– Добрый день, – протянул ему руку Дронго, входя в комнату следом за Аствацатуровым.
– Здравствуйте, – пожал ему руку двумя руками Крушанов. Затем пожал руку Вейдеманису.
– Я пойду и посмотрю, когда закончится репетиция, – предложил Арам Саркисович, – а вы пока побеседуйте.
Он поспешил выйти из комнаты. Дронго первым сел на стул, стоявший у стола. Стул жалобно скрипнул. Очевидно, он тоже был из реквизита театра. Вейдеманис уселся на диван, проваливаясь куда-то вглубь. Крушанов сел на свое место, внимательно глядя на Дронго.
– Вы, наверное, знаете, почему мы пришли, – начал Дронго.
– Осведомлен, – кивнул Крушанов. – Готов оказать посильную помощь.
– Вы были в тот вечер в театре?
– Конечно. Я всегда сам присутствую в театре во время спектаклей. Живу я недалеко, поэтому сам все потом и запираю. Проверяю наших сторожей.
– У кого еще могут быть ключи от комнаты с реквизитом, кроме вас и Арама Саркисовича?
– Больше ни у кого ключей нет. Мы все проверяли. Только у меня и у него.
– И вы никому их не отдавали?
– Никогда. Даже если нужно бывает что-то открыть. Сам иду и открываю. В театре все знают, что я никогда и никому не отдаю ключи.
– И все рапиры лежали в шкафу?
– Точно так. Все десять рапир. Две наверху и восемь на нижней полке.
– А как же получилось, что среди незаточенных рапир оказалась одна заточенная?
– Упали, наверное, из шкафа, – охотно пояснил Крушанов. – Следователь даже проводил следственный эксперимент: положил восемь рапир на нижнюю полку и две на верхнюю. А потом толкнул шкаф, когда двери были открыты. Все рапиры посыпались вниз. Я ему сразу сказал, что шкаф у нас старый, его давно нужно было поменять; когда кто-то пробегает рядом, шкаф трясется. А если дверца открыта, то рапиры обычно падают на пол, и мы их потом кладем на место. Я сам видел, как Хасай несколько раз собирал эти рапиры. Следователь сам толкнул шкаф и убедился, что рапиры из него выпадают. Они ведь не закреплены там, а просто лежат в связке. Вот Хасай и передал все клинки актеру, игравшему Озрика.
– Но до этого рапира нужна была Гамлету, чтобы проткнуть Полония, и самому Лаэрту, чтобы явиться с мятежниками к королю. Значит, Хасай во время спектакля несколько раз подходил к шкафу.
– Правильно, – сразу согласился Крушанов, – и шкаф нужно было держать все время открытым. Не мог же Арам Саркисович бегать во время спектакля и все время открывать и закрывать шкаф. Наверное, рапиры упали, а потом Хасай собрал и отдал их Озрику.
– Следователю вы тоже так сказали?
– Он свой следственный эксперимент провел – и сам во всем убедился.
– Но Морозов ведь знал, что у него заточенная рапира. Почему же тогда он ударил с такой силой?
– Он думал, что ничего плохого не произойдет, – пояснил Крушанов, – но кончик рапиры попал в сердце Натана Леонидовича. Кто мог подумать, что такое случится! Это просто трагическая случайность. Так следователь и написал.
– Аствацатуров сказал нам, что обычно вы дежурите у выхода в коридор, ведущий в комнату, где стоял шкаф. Оттуда можно пройти на сцену?
– Можно. Но там у нас всегда сидит дежурный. А мы с Арамом Саркисовичем с другой стороны коридора стояли. Никто из чужих не проходил, это я вам точно говорю. Только наши актеры, занятые в спектакле. И больше никто.
– Значит, теоретически кто-то из вашей театральной труппы мог проникнуть в комнату, подойти к открытому шкафу и поменять рапиры?
– Мог. Но никто этого не делал. Смерть Зайделя – это трагическая случайность, – повторил слова следователя Крушанов.
– А может, кто-то нарочно подменил рапиру, чтобы Зайделя убили? – спросил Дронго.
– Нет, – сразу ответил Крушанов, – из наших никто не мог такого сделать.
– Почему вы в этом так уверены?
– У нас коммерческий театр. Все заинтересованы в успехе спектакля. Зачем убивать Зайделя, если на него приходит столько зрителей?
– Из желания занять его место. Чувство зависти разрушительно. А ведь кто-то мог ненавидеть Зайделя.
– Если вы про Ольгу Сигизмундовну, то это просто чушь, она очень переживала. Я сам видел, как она переживала.
– Так переживала, что не пришла на похороны отца своего сына?
– Что у них там в молодости было, я не знаю. Только она действительно не пришла. А как она переживала, я сам видел.
– Ее сын бывал в театре?
– Раньше бывал, – нахмурился Крушанов, – но в этом году я его здесь не видел.
– Вы уверены, что никто из чужих не мог оказаться в этом коридоре?
– Сто процентов. С другой стороны – сцена, через нее идти нужно. А с нашей стороны никого из посторонних не появилось. Это точно.
– Вы можете подробно описать последние минуты после окончания спектакля?
– Конечно. Первым понял, что случилось неладное, наш Игнат Сказкин, он же Гораций.
– Горацио, – поправил своего собеседника Дронго.
– Ну да, Горацио. Он сразу хотел помочь Натану Леонидовичу, но было уже поздно. А когда занавес закрылся, мы все подбежали, подняли бедного Натана Леонидовича и вызвали «Скорую помощь». Но было уже слишком поздно.
