Еськов замечательно сказал, что в этом смысл есть, потому что нужно же перерабатывать углеводороды, нужно это сжигать и т. д. Если среда ставила перед собой такую романтическую цель, то, в общем, цель достигнута. Теперь далее. Мы говорим, что делает нас людьми. А люди – это кто? Это прямоходящие. Но, кроме нас, прямоходящими являются еще и кенгуру, страусы и петухи. Поэтому дело не в этом. Это те, у кого большой и сложный мозг. Но есть и другие с таким мозгом. Например, дельфины и высшие приматы. Это те, у кого хорошо устроены руки, у кого сложный артикулярный аппарат. Короче, это те, у кого есть сознание и язык. Звучит банально, но это так. Встает вопрос: сознание и язык есть только у них? И что считать языком и сознанием? Это очень опасные вопросы. Нет никакой надежды на то, что я смогу дать на них не то что окончательные, но хоть сколько-нибудь вразумительные ответы. Но прокомментировать я их могу. Есть серьезные оппозиционные точки зрения на то, где начинается сознание. Я знаю вполне серьезных ученых, не сумасшедших и не безграмотных, которые считают, что сознание начинается с самого начала, чуть ли не с клетки. Опять же вопрос, что мы считаем сознанием. Что мы ищем? Никто не может сказать, что является доказательством наличия сознания. Мы никогда не сможем отбиться от того, что можно сказать: это просто сложный рефлекс, так просто действует память или внимание и т. д. Сознание – это то, что противоположено его отсутствию, например, при наркозе? Или это то, что противоположено бессознательному? Или это способность к рефлексии? Это уже ближе. Способность к пониманию? Еще ближе. Но это целый спектр. Серьезные вопросы, кстати, возникают, когда термин «сознание» переводят с русского на английский. Сразу возникает большая проблема. В наиболее спокойной форме это переводится как «mind», что в обратную сторону все время пытаются перевести как «мозг», что неправильно. Почему исследования языка и сознания так важны? Потому что мир для нас таков, каким его может до нас донести наш мозг.
   Был такой теоретик биологии в 20-е годы Икскюль, который создал термин Umwelt, который определяется как функциями данных существ, так и средой, в которой он живет. Можно продолжить. Не только мир для человека отличается от мира, каким он предстает перед животными, но и между людьми в этом тоже есть отличия. Так что для нас мир таков, каким мы его способны воспринять и описать. Описать – значит воспользоваться языком. Можно вспомнить Пенроуза, замечательного ученого, он писал, что осознание и понимание - основа человеческого интеллекта. А что такое понимание? Можно ли сказать, что сложная машина что-то понимает? Вопрос неочевидный. Понятно, что нейрофизиологические процессы являются основой, но их, как пишет Пенроуз, невозможно смоделировать и описать в физических, математических или иных естественно-научных терминах. Это несводимые вещи. Мы можем только притягивать это, сводить: когда происходили такие-то процессы, в моем мозгу происходило то-то. Абсолютно не очевиден ответ, что является причиной чего и является ли вообще. Я бы также вспомнила величайшего теоретика изучения сознания Нагеля, который писал, что сознание – это концептуально не сводимый аспект реальности. И попытка свести к нейрофизиологическим механизмам приводит к провалам в объяснении. Наконец, можно вспомнить замечательную статью Чалмерса, которая в русском переводе называется «Почему информационные процессы не идут в темноте?» То есть без внешней среды. Он пишет, что непонятно, почему восприятие и мышление аккомпанируются субъективным опытом. То, что мы воспринимаем какие-то волны и частоты, – это факт. Но мы их воспринимаем, как звонкое, кислое или ароматное. Почему? Это субъективный опыт. Такого, похоже, нет у животных. Хотя и тут тоже вопрос: а откуда мы знаем? У нас нет никакого способа узнать, есть ли у них субъективная реальность.
   Этому замечательному рисунку более 150 лет. Он отражает тот романтический период в истории науки, когда еще казалось, что мозг можно описать по качествам и адресам. Когда думали, что есть разделы, которые занимаются нежной дружбой, привязанностью и т. д. Это делалось на основании чего-то. Был период, когда начали действительно открывать связь между умениями людей и определенными отделами в мозгу, которые якобы за это отвечают. Якобы – потому что это и правда, и неправда. Мы ведь знаем, что у человека есть речевые зоны. И если с ними что-то случится, речь исчезнет. С другой стороны, мы знаем массу примеров, когда у человека вообще удален левый мозг. И там физически нет ни одной речевой зоны. А речь возможна. Как это происходит? Вопрос с локализацией функций – вопрос очень подвешенный. В мозгу одновременно все локализовано - и не локализовано. Память имеет адрес. И одновременно не имеет. Хуже того, объекты, которые мы помним, одновременно живут в нескольких местах. И там, где все овощи, и там, где все зеленое, и там где воспоминания о вчерашнем дне. У одного и того же объекта нет адреса. Так что эта картинка имеет только археологический интерес. Заметьте, что язык здесь помещен под глазом. Автор этой картинки сказал, что все его знакомые, которые хорошо говорят, имеют мешки под глазами. Итак, есть параллельное описание нейрофизиологических процессов и ментальных состояний, которые то ли ими вызываются, то ли сопутствуют им. Это описание никак не помогает нам ответить на вопрос, как именно поведение нейронной сети порождает субъективные состояния. Из всего, что я слышу в последнее время, приходится сделать вывод, что без серьезной смены парадигмы этот провал в объяснении не будет преодолен. Лавинообразно растут горы хороших фактов, которые мы получаем благодаря все усложняющейся технике. Каждый день появляются новые статьи. У меня создается впечатление, что мы попали в ловушку этих фактов. Не только их количество не улучшает нашу жизнь, но и чем более сложная техника у нас появляется, тем нам же хуже.
   Я привожу студентам такой пример. Если мы ставим карандашом точку на листе – то это точка. А если мы смотрим на нее через лупу, то она уже становится какой-то шершавой. А если мы возьмем электронный микроскоп, то даже непонятно, что мы там увидим. Это ситуация, в которой мы сейчас оказались. Еще полшага - и нам удастся описывать мозг с точностью до одного нейрона. И что? Абсолютно не нужно описывать все нейроны. Это бесполезно. Была одна передача, которую вел мой приятель, астроном. И когда я рассказывала про мозг и про то, сколько в нем всего творится, я сказала, что есть около 140 млрд. нейронов и у каждого – более 10000 связей. Он спросил, отдаю ли я себе отчет, что это за цифра. И сказал, что это больше, чем звезд во Вселенной. Предположим, что мы опишем, что каждая из этих связей делает. Но нам это не нужно. И мы оказываемся в ситуации, когда есть огромные горы фактов и миллиметры объяснений. Должен появиться гений, который сможет на это посмотреть вообще по-другому. Если признать, что сознание – это в первую очередь осознание, то мы наталкиваемся на огромный разрыв между относительно хорошо изученными психофизиологическими процессами и фактически неизученным осознанием и пониманием. Мы даже не можем сказать, что это такое.
   Некоторые говорят, что на этом пути нам могла бы помочь интроспекция. Давайте будем смотреть «внутрь себя». Один из двух нобелевских лауреатов, которые открыли двойную спираль ДНК, Ф.Крик, в последние годы очень серьезно занимался сознанием. И он пишет, что интроспекция обманывает нас на каждом шагу. И этонам не помогает. Что делать? Еще одна вещь, которая меня расстраивает в связи с мозгом – это его самодостаточность. Он делает, что хочет. Похоже, что ему не нужен внешний мир. Дальше возникает вопрос, кто кому подчиняется? Мы мозгу, или мозг нам? Есть данные, из которых следует, что нейронная сеть обладает собственной свободой воли. Если снимать (фиксировать) функциональные процессы, которые идут в мозгу, когда человек должен принимать какое-то решение, простое решение, мозг принимает это решение за 20-30 секунд до того, как человек об этом узнает.
    Борис Долгин:В каком смысле узнает?
    Татьяна Черниговская:Мозг дает сигнал субъекту о том, что он, человек, якобы принял это решение самостоятельно. Это довольно страшно. Я думаю, что все зависит от того, какие решения. Если принимается решение «жениться – не жениться», - это другое. А мелкие решения связываются с т.н. «самостью». А она определяется как транспарентность тела, или духовного и телесного в человеке. Это восходит к Аристотелю и Фоме Аквинскому, которые писали, что душа есть форма тела. Но отношение к этому очень различно в разных культурах, от полного отрицания такой самости, например, в Махаяне, до трактовки ее как результата личного опыта в понимании Лютера. Самость – это функция, и она не всегда включается. Говорят, что характеристикой развитого сознания является рефлексия, я бы сказала так. А с чего мы взяли, что все, принадлежащие к нашему биологическому виду этим обладают? Я постоянно вижу множество людей, которые к никакой рефлексии не способны. Этим, конечно, не обладают дети. Но и взрослые тоже. Так что рефлексия не всегда есть. Это значит, что есть некий разрыв между происходящим, нашим осознанием этого и оценкой.