Страница:
Может быть, по ошибке он сунул ее не в свой, а в мой пиджачный карман? Или я бессовестно стащил ее у него? Но Доуни не рассеянный профессор из комиксов, и я не клептоман. Да и память у меня еще не отшибло: в последний раз я видел эту проклятую трубку в зубах у Доуни.
Он уныло откликнулся, когда я позвонил ему.
– Что-нибудь случилось, Монти?
– Это у вас случилось, профессор.
– Да, да, я где-то потерял свою трубку, Монти. Какое несчастье!
– Вы потеряли ее не где-то, а у дверей шестой аудитории. Там я и нашел ее несколько минут спустя.
– Вы золото, Монти! Осчастливили старика.
Но себя я не осчастливил. Удольфские тайны сопровождали меня из коттеджа Доуни. Я по-прежнему был игрушкой мистических сил. Еле-еле дождался ленча и успел захватить Вэла и Сузи в нашем кафе. Там и состоялся уже упомянутый мной разговор о рассказе Мопассана со странным названием «Орля».
– Но это же мистика! – воскликнула Сузи.
– Мистика, – согласился Вэл. – Творчество уже терявшего рассудок писателя.
– Я, кажется, тоже теряю рассудок, – сказал я.
– Да, рассказывать кому-либо об этом, пожалуй, не стоит.
– Что же мне делать?
– Продолжать, пользуясь лексиконом Сузи, ставить дальнейшие опыты. С нашим участием.
– Что ты подразумеваешь? – насторожилась Сузи.
– Для начала мы сегодня переночуем у Монти. Понаблюдаем Орля в действии. Надеюсь, что мы ему не помешаем.
– Я боюсь, – сказала Сузи.
– Чего? Потусторонних сил? Ты в них не веришь. Все в мире для тебя только движение элементарных частиц, волн и полей. Вот и попробуем научно проанализировать трюки Орля.
– А ты в него веришь?
– Я еще не знаю, кто он или оно. Существо или вещество. Материя или энергия. Нечто объяснимое уровнем нашей науки или требующее привлечения наук завтрашнего дня, вроде телекинеза и телепортации, невидимости и сверхпроходимости. Поживем – увидим.
– А если не увидим?
– Надеюсь, что он или оно продолжит свои контакты с Монти.
Я не выдержал:
– И ты называешь это контактами?
– А ты предпочитаешь мопассановскую трактовку?
Пришлось сдаться. Да и предложение Вэла меня устраивало: втроем не так страшно. Может быть, Орля соблазнится и вступит в прямой контакт. Так и порешили. Скоротав томительный вечер в пабе, мы втроем пересекли улицу и явились во владения Розалии Соммерфилд часам к одиннадцати, за час до времени привидений, вампиров и ведьм.
Включив свет и оглядев комнаты с порога, я вздрогнул.
– Что такое? – заинтересовался Вэл.
– Он передвинул кресло на середину комнаты!
– Он пошутил и с часами.
Я взглянул на каминные часы и пролепетал:
– Перевел стрелки на два часа вперед.
– Нет, они просто идут назад. Наоборот. Сейчас на них не пять минут двенадцатого, а без пяти час. Не час ночи, а час дня.
Часы действительно шли назад.
– Но это же перестройка всего механизма. Без инструментов!
– По-видимому.
– И зачем это ему? – удивилась Сузи.
– Ставит опыты, крошка. Он тоже экспериментатор, как и ты.
– Интересно, какой опыт поставим мы.
– По трафарету Мопассана. На стол – молоко, воду и хлеб. Прикроем салфеткой и посмотрим наутро, что он или оно отведает.
Так и сделали. Поставили молоко в фаянсовом молочнике, воду в графине с пробкой и булку на тарелке, аккуратно прикрыв ее салфеткой. Подождали чудес, но чудес не было – все оставалось на своих местах, ничто не двигалось, не исчезало и не гасло. В двенадцать легли спать – мы с Вэлом в столовой, Сузи в кабинете на плюшевом диванчике у открытой к нам двери: ядерная физика не спасала ее от страха перед дедовскими поверьями.
Меня разбудил тоненький дребезжащий звук. Я вскочил и сел на постели. Вэл тоже поднялся на локте.
– Ты слышал? – спросил он.
– Телефон?
– Это не телефон. Это треснул графин на столе.
Я встал, включил свет. Тотчас же в комнату заглянула Сузи в пижаме.
– Что случилось, мальчики?
Я молча кивнул на стол. Молоко в молочнике вспенилось и убежало, залив стол и ковер под столом. А вода смерзлась в кусок льда, раздавивший стенки графина. Звон треснувшего стекла на столе и разбудил нас. Только булка под салфеткой лежала нетронутой.
Вэл коснулся пальцем молочной лужицы.
– Теплая, – сказал он. – Должно быть, молоко вскипело и ушло.
– Как – вскипело? Само собой? Вэл покрутил пальцем у лба.
– Нет, его предварительно поставили на плиту, а графин – в морозильник.
– Интересно, – сказал я, игнорируя насмешку.
– С хлебом, вероятно, еще интереснее. Вэл снял салфетку и взял булку.
– Она же совсем целая! – удивилась Сузи.
– Только стала тяжелее раз в десять. – Вэл подбросил булку, и она упала на стол с грохотом утюга. – Чистый металл, вернее, сплав, оформленный в виде булки.
Мы молча смотрели друг на друга. Опыт поставлен, но неизвестное не найдено. Мы могли сотни раз спрашивать друг друга: кто, когда, как и зачем, но ответа ни у кого не было.
– Что же дальше? – спросил я.
– Присутствие «невидимки» бесспорно, – ответил Вэл, подумав. – Действия его очевидны, но непонятны. Что дальше? Продолжать опыты. И ждать.
– А ты уверен, что это мыслящее существо?
– Я уверен только в одном. Это не человек, не уэллсовский «невидимка». И не подобный нашему разум. Но разум. Во всех его, казалось бы, алогичных проявлениях своя логика – стремление понять мир окружающих нас вещей, материальных форм: твердых, жидких, газообразных, органических и неорганических. Думаю, что он не враждебен жизни. Земной жизни. Может быть, это и поспешное заявление, но в действиях его я не вижу вреда. Свечи гаснут, но не ломаются, лампочки зажигаются, но не перегорают, бюст Шекспира исчезает, но возникает снова на том же месте, трубка переносится, но не пропадает. С водой, булкой и молоком – элементарные эксперименты, по существу безобидные попытки познать или видоизменить материал. Ни одному из нас не причинено ни малейшей боли, даже мухи вон спят живехонькие.
Я выслушал его не перебивая. Умный парень, этот русский ученый. Он даже не сослался на общеизвестное гамлетовское «есть многое, Горацио, на свете» – Шекспир и Бен Джонсон не ограничили его кругозора. Не то что у Сузи с ее точнейшей наукой. На вопрос Вэла: «Твой ход, Сузи?» – она так и ответила:
– Я – пас. Ни в одной работе по ядерной физике не найдешь этому объяснения.
А все-таки оно нашлось именно в ядерной физике, только в новой ее главе, еще неизвестной людям.
Глава 4
Глава 5
Он уныло откликнулся, когда я позвонил ему.
– Что-нибудь случилось, Монти?
– Это у вас случилось, профессор.
– Да, да, я где-то потерял свою трубку, Монти. Какое несчастье!
– Вы потеряли ее не где-то, а у дверей шестой аудитории. Там я и нашел ее несколько минут спустя.
– Вы золото, Монти! Осчастливили старика.
Но себя я не осчастливил. Удольфские тайны сопровождали меня из коттеджа Доуни. Я по-прежнему был игрушкой мистических сил. Еле-еле дождался ленча и успел захватить Вэла и Сузи в нашем кафе. Там и состоялся уже упомянутый мной разговор о рассказе Мопассана со странным названием «Орля».
– Но это же мистика! – воскликнула Сузи.
– Мистика, – согласился Вэл. – Творчество уже терявшего рассудок писателя.
– Я, кажется, тоже теряю рассудок, – сказал я.
– Да, рассказывать кому-либо об этом, пожалуй, не стоит.
– Что же мне делать?
– Продолжать, пользуясь лексиконом Сузи, ставить дальнейшие опыты. С нашим участием.
– Что ты подразумеваешь? – насторожилась Сузи.
– Для начала мы сегодня переночуем у Монти. Понаблюдаем Орля в действии. Надеюсь, что мы ему не помешаем.
– Я боюсь, – сказала Сузи.
– Чего? Потусторонних сил? Ты в них не веришь. Все в мире для тебя только движение элементарных частиц, волн и полей. Вот и попробуем научно проанализировать трюки Орля.
– А ты в него веришь?
– Я еще не знаю, кто он или оно. Существо или вещество. Материя или энергия. Нечто объяснимое уровнем нашей науки или требующее привлечения наук завтрашнего дня, вроде телекинеза и телепортации, невидимости и сверхпроходимости. Поживем – увидим.
– А если не увидим?
– Надеюсь, что он или оно продолжит свои контакты с Монти.
Я не выдержал:
– И ты называешь это контактами?
– А ты предпочитаешь мопассановскую трактовку?
Пришлось сдаться. Да и предложение Вэла меня устраивало: втроем не так страшно. Может быть, Орля соблазнится и вступит в прямой контакт. Так и порешили. Скоротав томительный вечер в пабе, мы втроем пересекли улицу и явились во владения Розалии Соммерфилд часам к одиннадцати, за час до времени привидений, вампиров и ведьм.
Включив свет и оглядев комнаты с порога, я вздрогнул.
– Что такое? – заинтересовался Вэл.
– Он передвинул кресло на середину комнаты!
– Он пошутил и с часами.
Я взглянул на каминные часы и пролепетал:
– Перевел стрелки на два часа вперед.
– Нет, они просто идут назад. Наоборот. Сейчас на них не пять минут двенадцатого, а без пяти час. Не час ночи, а час дня.
Часы действительно шли назад.
– Но это же перестройка всего механизма. Без инструментов!
– По-видимому.
– И зачем это ему? – удивилась Сузи.
– Ставит опыты, крошка. Он тоже экспериментатор, как и ты.
– Интересно, какой опыт поставим мы.
– По трафарету Мопассана. На стол – молоко, воду и хлеб. Прикроем салфеткой и посмотрим наутро, что он или оно отведает.
Так и сделали. Поставили молоко в фаянсовом молочнике, воду в графине с пробкой и булку на тарелке, аккуратно прикрыв ее салфеткой. Подождали чудес, но чудес не было – все оставалось на своих местах, ничто не двигалось, не исчезало и не гасло. В двенадцать легли спать – мы с Вэлом в столовой, Сузи в кабинете на плюшевом диванчике у открытой к нам двери: ядерная физика не спасала ее от страха перед дедовскими поверьями.
Меня разбудил тоненький дребезжащий звук. Я вскочил и сел на постели. Вэл тоже поднялся на локте.
– Ты слышал? – спросил он.
– Телефон?
– Это не телефон. Это треснул графин на столе.
Я встал, включил свет. Тотчас же в комнату заглянула Сузи в пижаме.
– Что случилось, мальчики?
Я молча кивнул на стол. Молоко в молочнике вспенилось и убежало, залив стол и ковер под столом. А вода смерзлась в кусок льда, раздавивший стенки графина. Звон треснувшего стекла на столе и разбудил нас. Только булка под салфеткой лежала нетронутой.
Вэл коснулся пальцем молочной лужицы.
– Теплая, – сказал он. – Должно быть, молоко вскипело и ушло.
– Как – вскипело? Само собой? Вэл покрутил пальцем у лба.
– Нет, его предварительно поставили на плиту, а графин – в морозильник.
– Интересно, – сказал я, игнорируя насмешку.
– С хлебом, вероятно, еще интереснее. Вэл снял салфетку и взял булку.
– Она же совсем целая! – удивилась Сузи.
– Только стала тяжелее раз в десять. – Вэл подбросил булку, и она упала на стол с грохотом утюга. – Чистый металл, вернее, сплав, оформленный в виде булки.
Мы молча смотрели друг на друга. Опыт поставлен, но неизвестное не найдено. Мы могли сотни раз спрашивать друг друга: кто, когда, как и зачем, но ответа ни у кого не было.
– Что же дальше? – спросил я.
– Присутствие «невидимки» бесспорно, – ответил Вэл, подумав. – Действия его очевидны, но непонятны. Что дальше? Продолжать опыты. И ждать.
– А ты уверен, что это мыслящее существо?
