Абдуллаев Чингиз Акифович. Голубые ангелы

Чингиз Абдуллаев
 
Голубые ангелы

ЧАСТЬ I
ВСТРЕЧА

   Преступные организации, организующие торговлю и контрабанду наркотиков, располагают самыми современными техническими средствами, хорошо налаженной агентурной сетью и большим, разветвленным штатом исполнителей. Борьба с ними в современных условиях становится еще более тяжелой, чем раньше.
   Из доклада Постоянного комитета экспертов по предупреждению преступности и борьбе с ней при Экономическом и социальном совете ООН

Белград. День первый

   Самолет взял курс на Белград. Привычно гудели моторы, заглушая другие шумы. Пассажиры дремали в своих креслах. Приветливые стюардессы разносили чай, кофе, соки.
   — Кофе, месье? — обратилась одна из них к пассажиру, сидевшему в третьем ряду.
   — Да, пожалуйста. — Он кивнул головой, улыбаясь. Крепкий обжигающий кофе сейчас пьют не только на его родине, и он не видел причины отказываться от него здесь, далеко от родного города. Шарль Дюпре — так теперь его зовут. И это имя будет с ним в течение всего дежурства. Собственно говоря, региональные инспектора сменяются два раза в год — так изнурительна и невероятно тяжела их работа. «Больше не выдерживает практически никто, если, конечно, дотягивает до конца срока, — подумал Дюпре. — Из пяти региональных инспекторов, дежуривших до меня, только двое вернулись домой. Что за проклятый сектор „С-14“!» Вот и сейчас он летит на место раньше времени. Дюпре вспомнил — в шифровке особо обращалось внимание: посланный до него региональный инспектор с двумя помощниками исчез и до сих пор не подает никаких известий, что категорически запрещено уставом.
   Он достал паспорт. С фотографии на него смотрело лицо молодого человека лет тридцати — тридцати пяти. Округлый подбородок, добродушные карие глаза, модная прическа делали его меньше всего похожим на суперагента, которым; в сущности, он никогда себя не считал.
   Люди, подобные ему, всегда избегали громких фраз, как не любили вообще много говорить, потому что сама работа не располагала к словоблудию, но, когда они возвращались домой, наступал феномен «реанимации», как его шутливо называли инспектора. Дюпре дежурил уже дважды, правда, в других квадратах, но каждый раз, возвращаясь домой усталый и счастливый, он, как и другие, не хотел быть один. Потребность простого человеческого общения, когда не надо лгать и изворачиваться, хитрить и приспосабливаться, быть предельно внимательным и настороженно следить за своими собеседниками, была так велика, что ее не могло заглушить даже огромное чувство усталости.
   Шарль помнил свое первое дежурство. Новичков, как правило, не посылали в трудные районы, понимая, сколь сложна будет такая работа даже для профессионалов, очутившихся в незнакомой обстановке. Обычно инспекторам давали двух-трех помощников для более успешного ведения дел. Но тогда, в первое его дежурство, помощников у Дюпре не было — район считался спокойным и тихим. Если не считать двух-трех «мелких происшествий», можно было докладывать, что первое дежурство прошло спокойно. Во всяком случае, в своем отчете он так и указал, «забыв», что во время этих «мелких происшествий» он был ранен в кисть левой руки. Подробности своего ранения Дюпре предпочитал не вспоминать, но региональный комиссар, узнавший об этом (до сих пор Шарль не знал, каким образом), сделал ему замечание за излишнюю горячность. Второе дежурство было куда более трудным, но на этот раз все обошлось благополучно, хотя эти шесть месяцев были не самыми лучшими в жизни Дюпре. И вот третье дежурство. Сектор «С-14». Когда он узнал об этом, прочитав шифровку, почувствовал гордость. Туда посылали только самых подготовленных, самых опытных. Одним из двух вернувшихся из этого ада был сам Зигфрид Мельцер, ныне региональный комиссар в Северной Америке. И вот теперь его очередь.
   Значит, будем работать, привычно подумал Шарль. Люди, посвятившие себя этому опасному делу, подобно Дюпре, не думали о наградах; сама жизнь без приключений казалась им пресной и скучной. Едва вернувшись с задания и не успев толком отдохнуть, они снова тянулись туда, где опасности заставляли сжимать нервы в пучок, где жизнь так бешено пульсировала и не очень дорого стоила. Это не было парадоксом. Подобно наркоманам, раз вкусившим «прелесть» небытия, подобно альпинистам, раз покорившим вершину, они снова и снова отправлялись в неведомое, потому что чувствовали — иначе они уже жить не могут. Человек, по-настоящему полюбивший хоть раз в жизни, не сможет жить без любви. Человек, однажды задышавший полной грудью, не сможет дышать вполсилы. Человек, испытавший силу жизни на краю пропасти, должен постоянно ходить по этому краю, утверждаясь в собственных силах и увлекая своим примером других.
   Так и Дюпре. Смысл своего существования он видел в этой жизни, полной неведомой прелести и очарования. Он, вот уже двенадцать лет рискующий жизнью сначала в органах контрразведки своей страны, затем в рядах «голубых», не мог и представить, что бы делал, не будь вдруг этой работы.
   Их немного. Совсем мало. Но они всегда идут и побеждают. На смену одному приходит второй, третий, четвертый… Даже ценой жизни, но они торжествуют в споре со своими убийцами потому, что их сменяют другие. Они защищают правое дело и потому всегда побеждают. Но победа достается им нелегко. Слишком часто в страну, где они живут, в город, где их ждут, приходит короткая записка: «Примите соболезнования», слишком большую цену платят «голубые ангелы» и сотрудники Интерпола. И слишком дорогая плата — их собственные жизни — становится безмерно малой величиной в сравнении с безопасностью всего человечества.
   «А все-таки „С-14“, — вспомнил Дюпре. — Гордость гордостью, — вздохнул он, — но жизнь, что ни говори, совсем неплохая штука, и отдавать ее просто так не особенно-то хочется».
   «Наш самолет идет на посадку. Желаем вам всего хорошего», — объявила стюардесса на нескольких языках, и в салоне сразу наступило дружное оживление. Пассажиры заулыбались, задвигались, защелкали ремнями, стали перекладывать газеты, журналы, книги в свои сумки. Яркое солнце било в иллюминаторы, и мягкий желто-голубой солнечный свет разливался по салонам самолета. Дюпре щелкнул ремнями. Самолет, плавно снижаясь, пошел на посадку.

Белград. День второй

 
   Все гостиницы имеют свой специфический запах, который остается в сознании на всю жизнь. Запах крахмала, которым пахнут простыни и наволочки, запах старых линяющих ковров и что-то неуловимо напоминающее запах моли и старой древесины.
   Порой можно ощутить терпкий запах человеческого тела. Но если каждый дом имеет свой, особый, неповторимый аромат, то здесь, в гостинице, кажется, и люди одинаково пахнут.
   Дюпре занимал 1409-й номер в гостинице «Сербия». Ему давно нравилась эта гостиница. Во-первых, она стояла несколько в стороне от оживленного центра; во-вторых, автобусные остановки были рядом с гостиницей; в-третьих, здесь всегда бывали туристические группы, которые менялись почти ежедневно, и одно чье-то лицо нельзя было сразу запомнить; в-четвертых, с этой гостиницей у Дюпре были связаны и личные приятные воспоминания.
   Однако сейчас было не до воспоминаний. Он живет здесь уже второй день и не получает пока никаких указаний. Вчера вечером он снова побывал у Народного музея, но безрезультатно. Сегодня он пойдет в третий раз и снова, как и вчера, в восемь вечера будет ждать своего связного. Это была еще одна трудная часть их работы — умение ждать. От нее зачастую зависело очень многое, и Дюпре никогда не торопил время. Телефонный звонок вывел его из задумчивости.
   — Господин Дюпре? — послышалось в трубке.
   — Да, — помедлив, подтвердил он.
   — Вас беспокоит портье. Пожалуйста, спуститесь вниз. Вас здесь ждет один человек.
   — Меня? — удивленно переспросил Шарль.
   — Да, господин Дюпре.
   — А… Сейчас спущусь… — «Странно, очень странно. Кто еще меня может здесь ждать?» — подумал Шарль, вставая с кровати. Затянуть галстук и надеть пиджак было делом одной минуты. Дюпре уже взялся за дверную ручку, когда ему показалось, что в коридоре слышен какой-то шорох и чьи-то быстрые шаги. Он неслышно отступил назад, тихо взял туфли и, бесшумно приставив стул к краю двери, взобрался на него, стараясь встать так, чтобы в любом случае суметь отскочить в комнату.
   Над дверью была стеклянная перегородка. Почти все номера в гостинице были такими. Дюпре неслышно прильнул к окну, успев за какие-то доли секунды осмотреть коридор. Буквально в трех метрах от него двое мужчин, подняв пистолеты, целились ему в лицо. Его реакция оказалась безупречной. Он был уже на полу, когда осколки стекла посыпались ему прямо на голову. «Вот подонки, — невесело усмехнулся Шарль, — профессионалы. Стреляют с глушителями, чтобы ничего не было слышно». Раздалось еще несколько сухих щелчков, очевидно, на этот раз они решили изрешетить дверь.
   «Интересно, что я буду делать, если они попытаются войти, — подумал Дюпре. — Оружия-то у меня нет».
   Но за дверью было тихо. «Так, — размышлял Шарль, — значит, они пока не знают, что у меня нет оружия, и боятся войти. А может, убрались. Вряд ли. Пока не увидят труп, не уйдут. — Он приподнял голову. — Что ж, начало великолепное. Кажется, это только завтрак, а обед мне еще предстоит». Дюпре пополз к телефону и набрал номер.
   — Да, — послышался голос.
   Уже услышав голос, Шарль мог бы со спокойной совестью положить трубку — это был явно не голос первого «портье», но он решил на всякий случай проверить все до конца.
   — С вами говорят из 1409-го номера. Моя фамилия Дюпре. От вас звонили ко мне в комнату минут пять назад?
   — Из 1409-го? Сейчас проверим. Нет, господин Дюпре, вам никто не звонил.
   — Спасибо. Пришлите ко мне, пожалуйста, горничную. — Он положил трубку. Ну что ж, этого и следовало ожидать. Увидев постороннего, они уберутся. Это не в их интересах.
   Но кто они и откуда узнали его фамилию и место пребывания? Налицо явная утечка информации. Явная. Как бы там ни было, сегодня ему обязательно надо быть у Народного музея. А может, использовать резервный канал связи? Рука Дюпре потянулась к телефону. Нет. Надо выяснить до конца с первым вариантом, а резервный на крайний случай.
   Чьи-то шаги в коридоре. Кажется, женские. Идет спокойно. Остановилась у дверей. Так, вроде бы ругается. Она, наверно, думает, что я от нечего делать сломал перегородку и искромсал дверь. Теперь надо спокойно открыть ее. Наверняка те двое уже убрались. Он взялся за ручку двери, прислушался. Тишина, только ворчанье старой горничной. Дюпре рывком отворил дверь, отступая в глубь комнаты. Женщина, явно не ожидавшая этого, на секунду умолкла, уставившись на Дюпре. Ничего не поделаешь. Шарль рывком притянул женщину к себе. Та попыталась закричать, но уже через мгновение носовой платок Дюпре сделал эту попытку абсолютно бесперспективной.
   — Я извиняюсь, — чудовищно путая слова, произнес по-югославски Дюпре, связывая разорванной простыней руки горничной. — «Хорошо еще, что она старая, а то бы подумала, что я пытаюсь ее изнасиловать», — невесело подумал Шарль. Но в любом случае неприятностей с югославской полицией у него теперь будет хоть отбавляй.
   Он окинул взглядом комнату, бережно перенес женщину на кровать, еще раз извинился и тихо вышел из комнаты. Несколько осколков упали по ту сторону двери. Он осторожно сгреб их ногой в комнату и захлопнул дверь. С собой он взял только маленький чемоданчик. «Умение расставаться быстро со своими вещами — тоже привилегия агента», — вспомнилась одна из заповедей их школы. В коридоре ни души. Дюпре, осторожно озираясь, направился к холлу. Внезапно в конце коридора кто-то появился. Один, нет, двое, трое, пятеро. Шарль перевел дух. Туристическая группа. Женщины, дети. Теперь по лестнице вниз, и как можно быстрее. Выйти надо, конечно, из запасного выхода — он знает здесь все ходы и выходы.
   Кажется, вышел. Все в порядке. Берем немного правее. Здесь киоск. Спокойнее. Покупаем газету. Пока ничего необычного. Вон, кажется, такси. Что-то очень вовремя оно появилось. Пропустим его. Вот второе. Нет, нет, оно буквально следом за первым. Времени нет, а торопиться не надо. Так а вот это уже наше. Остановим.
   — Куда поедем? — спросил пожилой белградец.
   — В Чукарицу, — сказал Шарль, делая неправильное ударение.
   Шофер, вздохнув, включил зажигание. Машина двигалась по улицам довольно неторопливо. Дюпре успел уже освободиться от большинства своих бумажек, а некоторые наиболее важные он переложил в саквояж, настроив его на «уничтожение». Чемоданчик был хитро устроен. Если кто-то чужой попытается открыть его, не зная цифрового кода, он моментально воспламенится и все документы, находящиеся в нем, будут уничтожены.
   Машина плавно затормозила у большого серого здания.
   — Чукарица, — равнодушно произнес шофер, не оборачиваясь.
   — Спасибо, — по-немецки поблагодарил его Дюпре и, уплатив по счетчику, быстро вышел из машины. «Кажется, югославская полиция хоть на время потеряет мой след, — подумал он. — Здесь должен быть проходной двор». Вот он. Хорошо. Быстро в ту сторону. Удача. Чья-то попутная машина показалась из-за угла. Шофер резко тормозит.
   — Площадь Теразие? — говорит довольно чисто Дюпре, показывая в сторону.
   — Садись, — охотно предлагает автолюбитель.
   Шарль плюхается на сиденье.
   — Быстрее, быстрее. — Это единственные слова, которые он может произнести без акцента. Если этот автомобилист окажется болтуном, все пропало. Нет, кажется, молчит. А если заговорит? Дюпре стал искать носовой платок. Придется делать вид, что у меня насморк. Черт побери. Носовой платок-то остался в номере. Ну ничего, там остались еще несколько моих грязных сорочек и старая щетка. Жалко, конечно, щетки, но когда на одной чаше весов твоя жизнь, а на другой щетка с грязным бельем, выбирать не приходится. Ни одни весы в мире не сохранят равновесие при таком неравномерном распределении.
   Машина сворачивает мимо главного вокзала к площади Теразие. Отсюда совсем недалеко до Народного музея. Щедро расплатившись с водителем, Дюпре выходит на площадь.
   Кажется, слежки нет. До восьми еще две минуты. Связник будет ждать пять минут и ни минутой больше. С букетом красных гвоздик. А ведь может привлечь внимание. Еще есть несколько минут в запасе.
   Уже подходя к музею, Дюпре увидел небольшую толпу, стоящую на площади Республики. «Что там?» — поинтересовался он у бородатого парня с тетрадками под мышкой, очевидно, студента. Хорошо еще, что этот бородач оказался интеллектуалом и охотно все объяснил. Хотя нет, скорее показал. Стоял человек мирно, никого не трогая, и вдруг автомобиль, трах-та-ра-рах, и… нет человека. Какие-то ненормальные, покрутил у виска бородач, а сами убежали. Это же надо, сбили человека и сбежали.
   Дюпре перевел взгляд на тротуар. Тело уже было прикрыто простыней, но рассыпавшийся букет ярко-красных гвоздик выделялся кровавыми пятнами на белой мостовой. Шарль понял, что опоздал.

Париж. День третий

 
   Утренний Париж совсем не похож на ночной. Он уже слышал эту фразу, но только теперь сумел убедиться в ее справедливости. Уставшие, недовольные лица, все куда-то спешат, торопятся, не слышно смеха, не видно радостных, оживленных лиц. Большинство баров закрыто. В эти утренние часы Париж живет жизнью многомиллионного города, занятого своими проблемами и тревогами. Чем-то он напоминает красавицу, проснувшуюся утром после ночного кутежа. Она с удивлением обнаруживает, что уже второй час дня, что сегодня она спала одна и что, наконец, давно пора вставать. Красотка вскакивает с постели и подходит к зеркалу. Опухшее после кутежей и лишенное всякой косметики лицо, небрежно наброшенный халатик, растрепанные волосы — нет, это не та женщина, которая вчера очаровывала мужчин. Но уже через несколько часов она приведет себя в порядок и будет блистать в обществе. Волосы будут уложены в элегантную прическу, наряды будут великолепны, косметика как нельзя кстати — мужчины будут снова безумствовать и сходить из-за нее с ума. Но это будет потом, вечером. А сейчас — сейчас она стоит перед зеркалом и замечает морщины под глазами, немного опавшие щеки, уже начинающий появляться второй подбородок и потерявшую упругость грудь. Так и Париж. Он будет очаровывать своих гостей ночью, он заставит их влюбляться и совершать безумства, но днем он живет жизнью типичного миллионного города, и гость, случайно попавший в этот ранний час на его улицы, недоуменно может оглянуться по сторонам и не сразу понять, где Париж. Но Париж все-таки остается Парижем, а красотка, даже лишенная всякой косметики, все-таки красоткой. И утренний Париж, лишенный части своей косметики, все-таки тот самый Париж, который очаровывает, восхищает, радует и поражает.
   Он огляделся вокруг. «И все-таки я дышу воздухом Парижа», — почему-то подумал он и засмеялся. Редкие прохожие, оборачиваясь на него, тоже улыбались. «Париж, — снова подумал он, — я хожу по его улицам и трогаю эти камни, прикасаясь к чему-то неведомому и прекрасному, что волнует душу и будоражит кровь. По этим улицам ходили великие поэты и писатели. Этим воздухом дышали великие живописцы и архитекторы. Здесь они радовались и горевали, влюблялись и отчаивались, жили и умирали. Само слово „Париж“ имеет такое магическое звучание, такую необъяснимую прелесть, что заставляет мечтательно улыбаться даже седых мужчин и подергивает романтической дымкой глаза молодых девушек».
   Он стоял на площади Де Голля. Справа, у самых берегов Сены, виднелась Эйфелева башня, не менее знаменитая, чем город, где она построена. Перед ним была воспетая Триумфальная арка и знаменитые Елисейские Поля. А там! Достаточно было пройти прямо, не сворачивая, и можно было увидеть Большой и Малый дворцы, и выйти на площадь Согласия, и побывать на знаменитой улице Риволи, посмотреть Лувр, Пале-Рояль, Сен-Жерменскую церковь, «Комеди Франсез» и сад Тюильри.
   Он грустно усмехнулся. В его распоряжении всего три часа. Прибыв сегодня утром, впервые в своей жизни он вынужден довольствоваться лишь беглым осмотром города. Самое обидное, думал он, что никогда и никому не расскажешь о своей поездке в Париж. А может, это и к лучшему. Рассказывать будет практически нечего. Он не успел даже перейти на тот берег Сены и побывать в районах Латинского квартала и Монмартра, посмотреть Люксембургский сад. Да разве увидишь Париж за один день! «Чтобы познать Париж, не хватит всей жизни», — вспомнил он чью-то фразу, поднимая руку. Такси плавно остановилось у тротуара.
   — Монмартр, — сказал он, показывая водителю в сторону. У него есть еще немного времени, и он просто не мог удержаться, не проехав хотя бы по Монмартру.
   — Монмартр, месье? — переспросил улыбающийся француз. Он закивал головой, ведь карту Парижа все-таки сумел достать. Вот наглядное преимущество нашей работы, вздохнул он. Не успеваешь пересесть с одного самолета на другой и весь город видишь из окон машины, которая мчит тебя напрямую между двумя аэропортами.
   — И как можно медленнее в район Монфермея, — попросил он шофера по-английски. Француз, поняв, что перед ним иностранец, любующийся его городом, довольно улыбнулся и повернул направо.
   За окнами мелькали районы Парижа — Обервилье, Бобиньи, Ле-Павиньон. Машина въехала в Монфермей. Мигель не отводил взгляда от окон. Это был его первый самостоятельный выезд за границу, и он, страшно довольный, немного очумевший от счастья и напряжения, время от времени потными руками ощупывал карман, проверяя, на месте ли бумажник с документами. Пистолет, выданный ему два часа назад связником, был предметом его особой гордости. Еще бы — теперь он помощник регионального инспектора. И это в его возрасте. До этого он лишь дважды бывал за границей, да и то для участия в технических операциях. И вот — самостоятельная работа. Он сумел пройти немыслимый отбор и попасть в число «ангелов». Настоящее его имя знали только несколько человек у него на родине и региональный комиссар.
   Мигель Гонсалес, служащий, 25 лет. Работник одной из парагвайских компаний. Холост. Эти скупые данные были сообщены таможенной службе Франции, куда этот скромный коммивояжер прибыл в качестве гостя.
   — Монфермей, — повторил уже в третий раз шофер. Мигель очнулся от своих мыслей и, уплатив по счетчику, вылез из машины. Теперь только бы не спутать. Вот там, кажется, у того дома, его должны ждать. Так и есть. Машина стоит у дома.
   Голубой «Форд». Мигель чертыхнулся. Вот что-что, а в марках машин он до сих пор плохо разбирался, хотя, конечно, грузовик от легковой машины отличал. Кажется, номер совпадает. Она. Мигель подходит с левой стороны и садится сзади шофера. Тот молча, только взглянув в заднее зеркало, трогает с места.
   Первые пять минут Мигель еще пытается уяснить, куда они едут, но на шестой понимает всю бессмысленность своего наблюдения. Места совершенно незнакомы. Машина делает столько поворотов, что и не уследить. Наконец они останавливаются у какого-то дома.
   — Выходи, — показывает рукой шофер.
   — Спасибо, месье, — по-французски произносит Гонсалес, заходя в дом.
   В передней темно, абсолютно ничего не видно.
   «Сейчас меня ударят по голове, и мой холодный труп найдут в Сене», — успевает, улыбаясь, подумать Мигель, когда зажигается свет и слышится голос: «Идите наверх».
   Гонсалес поднимается на второй этаж. Большая коричневая дверь. Войдем, решает Мигель и входит в комнату.
   За столом сидит улыбающийся розовощекий мужчина лет пятидесяти. На нем серый полосатый костюм и ярко-красный галстук. Круглые глазки на лице постоянно двигаются, кажется, он весь излучает энергию, так беспокойны и нервозны его движения.
   — Мистер Гонсалес, ну наконец-то, — машет он руками, вставая. — Входите, входите, давно вас ждем. — Мигель, осторожно ступая по мягкому ковру, успевает отметить роскошную обстановку и отвечает на рукопожатие.
   — Прошу вас садиться. Курите, — предлагает розовощекий.
   «Вот старый хрыч, — подумал Мигель. — Ведь знает отлично, что я не курю. И наверняка ведь знает мои любимые сны».
   — Не курю, — отвечает он односложно. Разговор идет на английском, и Мигель вынужден отвечать коротко.
   — Да, я знаю, — переходит на испанский розовощекий и с улыбкой кивает головой, — совсем забыл. — Врешь небось, улыбается Мигель, это тоже входит в проверку, знаем мы вас, «забывчивых». Попробуй возьми сигарету — скажут, нет силы воли, собеседник навязывает ему свою.
   — Господин Гонсалес, не будем терять времени. Ваш региональный комиссар, — начинает розовощекий, — рекомендовал вас в качестве помощника регионального инспектора в сектор «С-14». Этот район вам еще не знаком. Предупреждаю, сектор повышенной сложности, но ваши отборочные критерии дают нам возможность поверить в вас. Вы довольно неплохо владеете оружием, у вас даже некоторое превышение интеллекта в средней массе наших работников, но, к сожалению, физическая сторона еще оставляет желать лучшего. Вам надо обратить на нее самое пристальное внимание, Гонсалес, самое пристальное. Здесь ваша подготовка несколько хромает.
   Гонсалес наклоняет голову, соглашаясь с собеседником и чертыхаясь про себя: «Что, этот тип преподаватель физкультуры, что ли?»
   — . И все-таки выбор пал именно на вас. Вам предстоит еще одно, последнее, испытание, особо отличное от других. Подчеркиваю, последнее и особое.
   — Я готов. — Мигель пробует встать, но толстячок машет руками.
   — Сидите, сидите. Это испытание последнее, но самое серьезное. Сейчас вам заменят ваши боевые патроны на холостые и дадут три часа времени. В течение этого небольшого срока вы обязаны принести сюда более миллиона новых франков.
   — Откуда принести? — Мигель предельно сосредоточен. Розовощекий улыбается, как старый добрый папаша.
   — В том-то и задача, что этот миллион вы добудете сами. Предупреждаю: вы не имеете права никого убивать, не имеете права наносить физическую или психическую травму. Вся задача как раз и состоит в том, что вы принесете сюда деньги, опираясь исключительно на свой… интеллект. Ну, а пистолет вам лишь для защиты. Предупреждаю: если в процессе своей операции вы совершите незаконные действия и вас арестует французская полиция, вы будете наказаны в соответствии с законами этой страны и не должны рассчитывать на нашу помощь. Подчеркиваю: вы обязаны молчать о своей задаче, что бы с вами ни случилось. Деньги будут возвращены их законным владельцам. Предупреждаю еще раз: никакого ущерба — даже морального. Вы все поняли?
   — Ничего не понял. — Гонсалес привстал с кресла. — Принести миллион новых франков через три часа, никого не убивая, не грабя, не крадя и даже не пугая. Так?
   — Так.
   — Ну и как это возможно?
   — Вот это уже ваше дело, мистер Гонсалес. Мой вам совет: не принимайте необдуманных решений. От этого испытания зависит, полетите ли вы в район «С-14» или нет. Действуйте. А вашим провожатым поедет наш человек. Вы с ним знакомы, он привез вас сюда. Он француз и поможет вам сориентироваться в городе. Кроме того, он удержит вас от необдуманных поступков. Счастливого пути.
   Мигель пожал маленькую руку и, попрощавшись, вышел. В голове у него царил полный туман.
 
   Через полтора часа Гонсалес и его молчаливый спутник входили в тот же дом. Снова темная передняя комната, снова тот же голос: «Идите наверх». Наверно, магнитофон, подумал Мигель. Розовощекий сидел за столом.