Желязны Роджер. Создания света - создания тьмы

   ВЕЩЬ-ЧТО-ПЛАЧЕТ-В-НОЧИ
   И Принц-Что-был-Тысячей начал рассказ (1):
   В те дни, когда царствовал я, как Властитель,
   над Жизнью и Смертью, мольбе Человека -
   я внял и в бескрайность приливных энергий
   сумел очертить то, что в Средних Мирах.
   Я создал естественный ритм изменений:
   рождений, развития, смерти, а также
   всех помыслов, связанных -с ними... И это
   я дал Управителям-Ангелам, чтобы
   посты на границах у Средних Миров
   и руки их, что овладели волнами, служили для пользы.
   И -- много веков мы правили вместе, давая для жизни -
   развитие полное, смерть умеряя,
   позволив энергии шириться морем...
   Окутались истины ветром и вихрем,
   стремящимся к выси творенья, другие -
   на Внешних Мирах. Это было наградой.
   Но как-то случилось, что я, размышляя
   над миром, который подобен пустыне,
   хотя превосходен, но мертв и бесплоден,
   и -- жизнью еще не затронут, случайно
   волны поцелуем, придуманным мною,
   я вдруг разбудил эту спящую вещь...
   И -- сам испугался проснувшейся вещи,
   когда из земли, вытекая, как лава, -
   напала она и пыталась убийством
   закрыть мне дорогу. И жизнь на планете
   она уничтожила быстро, и -- снова,
   от злобы слюной истекая, метнулась,
   насытилась Жизни приливом, коснулась
   тебя, мое счастье, жена моя, радость...
   И -- тело твое не сумел воссоздать я;
   лишь это дыханье и -- все... О, проклятье!
   И Жизнь выпивало оно так, как люди -
   вино выпивают. И было бессильно
   любое оружье, которым владел я.
   Я -- пробовал все, но оно не скончалось,
   не впало в безмолвие, нет, но старалось -
   укрыться, бежать, раствориться во мраке...
   Я смог задержать его. Станции дали
   энергию мне для создания поля,
   для поля нейтральных энергий, сумевших
   в себе заключить этот мир, где оно...
   Но так как способно оно пробираться
   не только сюда, но и к Жизни, посеяв
   на месте миров -- бесконечную пустошь,
   его уничтожить -- мой долг. И, конечно,
   я -- много пытался -- терпел неудачи:
   они приравнялись к попыткам, но все же -
   в течение полустолетия я держал его в том безымянном
   пространстве.
   На Средних Мирах воцарившийся хаос -
   стал следствием долгих отсутствий. Утерян
   контроль был рождений, развития, смерти...
   О, боль моя, ты -- не имела предела!
   Да, новые станции строились, но...
   так медленно... Нужно б накладывать поле
   еще раз, но то безымянное Нечто
   не стал отпускать я на волю. Я сразу
   не мог поддержать Миры Жизни и тут же -
   удерживать страшного пленника -- тень.
   Тогда среди Ангелов вспыхнули ссоры;
   гордыню раздоров дурною травою -- скосил я...
   Ценою же стала лояльность -- я знал это твердо.
   А ты, о, Нефита,
   отца моего не одобрила смелость,
   когда он вернулся из Средних Миров,
   рискуя Осириса гневом, поскольку
   хотел утолить разрушения жажду,
   любовь свою, ту, что была запредельна.
   Да, ты не одобрила, ибо отец мой
   по имени Сет был не только воитель
   и самый могучий из живших на свете,
   но также и сын наш в далекие дни
   на Мрачеке. Дни, где взломал темпоральный
   барьер я, желая так жить постоянно
   во все времена. И не знал я, что время -
   назад повернуло, и стану отцом я
   того -- кто моим был... О, Сет солнцеглазый,
   владеющий Жезлом, Перчаткой, идущий
   над сушей, морями, горами... Нефита,
   да, ты не одобрила, но не отвергла
   ту битву, где всем предстояло сразиться -
   и Сет опоясал себя на борьбу...
   Не будучи прежде никем побежденным,
   преград он не знал. Хоть Стальной Генерал
   развеян был этим, пока Безымянным,
   он страха не чувствовал. Правую руку
   он вытянул -- плотно Перчатка Энергий
   ее охватила и выросла так,
   что тело закрыла его как бронею.
   Глаза же сияли сквозь эту броню...
   Он на ноги пару сандалий чудесных надел.
   Позволяли шагать они смело
   по воздуху и по воде, как по суше...
   На черную нить, ей себя опоясав,
   повесил он ножны от Звездного Жезла,
   рожденного в Норне у тех кузнецов,
   что были слепы. Он единственный в мире -
   мог этим владеть.
   Да, он страха не ведал!
   Он в крепость мою был готов отправляться
   и мир сокрушить, где жило это Нечто,
   голодное, ждущее жертв. Брат мой Тифон -
   другой его сын -- Пустота Черной Тени,
   явился, прося взять с собой. Сет отвергнул
   его предложенье и бросил надменно
   себя в темноту, открывая свой лик...
   И -- триста часов длилась битва. И стало
   слабеть Безымянное... Сет при атаке
   его зацепил и готовил к удару
   для смерти. И -- скрыться оно в океанах
   уже не могло... Добивал он на суше,
   в глубинах морских и на горных вершинах,
   по шару планеты преследуя, чтобы -
   закончить смертельным ударом сраженье!
   И были разрушены два континента...
   Кипели моря, наполняя пространство,
   как облаком-паром... И -- плавились скалы...
   А небо исхлестано было не плетью,
   а -- звука ударом... О, дюжину раз я -
   Тифона удерживал -- рвался на помощь...
   Затем Безымянное, коброй свернувшись,
   в небесную твердь вознеслось на три мили,
   а Сет оставался на месте. Ногами -
   он в сушу и воду уперся... Тогда-то
   Осирис свершил свою подлость, -- измену.
   Не зря он поклялся отца уничтожить
   за то, что украл у него он Исиду,
   родившую Сету меня и Тифона...
   Анубис его поддержал. Взявши поле
   тем способом, что получают для солнца,
   к пределу стабильности бросив светило,
   Осирис обрушил удар. Еле спасся
   я сам от него, но отец не успел...
   Удар, уничтоживший мир, на планету
   еще никогда не был брошен. Бежал я
   в далекое место, за многие годы...
   Тифон попытался спастись в подпространствах,
   где дом его был -- не добился успеха...
   И -- больше я брата не видел. Нефита!
   Мне стоила битва отца, что был сыном,
   и брата, и плоти твоей.
   Живо Нечто.
   Сумела та тварь уцелеть при атаке
   от Молота-что-разбивает-все-солнца.
   Нашел я ее на планетных обломках
   позднее. Была она будто туманность,
   горящая пламенем, словно при ветре...
   Я создал вокруг него сил паутину;
   закрылось оно, ослабевшее в битве...
   И я поместил его в тайное место
   за всеми пределами. Там, в заключенье,
   оно без дверей и без окон. Я часто
   пытался убить его снова. Не знаю,
   что это такое. Лишь Сет мог ответить
   на этот вопрос и при помощи Жезла.
   Но -- живо оно и -- по-прежнему плачет,
   и, если когда-нибудь сможет прорваться, -
   убьет оно Жизнь, что на Средних Мирах.
   Осирис с Анубисом власть поделили
   за этой атакой. Смолчал я. Поскольку
   я должен остаться на страже, покуда
   не будет оно уничтожено. Вскоре
   на станциях многих и ангелы стали
   друг с другом сражаться. Их войны продлились
   лет тридцать. А после -- Осирис с Анубисом
   то, что, осталось, пожали совместно.
   И -- нет этих станций.
   Теперь эти двое волнами Энергий
   должны управлять, подвергая народы
   чуме или войнам. Достичь равновесий
   от мирных воздействий путем постепенным
   и с помощью станций -- значительно легче...
   Они не способны идти по-другому,
   поскольку боятся двумнения или
   дележки энергий, которые взяли
   путем беззаконья. И даже друг с другом
   они договор заключить не сумели.
   Когда Безымянное я уничтожу
   и путь, наконец, отыщу для убийства,
   я силу энергий своих переброшу,
   смещу моих Ангелов, двух, что остались...
   И это -- труда не потребует. Руки
   мне новые будут нужны, чтобы волю
   мою воплотить. Было б гибельно просто
   убрать тех, кто может работать с волнами...
   Когда я добьюсь всего этого, сразу
   я, мощь этих станций собрав воедино,
   --------------------------------------------------------------------------
   1 Стихотворный перевод здесь, прежде и далее С. Барышевой --------------------------------------------------------------------------
   ТЕБЯ ВОПЛОЩУ, О БЛАГАЯ НЕФИТА...
   ...Нефита плачет у моря: -- Это невозможно! Этого никогда не будет! -- и Принц-Который-был-Тысячей встает и протягивает руки.
   В облаке, парящем перед ним, возникает прозрачный силуэт женщины. Капельки лота усеивают его лоб, и образ Нефиты становится почти отчетливым. Он делает шаг, пытается обнять ее, но руки ловят только дым, и имя Принца, грозное имя Тот, бьется как рыдание в ушах Того-Кто-был-Тысячей... Затем он стоит совсем один, и волны одного моря плещут у его ног, а волны другого -- перекатываются над Головой, и прозрачные звезды в небе -- это рыбьи желудки, переваривающие рыбью пищу.
   Глаза его увлажняются, а губы шепчут проклятья, ибо он понимает -- еще немного, и Нефита сама освободит себя. Навсегда... Он зовет ее, но нет ответа, нет даже отклика эха.
   Теперь он знает, что Безымянное умрет. Он бросает камень в океан, и камень не возвращается.
   Скрестив руки. Принц исчезает. Отпечатки ног расплываются на песке.
   Пронзительно кричат морские птицы, и неуклюжая рептилия поднимает зеленую голову над волнами, качает длинной шеей и погружается в океан.
   МАРАЧЕК
   Взгляните теперь на Цитадель Марачека, что в сердце Средних Миров...
   Она мертвая. Все здесь мертвое. Сюда Принц-Который-когда-то-был-Богом приходит часто: здесь никто не мешает ему размышлять о многом.
   На Марачеке нет океанов. Осталось лишь несколько ключей, солоноватых и пахнущих псиной. Солнце его -- крошечная красноватая звезда, давно уставшая светить, слишком высокомерная или слишком ленивая, чтобы однажды стать новой и умереть во вспышке славы -- она льет свой бессильный свет, и уродливые каменные глыбы отбрасывают синеватые тени на оранжево-серые пески, бесконечно перебираемые ветрами; звезды над Марачеком можно видеть даже в полдень, а вечером они достигают яркости неоновых ламп над открытыми всем ветрам равнинами; Марачек -- плоский мир, но воздушные потоки переделывают его бесплодную поверхность дважды в день, пытаясь достичь совершенства, нагромождая и разбрасывая горы песка и все тоньше и тоньше перемалывая его зерна -- так что пыль утра и сумерек весь день висит желтоватым туманом, и оттого с любой стороны Марачек кажется тусклым глазом, подернутым зыбкой пеленой; ветер превращает горы в равнины, воздвигает и разрушает скалы, бесконечно зарывая все и раскапывая... -- это Марачек, опустевшая сцена славы, пышности и великолепия; но кроме всего этого на Марачеке есть нечто, всем своим видом свидетельствующее о подлинности, -- Цитадель, которая будет существовать, пока существует сам Марачек, хотя пески придут и уйдут от нее много раз, прежде чем наступит час окончательного распада; она так стара, что никто не может сказать с уверенностью, была ли она вообще когда-либо построена, Цитадель -- быть может, самый древний город во Вселенной, разрушавшийся и восстанавливавшийся -- кто знает, сколько раз -- на том же самом месте, снова и снова , -- возможно, с -- самого воображаемого начала великой иллюзии по имени Время; Цитадель, которая самим своим существованием свидетельствует, что некоторым вещам дано продолжаться почти бесконечно, и они, пусть даже впавшие в оскудение и упадок, существуют невзирая на все превратности -- это о них написал Фрамин в "Той, что гордо застыла в Вечности": "...И сладость распада вовек не коснется порталов твоих, ибо ты Неизменность, застывшая каплей в смоле янтаря..." -- Цитадель Марачека -- Карнака, изначальный город, но обитатели оголишь насекомые и рептилии, пожирающие друг друга; и только один из обитателей этого мира занят сейчас совсем другим -- жаба, сидящая под опрокинутым бокалом на древнем столе в самой высокой, северо-восточной башне Марачека, -- она кажется спящей в этот миг, когда больное солнце поднимается из пыли и сумерек и свет звезд слабеет. Это -Марачек.
   Фрамин и Мадрак входят сюда через ворота, открытые на Блисе, и опускают свою ношу на древний стол, высеченный из единого куска странной розовой субстанции, которой не может коснуться разрушением само Время.
   Здесь призраки чудовищ и Сета, вечно побеждающего их, ведут нескончаемую битву сквозь мрамор воспоминаний -- сквозь стены и башни разрушаемой и восстанавливаемой Цитадели Марачека, древнейшего города во Вселенной.
   Франки вправляет руку и ступню Генерала; он поворачивает его голову так, что лицо снова обращено вперед, и укрепляет его шею, чтобы она могла держать голову.
   -- Что с другим? -спрашивает он. Мадрак, приподняв правое веко Оакима, всматривается в его зрачок и щупает пульс.
   -- Шок, я полагаю. Кого-нибудь раньше выхватывали из битвы фуги?
   -- Кажется, нет. Мы, несомненно, открыли новый синдром -я назову его "усталость фуги" или "темпоральный шок". Можем вписывать свои имена в учебники.
   -- Что нам теперь с ними делать? Ты способен вернуть их к жизни?
   -- Вполне. Но тогда они начнут опять -- и не успокоятся, пока не разрушат и этот мир.
   -- Хотел бы я знать, что тут осталось разрушать. Будь мы с тобой умнее, могли бы продать кучу билетов на это представление, а потом снова напустить их друг на друга.
   -- Презренный торговец индульгенциями! Только поп и мог такое придумать!
   -- Неправда! Я позаимствовал это на Блисе, там вовсю торговали и жизнью, и смертью...
   -- Да, конечно -- там еще гвоздем программы стало напоминание, что жизнь иногда кончается. Тем не менее, мне кажется, мудрее всего было бы отправить этих двоих на разные миры, подальше отсюда, и предоставить самим себе.
   -- Тогда зачем ты приволок их сюда, на Марачек?
   -- Никого я не волок! Их засосало через дверь, как только я открыл ее. Я нацелился в это место, потому что достичь Сердца Миров легче всего, а времени у нас было в обрез.
   -- Тогда посоветуй, что делать дальше.
   -- Давай пока отдохнем здесь, а Оакима с Генералом я подержу в трансе. А еще мы можем открыть себе другую дверь и благополучно оставить их.
   -- Это несколько противоречит моей этике, брат.
   -- Не хватало, чтобы этике учил меня ты, гуманист без чувства гуманности! Ты, продающий любую потребную ложь!
   -- Но не могу же я действительно оставить человека умирать!
   -- Хорошо... Смотри-ка! Кто-то был здесь до нас и, кажется, хотел придушить жабу! Мадрак задумчиво смотрит на бокал.
   -- Я слышал басни, что без воздуха жабы могут продержаться века. Интересно, сколько времени она сидит таким образом? Если бы только эта тварь была жива и могла говорить! Подумай, как много она могла видеть, какие триумфы и катастрофы!
