– Вы спрашиваете, – налоги? Да как же с них получить? Нет, не платят… Может быть, где-нибудь и платят?! Во всяком случае, крайне редко.
   – А что же, они мусульмане?
   – Курды?
   – Нет, вообще – кочевники.
   – Формально конечно, они в большинстве – процентов восемьдесят – шииты, но среди них масса сектантов. Есть такая секта – Ахл-и-Хакк, или секта «людей истины». Они веруют в периодическое воплощение божества. Персы-шииты называют их «Али-илахи», т. е. обоготворители Али, зятя Магомета.
   – Откуда Вы это все знаете, Михаил Григорьевич? – спросил я.
   – Откуда?
   Он посмотрел на меня.
   – Человек один есть в Тегеране. Русский. Вот поживете, и Вы с ним познакомитесь. Любопытный тип. В Персии живет двадцать лет. Много чудес рассказывает. Ну, так вот… на чем я остановился. Да, о кочевниках. Кочевому образу жизни благоприятствует масса факторов. Во-первых, общий упадок персидской экономической культуры. Пригодные для обработки земли заброшены. Арыки, керизы засорены. Леса истреблены. Кем? Временем, войнами, историей. Конечно, и специфические климатические условия Персии имеют значение. Средняя высота нагорий Иранского плоскогорья – тысячи четыре футов над уровнем моря. Но здесь масса нагорий – плато в восемь, девять тысяч футов. Они высоки, для земледелия негодны. А летом эти нагорья покрыты травой – великолепные пастбища. То же нужно сказать и о более низких равнинах. Летом они выжжены солнцем, как это плато. Видите, что кругом, а зимой здесь трава! Для скота хорошо. Кочевники и занимаются скотоводством. Примитивным, конечно. Овцы, козы, молоко, шерсть. Об улучшении пород они и не думают. Понятия не имеют. Тоже и о способах стрижки шерсти. Никаких забот. Шерсть продают. Торгуют. Ну, как торгуют? Грубая шерсть идет на бечевки, палатки, шатры, а из нежной делают войлоки, ткани. Не они, конечно, работают, а в городах персы-ремесленники… Между прочим, верблюжью шерсть в большом количестве вывозят из Персии в Европу. Вот я вспомнил о верблюдах! Мы их с Вами уже видели. Здесь масса караванов, в особенности верблюжьих. Персы любят верблюдов. Лошадь здесь на втором месте. На первом вьючное животное – мул, осел, верблюд. Лошадь менее вынослива, да и кормить ее дорого. Осел и верблюд едят всякую дрянь – сухую траву, колючки, мох. О них мало заботы, а выносливость!.. Куда же лошади! Верблюды здесь в большом почете. Все делают. Даже почту возят. На востоке Персии – большие пустыни. Так, через эти пустыни – дромадеры[30] служат почтовыми курьерами. Выносливые бестии!
   Запорожец умолк. Мы уже ехали по кривым ухабистым переулкам города.
   – Видите, как я вас просвещаю, – сказал Запорожец и выскочил из автомобиля около двухэтажного невзрачного дома.
* * *
   Мы должны были осмотреть Кянгавер и выяснить возможность открытия здесь первого земского лазарета. Городок небольшой на полпути между Хамаданом и Керманшахом. Назревала крупная операция – на Багдад, а войска на этом участке от Хамадана до Керманшаха протяжением больше двухсот верст не имели ни одного лазарета, ни одного питательного пункта, ни бани… Ничего, кроме этапных пунктов. В Кянгавере стоял сводный эскадрон Первой кавказской кавалерийской дивизии и этапная рота. Ханский тенистый сад всегда был наполнен солдатами, идущими на Керманшах и обратно, измученными дорогой и жарким солнцем. Кянгавер был естественной станцией двухсотверстного пути; здесь нужно было открыть госпиталь, питательный пункт и баню. Так и было сделано. Командир корпуса настаивал на этом, и мне пришлось учиться на живом деле. Я никогда не видел питательного пункта и не знал, как вкапывается котел и как выглядит кипятильник. Сотрудники мои, два врача и девять сестер милосердия, были люди хорошие, и некоторые из них имели опыт. Дело закипело. Через две недели в ханском доме и в двух палатках в саду разместился небольшой госпиталь на 100 кроватей. На питательном пункте весело дымили котлы, вмазанные у садовой стелы, и стояли четыре новеньких жестяных кипятильника. Человек сто в день получали обед и чай. В саду у северной стены поставили навес, и до сотни проходящих мимо усталых солдат могли одновременно в нем разместиться на отдых.
* * *
   В узкой длинной комнате с маленьким окном у самого потолка после обеда сидело человек шесть земцев. В комнате, приспособленной под столовую из какого-то чулана, было прохладно, и не хотелось уходить. Вбежал солдат и, запыхавшись, сообщил, что из Керманшаха по телефону уполномоченного просит командир корпуса. Оказалось, что звонил корпусный врач по приказанию командира корпуса, требовавшего безотлагательно послать санитарный отряд вперед в Керинд, за 200 слишком верст отсюда, и там развернуть лазарет. Это было очень трудно сделать, так как во всем был недостаток, а главное, не было денег и перевозочных средств.
   Корпусный врач кричал в телефон:
   – Так Вы отказываетесь? Отказываетесь? Так и доложить командиру корпуса?
   – Мы не отказываемся, но я только указываю вам на затруднения, в каких мы находимся. Разрешите подумать и дать вам ответ через полчаса.
   Когда персонал узнал о содержании разговора, в столовой поднялся шум. Сестра, графиня Б., девушка лет двадцати, категорически заявила:
   – Мы не поедем.
   Старшая сестра милосердия, светлейшая княжна Л., тоже сказала, что ехать нельзя, так как «тетя Мисси» запретила куда-нибудь двигаться без разрешения. Так звали свою тетку, уполномоченную В[сероссийского] 3[емского] С[оюза] в Персии графиню С.А. Бобринскую, ее племянницы, сестры милосердия Б. и Л.
   С докторами было еще хуже. По их словам выходило: медикаментов мало, персонала тоже. Если разбить все пополам и отправить в Керинд, то выйдет ни то ни се. Доктор Д. упирался:
   – Я не выеду из Кянгавера, пока старшая сестра не извинится за вчерашнее оскорбление.
   Вчерашнее оскорбление заключалось в следующем: в Персии после жаркого дня, вечером, обитатели города располагаются на крышах. Крыши плоские, и в каждом доме есть специальная винтообразная лестница с глиняными ступеньками из внутренних покоев на такую крышу. По вечерам персонал лазарета обычно проводил короткое время на плоской крыше ханского дома, любуясь золотым закатом и синевою гор, жадно глотая прохладный воздух после трудового знойного дня. Старшая сестра признала недопустимым с точки зрения морали, нравов такое сидение в поздний час одной из своих подчиненных на крыше, и тут же при докторе отчитала сестру, приказав ей удалиться. Сестра в слезы. Еще утром я пытался всех помирить. Неудачно. Обиженная сестра к обеду не вышла, а доктор и Л. сидели с надутыми лицами.
   После разговора с корпусным врачом я слушал горячие споры, отказы, а потом заявил решительно:
   – Господа, вы поедете во главе с доктором Д.; зауряд-врач Бетюцкая и сестры: Бобринская, Михеева и Мальцева. Я поеду с вами тоже.
   – Я не поеду, – решительно заявил Д., – я уезжаю в Россию завтра же.
   – В таком случае Вы будете арестованы. Завтра мы выступаем, в 6 часов утра. Господа, готовьтесь.
   Я пошел к телефону и соединился со штабом. Повозки и лошадей дали драгуны, денег тоже. Старый, седой северец, полковник Д., хоть и сожалел, что мы уезжаем – он уже влюблен в девятнадцатилетнюю М., – но сказал, что мы делаем отлично, что едем, и что Бог нам поможет. Толстый, с красным лицом и огромными седыми бакенбардами, он сердито вращал серыми глазами и хрипло кричал на вестовых:
   – Уполномоченному приготовьте рыжую кобылу со звездой, а сестрам посмирнее. Да седла осмотрите! Линейку вам дам на всякий случай. Да плюньте, все будет в порядке! Пойдемте водку пить.
* * *
   Выехали в седьмом часу утра. Частью верхом, частью на линейке. В дороге обогнали два фургона, отправленные в Керинд еще накануне вечером, с медикаментами, бельем и посудой. Обгоняли караваны вьючных верблюдов, ослов, катеров с товарами. Караваны разные – очень большие, до тысячи животных, и маленькие, не более десятка. Большие ходили по ночам. Днем очень жарко. На дороге ночью движение было сильнее, чем днем. Уже издали слышался мерный, однообразный звук сотен колокольчиков идущего каравана. Огромный, грязно-желтый верблюд, вожак, разукрашенный цветными тряпочками, важно, почти торжественно выступая «впереди каравана, несет на шее большой колокол; он мерно раскачивается и в такт шагу верблюда позванивает тихо и низко. Верблюды идут один за другим; они связаны и у всех на шее колокольчики разных размеров и тона. Бесконечной кажется эта цепь огромных неуклюжих животных, несущих в пустыне неизвестно откуда и куда большие тюки. Ночь очень темная и прохладная. Луны нет, и путь освещают только большие рогатые звезды. Небо черное, а звезды особенные – большие и блестящие. В тишине ночи звон одномерный и печальный, на тысячи ладов рассказывает какую-то восточную сказку. Стало грустно. Те же звуки уже волнуют, и хочется, чтобы перестали звонить колокольчики и исчезли проклятые горбатые верблюды.
   – Должно быть, кто-нибудь из штаба.
   Сзади показался автомобиль, и два его огромных блестящих глаза осветили дорогу, и нас, и караван верблюдов, сбившихся перед автомобилем в кучу. Автомобилю ждать некогда, он должен обогнать караван, а резкие свистки машины только еще больше пугают животных. Они уже бегут бестолковой толпой, безобразно теряясь, давя друг друга, теряя тюки по дороге. Автомобиль пытается их обогнать, но по обеим сторонам шоссе – канавы, и автомобиль, ускоряя ход, только ускоряет бег глупых животных. Ни один не догадается свернуть с дороги, и кажется странным, почти фантастическим, этот бесцельный бег огромных обезумевших животных, подгоняемых вперед бледно-желтым светом машины.
   От Кянгавера шли почти без остановки, и когда добрались до Биссутуна, то так измучились, что никто не в состоянии был идти смотреть достопримечательности, об осмотре которых уже мечтали давно. Переход был сделан изрядный, в семьдесят верст. С непривычки сильно болели ноги, ныла спина и все тело было разбито. Подходили к Биссутуну бесконечно долго; все казалось, что до скалы рукой подать, но проходили часы, а она казалась все такой же недосягаемой, далекой и страшной. Пошел дождь, и последний час шли под дождем. Но вот и Биссутун. Расположились бивуаком, слева за дорогой, там, где группа деревьев. Решили провести здесь остаток дня и ночь. Какие здесь красивые горы! Справа, у самой дороги, грандиозная отвесная скала Бегистан. Высоты – саженей триста, четыреста. Когда стоишь внизу – немного страшно. Кажешься таким маленьким и ненужным, и хочется убежать подальше. Бегистан – жилище богов. По мифологии греков, эта скала была посвящена Зевсу, а обольстительная Семирамида насаждала здесь висячие сады. На каменных террасах, постепенно уменьшавшихся кверху, насыпалась земля. Каменные колонны поддерживали террасы. Сооружение имело вид громадной ступенчатой пирамиды. На насыпанном грунте были посажены разнообразные растения, привезенные со всех концов Древнего мира. Растения орошали водой, которую подавали на верхние террасы гигантскими насосами. Прошли тысячи лет. Семирамида – легенда. Была ли такая царица? Не знаем. Висячие сады остались. Они не совсем такие, как древние, но они есть до сих пор в Персии. Я видел подобие этих садов у Сингистанского хана под Хамаданом…
   Через долину амфитеатром тянутся цепи гор: синих, черных, розовых и белых. Небо синее, как бирюза.
   Скоро наступила ночь. Хотелось спать, но нельзя было найти сухого места. Сестрам устроили нечто вроде маленькой палатки, и они ползком разместились рядом. Доктор предпочел провести ночь, скрючившись на линейке, а я с вестовым расположился на земле. Седло под голову, завернувшись в бурку, спалось отлично; ночью накрапывал дождь, и стало холодно. Однако усталость была так велика, что, несмотря на дождь, продолжали спать. Отряд хоть и торопился в Керманшах, но все-таки решено было наскоро осмотреть достопримечательности Биссутуна.
* * *
   Дорога, по которой мы шли на Керинд, являлась военным путем еще в глубокой древности. Это исторический путь царей Мидии, Ассирии, Персии, Александра Македонского, Валериана Надир Шаха, всех вторжений арабов, монголов, татар, османлисов. Это – путь мусульманских пилигримов к святым местам и исторический путь проникновения персидской цивилизации в Месопотамию, и цивилизаций – вавилонской, ассирийской, греческой и арабской в Персию. Это здесь, у Биссутуна, находится барельеф персидского царя Дария Гистаспа. Со стороны шоссе, над головой, на высоте десятка саженей, на этой огромной скале высечен барельеф, на котором отчетливо сохранились человеческие фигуры. Царь Дарий сидит в кресле. Перед ним девять пленников – евреи, мидяне, вавилоняне с преклоненными головами, со связанными на спине руками. Высокие прямолинейные фигуры с клинообразными бородами, они в полтора, два раза больше натуральной величины человека. Они замечательно сохранились, и тайна этого заключается в искусстве древних архитекторов. Они поставили барельеф в скале в наклонном положении, под таким углом, что капли дождя с верхней горизонтальной рамы не могут попадать на самые фигуры, и должны были не стекать, а капать мимо них. Барельеф не подвергся в веках действию разрушения воды. Он стоит двадцать пять веков, но он такой же, как будто сделан вчера. Огромное пространство в несколько саженей по сторонам барельефа испещрено клинообразными надписями. Персидский завоеватель написал на трех языках – персидском, эламском и вавилонском – о своих победах, о своих военных действиях против восставших царей Мидии, Вавилона, Армении и других правителей Малой Азии.
   
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента