Житков Андрей. Кафедра

   Эдгар с нежностью посмотрел на фотографию под стеклом. На фотографии была его жена Вера и двое сыновей. Они так походили на него -. просто вылитые Эдгары. Все трое сидели на лавочке, держа в руках эскимо, и хохотали. Ну да, дело было в Турции прошлым летом. Чем-то фотограф их очень рассмешил.
   Раздался телефонный звонок. Эдгар взял трубку.
   — Да, слушаю вас. Да-да, конечно, зайдите ко мне минут через тридцать, я подпишу. Будет вам краска на ремонт, — Эдгар вынул из ящика стола большую амбарную книгу, на отдельном листе крупно вывел две цифры — “шестьдесят пять” и “двенадцать”. Звонила директорша студгородка, просила эмали на двери и окна. На складе она распишется за семьдесят семь килограммов, а получит шестьдесят пять. Двенадцать останется за ним. Мало ли, кому еще придет в голову попросить краски? Не подмажешь — не поедешь. Дело-то житейское.
   Секретарша сообщила, что к нему директор студенческого кафе “Переменка”.
   — Как же, как же, давно поджидаю, — заулыбался Эдгар.
   Кафе было одним из самых прибыльных университетских предприятий, особенно летом, когда перед наплывом абитуриентов оно перемещалось из подвала на улицу, в сад неподалеку от главного корпуса. Желающим столиков никогда не хватало. В этом году хозяин закупил оборудование — холодильники, тенты и прилавки — собирался открыть еще пару летних филиалов. “Доить” такое предприятие было вовсе не грешно.
   — Привет, Костя. Двери закрой, пожалуйста. — Эдгар проследил за тем, как Костя — невысокий кудрявый мужчина в ярком пиджаке, чем-то похожий на цыгана, — запер дверь, протянул руку. — Как у тебя дела?
   — Как сажа бела, — отшутился Костя. — Сами понимаете, Эдгар Рахимович, мне сейчас людей надо нанимать. А какую я им зарплату положу, когда еще неизвестно, как пойдет. У нищего студента должен быть твердый заработок, иначе какой ему смысл горбатиться?
   — Костик, я в твои проблемы вникать не хочу, у меня своих — во, — Эдгар провел ладонью по горлу. — Ты за два месяца себе столько сделаешь, можно потом будет лет десять вообще не работать, на Канарских островах мандарины кушать.
   — Вы тоже скажете, Эдгар Рахимович, — улыбнувшись, покачал головой Костя, он достал из внутреннего кармана пиджака конверт и выложил его на стол. — Сразу за лето не могу. Только июнь и июль.
   — Да ты что, с ума сошел, милый? — Эдгар Рахимович сначала удивился, потом разгневался — чтоб какой-то поганец, мальчишка, которому по дружбе за аренду чистые копейки насчитали, смел хвост поднимать! — У тебя вместо одной теперь три точки будет, а ты тут начинаешь мне на уши лапшу вешать! Да любые бандиты с тебя впятеро бы за “крышу” взяли! Немедленно убери пакет и чтоб к концу рабочего дня принес все как положено — до сентября! Не забывай, Костик, я не один здесь сижу. Начальник скажет мне отказать неплательщику в аренде, я и откажу.
   — Эдгар Рахимович, не губите! Дайте на ноги подняться! — запричитал Костя.
   — Ты еще на руки поднимись! Будто я твоей прибыли не знаю — нашел дурочка. Я сказал — к концу дня! — Эдгар, не замечая лежащего на столе конверта, занялся какими-то бумагами.
   — Без ножа режете, Эдгар Рахимович, лучше в Лужниках пирожками торговать, чем под вами тут… — Костя тяжело вздохнул. — Ладно, — вместо того, чтобы убрать конверт в карман, он вынул перетянутую резинкой пачку денег и положил ее сверху на конверт, придвинул все это к проректору.
   Эдгар накрыл ладонью пакет с пачкой, заулыбался.
   — Вот теперь другой разговор. Даже твои внуки у нас…
   Про внуков он не договорил: дверь распахнулась, и в кабинет ворвались люди. Их было четверо. Один держал включенную видеокамеру, двое совали под нос проректору красные “корочки”, четвертый зазывал в кабинет понятых:
   — Пожалуйста, пройдите сюда.
   В кабинете появилась уборщица Валя. На руках у нее были резиновые перчатки, которые она пыталась вытереть о халат. Следом вошел какой-то незнакомый Эдгару седой мужчина с портфелем. Из-за их голов выглядывала секретарша. Она виновато улыбалась и хотела что-то сказать, но ее вытолкали за дверь. Все произошло в считанные секунды, даже быстрее. Эдгар запоздало убрал ладонь с денег. Он не понял, что случилось. Какая-то злая шутка, провокация. Ведь он сам видел, как Костик закрыл дверь кабинета на ключ!
   — Кто вы такие? Что вам надо? Немедленно покиньте кабинет! — Эдгар Рахимович пришел в себя и сорвался на крик. Но его слова не произвели на посетителей должного впечатления.
   — Пожалуйста, понятые, подойдите поближе. Только что оперативно-следственной группой во главе с капитаном Лапигиным зафиксирована дача взятки арендатором Хлумовым проректору Технического университета по административно-хозяйственной части Алихамедову в сумме трех тысяч долларов США. Так, Константин Иванович? — спросил один из оперативников, видимо, главный.
   Костя кивнул. Он сидел, низко опустив голову, нервно крутил пуговицу на пиджаке. стараясь не смотреть на Эдгара Рахимовича.
   — Ранее Хлумов сообщил органам о факте неоднократного вымогательства со стороны Алихамедова. В связи со вскрывшимися фактами прокуратурой даны санкции на обыск в кабинете и в квартире Алихамедова.
   — Вы не имеет права! Это произвол! Я не знал, что в конверте деньги! Я ничего не вымогал! Меня ректор заставлял, я не хотел! — окончательно разнервничавшись, Эдгар, понес полную чушь, о которой потом, пожалуй, придется долго жалеть.
   Оперативник оперся руками о стол, наклонил голову, глядя Эдгару прямо в глаза, сказал тихо, но так, чтобы все услышали:
   — Слушай ты, боров узбекский, прекрати орать! Неужели тебе не понятно, что ты влип по макушку? Деньги помечены, поэтому заткнись и четко отвечай на вопросы, — оперативник открыл конверт, на стол посыпались купюры. — Деньги, которые сейчас лежат на столе, чьи?
   — Не знаю, — пробормотал Эдгар, глядя на следователя, как кролик на удава. — Мои, наверное.
   — Вот, теперь молодец, Алихамедов — подло улыбнулся следователь.
   — Ах ты, скотина, Костик, падла! Я твой нюх топтал. Ананссцыгейн, кутак! — неожиданно разъярился Эдгар. Он схватил со стола деньги и швырнул их в лицо Хлумову. Деньги густым дождем разлетелись по кабинету. — Вот чьи это деньги! — Эдгар бросился на обидчика с кулаками и, прежде чем ему скрутили руки за спиной, надели наручники, успел-таки съездить обидчику пару раз по морде. У Хлумова пошла носом кровь.
   Когда вспотевшего от ужаса Эдгара Рахимовича в наручниках сажали в машину, у крыльца уже толпился народ — худые вести не лежат на месте. Глазели на проректора кто с сочувствием, кто со злорадством, переговаривались, перешептывались, судачили. Директорша студгородка качала головой и тихонько подвывала, глядя вслед отъезжающей машине — она осталась без шестидесяти пяти килограммов эмали. Показательное шоу с неугодным Александру Антоновичу проректором по АХЧ удалось на славу. Пожалуй даже, слишком помпезно вышло.
 
   Выпавший из окна общаги парень долго не шел из Митиной головы. Всюду чудился инфернальный мужик, подкарауливающий его, нечаянного свидетеля, в подъездах и подворотнях. Митя теперь двери открывал осторожно. Откроет, осмотрится, заглянет в темные углы, нет ли там чего подозрительного, а потом уж входит. Даже косяки перестал курить, чтоб не чудилось лишнее. И Вике приказал следить за Дашкой в оба. Хватит на его задницу приключений! Впрочем, недели через две страхи как-то сами собой рассеялись, растаяли, стерлись, забылись. Вике понадобились деньги на обследование, нужно было покупать ребенку комбинезон, тапочки, колготки, еще что-то по мелочи, да и неторопливая, спокойная кафедральная жизнь взяла свое. Рядом со своим рабочим местом он устроил пяток тайников для своих “кораблей”, так называемые “гавани”, чтобы не таскаться с товаром. Оставил клиентов где-нибудь в университетском холле в позе ожидания, а сам на кафедру, извлек из-под Зосиного кактуса, куда в жизни никто не догадается заглянуть, “корабль” — и в плавание. Не мог же он лишить страждущих студентов маленьких радостей в угоду собственным страхам! С Маркушей тогда в общежитии, слава богу, обошлось. Девчонки, до смерти перепугавшись случившегося, убежали на пятый этаж к подругам, заперев его одного в комнате, и сколько опера не стучались, добудиться доцента не смогли. Он проснулся только под утро от того, что страшно захотел по нужде, а так как ключа у Маркуши не было и дверь он открыть не смог, то полил деревья, кустарники и только что проснувшихся птиц прямо из окна. На следующий день он поймал Митю на кафедре, отвел в курилку подальше от лишних ушей.
   — Ты слышал, там один обкуренный из окна выпал, когда мы в общаге куролесили?
   — Даже видел, ну и что?
   — Вот, то-то и оно. Давай договоримся, если спросят, нас там не было. Я дома сидел, видик смотрел. И тебе тоже ни к чему — устроился только что.
   — Не было, — кивнул Митя, осторожно притрагиваясь к опухшей щеке. — А девчонки?
   — Девок я на себя возьму. Ты только к ним больше не ходи, не светись. В общем, ты меня прикрываешь, я тебя — лады? — Маркуша хлопнул Митю по плечу. — Да не куксись ты, мы тебе в сто раз лучше девку найдем. Нахрен они тебе сдались, шлюхи общежитские?
   — Я и не куксюсь, — сказал Митя. — Не нужны.
   — Вот и ладненько. Я на тебя надеюсь, Борменталь Главное — не кури и не колись, — Маркуша подмигнул Мите и отправился восвояси.
   Митя потихоньку осваивался на новом месте. Он перезнакомился со всеми кафедральными дамами. Они с ним любезничали, расспрашивали о семье, научных интересах и постоянно приглашали отведать чай из японского сервиза. Большинству дам было за сорок, и по всему было видно, что стервы, каких свет не видывал. Была, правда, среди них Анечка, которой едва исполнилось двадцать пять. Несмотря на столь юный возраст, она вышла на защиту диссертации, имела язвительный ум и двоих мужей, а в остальном ничем не отличалась от коллег постарше. Сервиз, подаренный в прошлом году студентами, был сделан из толстого японского фарфора и предназначался для многочасовых чайных церемоний. При желании Митя мог весь свой рабочий день превратить в сплошные церемонии, но кто бы за него стал поливать Зойкины цветы, печатать на компьютере разные бумажки и выдавать нерадивым студентам учебники и словари? Других обязанностей у него не было, да и какие, собственно говоря, обязанности за триста целковых? С Мишей-маленьким пришлось знакомиться заново — предыдущей встречи на кафедре он не помнил, и когда Митя сказал ему:”Привет, Миша — маленький!”, — глянул на него с неподдельным изумлением. Единственным кафедральным человеком, с которым Митя пока что не встретился, был Рашид. Он путешествовал с китайскими студентами по Золотому кольцу — страноведческая практика. Митя и сам с удовольствием попутешествовал бы. За глаза Маркуша называл Рашида то “чуркой”, то “урюком”, то “мусульманином”, то “Шариком”, то “Шарфиком”, то “Рашем” — все зависело от настроения и других, пока что не понятных Мите, обстоятельств. Вообще, за несколько дней работы он “въехал”, что кафедральная ситуация непростая: то и дело происходят мелкие стычки, отпускаются злые шуточки, идет тихая, но упорная и жестокая подковерная борьба между двумя, — а может их и больше — группами, группировками, кланами, направлениями — хоть горшком назови… Митя для себя решил ни в какие внутрикафедральные конфликты до поры до времени не лезть, держаться от бабских склок подальше и тихо заниматься своим делом — мышка я серая, живу здесь. А дальше видно будет…
   Скоро состоялась и первая кафедра, на которой он был официально представлен коллективу как первый мужчина-лаборант. “Ну что же, может и к лучшему: наконец-то будет порядок, в декрет не уйдет, на больничный с ребенком не сядет. По всему видно — приятный молодой человек, ученик Виктора Андреевича,”— много хорошего услышал тогда Митя в свой адрес, но он-то прекрасно понимал — авансом. Тут же его назначили кафедральной пишбарышней — отныне он ко всему прочему еще должен был вести протоколы заседаний. Зою Павловну единогласно выдвинули на новый срок в качестве заведующей, потом обсуждали нагрузку на новый учебный год. Никто, конечно, лишней нагрузки не хотел, все ссылались на больных детей, бабушек и неотложные дела, в результате чего разгорелся небольшой скандал. Митя знал все эти неотложные преподавательские дела: халтуры, репетиторства, поездки по городам и весям, на которых в несколько дней можно заколотить столько, сколько на ставке в два месяца не заработаешь, чтение лекций для будущих абитуриентов: “Как хорошо написать плохое сочинение”, вдалбливание в двоечные головы орфографических правил за пятый класс. Насмотрелся на кафедре у шефа. Митя усердно записывал реплики разгоряченных спором дам, поглядывал на Маркушу, который подмигивал ему за спиной Зоси, строил рожи и каждые пять минут выставлял пальцы, мол, после драчки остограмимся — не грех. Зоя Павловна в споре не участвовала, но по всему было видно, что возникшая склока ей крайне неприятна, в конце концов, не выдержала и сорвалась:
   — Товарищи, немедленно прекратите этот базар! — тут же воцарилась гробовая тишина. — Хоть бы своего молодого коллеги постеснялись, с чего он свою трудовую деятельность у нас начнет? — сказала Зоя Павловна уже спокойно. — Нагрузка будет утверждена в том виде, в каком она запланирована ученым секретарем кафедры Ольгой Геннадьевной. Ольга Геннадьевна, как вы полагаете?
   — Да-да, я старалась уложить нагрузку в два — три дня. Но всем не угодишь, — закивала яркая дама, поднимаясь со стула.
   — А мы и не будем угождать всем. Наша задача хоть как-то поддержать науку в то время, когда до нее никому нет дела, передать наши знания студентам, которые, между прочим, платят за обучение твердой валютой. Вы знаете, сколько за этот год мы заработали долларов для университета? — Ну да, если еще учесть, что добрую половину отобрало любимое государство, — язвительно вставил Маркуша.
   — Георгий Васильевич, ну при чем тут государство? Вы же знаете, какая экономическая ситуация в стране! Нужно быть хоть немного патриотом…
   “Да, зануда эта Зоя Павловна, каких поискать, — подумал Митя раздраженно. — И это каждый раз старушечий бред слушать? Занималась бы своей лингвистикой за письменным столом, не лезла на свет божий, не смешила людей! Извечный конфликт отцов и детей,” — вспомнил он фразу из учебника.
   После пафосной речи заведующей все смолкли и стыдливо потупили взгляд — говорить больше не хотелось. Официальная часть закончилась сама собой. После была чайная церемония с бутылкой сухого вина и яблочным пирогом, который испекла специально для кафедры Вика. Дамы ели пирог и, как могли, расхваливали Митину жену. До того сконфузили лаборанта своей лестью, что он даже не успел попробовал Викиного пирога…
   — Ну что, как насчет посидеть в забегаловке? — поинтересовался Маркуша, когда кафедральные дамы, наконец, оставили Митю в покое.
   — Увы, — виновато улыбнулся Митя и соврал: — Мне сегодня Дашку из яслей забирать.
   Через неделю состоялся университетский ученый совет, на котором все и началось. Митя сидел за компьютером и раскладывал пасьянс, когда на кафедру ворвалась разгоряченная Ольга Геннадьевна.
   — Митя, немедленно выписку из протокола кафедры и характеристику Зои Павловны! Она их на столе забыла!
   Митя соскочил с места, бросился к столу заведующий, принялся рыться в бумагах. Но на столе не было ни характеристики, ни выписки.
   — Черт возьми, да я же сам их сегодня печатал! — удивился он.
   — Старуха забыла их где-нибудь, с ее-то памятью… — сказала Ольга Геннадьевна, вздохнув.
   Митя посмотрел на ученого секретаря с любопытством. Одно дело, когда Маркуша позволял себе называть Зою Павловной “Зосей” и “великой старухой” — в этой показной грубости было какое-то странное, неподдельное уважение, другое — любимица Киреевой, которая всегда ее поддерживала и заискивающе смотрела в глаза.
   — Придется снова набирать. Быстренько-быстренько, Митя, ученый совет ждет! — закричала Игонина.
   — Ольга Геннадьевна, вы не волнуйтесь, у меня все уже набрано. Только распечатать, — Митя поспешно “закрыл” свой пасьянс, нашел в редакторе нужные файлы.
   Когда торопишься и нервничаешь, перестает получаться — таков закон подлости. Принтер зажевал бумагу с характеристикой, и Мите пришлось ее выковыривать из валиков.
   — Митя, что вы копаетесь! — Ольга Геннадьевна все больше нервничала, и эта нервозность передалась ему.
   — Сейчас, сейчас, одну минуточку! — извлекая клочки бумаги, он весь вывозился в краске.
   Игонина убежала, и принтер, наконец, заработал. Через минуту бумаги были готовы. Митя положил их на край стола и стал ждать. Но Игониной все не было. Прошло десять минут, пятнадцать. “Что там у них случилось? А, впрочем, что могло случиться? Переизбрали без бумажек. “Поздравляю, Зоя Павловна. Ваша кафедра и дальше будет зарабатывать валюту для государства, только преподавателям ее не видать, как собственных ушей.”— съязвил он про себя. — Что за суета вокруг пустого места? Кафедру вам надо? Зачем? Покрикивать на подчиненных, портить себе настроение по пустякам? Конечно, большой прибыток, уважение седых стариков и льстивые речи,”— обычно философствовать он начинал не спроста — хотелось хорошего косяка в удобном кресле. Но нет, сейчас было нельзя. Придут возбужденные, радостные, заставят бежать за пирожками, кипятить чай. Праздновать будут… Митя стал считать доходы от “кораблей” за неделю — получилось совсем немного. Студенты, сдав сессию, разъезжались по домам, разбредались по практикам, оставляя после себя шпаргалки в аудиториях, надписи на партах, пивные бутылки в холлах и коридорах. Исчезали. Нервные, измученные книгами абитуриенты, которые скоро придут им на смену, заполнят весь университет в поисках подготовительных курсов, репетиторов и консультаций, — они ни клиенты, так — отстой — вздрагивают от каждого вопроса, пугливо смотрят, будто ты, по крайней мере, ректор, не зная, как себя вести. Если и найдутся среди них любители “чуйской долины”, то их будет немного, да и риск с незнакомцами большой… Митя подумал, что на лето должен подыскать какую-нибудь денежную халтуру. Может, податься на строительство коттеджей, штукатурить, малевать? Во время учебы он дважды ездил в стройотряды — выходило неплохо. Конечно, не так, как с травой. Но это уж на крайний случай, когда совсем есть нечего станет.
   На кафедру вбежала Игонина. Ее прическа была растрепана, лицо раскраснелось. Митя сразу понял — случилось что-то из ряда вон…
   — Дмитрий, вызовите, пожалуйста, “Скорую”. Зое Павловне плохо, — едва переводя дыхание, попросила она как-то жалостливо и плюхнулась на стул.
   — “Скорую?”— не сразу поверил Митя.
   — С сердцем, — сказала Игонина и сама схватилась за сердце. — Там в ящике валидол.
   Митя дал Ольге Геннадьевне упаковку валидола. Она зажала ее в руке, тяжело поднялась со стула, направилась к двери. — В зал Ученого совета. Ей шестьдесят шесть, знаете, нет?
   — Знаю, — кивнул Митя.
   Он стал набирать “ 03”. Дозвонился сразу же.
   — Ну, а кто же знал? — спросила Ольга Геннадьевна себя в дверях и вышла.
   Ее волнение передалось Мите. Он заходил взад-вперед, мучаясь неизвестностью, накручивая себя. Что там у них, как? Вышел в коридор посмотреть, не идет ли кто. Хотел спуститься вниз, в зал Ученого совета, но потом решил, что не может уходить с кафедры. Ну а вдруг кто позвонит? Вернулся, открыл окно пошире, достал из тайника уже готовый косяк-папиросу со скрученным концом. Жадно затянулся. Горячий дым обжег легкие. Митя закашлялся. Он торопливо докурил косяк, побрызгал дезодорантом, чтобы перебить запах. Закружилась голова, и Митя опустился в кресло. Перед глазами замелькали цветные фигурки калейдоскопа. Он не знал, сколько времени прошло, ему казалось — время остановилось.
   Дверь распахнулась, вошел Маркуша.
   — Что там случилось? — спросил Митя.
   В ответ Маркуша зарычал и стал колошматить кулаками по столам, потом с разворота ударил по стене. Портрет Ломоносова слетел с гвоздя и грохнулся на пол. Звякнуло стекло. Маркуша взвыл от боли и стал трясти отбитой рукой.
   — Съели бабу, Борменталь, съели! Ну ведь сука какая, все тихой сапою, без мыла в жопу влезет! — рука не проходила, и Маркуша принялся дуть на кисть.
   — Да что случилось-то? — переспросил Митя испуганно — таким Маркушу он еще не видел.
   — Что-что? Эти хорьки скрипучие вместо Зоси Игонину предложили,. Старухе тяжело, болеет, не может справиться. Ты видел, как старуха через ступеньки скачет? Конь с яйцами. Болеет она, как же! Она еще нас всех переживет! А эта молодая да ранняя — на кафедре все подмахивала, поддакивала. Ну хочешь, так скажи! Нет, втихушку проще. Ой, блин, кажется, руку здорово отбил. Ломит, как бешенная. В общем, у нас новая начальница, Борменталь. Напиться надо, вот что!
   — А что с Зоей Павловной? Что с сердцем?
   — Вот что, ты съезди, пожалуйста, к Киреевой, скажи Насте, что мама в больнице. Аккуратно только, пожалуйста, я тебя очень прошу, не пугай девку. Может, обойдется еще все.
   Митя положил характеристику с выпиской на стол Зое Павловны, торопливо направился к двери.
   — В какой больнице, Гера?
   — Да хрен его знает?! Они же не говорят! Кардиология. Ох, я им, сукам, устрою! Я до ректора дойду! Я в министерство поеду! Они еще увидят небо в алмазах, падлы!
   — Тебе самому в травму надо, — сказал Митя, глядя на опухающую руку Маркуши.
   — Иди давай уже! — закричал на него Маркуша. — Сам как-нибудь разберусь! Я Игонину ждать буду, все ей скажу, что думаю! Пускай отказывается от кафедры, стерва! Такой бойкот объявим, мало не покажется! Ей что, жалко еще пять лет под Зосей походить?
   Митя закрыл дверь и торопливо зашагал по коридору. Он понимал, злые шуточки за спинами кончились — началась борьба. Не кафедра, а просто коррида какая-то!
 
   Настя приоткрыла дверь на цепочке.
   — Вы кто?
   — Я это… Я мамин сотрудник, — растерялся Митя. — Лаборант.
   — Лаборант? Что-то случилось? — спросила Настя, запуская его в прихожую.
   На ней были драные джинсы и майка. Собранные в пучок волосы. Митя почему-то уставился на ее босые ноги с крашеными ногтями. Он вдруг испугался, что может сказать что-нибудь не то, не так. У Насти начнется истерика.
   — Настя, вы только не волнуйтесь. Мама в больнице.
   — Почему в больнице? Что случилось?
   Если бы Митя стал рассказывать, что случилось…
   — Да нет, ничего страшного. Легкий сердечный приступ.
   — Боже мой, она, наверное, забыла взять лекарства! — Настя бросилась в кабинет, вернулась с каким-то пузырьком. — Конечно забыла! Сейчас, сейчас, сейчас едем! — Настя потерла виски, что-то соображая. — Подождите, я оденусь, — убежала, оставив после себя легкий запах духов.
   Митя вздохнул, сердце тревожно и часто трепетало. Было ощущение внезапно свалившейся на голову беды.
   — Настя, я не знаю, куда нам ехать! В какую больницу ее увезли! — крикнул Митя в темноту комнат.
   — Сейчас, сейчас! — даже тембр голоса у Насти изменился. Она появилась в других джинсах с распущенными волосами, и Митя опять посмотрел на ее ноги — он боялся поднять глаза.
   — У вас носки на ногах разные.
   — Почему? — Настя в недоумении уставилась на свои ноги. Действительно, один носок был розовый, другой — желтый. — Извините, — она опять исчезла в темноте. — Звоните в больничную справочную. На мамином столе “Желтые страницы”. У вас деньги на машину есть? Я потом отдам.
   — Найдутся, — Митя прошел в кабинет, нащупал на стене выключатель, зажег свет. Письменный стол был завален бумагами. Он выгреб из-под них справочник, стал листать, вспомнил, как впервые увидел Настю.
   Она появилась в кабинете уже в кроссовках и ветровке.
   — Ну что вы копаетесь? Ничего не умеете! — вырвала у него из рук справочник, стала торопливо перелистывать, разрывая тонкие страницы. Ее руки тряслись. Он наконец поднял взгляд и увидел ее безумные глаза с расширенными зрачками.
 
   В приемном покое Настя бросилась наперерез первой попавшейся навстречу женщине в белом халате.
   — У вас Киреева поступала? Киреева в кардиологию?
   — Какая Киреева, девушка? — опешила от напора женщина. — Что вы кричите? Все в справочном, во втором корпусе.
   Настя бросилась к выходу. Митя едва за ней поспевал.
   — Подождите, там уже закрыто! — крикнула ей вдогонку женщина. — По телефону можно узнать, — она кивнула на висящий на стене телефон.
   Настя стала лихорадочно накручивать телефонный диск. В справочном было занято. Женщина открыла дверь, собираясь скрыться в больничном коридоре, вдруг посмотрела на девушку как-то жалостливо. — Вы кто, дочь? Ладно, подождите здесь, я сейчас узнаю.
   Женщина исчезла, а Настя опустилась на кушетку, откинула голову, коснувшись затылком холодной голубой стены, закрыла глаза. Из-под ресниц покатились слезы. Митя растерянно топтался рядом, не зная, что сказать.
   Скоро дверь распахнулась. Женщина появилась с надкушенным яблоком в руке.