Страница:
Спасибо кот не сказал. Зато сказал много другого – про кошек, про хозяев и вообще про жизнь. Я сиганула на шкаф – повыше, чтобы быть более-менее в безопасности – и слушала, слушала… Оказывается, удивительно тяжелая жизнь у породистых котов. Правда, разозлился котик не на шутку и до вечера я, на всякий случай, со шкафа не слезала.
Знаете ли вы, как пахнет молоденькая веселая сука во время течки?
Это нечто!
Это запах одновременно тонкий, трудно уловимый – и мощный, который валит кобеля с ног. Труса он превращает в сорвиголову, рассудительного – в отчаянного, дряхлого – в щенка, щенка – в шаровую молнию!
А меня этот аромат, кажется, превращает в поэта…
Утром мы проснулись все разом, вся стая. Обычно первыми просыпаются самые молодые и голодные. Потом Вожак и заплечные (то есть мы, конечно, делаем вид, что уже давно проснулись и наблюдаем). А уж после этого – кто как, в зависимости от возраста, состояния здоровья и желания пожрать.
А тут вдруг все разом подскочили на ноги, как будто земля нас сама подбросила. На секунду насторожились, принюхались – и принялись беспокойно водить носами туда-сюда, взрыкивать и подбрехивать. Все учуяли суку.
Это, наверное, даже не запах – запах я бы первый засек. Это что-то такое… ну… эдакое что-то… Это не по воздуху передается, а прямо по пространству.
Мы чуяли ее, но никак не могли понять, откуда она появится. Само собой, она возникла за нашими спинами, в проходном дворе. Мы разом, как дрессированные, развернулись к ней и замерли. Хороша она была! Или волшебный запах ее так разукрасил, или на самом деле была она очень красива. Не слишком худая, но и ребра не торчат. Гладкая, плавная, с большими черными глазами. Смотрела она с некоторым недоумением: откуда, мол, весь этот шум? Я тут бегу, никого не трогаю…
Мы поперли на нее, позорно толкаясь и хватая друг друга за бока. Чинов никто не разбирал, какой-то пинчер (имя его никак не могу запомнить) цапнул меня за ногу. Я сам боднул соседа слева, чтобы не мешался под ногами, и только потом сообразил, что это Вожак. Но не смутился этому. Плевать мне сейчас было на всех вожаков вместе взятых! Да и Вожаку было начхать на свое высокое звание, он тявкал и брызгал слюной, как и все мы.
Сука обернулась и клацнула зубами. Мы отскочили. Мозги у нас не работали, но могучий инстинкт запрещал нападать на суку. Выбор оставался за ней.
Со стороны все это выглядело, наверняка, не так увлекательно, как изнутри. Сторонний наблюдатель мог видеть только неторопливо бегущую по улице суку и свару псов за ее спиной. Иногда она отскакивала в сторону, иногда лаяла, самые настырные нарывались на ее сахарные зубки. Но внутри шла постоянная напряженная борьба!
Первым делом мы, кобели постарше, расшугали мелочь. Шавки разлетелись по сторонам, обиженно скуля, но от нашей кавалькады отстали. Помню, в ту секунду я подумал про папу. Как он, явно мелкий, сумел добраться до мамы через толпу претендентов? Может, он был такса? Такса – зверь невысокий, но грозный, я сам видел. Да и меня в стае побаиваются, хотя роста я невысокого.
Потом один за другим стали отваливаться те, кому сучка недвусмысленно давала понять – свободен, ты мне не нравишься. Конечно, все очень старались понравиться: громко лаяли, махали хвостами, демонстрируя их мощь, старались растопыриться пошире и подпрыгнуть повыше. Вполне может быть, что старались мы зря, потому что сука отбраковывала псов по каким-то своим, не вполне понятным критериям. Например, Кочана она сразу невзлюбила – а ведь он красавчик, и ухоженный красавчик, между прочим! Первого намека он по дурости своей не понял, тогда она остановилась и прямо в морду объяснила:
– Пошел вон, дылда! – и укусила за нос для доходчивости.
Он понял, обиделся и побрел назад, к месту ночевки.
Так мы бродили целый день, пока не осталось нас, «женихов», всего четверо: Кирпич, я, толстый Хрящ и совершенно неприметный в стае, беспородный, как сапог, увалень Дружок. Женщины – это загадки!
Но не успел я додумать мысль, как наша принцесса становилась, бросила за плечо короткий взгляд и повела носом. И сразу стало ясно, что мы тормоза, и дама ждет, и уже давно пора.
Мы бросились разом, но я умудрился оказаться первым…
…Теперь я точно знаю, что невысокий пес при большом желании может забраться на высокую суку. Но каким образом я это сделал – не помню. Видно, желание было слишком большим.
– Иди сюда, Каська, кот спит. Пойдем, поешь.
Я послушно залезла к ней на ручки, есть действительно хотелось.
Олька чесала меня за ушком и рассказывала.
– Ты зачем ему нос поцарапала? Что мы теперь его хозяевам скажем? Довела котика, вон забился под кровать и спит. Злая ты, Каська.
– Мррр!
А чего он?
Я подкрепилась и вернулась в комнату. Кот уже не спал и настроен был весьма агрессивно. Шерсть топорщится, хвост трубой, морда расцарапана, лупит хвостом об пол, глаза злющие.
Я запрыгнула на спинку кресла, в котором сидела Олька, и спасалась там до того момента, пока люди не засобирались спать. Пыталась скрыться в Олькиной комнате, но кот преградил мне дорогу.
Кот:
– Куда?
Я:
– Спать.
Кот:
– Спать потом. Вот что, Каська! Еще не одна… со мной так себя не вела, ясно? И ты не будешь!
Честно говоря, я им прям залюбовалась! Красив… Глаза сверкают, воротник пушится и голос… голос такой утробно урчащий, возбуждающий. Я медленно пятилась к стенке, разглядывая Дюка. Что и говорить, вот теперь он был похож на чемпиона породы – от него волнами расходилась уверенность в себе. Правильная такая уверенность, не самодовольство, не хвастовство, а именно настоящая мужская сила.
Дюк тем временем продолжал:
– А из нас двоих мужик – я. Значит, ты будешь меня слушаться, понятно?
Он лапой прижал меня к полу, ожидая сопротивления.
– Понятно, – мявкнула я и нежно-нежно лизнула его в поцарапанный нос, – я буду тебя слушаться, – и лизнула еще раз.
Настоящего мужчину можно и послушаться немного. Тем более что таким он становится только рядом с настоящей женщиной.
Дюк убрал лапу, посмотрел мне в глаза и неожиданно для себя самого сказал:
– Кася, я, кажется, люблю тебя!
Когда родятся котята, хорошо бы, чтоб они были такими нежными. Как сейчас их будущий папа.
Мы были счастливы и энергичны. Мы бегали непонятно по каким улицам и терлись носом о нашу королеву. Она то капризничала, то была на седьмом небе от счастья, то покорна – и всегда это было правильно. Всегда она делала именно то, что нужно. Мы восхищались ее красотой и умом. Мы сопровождали ее повсюду. Мы превращались в сплошной оскал, едва к ней приближался посторонний пес. Мы от восторга выли и лаяли попеременно. Спали вполглаза, каждый миг ждали тайного знака от нашей повелительницы и, кажется, ничего не ели. А может, и ели – ни кошака не помню, все из башки выветрилось.
А потом я вдруг как будто проснулся. В одну секунду я понял, что кот знает где, кот знает сколько и вообще начхал на родную стаю. Никаких душевных колебаний и внутренних борений не случилось. Я просто повернулся и двинулся прочь равномерной походной рысцой. Моя несравненная что-то тявкнула вслед, но я не обернулся.
Сначала бежал, куда нос ведет. Потом стали попадаться знакомые запахи, потом наткнулся на родную метку (чуть не завыл от тоски по стае, честное слово!). Наконец, удалось окончательно сориентироваться. Я находился на дальнем краю нашей территории. Следовало, видимо, сразу же броситься к своим. Я был уверен, что никто не упрекнул бы. Даже место заплечного, небось, свободным оставили. Все ж псы, все ж понимают.
Но мне захотелось после всей этой похоти и непотребства – чего-то возвышенного и чистого. Поэтому я сделал небольшой крюк, чтобы навестить кошку. Бежал и предвкушал: вот сейчас почую ее нежный аромат, увижу, как она лежит на подоконнике, безмятежная и недоступная. И это хорошо, что недоступная, потому что я не буду даже пытаться обратить на себя ее внимание. Тихо сяду в сторонке и буду наслаждаться…
Я так размечтался, что не сразу сообразил – дело плохо. Запах я услышал еще на подходе ко двору, но не понял, что он означает. Или понял, но не поверил, что это имеет отношение к предмету моих платонических воздыханий. А когда уяснил, было уже поздно.
Я остановился в проходном дворе, не веря ни глазам, ни ушам, ни носу.
Моя возвышенная и чистая мечта сладострастно изгибалась под жирным, отвратительно урчащим котярой. Прямо на подоконнике.
И ей это нравилось! Даже мне было понятно, что она млеет от удовольствия. Мурчит и изворачивается, чтобы этому мешку кошатины было удобнее.
В голове у меня стало совсем пусто и тихо.
Даже разорвать эту гадину не захотелось.
Я вернулся в стаю и безо всякой на то причины сцепился с Кирпичом. Он тоже вернулся со «свадьбы», но, в отличие от меня, побежал напрямик в стаю.
Уже потом, зализывая раны (Кирпич, сволочь, здоровый!), я понял, что обиднее всего. Это кошачье отродье даже не заметило меня!
Люди, правда, возмущались, что мы мешаем им спать, но, по-моему, это их проблема. Что значит «потише»? Что значит «не здесь»? Что за ханжество!
Очередное утро встретило нас ярким солнышком. Мы сидели на подоконнике, Дюша вылизывал мне шейку, я мурлыкала от удовольствия. Я уже была беременна, и потому страсть ушла. Осталась нежность и чудовищное чувство голода. Только что мы вдвоем умолотили две полные миски кошачьего корма, и я уже чувствую, что не прочь подзакусить еще.
Дюша без перерыва намуркивает мне всякие приятности, он не отходит от меня ни на шаг, смотрит влюбленными глазами и приносит завтрак в постель. Правда, Олька сегодня была крайне возмущена, она почему-то считает, что это ее постель, и рыбу на завтрак она не заказывала.
Короче, все просто замечательно, но я бы уже с удовольствием пожила одна. Чтоб развалиться на весь подоконник, чтоб делать только то, что я хочу. Чтоб погонять клубок по квартире (при мужике как-то несолидно), чтоб можно было принять не очень красивую позу, зато удобную. Поэтому, когда в кухне появился папуля с клеткой, честно говоря, я испытала некоторое облегчение. Наконец-то! Котик едет домой!
Котик моих чувств не разделял. Он устроил дикий ор:
– Я никуда не поеду! А если поеду, то только силой! Кася, ты едешь со мной!
Потом он забился в дальний угол под кровать и заявил, что нашел любовь всей своей жизни (это меня, что ли?) и теперь жизнь без Каси (точно, меня!) не имеет смысла. Пока папуся ползал на коленях вокруг кровати и вяло кыскыскал, я поняла, что инициативу придется брать на себя.
Я залезла под кровать. Я полчаса рассказывала, что Дюк – самый лучший на свете Кот. Что я его никогда не забуду, потому что такое не забывается. Что буду сидеть на окне и рыдать долгими зимними вечерами. Но что это возвышенное чувство (боже, какие слова!) нужно выстрадать, нужно доказать этим черствым людям, что только коты могут любить по-настоящему (что я несу?!), и что когда они поймут, что две жизни под угрозой, что если мы не будем вместе, то погибнем, они немедленно разрешат нам жить вместе, и будет у нас сплошное счастье и сметана в шоколаде. Уф…
Дюк взял себя в руки, гордо вышел навстречу папуле, сам зашел в клетку. Я вела себя, как полагается. С криками:
– На кого же, на кого же… – провожала клетку.
Когда папуся поставил ее на пол, чтоб завязать шнурок, немедленно кинулась к ней и облизала Дюшин нос через решетку. Вышло так трогательно, что даже папуся чуть не прослезился. Дюша тот уже давно вовсю шмыгал носом и бурчал что-то невнятное. И когда за ними, наконец, закрылась дверь, когда я проводила их взглядом из окошка до машины, когда машина скрылась за поворотом, вот тогда я спрыгнула с подоконника, развалилась посреди ковра…
Мне было хорошо!
И маму я теперь редко навещал. Наверное, надоело быть странным псом – то есть навещать престарелую мать, тосковать по незнакомой кошке и совершать прочие глупости. Бегал себе со стаей, рычал на чужих, охранял территорию, еще несколько раз отлучался для участия в собачьей свадьбе…
На мое место заплечного никто пока серьезно не покушался, хотя за спиной я слышал энергичное сопение Кочана. Он пробирался вперед, к месту вожака, спокойно и целеустремленно. Как-то сразу было понятно, что со временем именно он станет во главе. Даже нынешний Вожак это, кажется, понимал. Но спокойствия не терял, оставался все тем же Вожаком, который чутьем определял, когда бросать стаю в драку, когда отступить, а когда уводить в безопасное место. Его не тревожило даже, что Кочан обзавелся собственными заплечными. Они были тоже из бывших домашних, породистые и холеные. И очень друг на друга похожие. Их, в общем-то, никто и не различал, звали просто Левый и Правый – по позиции, которую каждый пес занимал за спиной Кочана. Иногда они менялись местами, и тогда мы меняли им имена.
Почему-то эта троица меня просто бесила. Слишком откормленные, со слишком крепкими зубами… И слишком мало было в них страха.
Впрочем, даже на мое место в стае пока никто из них претендовать не мог, поэтому я не слишком думал о Кочане и его подручных. Я вообще старался думать поменьше. Если выдавалась свободная минутка, просто ложился и спал. Потом просыпался, ел, бежал, оставлял метки, иногда дрался, иногда покрывал сучек. И все это без лишних мыслей.
Но в тот раз я проснулся вдруг, как будто кто меня пнул. Вскочил, принял боевую стойку, принюхался. Было рано-рано, совсем еще темно. Туман воровал звуки и запахи, но я совершенно точно знал, что рядом никого нет, кроме дремлющей стаи. И еще я знал, что нужно бежать – вон в том направлении, быстро и никуда не сворачивая.
Я побежал, хотя злился на себя. Мне не хотелось снова становиться странным псом, но что-то гнало меня через дворы. Что-то сильнее голода, похоти и вообще любого известного мне чувства.
Я бежал быстро, но все равно не успел. Остановился у маминой норы, но внутрь заходить не стал – мама уже остывала. И вдруг так ясно мне представилось, что я увидел бы, если бы успел: мама, которая уже не поднимает голову и щурит свои подслеповатые глаза. Она все равно узнала бы меня по запаху, нос у нее все еще был безупречен. «Привет, сынок, – сказала бы она, – как ты?» – «Отлично! – сказал бы я и зачем-то соврал бы. – Я уже вожак». – «Умница! – мама из последних сил шевельнула бы хвостом. – Если бы твой отец видел… Я всегда знала… Устала я, сыночек, ты извини… Я… посплю…»
Дыхание ее стало бы тихим и спокойным. И очень редким. А потом она несколько раз вздохнула бы с хрипотцой и затихла.
Собственно, так все и было. Только меня рядом не было в ее последние минуты.
Я завыл.
Почему я выл? Потому что жалел маму? Но ведь она была уже старенькая. Не каждый доживет до ее возраста. И не каждый умирает такой спокойной смертью. Потому что не успел? Нет уж, если бы я успел, то вообще свихнулся бы. Потому что ясно представил себе последний наш разговор? Наверное, это ближе всего к истине.
Но и это не объясняет, почему я выл с такой яростью и бессилием. Довылся-таки до того, что в соседних домах стали зажигаться окна, а какой-то человек не поленился выйти из подъезда и запустить в меня палкой.
Я убежал, пытаясь выть на ходу. Это оказалось очень неудобно. Выть я перестал и побежал к своим.
И еще я понял, что страшно соскучился по кошке. Сегодня я в ее двор не побегу. Не могу.
А завтра – обязательно.
Хотя, в принципе, в этот раз все было хорошо. Даже на последней неделе я могла сама запрыгнуть на подоконник, Олька заранее приготовила мне тепленький и мягонький домик и рожала я спокойно, одна.
А не так, как в прошлый раз, когда роды начались в субботу утром. Как вспомню, так вздрогну – мамуся носилась с какими-то простынями, папуся звонил кому-то по телефону, Олька все норовила схватить на ручки, прижимая живот. Только забьюсь в уголок – тащат и тащат. Пришлось расцарапать всем руки, чтоб не лезли, забиться в самый дальний угол, чтоб не достали, и родить наконец. Три котенка у меня тогда было, по-моему… Или четыре? Не, три. Четыре было один раз, давно. Так тяжело мне тогда было, просто не передать – живот чуть не до пола висел, еле до миски с едой доходила. И толку было мучиться, все равно двое не выжили, совсем щуплые родились.
Ладно, о грустном не будем. В этот раз все получилось замечательно! Котята очаровательные – котик и кошечка – пушистые и милые.
Родила спокойно и тихо, вечером люди пришли, а мы уже готовы, котята вылизанные, я почти довольная, только жрать очень хотелось. Но Олька уже знает, что делать – сразу мне миску с кашкой манной (ох и люблю я ее, особенно после родов), миску воды, миску корма. Пока я отъедалась, котят моих затискали. Ну да ладно, этим людям я доверяю, уронить не должны, а запах потом отмою. Лишь бы малыши не испугались!
Вообще, когда уже родишь, понимаешь, что именно эти котята самые красивые на свете. Самые милые, самые умные и самые обаятельные.
Моим крошкам уже месяц, а я не могу на них наглядеться. Глазки голубенькие, шерстка как шелк, из корзинки уже почти научились выбираться – вот какие молодцы. Кошечка, мы ее пока Пусей зовем, уже вовсю прыгает и охотится. Котик Пусик, он поспокойнее, как все мальчики, поглупее пока. Но это ничего, скоро он свое возьмет, я уже вижу, лапки у него красивые, мощные, породистые – весь в папу. Красивый будет кот.
Будущий красавец-кот как раз пытался поймать передними лапками бантик, но не смог поймать даже равновесие – смешно завалился на спину. Пуся тут же воспользовалась его промахом, вскочила на него и… выскочила из корзинки. Ну какая умница! Чудо, а не кошечка – вся в маму!
Я выскочила из корзинки вслед за ней, взяла за шкирку, осторожно вернула в домик. Рано еще ей по квартире шастать, еще лапки разъезжаются, еще в пространстве плохо ориентируется. Не дай бог папуся наступит или Олька дверью прижмет.
Я с любовью лизнула обоих в нос и пошла подкрепиться. Ужас сколько приходится есть, эти маленькие насосики выедают из меня каждый за троих. Ну ничего, уже скоро можно будет их и к своей миске пускать. Пусть попробуют мяска и рыбки. Да и молочка со сметанкой… Еще буквально пару недель потерпеть нужно.
Но однажды проснулся с ясной, спокойной головой, не почувствовал ничего, кроме голода и желания сходить до ветра, и ответил: «Готов». Я даже есть ничего не стал, прямо побежал в тот заветный двор. Ни о чем не мечтал, не думал, не представлял. Просто точно знал, что увижу там что-то хорошее.
Поэтому совсем не удивился, обнаружив на окне мою красавицу. Я остановился так, чтобы она меня не видела. Почему-то стыдно было. Наверное, за глупую свою ревность. Или просто не хотелось нарушать идиллию.
Кошка сидела неподвижно, но пахла жизнью: молоком, теплом и нежностью. А рядом с ней сидела ее уменьшенная копия. Только голова была чуть побольше, и пахла копия чем-то совсем мягким и слабым. Они перемуркивались за стеклом, видимо, о чем-то своем, семейном.
Я посидел чуток и побежал назад. Ощущение было такое… Очень хорошее. Меня однажды маленький мальчик погладил по голове. Я тогда еще щенком был. Родители мальчика на секунду отвернулись, он успел добежать до меня и раза три провести рукой по моей шерсти. Не скажу, что это было очень нежно… Разок он заехал пальцем мне в ухо, а потом я еле успел зажмурить глаз… А когда его оттаскивали родители, пацан успел вцепиться в мой бок и выдрал клок подшерстка… Но все равно, я этот момент на всю жизнь запомнил.
И сейчас у меня было такое чувство, что меня снова погладили по голове – только без увечий и вырванной шерсти.
Мои малыши уже не дурашки, а нормальные детки. Ушки торчком, хвостики крючком.
Ходят, как большие, в туалет, едят из миски. Хотя все еще за ними глаз да глаз нужен – то залезут на диван и там застрянут в подушках, то под ванной заснут, а я их бегаю ищу, то еду на себя вывернут – короче, умаялась я уже. Иногда так хочется взять поводок и привязать их обоих к батарее. Только боюсь, или батарею вывернут, или поводком задушатся.
Вот на днях оба заснули, только я на форточку прыгнула, хоть немножко отдохнуть, только расслабилась, только красивую позу приняла – Пуся тут как тут.
– Маааааам, я к тебе хочу!
– Пуся, иди спать!
– Ну маааааам…
– Пуся, спать!
– Я ееееесть хочу…
– Иди поешь.
– Нет, я с тобой хочу…
– Пуся, я…
– Я пиииить хочу…
– Иди попей!
– Ну маааам…
Я уже совсем было собиралась спрыгнуть в комнату и отвесить Пусе подзатыльник, как с улицы раздалось:
– Ой, какая кошечка! Ах, какая прелесть! Ой, смотри, у нее котенок! Ой, какой хорошенький…
Я распушила хвостик и улыбнулась, а Пуська так просто зашлась от восторга.
– Мама, мама! Это про меня? Это я хорошенькая? Мама, ты скажи им, меня Пуся зовут! Мама, я хочу к тебе!
– Пуся, осторожно, ты сейчас с подоконника упадешь, – сквозь стиснутые в улыбке зубы промяукала я.
– Мама, а я правда хорошенькая? Вот так надо сидеть, да?
Я посмотрела на свою дочь и чуть сама не рухнула с окошка. Это чудо, которое только-только научилось ходить так, чтоб лапы не разъезжались, сидело, склонив головку, и смотрело на улицу. Где, где она этому научилась?! Глазки долу, лапки по первой позиции, хвостик аккуратно подвернут. На мордочке полное безразличие ко всякой суете и восторгам по ее поводу.
Пуся подняла на меня небесно-голубые глазки и спросила:
– Мама, я правильно сижу?
– Ага, – только и сумела потрясенно сказать я.
Вот ведь, а дочь-то выросла…
Если бы я хоть на секунду предположила, в какой кошмар это выльется, я б тогда так надавала Пусе по шее, что она б еще долго к окну не подошла. А я просто спрыгнула к ней, вылизала на глазах у восхищенных зрителей, а потом ласково, но уверенно спихнула вниз. Рано, мол, еще по подоконникам шляться.
А через неделю все и случилось… До сих пор лапы трясутся. И голос пропал на нервной почве.
А на четвертый раз мы прибежали туда всей стаей.
Началось с того, что Кочан задрался с Вожаком. Это вообще против всех правил: он должен был сначала завоевать место заплечного, а уж потом претендовать на лидерство. Но это ж Кочан, ему правила не писаны. Когда мы перекочевывали от свалки к свалке, он вдруг догнал Вожака и заявил:
– Долго мы тут в трех углах тесниться будем?
Это была наглость. Территория у стаи была большая, как раз такая, чтобы и нас прокормить, и контролировать ее каждый день. Вожак очень вежливо это растолковал Кочану.
– Ерунда! – ответил тот. – Мы можем контролировать гораздо больше. У нас будет больше еды и больше силы.
– Да? – Вожак наклонил голову набок. – И кто будет патрулировать границы?
– Примем в стаю еще псов! Проблема, что ли? К нам каждый день кто-то просится!
А это уже была не наглость, а глупость. То есть к нам действительно все время норовили прибиться всякие карликовые пинчеры и болонки, но Вожак посылал их к кошачьей матери, не дослушав. И правильно делал. Эти, так сказать, собаки висели бы на нас мертвым грузом.
Я уж думал, что Вожак сейчас рыкнет на Кочана, поставит его на место. Но Вожак опять удивил.
– Хорошо, – сказал он, – показывай.
Кочан растерялся. Я вдруг понял, что он просто нарывался на драку, но начинать сам почему-то не хотел.
– Что показывать? – тупо спросил он.
– Куда мы будем расширяться. Где дополнительные места кормежки, ночлега. Все показывай.
Мы с Кирпичом довольно переглянулись. Молодец Вожак! Посмотрим, что конкретно этот выскочка предложит.
Кочан колебался всего секунду. Потом развернулся и сказал:
– Пошли за мной!
И побежал, как мне кажется, куда нос торчал. Мы последовали за ним. Бежал Кочан по прямой, поворачивал только когда упирался в стену дома. Точно, не было у него никаких планов по расширению, просто повод искал. С каждым шагом это становилось все понятнее.
Меня беспокоили всего две вещи. Во-первых, Кочан бежал впереди стаи, на месте Вожака, а Вожак ему это позволял. Во-вторых, бежали мы в сторону двора моей кошки.
Чем ближе был заветный двор, чем мрачнее становились мысли, а внутри становилось все холоднее и холоднее. Когда мы вынырнули из проходного двора, мои внутренности превратились в кусок льда и больно ударили по коже живота.
Кошка сидела в форточке и что-то отчаянно орала.
А под форточкой сидела, растерянно мявкая, ее копия и явно не понимала, что делать.
– Кошачье отродье! – завопил Кочан. – Души ее, парни!
Стая радостно кинулась к котенку. Только я застыл на месте.
В голове пронеслось: «Ах ты, сволочь! Отвлечь от своей идиотской идеи хочешь?!» Но тут кошка метнулась вниз, к котенку, и я вообще перестал думать. Мысли выдуло, остались только расчеты.
Пес
Я много раз слышал, что люди произносят слово «сука» со злобой, ненавистью и презрением. Это потому, что у них не носы, а издевательство над природой.Знаете ли вы, как пахнет молоденькая веселая сука во время течки?
Это нечто!
Это запах одновременно тонкий, трудно уловимый – и мощный, который валит кобеля с ног. Труса он превращает в сорвиголову, рассудительного – в отчаянного, дряхлого – в щенка, щенка – в шаровую молнию!
А меня этот аромат, кажется, превращает в поэта…
Утром мы проснулись все разом, вся стая. Обычно первыми просыпаются самые молодые и голодные. Потом Вожак и заплечные (то есть мы, конечно, делаем вид, что уже давно проснулись и наблюдаем). А уж после этого – кто как, в зависимости от возраста, состояния здоровья и желания пожрать.
А тут вдруг все разом подскочили на ноги, как будто земля нас сама подбросила. На секунду насторожились, принюхались – и принялись беспокойно водить носами туда-сюда, взрыкивать и подбрехивать. Все учуяли суку.
Это, наверное, даже не запах – запах я бы первый засек. Это что-то такое… ну… эдакое что-то… Это не по воздуху передается, а прямо по пространству.
Мы чуяли ее, но никак не могли понять, откуда она появится. Само собой, она возникла за нашими спинами, в проходном дворе. Мы разом, как дрессированные, развернулись к ней и замерли. Хороша она была! Или волшебный запах ее так разукрасил, или на самом деле была она очень красива. Не слишком худая, но и ребра не торчат. Гладкая, плавная, с большими черными глазами. Смотрела она с некоторым недоумением: откуда, мол, весь этот шум? Я тут бегу, никого не трогаю…
Мы поперли на нее, позорно толкаясь и хватая друг друга за бока. Чинов никто не разбирал, какой-то пинчер (имя его никак не могу запомнить) цапнул меня за ногу. Я сам боднул соседа слева, чтобы не мешался под ногами, и только потом сообразил, что это Вожак. Но не смутился этому. Плевать мне сейчас было на всех вожаков вместе взятых! Да и Вожаку было начхать на свое высокое звание, он тявкал и брызгал слюной, как и все мы.
Сука обернулась и клацнула зубами. Мы отскочили. Мозги у нас не работали, но могучий инстинкт запрещал нападать на суку. Выбор оставался за ней.
Со стороны все это выглядело, наверняка, не так увлекательно, как изнутри. Сторонний наблюдатель мог видеть только неторопливо бегущую по улице суку и свару псов за ее спиной. Иногда она отскакивала в сторону, иногда лаяла, самые настырные нарывались на ее сахарные зубки. Но внутри шла постоянная напряженная борьба!
Первым делом мы, кобели постарше, расшугали мелочь. Шавки разлетелись по сторонам, обиженно скуля, но от нашей кавалькады отстали. Помню, в ту секунду я подумал про папу. Как он, явно мелкий, сумел добраться до мамы через толпу претендентов? Может, он был такса? Такса – зверь невысокий, но грозный, я сам видел. Да и меня в стае побаиваются, хотя роста я невысокого.
Потом один за другим стали отваливаться те, кому сучка недвусмысленно давала понять – свободен, ты мне не нравишься. Конечно, все очень старались понравиться: громко лаяли, махали хвостами, демонстрируя их мощь, старались растопыриться пошире и подпрыгнуть повыше. Вполне может быть, что старались мы зря, потому что сука отбраковывала псов по каким-то своим, не вполне понятным критериям. Например, Кочана она сразу невзлюбила – а ведь он красавчик, и ухоженный красавчик, между прочим! Первого намека он по дурости своей не понял, тогда она остановилась и прямо в морду объяснила:
– Пошел вон, дылда! – и укусила за нос для доходчивости.
Он понял, обиделся и побрел назад, к месту ночевки.
Так мы бродили целый день, пока не осталось нас, «женихов», всего четверо: Кирпич, я, толстый Хрящ и совершенно неприметный в стае, беспородный, как сапог, увалень Дружок. Женщины – это загадки!
Но не успел я додумать мысль, как наша принцесса становилась, бросила за плечо короткий взгляд и повела носом. И сразу стало ясно, что мы тормоза, и дама ждет, и уже давно пора.
Мы бросились разом, но я умудрился оказаться первым…
…Теперь я точно знаю, что невысокий пес при большом желании может забраться на высокую суку. Но каким образом я это сделал – не помню. Видно, желание было слишком большим.
Кошка
Со шкафа меня сняла Олька.– Иди сюда, Каська, кот спит. Пойдем, поешь.
Я послушно залезла к ней на ручки, есть действительно хотелось.
Олька чесала меня за ушком и рассказывала.
– Ты зачем ему нос поцарапала? Что мы теперь его хозяевам скажем? Довела котика, вон забился под кровать и спит. Злая ты, Каська.
– Мррр!
А чего он?
Я подкрепилась и вернулась в комнату. Кот уже не спал и настроен был весьма агрессивно. Шерсть топорщится, хвост трубой, морда расцарапана, лупит хвостом об пол, глаза злющие.
Я запрыгнула на спинку кресла, в котором сидела Олька, и спасалась там до того момента, пока люди не засобирались спать. Пыталась скрыться в Олькиной комнате, но кот преградил мне дорогу.
Кот:
– Куда?
Я:
– Спать.
Кот:
– Спать потом. Вот что, Каська! Еще не одна… со мной так себя не вела, ясно? И ты не будешь!
Честно говоря, я им прям залюбовалась! Красив… Глаза сверкают, воротник пушится и голос… голос такой утробно урчащий, возбуждающий. Я медленно пятилась к стенке, разглядывая Дюка. Что и говорить, вот теперь он был похож на чемпиона породы – от него волнами расходилась уверенность в себе. Правильная такая уверенность, не самодовольство, не хвастовство, а именно настоящая мужская сила.
Дюк тем временем продолжал:
– А из нас двоих мужик – я. Значит, ты будешь меня слушаться, понятно?
Он лапой прижал меня к полу, ожидая сопротивления.
– Понятно, – мявкнула я и нежно-нежно лизнула его в поцарапанный нос, – я буду тебя слушаться, – и лизнула еще раз.
Настоящего мужчину можно и послушаться немного. Тем более что таким он становится только рядом с настоящей женщиной.
Дюк убрал лапу, посмотрел мне в глаза и неожиданно для себя самого сказал:
– Кася, я, кажется, люблю тебя!
Когда родятся котята, хорошо бы, чтоб они были такими нежными. Как сейчас их будущий папа.
Пес
Я вообще мало что запомнил из этих нескольких дней.Мы были счастливы и энергичны. Мы бегали непонятно по каким улицам и терлись носом о нашу королеву. Она то капризничала, то была на седьмом небе от счастья, то покорна – и всегда это было правильно. Всегда она делала именно то, что нужно. Мы восхищались ее красотой и умом. Мы сопровождали ее повсюду. Мы превращались в сплошной оскал, едва к ней приближался посторонний пес. Мы от восторга выли и лаяли попеременно. Спали вполглаза, каждый миг ждали тайного знака от нашей повелительницы и, кажется, ничего не ели. А может, и ели – ни кошака не помню, все из башки выветрилось.
А потом я вдруг как будто проснулся. В одну секунду я понял, что кот знает где, кот знает сколько и вообще начхал на родную стаю. Никаких душевных колебаний и внутренних борений не случилось. Я просто повернулся и двинулся прочь равномерной походной рысцой. Моя несравненная что-то тявкнула вслед, но я не обернулся.
Сначала бежал, куда нос ведет. Потом стали попадаться знакомые запахи, потом наткнулся на родную метку (чуть не завыл от тоски по стае, честное слово!). Наконец, удалось окончательно сориентироваться. Я находился на дальнем краю нашей территории. Следовало, видимо, сразу же броситься к своим. Я был уверен, что никто не упрекнул бы. Даже место заплечного, небось, свободным оставили. Все ж псы, все ж понимают.
Но мне захотелось после всей этой похоти и непотребства – чего-то возвышенного и чистого. Поэтому я сделал небольшой крюк, чтобы навестить кошку. Бежал и предвкушал: вот сейчас почую ее нежный аромат, увижу, как она лежит на подоконнике, безмятежная и недоступная. И это хорошо, что недоступная, потому что я не буду даже пытаться обратить на себя ее внимание. Тихо сяду в сторонке и буду наслаждаться…
Я так размечтался, что не сразу сообразил – дело плохо. Запах я услышал еще на подходе ко двору, но не понял, что он означает. Или понял, но не поверил, что это имеет отношение к предмету моих платонических воздыханий. А когда уяснил, было уже поздно.
Я остановился в проходном дворе, не веря ни глазам, ни ушам, ни носу.
Моя возвышенная и чистая мечта сладострастно изгибалась под жирным, отвратительно урчащим котярой. Прямо на подоконнике.
И ей это нравилось! Даже мне было понятно, что она млеет от удовольствия. Мурчит и изворачивается, чтобы этому мешку кошатины было удобнее.
В голове у меня стало совсем пусто и тихо.
Даже разорвать эту гадину не захотелось.
Я вернулся в стаю и безо всякой на то причины сцепился с Кирпичом. Он тоже вернулся со «свадьбы», но, в отличие от меня, побежал напрямик в стаю.
Уже потом, зализывая раны (Кирпич, сволочь, здоровый!), я понял, что обиднее всего. Это кошачье отродье даже не заметило меня!
Кошка
Следующие три дня все было просто замечательно.Люди, правда, возмущались, что мы мешаем им спать, но, по-моему, это их проблема. Что значит «потише»? Что значит «не здесь»? Что за ханжество!
Очередное утро встретило нас ярким солнышком. Мы сидели на подоконнике, Дюша вылизывал мне шейку, я мурлыкала от удовольствия. Я уже была беременна, и потому страсть ушла. Осталась нежность и чудовищное чувство голода. Только что мы вдвоем умолотили две полные миски кошачьего корма, и я уже чувствую, что не прочь подзакусить еще.
Дюша без перерыва намуркивает мне всякие приятности, он не отходит от меня ни на шаг, смотрит влюбленными глазами и приносит завтрак в постель. Правда, Олька сегодня была крайне возмущена, она почему-то считает, что это ее постель, и рыбу на завтрак она не заказывала.
Короче, все просто замечательно, но я бы уже с удовольствием пожила одна. Чтоб развалиться на весь подоконник, чтоб делать только то, что я хочу. Чтоб погонять клубок по квартире (при мужике как-то несолидно), чтоб можно было принять не очень красивую позу, зато удобную. Поэтому, когда в кухне появился папуля с клеткой, честно говоря, я испытала некоторое облегчение. Наконец-то! Котик едет домой!
Котик моих чувств не разделял. Он устроил дикий ор:
– Я никуда не поеду! А если поеду, то только силой! Кася, ты едешь со мной!
Потом он забился в дальний угол под кровать и заявил, что нашел любовь всей своей жизни (это меня, что ли?) и теперь жизнь без Каси (точно, меня!) не имеет смысла. Пока папуся ползал на коленях вокруг кровати и вяло кыскыскал, я поняла, что инициативу придется брать на себя.
Я залезла под кровать. Я полчаса рассказывала, что Дюк – самый лучший на свете Кот. Что я его никогда не забуду, потому что такое не забывается. Что буду сидеть на окне и рыдать долгими зимними вечерами. Но что это возвышенное чувство (боже, какие слова!) нужно выстрадать, нужно доказать этим черствым людям, что только коты могут любить по-настоящему (что я несу?!), и что когда они поймут, что две жизни под угрозой, что если мы не будем вместе, то погибнем, они немедленно разрешат нам жить вместе, и будет у нас сплошное счастье и сметана в шоколаде. Уф…
Дюк взял себя в руки, гордо вышел навстречу папуле, сам зашел в клетку. Я вела себя, как полагается. С криками:
– На кого же, на кого же… – провожала клетку.
Когда папуся поставил ее на пол, чтоб завязать шнурок, немедленно кинулась к ней и облизала Дюшин нос через решетку. Вышло так трогательно, что даже папуся чуть не прослезился. Дюша тот уже давно вовсю шмыгал носом и бурчал что-то невнятное. И когда за ними, наконец, закрылась дверь, когда я проводила их взглядом из окошка до машины, когда машина скрылась за поворотом, вот тогда я спрыгнула с подоконника, развалилась посреди ковра…
Мне было хорошо!
Пес
Несколько месяцев я даже близко ко двору кошки не подходил.И маму я теперь редко навещал. Наверное, надоело быть странным псом – то есть навещать престарелую мать, тосковать по незнакомой кошке и совершать прочие глупости. Бегал себе со стаей, рычал на чужих, охранял территорию, еще несколько раз отлучался для участия в собачьей свадьбе…
На мое место заплечного никто пока серьезно не покушался, хотя за спиной я слышал энергичное сопение Кочана. Он пробирался вперед, к месту вожака, спокойно и целеустремленно. Как-то сразу было понятно, что со временем именно он станет во главе. Даже нынешний Вожак это, кажется, понимал. Но спокойствия не терял, оставался все тем же Вожаком, который чутьем определял, когда бросать стаю в драку, когда отступить, а когда уводить в безопасное место. Его не тревожило даже, что Кочан обзавелся собственными заплечными. Они были тоже из бывших домашних, породистые и холеные. И очень друг на друга похожие. Их, в общем-то, никто и не различал, звали просто Левый и Правый – по позиции, которую каждый пес занимал за спиной Кочана. Иногда они менялись местами, и тогда мы меняли им имена.
Почему-то эта троица меня просто бесила. Слишком откормленные, со слишком крепкими зубами… И слишком мало было в них страха.
Впрочем, даже на мое место в стае пока никто из них претендовать не мог, поэтому я не слишком думал о Кочане и его подручных. Я вообще старался думать поменьше. Если выдавалась свободная минутка, просто ложился и спал. Потом просыпался, ел, бежал, оставлял метки, иногда дрался, иногда покрывал сучек. И все это без лишних мыслей.
Но в тот раз я проснулся вдруг, как будто кто меня пнул. Вскочил, принял боевую стойку, принюхался. Было рано-рано, совсем еще темно. Туман воровал звуки и запахи, но я совершенно точно знал, что рядом никого нет, кроме дремлющей стаи. И еще я знал, что нужно бежать – вон в том направлении, быстро и никуда не сворачивая.
Я побежал, хотя злился на себя. Мне не хотелось снова становиться странным псом, но что-то гнало меня через дворы. Что-то сильнее голода, похоти и вообще любого известного мне чувства.
Я бежал быстро, но все равно не успел. Остановился у маминой норы, но внутрь заходить не стал – мама уже остывала. И вдруг так ясно мне представилось, что я увидел бы, если бы успел: мама, которая уже не поднимает голову и щурит свои подслеповатые глаза. Она все равно узнала бы меня по запаху, нос у нее все еще был безупречен. «Привет, сынок, – сказала бы она, – как ты?» – «Отлично! – сказал бы я и зачем-то соврал бы. – Я уже вожак». – «Умница! – мама из последних сил шевельнула бы хвостом. – Если бы твой отец видел… Я всегда знала… Устала я, сыночек, ты извини… Я… посплю…»
Дыхание ее стало бы тихим и спокойным. И очень редким. А потом она несколько раз вздохнула бы с хрипотцой и затихла.
Собственно, так все и было. Только меня рядом не было в ее последние минуты.
Я завыл.
Почему я выл? Потому что жалел маму? Но ведь она была уже старенькая. Не каждый доживет до ее возраста. И не каждый умирает такой спокойной смертью. Потому что не успел? Нет уж, если бы я успел, то вообще свихнулся бы. Потому что ясно представил себе последний наш разговор? Наверное, это ближе всего к истине.
Но и это не объясняет, почему я выл с такой яростью и бессилием. Довылся-таки до того, что в соседних домах стали зажигаться окна, а какой-то человек не поленился выйти из подъезда и запустить в меня палкой.
Я убежал, пытаясь выть на ходу. Это оказалось очень неудобно. Выть я перестал и побежал к своим.
И еще я понял, что страшно соскучился по кошке. Сегодня я в ее двор не побегу. Не могу.
А завтра – обязательно.
Кошка
Кто-то мне рассказывал, что люди ходят беременные девять месяцев. Мне кажется, что все-таки вранье… Потому что и три-то много.Хотя, в принципе, в этот раз все было хорошо. Даже на последней неделе я могла сама запрыгнуть на подоконник, Олька заранее приготовила мне тепленький и мягонький домик и рожала я спокойно, одна.
А не так, как в прошлый раз, когда роды начались в субботу утром. Как вспомню, так вздрогну – мамуся носилась с какими-то простынями, папуся звонил кому-то по телефону, Олька все норовила схватить на ручки, прижимая живот. Только забьюсь в уголок – тащат и тащат. Пришлось расцарапать всем руки, чтоб не лезли, забиться в самый дальний угол, чтоб не достали, и родить наконец. Три котенка у меня тогда было, по-моему… Или четыре? Не, три. Четыре было один раз, давно. Так тяжело мне тогда было, просто не передать – живот чуть не до пола висел, еле до миски с едой доходила. И толку было мучиться, все равно двое не выжили, совсем щуплые родились.
Ладно, о грустном не будем. В этот раз все получилось замечательно! Котята очаровательные – котик и кошечка – пушистые и милые.
Родила спокойно и тихо, вечером люди пришли, а мы уже готовы, котята вылизанные, я почти довольная, только жрать очень хотелось. Но Олька уже знает, что делать – сразу мне миску с кашкой манной (ох и люблю я ее, особенно после родов), миску воды, миску корма. Пока я отъедалась, котят моих затискали. Ну да ладно, этим людям я доверяю, уронить не должны, а запах потом отмою. Лишь бы малыши не испугались!
Вообще, когда уже родишь, понимаешь, что именно эти котята самые красивые на свете. Самые милые, самые умные и самые обаятельные.
Моим крошкам уже месяц, а я не могу на них наглядеться. Глазки голубенькие, шерстка как шелк, из корзинки уже почти научились выбираться – вот какие молодцы. Кошечка, мы ее пока Пусей зовем, уже вовсю прыгает и охотится. Котик Пусик, он поспокойнее, как все мальчики, поглупее пока. Но это ничего, скоро он свое возьмет, я уже вижу, лапки у него красивые, мощные, породистые – весь в папу. Красивый будет кот.
Будущий красавец-кот как раз пытался поймать передними лапками бантик, но не смог поймать даже равновесие – смешно завалился на спину. Пуся тут же воспользовалась его промахом, вскочила на него и… выскочила из корзинки. Ну какая умница! Чудо, а не кошечка – вся в маму!
Я выскочила из корзинки вслед за ней, взяла за шкирку, осторожно вернула в домик. Рано еще ей по квартире шастать, еще лапки разъезжаются, еще в пространстве плохо ориентируется. Не дай бог папуся наступит или Олька дверью прижмет.
Я с любовью лизнула обоих в нос и пошла подкрепиться. Ужас сколько приходится есть, эти маленькие насосики выедают из меня каждый за троих. Ну ничего, уже скоро можно будет их и к своей миске пускать. Пусть попробуют мяска и рыбки. Да и молочка со сметанкой… Еще буквально пару недель потерпеть нужно.
Пес
Несколько дней я просыпался с внутренним вопросом: «Готов?» Прислушивался к себе – все равно хотелось выть, ругаться и кусаться – и отвечал: «Не готов».Но однажды проснулся с ясной, спокойной головой, не почувствовал ничего, кроме голода и желания сходить до ветра, и ответил: «Готов». Я даже есть ничего не стал, прямо побежал в тот заветный двор. Ни о чем не мечтал, не думал, не представлял. Просто точно знал, что увижу там что-то хорошее.
Поэтому совсем не удивился, обнаружив на окне мою красавицу. Я остановился так, чтобы она меня не видела. Почему-то стыдно было. Наверное, за глупую свою ревность. Или просто не хотелось нарушать идиллию.
Кошка сидела неподвижно, но пахла жизнью: молоком, теплом и нежностью. А рядом с ней сидела ее уменьшенная копия. Только голова была чуть побольше, и пахла копия чем-то совсем мягким и слабым. Они перемуркивались за стеклом, видимо, о чем-то своем, семейном.
Я посидел чуток и побежал назад. Ощущение было такое… Очень хорошее. Меня однажды маленький мальчик погладил по голове. Я тогда еще щенком был. Родители мальчика на секунду отвернулись, он успел добежать до меня и раза три провести рукой по моей шерсти. Не скажу, что это было очень нежно… Разок он заехал пальцем мне в ухо, а потом я еле успел зажмурить глаз… А когда его оттаскивали родители, пацан успел вцепиться в мой бок и выдрал клок подшерстка… Но все равно, я этот момент на всю жизнь запомнил.
И сейчас у меня было такое чувство, что меня снова погладили по голове – только без увечий и вырванной шерсти.
Кошка
Время летит незаметно.Мои малыши уже не дурашки, а нормальные детки. Ушки торчком, хвостики крючком.
Ходят, как большие, в туалет, едят из миски. Хотя все еще за ними глаз да глаз нужен – то залезут на диван и там застрянут в подушках, то под ванной заснут, а я их бегаю ищу, то еду на себя вывернут – короче, умаялась я уже. Иногда так хочется взять поводок и привязать их обоих к батарее. Только боюсь, или батарею вывернут, или поводком задушатся.
Вот на днях оба заснули, только я на форточку прыгнула, хоть немножко отдохнуть, только расслабилась, только красивую позу приняла – Пуся тут как тут.
– Маааааам, я к тебе хочу!
– Пуся, иди спать!
– Ну маааааам…
– Пуся, спать!
– Я ееееесть хочу…
– Иди поешь.
– Нет, я с тобой хочу…
– Пуся, я…
– Я пиииить хочу…
– Иди попей!
– Ну маааам…
Я уже совсем было собиралась спрыгнуть в комнату и отвесить Пусе подзатыльник, как с улицы раздалось:
– Ой, какая кошечка! Ах, какая прелесть! Ой, смотри, у нее котенок! Ой, какой хорошенький…
Я распушила хвостик и улыбнулась, а Пуська так просто зашлась от восторга.
– Мама, мама! Это про меня? Это я хорошенькая? Мама, ты скажи им, меня Пуся зовут! Мама, я хочу к тебе!
– Пуся, осторожно, ты сейчас с подоконника упадешь, – сквозь стиснутые в улыбке зубы промяукала я.
– Мама, а я правда хорошенькая? Вот так надо сидеть, да?
Я посмотрела на свою дочь и чуть сама не рухнула с окошка. Это чудо, которое только-только научилось ходить так, чтоб лапы не разъезжались, сидело, склонив головку, и смотрело на улицу. Где, где она этому научилась?! Глазки долу, лапки по первой позиции, хвостик аккуратно подвернут. На мордочке полное безразличие ко всякой суете и восторгам по ее поводу.
Пуся подняла на меня небесно-голубые глазки и спросила:
– Мама, я правильно сижу?
– Ага, – только и сумела потрясенно сказать я.
Вот ведь, а дочь-то выросла…
Если бы я хоть на секунду предположила, в какой кошмар это выльется, я б тогда так надавала Пусе по шее, что она б еще долго к окну не подошла. А я просто спрыгнула к ней, вылизала на глазах у восхищенных зрителей, а потом ласково, но уверенно спихнула вниз. Рано, мол, еще по подоконникам шляться.
А через неделю все и случилось… До сих пор лапы трясутся. И голос пропал на нервной почве.
Пес
Я еще раза три прибегал смотреть на кошку и ее котят. Всегда отсиживался за кустами, чтобы она меня не видела.А на четвертый раз мы прибежали туда всей стаей.
Началось с того, что Кочан задрался с Вожаком. Это вообще против всех правил: он должен был сначала завоевать место заплечного, а уж потом претендовать на лидерство. Но это ж Кочан, ему правила не писаны. Когда мы перекочевывали от свалки к свалке, он вдруг догнал Вожака и заявил:
– Долго мы тут в трех углах тесниться будем?
Это была наглость. Территория у стаи была большая, как раз такая, чтобы и нас прокормить, и контролировать ее каждый день. Вожак очень вежливо это растолковал Кочану.
– Ерунда! – ответил тот. – Мы можем контролировать гораздо больше. У нас будет больше еды и больше силы.
– Да? – Вожак наклонил голову набок. – И кто будет патрулировать границы?
– Примем в стаю еще псов! Проблема, что ли? К нам каждый день кто-то просится!
А это уже была не наглость, а глупость. То есть к нам действительно все время норовили прибиться всякие карликовые пинчеры и болонки, но Вожак посылал их к кошачьей матери, не дослушав. И правильно делал. Эти, так сказать, собаки висели бы на нас мертвым грузом.
Я уж думал, что Вожак сейчас рыкнет на Кочана, поставит его на место. Но Вожак опять удивил.
– Хорошо, – сказал он, – показывай.
Кочан растерялся. Я вдруг понял, что он просто нарывался на драку, но начинать сам почему-то не хотел.
– Что показывать? – тупо спросил он.
– Куда мы будем расширяться. Где дополнительные места кормежки, ночлега. Все показывай.
Мы с Кирпичом довольно переглянулись. Молодец Вожак! Посмотрим, что конкретно этот выскочка предложит.
Кочан колебался всего секунду. Потом развернулся и сказал:
– Пошли за мной!
И побежал, как мне кажется, куда нос торчал. Мы последовали за ним. Бежал Кочан по прямой, поворачивал только когда упирался в стену дома. Точно, не было у него никаких планов по расширению, просто повод искал. С каждым шагом это становилось все понятнее.
Меня беспокоили всего две вещи. Во-первых, Кочан бежал впереди стаи, на месте Вожака, а Вожак ему это позволял. Во-вторых, бежали мы в сторону двора моей кошки.
Чем ближе был заветный двор, чем мрачнее становились мысли, а внутри становилось все холоднее и холоднее. Когда мы вынырнули из проходного двора, мои внутренности превратились в кусок льда и больно ударили по коже живота.
Кошка сидела в форточке и что-то отчаянно орала.
А под форточкой сидела, растерянно мявкая, ее копия и явно не понимала, что делать.
– Кошачье отродье! – завопил Кочан. – Души ее, парни!
Стая радостно кинулась к котенку. Только я застыл на месте.
В голове пронеслось: «Ах ты, сволочь! Отвлечь от своей идиотской идеи хочешь?!» Но тут кошка метнулась вниз, к котенку, и я вообще перестал думать. Мысли выдуло, остались только расчеты.