Страница:
7
Итак, Акоп Акопян в цифрах и фактах, изложенных слогом каталога. Я следую вдоль другой жизни со скоростью бегущего по бумаге пера и коротких пауз для перекладывания страниц.
Акоп Акопян родился 24 мая 1923 года в Александрии на берегу Средиземного моря. С девяти лет учится в армянском пансионате на Кипре, Средиземное море со всех сторон. В 1941 году возвратился в Александрию, поступил на текстильную фабрику (надо помогать семье). Спустя три года переезжает в Каир, работает дизайнером, учится в свободных классах Высшей художественной академии. В юноше пробуждается страсть к рисованию, захватывающая его все сильнее. В 1952 году - ему уже 29 лет - отправился на выучку в Париж, Мекку художников.
1953 год. В городе Бухаресте проходит Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Картина, выставленная под псевдонимом Эмиль, получает вторую премию фестиваля. Автором картины был Акоп Акопян, и он передал ее советской делегации. Однако прошло еще девять лет, пока Акоп Акопян вместе с семьей смог перебраться на свою истинную родину, в Армению. С 1962 года он живет в Ленинакане. В 1967 году избирается депутатом Верховного Совета Армянской ССР. В 1977 году удостоен Государственной премии Армении и звания народного художника республики.
Все остальное время, как было сказано выше, стоял у мольберта. Выставки у художников засчитываются коллективные и персональные, это все равно как у писателя печатаются его произведения: в общем сборнике, где еще семь авторов под одной обложкой, или в персональном однотомнике избранных сочинений. Произведения вроде напечатаны те же, да переплет другой.
Статистика гласит, что Акоп Акопян принимал участие в 49 коллективных и персональных выставках. Конечно же, есть высшая мечта: дослужиться до собрания сочинений, это когда у художника открывается ретроспективная выставка, на которую собираются все работы, в том числе из частных коллекций. Едва я кончу писать свои размышления об Акопе, как мне впору садиться в самолет, чтобы лететь в Ереван на ретроспективную выставку Акопа Акопяна, которая открывается в сентябре 1980 года.
Снова двигаюсь из зала в зал вдоль музейной стены. Сверкающие прямоугольники мирозданий обращены ко мне своими безмолвными лицами.
- Маэстро, хотелось бы услышать ваше мнение о том, каким условиям должен отвечать пейзаж, чтобы быть достойным для записи его на полотне?
- Меня всегда волновало сознание духовной связи с родиной, и я всегда стремился сделать эту связь ощутимой: жить на родной земле, постоянно общаться со своим народом, своей страной. Истинной целью моей поездки в Париж была мечта уехать оттуда на родину. Но в те годы мне не удалось осуществить мою мечту.
С самого начала после возвращения - я жил тогда в Ленинакане - я почувствовал: связь с родной землей должна осуществляться у меня через пейзаж, потому что чем ближе знакомился с армянской природой, тем вернее поддавался ее животворной и таинственной власти. Армения - страна горная, и я повсюду видел крутизну, подъемы, изломы линий, которые родственны по своему характеру людям подвижным, жизнерадостным. Характер Сарьяна, например, олицетворяет саму душу нашей природы. Таков и Минас (Аватесян), которому удалось по-своему, как никому до него, взглянуть на отчую землю. Оба эти художника являют для меня неповторимый в своей чистоте пример исконно армянского национального духа и характера. Мне трудно было поначалу приспособиться к армянскому пейзажу, мой характер был иным. Я принялся искать ландшафты, которые соответствовали бы складу моей натуры, а работая над пейзажами, строил их по горизонтально-вертикальной линейной схеме, способной выразить спокойное, наиболее статичное состояние.
- Статичное? А как же быть с тем напряжением, которое всегда присутствует в ваших пейзажах? Взять хотя бы ваш прославленный "Покой" (130x90) - но сколько в нем напряжения и тревоги. Что это: тревога покоя? покой тревоги?
Пленка трудится без пауз, с одинаковой бесстрастностью на обоих языках. Отвечает маэстро Акоп.
- Я почти никогда не знаю, что получится в конце работы. Разве я вправе навязывать зрителю свою волю, тем более собственные фантазии? Восприятие зрителя не может быть тождественным. Вы увидели в "Покое" тревогу. А для другого это будет казаться отдыхом после тяжкого трудового дня. Сначала я нервничал, если обнаруживал, что зритель видит в моей картине не то, что я хотел сказать. Значит, я плохо сказал, думал я. Зато теперь я спокоен, так как знаю: иначе быть не может. Про себя я также знаю, что и в этой картине не выразил конечного слова моей жизни. Значит, надо рисовать следующую.
8
Акоп щедро делится секретами своего знания, однако при этом рождаются все новые загадки, что лишний раз подтверждает первоначальный тезис о неисчерпаемости Акопа.
Который это секрет? № 43?
- Законный вопрос, - продолжал я, потягивая фамильный кофеек, и слова мои беззвучно наматывались на барабан. - Должен ли сам художник сознавать принципы и методы своей работы или они являются ему интуитивно?
- Не знаю, имею ли я право на ответ, - говорит Акоп. - На протяжении жизни я много и безуспешно бился над разными вопросами. Раньше я много думал о мире, о планетах и звездах, но сейчас я уже в том возрасте, когда пора признать, что у меня нет сил понять все это. И теперь я просто живу моей жизнью, пытаясь понять, что говорит мне натура: кусачки или перчатки.
- Что это, маэстро, компромисс или мудрость?
- Не пытаюсь определить. Это очень странное чувство, когда оно в тебе или в других, и ты видишь это. Человек знает, что он не в состоянии понять, но все равно стремится к этому. По-моему, это странное отчаянное чувство. Человек, который находит, всегда и теряет что-то. Если он нашел ответ, то, возможно, потерял вопрос. Но это неизбежный процесс. Всегда что-то становится более ценным, другое утрачивает прежнюю ценность.
- Существуют разные уровни познания, совершенно согласен с вами, маэстро. Есть человек и есть человечество. И есть наш разум, всех нас объединяющий. Я полагаю, что этот разум начинается тогда, когда он поднимается до уровня самопознания, отважившись на осмысление самого себя. Возможно, во вселенной существует и такой разум, который не в состоянии подняться до степени самопостижения. Это счастливые цивилизации, истекающие соком самодовольства и потому лишенные будущего, тупиковая ветвь эволюции. Но мы на нашей планете бесповоротно встали на путь самопознания - насколько глубоким оно окажется, это другой вопрос. Гении поднимаются к вершинам самопознания, задавая человечеству столько вопросов, что для ответа потребны века. А потом смертные начнут добросовестно поправлять гения, предъявляя ему упреки в социальной ограниченности, это теперь особенно модно. Тем самым нивелируются вершины, могучие горы стригутся под одну гребенку. Давайте теперь сравним степень самопознания одного индивидуума, гения, поразившего мир, с уровнем самопознания всего человечества в его планетарном четырехмиллиардном составе. В этом случае окажется, что это планетарное самосознание пребывает на самом младенческом уровне, мы даже не осознали еще, что являемся единым человечеством, в распоряжении которого всего один дом, наша планета. Однажды Блез Паскаль сказал, что человеческому разуму легче идти вперед, чем углубляться в себя. Прошло три века, но положение нисколько не переменилось. Мы видим нашу суету, сами суетимся, это есть наше стремление идти вперед, чтобы убежать, улететь на реактивном лайнере от решения проблемы. Но вот художник остается один на один с самим собой, перед чистым холстом, он делает первый мазок - и начинается акт самопостижения.
Блеснув заезженной эрудицией, я откинулся в кресле и с чувством исполненного долга принялся за чашечку кофе, подогретую моим красноречием, пока Меружан трудился над переводом. Передышка была заслуженной, однако я насладился ею больше, чем предполагал.
9
- Знаешь... - отвечал мудрый Акоп не менее мудрому Меружану, потому что сам Меружан давно забыл о переводе и выходило так, словно это они сами увлеченно и радостно беседовали меж собой, а я пребывал рядом в качестве лишенной слова натуры. - Знаешь, - продолжал Акоп, - я не могу объясняться на таком высоком научном уровне. У меня чувство человека, который находится в начальной стадии самопознания, и причина этого, видимо, в том, что так устроена натура художника. Если бы, к примеру, в мире не было огня, я не смог бы его изобрести, потому что я предназначен не для огня, а для чего-то другого. Я не думаю, что художник изменяет мир.
- А донести огонь до людей? Отвечай! Смог бы донести?
Тут они вовсе увлеклись своими проблемами. Пленка-то крутится, но когда еще изначальный текст дойдет до меня: стенографистка будет снимать слова с пленки на бумагу, переводчик переводить текст. Школьная тетрадь в клеточку догонит меня лишь в Москве.
Они спорили, кипели, сверкали мыслями, но все это мимо меня. Я обратился с мольбой к Феникс, сидевшей рядом.
- О чем они говорят?
- Кто больше меняет мир: оптимисты или пессимисты? Ведь мир меняется от недовольства им.
- Я тоже хочу... дайте мне... - я пытался догнать убегающую мысль, но мысль стремилась вперед, не желая углубляться в себя.
- Как же так говоришь, Акоп? Художник не изменяет мир! Разве? Он создает свои миры, в результате чего меняется сам, а вместе с ним меняется весь мир.
- Оптимист доволен тем, что есть вокруг него. Он не видит недостатков.
- Не знаю, может быть, это слишком пессимистично, но я думаю, что недостатки являются неотъемлемой частью нашей прекрасной действительности. Без недостатков жизнь застынет.
- Значит, если у тебя плохая мастерская, темная и сырая - это так и надо, да?
- При чем тут сырая мастерская? Мы говорим о проявлении духа...
- Дайте мне сказать... Скажите мне, о чем вы говорите...
Ученое интервью, задуманное по дороге к горным вершинам, грозило превратиться в словесную сумятицу, набор фонем, хотя бы на таких двух прекрасных языках, как армянский и русский. Требовалось срочное вмешательство высших сил, способных привести нас в более членораздельное состояние.
(Никогда не думал, что маэстро может быть столь зажигательно темпераментным, вот откуда тревога его холстов? Но это так, в порядке рабочей гипотезы.)
Какие высшие силы действуют в XX веке? Звонок телефона. Приход почтальона с уведомлением о денежном переводе. Удар футбольного мяча в лопнувшее окно. Чашечка кофе, опрокинувшаяся со звоном на подносе. Ничего сверхъестественного, уверяю вас.
Автор вправе предписать героям любое из этих действующих средств. Я выбираю телефонный звонок как статистически наиболее вероятный. Гражданин свидетель, вы подтверждаете, что телефонный звонок действительно имел место?
Дальше все просто. Телефон звонит, хозяин должен снять трубку. Мы замолчали, так и не успев понять, отчего разгорячились. Маэстро Акоп поговорил некоторое время, заполняя паузу. Надеюсь, второго телефонного звонка мне не понадобится?
- Прошу задавать вопросы.
- Мы видим в вашей мастерской много предметов, изображенных на холсте. Как вы избираете натуру и чем при этом руководствуетесь?
- Для своих новых натюрмортов я избираю такие предметы, которые, стоит их только изобразить на полотне, словно отрицают само понятие натюрморта. К примеру, брошенные на стол перчатки - это не только обреченные на неподвижность вещи, но и находящиеся в действии одушевленные существа. В них ощутимо желание сблизиться друг с другом, стремление к общению. То же самое можно сказать и об инструментах. Клещи, кусачки, плоскогубцы лежат иной раз таким образом, что хватательная их часть напоминает рот... Пальто может валяться на стуле, что напомнит нам его владельца, выразит какие-то чувства. Одежда стала такой неотъемлемой принадлежностью человека, что кажется, она не создана им, а сама собой выросла на нем. Стало быть, если возможно, как это показывает история искусства, изображая отдельные части человеческого тела (голову, лицо, торс, руки), выразить испытываемые человеком чувства, то почему же нельзя добиться того же с помощью одежды.
- Но это же труднее?..
- Зато интереснее, в этом я уверен.
- Маэстро, в ваших работах имеются повторяющиеся мотивы: столбы, соединяющие небо и землю, одни и те же части одежды, манекен, инструменты. Что это: поиск идеала, наибольшей выразительности? Или желание, пусть непроизвольное, навязать зрителю свои идеи?
- Повторяется не только мотив, все повторяется: форма, цвет, краски. Я не знаю, что буду писать через месяц, через год, во время картины рождается следующая. Но я никогда не гоню мотив от себя. Мотив должен уйти сам, тогда я чувствую себя свободным.
- Конечно, маэстро, я вижу повторение формы на ваших картинах, хотя бы повторение цвета. Я думаю, что все ваши полотна решены в едином цветовом исполнении. Сначала мне этот ваш цвет казался несколько искусственным. Но вот в мае я поехал через Севанский перевал на автомобиле, и в этот момент пошел снег, который ложился на зеленую траву. Снег на траве, снег на траве, и я увидел ваш неповторимый цвет, маэстро, снег на зеленой траве. Я бы сказал так: в этот момент творения природы земля сделалась акопистой.
- Все мы учимся у природы, - соглашается Акопян. - Я тоже видел снег на зеленой траве, и это мне нравилось. Но мне кажется, что я нашел этот цвет еще в Египте, а там я никогда не видел снега.
- Что же главнее - природа?..
- Главнее все: природа, народ. Мы учимся у них в одинаковой степени. У каждого народа есть свои вершины. И своя великая история, которая нас тоже учит. Наш народ не был бы таким великим, если бы у нас не было Комитаса, Месропа, Хоренаци, Егиша, Сарьяна, Минаса. Эти великие люди учились у своего народа и стали его горным хребтом. В них сохраняется лицо народа. Существование этих людей, я, разумеется, назвал далеко не всех, оправдывает народ и дает ему новые стимулы. Может быть, это имеет некоторое отношение к тому разговору, который мы вели об уровне самопознания отдельного индивидуума и самопознании народа. Мне кажется, одно неразрывно с другим.
- Что такое бессмертие, маэстро, есть ли оно вообще или после смерти человека уже ничего не остается?
- Знаю, что человек ощущает смерть с самого детства. Это есть одна из наиболее сильных идей, существующих в мире. Наверное, нужны очень сильные и высокие стремления, чтобы верить, что ты не можешь умереть. Я же про бессмертие не думаю. Мне становится больно и горько, когда я начинаю думать о смерти, но я не хочу утешать себя ложью о вечной жизни. Я считаю: надо жить и делать то, что ты умеешь делать.
- Маэстро, самый счастливый день в вашей жизни?
- День я точно не помню, но имел много таких счастливых мгновений, когда сидел на коленях у отца и он меня обнимал.
- А как же работа, маэстро?..
Акоп Акопян не ответил и повернулся к мольберту, косясь на неоконченную картину, которая там стояла. Рука его дернулась было к кисти и легла обратно на колени.
Мазок за мазком, линия за линией, грань за гранью - я понял, что кисть диктует руке такое же непрерывное движение, как слово перу - и нет на холсте ни одного пробела для паузы, мазок за мазком - и слагается цвет. И нет ни минуты передышки. И рука сама напрягается и тянется к кисти, потому что рука знает свою обязанность на этой земле.
Мы простились и вышли во двор, ведущий на улицу Комитаса. Меж домами были натянуты веревки с развешенным бельем. Холсты простыней и наволочек озаряли мир ослепительной белизной. Я перешагивал через веревки из одной вечности в другую.
10
Чем велик Акоп Акопян? Боюсь, что мой ответ окажется банальным до приторности: тем, что он видит мир так, как не видит его никто другой. Акоп видит мир не только линиями пространства, но и цветом, секрет которого ведом ему одному. Он срывает покров с натуры, будь то пейзаж, человек, перчатки. Он проникает в глубь предмета.
В Акопе Акопяне явился синтез двух древнейших культур. Про Сарьяна говорят, что он красочен, декоративен. Акоп вернул армянской живописи суровую изначальность ее колорита, встречающуюся иногда на древних армянских иконах.
Акоп Акопян правдив, аналитичен, щедр. Но он же беспокоен, агрессивен, мучителен. Он не льстит родной земле, но разговаривает с ней на равных.
Акоп не занял в искусстве чужого места, но пустил в нем новую ветвь, которая к зрелости расцвела пышно и красочно. Акоп не последователь, но пролагатель. Немногим творцам выпадает такая славная участь. Пытаюсь найти аналог в русском искусстве. Может быть, Врубель, утвердивший законы, дотоле неведомые? Или в русской прозе Владимир Набоков, явивший миру новую красоту русского слова?..
Вот еще что - Акоп многозначен. Не сразу раскопаешь Акопа. Но каждый вправе увидеть в нем собственные миры.
К Акопу Акопяну уже приставлено много эпитетов; но я для себя выбираю один - мятежный Акоп.
Но почему он сказал о самом счастливом дне, что это было в далеком детстве на коленях у отца? Очередной секрет мятежного Акопа? Вот оно что! Самое счастливое воспоминание о жизни - первое. И самый счастливый день тот, когда человек осознал, что явился в этот мир для дальнейшей жизни в нем. Значит, с этого вообще начинается наше самосознание?
Все сказанное нами оказывалось намотанным на одну нить. Мы не суесловили, мудрый Акоп сам направлял нашу беседу.
Я прошел сквозь арку и оказался в просторном помещении, столь щедро залитом светом, что не видать было ни самой малой тени.
На стенах в отменных золотых рамах висели картины Акопа. В проеме стены раскрылся полдень в Агавнадзоре (83x99). Я услышал тоскующий голос, исходящий из самых глубин.
- Я мучаюсь, тоскую, стражду, - заклинала земля. - Меня иссушают корни, распирают столбы, выжигает солнце. Дерево извивается в корчах, стремясь покинуть меня, но я не отпущу его. Я соком напою столбы и корни, но помните: срывать плоды легче, нежели растить их.
- Зачем ты снова поставил меня в угол, о мой повелитель? - верещал голосом девственницы манекен, висевший по соседству. - Я ожила на холсте, меня ласкали взглядами, а теперь я снова в углу, здесь пыльно и темно, мой повелитель, рисуй же меня...
- Был всплеск огня и сделался вечный мрак. Мы были людьми, стали оболочкой, пустым рукавом. О нет, пожалуйста, не надо водородных всполохов, не кидайте бомбу, нет и нет, я буду заклинать, пока мой пустой рукав способен на это.
- Посмотрите на меня, люди, я женщина с зеркалом (139x94, холст, масло), меня зовут Маргарита. Зачем же ты закрыл мне лицо, мастер? Ты слышишь, они шепчутся передо мной: какая Маргарита красивая, недаром она смотрится в зеркало. Она так красива, но нам не видать. Мастер нарочно закрыл ее лицо зеркалом, он не хочет ни с кем делиться своей Маргаритой.
- Укус, еще укус! А что если это поцелуй? Разве кусачки только кусают? Я жажду новых лобзаний. А то укушу!
Сначала я несколько недоумевал, слушая голоса, лившиеся с картин, а после догадался: краски ожили и заговорили. Как просто!
Но тут же я снова оказался в недоумении: почему голоса с картин Акопа говорили по-русски? Или я сразу получал синхронный перевод? И почему они вообще разговаривают? Ой, не так-то просто все это.
- Я еще не нарисован и не знаю, кем я стану. Но как хочется пробудиться, стать сначала живым, а потом бессмертным. Миг пробуждения самый сладкий.
Я подошел ближе. В углу был натянут на подрамнике холст, чистый, но уже загрунтованный. Я вгляделся: слабые, едва проглядываемые линии проскальзывали на холсте. Что скажет здесь рука Акопа?
- Музей закрыт, товарищ.
Я обернулся. Передо мной стояла хранительница с мокрой тряпкой в руке.
- Все разошлись, - пояснила она добрым голосом.
- Зачем вообще закрываются музеи? - удивился я.
- Им тоже надо отдохнуть. Они ведь тоже устали от чужих глаз.
- А завтра?
- Приходите в десять утра. Мы снова открываемся.
1980
Итак, Акоп Акопян в цифрах и фактах, изложенных слогом каталога. Я следую вдоль другой жизни со скоростью бегущего по бумаге пера и коротких пауз для перекладывания страниц.
Акоп Акопян родился 24 мая 1923 года в Александрии на берегу Средиземного моря. С девяти лет учится в армянском пансионате на Кипре, Средиземное море со всех сторон. В 1941 году возвратился в Александрию, поступил на текстильную фабрику (надо помогать семье). Спустя три года переезжает в Каир, работает дизайнером, учится в свободных классах Высшей художественной академии. В юноше пробуждается страсть к рисованию, захватывающая его все сильнее. В 1952 году - ему уже 29 лет - отправился на выучку в Париж, Мекку художников.
1953 год. В городе Бухаресте проходит Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Картина, выставленная под псевдонимом Эмиль, получает вторую премию фестиваля. Автором картины был Акоп Акопян, и он передал ее советской делегации. Однако прошло еще девять лет, пока Акоп Акопян вместе с семьей смог перебраться на свою истинную родину, в Армению. С 1962 года он живет в Ленинакане. В 1967 году избирается депутатом Верховного Совета Армянской ССР. В 1977 году удостоен Государственной премии Армении и звания народного художника республики.
Все остальное время, как было сказано выше, стоял у мольберта. Выставки у художников засчитываются коллективные и персональные, это все равно как у писателя печатаются его произведения: в общем сборнике, где еще семь авторов под одной обложкой, или в персональном однотомнике избранных сочинений. Произведения вроде напечатаны те же, да переплет другой.
Статистика гласит, что Акоп Акопян принимал участие в 49 коллективных и персональных выставках. Конечно же, есть высшая мечта: дослужиться до собрания сочинений, это когда у художника открывается ретроспективная выставка, на которую собираются все работы, в том числе из частных коллекций. Едва я кончу писать свои размышления об Акопе, как мне впору садиться в самолет, чтобы лететь в Ереван на ретроспективную выставку Акопа Акопяна, которая открывается в сентябре 1980 года.
Снова двигаюсь из зала в зал вдоль музейной стены. Сверкающие прямоугольники мирозданий обращены ко мне своими безмолвными лицами.
- Маэстро, хотелось бы услышать ваше мнение о том, каким условиям должен отвечать пейзаж, чтобы быть достойным для записи его на полотне?
- Меня всегда волновало сознание духовной связи с родиной, и я всегда стремился сделать эту связь ощутимой: жить на родной земле, постоянно общаться со своим народом, своей страной. Истинной целью моей поездки в Париж была мечта уехать оттуда на родину. Но в те годы мне не удалось осуществить мою мечту.
С самого начала после возвращения - я жил тогда в Ленинакане - я почувствовал: связь с родной землей должна осуществляться у меня через пейзаж, потому что чем ближе знакомился с армянской природой, тем вернее поддавался ее животворной и таинственной власти. Армения - страна горная, и я повсюду видел крутизну, подъемы, изломы линий, которые родственны по своему характеру людям подвижным, жизнерадостным. Характер Сарьяна, например, олицетворяет саму душу нашей природы. Таков и Минас (Аватесян), которому удалось по-своему, как никому до него, взглянуть на отчую землю. Оба эти художника являют для меня неповторимый в своей чистоте пример исконно армянского национального духа и характера. Мне трудно было поначалу приспособиться к армянскому пейзажу, мой характер был иным. Я принялся искать ландшафты, которые соответствовали бы складу моей натуры, а работая над пейзажами, строил их по горизонтально-вертикальной линейной схеме, способной выразить спокойное, наиболее статичное состояние.
- Статичное? А как же быть с тем напряжением, которое всегда присутствует в ваших пейзажах? Взять хотя бы ваш прославленный "Покой" (130x90) - но сколько в нем напряжения и тревоги. Что это: тревога покоя? покой тревоги?
Пленка трудится без пауз, с одинаковой бесстрастностью на обоих языках. Отвечает маэстро Акоп.
- Я почти никогда не знаю, что получится в конце работы. Разве я вправе навязывать зрителю свою волю, тем более собственные фантазии? Восприятие зрителя не может быть тождественным. Вы увидели в "Покое" тревогу. А для другого это будет казаться отдыхом после тяжкого трудового дня. Сначала я нервничал, если обнаруживал, что зритель видит в моей картине не то, что я хотел сказать. Значит, я плохо сказал, думал я. Зато теперь я спокоен, так как знаю: иначе быть не может. Про себя я также знаю, что и в этой картине не выразил конечного слова моей жизни. Значит, надо рисовать следующую.
8
Акоп щедро делится секретами своего знания, однако при этом рождаются все новые загадки, что лишний раз подтверждает первоначальный тезис о неисчерпаемости Акопа.
Который это секрет? № 43?
- Законный вопрос, - продолжал я, потягивая фамильный кофеек, и слова мои беззвучно наматывались на барабан. - Должен ли сам художник сознавать принципы и методы своей работы или они являются ему интуитивно?
- Не знаю, имею ли я право на ответ, - говорит Акоп. - На протяжении жизни я много и безуспешно бился над разными вопросами. Раньше я много думал о мире, о планетах и звездах, но сейчас я уже в том возрасте, когда пора признать, что у меня нет сил понять все это. И теперь я просто живу моей жизнью, пытаясь понять, что говорит мне натура: кусачки или перчатки.
- Что это, маэстро, компромисс или мудрость?
- Не пытаюсь определить. Это очень странное чувство, когда оно в тебе или в других, и ты видишь это. Человек знает, что он не в состоянии понять, но все равно стремится к этому. По-моему, это странное отчаянное чувство. Человек, который находит, всегда и теряет что-то. Если он нашел ответ, то, возможно, потерял вопрос. Но это неизбежный процесс. Всегда что-то становится более ценным, другое утрачивает прежнюю ценность.
- Существуют разные уровни познания, совершенно согласен с вами, маэстро. Есть человек и есть человечество. И есть наш разум, всех нас объединяющий. Я полагаю, что этот разум начинается тогда, когда он поднимается до уровня самопознания, отважившись на осмысление самого себя. Возможно, во вселенной существует и такой разум, который не в состоянии подняться до степени самопостижения. Это счастливые цивилизации, истекающие соком самодовольства и потому лишенные будущего, тупиковая ветвь эволюции. Но мы на нашей планете бесповоротно встали на путь самопознания - насколько глубоким оно окажется, это другой вопрос. Гении поднимаются к вершинам самопознания, задавая человечеству столько вопросов, что для ответа потребны века. А потом смертные начнут добросовестно поправлять гения, предъявляя ему упреки в социальной ограниченности, это теперь особенно модно. Тем самым нивелируются вершины, могучие горы стригутся под одну гребенку. Давайте теперь сравним степень самопознания одного индивидуума, гения, поразившего мир, с уровнем самопознания всего человечества в его планетарном четырехмиллиардном составе. В этом случае окажется, что это планетарное самосознание пребывает на самом младенческом уровне, мы даже не осознали еще, что являемся единым человечеством, в распоряжении которого всего один дом, наша планета. Однажды Блез Паскаль сказал, что человеческому разуму легче идти вперед, чем углубляться в себя. Прошло три века, но положение нисколько не переменилось. Мы видим нашу суету, сами суетимся, это есть наше стремление идти вперед, чтобы убежать, улететь на реактивном лайнере от решения проблемы. Но вот художник остается один на один с самим собой, перед чистым холстом, он делает первый мазок - и начинается акт самопостижения.
Блеснув заезженной эрудицией, я откинулся в кресле и с чувством исполненного долга принялся за чашечку кофе, подогретую моим красноречием, пока Меружан трудился над переводом. Передышка была заслуженной, однако я насладился ею больше, чем предполагал.
9
- Знаешь... - отвечал мудрый Акоп не менее мудрому Меружану, потому что сам Меружан давно забыл о переводе и выходило так, словно это они сами увлеченно и радостно беседовали меж собой, а я пребывал рядом в качестве лишенной слова натуры. - Знаешь, - продолжал Акоп, - я не могу объясняться на таком высоком научном уровне. У меня чувство человека, который находится в начальной стадии самопознания, и причина этого, видимо, в том, что так устроена натура художника. Если бы, к примеру, в мире не было огня, я не смог бы его изобрести, потому что я предназначен не для огня, а для чего-то другого. Я не думаю, что художник изменяет мир.
- А донести огонь до людей? Отвечай! Смог бы донести?
Тут они вовсе увлеклись своими проблемами. Пленка-то крутится, но когда еще изначальный текст дойдет до меня: стенографистка будет снимать слова с пленки на бумагу, переводчик переводить текст. Школьная тетрадь в клеточку догонит меня лишь в Москве.
Они спорили, кипели, сверкали мыслями, но все это мимо меня. Я обратился с мольбой к Феникс, сидевшей рядом.
- О чем они говорят?
- Кто больше меняет мир: оптимисты или пессимисты? Ведь мир меняется от недовольства им.
- Я тоже хочу... дайте мне... - я пытался догнать убегающую мысль, но мысль стремилась вперед, не желая углубляться в себя.
- Как же так говоришь, Акоп? Художник не изменяет мир! Разве? Он создает свои миры, в результате чего меняется сам, а вместе с ним меняется весь мир.
- Оптимист доволен тем, что есть вокруг него. Он не видит недостатков.
- Не знаю, может быть, это слишком пессимистично, но я думаю, что недостатки являются неотъемлемой частью нашей прекрасной действительности. Без недостатков жизнь застынет.
- Значит, если у тебя плохая мастерская, темная и сырая - это так и надо, да?
- При чем тут сырая мастерская? Мы говорим о проявлении духа...
- Дайте мне сказать... Скажите мне, о чем вы говорите...
Ученое интервью, задуманное по дороге к горным вершинам, грозило превратиться в словесную сумятицу, набор фонем, хотя бы на таких двух прекрасных языках, как армянский и русский. Требовалось срочное вмешательство высших сил, способных привести нас в более членораздельное состояние.
(Никогда не думал, что маэстро может быть столь зажигательно темпераментным, вот откуда тревога его холстов? Но это так, в порядке рабочей гипотезы.)
Какие высшие силы действуют в XX веке? Звонок телефона. Приход почтальона с уведомлением о денежном переводе. Удар футбольного мяча в лопнувшее окно. Чашечка кофе, опрокинувшаяся со звоном на подносе. Ничего сверхъестественного, уверяю вас.
Автор вправе предписать героям любое из этих действующих средств. Я выбираю телефонный звонок как статистически наиболее вероятный. Гражданин свидетель, вы подтверждаете, что телефонный звонок действительно имел место?
Дальше все просто. Телефон звонит, хозяин должен снять трубку. Мы замолчали, так и не успев понять, отчего разгорячились. Маэстро Акоп поговорил некоторое время, заполняя паузу. Надеюсь, второго телефонного звонка мне не понадобится?
- Прошу задавать вопросы.
- Мы видим в вашей мастерской много предметов, изображенных на холсте. Как вы избираете натуру и чем при этом руководствуетесь?
- Для своих новых натюрмортов я избираю такие предметы, которые, стоит их только изобразить на полотне, словно отрицают само понятие натюрморта. К примеру, брошенные на стол перчатки - это не только обреченные на неподвижность вещи, но и находящиеся в действии одушевленные существа. В них ощутимо желание сблизиться друг с другом, стремление к общению. То же самое можно сказать и об инструментах. Клещи, кусачки, плоскогубцы лежат иной раз таким образом, что хватательная их часть напоминает рот... Пальто может валяться на стуле, что напомнит нам его владельца, выразит какие-то чувства. Одежда стала такой неотъемлемой принадлежностью человека, что кажется, она не создана им, а сама собой выросла на нем. Стало быть, если возможно, как это показывает история искусства, изображая отдельные части человеческого тела (голову, лицо, торс, руки), выразить испытываемые человеком чувства, то почему же нельзя добиться того же с помощью одежды.
- Но это же труднее?..
- Зато интереснее, в этом я уверен.
- Маэстро, в ваших работах имеются повторяющиеся мотивы: столбы, соединяющие небо и землю, одни и те же части одежды, манекен, инструменты. Что это: поиск идеала, наибольшей выразительности? Или желание, пусть непроизвольное, навязать зрителю свои идеи?
- Повторяется не только мотив, все повторяется: форма, цвет, краски. Я не знаю, что буду писать через месяц, через год, во время картины рождается следующая. Но я никогда не гоню мотив от себя. Мотив должен уйти сам, тогда я чувствую себя свободным.
- Конечно, маэстро, я вижу повторение формы на ваших картинах, хотя бы повторение цвета. Я думаю, что все ваши полотна решены в едином цветовом исполнении. Сначала мне этот ваш цвет казался несколько искусственным. Но вот в мае я поехал через Севанский перевал на автомобиле, и в этот момент пошел снег, который ложился на зеленую траву. Снег на траве, снег на траве, и я увидел ваш неповторимый цвет, маэстро, снег на зеленой траве. Я бы сказал так: в этот момент творения природы земля сделалась акопистой.
- Все мы учимся у природы, - соглашается Акопян. - Я тоже видел снег на зеленой траве, и это мне нравилось. Но мне кажется, что я нашел этот цвет еще в Египте, а там я никогда не видел снега.
- Что же главнее - природа?..
- Главнее все: природа, народ. Мы учимся у них в одинаковой степени. У каждого народа есть свои вершины. И своя великая история, которая нас тоже учит. Наш народ не был бы таким великим, если бы у нас не было Комитаса, Месропа, Хоренаци, Егиша, Сарьяна, Минаса. Эти великие люди учились у своего народа и стали его горным хребтом. В них сохраняется лицо народа. Существование этих людей, я, разумеется, назвал далеко не всех, оправдывает народ и дает ему новые стимулы. Может быть, это имеет некоторое отношение к тому разговору, который мы вели об уровне самопознания отдельного индивидуума и самопознании народа. Мне кажется, одно неразрывно с другим.
- Что такое бессмертие, маэстро, есть ли оно вообще или после смерти человека уже ничего не остается?
- Знаю, что человек ощущает смерть с самого детства. Это есть одна из наиболее сильных идей, существующих в мире. Наверное, нужны очень сильные и высокие стремления, чтобы верить, что ты не можешь умереть. Я же про бессмертие не думаю. Мне становится больно и горько, когда я начинаю думать о смерти, но я не хочу утешать себя ложью о вечной жизни. Я считаю: надо жить и делать то, что ты умеешь делать.
- Маэстро, самый счастливый день в вашей жизни?
- День я точно не помню, но имел много таких счастливых мгновений, когда сидел на коленях у отца и он меня обнимал.
- А как же работа, маэстро?..
Акоп Акопян не ответил и повернулся к мольберту, косясь на неоконченную картину, которая там стояла. Рука его дернулась было к кисти и легла обратно на колени.
Мазок за мазком, линия за линией, грань за гранью - я понял, что кисть диктует руке такое же непрерывное движение, как слово перу - и нет на холсте ни одного пробела для паузы, мазок за мазком - и слагается цвет. И нет ни минуты передышки. И рука сама напрягается и тянется к кисти, потому что рука знает свою обязанность на этой земле.
Мы простились и вышли во двор, ведущий на улицу Комитаса. Меж домами были натянуты веревки с развешенным бельем. Холсты простыней и наволочек озаряли мир ослепительной белизной. Я перешагивал через веревки из одной вечности в другую.
10
Чем велик Акоп Акопян? Боюсь, что мой ответ окажется банальным до приторности: тем, что он видит мир так, как не видит его никто другой. Акоп видит мир не только линиями пространства, но и цветом, секрет которого ведом ему одному. Он срывает покров с натуры, будь то пейзаж, человек, перчатки. Он проникает в глубь предмета.
В Акопе Акопяне явился синтез двух древнейших культур. Про Сарьяна говорят, что он красочен, декоративен. Акоп вернул армянской живописи суровую изначальность ее колорита, встречающуюся иногда на древних армянских иконах.
Акоп Акопян правдив, аналитичен, щедр. Но он же беспокоен, агрессивен, мучителен. Он не льстит родной земле, но разговаривает с ней на равных.
Акоп не занял в искусстве чужого места, но пустил в нем новую ветвь, которая к зрелости расцвела пышно и красочно. Акоп не последователь, но пролагатель. Немногим творцам выпадает такая славная участь. Пытаюсь найти аналог в русском искусстве. Может быть, Врубель, утвердивший законы, дотоле неведомые? Или в русской прозе Владимир Набоков, явивший миру новую красоту русского слова?..
Вот еще что - Акоп многозначен. Не сразу раскопаешь Акопа. Но каждый вправе увидеть в нем собственные миры.
К Акопу Акопяну уже приставлено много эпитетов; но я для себя выбираю один - мятежный Акоп.
Но почему он сказал о самом счастливом дне, что это было в далеком детстве на коленях у отца? Очередной секрет мятежного Акопа? Вот оно что! Самое счастливое воспоминание о жизни - первое. И самый счастливый день тот, когда человек осознал, что явился в этот мир для дальнейшей жизни в нем. Значит, с этого вообще начинается наше самосознание?
Все сказанное нами оказывалось намотанным на одну нить. Мы не суесловили, мудрый Акоп сам направлял нашу беседу.
Я прошел сквозь арку и оказался в просторном помещении, столь щедро залитом светом, что не видать было ни самой малой тени.
На стенах в отменных золотых рамах висели картины Акопа. В проеме стены раскрылся полдень в Агавнадзоре (83x99). Я услышал тоскующий голос, исходящий из самых глубин.
- Я мучаюсь, тоскую, стражду, - заклинала земля. - Меня иссушают корни, распирают столбы, выжигает солнце. Дерево извивается в корчах, стремясь покинуть меня, но я не отпущу его. Я соком напою столбы и корни, но помните: срывать плоды легче, нежели растить их.
- Зачем ты снова поставил меня в угол, о мой повелитель? - верещал голосом девственницы манекен, висевший по соседству. - Я ожила на холсте, меня ласкали взглядами, а теперь я снова в углу, здесь пыльно и темно, мой повелитель, рисуй же меня...
- Был всплеск огня и сделался вечный мрак. Мы были людьми, стали оболочкой, пустым рукавом. О нет, пожалуйста, не надо водородных всполохов, не кидайте бомбу, нет и нет, я буду заклинать, пока мой пустой рукав способен на это.
- Посмотрите на меня, люди, я женщина с зеркалом (139x94, холст, масло), меня зовут Маргарита. Зачем же ты закрыл мне лицо, мастер? Ты слышишь, они шепчутся передо мной: какая Маргарита красивая, недаром она смотрится в зеркало. Она так красива, но нам не видать. Мастер нарочно закрыл ее лицо зеркалом, он не хочет ни с кем делиться своей Маргаритой.
- Укус, еще укус! А что если это поцелуй? Разве кусачки только кусают? Я жажду новых лобзаний. А то укушу!
Сначала я несколько недоумевал, слушая голоса, лившиеся с картин, а после догадался: краски ожили и заговорили. Как просто!
Но тут же я снова оказался в недоумении: почему голоса с картин Акопа говорили по-русски? Или я сразу получал синхронный перевод? И почему они вообще разговаривают? Ой, не так-то просто все это.
- Я еще не нарисован и не знаю, кем я стану. Но как хочется пробудиться, стать сначала живым, а потом бессмертным. Миг пробуждения самый сладкий.
Я подошел ближе. В углу был натянут на подрамнике холст, чистый, но уже загрунтованный. Я вгляделся: слабые, едва проглядываемые линии проскальзывали на холсте. Что скажет здесь рука Акопа?
- Музей закрыт, товарищ.
Я обернулся. Передо мной стояла хранительница с мокрой тряпкой в руке.
- Все разошлись, - пояснила она добрым голосом.
- Зачем вообще закрываются музеи? - удивился я.
- Им тоже надо отдохнуть. Они ведь тоже устали от чужих глаз.
- А завтра?
- Приходите в десять утра. Мы снова открываемся.
1980