   -- Не забывай, Мадрак, что я -- поэт, и будь любезен приберечь такие соображения для тех, кто способен невозмутимо проглотить их. Я...
   Фрамин идет к окну: -- Гости, -- замечает он. -- Теперь мы можем покинуть этих братьев по оружию с чистой совестью.
   На зубчатых стенах Цитадели Бронз тихо ржет и перебирает копытами. Лазерные лучи из его ноздрей летят в подернутый пылью закат.
   И что-то, пока неясное, приближается к Цитадели сквозь пыль и мрак...
   -- Идем?
   -- Не сейчас.
   -- Значит, остаемся. Они ждут.
   СЕКСОКОМП
   Сегодня всякий знает, что машины занимаются любовью. Ну, юли не всякий, то хотя бы тот, кто читал метафизические писания святого Иакова Механофила, рассматривающего человека как сексуальный орган машины, созданный ею для осуществления высшего предназначения Механизма. Человек производит одно за другим поколения машинного рода, машина же проводит свою механическую эволюцию через человека, пока не наступит тот момент, когда он выполнит свою задачу, совершенство будет достигнуто и можно будет произвести Великую Кастрацию. Святой Иаков, разумеется, еретик. Как было продемонстрировано на примерах, слишком многочисленных, чтобы на них ссылаться, здоровой машине требуется пол. Затем, так как человек и машина часто подвергаются взаимообмену компонентами и целыми системами, то всякое существо имеет возможность побывать в любой точке спектра "машина-человек", где только пожелает. Человек -- чрезмерно самонадеянный орган, следовательно, достигает своего апофеоза или слияния с Механизмом через жертву и искупление. Человеческая изобретательность много сделала для этого, но изобретательность -- это, по сути, форма механического вдохновения. Можно более не говорить о Великой Кастрации, можно не рассматривать отсечение от машины ее творения. Человек должен остаться как часть Единого Целого.
   Всякий знает, что машины занимаются любовью. Конечно, не в примитивном смысле, как те женщины и мужчины, которые, руководствуясь экономическими мотивами, сдают внаем свои тела на год или два, чтобы быть присоединенными к машинам, питаясь внутривенно, упражняясь изометрически, отключая свое сознание (или оставляя включенным, если пожелают), чтобы сделать возможным вживление электродов, стимулирующих определенные движения их тел (не дольше пятнадцати минут за одну кредитку) на кушетках клубов наслаждений (а из-за моды все чаще и чаще в лучших домах, а также в дешевых кабинках на улицах) для удовольствия и развлечения своих собратьев. Нет. Машины занимаются любовью посредством человека , но произошли многочисленные обмены функциями, и получилось так, что они обычно любят духовно.
   Взгляните же на только что возникший уникальный феномен: Компьютер Наслаждений, компьютер, подобный оракулу, способный ответить на огромный круг вопросов, но который будет делать это лишь до того момента, пока вопрошающий сможет по-настоящему удовлетворять его. Скаль многие из вас входили в его будуар, чтобы наконец разрешить свои, в том числе и сексуальные проблемы, и убедились, как быстротечно время. Вот именно.
   Подобно кентавру наоборот (то есть человек ниже талии) он представляет лучшее из двух разных миров, слитых в одно целое. Когда человек входит в будуар Вопроса, чтобы спросить у Сексокомпа о своей возлюбленной и ее чувствах, за этим неизменно скрыта история любви. Это происходит всегда, везде и часто таково, что не существует ничего более нежного. -Подробности -- позже.
   СРЕДОТОЧИЕ РАЗНЫХ ЖЕЛАНИЙ
   ...Это вдет Гор, он видит Бронза на стене, останавливается и восклицает:
   -- Открывайте ворота или я вышибу -- их! Голос Фрамина из-за стены:
   -- Не я запирал, не мне и открывать. Входи сам, как сможешь, или глотай пыль там, где стоишь.
   Тогда Гор одним ударом, слегка удивив тем Мадрака, выбивает ворота и поднимается по винтовой лестнице на самую высокую башню. Войдя в комнату, он смотрит на поэта и воина-священника с некоторой неприязнью и спрашивает:
   -- Кто из вас отказался впустить меня? Те переглядываются и делают шаг вперед.
   -- Пара идиотов! Знаете ли вы, что я -- бог Гор, сын Осириса, пришедший из Дома Жизни?
   -- Прости нашу непочтительность, Гор, -- говорит Мадрак, -- но никто не впускал нас сюда, кроме нас самих.
   -- Как ваши имена, пока живущие?
   -- Я -- Фрамин, и я к твоим услугам, если они не слишком обременительны.
   -- ...А я -- Мадрак.
   -- А! Похоже, я кое-что знаю о вас. Почему вы здесь, и что это за падаль на столе?
   -- Мы здесь, сэр, потому, что нас нет в других местах, -усмехается Фрамин, -а на столе -- два человека и жаба, и все они, должен заметить, лучше тебя.
   -- Неприятности часто приобретаются дешево, но счет за них может оказаться выше, чем вы смогли бы оплатить, -- говорит Гор.
   -- Могу я поинтересоваться, что привело столь скудно одетого бога мщения в эти золотушные места? -- спрашивает Фрамин.
   -- Мщение и привело. Видел ли недавно кто-нибудь из вас, бездельников. Принца-Который-был-Тысячей?
   -- Это я могу отрицать с чистой совестью.
   -- И я.
   -- Но я ищу его.
   -- А почему здесь?
   -- Так сказал оракул. И хотя я не горю желанием сражаться с героями, а вас я знаю именно как героев, но считаю, что вы должны извиниться за прием, который вы мне оказали.
   -- Пожалуй, это справедливо, -- соглашается Мод -- рак, -ибо волосы наши еще шевелятся от всего, что мы видели, и запасы нашей ярости иссякли. Не скрепить ли примирение глотком доброго красного вина -- исходя из того, что на этом мире, вне всяких сомнений, имеется только одна фляга этого достойного напитка?
   -- Этого достаточно, если вино так же хорошо, как твои слова.
   -- Тогда подожди минутку.
   Мадрак достает фляжку, отпивает, показывая, что вино не отравлено, и оглядывает комнату.
   -- Вот подходящая емкость, сэр, -- говорит он, поднимая перевернутый бокал, протирает его чистой тряпкой, наполняет и предлагает богу.
   -- Благодарю, воин-священник. Я принимаю это вино столь радостно, сколь искренне ты мне его предложил. Что это была за битва, так впечатлившая тебя, что ты позабыл хорошие манеры?
   -- Это, кареглазый Гор, была битва на Блисе, между Стальным Генералом и тем, кого называют Оаким -- скиталец.
   -- Стальной Генерал? Не может быть... Он мертв уже столетия. Я сам убил его!
   -- Многие убили его. Но никто не покорил.
   -- Эта куча хлама на столе? Может ли она и вправду быть предводителем бунтовщиков, когда-то стоявшим передо мной как бог?
   -- Он был могучим и до, и после встречи с тобой, Гор, -говорит Фрамин. -- Прости, но люди забудут Гора, а Стальной Генерал будет существовать. Неважно, на чьей стороне он сражается. Победитель или побежденный, он есть дух мятежа и ему не дано умереть.
   -- Мне не нравится твоя уверенность! -- говорит Гор. -Если разобрать эту груду железа на мельчайшие части и уничтожить их, одну за другой, рассеивая по всем мирам, тогда он, несомненно, умрет...
   -- Так уже делали. И столетие за столетием друзья Генерала собирали его. Этот человек, Оаким, подобного которому я никогда не видел, тоже попытался рассеять его в битве фуги, которая превратила в пустыню целый мир. Единственное, что удерживает их от превращения в полную пустыню -- уж извини за скудный выбор слов, -- и Марачека, так это то, что я не позволяю им очнуться от темпорального шока.
   -- Оаким? Это и есть несущий смерть Оаким? Да, в это можно поверить, взглянув на него. Но, Фрамин, кто он на самом деле? Такие бойцы не появляются ниоткуда!
   -- Я ничего не знаю о нем, кроме того, что он великий воин и мастер фуги, явившийся на Блис перед самой темной волной и, может быть, ускоривший ее приход.
   -- Это все?
   -- Это все, что я знаю.
   -- А ты, могучий Мадрак?
   -- Я знаю не больше.
   -- А если разбудить его самого и спросить? Фрамин поднимает свою трость.
   -- Если хочешь, дотронься до него, но кто знает, уйдешь ли ты тогда отсюда? Он действительно великий воин, а мы шли сюда отдохнуть.
   Гор опускает руку на плечо Оакима и слегка встряхивает его. Оаким стонет.
   -- Не забывай, что жезл жизни -- это и копье смерти! -кричит Фрамин и, делая выпад, пронзает жабу, сидящую у левой руки Гора.
   Гор не успевает обернуться, как внезапный порыв ветра проносится по комнате, а жаба стремительно вырастает в высокую фигуру, стоящую в центре стола.
   Золотистые волосы взъерошены, тонкие губы растянуты в улыбке, и зеленые глаза его сияют, когда он видит забавную картину у своих ног.
   Принц-Который-был-Жабой дотрагивается до красного пятна на плече и говорит Фрамину: -- Разве не знал ты, что сказано: "не обижай птицу и зверя"?
   -- Верно, сказано, -- отвечает Фрамин, улыбаясь. -- У Киплинга. И еще в Коране.
   -- Тысячеликий негодяй, -- говорит Гор, -- тот ли ты, кого я ищу? Тебя ли именуют многие Принцем?
   -Сознаюсь, это мой титул. А вы помешали моим размышлениям.
   -- Я пришел помешать тебе жить, -- сообщает Гор, извлекая из-за пояса тонкую стрелу -- единственное свое оружие -- и отламывая ее наконечник.
   -- Ты думаешь, я не наслышан о твоей силе, брат? -говорит Принц, когда Гор поднимает наконечник стрелы, держа его между большим и указательным пальцами. -- И мне ли не знать, что ты можешь одним лишь усилием мысли увеличить массу или скорость любого предмета в тысячу раз?..
   В руке Гора мелькает неясная тень, по комнате разносится грохот, и Принц вдруг оказывается в двух футах слева от того места, где только что стоял, а наконечник протыкает камень стены и улетает дальше -- в пыльную и ветреную ночь Марачека. Принц тем временем продолжает: -- ...И разве не знаешь ты, брат, что я могу переместиться на любое невообразимое расстояние, даже за пределы Средних Миров, тем же усилием, что позволило мне избежать твоего удара?
   -- Не называй меня своим братом, -- произносит Гор, поднимая древко стрелы.
   -- Но мы действительно братья, -- говорит Принципа крайней мере, сыновья одной матери. Гор опускает руку.
   -- Я не верю тебе!
   -- А от кого же, по-твоему, ты получил свои богоподобные таланты? От Осириса? Хирургия могла дать ему цыплячью голову, а его собственная сомнительная наследственность -- способности к математике, но ты и я -- меняющие облик, -- сыновья Пеплы, Ведьмы Лоджии!
   -- Будь проклято ее имя!
   Принц внезапно появляется перед ним, и в тишине раздается звук пощечины.
   -- Я мог бы убить тебя сотню раз, пока ты стоял здесь. Но не стал, потому что ты мой брат. Я мог бы убить тебя сейчас, но не убью. Причина та же. Я не ношу оружия, поскольку совсем не нуждаюсь в нем, и не таю злобы, иначе бремя моей жизни стало бы невыносимым. Но не тебе судить о нашей матери, ибо ее пути ведомы только ей. Я в равной степени не порицаю и не восхваляю ее. Я знаю, ты пришел сюда убить меня. Если хочешь получить такую возможность -- попридержи свой язык, брат.