплох, не очень уверенно ответила, что это было бы чудесно и надо будет это как-нибудь устроить. Она снова внимательно посмотрела на До, как в тот вечер, когда предложила ей деньги. Неужели же она интересовалась людьми больше, чем это казалось До? Должно быть, Ми прочла в ее глазах мольбу, надежду, боязнь услышать высокомерный отказ.
— Послушай, — сказала Ми, — завтра вечером я обязана в поте лица развлекаться, но я довольно рано освобожусь, мы сможем вместе пообедать. Только приглашаю я. Давай встретимся где-нибудь часов в девять. Если хочешь во «Флоре». Я никогда не опаздываю. Ciao, carina!
Ее спутник осклабился, удостоив До равнодушной улыбкой. Выходя из банка, он обнял принцессу с черными волосами за плечи.
Было без двух минут девять, когда она вошла во «Флору», в пальто внакидку и в белом шарфике, обрамлявшем ее лицо. До, уже полчаса сидевшая под окнами ресторана на террасе, за секунду до этого увидела подкатившую «MG» и порадовалась, что Ми приехала одна.
Ми выпила рюмку сухого мартини, рассказала о светском приеме, с которого приехала, о книге, прочитанной прошлой ночью, заплатила и спросила До, любит ли она китайские рестораны.
Они пообедали вдвоем на улице Кюжа, заказав разные блюда, которые делили пополам. Ми заметила, что распущенные волосы идут До больше, чем узел на затылке. У Ми волосы были гораздо длиннее: возня с ними, пока причешешься, адская. Шутка ли, каждый день двести раз проводить щеткой по волосам. Порой Ми разглядывала До молча, почти с обременительным вниманием, порой начинала вдруг говорить; это был нескончаемый монолог, и казалось, ей все равно, кто сейчас сидит напротив ее.
— Ну, давай о деле, где фото?
— Они у меня дома, — сказала До. — Я живу совсем рядом. Я думала, мы потом сможем и ко мне заглянуть.
Садясь в свою белую «MG», Ми объявила, что прекрасно себя чувствует и очень довольна проведенным вечером. Она вошла в гостиницу «Виктория», уверяя, что это премилый район, и, очевидно, сразу почувствовала себя как дома в комнате До. Она сняла пальто и туфли и забралась с ногами на кровать. Девушки разглядывали фото маленькой Ми, потом фото маленькой До, и еще чьи-то лица — забытые и трогательные. До стояла на коленках тут же на кровати рядом с Ми, и ей хотелось, чтобы это длилось вечно.
На нее веяло духами Ми, и До думала о том, что вот Ми уйдет, а ее аромат останется, и До сама будет пахнуть ее духами. Увидев фотографию, где обе они были сняты на взморье, сидя на краю Тоббогана, Ми засмеялась, и До не выдержала и отчаянно стала целовать ее волосы.
— Хорошее это было время, — сказала Ми.
Она не отстранилась, но не глядела на До. Уже все снимки были пересмотрены, а Ми не шевелилась, по-видимому немного смущенная. Вдруг она повернулась и скороговоркой сказала:
— Поехали ко мне.
Она встала и надела туфли. До продолжала сидеть на кровати; тогда Ми встала перед ней на колени и провела своей нежной ладонью по ее щеке.
— Я бы хотела остаться с тобой навсегда, — сказала До.
И она прижалась лбом в плечо маленькой принцессы, которая была сейчас не равнодушной девушкой, а нежным и незащищенным ребенком, как когда-то, и ответила ей дрогнувшим голосом:
— Ты здорово выпила в этом китайском кабаке, сама не знаешь, что говоришь.
В машине До делала вид, будто с интересом разглядывает Елисейские поля, мелькавшие мимо окна. В номере четырнадцатом ждала, дремля в кресле, все та же старуха. Ми услала ее звонко чмокнув в обе щеки, закрыла дверь, швырнула свои туфли через всю комнату в угол, свое пальто — на диван. Она смеялась; казалось, она счастлива.
— Что ты там делаешь на своей работе?
— В банке? О, это слишком сложно, так сразу и не объяснишь! И потом, это не интересно.
Ми, которая уже стаскивала с себя платье, подбежала к До и стала расстегивать ее пальто.
— Ну что за бестолковщина! Да сними ты с себя это, устраивайся как дома! Ты меня мучаешь, когда ты такая. Пошевеливайся, слышишь? Кончилось это дракой, обе повалились на кресло, сползли на ковер. Ми оказалась сильнее. Отдышавшись, она со смехом схватила До за запястье.
— Говоришь, работа у тебя сложная? Ясно, ты и сама девушка сложная. А с каких это пор ты стала сложной девушкой? С каких пор мучаешь людей?
— С давних, — ответила До. — Я тебя никогда не забывала, я часами смотрела на твои окна. Воображала, как спасаю тебя во время кораблекрушения. Целовала твои фото.
Продолжать в том же духе, лежа навзничь на ковре, с будто скованными руками, под тяжестью навалившейся на нее Ми, Доменике было трудновато.
— Ну ладно, что ж теперь делать, — заключила Ми.
Она вскочила и побежала в спальню. Через минуту До услышала плеск воды в ванной. Она поднялась с полу, пошла в спальню и стала рыться в шкафу, ища для себя пижаму или ночную рубашку. Попалась пижама. Пижама была ей впору.
В ту ночь она спала в передней номера Ми на диване. Ми легла в смежной комнате, говорила много и громко, чтобы До могла ее услышать. На этот раз Ми не принимала снотворное. Принимала она его часто, из-за него-то она так внезапно и уснула в ночь их первой встречи. Долго еще, после того, как она объявила: «Бай-бай, До!» (и при этом полагалось тоже смеяться), она продолжала свой монолог.
Часа в три утра До проснулась и услышала плачь Ми. Подбежав к ее кровати, она увидела, что Ми спит с мокрым от слез лицом, сжав кулаки и скинув с себя простыни и одеяло. До погасила свет, укрыла Ми и вернулась на свой диван.
Назавтра вечером к Ми должен был «кое-кто» прийти. Звоня по телефону из «Дюпон-Латен», До имела возможность услышать, как этот «кое-кто» спрашивал, где его сигареты. Ми отвечала: «на столе, прямо перед твоим носом».
— Я тебя сегодня не увижу? — спросила До. — Кто он? Это ты с ним уходишь? А потом мне нельзя будет тебя увидеть? Я могу и подождать. Я могу и расчесывать твои волосы щеткой. Я могу делать все, что угодно.
— Ты меня мучаешь, — ответила Ми.
Во втором часу ночи она постучала в дверь номера До, в гостинице «Виктория». Ми, должно быть, пила, курила и разговаривала без передышки. Она была грустна. До раздела ее, дала свою пижаму, уложила на свою кровать и, пока не зазвонил будильник, она, не смыкая глаз, баюкала Ми в своих объятиях, прислушиваясь к ее ровному дыханию и повторяя себе: «теперь это не сон, она со мной, она моя, расставшись с ней, я унесу ее с собой, я стала ею».
— А тебе обязательно нужно туда идти? — спросила Ми, приоткрыв глаза. — ложись обратно. Я включаю тебя в «главную книгу».
— Куда?
— В расходную ведомость крестной. Ложись. Я заплачу.
До уже оделась, собираясь уходить. Она ответила, что это чушь, она не игрушка: хочу — поиграю, хочу — брошу. Банк платит ей жалование, выдается оно каждый месяц, она на это жалование живет. Ми в ярости села, лицо у нее было свежее, отдохнувшее, глаза ясные.
— Ты говоришь точь-в-точь как один мой знакомый. Если я сказала, что заплачу, значит заплачу. Сколько тебе дает твой банк?
— Шестьдесят пять тысяч в месяц.
— Оклад повышен, — сказала Ми. — Ложись обратно, иначе получишь расчет.
До сняла пальто, поставила варить кофе, посмотрела в окно на свое солнце Аустерлица, которое не было еще в зените. Когда она подала Ми чашку с кофе в постель, она знала, что с этого утра ее восхождение будет продолжаться, и отныне все, что она сделает или скажет, когда-нибудь может быть использовано против нее.
— Ты премилая игрушка, — сказала Ми. — Кофе у тебя вкусный. Ты давно здесь живешь?
— Несколько месяцев.
— Собирай вещи.
— Мики, пойми же! Ведь то, что ты меня заставляешь сделать, вещь серьезная.
— Представь себе, я это уже поняла два дня назад. Как, по-твоему, много есть на свете людей, которые спасли меня во время кораблекрушения? К тому же я уверена, что плавать ты не умеешь.
— Не умею.
— Я тебя научу, — сказала Ми. — Это легко. Смотри: руками надо двигать вот так, видишь. А ногами работать труднее…
Она смеясь, толкнула До на кровать и стала сгибать и разгибать ей руки, потом вдруг посмотрела на До без тени улыбки и сказала, что она знала, как все это серьезно, но не думала, что на столько.