Страница:
Лукич от греха подальше поставил черенок в сени и прикрыл дверь.
– Чего ты с утра пораньше завелась? Люди вон спят. Еще и солнце не встало...
– Ты мне скажи, когда этих крашеных уродов из деревни уберешь? – спросила, чуть умерив голос, Соколова.– Я уже дней десять смотрю, как они с нашими малолетками разговаривают, к себе манят... Агитируют, мать их так!
Лукич достал из кармана портсигар, зажигалку. Прикурил.
Вдову нельзя остановить, ее нужно просто переждать, а потом попытаться восстановить разрушенное, как после стихийного бедствия.
– Я своему говорила... Васечка, говорила, не ходи ты, сукин сын, к коровнику, умоляла – а он что?..
– Что? – спросил Лукич.
Напрасно он вышел на мороз, не одевшись толком. Тапочки, носки, спортивный костюм – тридцатиградусный мороз такую одежу не уважает. Вот и Лукича он с ходу обнял, панибратски, и вроде как шутейно провел холодной рукой по спине.
– А он мне прямо в лицо – заткнись, говорит, мать, не понимаешь ты ни хрена в этом, космосе...
Я его, конечно, за патлы-то оттаскала, но ведь он снова: чуть я из дому – шасть к коровнику... А вчера – так и вообще ночевать не пришел...
– Пропал?
– Как есть пропал. В десять – нету, в одиннадцать – нету, в двенадцать – нету, в час – нету...– зачастила Соколова.
– Так и не пришел? – спросил Лукич, пытаясь хоть как-то направлять причитания в нужное русло.– Совсем?
– Как это не пришел? – возмутилась Соколова.– Явился часов в полшестого. Я слышу – он шасть в дом. Я затихла, вроде как сплю, а он разделся и спать лег. Уснул. Тут я одежду его проверила на вешалке, потом ту, что он на стуле оставил возле кровати. А потом Бог надоумил меня в его заначку глянуть, где он фотографии эти голые держит. И вот чего я нашла, смотри...
Дарья протянула Лукичу на ладони что-то зеленое. Лукич спустился по ступенькам, присмотрелся.
На мятом листке бумаги лежала щепотка зеленой пыли.
– И что это? – спросил Лукич, чувствуя, что начинает дрожать на ледяном ветру.
Странно, но легкая на вид пыль на ветер внимания не обращала – лежала себе на бумаге зеленой кучкой, даже след чьего-то пальца на ней сохранился.
– А то и сам не знаешь? – хриплым шепотом осведомилась Соколова.– Это моему Васеньке те дали, из коровника. Я поначалу думала – краска какая, а потом понюхала... только чуть, самую малость... Как на ногах устояла, не понимаю. Вот только в сарае стою, как вдруг – пожалте – на верхушке горы, красной такой, высокой... небо вокруг почти зеленое, а внизу – то ли город какой, то ли посуда стоит хрустальная: графины, стаканы – только громадные такие... А мне хорошо так... не сказать, как хорошо...
Соколова вдруг замолчала, глядя на свою ладонь. Осторожно дотронулась указательным пальцем правой руки до пыли, подняла палец к глазам, словно рассматривая зеленые пылинки, прилипшие к коже.
– Стоять! – приказал Лукич.
Шагнул вперед и успел перехватить руку Дарьи возле самого ее лица, отобрал бумажку с порошком.
– Ты чего? – неожиданно тихо спросила Дарья, прошептала даже как-то жалобно.– Отдай...
Будь ты неладна, Дарья Соколова, вместе со своим сыном Васечкой, подумал Лукич. Это ж что за хрень такую вы принесли в дом? С первого раза тыркнуло, с крупинки...
Кто ж такое выдумал? Неужто – космополеты? Вот ведь придурки! Их же мужики за такую дрянь не то что выгонят – в клочья порвут.
– Отдай,– снова попросила Соколова.– Отдай, миленький! Я прошу тебя – отдай, не греши... Я ж не все прошу – пылинку махонькую... Я только понюхаю... Только-только...
Лукич тщательно завернул бумажку, стараясь не прикоснуться, прикинул, что обертка тут нужна посерьезнее, оглянулся, где тут может лежать кулек старый, полиэтиленовый...
И прозевал, как Соколова кинулась в драку.
Левую щеку обожгло словно огнем, ногти разодрали кожу от виска к губам.
Лукич отшатнулся, выронил бумажку с порошком, но руку Дарьину перехватил. И вторую – тоже.
Дарья не кричала. Она шипела, выплевывая слова, дергалась, пытаясь освободить руки, чтобы дотянуться до ненавистного лица, располосовать его, порвать в клочья...
– Отдай, не твое... моего сынка это – мое, значит... не имеешь права... я только понюхаю, самую малость... все забрать решил... сволочь... ну миленький, ну Тема, ну помнишь – ты же с мужем моим дружил... вы когда с ним за бутылочкой садились, я же не мешала... не отбирала... я ж тебя загрызу... загрызу, тварь... отда-ай!
Соколова завыла, изо рта пошла пена, лицо потемнело, словно под кожей запеклась кровь.
Из дому выбежала Алена, сунулась было помогать, но Дарья вдруг замерла, глаза закатились, тело ослабло и опустилось на колени. Лукич продолжал сжимать руки, чтобы не дать Дарье упасть.
На соседнем дворе залаяла переполошившаяся собака, послышались голоса – люди бежали на крик.
– Вытри мне чем-нибудь лицо,– попросил Лукич жену.– Снег приложи – печет очень...
– Ничего не печет,– сказал Пфайфер.
– Как же не печет, если печет,– тоном обиженного ребенка произнес Касеев, рассматривая ссадины от наручников на своих запястьях.– От йода всегда печет... Вы вон как намазали...
– Как намазал, так и намазал. По методу доктора Пилюлькина. Снаружи йод, вовнутрь – касторку. У вас, уважаемый господин Касеев, внутри ничего не болит? Я бы вам с удовольствием еще бы и касторки налил. Литра четыре. Взрослый человек, между прочим.
– Казалось бы,– сказал мрачно Касеев.
Ему не нравился тон Генриха Францевича.
Тот явно старался делать вид, что ничего прошлой ночью не произошло, что не тащил на себе Пфайфер Касеева под недоуменными взглядами мужиков в гараже СИА («Что уставились?.. Ну, перебрал человек немного, сами что, ни разу не выключались?»), не пытался Касеев своего спасителя придушить, что не звучал в мозгу Касеева чужой голос...
Не было ничего странного.
Заботливый дедушка печется о здоровье и самочувствии великовозрастного внука, а тот капризничает и вредничает...
– Пойдемте, Женя,– сказал Генрих Францевич.– Нужно перекусить... Когда еще вернемся... А в деревне нам даже воды не дадут после ареста участкового.
– Не хочу,– ответил Касеев сварливо.– Вот дозу...
«Не врите»,– прозвучало в мозгу.
Касеев замер.
«Вам не хочется дозы. И вам, кстати, очень повезло, что вы вросли именно вчера. Иначе сейчас захлебывались бы зеленой пылью, а в дверь к вам ломились неудачники, не сделавшие запасов зелья... Сегодня очень повысился спрос. Боюсь, многие пострадают...»
– Что с тобой? – тихо спросил Пфайфер.– С тобой говорит...
– Говорит Москва, точное московское время – приблизительно двенадцать часов! – выкрикнул Касеев.
– Не нужно истерики,– попросил Горенко.
Маленький Горенко, заползший в мозг Касеева. Пробрался в самую середку, протиснулся между извилинами, а теперь бормочет что-то, скоро начнет указывать.
А что? Ему просто. Крохотной ручкой вцепится в нерв, потянет... Тянет-потянет...
Касеев сел на диван и зажал руками уши.
– Горенко? – спросил Пфайфер.
– А кто же еще! – Еще секунда – и голос сорвется в крик, в визг испуганного животного.– Это же он ко мне в мозги залез...
«Не только я...»
– Что?
«В принципе, каждый, кто прошел процедуру, может связаться с вами напрямую...»
– Черт...
«В этом есть и свои прелести. Вы сами можете связаться с любым из них. А еще с компьютерами, телевизорами и телефонами... Даже в Сеть можете скользнуть... Не насовсем, тут без посторонней помощи у вас не получится... А говорят, что там, в Сети, очень даже неплохо... Один мой знакомый жизнью ради этого пожертвовал... Пока, к сожалению, он со мной не связался, надеюсь – привыкает к новой среде обитания... Я надеюсь на это. Иначе будет немного обидно – уконтрапупил человека почти напрасно... Кстати, вы не могли бы внимательно посмотреть на что-нибудь простое – на стол, на бутылку... сосредоточиться и попытаться мысленно мне это передать...»
Касеев закрыл глаза.
«Хорошо,– беззвучно засмеялся Горенко,– вначале я вам покажу, а потом уж вы мне... В детстве никогда не играли с девочками в больницу? Глаза можете не открывать. Ловите картинку...»
– Не...
Касеев хотел сказать «не хочу», но вдруг увидел заснеженный лес и замолчал.
Сосновый бор. Ветки, отягощенные снегом, опустились до самой земли. Изображение сместилось, словно оператор перевел камеру... Странное это было ощущение – оставаться неподвижным и одновременно медленно поворачивать голову, разглядывая лес, желто-красный, даже сквозь снег, подлесок... Черное пятно гари. Дым, все еще сочащийся из-под присыпанного снегом тряпья...
Человеческих тел, вдруг понял Касеев. Обугленных человеческих тел...
Касеев мотнул головой, словно пытался сбросить с лица паутину. Безуспешно.
Обгоревший остов грузовика, судя по номерам – военного. И снова тела, изуродованные лица, залитые кровью, следы, отпечатавшиеся в снегу, крови и замерзшей грязи.
«Знаете, зачем все это сделали? – спросил Горенко, и изображение исчезло, оставив в мозгу отпечаток картинки, медленно тающий негатив.– Для чего убили пять десятков человек?»
– Откуда я могу это знать? – Касеев нашарил на столе бутылку с водой, открутил пробку и вылил воду себе на голову.– Откуда я могу это знать?!
«Да ну не кричите вы так! Рядом с вами сидит ни в чем не повинный Генрих Францевич, он слышит только ваши ответы, ваш голос, сползающий в истерику... Старика пожалейте! Вопрос-то был риторический. То есть не требующий ответа. Я ведь вам все это показал не для того, чтобы задавать дурацкие вопросы, а для того, чтобы сообщить интересную информацию. Значит, так – вы делаете три глубоких вдоха и соответственно выдоха, успокаиваетесь, а я вам пока все расскажу. Давайте – раз! – вдохнули... выдохнули... вдохнули... выдохнули...
Касеев скрипнул зубами. Генрих Францевич посмотрел на Касеева, пожал плечами и вышел на балкон.
«Итак, информация. В другие времена вы, Евгений Касеев, за такую информацию полжизни отдали бы... Этой ночью, в районе Территории номер три, именуемой еще Центральной Территорией, был уничтожен батальон российской армии. Полученные сведения позволяют предположить, что несколько человек из батальона убили своих сослуживцев. Большинство – во сне. Без вести пропал командир батальона майор Ильин. Исчез также мобильный центр развертывания и несколько сотен единиц оружия...– Касееву даже показалось, что он слышит вздох Горенко.– Какой материал! Вам бы сейчас все бросить и ехать сюда, это всего километров триста от вас... На вертолете – меньше часа, а вам придется вместо этого ехать фиксировать арест участкового милиционера... По-дурацки устроена жизнь. Честное слово... Хотя...
Это я вам сообщил – чтопроизошло. А теперь – почемуэто произошло. Будет высказано множество предположений, потом прозвучит... э-э-э... через два с половиной часа официальная версия, но вы будете одним из немногих, кто узнает правду. Правда – это такая горько-сладкая штука...
И она заключается... заключается правда в том, что... кое-кому очень нужно было, чтобы пропавший майор Ильин оказался в районе деревни Понизовка на два-три часа раньше вас. А майор – не хотел. А его заставили. Вы вот тоже не хочете. В смысле – не хотите. Наверняка прикидываете, как увильнуть. Не стоит. Поверьте. И потренируйтесь. Ведь вы сейчас можете и людьми повелевать. Честно!»
Пальцы Касеева непроизвольно сжались в кулаки.
«Не нужно напрягаться,– посоветовал голос в мозгу.– Наоборот – расслабьтесь. И прислушайтесь. Вначале будет такой тихий, едва различимый шум... ровный фон... потом, если один из травоядныхокажется в зоне досягаемости, вы ощутите его присутствие... не знаю, как это объяснить... когда вы сами вдыхали зелень, вам казалось, что у вас тысячи глаз, что вы способны ощущать вселенную каждой клеточкой своего тела... вот появится нечто подобное... не такое интенсивное, но очень... очень похожее... вы аккуратно протягиваете руку – мысленно, конечно – и дотрагиваетесь...
Извините, мне, как оказалось, некогда, дела, знаете ли, дела. А вы тренируйтесь. Подозреваю, что сегодня у вас будет повод. И... чуть не забыл. Сюда, к останкам батальона, можете послать кого-нибудь из своих. Соболева, например. Или Ройтмана. Официальные власти не только не будут возражать, но даже и окажут максимальное содействие. До новых встреч в эфире.
Касеев сидел неподвижно.
Теперь он понимал, что ощущает изнасилованный.
Все это время он пытался не слушать. Хоть как-то отгородиться от наглого голоса, от развязной интонации, от... от всего происходящего. Вытолкнуть голос из мозга, остаться хозяином. Хозяином. Да, хозяином, черт побери!
И что самое противное – он ведь даже получал удовольствие от разговора. Животное, физиологическое удовольствие. Ему нравилось слышать чужой голос в своем мозгу. Было противно и одновременно приятно.
Как сказал Горенко? «Травоядные»? А он кто? Хищник? Погонщик? А сам Горенко кто? Он сам это знает?
Касеев протянул руку и взял со стола мобильник, набрал номер.
– Сетевое Информационное Агентство слушает,– автоматически отрапортовала Даша и только потом глянула на входящий номер.– Женя, привет. Тебя вчера тут незлым тихим словом... Хорошо, что Пфайфер позвонил, сказал – ты заболел или что...
– Или что,– сказал Касеев.
– Ага, ну ладно. А у нас тут фестиваль дурдомов. Все носятся, как угорелые, орут, рвут операторов друг у друга, Ройтман, не поверишь, попытался Соболеву в глаз дать за машину, а потом они вдвоем пинали Харитонова из отдела культуры... В общем, в агентстве сейчас никого, даже Новый Главный отправился лично на брифинг в Резиденцию... Тут, если не считать бухгалтерии и рекламщиков, только я, техслужба и... кстати... ты не слышал? Ляля из монтажной... умерла. Шла вчера домой, какую-то машину занесло на дороге...– Даша всхлипнула, высморкалась и продолжила: – Утром звонила жена Лисицина, из рекламы... ну этого, с выбритыми висками, говорит, что мужа забрали в больницу, приступ у него какой-то... я связалась со «скорой помощью», оказалось – в дурку его забрали. Передозировка. Представляешь? Ройтман перед отъездом сказал, что сейчас «скорая» собирает уродов, подсевших на эту новую зеленую пыль... слышал? В НИИ на Слободской, менты говорят, стрельба даже была, несколько человек, из своих, институтских, пытались в хранилище прорваться, к порошку, охраннику голову проломили – пришлось стрелять на поражение... еще Натали звонила, в нашем городском бомонде засуетились эти наркоманы, скупают эту дрянь, до драки, до крови доходит... этой ночью, говорит, началось... прикинь... хорошо, что я не пошла никуда, дома сидела, а сейчас пришла на работу, сразу все навалилось, смотрю в Сети – не только у нас в городе бедлам начался, по всей Европе, и в Азии – везде. Даже в Мексике вон...
Если Дашу не перебивать, то рано или поздно можно было узнать обо всем происходящем в мире и его окрестностях. Единственная проблема – Даша не могла и не собиралась учиться фильтровать информацию.
Ей, похоже, нравилось передавать новости, которые, на ее невзыскательный вкус, все были одинаково важны и интересны.
– Даша,– позвал Касеев, подождал с полминуты и позвал громче: – Дарья!
– Ментов на улицах полно, в Берлине вроде даже стреляют, а в Париже... Что? Ты что-то сказал, Женя?
– Запиши – в районе Внешней границы Третьей Территории погиб батальон. До единого человека. Если кто-то есть свободный – пусть ломятся туда. Ты найди мне информацию по майору Ильину...
– Имя-отчество? – деловито уточнила Даша.
– Не знаю. Майор Ильин, командир батальона в районе Третьей Территории... Что их там – миллионы таких комбатов?
– Хорошо-хорошо,– не стала спорить Даша.
Выискивать информацию ей тоже нравилось. Из нее мог бы получиться гениальный журналист, сказал однажды Ройтман, если бы она не была полной и окончательной дурой.
Даша, кстати, при этом высказывании присутствовала и не обиделась.
– Все,– сказал Касеев,– мне нужно собираться.
– Пока, я с тобой свяжусь, если что... ой! – воскликнула Даша.– Я же забыла!
– Что еще?
– Забыла тебе передать... та дама, вчерашняя безутешная мать, полчаса назад для тебя пригнала кино. Минут пять всего. Сказала, чтобы ты обязательно до отъезда просмотрел... Ты же с ней сегодня встретишься?
– Встретишься,– подтвердил Касеев.
– Так ты с ней аккуратнее. У нее та-акие глаза были! Словно она нанюхалась какого-то дерьма с самого утра... Может, этой самой зеленой дряни... Я тебе кинушку прямо на мобилу сейчас сбрасываю... а скажи – ты сам не пробовал эту зелень?.. Не, я не сошла с ума, просто интересно, что все так на нее повелись...
Касеев не выдержал.
Нарушая все свои правила и принципы, он в течение трех с половиной минут матом изложил девушке свое видение умственных способностей собеседницы.
Зашедший с балкона в комнату Пфайфер остолбенел, потом показал большой палец и пошел на кухню.
– ...И Богу молись, что до сих пор не вляпалась в это дерьмо! – закончил Касеев.
– Не хочешь отвечать – не отвечай,– сказала Даша и выключила телефон.
Касеев тяжело вздохнул, обнаружил, что стоит посреди комнаты, и сел на ближайший стул.
Дуреха, не соображает, как ей повезло. Просто не понимает.
И еще это кино от Быстровой. Что там накопала неукротимая дама?
Касеев открыл кадр, сброшенный Дашей.
Перрон. Дождь. Изображение прыгает и трясется, будто снимавший бежит, пытаясь построить кадр на ходу. Картинка плоская, без глубины и объема.
Телефон, понял Касеев. Незабываемое любительское кино.
Какая-то суета возле вагона электрички. Вроде даже кого бьют. Потом поезд тронулся, снимавший протиснулся сквозь толпу, и стало видно, как некто в плаще поверх милицейской формы бьет человека.
Касеев остановил кадр. Отмотал назад и запустил на малой скорости. Человек в форме – Николаев Артем Лукич.
Твою мать, прошептал Касеев.
Человек, которого участковый бьет,– девушка. Упала и замерла. Изображение увеличилось, снимавшего очень заинтересовали закатившиеся глаза несчастной...
Обрыв кадра. Стык.
Девушка уже пришла в себя, сидит на скамейке, вытирает платочком кровь на щеке.
Голос за кадром:
– Что там случилось?
– Этот мерзавец... самец... Он...– Девушка снова провела платком по щеке, больше размазывая кровь, чем стирая.– Я ничего и сообразить не успела. Вначале космополет в вагоне набросился на женщину... кажется, беременную. Люди вступились, попытались его задержать, но он... он выскочил на перрон, мы побежали за ним... нужно же таких наказывать... мерзавцев... лунатиков продажных... а там – этот мент... милиционер... я попросила, чтобы он вмешался... мент... милиционер вначале даже попытался задержать космополета, а тот на него посмотрел и говорит... типа... разгони их, говорит... защищай меня... и мент... милиционер вдруг замер так, словно парализованный, а потом... потом бросился на нас и стал избивать... а космополет повернулся к местным ребятам, кстати, «землянам» и тоже приказал им... я потеряла сознание и... я так испугалась... я так...
Конец кадра.
Забавно, подумал Касеев. Подумал и произнес это слово вслух: «Забавно». Это значит, что не только Лукичу уготовано сегодня стать козлом отпущения.
Быстрова думала, что кадр, заботливо подкинутый ей кем-то, поможет глубже втоптать участкового. А ведь это наоборот – оправдание для него. Не сам он теперь действует, а под воздействием пособников инопланетных агрессоров.
Если бы Касеев совсем скурвился и потерял совесть, какой убойный материал можно было бы из этого сделать.
И сделают. И даже в очередь станут, чтобы получить право на созидание патриотического шедевра...
Значит, если мент, простите, милиционер, и мальчишки – наверняка те самые, с которыми Николаев оборонял здание СИА,– выполняют приказы космополетов, то и все остальные могут попасть под воздействие... и тогда мы все станем рабами...
Вот ведь суки... И эта деваха, и шустрый самодеятельный оператор, и, чем черт не шутит, космополет этот – все это не зря собралось на перроне одновременно. Кто-то готовил и это, и подобное этому, и много чего еще, чтобы...
Чтобы что?
И что же сегодня должно произойти в деревне Понизовка? Просто арест пособника?
Снова подал голос мобильник. Звонили с незнакомого номера.
– Да,– сказал Касеев.
– Евгений Касеев?
– Да.
– Вы собираетесь ехать в деревню?
– Да.
– Так машина подана.
– Сейчас, я выведу свою...
– Я же сказал – машина подана. Мы едем на нашем транспорте. Пожалуйста, спускайтесь – мы ждем.
– Я поеду на своей,– сказал Касеев.
– Что вы говорите? На своей? У вас вездеход? На три ведущих моста? Вы что, в окно не смотрели? Выпало почти сорок сантиметров снега. Побит рекорд пятидесятилетней давности по снегу и двадцатилетней давности по морозу. Одевайтесь теплее и выходите.
Вот так, подумал Касеев, позвав с кухни Пфайфера. Вот если участковому не везет, то даже в мелочах. Теперь, в результате, арестовывать его приедут на час раньше.
Касеев даже попытался позвонить Николаеву, но телефон того был выключен.
Ладно, махнул рукой Касеев, от судьбы не уйдешь. Особенно если в этом очень заинтересованы окружающие.
Придется ехать в ментовской машине.
На крыльце Касеев остановился. Пфайфер наткнулся на него, пробормотал что-то о бестолковости, обошел и замер рядом, плечом к плечу.
Нет, они оба слышали о новых спецмашинах, нафаршированных и оснащенных, но слышать – это одно, а увидеть в нескольких метрах от себя восьмиколесного камуфлированного монстра размером с туристический автобус – совсем другое.
– Участкового, говоришь, вязать будем? – спросил Генрих Францевич, ни к кому, собственно, не обращаясь.– Просто съездим в деревню. Типа – прогулка. Да, господин редактор отдела?
– Но нас же об этом просили,– напомнил Касеев, не отрывая глаз от машины.– Ваш друг Горенко, например. Может, передумаем?
Перед глазами вдруг встал закопченный снег, скрюченные обгорелые тела.
Голос Горенко. Всего полчаса назад.
«Кое-кому очень нужно было, чтобы пропавший майор Ильин оказался в районе деревни Понизовка на два-три часа раньше вас. А майор – не хотел. А его заставили. Вы вот тоже – не хочете. В смысле – не хотите. Наверняка прикидываете, как увильнуть. Не стоит. Поверьте...»
И что же произойдет, если он, Евгений Касеев, еще недавно свободный и независимый человек, попытается отказаться? И с кем именно это произойдет? Полыхнет и обрушится дом? Или вся улица, весь город превратится в руины?
«Не стоит. Поверьте...»
– А мне даже интересно,– сказал Пфайфер.
– Старческое любопытство.
– Очень может быть. Как говорится, «налито – пей».– Пфайфер поправил на плече ремень своего кофра и шагнул к машине.
Бесшумно открылась дверь.
– Вот такие дела! – сказал Касеев.– Такие вот дела.
Тяжелая бронированная дверь бункера закрылась с шипением, словно преодолевая сильное сопротивление. Клееву показалось, что в лицо ударил ветер.
Один злой, хлесткий удар.
В ушах начало покалывать. Клеев сглотнул, еще раз. Очень не хотелось демонстрировать слабость и хвататься за уши под пристальным взглядом Брюссельской Суки.
Она наверняка сидит перед монитором и ждет, когда Клеев...
Снова ударил порыв ветра. И еще. Ветер усиливался. Клеев повернулся к нему спиной.
Сейчас запустит какой-нибудь газ. Или еще какую гадость.
Бункер высокой защиты. А ведь Клеев был уверен, что знает все секреты Катрин. Вплоть до ее биологических циклов.
А оказалось, что Сука имеет еще в рукаве немного козырей. Здоровенных. Глубоко зарытых в этой глухомани, в Альпах.
Это случайно не остатки Альпийской крепости еще гитлеровской постройки? Вот было бы смешно, если бы бред, который они придумали о Евросоюзе с целью дискредитации, оказался правдой.
Наследники нацистов!
За спиной звякнуло, Клеев оглянулся на звук. Внутренняя дверь уже, как оказалось, открылась.
Клеев переступил стальной порог... комингс – так, кажется, называют это моряки.
Помещение, в которое он попал, отличалось от предыдущего только размерами. Всего два на два. И допотопное световое табло с просьбой раздеться и сложить одежду в шкаф.
Вот тут Клееву захотелось выругаться.
Если быть точным – снова захотелось выругаться, потому что он ругался с того самого момента, как его разбудили среди ночи.
Первым получил свою долю начальник охраны.
Еще даже не проснувшись толком, Клеев обругал его матерно, потом, уже взяв из рук охранника телефонную трубку, выругал звонившего, а выяснив, что звонит его личный и особо доверенный агент, выматерил его снова, на этот раз за звонок по слабо защищенной линии...
Потом материл водителя за недостаточную скорость, за внезапную остановку в тоннеле...
Откуда-то из-за тусклых фонарей вынырнули темные силуэты. Четверо вооруженных людей в боекостюмах.
Клеев даже не испугался. Может быть – не успел.
– Гони! – крикнул Клеев.
И дальше кино пошло с замедленной скоростью.
Олег, сидевший на переднем сиденье, одним движением руки разблокировал панель системы защиты, зажглись огоньки.
Теперь даже Клеев не может приказывать Олегу. У охранника задача – сохранить жизнь и свободу своего шефа. В момент нападения вся власть переходит к охране.
Сейчас начнет работать система активной защиты, мелькнуло в голове Клеева, и эти четверо, что так внушительно нарисовались возле машины, умрут. Нелетальное оружие в таких случаях не используется. Никаких предупреждений и предупредительных выстрелов...
– Чего ты с утра пораньше завелась? Люди вон спят. Еще и солнце не встало...
– Ты мне скажи, когда этих крашеных уродов из деревни уберешь? – спросила, чуть умерив голос, Соколова.– Я уже дней десять смотрю, как они с нашими малолетками разговаривают, к себе манят... Агитируют, мать их так!
Лукич достал из кармана портсигар, зажигалку. Прикурил.
Вдову нельзя остановить, ее нужно просто переждать, а потом попытаться восстановить разрушенное, как после стихийного бедствия.
– Я своему говорила... Васечка, говорила, не ходи ты, сукин сын, к коровнику, умоляла – а он что?..
– Что? – спросил Лукич.
Напрасно он вышел на мороз, не одевшись толком. Тапочки, носки, спортивный костюм – тридцатиградусный мороз такую одежу не уважает. Вот и Лукича он с ходу обнял, панибратски, и вроде как шутейно провел холодной рукой по спине.
– А он мне прямо в лицо – заткнись, говорит, мать, не понимаешь ты ни хрена в этом, космосе...
Я его, конечно, за патлы-то оттаскала, но ведь он снова: чуть я из дому – шасть к коровнику... А вчера – так и вообще ночевать не пришел...
– Пропал?
– Как есть пропал. В десять – нету, в одиннадцать – нету, в двенадцать – нету, в час – нету...– зачастила Соколова.
– Так и не пришел? – спросил Лукич, пытаясь хоть как-то направлять причитания в нужное русло.– Совсем?
– Как это не пришел? – возмутилась Соколова.– Явился часов в полшестого. Я слышу – он шасть в дом. Я затихла, вроде как сплю, а он разделся и спать лег. Уснул. Тут я одежду его проверила на вешалке, потом ту, что он на стуле оставил возле кровати. А потом Бог надоумил меня в его заначку глянуть, где он фотографии эти голые держит. И вот чего я нашла, смотри...
Дарья протянула Лукичу на ладони что-то зеленое. Лукич спустился по ступенькам, присмотрелся.
На мятом листке бумаги лежала щепотка зеленой пыли.
– И что это? – спросил Лукич, чувствуя, что начинает дрожать на ледяном ветру.
Странно, но легкая на вид пыль на ветер внимания не обращала – лежала себе на бумаге зеленой кучкой, даже след чьего-то пальца на ней сохранился.
– А то и сам не знаешь? – хриплым шепотом осведомилась Соколова.– Это моему Васеньке те дали, из коровника. Я поначалу думала – краска какая, а потом понюхала... только чуть, самую малость... Как на ногах устояла, не понимаю. Вот только в сарае стою, как вдруг – пожалте – на верхушке горы, красной такой, высокой... небо вокруг почти зеленое, а внизу – то ли город какой, то ли посуда стоит хрустальная: графины, стаканы – только громадные такие... А мне хорошо так... не сказать, как хорошо...
Соколова вдруг замолчала, глядя на свою ладонь. Осторожно дотронулась указательным пальцем правой руки до пыли, подняла палец к глазам, словно рассматривая зеленые пылинки, прилипшие к коже.
– Стоять! – приказал Лукич.
Шагнул вперед и успел перехватить руку Дарьи возле самого ее лица, отобрал бумажку с порошком.
– Ты чего? – неожиданно тихо спросила Дарья, прошептала даже как-то жалобно.– Отдай...
Будь ты неладна, Дарья Соколова, вместе со своим сыном Васечкой, подумал Лукич. Это ж что за хрень такую вы принесли в дом? С первого раза тыркнуло, с крупинки...
Кто ж такое выдумал? Неужто – космополеты? Вот ведь придурки! Их же мужики за такую дрянь не то что выгонят – в клочья порвут.
– Отдай,– снова попросила Соколова.– Отдай, миленький! Я прошу тебя – отдай, не греши... Я ж не все прошу – пылинку махонькую... Я только понюхаю... Только-только...
Лукич тщательно завернул бумажку, стараясь не прикоснуться, прикинул, что обертка тут нужна посерьезнее, оглянулся, где тут может лежать кулек старый, полиэтиленовый...
И прозевал, как Соколова кинулась в драку.
Левую щеку обожгло словно огнем, ногти разодрали кожу от виска к губам.
Лукич отшатнулся, выронил бумажку с порошком, но руку Дарьину перехватил. И вторую – тоже.
Дарья не кричала. Она шипела, выплевывая слова, дергалась, пытаясь освободить руки, чтобы дотянуться до ненавистного лица, располосовать его, порвать в клочья...
– Отдай, не твое... моего сынка это – мое, значит... не имеешь права... я только понюхаю, самую малость... все забрать решил... сволочь... ну миленький, ну Тема, ну помнишь – ты же с мужем моим дружил... вы когда с ним за бутылочкой садились, я же не мешала... не отбирала... я ж тебя загрызу... загрызу, тварь... отда-ай!
Соколова завыла, изо рта пошла пена, лицо потемнело, словно под кожей запеклась кровь.
Из дому выбежала Алена, сунулась было помогать, но Дарья вдруг замерла, глаза закатились, тело ослабло и опустилось на колени. Лукич продолжал сжимать руки, чтобы не дать Дарье упасть.
На соседнем дворе залаяла переполошившаяся собака, послышались голоса – люди бежали на крик.
– Вытри мне чем-нибудь лицо,– попросил Лукич жену.– Снег приложи – печет очень...
– Ничего не печет,– сказал Пфайфер.
– Как же не печет, если печет,– тоном обиженного ребенка произнес Касеев, рассматривая ссадины от наручников на своих запястьях.– От йода всегда печет... Вы вон как намазали...
– Как намазал, так и намазал. По методу доктора Пилюлькина. Снаружи йод, вовнутрь – касторку. У вас, уважаемый господин Касеев, внутри ничего не болит? Я бы вам с удовольствием еще бы и касторки налил. Литра четыре. Взрослый человек, между прочим.
– Казалось бы,– сказал мрачно Касеев.
Ему не нравился тон Генриха Францевича.
Тот явно старался делать вид, что ничего прошлой ночью не произошло, что не тащил на себе Пфайфер Касеева под недоуменными взглядами мужиков в гараже СИА («Что уставились?.. Ну, перебрал человек немного, сами что, ни разу не выключались?»), не пытался Касеев своего спасителя придушить, что не звучал в мозгу Касеева чужой голос...
Не было ничего странного.
Заботливый дедушка печется о здоровье и самочувствии великовозрастного внука, а тот капризничает и вредничает...
– Пойдемте, Женя,– сказал Генрих Францевич.– Нужно перекусить... Когда еще вернемся... А в деревне нам даже воды не дадут после ареста участкового.
– Не хочу,– ответил Касеев сварливо.– Вот дозу...
«Не врите»,– прозвучало в мозгу.
Касеев замер.
«Вам не хочется дозы. И вам, кстати, очень повезло, что вы вросли именно вчера. Иначе сейчас захлебывались бы зеленой пылью, а в дверь к вам ломились неудачники, не сделавшие запасов зелья... Сегодня очень повысился спрос. Боюсь, многие пострадают...»
– Что с тобой? – тихо спросил Пфайфер.– С тобой говорит...
– Говорит Москва, точное московское время – приблизительно двенадцать часов! – выкрикнул Касеев.
– Не нужно истерики,– попросил Горенко.
Маленький Горенко, заползший в мозг Касеева. Пробрался в самую середку, протиснулся между извилинами, а теперь бормочет что-то, скоро начнет указывать.
А что? Ему просто. Крохотной ручкой вцепится в нерв, потянет... Тянет-потянет...
Касеев сел на диван и зажал руками уши.
– Горенко? – спросил Пфайфер.
– А кто же еще! – Еще секунда – и голос сорвется в крик, в визг испуганного животного.– Это же он ко мне в мозги залез...
«Не только я...»
– Что?
«В принципе, каждый, кто прошел процедуру, может связаться с вами напрямую...»
– Черт...
«В этом есть и свои прелести. Вы сами можете связаться с любым из них. А еще с компьютерами, телевизорами и телефонами... Даже в Сеть можете скользнуть... Не насовсем, тут без посторонней помощи у вас не получится... А говорят, что там, в Сети, очень даже неплохо... Один мой знакомый жизнью ради этого пожертвовал... Пока, к сожалению, он со мной не связался, надеюсь – привыкает к новой среде обитания... Я надеюсь на это. Иначе будет немного обидно – уконтрапупил человека почти напрасно... Кстати, вы не могли бы внимательно посмотреть на что-нибудь простое – на стол, на бутылку... сосредоточиться и попытаться мысленно мне это передать...»
Касеев закрыл глаза.
«Хорошо,– беззвучно засмеялся Горенко,– вначале я вам покажу, а потом уж вы мне... В детстве никогда не играли с девочками в больницу? Глаза можете не открывать. Ловите картинку...»
– Не...
Касеев хотел сказать «не хочу», но вдруг увидел заснеженный лес и замолчал.
Сосновый бор. Ветки, отягощенные снегом, опустились до самой земли. Изображение сместилось, словно оператор перевел камеру... Странное это было ощущение – оставаться неподвижным и одновременно медленно поворачивать голову, разглядывая лес, желто-красный, даже сквозь снег, подлесок... Черное пятно гари. Дым, все еще сочащийся из-под присыпанного снегом тряпья...
Человеческих тел, вдруг понял Касеев. Обугленных человеческих тел...
Касеев мотнул головой, словно пытался сбросить с лица паутину. Безуспешно.
Обгоревший остов грузовика, судя по номерам – военного. И снова тела, изуродованные лица, залитые кровью, следы, отпечатавшиеся в снегу, крови и замерзшей грязи.
«Знаете, зачем все это сделали? – спросил Горенко, и изображение исчезло, оставив в мозгу отпечаток картинки, медленно тающий негатив.– Для чего убили пять десятков человек?»
– Откуда я могу это знать? – Касеев нашарил на столе бутылку с водой, открутил пробку и вылил воду себе на голову.– Откуда я могу это знать?!
«Да ну не кричите вы так! Рядом с вами сидит ни в чем не повинный Генрих Францевич, он слышит только ваши ответы, ваш голос, сползающий в истерику... Старика пожалейте! Вопрос-то был риторический. То есть не требующий ответа. Я ведь вам все это показал не для того, чтобы задавать дурацкие вопросы, а для того, чтобы сообщить интересную информацию. Значит, так – вы делаете три глубоких вдоха и соответственно выдоха, успокаиваетесь, а я вам пока все расскажу. Давайте – раз! – вдохнули... выдохнули... вдохнули... выдохнули...
Касеев скрипнул зубами. Генрих Францевич посмотрел на Касеева, пожал плечами и вышел на балкон.
«Итак, информация. В другие времена вы, Евгений Касеев, за такую информацию полжизни отдали бы... Этой ночью, в районе Территории номер три, именуемой еще Центральной Территорией, был уничтожен батальон российской армии. Полученные сведения позволяют предположить, что несколько человек из батальона убили своих сослуживцев. Большинство – во сне. Без вести пропал командир батальона майор Ильин. Исчез также мобильный центр развертывания и несколько сотен единиц оружия...– Касееву даже показалось, что он слышит вздох Горенко.– Какой материал! Вам бы сейчас все бросить и ехать сюда, это всего километров триста от вас... На вертолете – меньше часа, а вам придется вместо этого ехать фиксировать арест участкового милиционера... По-дурацки устроена жизнь. Честное слово... Хотя...
Это я вам сообщил – чтопроизошло. А теперь – почемуэто произошло. Будет высказано множество предположений, потом прозвучит... э-э-э... через два с половиной часа официальная версия, но вы будете одним из немногих, кто узнает правду. Правда – это такая горько-сладкая штука...
И она заключается... заключается правда в том, что... кое-кому очень нужно было, чтобы пропавший майор Ильин оказался в районе деревни Понизовка на два-три часа раньше вас. А майор – не хотел. А его заставили. Вы вот тоже не хочете. В смысле – не хотите. Наверняка прикидываете, как увильнуть. Не стоит. Поверьте. И потренируйтесь. Ведь вы сейчас можете и людьми повелевать. Честно!»
Пальцы Касеева непроизвольно сжались в кулаки.
«Не нужно напрягаться,– посоветовал голос в мозгу.– Наоборот – расслабьтесь. И прислушайтесь. Вначале будет такой тихий, едва различимый шум... ровный фон... потом, если один из травоядныхокажется в зоне досягаемости, вы ощутите его присутствие... не знаю, как это объяснить... когда вы сами вдыхали зелень, вам казалось, что у вас тысячи глаз, что вы способны ощущать вселенную каждой клеточкой своего тела... вот появится нечто подобное... не такое интенсивное, но очень... очень похожее... вы аккуратно протягиваете руку – мысленно, конечно – и дотрагиваетесь...
Извините, мне, как оказалось, некогда, дела, знаете ли, дела. А вы тренируйтесь. Подозреваю, что сегодня у вас будет повод. И... чуть не забыл. Сюда, к останкам батальона, можете послать кого-нибудь из своих. Соболева, например. Или Ройтмана. Официальные власти не только не будут возражать, но даже и окажут максимальное содействие. До новых встреч в эфире.
Касеев сидел неподвижно.
Теперь он понимал, что ощущает изнасилованный.
Все это время он пытался не слушать. Хоть как-то отгородиться от наглого голоса, от развязной интонации, от... от всего происходящего. Вытолкнуть голос из мозга, остаться хозяином. Хозяином. Да, хозяином, черт побери!
И что самое противное – он ведь даже получал удовольствие от разговора. Животное, физиологическое удовольствие. Ему нравилось слышать чужой голос в своем мозгу. Было противно и одновременно приятно.
Как сказал Горенко? «Травоядные»? А он кто? Хищник? Погонщик? А сам Горенко кто? Он сам это знает?
Касеев протянул руку и взял со стола мобильник, набрал номер.
– Сетевое Информационное Агентство слушает,– автоматически отрапортовала Даша и только потом глянула на входящий номер.– Женя, привет. Тебя вчера тут незлым тихим словом... Хорошо, что Пфайфер позвонил, сказал – ты заболел или что...
– Или что,– сказал Касеев.
– Ага, ну ладно. А у нас тут фестиваль дурдомов. Все носятся, как угорелые, орут, рвут операторов друг у друга, Ройтман, не поверишь, попытался Соболеву в глаз дать за машину, а потом они вдвоем пинали Харитонова из отдела культуры... В общем, в агентстве сейчас никого, даже Новый Главный отправился лично на брифинг в Резиденцию... Тут, если не считать бухгалтерии и рекламщиков, только я, техслужба и... кстати... ты не слышал? Ляля из монтажной... умерла. Шла вчера домой, какую-то машину занесло на дороге...– Даша всхлипнула, высморкалась и продолжила: – Утром звонила жена Лисицина, из рекламы... ну этого, с выбритыми висками, говорит, что мужа забрали в больницу, приступ у него какой-то... я связалась со «скорой помощью», оказалось – в дурку его забрали. Передозировка. Представляешь? Ройтман перед отъездом сказал, что сейчас «скорая» собирает уродов, подсевших на эту новую зеленую пыль... слышал? В НИИ на Слободской, менты говорят, стрельба даже была, несколько человек, из своих, институтских, пытались в хранилище прорваться, к порошку, охраннику голову проломили – пришлось стрелять на поражение... еще Натали звонила, в нашем городском бомонде засуетились эти наркоманы, скупают эту дрянь, до драки, до крови доходит... этой ночью, говорит, началось... прикинь... хорошо, что я не пошла никуда, дома сидела, а сейчас пришла на работу, сразу все навалилось, смотрю в Сети – не только у нас в городе бедлам начался, по всей Европе, и в Азии – везде. Даже в Мексике вон...
Если Дашу не перебивать, то рано или поздно можно было узнать обо всем происходящем в мире и его окрестностях. Единственная проблема – Даша не могла и не собиралась учиться фильтровать информацию.
Ей, похоже, нравилось передавать новости, которые, на ее невзыскательный вкус, все были одинаково важны и интересны.
– Даша,– позвал Касеев, подождал с полминуты и позвал громче: – Дарья!
– Ментов на улицах полно, в Берлине вроде даже стреляют, а в Париже... Что? Ты что-то сказал, Женя?
– Запиши – в районе Внешней границы Третьей Территории погиб батальон. До единого человека. Если кто-то есть свободный – пусть ломятся туда. Ты найди мне информацию по майору Ильину...
– Имя-отчество? – деловито уточнила Даша.
– Не знаю. Майор Ильин, командир батальона в районе Третьей Территории... Что их там – миллионы таких комбатов?
– Хорошо-хорошо,– не стала спорить Даша.
Выискивать информацию ей тоже нравилось. Из нее мог бы получиться гениальный журналист, сказал однажды Ройтман, если бы она не была полной и окончательной дурой.
Даша, кстати, при этом высказывании присутствовала и не обиделась.
– Все,– сказал Касеев,– мне нужно собираться.
– Пока, я с тобой свяжусь, если что... ой! – воскликнула Даша.– Я же забыла!
– Что еще?
– Забыла тебе передать... та дама, вчерашняя безутешная мать, полчаса назад для тебя пригнала кино. Минут пять всего. Сказала, чтобы ты обязательно до отъезда просмотрел... Ты же с ней сегодня встретишься?
– Встретишься,– подтвердил Касеев.
– Так ты с ней аккуратнее. У нее та-акие глаза были! Словно она нанюхалась какого-то дерьма с самого утра... Может, этой самой зеленой дряни... Я тебе кинушку прямо на мобилу сейчас сбрасываю... а скажи – ты сам не пробовал эту зелень?.. Не, я не сошла с ума, просто интересно, что все так на нее повелись...
Касеев не выдержал.
Нарушая все свои правила и принципы, он в течение трех с половиной минут матом изложил девушке свое видение умственных способностей собеседницы.
Зашедший с балкона в комнату Пфайфер остолбенел, потом показал большой палец и пошел на кухню.
– ...И Богу молись, что до сих пор не вляпалась в это дерьмо! – закончил Касеев.
– Не хочешь отвечать – не отвечай,– сказала Даша и выключила телефон.
Касеев тяжело вздохнул, обнаружил, что стоит посреди комнаты, и сел на ближайший стул.
Дуреха, не соображает, как ей повезло. Просто не понимает.
И еще это кино от Быстровой. Что там накопала неукротимая дама?
Касеев открыл кадр, сброшенный Дашей.
Перрон. Дождь. Изображение прыгает и трясется, будто снимавший бежит, пытаясь построить кадр на ходу. Картинка плоская, без глубины и объема.
Телефон, понял Касеев. Незабываемое любительское кино.
Какая-то суета возле вагона электрички. Вроде даже кого бьют. Потом поезд тронулся, снимавший протиснулся сквозь толпу, и стало видно, как некто в плаще поверх милицейской формы бьет человека.
Касеев остановил кадр. Отмотал назад и запустил на малой скорости. Человек в форме – Николаев Артем Лукич.
Твою мать, прошептал Касеев.
Человек, которого участковый бьет,– девушка. Упала и замерла. Изображение увеличилось, снимавшего очень заинтересовали закатившиеся глаза несчастной...
Обрыв кадра. Стык.
Девушка уже пришла в себя, сидит на скамейке, вытирает платочком кровь на щеке.
Голос за кадром:
– Что там случилось?
– Этот мерзавец... самец... Он...– Девушка снова провела платком по щеке, больше размазывая кровь, чем стирая.– Я ничего и сообразить не успела. Вначале космополет в вагоне набросился на женщину... кажется, беременную. Люди вступились, попытались его задержать, но он... он выскочил на перрон, мы побежали за ним... нужно же таких наказывать... мерзавцев... лунатиков продажных... а там – этот мент... милиционер... я попросила, чтобы он вмешался... мент... милиционер вначале даже попытался задержать космополета, а тот на него посмотрел и говорит... типа... разгони их, говорит... защищай меня... и мент... милиционер вдруг замер так, словно парализованный, а потом... потом бросился на нас и стал избивать... а космополет повернулся к местным ребятам, кстати, «землянам» и тоже приказал им... я потеряла сознание и... я так испугалась... я так...
Конец кадра.
Забавно, подумал Касеев. Подумал и произнес это слово вслух: «Забавно». Это значит, что не только Лукичу уготовано сегодня стать козлом отпущения.
Быстрова думала, что кадр, заботливо подкинутый ей кем-то, поможет глубже втоптать участкового. А ведь это наоборот – оправдание для него. Не сам он теперь действует, а под воздействием пособников инопланетных агрессоров.
Если бы Касеев совсем скурвился и потерял совесть, какой убойный материал можно было бы из этого сделать.
И сделают. И даже в очередь станут, чтобы получить право на созидание патриотического шедевра...
Значит, если мент, простите, милиционер, и мальчишки – наверняка те самые, с которыми Николаев оборонял здание СИА,– выполняют приказы космополетов, то и все остальные могут попасть под воздействие... и тогда мы все станем рабами...
Вот ведь суки... И эта деваха, и шустрый самодеятельный оператор, и, чем черт не шутит, космополет этот – все это не зря собралось на перроне одновременно. Кто-то готовил и это, и подобное этому, и много чего еще, чтобы...
Чтобы что?
И что же сегодня должно произойти в деревне Понизовка? Просто арест пособника?
Снова подал голос мобильник. Звонили с незнакомого номера.
– Да,– сказал Касеев.
– Евгений Касеев?
– Да.
– Вы собираетесь ехать в деревню?
– Да.
– Так машина подана.
– Сейчас, я выведу свою...
– Я же сказал – машина подана. Мы едем на нашем транспорте. Пожалуйста, спускайтесь – мы ждем.
– Я поеду на своей,– сказал Касеев.
– Что вы говорите? На своей? У вас вездеход? На три ведущих моста? Вы что, в окно не смотрели? Выпало почти сорок сантиметров снега. Побит рекорд пятидесятилетней давности по снегу и двадцатилетней давности по морозу. Одевайтесь теплее и выходите.
Вот так, подумал Касеев, позвав с кухни Пфайфера. Вот если участковому не везет, то даже в мелочах. Теперь, в результате, арестовывать его приедут на час раньше.
Касеев даже попытался позвонить Николаеву, но телефон того был выключен.
Ладно, махнул рукой Касеев, от судьбы не уйдешь. Особенно если в этом очень заинтересованы окружающие.
Придется ехать в ментовской машине.
На крыльце Касеев остановился. Пфайфер наткнулся на него, пробормотал что-то о бестолковости, обошел и замер рядом, плечом к плечу.
Нет, они оба слышали о новых спецмашинах, нафаршированных и оснащенных, но слышать – это одно, а увидеть в нескольких метрах от себя восьмиколесного камуфлированного монстра размером с туристический автобус – совсем другое.
– Участкового, говоришь, вязать будем? – спросил Генрих Францевич, ни к кому, собственно, не обращаясь.– Просто съездим в деревню. Типа – прогулка. Да, господин редактор отдела?
– Но нас же об этом просили,– напомнил Касеев, не отрывая глаз от машины.– Ваш друг Горенко, например. Может, передумаем?
Перед глазами вдруг встал закопченный снег, скрюченные обгорелые тела.
Голос Горенко. Всего полчаса назад.
«Кое-кому очень нужно было, чтобы пропавший майор Ильин оказался в районе деревни Понизовка на два-три часа раньше вас. А майор – не хотел. А его заставили. Вы вот тоже – не хочете. В смысле – не хотите. Наверняка прикидываете, как увильнуть. Не стоит. Поверьте...»
И что же произойдет, если он, Евгений Касеев, еще недавно свободный и независимый человек, попытается отказаться? И с кем именно это произойдет? Полыхнет и обрушится дом? Или вся улица, весь город превратится в руины?
«Не стоит. Поверьте...»
– А мне даже интересно,– сказал Пфайфер.
– Старческое любопытство.
– Очень может быть. Как говорится, «налито – пей».– Пфайфер поправил на плече ремень своего кофра и шагнул к машине.
Бесшумно открылась дверь.
– Вот такие дела! – сказал Касеев.– Такие вот дела.
Тяжелая бронированная дверь бункера закрылась с шипением, словно преодолевая сильное сопротивление. Клееву показалось, что в лицо ударил ветер.
Один злой, хлесткий удар.
В ушах начало покалывать. Клеев сглотнул, еще раз. Очень не хотелось демонстрировать слабость и хвататься за уши под пристальным взглядом Брюссельской Суки.
Она наверняка сидит перед монитором и ждет, когда Клеев...
Снова ударил порыв ветра. И еще. Ветер усиливался. Клеев повернулся к нему спиной.
Сейчас запустит какой-нибудь газ. Или еще какую гадость.
Бункер высокой защиты. А ведь Клеев был уверен, что знает все секреты Катрин. Вплоть до ее биологических циклов.
А оказалось, что Сука имеет еще в рукаве немного козырей. Здоровенных. Глубоко зарытых в этой глухомани, в Альпах.
Это случайно не остатки Альпийской крепости еще гитлеровской постройки? Вот было бы смешно, если бы бред, который они придумали о Евросоюзе с целью дискредитации, оказался правдой.
Наследники нацистов!
За спиной звякнуло, Клеев оглянулся на звук. Внутренняя дверь уже, как оказалось, открылась.
Клеев переступил стальной порог... комингс – так, кажется, называют это моряки.
Помещение, в которое он попал, отличалось от предыдущего только размерами. Всего два на два. И допотопное световое табло с просьбой раздеться и сложить одежду в шкаф.
Вот тут Клееву захотелось выругаться.
Если быть точным – снова захотелось выругаться, потому что он ругался с того самого момента, как его разбудили среди ночи.
Первым получил свою долю начальник охраны.
Еще даже не проснувшись толком, Клеев обругал его матерно, потом, уже взяв из рук охранника телефонную трубку, выругал звонившего, а выяснив, что звонит его личный и особо доверенный агент, выматерил его снова, на этот раз за звонок по слабо защищенной линии...
Потом материл водителя за недостаточную скорость, за внезапную остановку в тоннеле...
Откуда-то из-за тусклых фонарей вынырнули темные силуэты. Четверо вооруженных людей в боекостюмах.
Клеев даже не испугался. Может быть – не успел.
– Гони! – крикнул Клеев.
И дальше кино пошло с замедленной скоростью.
Олег, сидевший на переднем сиденье, одним движением руки разблокировал панель системы защиты, зажглись огоньки.
Теперь даже Клеев не может приказывать Олегу. У охранника задача – сохранить жизнь и свободу своего шефа. В момент нападения вся власть переходит к охране.
Сейчас начнет работать система активной защиты, мелькнуло в голове Клеева, и эти четверо, что так внушительно нарисовались возле машины, умрут. Нелетальное оружие в таких случаях не используется. Никаких предупреждений и предупредительных выстрелов...