– Я уверен только в одном. Это не человек, не уэллсовский «невидимка». И не подобный нашему разум. Но разум. Во всех его, казалось бы, алогичных проявлениях своя логика – стремление понять мир окружающих нас вещей, материальных форм: твердых, жидких, газообразных, органических и неорганических. Думаю, что он не враждебен жизни. Земной жизни. Может быть, это и поспешное заявление, но в действиях его я не вижу вреда. Свечи гаснут, но не ломаются, лампочки зажигаются, но не перегорают, бюст Шекспира исчезает, но возникает снова на том же месте, трубка переносится, но не пропадает. С водой, булкой и молоком – элементарные эксперименты, по существу безобидные попытки познать или видоизменить материал. Ни одному из нас не причинено ни малейшей боли, даже мухи вон спят живехонькие.
Я выслушал его не перебивая. Умный парень, этот русский ученый. Он даже не сослался на общеизвестное гамлетовское «есть многое, Горацио, на свете» – Шекспир и Бен Джонсон не ограничили его кругозора. Не то что у Сузи с ее точнейшей наукой. На вопрос Вэла: «Твой ход, Сузи?» – она так и ответила:
– Я – пас. Ни в одной работе по ядерной физике не найдешь этому объяснения.
А все-таки оно нашлось именно в ядерной физике, только в новой ее главе, еще неизвестной людям.
Глава 4
РАЗУМ-РАЗВЕДЧИК
Проснулся я поздно, в одиннадцатом часу, когда Сузи и Вэл давно уже ушли. Они не будили меня, зная, что спешить мне некуда, что проверкой курсовых работ на кафедре я буду занят во второй половине дня. Проснулся я легко, с ясной мыслью, без малейшей тревоги, так томившей меня вчера. Следов ночных событий уже не было: Вэл и Сузи обо всем позаботились. Молочник вымыли, осколки стекла убрали, а к булке приложили записку с лаконичным приглашением: «Можешь отведать». Я осторожно надавил ее пальцем… И что бы вы думали? Металлическая булка снова стала съедобной, только чуть зачерствевшей со вчерашнего вечера. Никаких других изменений не наблюдалось, все находилось в обычном порядке, ничто не пропало. Вода в кране текла, душ работал, свет горел.
Я с аппетитом позавтракал и просмотрел газеты – очередные выпуски «Таймс», «Дейли миррор» и коммунистической «Морнинг стар», куда я заглядываю по настоянию Вэла, дабы не ограничивать свой кругозор твердолобым самомнением тори и желтой безответственностью Флит-стрит[2]. Обычно я делаю это основательно; проглядываю хронику происшествий, иностранные телеграммы, отдельные статьи прочитываю целиком и решительно пропускаю объявления, спорт и биржевые курсы за отсутствием у меня акций и процентных бумаг. Но на этот раз я по неизвестной и непонятной для меня причине просто листал все газеты подряд, ни на чем не задерживаясь. Окинул взором страницу, будто фотографируя ее, и перешел к следующей, мазнул по ней взглядом, ничего не прочтя как следует, и прогалопировал таким образом по всем полосам, не пропустив ни одной – даже сплошных объявлений и биржевых котировок. Никакой информации я при этом не извлек и ничего не запомнил, даже заголовков и фото, но осознал это лишь два-три часа спустя, когда вышел на улицу, осознал, что действовал, как сомнамбула, повинуясь какому-то настойчивому, но неясному побуждению.
Просмотрев газеты, я столь же неосознанно подошел к книжной полке и взял однотомный Оксфордский толковый словарь английского литературного языка. Если бы меня тогда спросили, зачем он мне понадобился, я бы не смог ответить. Захотелось бессознательно, безотчетно что-то найти. Что, не знаю. Просто взял словарь и, присев к окну, методично и быстро перелистал его по тому же принципу, что и газеты. Откроешь страницу, взглянешь, запечатлеешь где-то в ячейках памяти все слова и дополнения к ним, идиомы и синонимы, затратишь на это не более секунды и пробегаешь глазами уже другую страницу. И так с А до Z, пока не устал сгибаться палец, перевернувший тысячу с лишним страниц тончайшей индийской бумаги.
Я не запомнил ни одного слова, ни одного примера, ни одной семантической формы, – в голове была мешанина из непереваренных слов, обрушившаяся на меня словесная Ниагара, в которой утонули все впечатления и помыслы. Мой мозг как бы отключился, проглотив словарь и грамматику, и дремал, как питон, переваривающий более чем обильную добычу.
Дремал он недолго – я не считал минут – и очнулся, едва я вышел на улицу. Собственно, «очнулся» не то слово – я был в полном сознании, только мой мысленный аппарат был вроде как отключен от внешнего мира, от его дел, забот, вещей и людей. И этот внешний мир ворвался в мой черепной вакуум, как отключенный звук в телевизоре врывается в действие, когда его снова включили. Я вдруг все вспомнил, осознал и, ничего не поняв, встревожился. Что же произошло? Почему я бездумно листал словарь и газеты, не читая, фотографируя страницы только глазами, без участия разума, не вдумываясь в увиденное, не осмысливая его? Зачем я это делал, что побуждало меня, заставляло, именно заставляло подчиняться какому-то неосознанному, неконтролируемому движению мысли? Встать, взять, перелистать, ухватить взглядом и вновь положить на стол или поставить на полку. Кто-то или что-то во мне мысленно приказывало это сделать, и я повиновался, не думая и не сопротивляясь. Орля? Невидимый враг, вошедший в меня зеленой молнией в тот загадочный вечер? В том, что он существует и действует, убедились мы все втроем, только не видели логики в его действиях. Человеческой логики. А если она была, эта логика, – пусть не человеческая, но была? Тогда становилось понятным и мгновенное поглощение газетной информации, и педантичное перелистывание английского словаря. Невидимка знакомился с делами и тревогами мира, нас окружающего, и со словами, формирующими его духовный облик.
Но едва я осознал и объяснил себе все происшедшее, как где-то в мозгу «прозвучал» новый приказ. Я еще не «услышал» его, но уже механически устремился к его выполнению. Вместо садовой дорожки, ведущей к дверям моей кафедры, я машинально свернул к корпусу университетской библиотеки. Окружающий мир снова потух, и я знал только одно: открыть дверь в библиотечный холл, подойти к дежурной мисс Стивене и взять у нее все тома Британской энциклопедии.
Она не удивилась, молча выписала карточку и указала служителю на ближайший стол в читальном зале, куда можно было погрузить все кирпичи томов в синих, строго академических переплетах.
Никто не обратил на это особенного внимания: студенты и научные сотрудники кафедр нередко брали для работы по дюжине книг. Один из таких сотрудников устроился за столом против меня, водрузив перед собой стопочку, правда, поменьше весом. Я знал его – Смитс, не то Смэтс, аспирант из отделения языка и фонетики. Мы сухо кивнули друг другу и склонились над книгами. Но я не учел усталости пальцев – перелистывать многостраничные тома Британской энциклопедии было им не по силам. Они стали тормозить, задерживать страницы на поворотах. И тут произошло нечто неожиданное: страницы сами стали перевертываться без участия пальцев. Мне оставалось только присмотреться полсекунды, и страница с мягким шелестом ложилась налево, открывая следующую для бездумной фиксации. Мысль спала, как и дома во время «чтения» газет, – я лишь тупо следил за перевертывающимися страницами.
В читальном зале не разговаривали, но мой визави, должно быть, не выдержал.
– Как это у вас получается? – спросил он шепотом, еле подымая отвисшую челюсть.
– Что, что? – не понял или не расслышал я.
– Сттт… раницы, – сказал он заикаясь.
Мне тут же была дана возможность все осознать, понять и даже развеселиться.
– Телекинез, – грозно прошептал я. – Мысль перелистывает страницы.
Смите или Смэтс поперхнулся, съежился и молча пересел со своей стопочкой книг за другой стол. Он не любил чудес.
А я, уже все понявший и внутренне давно подчинившийся, продолжал фиксировать глазами-объективами каждую перевернутую страницу. Они методично шелестели, щекоча приближенные к ним для видимости подушечки пальцев. Три часа автоматической бездумной работы, тысячи моментальных снимков в подсознательной памяти – и никакого следа в памяти сознательной. Короче говоря, с моей помощью Орля выучил английский язык и собрал всю информацию о нашем мире, втиснутую в строй томов Британской энциклопедии. Я вспомнил разговор во сне со своим отражением в зеркале: «Мне нужны твои глаза, чтобы видеть то, что ты видишь, твои уши, чтобы слышать то, что ты слышишь, и твоя кожа, чтобы ощущать тепло или холод прикосновения. Мне нужен твой мозг, чтобы восхищаться тем, что тебя восхищает, страшиться того, что страшит тебя, и удивляться тому, что тебя удивляет». Я дал ему и язык, и глаза, и мозг.
И даже уходя из библиотеки и потирая уставшую поясницу, я все еще не был свободен. Новый приказ побуждал меня найти Вэла и Сузи, вернее, одну Сузи с непонятным и для нее, и для меня требованием. Непонятным и даже невероятным оно прозвучало лишь в момент оглашения, до этого я знал только то, что должен увидеть Сузи. Мне повезло: я нашел ее на скамейке у дверей ее факультета, она просматривала записи лабораторных работ.
– Срочное дело, Сузи, – сказал я, не здороваясь. Какое дело, я еще не знал.
– Монти? – удивилась она. – Где это вы скитались? Вас ищет Вэл, а Доуни отменил проверку курсовых работ из-за вашей неявки.
– Напишите мне список наиболее важных работ по ядерной физике и физике высоких энергий. Сейчас же, здесь, – сказал кто-то во мне моим голосом.
Даже чудеса Орля так не удивили Сузи, как мое требование.
– Зачем вам, Монти? – спросила она меня почему-то шепотом.
– Не знаю, только это необходимо. Возьмите блокнот и перечислите то, что у нас есть в библиотеке.
– И все-таки я не понимаю – зачем?
– И я не понимаю. Но вы должны сделать это, Сузи. И скорее. Это – не я.
Моя бессвязная речь заставила ее подчиниться, но не устранила недоумения. С не меньшим недоумением встретили меня и в библиотеке. Специалист по английскому Ренессансу – и вдруг бросается в дебри элементарных частиц. Почти уникальный случай в нашей университетской среде, где нет больших невежд, чем специалисты вне своих узких областей знания. Но даже узаконенному невежде книжки все-таки выдали. И я листал их еще два часа, ничего не понимая и не запоминая. Кто-то читал и запоминал их вместо меня.
Самим собой я стал только на улице, но в каком качестве! Выжатым лимоном, выкипевшим чайником, выкуренным окурком – с чем хотите сравнивайте эту душевную пустоту и равнодушие ко всему на свете. Я пошел прямо домой, побуждаемый единственным желанием, которое у меня осталось, – возместить пропущенные ленч и обед. И даже не удивился, найдя уже готовый обед на столе: об этом позаботились Сузи и Вэл, терпеливо ожидавшие меня с благословения Розалии Соммерфилд.
– Дай ему виски, – сказал Вэл Сузи, – скорее встряхнется.
Я выпил.
– Говорить можешь?
– Пусть поест сначала.
Я молча проглотил остывшие сосиски с горчицей и запил пивом. В голове зашумело, но вакуум исчез, вернее, наполнился радостным сознанием того, что я – это я и действую по собственному разумению и помыслам. Желание говорить переполняло меня и выплеснулось сразу, без допроса. Я рассказал все: о перелистанных газетах, словаре, Британской энциклопедии и ядерной физике.
– Листал, не читая? – переспросил Вэл.
– Читал Орля. Я был выключен.
– Зачем, понятно. Изучал язык, постигая смысл выражаемых им понятий, и наконец выбрал заинтересовавший его объект информации. Значит, наш невидимка проходит по ведомству Сузи.
– Если его мысль, – задумалась Сузи, – находится на уровне человеческой…
– Или выше, – подсказал Вэл.
– …или выше, то он несомненно знает, что мышление происходит на уровне элементарных частиц. Для контакта с человеком…
– А ты уверена, что он ищет контакта?
– Судя по его действиям – безусловно. Все его чудеса – это стремление познать наш мир.
– Разве обязателен для этого прямой контакт с человеком? Мозг Монти он уже изучил, во всяком случае, может диктовать ему что угодно. Датчиками его он воспользовался, узнал, что его интересует. Изучение же окружающего нас материального мира, по-видимому, возможно для него и без участия человека: удольфские чудеса это подтверждают. Так почему же думать, что он ищет контактов? В принципе могут быть цивилизации, так называемые замкнутые, которых не интересуют никакие контакты.
– Не верю, не могу верить, – решительно возразила Сузи. – Зачем изучать наш язык, если можно проникнуть в мозг и запросто снять весь накопленный им запас информации? И обрати внимание: Орля оставил Монти, когда тот выдохся, когда дальнейшая перекачка информации уже грозила необратимыми изменениями мозговых клеток. Значит, у Орля цель. Или Монти и в дальнейшем будет служить только проводником информации, или с ним потом вступят в прямой контакт.
– Может быть, ты и права, – неуверенно согласился Вэл, – поживем – увидим.
– Что увидим? – рассердился я. – Как переворачиваются страницы без участия пальцев, как превращают в робота бакалавра литературы, как закипает молоко без огня и как замерзает вода в комнате летом? Так объясните же роботу, почему это чудовище при его интересе к ядерной физике избрало для своих экспериментов меня, а не Сузи?
– Так ведь не в нее, а в тебя ударила зеленая молния. Тогда у Доуни…
– Молния не живое существо.
– А ты видел, как выглядят живые существа в других звездных системах и других галактиках? Может быть, это форма газообразной или энергетической жизни. Другой путь эволюции – другие формы разума.
Сузи закрыла лицо руками.
– Мне страшно, мальчики, – повторила она. – А вдруг это враждебный нам разум?
Все замолчали.
– А что мы можем предпринять? – вздохнул Вэл. – Какие у человека средства против чужого разума, ощутимого, но невидимого, властного над материей, но нематериального? Поджечь дом, как в рассказе у Мопассана? Но это поступок сумасшедшего, да и наш Орля или потушит огонь, или восстановит дом. Рассказать о нем людям – военным, ученым, газетчикам? Нас сочтут больными или мистификаторами.
Забегу вперед, если сообщу, что я все же попытался рассказать Доуни, когда передавал ему трубку. Что из этого получилось, вы уже знаете: я едва ускользнул от психиатрического надзора.
– И все же я оптимист, – закончил Вэл. – Это высший разум, допускаю. Но не разум-завоеватель, а разум-разведчик.
– С какими целями?
– События не заставят себя долго ждать.
Вэл оказался пророком.
Я с аппетитом позавтракал и просмотрел газеты – очередные выпуски «Таймс», «Дейли миррор» и коммунистической «Морнинг стар», куда я заглядываю по настоянию Вэла, дабы не ограничивать свой кругозор твердолобым самомнением тори и желтой безответственностью Флит-стрит[2]. Обычно я делаю это основательно; проглядываю хронику происшествий, иностранные телеграммы, отдельные статьи прочитываю целиком и решительно пропускаю объявления, спорт и биржевые курсы за отсутствием у меня акций и процентных бумаг. Но на этот раз я по неизвестной и непонятной для меня причине просто листал все газеты подряд, ни на чем не задерживаясь. Окинул взором страницу, будто фотографируя ее, и перешел к следующей, мазнул по ней взглядом, ничего не прочтя как следует, и прогалопировал таким образом по всем полосам, не пропустив ни одной – даже сплошных объявлений и биржевых котировок. Никакой информации я при этом не извлек и ничего не запомнил, даже заголовков и фото, но осознал это лишь два-три часа спустя, когда вышел на улицу, осознал, что действовал, как сомнамбула, повинуясь какому-то настойчивому, но неясному побуждению.
Просмотрев газеты, я столь же неосознанно подошел к книжной полке и взял однотомный Оксфордский толковый словарь английского литературного языка. Если бы меня тогда спросили, зачем он мне понадобился, я бы не смог ответить. Захотелось бессознательно, безотчетно что-то найти. Что, не знаю. Просто взял словарь и, присев к окну, методично и быстро перелистал его по тому же принципу, что и газеты. Откроешь страницу, взглянешь, запечатлеешь где-то в ячейках памяти все слова и дополнения к ним, идиомы и синонимы, затратишь на это не более секунды и пробегаешь глазами уже другую страницу. И так с А до Z, пока не устал сгибаться палец, перевернувший тысячу с лишним страниц тончайшей индийской бумаги.
Я не запомнил ни одного слова, ни одного примера, ни одной семантической формы, – в голове была мешанина из непереваренных слов, обрушившаяся на меня словесная Ниагара, в которой утонули все впечатления и помыслы. Мой мозг как бы отключился, проглотив словарь и грамматику, и дремал, как питон, переваривающий более чем обильную добычу.
Дремал он недолго – я не считал минут – и очнулся, едва я вышел на улицу. Собственно, «очнулся» не то слово – я был в полном сознании, только мой мысленный аппарат был вроде как отключен от внешнего мира, от его дел, забот, вещей и людей. И этот внешний мир ворвался в мой черепной вакуум, как отключенный звук в телевизоре врывается в действие, когда его снова включили. Я вдруг все вспомнил, осознал и, ничего не поняв, встревожился. Что же произошло? Почему я бездумно листал словарь и газеты, не читая, фотографируя страницы только глазами, без участия разума, не вдумываясь в увиденное, не осмысливая его? Зачем я это делал, что побуждало меня, заставляло, именно заставляло подчиняться какому-то неосознанному, неконтролируемому движению мысли? Встать, взять, перелистать, ухватить взглядом и вновь положить на стол или поставить на полку. Кто-то или что-то во мне мысленно приказывало это сделать, и я повиновался, не думая и не сопротивляясь. Орля? Невидимый враг, вошедший в меня зеленой молнией в тот загадочный вечер? В том, что он существует и действует, убедились мы все втроем, только не видели логики в его действиях. Человеческой логики. А если она была, эта логика, – пусть не человеческая, но была? Тогда становилось понятным и мгновенное поглощение газетной информации, и педантичное перелистывание английского словаря. Невидимка знакомился с делами и тревогами мира, нас окружающего, и со словами, формирующими его духовный облик.
Но едва я осознал и объяснил себе все происшедшее, как где-то в мозгу «прозвучал» новый приказ. Я еще не «услышал» его, но уже механически устремился к его выполнению. Вместо садовой дорожки, ведущей к дверям моей кафедры, я машинально свернул к корпусу университетской библиотеки. Окружающий мир снова потух, и я знал только одно: открыть дверь в библиотечный холл, подойти к дежурной мисс Стивене и взять у нее все тома Британской энциклопедии.
Она не удивилась, молча выписала карточку и указала служителю на ближайший стол в читальном зале, куда можно было погрузить все кирпичи томов в синих, строго академических переплетах.
Никто не обратил на это особенного внимания: студенты и научные сотрудники кафедр нередко брали для работы по дюжине книг. Один из таких сотрудников устроился за столом против меня, водрузив перед собой стопочку, правда, поменьше весом. Я знал его – Смитс, не то Смэтс, аспирант из отделения языка и фонетики. Мы сухо кивнули друг другу и склонились над книгами. Но я не учел усталости пальцев – перелистывать многостраничные тома Британской энциклопедии было им не по силам. Они стали тормозить, задерживать страницы на поворотах. И тут произошло нечто неожиданное: страницы сами стали перевертываться без участия пальцев. Мне оставалось только присмотреться полсекунды, и страница с мягким шелестом ложилась налево, открывая следующую для бездумной фиксации. Мысль спала, как и дома во время «чтения» газет, – я лишь тупо следил за перевертывающимися страницами.
В читальном зале не разговаривали, но мой визави, должно быть, не выдержал.
– Как это у вас получается? – спросил он шепотом, еле подымая отвисшую челюсть.
– Что, что? – не понял или не расслышал я.
– Сттт… раницы, – сказал он заикаясь.
Мне тут же была дана возможность все осознать, понять и даже развеселиться.
– Телекинез, – грозно прошептал я. – Мысль перелистывает страницы.
Смите или Смэтс поперхнулся, съежился и молча пересел со своей стопочкой книг за другой стол. Он не любил чудес.
А я, уже все понявший и внутренне давно подчинившийся, продолжал фиксировать глазами-объективами каждую перевернутую страницу. Они методично шелестели, щекоча приближенные к ним для видимости подушечки пальцев. Три часа автоматической бездумной работы, тысячи моментальных снимков в подсознательной памяти – и никакого следа в памяти сознательной. Короче говоря, с моей помощью Орля выучил английский язык и собрал всю информацию о нашем мире, втиснутую в строй томов Британской энциклопедии. Я вспомнил разговор во сне со своим отражением в зеркале: «Мне нужны твои глаза, чтобы видеть то, что ты видишь, твои уши, чтобы слышать то, что ты слышишь, и твоя кожа, чтобы ощущать тепло или холод прикосновения. Мне нужен твой мозг, чтобы восхищаться тем, что тебя восхищает, страшиться того, что страшит тебя, и удивляться тому, что тебя удивляет». Я дал ему и язык, и глаза, и мозг.
И даже уходя из библиотеки и потирая уставшую поясницу, я все еще не был свободен. Новый приказ побуждал меня найти Вэла и Сузи, вернее, одну Сузи с непонятным и для нее, и для меня требованием. Непонятным и даже невероятным оно прозвучало лишь в момент оглашения, до этого я знал только то, что должен увидеть Сузи. Мне повезло: я нашел ее на скамейке у дверей ее факультета, она просматривала записи лабораторных работ.
– Срочное дело, Сузи, – сказал я, не здороваясь. Какое дело, я еще не знал.
– Монти? – удивилась она. – Где это вы скитались? Вас ищет Вэл, а Доуни отменил проверку курсовых работ из-за вашей неявки.
– Напишите мне список наиболее важных работ по ядерной физике и физике высоких энергий. Сейчас же, здесь, – сказал кто-то во мне моим голосом.
Даже чудеса Орля так не удивили Сузи, как мое требование.
– Зачем вам, Монти? – спросила она меня почему-то шепотом.
– Не знаю, только это необходимо. Возьмите блокнот и перечислите то, что у нас есть в библиотеке.
– И все-таки я не понимаю – зачем?
– И я не понимаю. Но вы должны сделать это, Сузи. И скорее. Это – не я.
Моя бессвязная речь заставила ее подчиниться, но не устранила недоумения. С не меньшим недоумением встретили меня и в библиотеке. Специалист по английскому Ренессансу – и вдруг бросается в дебри элементарных частиц. Почти уникальный случай в нашей университетской среде, где нет больших невежд, чем специалисты вне своих узких областей знания. Но даже узаконенному невежде книжки все-таки выдали. И я листал их еще два часа, ничего не понимая и не запоминая. Кто-то читал и запоминал их вместо меня.
Самим собой я стал только на улице, но в каком качестве! Выжатым лимоном, выкипевшим чайником, выкуренным окурком – с чем хотите сравнивайте эту душевную пустоту и равнодушие ко всему на свете. Я пошел прямо домой, побуждаемый единственным желанием, которое у меня осталось, – возместить пропущенные ленч и обед. И даже не удивился, найдя уже готовый обед на столе: об этом позаботились Сузи и Вэл, терпеливо ожидавшие меня с благословения Розалии Соммерфилд.
– Дай ему виски, – сказал Вэл Сузи, – скорее встряхнется.
Я выпил.
– Говорить можешь?
– Пусть поест сначала.
Я молча проглотил остывшие сосиски с горчицей и запил пивом. В голове зашумело, но вакуум исчез, вернее, наполнился радостным сознанием того, что я – это я и действую по собственному разумению и помыслам. Желание говорить переполняло меня и выплеснулось сразу, без допроса. Я рассказал все: о перелистанных газетах, словаре, Британской энциклопедии и ядерной физике.
– Листал, не читая? – переспросил Вэл.
– Читал Орля. Я был выключен.
– Зачем, понятно. Изучал язык, постигая смысл выражаемых им понятий, и наконец выбрал заинтересовавший его объект информации. Значит, наш невидимка проходит по ведомству Сузи.
– Если его мысль, – задумалась Сузи, – находится на уровне человеческой…
– Или выше, – подсказал Вэл.
– …или выше, то он несомненно знает, что мышление происходит на уровне элементарных частиц. Для контакта с человеком…
– А ты уверена, что он ищет контакта?
– Судя по его действиям – безусловно. Все его чудеса – это стремление познать наш мир.
– Разве обязателен для этого прямой контакт с человеком? Мозг Монти он уже изучил, во всяком случае, может диктовать ему что угодно. Датчиками его он воспользовался, узнал, что его интересует. Изучение же окружающего нас материального мира, по-видимому, возможно для него и без участия человека: удольфские чудеса это подтверждают. Так почему же думать, что он ищет контактов? В принципе могут быть цивилизации, так называемые замкнутые, которых не интересуют никакие контакты.
– Не верю, не могу верить, – решительно возразила Сузи. – Зачем изучать наш язык, если можно проникнуть в мозг и запросто снять весь накопленный им запас информации? И обрати внимание: Орля оставил Монти, когда тот выдохся, когда дальнейшая перекачка информации уже грозила необратимыми изменениями мозговых клеток. Значит, у Орля цель. Или Монти и в дальнейшем будет служить только проводником информации, или с ним потом вступят в прямой контакт.
– Может быть, ты и права, – неуверенно согласился Вэл, – поживем – увидим.
– Что увидим? – рассердился я. – Как переворачиваются страницы без участия пальцев, как превращают в робота бакалавра литературы, как закипает молоко без огня и как замерзает вода в комнате летом? Так объясните же роботу, почему это чудовище при его интересе к ядерной физике избрало для своих экспериментов меня, а не Сузи?
– Так ведь не в нее, а в тебя ударила зеленая молния. Тогда у Доуни…
– Молния не живое существо.
– А ты видел, как выглядят живые существа в других звездных системах и других галактиках? Может быть, это форма газообразной или энергетической жизни. Другой путь эволюции – другие формы разума.
Сузи закрыла лицо руками.
– Мне страшно, мальчики, – повторила она. – А вдруг это враждебный нам разум?
Все замолчали.
– А что мы можем предпринять? – вздохнул Вэл. – Какие у человека средства против чужого разума, ощутимого, но невидимого, властного над материей, но нематериального? Поджечь дом, как в рассказе у Мопассана? Но это поступок сумасшедшего, да и наш Орля или потушит огонь, или восстановит дом. Рассказать о нем людям – военным, ученым, газетчикам? Нас сочтут больными или мистификаторами.
Забегу вперед, если сообщу, что я все же попытался рассказать Доуни, когда передавал ему трубку. Что из этого получилось, вы уже знаете: я едва ускользнул от психиатрического надзора.
– И все же я оптимист, – закончил Вэл. – Это высший разум, допускаю. Но не разум-завоеватель, а разум-разведчик.
– С какими целями?
– События не заставят себя долго ждать.
Вэл оказался пророком.
Глава 5
«МЕНЕ, ТЕКЕЛ, ФАРЕС»
По древнему сказанию, на пиру у вавилонского царя Валтасара, этак лет за пятьсот с лишним до нашей эры, чудесно возникшая кисть руки начертала на стене три непонятных слова: «мене, текел, фарес». Как были расшифрованы эти слова, я уже не помню, но чувство страха, потрясшее очевидцев, я испытал тоже почти в аналогичной ситуации. Правда, не на шумном «пиру» у ректора по поводу окончания экзаменационной сессии, а в тихом уединении меблированных комнат Розалии Соммерфилд, когда сессия еще не кончилась. Но уверяю вас, страх был не менее леденящим.
Со времени моего последнего разговора с Вэлом и Сузи прошло несколько дней – сессионные дела разлучили нас, да и мы с Доуни задерживались на кафедре дольше обычного, так что я возвращался домой, даже не заглянув в паб за очередной кружкой пива: его доставляла мне на дом Розалия. Несмотря на прогноз Вэла, «события» все еще ждали. Орля или покинул мой тихий очаг, или затаился для новых фокусов. Ничто не нарушало нормальной жизни: вещи не исчезали, часы шли, как полагается, книги не срывались с полок и никто не заставлял меня заглядывать в словари.
Но когда я однажды, вернувшись домой усталый и умиротворенный, устроил себе импровизированный пир из подогретой грудинки, чая и рюмки бренди с куском восточной тянучки из магазина «Персидские сладости», включил телевизор на середине какого-то вестерна и уже приготовился наслаждаться, небесное предупреждение не заставило себя долго ждать. Только вместо письма на стене застучала открытая пишущая машинка с бумажным рулоном, какие в ходу на телетайпах и какие вообще удобнее: не нужно то и дело вставлять и вынимать лист бумаги для перепечатки. Я не случайно упомянул о телетайпе. Машинка задвигалась и застучала именно как управляемый извне механизм – рычаги букв щелкали, подымаясь и опускаясь, лента ползла, накручиваясь и раскручиваясь в катушках, каретка судорожно металась взад и вперед, методически выталкивая наверх оттиснутые строки. На моих глазах происходило новое удольфское чудо, настолько поразительное, что у меня не возникло даже любопытства прочитать эти строки. Я замер от ужаса, как мопассановский герой, заставший «невидимку» врасплох, и пребывал в столбняке до тех пор, пока стук не прекратился и над остановившимся валиком не появился отпечатанный текст. Он был написан грамматически правильно, без единой помарки, с прописными буквами и знаками препинания, как продиктованный машинистке самого высокого класса.
«Мы впервые пробуем ваш язык как средство коммуникации – средство, конечно, примитивное, но другие для тебя не годятся. Телепатический обмен мыслями привел бы к торможению твоих церебральных процессов, так как, включая нашу мысль, мы бы выключали твою. Отвечать можешь устно или мысленно – нам безразлично. Хотя ты и скрываешь иногда свои мысли, не рассчитывай, что обманешь нас, – мы читаем их, как принято называть у вас такой способ накопления информации. Наши сигналы связи вызывают у тебя незнакомые нам помехи, самая устойчивая из которых – страх. Мы проследили его эффект, но объяснить не можем – мы внеэмоциональны… Не смущайся (кстати, тоже непонятный нам, но характерный для тебя импульс), объем твоей информации нам известен, и за пределы его мы не выйдем. Цель нашего общения – прояснить жизнь, с которой мы столкнулись впервые и понять которую до сих пор не можем».
Растерянность моя проходила по мере того, как я читал этот текст, и с последней строчкой я даже оказался способным оценить комизм ситуации. Пишущая машинка в качестве голоса запредельного мира и машинистка-невидимка в роли его разведчика. И это величавое «мы»! «Мы, ее величество, повелеваем…» – внутренне усмехнулся я.
«Что значит „ее величество“?» – выстукала машинка.
Смешно, подумал я. Как школьнику, надо объяснять, что «ее величество» – это обращение к королеве, а во множественном числе от первого лица короли всегда обращались к народу. Я еще ничего не сказал, как машинка уже ответила:
«Что такое „смешно“, мы не знаем: у нас нет чувства юмора. Но объяснение понятно. И в дальнейшем продолжай на школьном уровне».
– Но почему же все-таки «мы»? – вслух спросил я. – Разве ты не один?
«Нас много. Как много, объяснить не сумеем. Речь может идти о множествах лишь в приблизительном математическом исчислении».
– Кто же вы?
«Не люди. Даже не биологические организмы с невидимой глазу структурой, как ты подумал. Просто мыслящие энергоблоки на уровне элементарных частиц. Вы еще мало знаете ваш микромир и не открыли кирпичиков, из которых сложено его здание. А мы еще меньше этих кирпичиков, но с более высокой, чем ваша, организацией мышления».
– С кем же я общаюсь сейчас? – совсем уже недоуменно пробормотал я.
«С полем, подобным любому энергетическому полю, обладающему определенными свойствами и заключенному в некое окружающее тебя пространство. Комната? Нет, конечно. Для нас нет стабильных материальных границ. И не одно это поле окружает тебя. Мы можем создавать их в любой точке пространства по всей территории планеты. Создавать и изменять в зависимости от их предполагаемых функций. Ты опять мысленно спрашиваешь: сколько же нас в этом поле? А ты можешь сосчитать, скажем, число нейтрино в этой комнате? И в том и в другом случае едва ли возможен абсолютный ответ».
Я уже успокоился и даже попытался сгруппировать в уме целую систему вопросов к невидимой и неведомой силе, неизвестно как и зачем возникшей, но мой телетайп опять застучал:
Со времени моего последнего разговора с Вэлом и Сузи прошло несколько дней – сессионные дела разлучили нас, да и мы с Доуни задерживались на кафедре дольше обычного, так что я возвращался домой, даже не заглянув в паб за очередной кружкой пива: его доставляла мне на дом Розалия. Несмотря на прогноз Вэла, «события» все еще ждали. Орля или покинул мой тихий очаг, или затаился для новых фокусов. Ничто не нарушало нормальной жизни: вещи не исчезали, часы шли, как полагается, книги не срывались с полок и никто не заставлял меня заглядывать в словари.
Но когда я однажды, вернувшись домой усталый и умиротворенный, устроил себе импровизированный пир из подогретой грудинки, чая и рюмки бренди с куском восточной тянучки из магазина «Персидские сладости», включил телевизор на середине какого-то вестерна и уже приготовился наслаждаться, небесное предупреждение не заставило себя долго ждать. Только вместо письма на стене застучала открытая пишущая машинка с бумажным рулоном, какие в ходу на телетайпах и какие вообще удобнее: не нужно то и дело вставлять и вынимать лист бумаги для перепечатки. Я не случайно упомянул о телетайпе. Машинка задвигалась и застучала именно как управляемый извне механизм – рычаги букв щелкали, подымаясь и опускаясь, лента ползла, накручиваясь и раскручиваясь в катушках, каретка судорожно металась взад и вперед, методически выталкивая наверх оттиснутые строки. На моих глазах происходило новое удольфское чудо, настолько поразительное, что у меня не возникло даже любопытства прочитать эти строки. Я замер от ужаса, как мопассановский герой, заставший «невидимку» врасплох, и пребывал в столбняке до тех пор, пока стук не прекратился и над остановившимся валиком не появился отпечатанный текст. Он был написан грамматически правильно, без единой помарки, с прописными буквами и знаками препинания, как продиктованный машинистке самого высокого класса.
«Мы впервые пробуем ваш язык как средство коммуникации – средство, конечно, примитивное, но другие для тебя не годятся. Телепатический обмен мыслями привел бы к торможению твоих церебральных процессов, так как, включая нашу мысль, мы бы выключали твою. Отвечать можешь устно или мысленно – нам безразлично. Хотя ты и скрываешь иногда свои мысли, не рассчитывай, что обманешь нас, – мы читаем их, как принято называть у вас такой способ накопления информации. Наши сигналы связи вызывают у тебя незнакомые нам помехи, самая устойчивая из которых – страх. Мы проследили его эффект, но объяснить не можем – мы внеэмоциональны… Не смущайся (кстати, тоже непонятный нам, но характерный для тебя импульс), объем твоей информации нам известен, и за пределы его мы не выйдем. Цель нашего общения – прояснить жизнь, с которой мы столкнулись впервые и понять которую до сих пор не можем».
Растерянность моя проходила по мере того, как я читал этот текст, и с последней строчкой я даже оказался способным оценить комизм ситуации. Пишущая машинка в качестве голоса запредельного мира и машинистка-невидимка в роли его разведчика. И это величавое «мы»! «Мы, ее величество, повелеваем…» – внутренне усмехнулся я.
«Что значит „ее величество“?» – выстукала машинка.
Смешно, подумал я. Как школьнику, надо объяснять, что «ее величество» – это обращение к королеве, а во множественном числе от первого лица короли всегда обращались к народу. Я еще ничего не сказал, как машинка уже ответила:
«Что такое „смешно“, мы не знаем: у нас нет чувства юмора. Но объяснение понятно. И в дальнейшем продолжай на школьном уровне».
– Но почему же все-таки «мы»? – вслух спросил я. – Разве ты не один?
«Нас много. Как много, объяснить не сумеем. Речь может идти о множествах лишь в приблизительном математическом исчислении».
– Кто же вы?
«Не люди. Даже не биологические организмы с невидимой глазу структурой, как ты подумал. Просто мыслящие энергоблоки на уровне элементарных частиц. Вы еще мало знаете ваш микромир и не открыли кирпичиков, из которых сложено его здание. А мы еще меньше этих кирпичиков, но с более высокой, чем ваша, организацией мышления».
– С кем же я общаюсь сейчас? – совсем уже недоуменно пробормотал я.
«С полем, подобным любому энергетическому полю, обладающему определенными свойствами и заключенному в некое окружающее тебя пространство. Комната? Нет, конечно. Для нас нет стабильных материальных границ. И не одно это поле окружает тебя. Мы можем создавать их в любой точке пространства по всей территории планеты. Создавать и изменять в зависимости от их предполагаемых функций. Ты опять мысленно спрашиваешь: сколько же нас в этом поле? А ты можешь сосчитать, скажем, число нейтрино в этой комнате? И в том и в другом случае едва ли возможен абсолютный ответ».
Я уже успокоился и даже попытался сгруппировать в уме целую систему вопросов к невидимой и неведомой силе, неизвестно как и зачем возникшей, но мой телетайп опять застучал: