Страница:
Таково было расположение обоих сословий, когда Государь, по отслушании в Слободской придворной церкви молебна, прибыл в залу Дворянства. Сказав, что во всякое время дворянство было оплотом целости и славы Отечества, Государь в кратких словах изложил настоящее положение дел и присовокупил, что оно требует чрезвычайных мер. Узнав о постановлении дворян насчет ополчения, Его Величество сказал: «Иного Я не ожидал и не мог от вас ожидать: вы оправдали Мое о вас мнение». Потом Государь пошел в залу Купечества и стал благодарить за рвение, с каким приступили к денежным пожертвованиям. Его слова заглушались общими восклицаниями: «Мы готовы жертвовать Тебе, Отец наш, не только имуществом, но и собой!»
Происходившее в Слободском дворце глубоко тронуло Государя. Как будто предвидя, что потомство пожелает некогда видеть правдивое изображение таких событий, Его Величество приказал описать их человеку возвышенной души и для того избрал Сенатора Нелединского[81], чуждого лести и преувеличению. Пораженный великим зрелищем, когда вокруг Александра, сиявшего благостью, сыпались пожертвования на алтарь Отечества, Нелединский говорит в заключении своей статьи: «Да познает сие надменный и жребием подвластных ему людей играющий враг наш, да познает и вострепещет! Мы идем против него все, предводимые Верой, неизменной любовью к Монарху и Отечеству своему. Умрем все совокупно или победим[82]». Красноречивее слов Нелединского были навернувшиеся на глазах Государя слезы, священная награда, которую подданные Его вкусили за исполнение обета верности к Царю и Престолу. Император не скрыл чувствований, исполнивших душу Его, и в тот же день писал к бывшему Своему воспитателю Графу Салтыкову: «Приезд Мой в Москву имел настоящую пользу. В Смоленске дворянство предложило Мне на вооружение 20 000 человек, к чему уже тотчас и приступлено. В Москве одна сия губерния дает Мне десятого с каждого имения, что составит до 80 000, кроме поступающих охотой из мещан и разночинцев. Денег дворяне жертвуют до трех миллионов, купечество же с лишком до десяти. Одним словом, нельзя не быть тронуту до слез, видя дух, оживляющий всех, и усердие и готовность каждого содействовать общей пользе».
Император отправился из армии в Москву, желая присутствием Своим воспламенить народ; но едва провел Он в Москве пять дней, как уже надобно было умерять общий порыв. Из того, чему Государь был свидетелем в Смоленске и Москве, можно было заключить, что произойдет, по получении воззвания, и в других губерниях. Велика была опасность России, но готовность жертвовать всем до того превышала меру потребности, что Государь счел излишним общее вооружение распространять на всю Россию и положил составить его только в 17 губерниях, о чем возвещено следующим Манифестом, обнародованным 18 Июля, то есть через три дня после собрания в Слободском дворце и 12 дней после Манифеста из Полоцка, которым целой России повелено вооружиться: «По воззвании ко всем верноподданным Нашим о составлении внутренних сил для защиты Отечества и по прибытии Нашем в Москву, нашли Мы, к совершенному удовольствию Нашему, во всех сословиях и состояниях такую ревность и усердие, что предлагаемые добровольно приношения далеко превосходят потребное к ополчению число людей. Сего ради приемля таковое рвение с отеческим умилением и признательностью, обращаем Мы попечение Наше на то, чтобы, составя достаточные силы из одних губерний, не тревожить без нужды других. Для того учреждаем: 1) Округ, состоящий из Московской, Тверской, Ярославской, Владимирской, Рязанской, Тульской, Калужской, Смоленской губерний, примет самые скорые и деятельные меры к собранию, вооружению и устроению внутренних сил, долженствующих охранять Первопрестольную Столицу Нашу Москву и пределы сего округа. 2) Округ, состоящий из С.-Петербургской и Новгородской губерний, сделает то же самое для охранения С.-Петербурга и пределов сего округа. 3) Округ, состоящий из Казанской, Нижегородской, Пензенской, Костромской, Симбирской, Вятской губерний, приготовится расчислить и назначить людей, но до повеления не собирать их и не отрывать от сельских работ. 4) Все прочие губернии остаются без всякого по оным действия, доколе не будет надобности употребить их к равномерным Отечеству жертвам и услугам. Наконец, 5) вся составляемая ныне внутренняя сила не есть милиция или рекрутский набор, но временное верных сынов России ополчение, устрояемое из предосторожности, в подкрепление войскам и для надежнейшего охранения Отечества. Каждый из военачальников и воинов при новом звании своем сохраняет прежнее, даже не принуждается к перемене одежды, и по прошествии надобности, то есть по изгнании неприятеля из земли Нашей, всяк возвратится с честью и славой в первобытное свое состояние и к прежним своим обязанностям. Государственные, экономические и удельные крестьяне в тех губерниях, из коих составляется временное внутреннее ополчение, не участвуют в оном, но предоставляются для обыкновенного с них набора рекрутов по установленным правилам». Государю угодно было отдать лично повеления генералам, которые формировали запасные войска: Милорадовичу, Князю Лобанову-Ростовскому и Графу Толстому, назначенному начальником 3-го Округа ополчения. Они заблаговременно были вызваны в Москву, первый из Калуги, второй из Владимира, третий из Подмосковной деревни. Туда же было велено приехать начальнику Тульского оружейного завода Воронову, для совещания о средствах к приумножению заготовки ружей. Отправляя Воронова обратно в Тулу, Государь дал ему, за Своеручным подписанием повеление, коего сущность была следующая: 1) У ружей нового образца длину ствола обрезать на 3,5 дюйма и штыки на ту же длину прибавить. Казну делать на манер Английских, не с гранями, но круглую. 2) Заключить подряд у оружейников, чтобы они на собственных своих фабриках делали сколько можно более нового оружия, по 18 р. за ружье. 3) Отдать на подряд отделку старых ружей, по 10 рублей 50 копеек за каждое. Согласно с сими предположениями назначалось приготовлять ежемесячно на Тульском заводе ружей:
В заключение Высочайшего повеления начальнику завода Воронову сказано: «Если вы благоразумным своим распоряжением и старанием вольных фабрикантов будете ежемесячно приготовлять более, то оное принято будет Мной за особый знак вашего ко Мне и Отечеству усердия. Препоручаю вам объявить всем заводским мастерам и фабрикантам, имеющим свои фабрики, что никакое еще время в Отечестве Нашем не требовало более от каждого усердия и пожертвований, как нынешнее; следовательно, Я уверен, что из оных фабрикантов найдутся такие усердные сыны Отечества, что целые свои фабрики обратят к одному делу оружия и тем дадут способ их имена передать в память потомству».
К Императору явились в Москву Полковники: Флигель-Адъютант Чернышев, Мишо и Эйхен, которые, по выступлении армии из Дриссы, были посланы отыскивать в окрестностях Москвы лагерные места. Они объехали пространство между Клином, Воскресенском и Звенигородом, но нигде не нашли совершенно выгодной позиции. Всех менее неудобной показалась им позиция в 5 верстах от Клина, подле Петербургской дороги, на реке Сестре, у деревни Мадьяновой, но и та покрыта была частым кустарником[83]. Они хотели ехать к Серпухову, когда известились о прибытии Его Величества в Москву, а потому почли долгом представиться Его Величеству. Из донесений их Государь усмотрел, что для укрепления избранного ими места потребовалось бы не менее 4 или 5 месяцев, а как в течение этого времени, судя по быстрому стремлению неприятелей внутрь России, театр войны мог быть перенесен к самой Москве, то Государь отменил прежнее намерение Свое устраивать лагери в ее окрестностях. Он приказал Полковнику Мишо отправиться на берега Волги и там построить лагерь для прикрытия Нижнего Новгорода и Казани и для помещения 100 000 ополчения 3-го Округа, которое должно было формироваться в низовых губерниях[84]. Нельзя не обратить внимания на поручение, данное Мишо, как на непреложное доказательство намерения Государя вести войну даже в отдаленных пределах России. Приведем слова Его, в то же время сказанные Графу Толстому, в разговоре о положении дел, которое, по превосходству сил Наполеона, подавало повод к заключению о вторжении его до Москвы. «Зимовать в ней Наполеону нельзя, – сказал Граф Толстой, – но если бы Наполеон решился остаться на зиму в Москве, что тогда Ваше Величество намерены предпринять?» – «Сделать из России вторую Испанию!» – отвечал Александр[85].
Из Москвы последовало Высочайшее повеление о принятии мер для подкрепления Государственного Казначейства сокращением некоторых расходов: 1) Остановить все гражданские строения, какого бы ведомства они ни были, не исключая цивильных строений по Департаментам военным и работ, предположенных по ведомству Путей сообщения. 2) Остановить все выдачи ссуд частным людям из мест казенных, обращая в Государственное Казначейство все суммы, которые от должников, по их займам, в уплату капиталов поступать будут. Поелику такие же выдачи производились и от Приказов Общественного Призрения, то и их включить в настоящее предположение. Суммы, вследствие сего распоряжения вносимые в Государственное Казначейство, должны были поступать в оное на таком точно основании и с платежом таких же процентов, как то установлено в отношении выдач частным людям. 3) Все капиталы и суммы, городам принадлежащие, кои могли оставаться за удовлетворением самых только необходимых расходов, обратить на таком же основании в Государственное Казначейство, вследствие чего и по городам остановить расходы, терпящие отсрочку.
К числу военных распоряжений Императора в Москве принадлежит Высочайшее повеление о составлении корпуса на защиту Петербурга. Поводом к тому послужило полученное Государем от Графа Салтыкова письмо, с приложением донесения от Рижского Военного Губернатора Эссена, о занятии неприятелями Митавы и переправе их через Двину при Юнгфергофе. Император отвечал Графу Салтыкову: «Известие о Риге, сообщенное Мне вами, нимало Меня не удивляет. Вы вспомните, что Я всегда сие предвидел, по превосходству сил, действующих против нас. Признаюсь, Я не полагаю, чтобы переход через Двину, о коем упоминается в письме от Эссена, был сделан с намерением идти на Петербург, но единственно по правилам военным, дабы перед осадой запереть Ригу; как говорится по-французски, роur сегnеr lа рlасе. Мудрено, чтобы они отважились отправить корпус на Петербург, прежде нежели участь Риги и действующих армий решена будет. Но не менее того, как Я прежде писал, все меры к увозу из Петербурга всего нужного необходимы, и времени терять не следует. Я надеюсь еще приехать сам в Петербург к 21 Июля, но желал бы уже найти все приготовленным на всякий случай. Выездом Императорской Фамилии, полагаю, спешить нечего, разве когда корпус неприятельский уже будет приближаться к Нарве; имев лошадей, заготовленных по Ярославской дороге на Казань, всегда вовремя успеть можно выехать. Важнее, чтобы все тягости заблаговременно были выпровождены. Продолжением же присутствия Императорской Фамилии и публика будет несколько успокоена. Между тем, с помощью Божией, и армии действующие могут иметь успехи, которые переменят вид вещей. По последним известиям, все, благодаря Бога, идет хорошо. Первая армия совершила свое движение к Витебску, дабы быть между Двиной и Днепром и иметь Смоленск в тылу; 2-я уже подошла к Могилеву, и Князь Багратион хотел атаковать неприятеля. Посему соединение сих двух армий кажется вероятным. Что касается до составления корпуса для защиты Петербурга, Я должен заметить, что означенные в прилагаемой записке войска существенно составляют только три полка; прочие все рекруты, а кавалерии вовсе нет. Нельзя ли приступить к формированию в Петербурге наподобие того, что делается в Смоленске и Москве? Употребя псарей, конюших, конюхов, форейторов господских, словом, людей, ездивших верхом, можно весьма скоро составить казачьи полки. В Петербурге и в губернии, по примеру Московскому, должно составиться довольно значительное число. К сему можно присоединить один драгунский полк, оставшийся в Финляндии и не назначенный на суда: дать ему повеление прийти в Петербург. Сверх того с каждого кавалерийского гвардейского полка осталось по 50 человек с двумя офицерами, которые могли бы все служить для образования сей новой кавалерии. Три же полка пехотных могли бы образовать новую пехоту, и тогда корпус будет довольно значителен. Заняв позицию под Нарвой, можно будет неприятеля остановить, тем больше, что, по сведениям, которые Я имею, вверх по Нарве мосты строить неудобно, по быстроте и порогам. Неужели Петербург захочет отстать от Москвы в усердии к защите Отечества? Прилагаю рескрипт Кутузову о назначении его начальником корпуса для защиты Петербурга.
Со стороны Пскова корпус Графа Витгенштейна, усиленный резервными войсками и составляющий до 50 000 человек, назначен к защите Петербурга. Прошу Ваше Сиятельство, с помощью Генералов Кутузова, Вязмитинова и Князя Горчакова, дать ход новому вооружению в Петербурге. При сем прилагаю Московское образование: оно может послужить примером. Артиллерии же в Петербурге и Пскове слишком достаточно».
Войскам, назначенным для защиты Петербурга, велено называться Нарвским корпусом и занять Нарву, которой неприятелю нельзя было миновать, если бы он пошел от Риги на Петербург, чего, впрочем, Государь не предполагал. Корпус Макдональда, бывший у Риги, считали в 40 или 45 тысяч. Для обложения Риги он должен был оставить по крайней мере 20 000, а с остальными 25 000 невозможно ему было предпринять движения на Петербург. В таком случае часть войск, оставленная им для блокады, была бы подвержена вылазкам Рижского гарнизона, а отправленные вперед 25 000 не могли бы предпринять ничего решительного. Идти Макдональду со всем корпусом на Петербург также было нельзя, имея в тылу Ригу с ее гарнизонами. Итак, переход неприятеля через Двину почитал Государь одной демонстрацией, которую, однако же, на всякий случай, надлежало предупредить. Нарва была для того самым удобным местом; крепость была довольно хорошо устроена, и близ нее находилась выгодная позиция. Инженерный Генерал Шванебах был отправлен из Петербурга в Нарву для усиления обороны как крепости, так и позиции. Стараясь узнать всякий шаг неприятеля по дороге в Петербург, велели одному надежному чиновнику ехать до последней почтовой станции, до которой можно будет пробраться, и доносить с нарочными о движениях неприятеля. Нарвский корпус должен был состоять с небольшим из 10 000 человек и находиться под начальством Кутузова. Оборона Петербурга была первым поручением, данным в Отечественную войну полководцу, на которого вскоре потом возложил Император всю оборону России. Главному начальству Кутузова подчинили также все войска, находившиеся в Петербурге, Кронштадте и Финляндии, не исключая морских, дабы он, как сказано в Высочайшем ему рескрипте, «имея их в единственной своей команде, смог, в случае надобности, употреблять и соединять их».
В Москве получил Государь два мирных договора: 1-й, подписанный 8 Июля, в Великих Луках, с Магистром Испанских Кортесов; 2-й, заключенный 6 Июля, в Оребро, с Англией. Целью договора с Испанией было восстановление между Россией и ее доброго согласия и союза и обязательство, принятое обеими Державами, «условиться о постановлениях сего союза и согласиться во всем том, что может относиться к взаимным их пользам и принятому ими твердому намерению вести мужественно войну против Императора Французов, общего их неприятеля, обещаясь рачить и содействовать искренно всему тому, что может быть полезно для той или другой стороны»[86]. С Лондонским Двором начались дипломатические сношения в Апреле, когда уже не подвержена была сомнению война с Наполеоном. Переговоры вели в Стокгольме доверенным образом с Английским Министром Торнтоном, который, равно как и Русский Посланник в Швеции, не имел от своего Двора официальных полномочий на заключение Мира. Торнтон получил их не прежде 3 Июля, за девять дней до перехода Наполеона через Неман, а нашему Посланнику дано было на то повеление 23 Июня, на марше из Вильны в Дриссу. Достойно замечания, что Лондонский Двор, истощавший с начала революционной войны все средства для противоборства Франции, оказывал невероятную холодность к России, когда приближалось вторжение в нее Наполеона. Англичане мало надеялись на успех Российского оружия и не спешили возобновлять связей с Державой, которую, подобно Наполеону и всей Европе, они считали погибшей. Единственным условием мира с Англией было восстановление дружественных сношений, в том виде, как они прежде существовали между обоими Дворами, и на таком основании, как оные бывают между народами, наиболее друг другу благоприятствующими[87]. Государь велел обнародовать мир без отлагательства, во-первых, потому, что Лондонский Кабинет, не ожидая срока, назначенного для размена ратификаций, наименовал Лорда Каткарта Чрезвычайным Послом в Петербурге; во-вторых, чтобы торгующие, узнав о свободном мореплавании, успели обратить в пользу своих оборотов краткий остаток лета. Во время веденных с Англией переговоров Государь писал к Принцу Регенту:
«Настоящая война есть последняя борьба независимости против угнетения, законно свободных идей против тиранства; она есть дело всех еще не порабощенных Государств. Только величайшие общие усилия, только самое непоколебимое постоянство в поддержании сей войны могут доставить нам успех. Все повелевает заключить самый тесный союз между Россией, Англией, Швецией, Испанией, Португалией и Турцией. Все, что сделаем для достижения сей цели, будет сделано хорошо; все, что удалит нас от нее или замедлит исполнение, будет существенным злом для общего блага. Позвольте Мне выразиться яснее. Мне кажется, что надобно употреблять меньше письменных сношений и форм, но более руководствоваться возвышенными, пламенными чувствами, которые заставили бы смотреть на все народы, соединенные для спасения свободы своей, как на братьев, поспешествующих в случае нужды помогать друг другу, имея в виду одну цель – общее спасение. Таков Мой образ воззрения на нынешние дела».
В то великое время, когда Александр воспламенял и Своих верноподданных, и чуждые Государства к совокуплению всех усилий против общего врага, недоставало в Москве только присутствия Митрополита Платона. Он управлял Московской Епархией 37 лет и в 1812 году, по преклонным летам и слабости здоровья, жил в Вифании, где надеялся спокойно кончить дни свои, когда внезапно до мирной обители его достигла весть о вторжении в Россию неприятеля. Он плакал, взывая: «Боже мой! до чего я дожил?» – и хотел ехать из Вифании, чтобы представиться Государю в Москве. Несколько раз приказывал он готовить себе карету для отъезда и несколько раз доходил до нее, но душевная скорбь, увеличивавшая телесное бессилие, делала тщетными усилия Архипастыря видеть еще раз своего Монарха и благословить Его на подвиг. Подобно Святому Сергию, некогда благословившему Великого Князя Димитрия на брань с Мамаем, Платон, 14 Июля, послал к Императору с наместником Троицкой Лавры, Самуилом, образ Преподобного Сергия, написаный на гробовой доске угодника и сопутствовавший Петру Великому в походах и сражениях. Митрополит писал Государю: «Первопрестольный град Москва, новый Иерусалим, приемлет Христа своего, яко мать, во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу Твоей Державы, поет в восторге: Осанна, благословен грядый! Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; но кроткая Вера, сия праща Российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ Преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего Отечества, приносится Вашему Императорскому Величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим Вашим лицезрением. Теплые воссылаю к Небесам молитвы, да Всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания Вашего Величества».
Государь отвечал Платону: «Я получил от вас письмо и при нем образ Преподобного Сергия. Первое принял Я с удовольствием, как от знаменитого и Мной столь уважаемого пастыря Церкви, второй с благоговением. Образ Святого Поборника Российских военных сил велел Я отдать составляющемуся для защиты Отечества Московскому ополчению, да сохранит он его своим предстательством у Престола Божия, и да продлит молитвами своими украшенные честью и славой дни ваши».
Тогда Платон в духе пророческом писал Императору из Вифании: «Старец Симеон имел в жизни блаженнейший удел принять на руки свои Предвечного младенца и из глубины восхищенной души воспел священный гимн Владыке мира. Я, недостойный, удостоен ответа Августейшей Особы Вашей, в восторге лобызаю Высокомонаршую Десницу; ношу бремя скучной старости, но как бы юнею в сладостных чувствиях, благоговея к любезнейшему имени Александра. Государь! Вы, по духу Христианского благочестия, благословили вооружаемых героев принесенной Вам от меня иконой Чудотворца Сергия. Много может молитва праведного споспешествуема. Покусится алчный враг простерть за Днепр злобное оружие – и этот Фараон погрязнет здесь с полчищем своим, яко в Чермном Море. Он пришел к берегам Двины и Днепра провести третью новую реку – страшно выговорить – реку крови человеческой! О! Каждая крови капля воззовет от земли к Небу. Крови брата твоего взыщу от руки твоея. Франция познает в Боге Господа отмщений, а Россия восчувствует, исповедует, воспоет к Нему: Авва Отче! Царю Небесный! Ты изведеши, яко свет, правду Монарха, и судьбу России, яко полудне».
Во всю жизнь Свою примерный сын Церкви, Александр, истощая средства человеческой обороны, обнажая меч мирской, возлагал в напастях упование на Бога, подобно как во дни Своих торжеств Ему одному приписывал славу Своего оружия. 17 Июля Он приказал Преосвященному Августину сочинить молитву о нашествии супостатов, для чтения с коленопреклонением в церквах Московской Епархии. Молитва была удостоена Высочайшего одобрения и напечатана. Повторим ее с тем же благоговением, с каким была она возносима во храмах, когда Всевышний посетил Отечество наше скорбью: «Господи Боже сил, Боже спасения нашего! призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди Твоя и человеколюбно услыши, и пощади и помилуй нас. Се враг, смущаяй землю Твою, и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние Твое, разорити честный Иерусалим Твой, возлюбленную Тебе Россию: осквернити храмы Твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, Господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть?
Владыко Господи! услыши нас молящихся Тебе: укрепи силой Твоей Благочестивейшего Самодержавнейшего Великого Государя нашего Императора Александра Павловича; помяни правду Его и кротость, воздаждь Ему по благости Его, ею же хранит ны Твой возлюбленный Израиль. Благослови Его советы, начинания и дела; утверди всемогущею Твоею десницею царство Его, и подаждь Ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство Его: положи лук медян мышцам во имя Твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Прими оружие и щит, и восстани в помощь нашу: да постыдятся и посрамятся мыслящие нам злая, да будут пред лицем верного Ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и Ангел Твой сильный, да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведують, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов Твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у Тебе спасати во многих и в малых: Ты еси Бог, да не превозможет противу Тебе человек.
Происходившее в Слободском дворце глубоко тронуло Государя. Как будто предвидя, что потомство пожелает некогда видеть правдивое изображение таких событий, Его Величество приказал описать их человеку возвышенной души и для того избрал Сенатора Нелединского[81], чуждого лести и преувеличению. Пораженный великим зрелищем, когда вокруг Александра, сиявшего благостью, сыпались пожертвования на алтарь Отечества, Нелединский говорит в заключении своей статьи: «Да познает сие надменный и жребием подвластных ему людей играющий враг наш, да познает и вострепещет! Мы идем против него все, предводимые Верой, неизменной любовью к Монарху и Отечеству своему. Умрем все совокупно или победим[82]». Красноречивее слов Нелединского были навернувшиеся на глазах Государя слезы, священная награда, которую подданные Его вкусили за исполнение обета верности к Царю и Престолу. Император не скрыл чувствований, исполнивших душу Его, и в тот же день писал к бывшему Своему воспитателю Графу Салтыкову: «Приезд Мой в Москву имел настоящую пользу. В Смоленске дворянство предложило Мне на вооружение 20 000 человек, к чему уже тотчас и приступлено. В Москве одна сия губерния дает Мне десятого с каждого имения, что составит до 80 000, кроме поступающих охотой из мещан и разночинцев. Денег дворяне жертвуют до трех миллионов, купечество же с лишком до десяти. Одним словом, нельзя не быть тронуту до слез, видя дух, оживляющий всех, и усердие и готовность каждого содействовать общей пользе».
Император отправился из армии в Москву, желая присутствием Своим воспламенить народ; но едва провел Он в Москве пять дней, как уже надобно было умерять общий порыв. Из того, чему Государь был свидетелем в Смоленске и Москве, можно было заключить, что произойдет, по получении воззвания, и в других губерниях. Велика была опасность России, но готовность жертвовать всем до того превышала меру потребности, что Государь счел излишним общее вооружение распространять на всю Россию и положил составить его только в 17 губерниях, о чем возвещено следующим Манифестом, обнародованным 18 Июля, то есть через три дня после собрания в Слободском дворце и 12 дней после Манифеста из Полоцка, которым целой России повелено вооружиться: «По воззвании ко всем верноподданным Нашим о составлении внутренних сил для защиты Отечества и по прибытии Нашем в Москву, нашли Мы, к совершенному удовольствию Нашему, во всех сословиях и состояниях такую ревность и усердие, что предлагаемые добровольно приношения далеко превосходят потребное к ополчению число людей. Сего ради приемля таковое рвение с отеческим умилением и признательностью, обращаем Мы попечение Наше на то, чтобы, составя достаточные силы из одних губерний, не тревожить без нужды других. Для того учреждаем: 1) Округ, состоящий из Московской, Тверской, Ярославской, Владимирской, Рязанской, Тульской, Калужской, Смоленской губерний, примет самые скорые и деятельные меры к собранию, вооружению и устроению внутренних сил, долженствующих охранять Первопрестольную Столицу Нашу Москву и пределы сего округа. 2) Округ, состоящий из С.-Петербургской и Новгородской губерний, сделает то же самое для охранения С.-Петербурга и пределов сего округа. 3) Округ, состоящий из Казанской, Нижегородской, Пензенской, Костромской, Симбирской, Вятской губерний, приготовится расчислить и назначить людей, но до повеления не собирать их и не отрывать от сельских работ. 4) Все прочие губернии остаются без всякого по оным действия, доколе не будет надобности употребить их к равномерным Отечеству жертвам и услугам. Наконец, 5) вся составляемая ныне внутренняя сила не есть милиция или рекрутский набор, но временное верных сынов России ополчение, устрояемое из предосторожности, в подкрепление войскам и для надежнейшего охранения Отечества. Каждый из военачальников и воинов при новом звании своем сохраняет прежнее, даже не принуждается к перемене одежды, и по прошествии надобности, то есть по изгнании неприятеля из земли Нашей, всяк возвратится с честью и славой в первобытное свое состояние и к прежним своим обязанностям. Государственные, экономические и удельные крестьяне в тех губерниях, из коих составляется временное внутреннее ополчение, не участвуют в оном, но предоставляются для обыкновенного с них набора рекрутов по установленным правилам». Государю угодно было отдать лично повеления генералам, которые формировали запасные войска: Милорадовичу, Князю Лобанову-Ростовскому и Графу Толстому, назначенному начальником 3-го Округа ополчения. Они заблаговременно были вызваны в Москву, первый из Калуги, второй из Владимира, третий из Подмосковной деревни. Туда же было велено приехать начальнику Тульского оружейного завода Воронову, для совещания о средствах к приумножению заготовки ружей. Отправляя Воронова обратно в Тулу, Государь дал ему, за Своеручным подписанием повеление, коего сущность была следующая: 1) У ружей нового образца длину ствола обрезать на 3,5 дюйма и штыки на ту же длину прибавить. Казну делать на манер Английских, не с гранями, но круглую. 2) Заключить подряд у оружейников, чтобы они на собственных своих фабриках делали сколько можно более нового оружия, по 18 р. за ружье. 3) Отдать на подряд отделку старых ружей, по 10 рублей 50 копеек за каждое. Согласно с сими предположениями назначалось приготовлять ежемесячно на Тульском заводе ружей:
К Императору явились в Москву Полковники: Флигель-Адъютант Чернышев, Мишо и Эйхен, которые, по выступлении армии из Дриссы, были посланы отыскивать в окрестностях Москвы лагерные места. Они объехали пространство между Клином, Воскресенском и Звенигородом, но нигде не нашли совершенно выгодной позиции. Всех менее неудобной показалась им позиция в 5 верстах от Клина, подле Петербургской дороги, на реке Сестре, у деревни Мадьяновой, но и та покрыта была частым кустарником[83]. Они хотели ехать к Серпухову, когда известились о прибытии Его Величества в Москву, а потому почли долгом представиться Его Величеству. Из донесений их Государь усмотрел, что для укрепления избранного ими места потребовалось бы не менее 4 или 5 месяцев, а как в течение этого времени, судя по быстрому стремлению неприятелей внутрь России, театр войны мог быть перенесен к самой Москве, то Государь отменил прежнее намерение Свое устраивать лагери в ее окрестностях. Он приказал Полковнику Мишо отправиться на берега Волги и там построить лагерь для прикрытия Нижнего Новгорода и Казани и для помещения 100 000 ополчения 3-го Округа, которое должно было формироваться в низовых губерниях[84]. Нельзя не обратить внимания на поручение, данное Мишо, как на непреложное доказательство намерения Государя вести войну даже в отдаленных пределах России. Приведем слова Его, в то же время сказанные Графу Толстому, в разговоре о положении дел, которое, по превосходству сил Наполеона, подавало повод к заключению о вторжении его до Москвы. «Зимовать в ней Наполеону нельзя, – сказал Граф Толстой, – но если бы Наполеон решился остаться на зиму в Москве, что тогда Ваше Величество намерены предпринять?» – «Сделать из России вторую Испанию!» – отвечал Александр[85].
Из Москвы последовало Высочайшее повеление о принятии мер для подкрепления Государственного Казначейства сокращением некоторых расходов: 1) Остановить все гражданские строения, какого бы ведомства они ни были, не исключая цивильных строений по Департаментам военным и работ, предположенных по ведомству Путей сообщения. 2) Остановить все выдачи ссуд частным людям из мест казенных, обращая в Государственное Казначейство все суммы, которые от должников, по их займам, в уплату капиталов поступать будут. Поелику такие же выдачи производились и от Приказов Общественного Призрения, то и их включить в настоящее предположение. Суммы, вследствие сего распоряжения вносимые в Государственное Казначейство, должны были поступать в оное на таком точно основании и с платежом таких же процентов, как то установлено в отношении выдач частным людям. 3) Все капиталы и суммы, городам принадлежащие, кои могли оставаться за удовлетворением самых только необходимых расходов, обратить на таком же основании в Государственное Казначейство, вследствие чего и по городам остановить расходы, терпящие отсрочку.
К числу военных распоряжений Императора в Москве принадлежит Высочайшее повеление о составлении корпуса на защиту Петербурга. Поводом к тому послужило полученное Государем от Графа Салтыкова письмо, с приложением донесения от Рижского Военного Губернатора Эссена, о занятии неприятелями Митавы и переправе их через Двину при Юнгфергофе. Император отвечал Графу Салтыкову: «Известие о Риге, сообщенное Мне вами, нимало Меня не удивляет. Вы вспомните, что Я всегда сие предвидел, по превосходству сил, действующих против нас. Признаюсь, Я не полагаю, чтобы переход через Двину, о коем упоминается в письме от Эссена, был сделан с намерением идти на Петербург, но единственно по правилам военным, дабы перед осадой запереть Ригу; как говорится по-французски, роur сегnеr lа рlасе. Мудрено, чтобы они отважились отправить корпус на Петербург, прежде нежели участь Риги и действующих армий решена будет. Но не менее того, как Я прежде писал, все меры к увозу из Петербурга всего нужного необходимы, и времени терять не следует. Я надеюсь еще приехать сам в Петербург к 21 Июля, но желал бы уже найти все приготовленным на всякий случай. Выездом Императорской Фамилии, полагаю, спешить нечего, разве когда корпус неприятельский уже будет приближаться к Нарве; имев лошадей, заготовленных по Ярославской дороге на Казань, всегда вовремя успеть можно выехать. Важнее, чтобы все тягости заблаговременно были выпровождены. Продолжением же присутствия Императорской Фамилии и публика будет несколько успокоена. Между тем, с помощью Божией, и армии действующие могут иметь успехи, которые переменят вид вещей. По последним известиям, все, благодаря Бога, идет хорошо. Первая армия совершила свое движение к Витебску, дабы быть между Двиной и Днепром и иметь Смоленск в тылу; 2-я уже подошла к Могилеву, и Князь Багратион хотел атаковать неприятеля. Посему соединение сих двух армий кажется вероятным. Что касается до составления корпуса для защиты Петербурга, Я должен заметить, что означенные в прилагаемой записке войска существенно составляют только три полка; прочие все рекруты, а кавалерии вовсе нет. Нельзя ли приступить к формированию в Петербурге наподобие того, что делается в Смоленске и Москве? Употребя псарей, конюших, конюхов, форейторов господских, словом, людей, ездивших верхом, можно весьма скоро составить казачьи полки. В Петербурге и в губернии, по примеру Московскому, должно составиться довольно значительное число. К сему можно присоединить один драгунский полк, оставшийся в Финляндии и не назначенный на суда: дать ему повеление прийти в Петербург. Сверх того с каждого кавалерийского гвардейского полка осталось по 50 человек с двумя офицерами, которые могли бы все служить для образования сей новой кавалерии. Три же полка пехотных могли бы образовать новую пехоту, и тогда корпус будет довольно значителен. Заняв позицию под Нарвой, можно будет неприятеля остановить, тем больше, что, по сведениям, которые Я имею, вверх по Нарве мосты строить неудобно, по быстроте и порогам. Неужели Петербург захочет отстать от Москвы в усердии к защите Отечества? Прилагаю рескрипт Кутузову о назначении его начальником корпуса для защиты Петербурга.
Со стороны Пскова корпус Графа Витгенштейна, усиленный резервными войсками и составляющий до 50 000 человек, назначен к защите Петербурга. Прошу Ваше Сиятельство, с помощью Генералов Кутузова, Вязмитинова и Князя Горчакова, дать ход новому вооружению в Петербурге. При сем прилагаю Московское образование: оно может послужить примером. Артиллерии же в Петербурге и Пскове слишком достаточно».
Войскам, назначенным для защиты Петербурга, велено называться Нарвским корпусом и занять Нарву, которой неприятелю нельзя было миновать, если бы он пошел от Риги на Петербург, чего, впрочем, Государь не предполагал. Корпус Макдональда, бывший у Риги, считали в 40 или 45 тысяч. Для обложения Риги он должен был оставить по крайней мере 20 000, а с остальными 25 000 невозможно ему было предпринять движения на Петербург. В таком случае часть войск, оставленная им для блокады, была бы подвержена вылазкам Рижского гарнизона, а отправленные вперед 25 000 не могли бы предпринять ничего решительного. Идти Макдональду со всем корпусом на Петербург также было нельзя, имея в тылу Ригу с ее гарнизонами. Итак, переход неприятеля через Двину почитал Государь одной демонстрацией, которую, однако же, на всякий случай, надлежало предупредить. Нарва была для того самым удобным местом; крепость была довольно хорошо устроена, и близ нее находилась выгодная позиция. Инженерный Генерал Шванебах был отправлен из Петербурга в Нарву для усиления обороны как крепости, так и позиции. Стараясь узнать всякий шаг неприятеля по дороге в Петербург, велели одному надежному чиновнику ехать до последней почтовой станции, до которой можно будет пробраться, и доносить с нарочными о движениях неприятеля. Нарвский корпус должен был состоять с небольшим из 10 000 человек и находиться под начальством Кутузова. Оборона Петербурга была первым поручением, данным в Отечественную войну полководцу, на которого вскоре потом возложил Император всю оборону России. Главному начальству Кутузова подчинили также все войска, находившиеся в Петербурге, Кронштадте и Финляндии, не исключая морских, дабы он, как сказано в Высочайшем ему рескрипте, «имея их в единственной своей команде, смог, в случае надобности, употреблять и соединять их».
В Москве получил Государь два мирных договора: 1-й, подписанный 8 Июля, в Великих Луках, с Магистром Испанских Кортесов; 2-й, заключенный 6 Июля, в Оребро, с Англией. Целью договора с Испанией было восстановление между Россией и ее доброго согласия и союза и обязательство, принятое обеими Державами, «условиться о постановлениях сего союза и согласиться во всем том, что может относиться к взаимным их пользам и принятому ими твердому намерению вести мужественно войну против Императора Французов, общего их неприятеля, обещаясь рачить и содействовать искренно всему тому, что может быть полезно для той или другой стороны»[86]. С Лондонским Двором начались дипломатические сношения в Апреле, когда уже не подвержена была сомнению война с Наполеоном. Переговоры вели в Стокгольме доверенным образом с Английским Министром Торнтоном, который, равно как и Русский Посланник в Швеции, не имел от своего Двора официальных полномочий на заключение Мира. Торнтон получил их не прежде 3 Июля, за девять дней до перехода Наполеона через Неман, а нашему Посланнику дано было на то повеление 23 Июня, на марше из Вильны в Дриссу. Достойно замечания, что Лондонский Двор, истощавший с начала революционной войны все средства для противоборства Франции, оказывал невероятную холодность к России, когда приближалось вторжение в нее Наполеона. Англичане мало надеялись на успех Российского оружия и не спешили возобновлять связей с Державой, которую, подобно Наполеону и всей Европе, они считали погибшей. Единственным условием мира с Англией было восстановление дружественных сношений, в том виде, как они прежде существовали между обоими Дворами, и на таком основании, как оные бывают между народами, наиболее друг другу благоприятствующими[87]. Государь велел обнародовать мир без отлагательства, во-первых, потому, что Лондонский Кабинет, не ожидая срока, назначенного для размена ратификаций, наименовал Лорда Каткарта Чрезвычайным Послом в Петербурге; во-вторых, чтобы торгующие, узнав о свободном мореплавании, успели обратить в пользу своих оборотов краткий остаток лета. Во время веденных с Англией переговоров Государь писал к Принцу Регенту:
«Настоящая война есть последняя борьба независимости против угнетения, законно свободных идей против тиранства; она есть дело всех еще не порабощенных Государств. Только величайшие общие усилия, только самое непоколебимое постоянство в поддержании сей войны могут доставить нам успех. Все повелевает заключить самый тесный союз между Россией, Англией, Швецией, Испанией, Португалией и Турцией. Все, что сделаем для достижения сей цели, будет сделано хорошо; все, что удалит нас от нее или замедлит исполнение, будет существенным злом для общего блага. Позвольте Мне выразиться яснее. Мне кажется, что надобно употреблять меньше письменных сношений и форм, но более руководствоваться возвышенными, пламенными чувствами, которые заставили бы смотреть на все народы, соединенные для спасения свободы своей, как на братьев, поспешествующих в случае нужды помогать друг другу, имея в виду одну цель – общее спасение. Таков Мой образ воззрения на нынешние дела».
В то великое время, когда Александр воспламенял и Своих верноподданных, и чуждые Государства к совокуплению всех усилий против общего врага, недоставало в Москве только присутствия Митрополита Платона. Он управлял Московской Епархией 37 лет и в 1812 году, по преклонным летам и слабости здоровья, жил в Вифании, где надеялся спокойно кончить дни свои, когда внезапно до мирной обители его достигла весть о вторжении в Россию неприятеля. Он плакал, взывая: «Боже мой! до чего я дожил?» – и хотел ехать из Вифании, чтобы представиться Государю в Москве. Несколько раз приказывал он готовить себе карету для отъезда и несколько раз доходил до нее, но душевная скорбь, увеличивавшая телесное бессилие, делала тщетными усилия Архипастыря видеть еще раз своего Монарха и благословить Его на подвиг. Подобно Святому Сергию, некогда благословившему Великого Князя Димитрия на брань с Мамаем, Платон, 14 Июля, послал к Императору с наместником Троицкой Лавры, Самуилом, образ Преподобного Сергия, написаный на гробовой доске угодника и сопутствовавший Петру Великому в походах и сражениях. Митрополит писал Государю: «Первопрестольный град Москва, новый Иерусалим, приемлет Христа своего, яко мать, во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу Твоей Державы, поет в восторге: Осанна, благословен грядый! Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; но кроткая Вера, сия праща Российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ Преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего Отечества, приносится Вашему Императорскому Величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим Вашим лицезрением. Теплые воссылаю к Небесам молитвы, да Всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания Вашего Величества».
Государь отвечал Платону: «Я получил от вас письмо и при нем образ Преподобного Сергия. Первое принял Я с удовольствием, как от знаменитого и Мной столь уважаемого пастыря Церкви, второй с благоговением. Образ Святого Поборника Российских военных сил велел Я отдать составляющемуся для защиты Отечества Московскому ополчению, да сохранит он его своим предстательством у Престола Божия, и да продлит молитвами своими украшенные честью и славой дни ваши».
Тогда Платон в духе пророческом писал Императору из Вифании: «Старец Симеон имел в жизни блаженнейший удел принять на руки свои Предвечного младенца и из глубины восхищенной души воспел священный гимн Владыке мира. Я, недостойный, удостоен ответа Августейшей Особы Вашей, в восторге лобызаю Высокомонаршую Десницу; ношу бремя скучной старости, но как бы юнею в сладостных чувствиях, благоговея к любезнейшему имени Александра. Государь! Вы, по духу Христианского благочестия, благословили вооружаемых героев принесенной Вам от меня иконой Чудотворца Сергия. Много может молитва праведного споспешествуема. Покусится алчный враг простерть за Днепр злобное оружие – и этот Фараон погрязнет здесь с полчищем своим, яко в Чермном Море. Он пришел к берегам Двины и Днепра провести третью новую реку – страшно выговорить – реку крови человеческой! О! Каждая крови капля воззовет от земли к Небу. Крови брата твоего взыщу от руки твоея. Франция познает в Боге Господа отмщений, а Россия восчувствует, исповедует, воспоет к Нему: Авва Отче! Царю Небесный! Ты изведеши, яко свет, правду Монарха, и судьбу России, яко полудне».
Во всю жизнь Свою примерный сын Церкви, Александр, истощая средства человеческой обороны, обнажая меч мирской, возлагал в напастях упование на Бога, подобно как во дни Своих торжеств Ему одному приписывал славу Своего оружия. 17 Июля Он приказал Преосвященному Августину сочинить молитву о нашествии супостатов, для чтения с коленопреклонением в церквах Московской Епархии. Молитва была удостоена Высочайшего одобрения и напечатана. Повторим ее с тем же благоговением, с каким была она возносима во храмах, когда Всевышний посетил Отечество наше скорбью: «Господи Боже сил, Боже спасения нашего! призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди Твоя и человеколюбно услыши, и пощади и помилуй нас. Се враг, смущаяй землю Твою, и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние Твое, разорити честный Иерусалим Твой, возлюбленную Тебе Россию: осквернити храмы Твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, Господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть?
Владыко Господи! услыши нас молящихся Тебе: укрепи силой Твоей Благочестивейшего Самодержавнейшего Великого Государя нашего Императора Александра Павловича; помяни правду Его и кротость, воздаждь Ему по благости Его, ею же хранит ны Твой возлюбленный Израиль. Благослови Его советы, начинания и дела; утверди всемогущею Твоею десницею царство Его, и подаждь Ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство Его: положи лук медян мышцам во имя Твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Прими оружие и щит, и восстани в помощь нашу: да постыдятся и посрамятся мыслящие нам злая, да будут пред лицем верного Ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и Ангел Твой сильный, да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведують, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов Твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у Тебе спасати во многих и в малых: Ты еси Бог, да не превозможет противу Тебе человек.