Страница:
– Ваша честность всем известна, – кивнул Дронго, – поэтому он к вам пришел.
– Он пришел потому, что доверял мне, – согласился Расул-заде, – но я тогда не смог его купить. К тому же почти сразу мне позвонил какой-то неприятный старик, который начал мне объяснять, что он родственник Каджаров и камень принадлежит их династии. Я не стал с ним разговаривать. Но меня насторожил этот звонок, значит, кто-то знал об этом алмазе, который хранился у Шекерджийских. А потом, уже в начале девяностых, его сын – Казым Арсенович – обратился ко мне и предложил алмаз уже во второй раз. Но он попросил почти триста тысяч долларов. У меня не было таких денег. И ни у кого не было, кроме Семена Измайлова. Он тогда и купил этот алмаз.
– Как вы думаете, его можно сегодня продать в Баку кому-нибудь из местных ювелиров?
– Нет, – усмехнулся Расул-заде, – конечно, нельзя. У оставшихся в живых ювелиров нет таких денег. Я знаю всех стариков. Сейчас миллионы долларов есть только у бизнесменов или чиновников. Такой алмаз мог бы купить Вахид Алекперов или Тельман Исмайлов. Но обычные люди не могут понять истинной стоимости алмаза «Шах Аббас». А если бы кто-то выставил такой алмаз на продажу, покупатель сразу бы обратился к одному из нас. Чтобы проверить его подлинность. Нас осталось трое или четверо знатоков. И мы бы сразу узнали о том, что алмаз продают. Нет, его никто не продает. Я знаю, что Семен умер три месяца назад. И я был на его похоронах. Он был совсем молодой, только шестьдесят шесть лет. Самый молодой среди нас. И самый дерзкий. Он ведь давно хотел переехать в Израиль, говорил, что собирается купить там дом и жить на берегу моря. Как в Баку. Но не получилось. Он был большой Мастер, настоящий профессионал. Учился еще у старых мастеров бакинской школы. Совсем мальчиком был, а ходил учиться. И никогда не стеснялся узнавать что-то новое. Ему уже сорок лет было, а он мог зайти ко мне и попросить совета. Умный был. Очень толковый. Но алмаза он не продавал. И его племянники продавать не будут. Они цену камню знают.
– Вы слышали о Зинуре Марчиеве? Говорят, что он сейчас хозяин в магазине Семена Измайлова.
– Зинур еще очень молод. Ему только сорок пять. Настоящий ювелир обретает мудрость только к шестидесяти годам. Не раньше. Нужно, чтобы тебя не слепил блеск алмазов, чтобы ты чувствовал все грани бриллианта, чтобы умел отличить настоящую работу от подделки. А это приходит только с опытом. Но Зинур учится, у него хорошее будущее.
– Если бы камень вдруг попал к Зинуру, к кому бы он обратился за советом?
– Ему не нужны советы. Он двадцать пять лет работал помощником Семена Измайлова. Все, что нужно знать, он знает. Остальное придет с опытом.
Натик выразительно взглянул на Дронго, давая понять, чтобы тот заканчивал разговор.
– Большое спасибо, – вежливо поблагодарил Дронго, – вы мне очень помогли. – Он хотел подняться.
– Подожди, – остановил его ювелир, – я хочу, чтобы ты понял. Это не просто алмаз. На нем крови больше, чем ты можешь себе представить. Все, кто оказывается рядом с таким камнем, должны быть очень осторожны. Он может разбудить в человеке такие страсти, о которых тот даже не подозревает. Ты меня понимаешь?
– Да, спасибо вам за все. И извините, что я вас побеспокоил.
Они вдвоем спустились по лестнице, вышли из дома.
– Что это за камень, о котором ты все время спрашивал? – поинтересовался Натик. – Как такой алмаз мог попасть в Баку?
– Сейчас я поеду это выяснять, – вздохнул Дронго, – и, судя по всему, твой отец прав. Такой камень опасно держать рядом, он может принести несчастье тому, кто им владеет. Ведь даже великий Надир-шах плохо кончил, его предали самые близкие люди, его собственные телохранители.
– Будь осторожен, – посоветовал ему Натик, – я своего отца знаю. Он бы никогда не стал тебя просто так предупреждать.
Дронго мрачно кивнул. Он принял это предостережение достаточно серьезно, даже не предполагая, что уже сегодня прольется кровь из-за этого алмаза.
Глава 4
Глава 5
– Он пришел потому, что доверял мне, – согласился Расул-заде, – но я тогда не смог его купить. К тому же почти сразу мне позвонил какой-то неприятный старик, который начал мне объяснять, что он родственник Каджаров и камень принадлежит их династии. Я не стал с ним разговаривать. Но меня насторожил этот звонок, значит, кто-то знал об этом алмазе, который хранился у Шекерджийских. А потом, уже в начале девяностых, его сын – Казым Арсенович – обратился ко мне и предложил алмаз уже во второй раз. Но он попросил почти триста тысяч долларов. У меня не было таких денег. И ни у кого не было, кроме Семена Измайлова. Он тогда и купил этот алмаз.
– Как вы думаете, его можно сегодня продать в Баку кому-нибудь из местных ювелиров?
– Нет, – усмехнулся Расул-заде, – конечно, нельзя. У оставшихся в живых ювелиров нет таких денег. Я знаю всех стариков. Сейчас миллионы долларов есть только у бизнесменов или чиновников. Такой алмаз мог бы купить Вахид Алекперов или Тельман Исмайлов. Но обычные люди не могут понять истинной стоимости алмаза «Шах Аббас». А если бы кто-то выставил такой алмаз на продажу, покупатель сразу бы обратился к одному из нас. Чтобы проверить его подлинность. Нас осталось трое или четверо знатоков. И мы бы сразу узнали о том, что алмаз продают. Нет, его никто не продает. Я знаю, что Семен умер три месяца назад. И я был на его похоронах. Он был совсем молодой, только шестьдесят шесть лет. Самый молодой среди нас. И самый дерзкий. Он ведь давно хотел переехать в Израиль, говорил, что собирается купить там дом и жить на берегу моря. Как в Баку. Но не получилось. Он был большой Мастер, настоящий профессионал. Учился еще у старых мастеров бакинской школы. Совсем мальчиком был, а ходил учиться. И никогда не стеснялся узнавать что-то новое. Ему уже сорок лет было, а он мог зайти ко мне и попросить совета. Умный был. Очень толковый. Но алмаза он не продавал. И его племянники продавать не будут. Они цену камню знают.
– Вы слышали о Зинуре Марчиеве? Говорят, что он сейчас хозяин в магазине Семена Измайлова.
– Зинур еще очень молод. Ему только сорок пять. Настоящий ювелир обретает мудрость только к шестидесяти годам. Не раньше. Нужно, чтобы тебя не слепил блеск алмазов, чтобы ты чувствовал все грани бриллианта, чтобы умел отличить настоящую работу от подделки. А это приходит только с опытом. Но Зинур учится, у него хорошее будущее.
– Если бы камень вдруг попал к Зинуру, к кому бы он обратился за советом?
– Ему не нужны советы. Он двадцать пять лет работал помощником Семена Измайлова. Все, что нужно знать, он знает. Остальное придет с опытом.
Натик выразительно взглянул на Дронго, давая понять, чтобы тот заканчивал разговор.
– Большое спасибо, – вежливо поблагодарил Дронго, – вы мне очень помогли. – Он хотел подняться.
– Подожди, – остановил его ювелир, – я хочу, чтобы ты понял. Это не просто алмаз. На нем крови больше, чем ты можешь себе представить. Все, кто оказывается рядом с таким камнем, должны быть очень осторожны. Он может разбудить в человеке такие страсти, о которых тот даже не подозревает. Ты меня понимаешь?
– Да, спасибо вам за все. И извините, что я вас побеспокоил.
Они вдвоем спустились по лестнице, вышли из дома.
– Что это за камень, о котором ты все время спрашивал? – поинтересовался Натик. – Как такой алмаз мог попасть в Баку?
– Сейчас я поеду это выяснять, – вздохнул Дронго, – и, судя по всему, твой отец прав. Такой камень опасно держать рядом, он может принести несчастье тому, кто им владеет. Ведь даже великий Надир-шах плохо кончил, его предали самые близкие люди, его собственные телохранители.
– Будь осторожен, – посоветовал ему Натик, – я своего отца знаю. Он бы никогда не стал тебя просто так предупреждать.
Дронго мрачно кивнул. Он принял это предостережение достаточно серьезно, даже не предполагая, что уже сегодня прольется кровь из-за этого алмаза.
Глава 4
Он попрощался с Натиком и направился к зданию Бакинского Совета, рядом с которым жил Шекерджийский. Это была известная в городе фамилия. Двести лет назад Шекерджийские проживали в Болгарии и были тогда турецкими наместниками в этой стране. Большая часть клана Шекерджийских встала на сторону российских войск, когда они вошли в Болгарию освобождать страну от турецкого владычества. И поддержала борьбу болгарского народа за свое освобождение. А несколько семей уехали в Стамбул, опасаясь мести своих соотечественников. В начале двадцатого века одна семья Шекерджийских появилась в Баку в связи с нефтяным бумом и осталась здесь. Если прадед Шекерджийских работал с компаниями Ротшильда и Нобеля, то уже дед был известным красным комиссаром, жестоким и бескомпромиссным, как и все, кто возглавлял подобные комиссариаты в двадцатые годы. В тридцать седьмом его расстреляли. Его жену и троих детей выселили из старого дома, отправив жить на Баилово, бакинскую нефтяную окраину тех лет. Но двое сыновей Шекерджийских ушли на фронт. Один погиб, второй получил несколько орденов и вернулся полковником. Третий работал переводчиком в Управлении культуры. В сорок шестом году именно третий сын Шекерджийских, Арсен, оказался в Иране, где началась революция в Южном Азербайджане. В сорок девятом советские войска и революционеры, которых они поддерживали, покинули Иран. Младший сын Шекерджийских Арсен неведомым образом получил алмаз, который находился до этого у Ашота Манукяна, сумевшего спасти свою семью от разорительных конфискаций и вывезти ее обратно во Францию. Ходили слухи, что именно Арсен Шекерджийский помог семье армянского ювелира покинуть революционный Иран и переправить свое имущество в Европу. За это Шекерджийский, уже работавший заместителем заведующего отделом пропаганды и агитации революционного комитета, получил некую взятку от Манукяна, размера которой никто и никогда не узнал.
В пятьдесят шестом семье Шекерджийских вернули старый дом, разрешив туда переехать вдове и двум уже взрослым сыновьям, у каждого из которых были свои семьи. Сын полковника Шекерджийского стал известным художником и переехал в начале девяностых в Берлин. Его сестра еще в семидесятые годы вышла замуж за своего однокурсника и уехала с ним с Москву. У Арсена Шекерджийского, который вернулся из Ирана, тоже было двое детей. Его сын Казым стал крупным чиновником, руководил республиканскими ведомствами и работал заместителем министра строительства. В последние годы он вышел на пенсию. Именно у него Семен Измайлов купил тот самый алмаз, который разыскивал Дронго. Младший брат чиновника вернулся в Болгарию и, женившись на болгарке, остался там еще в восьмидесятые годы.
Из четверых потомков Шекерджийского, переехавшего в Баку в начале двадцатого века, в городе оставался только один его правнук, уже давно вышедший на пенсию. Именно ему позвонил Дронго, попросив о встрече. Казым Арсенович Шекерджийский сначала не понял, кто ему позвонил и зачем.
– Что вам нужно? – старческим голосом недовольно спросил Шекерджийский. – Я уже давно на пенсии, политической деятельностью не занимаюсь. Что вас интересует?
– Я журналист и пишу книгу о революционных событиях в Иране, – пояснил Дронго, – у меня накопилось много материала о вашем отце. Если разрешите, я зайду к вам и задам несколько вопросов.
– О моем отце? – переспросил Казым Арсенович. – Что вы хотите о нем написать?
– О его героической деятельности в Иране, – вдохновенно врал Дронго. – И мне важно с вами встретиться. Я сейчас нахожусь неподалеку от вашего дома. Если вы разрешите, я к вам зайду.
Наступило молчание. Дронго ждал, что именно скажет его собеседник. Наконец тот согласился:
– Ладно. Приходите. Только учтите, что я не смогу ответить на многие ваши вопросы. Прошло шестьдесят лет, и я тогда был мальчиком, который учился в школе. И не все могу помнить.
– Я вас понимаю, – согласился Дронго, – но у меня только несколько вопросов.
Через двадцать минут он уже был у старого особняка, в котором находилась большая квартира Шекерджийских. На улице Независимости, которая раньше называлась Коммунистической, было много таких старинных особняков рядом с изумительно красивым зданием Бакинского Совета. По счастливому совпадению почти каждый дом на этой улице был своего рода архитектурным памятником, и здесь не строили многоэтажных домов, которые так уродовали весь центр города.
Дронго позвонил, и дверь ему открыла миловидная девушка лет двадцати. Она улыбнулась гостю, приглашая его в квартиру. В большой гостиной его встретил сам Казым Арсенович Шекерджийский. Он был одет в серые брюки, белую рубашку и темно-коричневый шерстяной пуловер. Рукопожатие его было крепким. Ему шел семьдесят шестой год, но было заметно, что он еще достаточно здоровый и крепкий старик. У него были кустистые седые брови, большой нос с горбинкой, несколько вытянутое лицо. Крупная родинка на щеке и резкие морщины придавали ему несколько демонический облик.
– Это вы мне звонили? – мрачно осведомился он.
– Да. Я журналист и хотел бы с вами переговорить, – соврал Дронго, называя первую пришедшую ему в голову фамилию.
– Лейла, приготовь нам чай, – попросил Шекерджийский, обращаясь к своей внучке.
– Хорошо, дедушка, – кивнула она.
– Садитесь, – показал он на стулья, стоявшие у стола, таким жестом, словно принимал гостя в своем кабинете.
Они уселись за стол. Шекерджийский внимательно и строго глядел на гостя.
– Что именно вас интересует? – спросил он.
– Ваш отец находился в Иране во время революции, – уточнил Дронго, – говорят, что он работал с самим Фатали Ипекчианом, который был выбран иранским правительством для переговоров с Москвой.
– Да, – сразу оживился Казым Арсенович, – мой отец хорошо говорил на фарси и знал еще несколько языков, в том числе русский, азербайджанский, турецкий, арабский, болгарский и даже немного французский. Его дедушка, наш прадедушка, работал в зарубежных компаниях Ротшильда и Нобеля, которые функционировали в Баку. А самым способным к языкам был мой отец, его младший внук.
– Я об этом слышал. Удивительно, что вашему отцу разрешили работать в Иране, ведь ваш дед был репрессирован в тридцать седьмом и тогда еще не был реабилитирован.
– Мне тоже было любопытно, – кивнул Казым Арсенович, – и я интересовался этим вопросом. Просто в Азербайджане тогда было не так много людей, владеющих несколькими восточными языками. Мой отец подходил почти идеально. И не забывайте, что это было после войны. В Польше при освобождении Кракова погиб мой старший дядя. Второй дядя получил четыре ордена и был командиром танкового гвардейского полка. А потом – командиром танковой бригады и даже исполнял обязанности командира танковой дивизии. Во время войны людям верили гораздо больше, а многих даже возвращали из лагерей. Если бы на войну не пускали всех, у кого были репрессированы родственники, то тогда просто некому было бы воевать. Хотя звания генерала моему дяде все равно не дали.
– И ваш отец оказался в сорок шестом году в Иране?
– Да. Он сам поехал туда. Работал в структурах Азербайджанского народного конгресса. Это все «белые страницы» в истории Советского Союза и Азербайджана. Тогда появилась уникальная возможность наконец соединить две части Азербайджана, но вы знаете, что из этой затеи ничего не вышло.
Внучка принесла чай в стаканах, напоминающих форму груши. В небольших вазочках было два сорта варенья. Из белой черешни и из грецких орехов. И еще была ваза с колотым сахаром. Шекерджийский подвинул вазочки гостю.
– У меня диабет, – вздохнул он, – поэтому я пью чай со своим особым сахаром. – Он достал небольшую коробочку и бросил белую таблетку в свой стакан.
– И ваш отец стал заместителем заведующего отделом агитации и пропаганды, – вежливо продолжал Дронго, – говорят, что он решал, кому можно покинуть охваченные революционным брожением районы.
– Он выдавал разрешения, – кивнул Шекерджийский, – но не только он один. У него были хорошие отношения с Саламуллой Джавидом – министром внутренних дел национального правительства Южного Азербайджана. У нас даже была их совместная фотография. Я могу вам ее показать. Лейла, принеси мне альбом, – попросил он внучку.
Внучка принесла большой старый альбом. Шекерджийский раскрыл его, показывая старую фотографию.
– Третий справа – Гуламрза Илхами, министр финансов революционного правительства, – пояснил он, показывая фотографию гостю.
– Очень интересно, – вежливо заметил Дронго.
– А вот другая фотография, – достал следующую карточку Казым Арсенович. – Здесь мой отец с самим Мирзой Ибрагимовым. Тот был не только известным писателем, но и председателем Советского комитета солидарности со странами Азии и Африки. На этой фотографии мой отец с братом-полковником, – показывал Казым Арсенович снимок. – Вы, наверно, слышали, что дочь моего брата вышла замуж за родственника Каджаров и они живут в Москве. Уже много лет. Вот на этой фотографии их семья. Ее муж, его брат, их отец и дед. Ее дедушка был немного не в своем уме. Он знал про алмаз, который хранился у нас, и все время доказывал, что этот камень принадлежит их семье. Он умер лет двадцать пять назад. Но говорят, что он даже звонил ювелирам и всех предупреждал об этом камне. Мой отец всегда относился к нему как к обычному городскому сумасшедшему.
– А чем занимается муж вашей племянницы?
– И он, и она врачи. Он уже профессор, доктор наук, большой специалист. Известный хирург. Нет, по-моему, даже член-корреспондент Академии наук. Ему уже за пятьдесят. Очень умный и толковый специалист.
И еще минут двадцать он показывал фотографии, рассказывая гостю о деятельности своего отца в Иране и о членах своей семьи. Дронго вежливо слушал. Нужно было выбрать время, чтобы задать главный вопрос.
– Мой отец помог многим людям покинуть эти беспокойные районы, – продолжал рассказывать уже разошедшийся Шекерджийский. И тогда Дронго неожиданно спросил:
– Среди тех, кому помог ваш отец, был и ювелир Манукян?
Шекерджийский замер, словно споткнулся. Затем нахмурился, захлопнул альбом.
– Это выдумки наших недоброжелателей. Как будто мой отец помогал только Манукяну. Тот был просто их осведомителем, и мой отец обязан был ему помогать, когда Манукян собирался вернуться обратно в Европу. В архивах есть даже документы на Манукяна.
– Не сомневаюсь, – вежливо согласился Дронго, – но ведь Манукян не просто покинул Иран вместе с семьей. Он еще и расплатился с вашим отцом, передав ему драгоценный камень.
Шекерджийский выпрямился. Глаза метнули молнии.
– Это глупые слухи, которые всегда распускали наши недоброжелатели, – грозно сказал он.
– Я понимаю, – примирительно согласился Дронго, – у вас могли быть недоброжелатели.
– Мой отец купил у него этот алмаз, и в нашей семье даже осталась расписка, – гневно заявил Шекерджийский, – и все рассказы про этот камень просто вымысел. Манукян понимал, что ему не разрешат вывезти этот камень из Ирана. Его могли ограбить и убить из-за этого алмаза. И тогда он решил продать его моему отцу. И они написали друг другу расписки.
– У вашего отца было столько денег, чтобы купить такой дорогой алмаз? – иронично осведомился Дронго.
– Он был тогда совсем недорогой, – возразил Шекерджийский, – отец купил его за какую-то символическую сумму, чтобы помочь Манукяну. Иначе алмаз попал бы к иранцам или американцам. По большому счету, мой отец просто спас эту ценность для нашей республики… И привез алмаз обратно в Баку.
– А потом этот алмаз хранился в вашей семье почти сорок лет, – кивнул Дронго, – пока вы не продали его Семену Измайлову.
– Откуда вы знаете? Я ничего не продавал. Кто вы такой? Откуда вы пришли? Прошло уже столько лет. Вас прислал Измайлов? Откуда вы об этом узнали?
– Семен Измайлов умер три месяца назад, – сообщил Дронго, – он ничего не мог бы мне сообщить. Но алмаз у него украли. И поэтому никто и ничего не знает.
– Он его сам кому-нибудь продал, – разозлился старик, – он тогда нас обманул. Купил этот камень за двести восемьдесят тысяч долларов. Говорят, что настоящая цена алмазу – больше миллиона. Как можно было доверять ювелиру, я даже сейчас не понимаю, что тогда случилось. Он меня словно загипнотизировал.
– А зачем вы его продали?
– Как это зачем? Вы вспомните, что тогда творилось в Баку! Полный беспредел. Меня уволили на пенсию, и я получал шесть долларов. А у меня трое внуков и внучка, двое детей. И я всегда честно работал, никогда не брал взяток, не позволял себе ничего лишнего. Тогда у меня умерла супруга, с которой я прожил больше тридцати пяти лет. И тогда я решил, что должен продать этот камень, чтобы помочь своей семье. Я обратился к двум старым ювелирам. Расул-заде и Измайлову. У первого просто не было таких огромных денег. А Семен Борисович согласился купить алмаз. Он как раз собирался переезжать в Москву и продал свой магазин. Вот и все. А я, старый дурак, продал алмаз очень дешево. Но это моя проблема. Вас интересует мой отец или этот алмаз? – вдруг спросил Шекерджийский и нахмурился. – Думаете, что я ничего не понял. Хотите узнать у меня подробности про этот камень. Но его у меня нет. И уже давно нет. Вы, наверно, из прокуратуры. Следователь? Или из Министерства национальной безопасности, так, кажется, сейчас называется бывший КГБ?
– Конечно, нет. Мне было интересно все, что касалось того времени, – попытался оправдаться Дронго. Старик был достаточно умным и проницательным человеком. С ним было трудно хитрить.
– Значит, вы все узнали. И выпили свой чай. А теперь можете уходить, – почти приказал старик, – и учтите, что этот алмаз никому не приносит счастья. Семья Манукяна так и не добралась до Европы. Она погибла во время крушения поезда. И мой отец всю жизнь страдал из-за этого проклятого алмаза, мучился, ждал, когда о нем узнают и его придут отбирать. Всю жизнь боялся и ждал. А потом мне сказал, и я тоже стал ждать. Бояться и ждать. Этот камень был как семейное проклятие, все время мы боялись, что за ним придут и его у нас отберут. Или украдут. Или убьют. А потом я продал его Измайлову и стал спокойно спать. Поэтому не ищите этот алмаз. Если он исчез, значит, так и должно быть. Уходите. Я больше не буду с вами разговаривать.
Дронго поднялся и, попрощавшись, вышел из комнаты. В прихожей у входной двери стояла внучка Шекерджийского.
– Не обижайтесь на моего дедушку, – шепнула она, – он иногда хандрит. Но про алмаз лучше его не спрашивать, он сразу начинает нервничать. Считает, что продешевил тогда, продав его за гораздо меньшую сумму. Он до сих пор из-за этого нервничает.
– Я понимаю, – кивнул Дронго, – и все равно спасибо. Я многое у него узнал.
В пятьдесят шестом семье Шекерджийских вернули старый дом, разрешив туда переехать вдове и двум уже взрослым сыновьям, у каждого из которых были свои семьи. Сын полковника Шекерджийского стал известным художником и переехал в начале девяностых в Берлин. Его сестра еще в семидесятые годы вышла замуж за своего однокурсника и уехала с ним с Москву. У Арсена Шекерджийского, который вернулся из Ирана, тоже было двое детей. Его сын Казым стал крупным чиновником, руководил республиканскими ведомствами и работал заместителем министра строительства. В последние годы он вышел на пенсию. Именно у него Семен Измайлов купил тот самый алмаз, который разыскивал Дронго. Младший брат чиновника вернулся в Болгарию и, женившись на болгарке, остался там еще в восьмидесятые годы.
Из четверых потомков Шекерджийского, переехавшего в Баку в начале двадцатого века, в городе оставался только один его правнук, уже давно вышедший на пенсию. Именно ему позвонил Дронго, попросив о встрече. Казым Арсенович Шекерджийский сначала не понял, кто ему позвонил и зачем.
– Что вам нужно? – старческим голосом недовольно спросил Шекерджийский. – Я уже давно на пенсии, политической деятельностью не занимаюсь. Что вас интересует?
– Я журналист и пишу книгу о революционных событиях в Иране, – пояснил Дронго, – у меня накопилось много материала о вашем отце. Если разрешите, я зайду к вам и задам несколько вопросов.
– О моем отце? – переспросил Казым Арсенович. – Что вы хотите о нем написать?
– О его героической деятельности в Иране, – вдохновенно врал Дронго. – И мне важно с вами встретиться. Я сейчас нахожусь неподалеку от вашего дома. Если вы разрешите, я к вам зайду.
Наступило молчание. Дронго ждал, что именно скажет его собеседник. Наконец тот согласился:
– Ладно. Приходите. Только учтите, что я не смогу ответить на многие ваши вопросы. Прошло шестьдесят лет, и я тогда был мальчиком, который учился в школе. И не все могу помнить.
– Я вас понимаю, – согласился Дронго, – но у меня только несколько вопросов.
Через двадцать минут он уже был у старого особняка, в котором находилась большая квартира Шекерджийских. На улице Независимости, которая раньше называлась Коммунистической, было много таких старинных особняков рядом с изумительно красивым зданием Бакинского Совета. По счастливому совпадению почти каждый дом на этой улице был своего рода архитектурным памятником, и здесь не строили многоэтажных домов, которые так уродовали весь центр города.
Дронго позвонил, и дверь ему открыла миловидная девушка лет двадцати. Она улыбнулась гостю, приглашая его в квартиру. В большой гостиной его встретил сам Казым Арсенович Шекерджийский. Он был одет в серые брюки, белую рубашку и темно-коричневый шерстяной пуловер. Рукопожатие его было крепким. Ему шел семьдесят шестой год, но было заметно, что он еще достаточно здоровый и крепкий старик. У него были кустистые седые брови, большой нос с горбинкой, несколько вытянутое лицо. Крупная родинка на щеке и резкие морщины придавали ему несколько демонический облик.
– Это вы мне звонили? – мрачно осведомился он.
– Да. Я журналист и хотел бы с вами переговорить, – соврал Дронго, называя первую пришедшую ему в голову фамилию.
– Лейла, приготовь нам чай, – попросил Шекерджийский, обращаясь к своей внучке.
– Хорошо, дедушка, – кивнула она.
– Садитесь, – показал он на стулья, стоявшие у стола, таким жестом, словно принимал гостя в своем кабинете.
Они уселись за стол. Шекерджийский внимательно и строго глядел на гостя.
– Что именно вас интересует? – спросил он.
– Ваш отец находился в Иране во время революции, – уточнил Дронго, – говорят, что он работал с самим Фатали Ипекчианом, который был выбран иранским правительством для переговоров с Москвой.
– Да, – сразу оживился Казым Арсенович, – мой отец хорошо говорил на фарси и знал еще несколько языков, в том числе русский, азербайджанский, турецкий, арабский, болгарский и даже немного французский. Его дедушка, наш прадедушка, работал в зарубежных компаниях Ротшильда и Нобеля, которые функционировали в Баку. А самым способным к языкам был мой отец, его младший внук.
– Я об этом слышал. Удивительно, что вашему отцу разрешили работать в Иране, ведь ваш дед был репрессирован в тридцать седьмом и тогда еще не был реабилитирован.
– Мне тоже было любопытно, – кивнул Казым Арсенович, – и я интересовался этим вопросом. Просто в Азербайджане тогда было не так много людей, владеющих несколькими восточными языками. Мой отец подходил почти идеально. И не забывайте, что это было после войны. В Польше при освобождении Кракова погиб мой старший дядя. Второй дядя получил четыре ордена и был командиром танкового гвардейского полка. А потом – командиром танковой бригады и даже исполнял обязанности командира танковой дивизии. Во время войны людям верили гораздо больше, а многих даже возвращали из лагерей. Если бы на войну не пускали всех, у кого были репрессированы родственники, то тогда просто некому было бы воевать. Хотя звания генерала моему дяде все равно не дали.
– И ваш отец оказался в сорок шестом году в Иране?
– Да. Он сам поехал туда. Работал в структурах Азербайджанского народного конгресса. Это все «белые страницы» в истории Советского Союза и Азербайджана. Тогда появилась уникальная возможность наконец соединить две части Азербайджана, но вы знаете, что из этой затеи ничего не вышло.
Внучка принесла чай в стаканах, напоминающих форму груши. В небольших вазочках было два сорта варенья. Из белой черешни и из грецких орехов. И еще была ваза с колотым сахаром. Шекерджийский подвинул вазочки гостю.
– У меня диабет, – вздохнул он, – поэтому я пью чай со своим особым сахаром. – Он достал небольшую коробочку и бросил белую таблетку в свой стакан.
– И ваш отец стал заместителем заведующего отделом агитации и пропаганды, – вежливо продолжал Дронго, – говорят, что он решал, кому можно покинуть охваченные революционным брожением районы.
– Он выдавал разрешения, – кивнул Шекерджийский, – но не только он один. У него были хорошие отношения с Саламуллой Джавидом – министром внутренних дел национального правительства Южного Азербайджана. У нас даже была их совместная фотография. Я могу вам ее показать. Лейла, принеси мне альбом, – попросил он внучку.
Внучка принесла большой старый альбом. Шекерджийский раскрыл его, показывая старую фотографию.
– Третий справа – Гуламрза Илхами, министр финансов революционного правительства, – пояснил он, показывая фотографию гостю.
– Очень интересно, – вежливо заметил Дронго.
– А вот другая фотография, – достал следующую карточку Казым Арсенович. – Здесь мой отец с самим Мирзой Ибрагимовым. Тот был не только известным писателем, но и председателем Советского комитета солидарности со странами Азии и Африки. На этой фотографии мой отец с братом-полковником, – показывал Казым Арсенович снимок. – Вы, наверно, слышали, что дочь моего брата вышла замуж за родственника Каджаров и они живут в Москве. Уже много лет. Вот на этой фотографии их семья. Ее муж, его брат, их отец и дед. Ее дедушка был немного не в своем уме. Он знал про алмаз, который хранился у нас, и все время доказывал, что этот камень принадлежит их семье. Он умер лет двадцать пять назад. Но говорят, что он даже звонил ювелирам и всех предупреждал об этом камне. Мой отец всегда относился к нему как к обычному городскому сумасшедшему.
– А чем занимается муж вашей племянницы?
– И он, и она врачи. Он уже профессор, доктор наук, большой специалист. Известный хирург. Нет, по-моему, даже член-корреспондент Академии наук. Ему уже за пятьдесят. Очень умный и толковый специалист.
И еще минут двадцать он показывал фотографии, рассказывая гостю о деятельности своего отца в Иране и о членах своей семьи. Дронго вежливо слушал. Нужно было выбрать время, чтобы задать главный вопрос.
– Мой отец помог многим людям покинуть эти беспокойные районы, – продолжал рассказывать уже разошедшийся Шекерджийский. И тогда Дронго неожиданно спросил:
– Среди тех, кому помог ваш отец, был и ювелир Манукян?
Шекерджийский замер, словно споткнулся. Затем нахмурился, захлопнул альбом.
– Это выдумки наших недоброжелателей. Как будто мой отец помогал только Манукяну. Тот был просто их осведомителем, и мой отец обязан был ему помогать, когда Манукян собирался вернуться обратно в Европу. В архивах есть даже документы на Манукяна.
– Не сомневаюсь, – вежливо согласился Дронго, – но ведь Манукян не просто покинул Иран вместе с семьей. Он еще и расплатился с вашим отцом, передав ему драгоценный камень.
Шекерджийский выпрямился. Глаза метнули молнии.
– Это глупые слухи, которые всегда распускали наши недоброжелатели, – грозно сказал он.
– Я понимаю, – примирительно согласился Дронго, – у вас могли быть недоброжелатели.
– Мой отец купил у него этот алмаз, и в нашей семье даже осталась расписка, – гневно заявил Шекерджийский, – и все рассказы про этот камень просто вымысел. Манукян понимал, что ему не разрешат вывезти этот камень из Ирана. Его могли ограбить и убить из-за этого алмаза. И тогда он решил продать его моему отцу. И они написали друг другу расписки.
– У вашего отца было столько денег, чтобы купить такой дорогой алмаз? – иронично осведомился Дронго.
– Он был тогда совсем недорогой, – возразил Шекерджийский, – отец купил его за какую-то символическую сумму, чтобы помочь Манукяну. Иначе алмаз попал бы к иранцам или американцам. По большому счету, мой отец просто спас эту ценность для нашей республики… И привез алмаз обратно в Баку.
– А потом этот алмаз хранился в вашей семье почти сорок лет, – кивнул Дронго, – пока вы не продали его Семену Измайлову.
– Откуда вы знаете? Я ничего не продавал. Кто вы такой? Откуда вы пришли? Прошло уже столько лет. Вас прислал Измайлов? Откуда вы об этом узнали?
– Семен Измайлов умер три месяца назад, – сообщил Дронго, – он ничего не мог бы мне сообщить. Но алмаз у него украли. И поэтому никто и ничего не знает.
– Он его сам кому-нибудь продал, – разозлился старик, – он тогда нас обманул. Купил этот камень за двести восемьдесят тысяч долларов. Говорят, что настоящая цена алмазу – больше миллиона. Как можно было доверять ювелиру, я даже сейчас не понимаю, что тогда случилось. Он меня словно загипнотизировал.
– А зачем вы его продали?
– Как это зачем? Вы вспомните, что тогда творилось в Баку! Полный беспредел. Меня уволили на пенсию, и я получал шесть долларов. А у меня трое внуков и внучка, двое детей. И я всегда честно работал, никогда не брал взяток, не позволял себе ничего лишнего. Тогда у меня умерла супруга, с которой я прожил больше тридцати пяти лет. И тогда я решил, что должен продать этот камень, чтобы помочь своей семье. Я обратился к двум старым ювелирам. Расул-заде и Измайлову. У первого просто не было таких огромных денег. А Семен Борисович согласился купить алмаз. Он как раз собирался переезжать в Москву и продал свой магазин. Вот и все. А я, старый дурак, продал алмаз очень дешево. Но это моя проблема. Вас интересует мой отец или этот алмаз? – вдруг спросил Шекерджийский и нахмурился. – Думаете, что я ничего не понял. Хотите узнать у меня подробности про этот камень. Но его у меня нет. И уже давно нет. Вы, наверно, из прокуратуры. Следователь? Или из Министерства национальной безопасности, так, кажется, сейчас называется бывший КГБ?
– Конечно, нет. Мне было интересно все, что касалось того времени, – попытался оправдаться Дронго. Старик был достаточно умным и проницательным человеком. С ним было трудно хитрить.
– Значит, вы все узнали. И выпили свой чай. А теперь можете уходить, – почти приказал старик, – и учтите, что этот алмаз никому не приносит счастья. Семья Манукяна так и не добралась до Европы. Она погибла во время крушения поезда. И мой отец всю жизнь страдал из-за этого проклятого алмаза, мучился, ждал, когда о нем узнают и его придут отбирать. Всю жизнь боялся и ждал. А потом мне сказал, и я тоже стал ждать. Бояться и ждать. Этот камень был как семейное проклятие, все время мы боялись, что за ним придут и его у нас отберут. Или украдут. Или убьют. А потом я продал его Измайлову и стал спокойно спать. Поэтому не ищите этот алмаз. Если он исчез, значит, так и должно быть. Уходите. Я больше не буду с вами разговаривать.
Дронго поднялся и, попрощавшись, вышел из комнаты. В прихожей у входной двери стояла внучка Шекерджийского.
– Не обижайтесь на моего дедушку, – шепнула она, – он иногда хандрит. Но про алмаз лучше его не спрашивать, он сразу начинает нервничать. Считает, что продешевил тогда, продав его за гораздо меньшую сумму. Он до сих пор из-за этого нервничает.
– Я понимаю, – кивнул Дронго, – и все равно спасибо. Я многое у него узнал.
Глава 5
На часах было около трех, когда он позвонил Валиде на мобильный телефон, чтобы договориться о встрече. Дронго пояснил ей, что собирает материал об умершем Семене Борисовиче Измайлове.
– На какой предмет? – поинтересовалась женщина. – Что вы хотите о нем написать?
У нее был приятный, мягкий тембр голоса.
– Он был одним из самых известных ювелиров в нашей стране, – ответил Дронго, – я сегодня разговаривал с Расул-заде, узнавал у него про Семена Борисовича. Мне сказали, что вы его тоже немного знали. Поэтому я и решился позвонить вам.
– К сожалению, ничем не смогу вам помочь, – сухо прервала его Валида, – я плохо его знала… Извините меня.
Она отключила телефон. Дронго нахмурился. Начало было не очень многообещающим. Он решил позвонить во второй раз. Она долго не отвечала. Наконец ответила. Спокойно, не раздраженно.
– Что вам еще нужно? Я же вам сказала, что не знала его…
– Дело в том, что номер вашего телефона дал мне Борис Измайлов, племянник Семена Борисовича, – попытался объяснить Дронго, – и у меня не праздный интерес к этому человеку. Мне очень нужно с вами встретиться. И я прошу вас мне не отказывать.
Она молчала. Секунды тянулись томительно долго.
– Вам действительно дал мой телефон Борис? – у нее дрогнул голос.
– Да.
– И вы действительно сегодня были у Расул-заде?
– Да. Вы можете позвонить и тому, и другому. Оба подтвердят мои слова.
– Хорошо. Тогда приезжайте. Вы знаете, где я живу?
– Конечно, знаю.
– И учтите, что я все равно проверю. Если вы мне соврали и хотите насобирать разных «жареных фактов» из жизни Семена Борисовича, то у вас все равно ничего не выйдет. Я вам ничего не расскажу. Сейчас журналисты потеряли всякий стыд. Простите меня, но я не имею в виду конкретно вас.
– Когда мне можно к вам приехать?
– Прямо сейчас. Наберите внизу тридцать четыре. У нас дверь с кодовым замком. Только набирайте вместе.
Дронго подумал, что эта женщина со сложным характером. Ее можно понять. В сорок с лишним лет она потеряла своего друга, человека, который брал на себя решение всех ее коммунальных и житейских вопросов. Теперь следовало научиться жить заново. Дронго отправился к ней домой и уже полчаса спустя поднимался к ней в квартиру. Она открыла сразу, словно ждала за дверью. На пороге стояла высокая красивая женщина лет сорока. Высокая грудь, несколько полноватая фигура, аристократическое лицо, холеные руки, красивые миндалевидные глаза с вишневым отливом. Густые каштановые волосы. Круги под глазами. Очевидно, она тяжело перенесла смерть своего друга. Женщина была в темном джемпере и длинной юбке. Она чуть посторонилась, пропуская его в квартиру. Внимательно взглянула на Дронго.
– Это вы мне звонили? – спросила она.
– Да, – кивнул он.
Она была ему почти по плечо. Учитывая, что он был очень высокого роста, для женщины она была высокой. В ней было не меньше ста семидесяти сантиметров. Он вошел в гостиную, обставленную современной дорогой итальянской мебелью, и присел на стул. Она села напротив.
– Вы не журналист, – утвердительно сказала Валида, – зачем вы меня обманули?
– Я не говорил вам, что я журналист. Я сказал, что собираю материалы об умершем ювелире. Меня обычно называют Дронго. Я частный детектив.
– И, видимо, хороший детектив, – усмехнулась Валида, – от вас пахнет дорогим французским парфюмом. Кажется, «Фаренгейт». Вы одеты в очень дорогой костюм, а обувь у вас, какую не сможет позволить себе обычный журналист.
– Мне кажется, что это вы частный детектив, а не я, – улыбнулся Дронго, – вы достаточно наблюдательный человек.
– Нет. Просто я художник-график, умею подмечать детали. Тем более такие выпуклые. Что вам от меня нужно? Зачем Борис дал вам мой мобильный телефон? Что вас интересует? Как умер Семен? Он действительно тяжело болел. Его никто не убивал, если именно это вас интересует.
– Нет, – ответил Дронго, – рядом с ним все время находился известный врач…
– Генрих Соломонович, – кивнула она, – прекрасный человек…
– И поэтому я уверен, что Измайлова никто не убивал. Я пришел к вам не из-за этого.
– Тогда зачем? Что еще вас может интересовать?
– Вы не были с ним в момент его смерти?
– Не была. Наверно, вы правы. Я должна была быть, но не была. Меня там не очень любили. Только Борис ко мне относился нормально. Остальные недолюбливали. Поэтому в Красную Слободу я ездила нечасто. Да и Семен не очень хотел, чтобы я к нему приезжала. Ему было стыдно выглядеть беспомощным и жалким. Есть такие мужчины, которые хотят остаться в памяти сильными и волевыми. Он не желал, чтобы я видела его в постели. И каждый раз, когда я к нему приезжала, он делал большое усилие, поднимался, брился, одевался и встречал меня так, словно с ним ничего не происходило. А потом падал без сознания. Об этом мне однажды рассказал Генрих Соломонович, когда мы вместе с ним возвращались из Красной Слободы в Баку. У нас был с ним такой откровенный разговор. Так можно разговаривать только с врачом или священником. И тогда я решила больше не мучить Семена. Вот поэтому меня там не было в момент его смерти. Но на похороны в Баку я успела.
– Я знаю, – кивнул Дронго, – мне об этом рассказали. Меня интересует другое. Вы знали, что в начале девяностых Семен Борисович собирался отсюда уехать?
– Мы тогда с ним не были знакомы. Но я об этом слышала. Он послал Асифа в Санкт-Петербург открывать там свой фирменный магазин, а вслед за ним послал Бориса в Киев. Хотел создать империю Измайловых. Сам думал перебраться в Москву. Но потом передумал. Решил остаться в Баку.
– И потом продал свой магазин своему же помощнику?
– Он продал его в рассрочку, чтобы Зинур мог постепенно его выкупить. Помогал ему советами, посылал клиентов. В общем, сделал все, чтобы Зинур Марчиев стал ведущим ювелиром в этом городе.
– Вы говорите об этом с некоторым сожалением.
– Да, возможно. Я считала, что Семен сам мог бы вести свои дела. Или вызвать кого-то из племянников. Но он принял решение и передал все дела в Баку этому Зинуру.
– Которого вы недолюбливаете?
– И не скрываю этого. Вернее, он недолюбливает меня. Считал, что я пытаюсь завладеть богатствами Семена Борисовича. Не доверял мне и все время интриговал против меня.
– На какой предмет? – поинтересовалась женщина. – Что вы хотите о нем написать?
У нее был приятный, мягкий тембр голоса.
– Он был одним из самых известных ювелиров в нашей стране, – ответил Дронго, – я сегодня разговаривал с Расул-заде, узнавал у него про Семена Борисовича. Мне сказали, что вы его тоже немного знали. Поэтому я и решился позвонить вам.
– К сожалению, ничем не смогу вам помочь, – сухо прервала его Валида, – я плохо его знала… Извините меня.
Она отключила телефон. Дронго нахмурился. Начало было не очень многообещающим. Он решил позвонить во второй раз. Она долго не отвечала. Наконец ответила. Спокойно, не раздраженно.
– Что вам еще нужно? Я же вам сказала, что не знала его…
– Дело в том, что номер вашего телефона дал мне Борис Измайлов, племянник Семена Борисовича, – попытался объяснить Дронго, – и у меня не праздный интерес к этому человеку. Мне очень нужно с вами встретиться. И я прошу вас мне не отказывать.
Она молчала. Секунды тянулись томительно долго.
– Вам действительно дал мой телефон Борис? – у нее дрогнул голос.
– Да.
– И вы действительно сегодня были у Расул-заде?
– Да. Вы можете позвонить и тому, и другому. Оба подтвердят мои слова.
– Хорошо. Тогда приезжайте. Вы знаете, где я живу?
– Конечно, знаю.
– И учтите, что я все равно проверю. Если вы мне соврали и хотите насобирать разных «жареных фактов» из жизни Семена Борисовича, то у вас все равно ничего не выйдет. Я вам ничего не расскажу. Сейчас журналисты потеряли всякий стыд. Простите меня, но я не имею в виду конкретно вас.
– Когда мне можно к вам приехать?
– Прямо сейчас. Наберите внизу тридцать четыре. У нас дверь с кодовым замком. Только набирайте вместе.
Дронго подумал, что эта женщина со сложным характером. Ее можно понять. В сорок с лишним лет она потеряла своего друга, человека, который брал на себя решение всех ее коммунальных и житейских вопросов. Теперь следовало научиться жить заново. Дронго отправился к ней домой и уже полчаса спустя поднимался к ней в квартиру. Она открыла сразу, словно ждала за дверью. На пороге стояла высокая красивая женщина лет сорока. Высокая грудь, несколько полноватая фигура, аристократическое лицо, холеные руки, красивые миндалевидные глаза с вишневым отливом. Густые каштановые волосы. Круги под глазами. Очевидно, она тяжело перенесла смерть своего друга. Женщина была в темном джемпере и длинной юбке. Она чуть посторонилась, пропуская его в квартиру. Внимательно взглянула на Дронго.
– Это вы мне звонили? – спросила она.
– Да, – кивнул он.
Она была ему почти по плечо. Учитывая, что он был очень высокого роста, для женщины она была высокой. В ней было не меньше ста семидесяти сантиметров. Он вошел в гостиную, обставленную современной дорогой итальянской мебелью, и присел на стул. Она села напротив.
– Вы не журналист, – утвердительно сказала Валида, – зачем вы меня обманули?
– Я не говорил вам, что я журналист. Я сказал, что собираю материалы об умершем ювелире. Меня обычно называют Дронго. Я частный детектив.
– И, видимо, хороший детектив, – усмехнулась Валида, – от вас пахнет дорогим французским парфюмом. Кажется, «Фаренгейт». Вы одеты в очень дорогой костюм, а обувь у вас, какую не сможет позволить себе обычный журналист.
– Мне кажется, что это вы частный детектив, а не я, – улыбнулся Дронго, – вы достаточно наблюдательный человек.
– Нет. Просто я художник-график, умею подмечать детали. Тем более такие выпуклые. Что вам от меня нужно? Зачем Борис дал вам мой мобильный телефон? Что вас интересует? Как умер Семен? Он действительно тяжело болел. Его никто не убивал, если именно это вас интересует.
– Нет, – ответил Дронго, – рядом с ним все время находился известный врач…
– Генрих Соломонович, – кивнула она, – прекрасный человек…
– И поэтому я уверен, что Измайлова никто не убивал. Я пришел к вам не из-за этого.
– Тогда зачем? Что еще вас может интересовать?
– Вы не были с ним в момент его смерти?
– Не была. Наверно, вы правы. Я должна была быть, но не была. Меня там не очень любили. Только Борис ко мне относился нормально. Остальные недолюбливали. Поэтому в Красную Слободу я ездила нечасто. Да и Семен не очень хотел, чтобы я к нему приезжала. Ему было стыдно выглядеть беспомощным и жалким. Есть такие мужчины, которые хотят остаться в памяти сильными и волевыми. Он не желал, чтобы я видела его в постели. И каждый раз, когда я к нему приезжала, он делал большое усилие, поднимался, брился, одевался и встречал меня так, словно с ним ничего не происходило. А потом падал без сознания. Об этом мне однажды рассказал Генрих Соломонович, когда мы вместе с ним возвращались из Красной Слободы в Баку. У нас был с ним такой откровенный разговор. Так можно разговаривать только с врачом или священником. И тогда я решила больше не мучить Семена. Вот поэтому меня там не было в момент его смерти. Но на похороны в Баку я успела.
– Я знаю, – кивнул Дронго, – мне об этом рассказали. Меня интересует другое. Вы знали, что в начале девяностых Семен Борисович собирался отсюда уехать?
– Мы тогда с ним не были знакомы. Но я об этом слышала. Он послал Асифа в Санкт-Петербург открывать там свой фирменный магазин, а вслед за ним послал Бориса в Киев. Хотел создать империю Измайловых. Сам думал перебраться в Москву. Но потом передумал. Решил остаться в Баку.
– И потом продал свой магазин своему же помощнику?
– Он продал его в рассрочку, чтобы Зинур мог постепенно его выкупить. Помогал ему советами, посылал клиентов. В общем, сделал все, чтобы Зинур Марчиев стал ведущим ювелиром в этом городе.
– Вы говорите об этом с некоторым сожалением.
– Да, возможно. Я считала, что Семен сам мог бы вести свои дела. Или вызвать кого-то из племянников. Но он принял решение и передал все дела в Баку этому Зинуру.
– Которого вы недолюбливаете?
– И не скрываю этого. Вернее, он недолюбливает меня. Считал, что я пытаюсь завладеть богатствами Семена Борисовича. Не доверял мне и все время интриговал против меня.