– Здравствуйте, – пожал ему руку двумя руками Крушанов. Затем пожал руку Вейдеманису.
– Я пойду и посмотрю, когда закончится репетиция, – предложил Арам Саркисович, – а вы пока побеседуйте.
Он поспешил выйти из комнаты. Дронго первым сел на стул, стоявший у стола. Стул жалобно скрипнул. Очевидно, он тоже был из реквизита театра. Вейдеманис уселся на диван, проваливаясь куда-то вглубь. Крушанов сел на свое место, внимательно глядя на Дронго.
– Вы, наверное, знаете, почему мы пришли, – начал Дронго.
– Осведомлен, – кивнул Крушанов. – Готов оказать посильную помощь.
– Вы были в тот вечер в театре?
– Конечно. Я всегда сам присутствую в театре во время спектаклей. Живу я недалеко, поэтому сам все потом и запираю. Проверяю наших сторожей.
– У кого еще могут быть ключи от комнаты с реквизитом, кроме вас и Арама Саркисовича?
– Больше ни у кого ключей нет. Мы все проверяли. Только у меня и у него.
– И вы никому их не отдавали?
– Никогда. Даже если нужно бывает что-то открыть. Сам иду и открываю. В театре все знают, что я никогда и никому не отдаю ключи.
– И все рапиры лежали в шкафу?
– Точно так. Все десять рапир. Две наверху и восемь на нижней полке.
– А как же получилось, что среди незаточенных рапир оказалась одна заточенная?
– Упали, наверное, из шкафа, – охотно пояснил Крушанов. – Следователь даже проводил следственный эксперимент: положил восемь рапир на нижнюю полку и две на верхнюю. А потом толкнул шкаф, когда двери были открыты. Все рапиры посыпались вниз. Я ему сразу сказал, что шкаф у нас старый, его давно нужно было поменять; когда кто-то пробегает рядом, шкаф трясется. А если дверца открыта, то рапиры обычно падают на пол, и мы их потом кладем на место. Я сам видел, как Хасай несколько раз собирал эти рапиры. Следователь сам толкнул шкаф и убедился, что рапиры из него выпадают. Они ведь не закреплены там, а просто лежат в связке. Вот Хасай и передал все клинки актеру, игравшему Озрика.
– Но до этого рапира нужна была Гамлету, чтобы проткнуть Полония, и самому Лаэрту, чтобы явиться с мятежниками к королю. Значит, Хасай во время спектакля несколько раз подходил к шкафу.
– Правильно, – сразу согласился Крушанов, – и шкаф нужно было держать все время открытым. Не мог же Арам Саркисович бегать во время спектакля и все время открывать и закрывать шкаф. Наверное, рапиры упали, а потом Хасай собрал и отдал их Озрику.
– Следователю вы тоже так сказали?
– Он свой следственный эксперимент провел – и сам во всем убедился.
– Но Морозов ведь знал, что у него заточенная рапира. Почему же тогда он ударил с такой силой?
– Он думал, что ничего плохого не произойдет, – пояснил Крушанов, – но кончик рапиры попал в сердце Натана Леонидовича. Кто мог подумать, что такое случится! Это просто трагическая случайность. Так следователь и написал.
– Аствацатуров сказал нам, что обычно вы дежурите у выхода в коридор, ведущий в комнату, где стоял шкаф. Оттуда можно пройти на сцену?
– Можно. Но там у нас всегда сидит дежурный. А мы с Арамом Саркисовичем с другой стороны коридора стояли. Никто из чужих не проходил, это я вам точно говорю. Только наши актеры, занятые в спектакле. И больше никто.
– Значит, теоретически кто-то из вашей театральной труппы мог проникнуть в комнату, подойти к открытому шкафу и поменять рапиры?
– Мог. Но никто этого не делал. Смерть Зайделя – это трагическая случайность, – повторил слова следователя Крушанов.
– А может, кто-то нарочно подменил рапиру, чтобы Зайделя убили? – спросил Дронго.
– Нет, – сразу ответил Крушанов, – из наших никто не мог такого сделать.
– Почему вы в этом так уверены?
– У нас коммерческий театр. Все заинтересованы в успехе спектакля. Зачем убивать Зайделя, если на него приходит столько зрителей?
– Из желания занять его место. Чувство зависти разрушительно. А ведь кто-то мог ненавидеть Зайделя.
– Если вы про Ольгу Сигизмундовну, то это просто чушь, она очень переживала. Я сам видел, как она переживала.
– Так переживала, что не пришла на похороны отца своего сына?
– Что у них там в молодости было, я не знаю. Только она действительно не пришла. А как она переживала, я сам видел.
– Ее сын бывал в театре?
– Раньше бывал, – нахмурился Крушанов, – но в этом году я его здесь не видел.
– Вы уверены, что никто из чужих не мог оказаться в этом коридоре?
– Сто процентов. С другой стороны – сцена, через нее идти нужно. А с нашей стороны никого из посторонних не появилось. Это точно.
– Вы можете подробно описать последние минуты после окончания спектакля?
– Конечно. Первым понял, что случилось неладное, наш Игнат Сказкин, он же Гораций.
– Горацио, – поправил своего собеседника Дронго.
– Ну да, Горацио. Он сразу хотел помочь Натану Леонидовичу, но было уже поздно. А когда занавес закрылся, мы все подбежали, подняли бедного Натана Леонидовича и вызвали «Скорую помощь». Но было уже слишком поздно.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента