Вот как вспоминал финал своего приземления Владимир Владимирович Журавлев спустя тридцать лет:
– Хоть ты и не отзывался, – заключил Дивиченко, – я был уверен, что ты самостоятельно примешь единственно верное решение.
…И другой необычный случай оставил в памяти Владимира Журавлева особую отметину. Было это летом сорок второго, когда гитлеровцы готовились к большому наступлению на Сталинград.
Нашему командованию стало известно, что на одном из новых аэродромов противник сосредоточил множество «юнкерсов», «хейнкелей», «мессершмиттов» и транспортных машин Ю-52. В авиационный полк, в котором служил Владимир Журавлев, поступил приказ: разбомбить это скопище фашистских самолетов. Операцию назначили на 11 июля. В состав ударной группы вошли три звена бомбардировщиков.
Накануне вылета командир полка напутствовал:
– Вы должны накрыть цель плотно. Имейте в виду, что, по данным нашей авиаразведки, в районе вражеского аэродрома вам долго не продержаться: подступы к нему нашпигованы зенитками.
Летняя ночь коротка. Не успеет остыть от зноя земля, как над ней уже поднимается палящее солнце, а посветлевшее небо кажется выгоревшим от жары, в нем редко где пятнится белое облачко. Первое звено бомбардировщиков возглавил младший лейтенант Михеев. Взлетели затемно с таким расчетом, чтобы к рассвету выйти к заданному квадрату. В ночной тишине равномерно гудят моторы. В небе – россыпь звезд.
Командир комсомольского экипажа Николай Дивиченко ведет свой самолет слева за машиной Михеева, Цаплин – справа.
Спустя некоторое время штурман Журавлев докладывает Дивиченко по переговорному устройству:
– Командир, до линии фронта – пять минут. Вскоре Дивиченко увидел на горизонте верный признак приближения передовой: в темном небе то тут то там замелькали, будто грозовые вспышки молний, осветительные ракеты. Эти дрожащие и гаснущие в ночи огни, размытые расстоянием, воспринимались как сигнал опасности.
В руках штурмана навигационная линейка, на коленях – планшет с картой. Он сосредоточенно вычисляет ветер, угол сноса и путевую скорость.
Журавлев предупредил командира:
– Пересекаем линию фронта.
Небо постепенно начало светлеть. И вдруг вблизи самолета заклубились, запрыгали шапки разрывов. Это открыли заградительный огонь немецкие зенитки. Густой паутиной потянулись с земли пулеметные трассы.
Еще раз проверены расчеты. Штурман знал: к вражескому аэродрому бомбардировщик выйдет в намеченное время.
Земля уже стала просматриваться. Занималась заря нового дня. «Как-то закончится сегодняшний вылет?» – подумал Журавлев и бросил взгляд вперед: ведущий бомбардировщик, оставляя черный дымящийся след, пошел на снижение.
– Машина Михеева вышла из строя, – докладывает он командиру.
– Сколько до цели, Володя? – звучит голос Дивиченко.
– Девяносто пять километров. Идем по графику, – ответил штурман. Он видел, как горящий самолет Михеева врезался в землю и взорвался.
…До войны Владимир Журавлев жил в Свердловске, учился в средней школе № 22 имени А. М. Горького. После десятилетки поступил на Уралмашзавод учеником токаря в механический цех крупных узлов. В свободное время увлекался легкой атлетикой и планеризмом, стал завсегдатаем городского аэроклуба, в осоавиахимовской секции учил ребят стрельбе из пистолета и малокалиберной винтовки. Однажды ему удалось раздобыть в аэроклубе поврежденный планер и привезти его на заводском грузовике в уралмашевскую детскую техническую станцию. Под руководством опытного инструктора Ростислава Псотни группа юношей – любителей авиаспорта – планер отремонтировала. Занятия проводились на Митькиной горе, что за железнодорожным вокзалом. Планер запускали с высокого бугра с помощью резинового амортизатора. Впервые поднявшись в воздух, Володя испытал небывалое чувство восторга. Тогда он понял, что без неба ему не жить. К дню призыва в армию на груди учлета Журавлева красовались четыре значка: «ГТО» и «Ворошиловский стрелок» двух ступеней. И наступил день, когда он стал курсантом Оренбургского летного училища.
… – Командир, вижу Марьевку, – слышится в наушниках спокойный голос Журавлева. – Подходим к цели.
Только Дивиченко успел ответить штурману: «Понял», как раздался встревоженный возглас стрелка-радиста Ивана Мысикова:
– Командир! Справа выше нас «мессеры»!
– Сколько?
– Две пары.
– Ну что ж, на каждого стрелка по два фрица.
Дивиченко имел в виду второго воздушного стрелка сержанта Николая Ежова. Несколько дней назад экипаж Дивиченко вынужден был вступить в бой с «мессершмиттами», одного из которых удалось сбить. Тогда отличились и Мысиков и Ежов. Об этом сообщила фронтовая газета.
– «Мессеры» заходят с двух сторон! – кричит Ежов.
Дивиченко отреагировал моментально и, казалось, ушел от огня противника, но все же ему не хватило какой-то секунды: короткая очередь стеганула по левой плоскости самолета.
Воздушные стрелки Мысиков и Ежов, непрерывно защищаясь, вынуждали фашистов держаться от бомбардировщика на почтительном расстоянии. Несмотря на это, вражеские истребители, меняя направление атак, били по советской машине с дальних дистанций, пулеметные трассы рассекали воздух у самых моторов.
– Горит левое крыло! – звучит тревожный голос Мысикова.
Журавлев увидел, как по левой плоскости заплясали огненные язычки, потом почувствовал запах гари. Появился едкий дым, быстро заполнивший кабины. За самолетом потянулся черный шлейф.
– Спокойно, хлопцы! – сказал Дивиченко и обратился к штурману: – Как с расчетами, когда выходим на стоянки?
– Все готово, – ответил Журавлев. – Подходим к аэродрому.
– Все-таки дотянули! – сквозь кашель проговорил Дивиченко. – Приготовиться!
«Мессершмитты» исчезли, зато вновь защелкали немецкие зенитки.
Впереди на земле показались длинные ряды аккуратно выстроенных немецких самолетов. Их было так много, что сразу и не пересчитать.
– Командир, вижу цель! – пальцы Журавлева уверенно легли на кнопку бомбосбрасывателя. – До сброса пять градусов. Открываю люки.
Журавлев знал, что наступили самые опасные секунды, когда надо ловить цель в перекрестие… Зенитки ведут непрерывный огонь, разрывы так близки, что самолет то и дело подбрасывает. Но, несмотря на огненную западню, летчик должен держать режим полета неизменным, то есть таким, каким его рассчитал штурман, иначе бомбы лягут в стороне от цели. В такой ситуации гитлеровцы стремятся сбить машину или хотя бы заставить пилота изменить курс.
Заслуженный штурман-испытатель СССР В. В. Журавлев
Наконец сброс! До боли в пальцах Журавлев жмет на боевую кнопку – и бомбы летят в цель. Дивиченко выводит бомбардировщик из глубокого виража, набирает высоту. Второй заход.
А внизу бушует пожар. Одна за другой раскалываются цистерны, выплескивая, словно из раскаленного кратера, мощные струи огня.
Через дымное облако штурман успел заметить, как взметнулись султаны земли с багровыми всполохами, как в панике разбегаются фашисты.
Дивиченко упрямо ведет самолет сквозь огненные трассы.
Тем временем пламя все сильнее охватывает машину.
– Командир, я задыхаюсь… Больше нет сил, – прохрипел Мысиков.
– Держись, хлопцы! – осипшим голосом призвал Дивиченко. – Последний заход!
Журавлев, судорожно глотнув воздух, перевел рычаг на оставшуюся пару бомб. Рука автоматически нащупала боевую кнопку.
Один пулемет замолчал. Ежов не отвечал на вызов по переговорному устройству.
Вдруг самолет резко пошел на снижение. Дивиченко крикнул:
– Все!!! Прощайте, хлопцы! Тараним гадов!
И направил бомбардировщик на колонну вражеских автоцистерн с горючим.
Вместе с кнопкой переговорного устройства Дивиченко машинально нажал и кнопку своего радиопередатчика. Поэтому последние слова командира услышали экипажи других самолетов.
– Дружище, Коля! – срывающимся голосом отозвался Журавлев. – Прощайте, друзья!
Мощный взрыв потряс воздух…
Этот миг вобрал в себя и страшный удар, который Журавлев ощутил всем телом, и невероятную перегрузку до потемнения в глазах, и острую боль в спине. Его швырнуло кверху, и он потерял сознание…
В вечернем сообщении Советского информбюро от 20 июля 1942 года рассказывалось о героическом подвиге экипажа бомбардировщика под командованием сержанта Николая Дивиченко. Все четверо отважных были комсомольцами. Показав высокий образец воинской доблести, они повторили подвиг капитана Николая Гастелло. Далее в сообщении говорилось: «…объятый пламенем самолет продолжал уничтожать немецкие машины, находящиеся на аэродроме. Когда были израсходованы все боеприпасы и стало ясно, что спасти самолет уже нельзя, Дивиченко принял решение нанести врагу последний удар и направил машину на колонну автоцистерн с горючим. Летчики, участвовавшие в этом налете, видели, как поднялись огромные клубы дыма и огня горящих автоцистерн. Смертью храбрых погибли сталинские соколы – сержант Дивиченко, штурман Журавлев, стрелок-радист Мысиков и воздушный стрелок Ежов. Советский народ всегда будет помнить героев-летчиков, до последней минуты своей жизни боровшихся за Родину». Так заканчивалось сообщение.
Весть об этом подвиге быстро разнеслась по фронту. Друзья-однополчане гордились бесстрашием четырех комсомольцев.
И вдруг случилось невообразимое: Дивиченко, Журавлев и Мысиков возвратились в свою часть! До предела изможденные, исхудавшие, в оборванной одежде, они едва держались на ногах.
После радостной встречи командир полка спросил:
– А где Ежов?
– Нет Николы… Погиб. «Мессеры», гады, – ответил Дивиченко.
Враз наступила тягостная тишина, все обнажили головы.
Вернувшись как бы с того света, летчики перевязали в санчасти раны, смазали ожоги, сбрили щетину, искупались и переоделись в новое обмундирование.
В полковой столовой на большом планшете появилось приветствие:
«Слава нашим боевым друзьям Николаю Дивиченко, Владимиру Журавлеву, Ивану Мысикову и Николаю Ежову, повторившим подвиг капитана Гастелло!»
Фамилия Ежова была в траурной рамке.
Под приветствием – плакат с призывом: «Стоять насмерть! – таков приказ Родины». В центре – красочный рисунок: пылающий краснозвездный бомбардировщик врезается в колонну фашистских танков. И тут же четверостишие:
В августе сорок второго года «Комсомольская правда» опубликовала стихотворение Демьяна Бедного «Гордость комсомола», которое посвящалось подвигу героического экипажа Николая Дивиченко:
– Как все произошло? – спросил корреспондент. – Что вы можете рассказать об этом поразительном случае?
– Нам просто повезло, – устало улыбается Дивиченко.
– А сколько примерно километров вам пришлось пройти от места падения самолета до линии фронта?
– Километров сто сорок, – ответил Дивиченко.
– Наша газета хотела бы подробнее описать ваш подвиг, мы уже заголовок наметили – «Огненный таран четырех смелых»…
– О подробностях, пожалуй, лучше расскажет мой друг и штурман Владимир Журавлев: он первый из нас пришел в себя и вытащил меня из горящей машины.
Владимир не заставил себя уговаривать, и корреспондент торопливо начал записывать его рассказ:
«Из сообщения Совинформбюро уже известно: нас подожгли зенитки и «мессершмитты». Когда командир крикнул, что идем на таран, самолет уже несся на колонну вражеских автоцистерн. Я мгновенно нажал на боевую кнопку – к земле ушли последние две бомбы. И тут я потерял сознание.
Очнулся, видимо, от острой боли в пояснице. Удивила тишина; уже потом догадался, что заложило уши – контузия. Довольно скоро слух вернулся. Сначала я услышал сухой треск – горел наш самолет. Отстегнул привязные ремни, дополз до кабины командира. Коля был в полусознательном состоянии: с поникшей головой он недвижно висел на ремнях. Потряс его за плечо раз-другой. Он глубоко вздохнул. Жив! Быстро помог ему освободиться от привязных ремней и выбраться из горящей машины. И тут мы увидели катавшегося по земле Ивана Мысикова: он сбивал с одежды пламя. Мы поспешили ему на помощь. Потом нашли в кабине убитого Ежова, решили похоронить. Но в это время неожиданно показался немецкий мотоцикл. Мы быстро укрылись в овраге. Там, где раньше были цистерны, теперь полыхало море огня, к небу тянулась черная завеса дыма. Из оврага мы видели, как к догоравшему бомбардировщику подъехали гитлеровцы, поглядели, о чем-то посовещались и тотчас укатили. Видимо, они решили, что весь экипаж сгорел. Мы не успели вернуться к Ежову: самолет взорвался.
И вот мы стали готовиться к опасной дороге на восток: проверили личное оружие, обувь, помогли друг другу перевязать раны и ожоги. День тянулся мучительно долго. Наконец, когда все вокруг потонуло во мраке, двинулись в путь. К счастью, ночь выдалась звездная, и я без труда определил направление к линии фронта.
Меня нередко спрашивают: каким чудом вы уцелели? Совершенно искренно – мы и сами долго удивлялись. Но чудес на свете не бывает, все происходит по законам природы. Дело в том, что по счастливому стечению обстоятельств сброшенные мной последние две бомбы взорвались прямо под самолетом, с ними одновременно рванули и автоцистерны с бензином. Поэтому взрывная волна оказалась такой огромной силы, что многотонный бомбардировщик, как щепку, отшвырнуло в сторону. Он пронесся по верхушкам деревьев метров сто и свалился недалеко от оврага. Крылья сломались, но смягчили удар. Так наши собственные бомбы спасли нам жизнь».
А дальше Журавлев мог бы рассказать о продолжении битвы – битвы за жизнь экипажа.
Труден был путь к своим. Спали и отдыхали только днем в лесных чащобах или в заросших кустарником оврагах. Томила жажда, мучил голод. Населенные пункты, оккупированные врагом, обходили стороной. А в тех селах, где немцев не было, летчиков выручали местные жители, которые делились с ними последними крохами хлеба. В ночном лесу слух особенно обострялся. Достаточно было услышать неясный шорох или хруст сушняка под ногой, как все разом, словно по команде, замирали: чудилось, что где-то рядом бродят гитлеровцы. Дневные часы в томительном ожидании вечера казались вечностью. Время как бы сливалось в нескончаемые сутки. Не раз немцы появлялись вблизи их укрытия. В такие минуты нервы натягивались, как струны, летчики всегда были готовы к рукопашной.
…Как-то ранним утром, проходя в густом кустарнике недалеко от проселочной дороги, летчики услышали позади себя окрик:
– Хальт! Хенде хох!
Оглянувшись, они увидели гитлеровца-жандарма с автоматом. На ломаном русском языке немец повторил:
– Стой! Руки вверх!
Дивиченко не растерялся. Он тихо промолвил: «Делай, как я!» и стал медленно поднимать руки. Почувствовав безопасность, гитлеровец уверенно двинулся навстречу людям с поднятыми руками:
– Карашо, рус. Зер гут. Флига плен, – его лицо расплылось в улыбке.
– Ложись! – скомандовал Дивиченко, и все враз упали на землю.
От неожиданности гитлеровец остановился, а Дивиченко выхватил из кармана пистолет и навскидку дважды выстрелил. Немец вскрикнул, взмахнул руками и замертво рухнул. Летчики обыскали его, забрали автомат, документы и скрылись в гуще леса.
Уже третью ночь друзья шли по тылам врага. Начинало светать, когда они остановились на привал. Не успели устроиться на отдых в лесных зарослях, как налетел ветер, зашумели деревья, хмурое небо пронзили молнии, грянул раскатистый гром. Спустя минуту хлынул грозовой ливень. Как ни укрывались путники под раскидистым дубом, все же промокли до нитки. Дождь длился недолго и вскоре совсем утих. Сквозь рваные тучи постепенно пробилось солнце, от разогретой земли к небу потянулся голубой парок. Теперь где-то в стороне сверкали молнии и гремел гром. Воздух, напоенный живительной свежестью, влил в истощенных людей новые силы.
Самый ловкий из экипажа Иван Мысиков забрался на дерево, чтобы обозреть окрестности. За дальним пригорком увидел утопающие в зелени соломенные крыши домов. Спустившись, он доложил:
– Километрах в двух – небольшая деревня. Но ни людей, ни живности не заметил.
Журавлев присел на корточки, раскрыл планшет с крупномасштабной картой. Рядом склонились Дивиченко с Мысиковым. Ткнув пальцем в карту, штурман сказал:
– Мы находимся в этом квадрате, но здесь никакой деревушки не обозначено!
Решили послать в разведку Мысикова.
– Главное – узнай, есть ли там немцы. Только не торопись, будь осторожен, – наставительно предупредил Дивиченко. – В случае чего – действуй по обстановке, но на рожон не лезь.
Сказал это командир не случайно. Лишь вчера их подстерегла опасность там, где ее совсем не ждали. Они зашли утром в деревню, где немцев не было. Остановились у пожилой приветливой хозяйки. Мечтали поесть, отдохнуть и по возможности раздобыть продукты в дорогу.
Случайно Журавлев узнал, что в соседнем доме живет человек, поддерживающий связь с карателями. Не мешкая ни минуты через огороды ушли в лес. Только скрылись из виду, как в деревне раздались выстрелы. Стоило им задержаться в доме еще несколько минут – могли попасть в руки врагов.
Маскируясь в кустарнике и высокой траве, Мысиков добрался до заброшенного на околице сарая, поднялся на чердак. Отсюда хорошо просматривалась единственная улица. Два дома были сожжены, на их пепелищах торчали, словно надгробья, закоптевшие печные трубы.
Не прошло и часа, как Мысиков вернулся.
– Хутор небольшой, – переводя дыхание, сказал он. – Дома закрыты, окна заколочены. Не видно ни одной живой души…
Дивиченко посмотрел на грустные лица друзей и, перемешивая русские и украинские слова, сказал:
– Що ж вы, хлопци, зажурылыс? Выше головы! Володь, мабуть, ты яку думку маешь? Кажи.
– Скажу, – ответил Журавлев. – Хаты надо проверить все, их тут немного. Но отоспаться лучше в каком-нибудь заброшенном сарае. Рисковать не стоит. Ты же, Коля, сам говоришь: береженого бог бережет.
Летчики обследовали дома, однако не обнаружили никаких признаков присутствия человека. Все свидетельствовало о том, что люди давно покинули жилье. Хутор будто вымер. Не удалось найти и ничего съестного. Пришлось голодными ложиться спать. Выбрали старый сарай на отшибе, но прежде чем залезть на сеновал, напились воды из стоявшей у сруба деревянной бочки.
Утолив жажду, Журавлев внезапно застыл, склонившись над бочкой: он увидел свое отражение в воде. На него смотрел незнакомый человек с впалыми, заросшими щеками, с глубокими провалами глазниц. «Неужели это я?» – с удивлением огорчился Владимир.
…На рассвете седьмого дня пути показался берег Дона. Здесь проходила линия фронта. Надежда на спасение переросла в уверенность. Воодушевленные близостью своих, они скрытно подползли к реке и бросились в воду. Но гитлеровцы их заметили, стали обстреливать. Над головами плывущих засвистели пули. К счастью, людей в реке увидели и с противоположного берега. Наши минометчики с автоматчиками открыли по фашистам беглый огонь. Это и помогло летчикам добраться до своих.
Раны и ожоги у всех быстро зажили. Лишь у Журавлева порой давала о себе знать острая боль в пояснице – результат травмы, полученной при ударе бомбардировщика о землю. Когда в медсанбате врач обследовал летчиков, Владимир даже не заикнулся о пояснице: опасался, что могут отправить в тыловой госпиталь, а то и вовсе списать с летной работы. А куда он без неба?
Почти весь сорок второй год Журавлев воевал в экипаже Дивиченко. В конце декабря командир воздушного корабля погиб во время схватки с «мессершмиттами». Из подбитого и неуправляемого самолета Журавлев и остальные члены экипажа выпрыгнули с парашютами.
За время войны штурман Владимир Журавлев совершил сто пятьдесят боевых вылетов. Он сражался на Сталинградском, Юго-Западном, Белорусском и Центральном фронтах, участвовал в Курской битве. Его грудь украсили ордена Красного Знамени, Отечественной войны I степени и медали.
Встреча в конце войны Владимира Журавлева с выдающимся летчиком дважды Героем Советского Союза Владимиром Константиновичем Коккинаки определила его дальнейшую судьбу: он становится штурманом-испытателем новых типов самолетов. Ему довелось работать на машинах различной конструкции: А. Н. Туполева, С. В. Ильюшина, В. М. Мясищева. Проверяя в действии новые системы и оборудование, летал он и на боевых сверхзвуковых самолетах в сложных погодных условиях на больших высотах, нередко забирался в стратосферу. За долгие годы работы в авиации Журавлев стал штурманом высокого класса. Ему довелось перенимать опыт таких прославленных летчиков-испытателей, как М. Л. Галлай, С. Н. Анохин, Ю. А. Гарнаев, В. С. Ильюшин, чьи имена связаны с историей развития отечественной авиации.
В практике штурмана Владимира Журавлева были не только успехи. Случались и неудачи, не раз он лежал с травмами в гипсе. Но в конце концов становился в строй и продолжал испытывать новую авиационную технику.
В начале шестидесятых годов Журавлев перешел на новую работу: вместе с ведущим летчиком-испытателем и шеф-пилотом стал выполнять сложный комплекс испытаний вертолетов генерального конструктора Михаила Леонтьевича Миля.
В последних числах мая шестьдесят пятого года в центральной печати сообщалось о мировых рекордах, установленных советскими летчиками на вертолете Ми-10. Штурманом на нем был Владимир Владимирович Журавлев. Ми-10 находился еще в воздухе, когда на его борту приняли радиограмму: «Поздравляю с рекордом! Желаю успешной посадки. Миль».
А спустя неделю мать Владимира, Евгения Станиславовна, проживавшая в Свердловске, получила письмо. «Дорогая мамочка! Посылаю фотографию нашего экипажа после установления мирового рекорда с большим грузом. 26 мая мы побили рекорд американского майора Кларка. Свой рекорд мы посвящаем трудящимся Уралмашзавода. Будь здорова. Твой сын Владимир. 5 июня 1965 года».
Как опытный штурман, В. В. Журавлев участвовал в экспериментальном рейсе на вертолете Ми-10. С Воронежского авиционного завода на сборочное предприятие транспортировался комплект крыльев для сверхзвукового пассажирского лайнера Ту-144.
«…подтягивая на ходу чудом уцелевшие унты, бегу к своим… Высокий темп бега поддерживали выраставшие возле меня серые фонтанчики земли от разрывов некрупных снарядов. Бежать в теплом комбинезоне и неуклюжих меховых унтах очень нелегко, но страх быть раздавленным танками прибавлял силы. Артиллерийские позиции совсем рядом. Я вновь почувствовал надежду на спасение. Вдруг, к ужасу, вижу, что у пушек суетятся расчеты, одетые в противные лягушачьего цвета маскхалаты. Черные солдатские эрзац-ремни с железными пряжками не оставляют никакого сомнения: передо мной гитлеровцы. Не понимая, как мог перепутать направление, в нерешительности останавливаюсь и, переводя дух, лихорадочно ищу выход из создавшегося положения. Сомнения рассеяли сами артиллеристы. Не веря своим ушам, с восторгом слышу нашу родную русскую речь, пересыпаемую фольклорными словечками.За несколько дней Владимир Журавлев на попутных машинах добрался в свой полк. Здесь он с радостью встретил свой дружный экипаж во главе с Николаем Дивиченко. Оказалось, что штурман не слышал приказа командира об оставлении неуправляемой машины из-за повреждения связи. Его друзья покинули бомбардировщик чуть раньше и более тысячи метров падали затяжным прыжком. Поэтому ветер не снес их к переднему краю так сильно, как это случилось с Журавлевым.
– Эй, летчик, тикай до нас, пока хрицы тебе ноги не подергали!
Раздумывать некогда. Снаряды могут накрыть и меня. И вот я в укрытии среди своих. Молоденький красноармеец объяснил мне, что артиллеристы сами экипировали себя маскхалатами из разбитых немецких интендантских складов… Я не мог понять, каким образом мне удалось выбраться из этой страшной мясорубки. За полчаса меня пытались убить трижды – в самолете, затем при спуске с парашютом и, наконец, на поле боя, на земле… В этот день мне феноменально повезло…»
– Хоть ты и не отзывался, – заключил Дивиченко, – я был уверен, что ты самостоятельно примешь единственно верное решение.
…И другой необычный случай оставил в памяти Владимира Журавлева особую отметину. Было это летом сорок второго, когда гитлеровцы готовились к большому наступлению на Сталинград.
Нашему командованию стало известно, что на одном из новых аэродромов противник сосредоточил множество «юнкерсов», «хейнкелей», «мессершмиттов» и транспортных машин Ю-52. В авиационный полк, в котором служил Владимир Журавлев, поступил приказ: разбомбить это скопище фашистских самолетов. Операцию назначили на 11 июля. В состав ударной группы вошли три звена бомбардировщиков.
Накануне вылета командир полка напутствовал:
– Вы должны накрыть цель плотно. Имейте в виду, что, по данным нашей авиаразведки, в районе вражеского аэродрома вам долго не продержаться: подступы к нему нашпигованы зенитками.
Летняя ночь коротка. Не успеет остыть от зноя земля, как над ней уже поднимается палящее солнце, а посветлевшее небо кажется выгоревшим от жары, в нем редко где пятнится белое облачко. Первое звено бомбардировщиков возглавил младший лейтенант Михеев. Взлетели затемно с таким расчетом, чтобы к рассвету выйти к заданному квадрату. В ночной тишине равномерно гудят моторы. В небе – россыпь звезд.
Командир комсомольского экипажа Николай Дивиченко ведет свой самолет слева за машиной Михеева, Цаплин – справа.
Спустя некоторое время штурман Журавлев докладывает Дивиченко по переговорному устройству:
– Командир, до линии фронта – пять минут. Вскоре Дивиченко увидел на горизонте верный признак приближения передовой: в темном небе то тут то там замелькали, будто грозовые вспышки молний, осветительные ракеты. Эти дрожащие и гаснущие в ночи огни, размытые расстоянием, воспринимались как сигнал опасности.
В руках штурмана навигационная линейка, на коленях – планшет с картой. Он сосредоточенно вычисляет ветер, угол сноса и путевую скорость.
Журавлев предупредил командира:
– Пересекаем линию фронта.
Небо постепенно начало светлеть. И вдруг вблизи самолета заклубились, запрыгали шапки разрывов. Это открыли заградительный огонь немецкие зенитки. Густой паутиной потянулись с земли пулеметные трассы.
Еще раз проверены расчеты. Штурман знал: к вражескому аэродрому бомбардировщик выйдет в намеченное время.
Земля уже стала просматриваться. Занималась заря нового дня. «Как-то закончится сегодняшний вылет?» – подумал Журавлев и бросил взгляд вперед: ведущий бомбардировщик, оставляя черный дымящийся след, пошел на снижение.
– Машина Михеева вышла из строя, – докладывает он командиру.
– Сколько до цели, Володя? – звучит голос Дивиченко.
– Девяносто пять километров. Идем по графику, – ответил штурман. Он видел, как горящий самолет Михеева врезался в землю и взорвался.
…До войны Владимир Журавлев жил в Свердловске, учился в средней школе № 22 имени А. М. Горького. После десятилетки поступил на Уралмашзавод учеником токаря в механический цех крупных узлов. В свободное время увлекался легкой атлетикой и планеризмом, стал завсегдатаем городского аэроклуба, в осоавиахимовской секции учил ребят стрельбе из пистолета и малокалиберной винтовки. Однажды ему удалось раздобыть в аэроклубе поврежденный планер и привезти его на заводском грузовике в уралмашевскую детскую техническую станцию. Под руководством опытного инструктора Ростислава Псотни группа юношей – любителей авиаспорта – планер отремонтировала. Занятия проводились на Митькиной горе, что за железнодорожным вокзалом. Планер запускали с высокого бугра с помощью резинового амортизатора. Впервые поднявшись в воздух, Володя испытал небывалое чувство восторга. Тогда он понял, что без неба ему не жить. К дню призыва в армию на груди учлета Журавлева красовались четыре значка: «ГТО» и «Ворошиловский стрелок» двух ступеней. И наступил день, когда он стал курсантом Оренбургского летного училища.
… – Командир, вижу Марьевку, – слышится в наушниках спокойный голос Журавлева. – Подходим к цели.
Только Дивиченко успел ответить штурману: «Понял», как раздался встревоженный возглас стрелка-радиста Ивана Мысикова:
– Командир! Справа выше нас «мессеры»!
– Сколько?
– Две пары.
– Ну что ж, на каждого стрелка по два фрица.
Дивиченко имел в виду второго воздушного стрелка сержанта Николая Ежова. Несколько дней назад экипаж Дивиченко вынужден был вступить в бой с «мессершмиттами», одного из которых удалось сбить. Тогда отличились и Мысиков и Ежов. Об этом сообщила фронтовая газета.
– «Мессеры» заходят с двух сторон! – кричит Ежов.
Дивиченко отреагировал моментально и, казалось, ушел от огня противника, но все же ему не хватило какой-то секунды: короткая очередь стеганула по левой плоскости самолета.
Воздушные стрелки Мысиков и Ежов, непрерывно защищаясь, вынуждали фашистов держаться от бомбардировщика на почтительном расстоянии. Несмотря на это, вражеские истребители, меняя направление атак, били по советской машине с дальних дистанций, пулеметные трассы рассекали воздух у самых моторов.
– Горит левое крыло! – звучит тревожный голос Мысикова.
Журавлев увидел, как по левой плоскости заплясали огненные язычки, потом почувствовал запах гари. Появился едкий дым, быстро заполнивший кабины. За самолетом потянулся черный шлейф.
– Спокойно, хлопцы! – сказал Дивиченко и обратился к штурману: – Как с расчетами, когда выходим на стоянки?
– Все готово, – ответил Журавлев. – Подходим к аэродрому.
– Все-таки дотянули! – сквозь кашель проговорил Дивиченко. – Приготовиться!
«Мессершмитты» исчезли, зато вновь защелкали немецкие зенитки.
Впереди на земле показались длинные ряды аккуратно выстроенных немецких самолетов. Их было так много, что сразу и не пересчитать.
– Командир, вижу цель! – пальцы Журавлева уверенно легли на кнопку бомбосбрасывателя. – До сброса пять градусов. Открываю люки.
Журавлев знал, что наступили самые опасные секунды, когда надо ловить цель в перекрестие… Зенитки ведут непрерывный огонь, разрывы так близки, что самолет то и дело подбрасывает. Но, несмотря на огненную западню, летчик должен держать режим полета неизменным, то есть таким, каким его рассчитал штурман, иначе бомбы лягут в стороне от цели. В такой ситуации гитлеровцы стремятся сбить машину или хотя бы заставить пилота изменить курс.
Наконец сброс! До боли в пальцах Журавлев жмет на боевую кнопку – и бомбы летят в цель. Дивиченко выводит бомбардировщик из глубокого виража, набирает высоту. Второй заход.
А внизу бушует пожар. Одна за другой раскалываются цистерны, выплескивая, словно из раскаленного кратера, мощные струи огня.
Через дымное облако штурман успел заметить, как взметнулись султаны земли с багровыми всполохами, как в панике разбегаются фашисты.
Дивиченко упрямо ведет самолет сквозь огненные трассы.
Тем временем пламя все сильнее охватывает машину.
– Командир, я задыхаюсь… Больше нет сил, – прохрипел Мысиков.
– Держись, хлопцы! – осипшим голосом призвал Дивиченко. – Последний заход!
Журавлев, судорожно глотнув воздух, перевел рычаг на оставшуюся пару бомб. Рука автоматически нащупала боевую кнопку.
Один пулемет замолчал. Ежов не отвечал на вызов по переговорному устройству.
Вдруг самолет резко пошел на снижение. Дивиченко крикнул:
– Все!!! Прощайте, хлопцы! Тараним гадов!
И направил бомбардировщик на колонну вражеских автоцистерн с горючим.
Вместе с кнопкой переговорного устройства Дивиченко машинально нажал и кнопку своего радиопередатчика. Поэтому последние слова командира услышали экипажи других самолетов.
– Дружище, Коля! – срывающимся голосом отозвался Журавлев. – Прощайте, друзья!
Мощный взрыв потряс воздух…
Этот миг вобрал в себя и страшный удар, который Журавлев ощутил всем телом, и невероятную перегрузку до потемнения в глазах, и острую боль в спине. Его швырнуло кверху, и он потерял сознание…
В вечернем сообщении Советского информбюро от 20 июля 1942 года рассказывалось о героическом подвиге экипажа бомбардировщика под командованием сержанта Николая Дивиченко. Все четверо отважных были комсомольцами. Показав высокий образец воинской доблести, они повторили подвиг капитана Николая Гастелло. Далее в сообщении говорилось: «…объятый пламенем самолет продолжал уничтожать немецкие машины, находящиеся на аэродроме. Когда были израсходованы все боеприпасы и стало ясно, что спасти самолет уже нельзя, Дивиченко принял решение нанести врагу последний удар и направил машину на колонну автоцистерн с горючим. Летчики, участвовавшие в этом налете, видели, как поднялись огромные клубы дыма и огня горящих автоцистерн. Смертью храбрых погибли сталинские соколы – сержант Дивиченко, штурман Журавлев, стрелок-радист Мысиков и воздушный стрелок Ежов. Советский народ всегда будет помнить героев-летчиков, до последней минуты своей жизни боровшихся за Родину». Так заканчивалось сообщение.
Весть об этом подвиге быстро разнеслась по фронту. Друзья-однополчане гордились бесстрашием четырех комсомольцев.
И вдруг случилось невообразимое: Дивиченко, Журавлев и Мысиков возвратились в свою часть! До предела изможденные, исхудавшие, в оборванной одежде, они едва держались на ногах.
После радостной встречи командир полка спросил:
– А где Ежов?
– Нет Николы… Погиб. «Мессеры», гады, – ответил Дивиченко.
Враз наступила тягостная тишина, все обнажили головы.
Вернувшись как бы с того света, летчики перевязали в санчасти раны, смазали ожоги, сбрили щетину, искупались и переоделись в новое обмундирование.
В полковой столовой на большом планшете появилось приветствие:
«Слава нашим боевым друзьям Николаю Дивиченко, Владимиру Журавлеву, Ивану Мысикову и Николаю Ежову, повторившим подвиг капитана Гастелло!»
Фамилия Ежова была в траурной рамке.
Под приветствием – плакат с призывом: «Стоять насмерть! – таков приказ Родины». В центре – красочный рисунок: пылающий краснозвездный бомбардировщик врезается в колонну фашистских танков. И тут же четверостишие:
После возвращения из медсанбата Журавлев продолжал летать на боевые задания вместе с Дивиченко.
Кто б ни был ты, учись у храбреца,
Дерись самоотверженно и смело
И все отдай победе до конца,
Как легендарный капитан Гастелло!
В августе сорок второго года «Комсомольская правда» опубликовала стихотворение Демьяна Бедного «Гордость комсомола», которое посвящалось подвигу героического экипажа Николая Дивиченко:
Вскоре в авиаполк на встречу с летчиками приехал корреспондент фронтовой газеты. Пригласили Дивиченко и Журавлева (Мысиков был переведен в другую часть).
В бензинный бак вогнал снаряд фашист проклятый,
Бомбардировщик наш, весь пламенем объятый,
Его геройский экипаж
Направил, совершив предсмертный свой вираж,
На вражий эшелон автоцистерн с горючим
…
Но вихревым толчком могучим
Фашистской сволочи назло
Горящий самолет в тыл вражий отнесло.
Из четырех бойцов в живых осталось трое.
Со скорбью о своем товарище-герое
Они сквозь вражий фронт пробились в свой отряд.
Глаза их молодой отвагою горят.
Бойцы, видавшие уж смерть перед собою,
С отвагой прежней рвутся к бою!
Юнцы, давно ли вы оторваны от школ?
Но уж венчает вас бессмертья ореол!
Любви к вам всей страны не выразить словами!
Приветствуя своих птенцов, гордится вами
Вас воспитавший комсомол!
– Как все произошло? – спросил корреспондент. – Что вы можете рассказать об этом поразительном случае?
– Нам просто повезло, – устало улыбается Дивиченко.
– А сколько примерно километров вам пришлось пройти от места падения самолета до линии фронта?
– Километров сто сорок, – ответил Дивиченко.
– Наша газета хотела бы подробнее описать ваш подвиг, мы уже заголовок наметили – «Огненный таран четырех смелых»…
– О подробностях, пожалуй, лучше расскажет мой друг и штурман Владимир Журавлев: он первый из нас пришел в себя и вытащил меня из горящей машины.
Владимир не заставил себя уговаривать, и корреспондент торопливо начал записывать его рассказ:
«Из сообщения Совинформбюро уже известно: нас подожгли зенитки и «мессершмитты». Когда командир крикнул, что идем на таран, самолет уже несся на колонну вражеских автоцистерн. Я мгновенно нажал на боевую кнопку – к земле ушли последние две бомбы. И тут я потерял сознание.
Очнулся, видимо, от острой боли в пояснице. Удивила тишина; уже потом догадался, что заложило уши – контузия. Довольно скоро слух вернулся. Сначала я услышал сухой треск – горел наш самолет. Отстегнул привязные ремни, дополз до кабины командира. Коля был в полусознательном состоянии: с поникшей головой он недвижно висел на ремнях. Потряс его за плечо раз-другой. Он глубоко вздохнул. Жив! Быстро помог ему освободиться от привязных ремней и выбраться из горящей машины. И тут мы увидели катавшегося по земле Ивана Мысикова: он сбивал с одежды пламя. Мы поспешили ему на помощь. Потом нашли в кабине убитого Ежова, решили похоронить. Но в это время неожиданно показался немецкий мотоцикл. Мы быстро укрылись в овраге. Там, где раньше были цистерны, теперь полыхало море огня, к небу тянулась черная завеса дыма. Из оврага мы видели, как к догоравшему бомбардировщику подъехали гитлеровцы, поглядели, о чем-то посовещались и тотчас укатили. Видимо, они решили, что весь экипаж сгорел. Мы не успели вернуться к Ежову: самолет взорвался.
И вот мы стали готовиться к опасной дороге на восток: проверили личное оружие, обувь, помогли друг другу перевязать раны и ожоги. День тянулся мучительно долго. Наконец, когда все вокруг потонуло во мраке, двинулись в путь. К счастью, ночь выдалась звездная, и я без труда определил направление к линии фронта.
Меня нередко спрашивают: каким чудом вы уцелели? Совершенно искренно – мы и сами долго удивлялись. Но чудес на свете не бывает, все происходит по законам природы. Дело в том, что по счастливому стечению обстоятельств сброшенные мной последние две бомбы взорвались прямо под самолетом, с ними одновременно рванули и автоцистерны с бензином. Поэтому взрывная волна оказалась такой огромной силы, что многотонный бомбардировщик, как щепку, отшвырнуло в сторону. Он пронесся по верхушкам деревьев метров сто и свалился недалеко от оврага. Крылья сломались, но смягчили удар. Так наши собственные бомбы спасли нам жизнь».
А дальше Журавлев мог бы рассказать о продолжении битвы – битвы за жизнь экипажа.
Труден был путь к своим. Спали и отдыхали только днем в лесных чащобах или в заросших кустарником оврагах. Томила жажда, мучил голод. Населенные пункты, оккупированные врагом, обходили стороной. А в тех селах, где немцев не было, летчиков выручали местные жители, которые делились с ними последними крохами хлеба. В ночном лесу слух особенно обострялся. Достаточно было услышать неясный шорох или хруст сушняка под ногой, как все разом, словно по команде, замирали: чудилось, что где-то рядом бродят гитлеровцы. Дневные часы в томительном ожидании вечера казались вечностью. Время как бы сливалось в нескончаемые сутки. Не раз немцы появлялись вблизи их укрытия. В такие минуты нервы натягивались, как струны, летчики всегда были готовы к рукопашной.
…Как-то ранним утром, проходя в густом кустарнике недалеко от проселочной дороги, летчики услышали позади себя окрик:
– Хальт! Хенде хох!
Оглянувшись, они увидели гитлеровца-жандарма с автоматом. На ломаном русском языке немец повторил:
– Стой! Руки вверх!
Дивиченко не растерялся. Он тихо промолвил: «Делай, как я!» и стал медленно поднимать руки. Почувствовав безопасность, гитлеровец уверенно двинулся навстречу людям с поднятыми руками:
– Карашо, рус. Зер гут. Флига плен, – его лицо расплылось в улыбке.
– Ложись! – скомандовал Дивиченко, и все враз упали на землю.
От неожиданности гитлеровец остановился, а Дивиченко выхватил из кармана пистолет и навскидку дважды выстрелил. Немец вскрикнул, взмахнул руками и замертво рухнул. Летчики обыскали его, забрали автомат, документы и скрылись в гуще леса.
Уже третью ночь друзья шли по тылам врага. Начинало светать, когда они остановились на привал. Не успели устроиться на отдых в лесных зарослях, как налетел ветер, зашумели деревья, хмурое небо пронзили молнии, грянул раскатистый гром. Спустя минуту хлынул грозовой ливень. Как ни укрывались путники под раскидистым дубом, все же промокли до нитки. Дождь длился недолго и вскоре совсем утих. Сквозь рваные тучи постепенно пробилось солнце, от разогретой земли к небу потянулся голубой парок. Теперь где-то в стороне сверкали молнии и гремел гром. Воздух, напоенный живительной свежестью, влил в истощенных людей новые силы.
Самый ловкий из экипажа Иван Мысиков забрался на дерево, чтобы обозреть окрестности. За дальним пригорком увидел утопающие в зелени соломенные крыши домов. Спустившись, он доложил:
– Километрах в двух – небольшая деревня. Но ни людей, ни живности не заметил.
Журавлев присел на корточки, раскрыл планшет с крупномасштабной картой. Рядом склонились Дивиченко с Мысиковым. Ткнув пальцем в карту, штурман сказал:
– Мы находимся в этом квадрате, но здесь никакой деревушки не обозначено!
Решили послать в разведку Мысикова.
– Главное – узнай, есть ли там немцы. Только не торопись, будь осторожен, – наставительно предупредил Дивиченко. – В случае чего – действуй по обстановке, но на рожон не лезь.
Сказал это командир не случайно. Лишь вчера их подстерегла опасность там, где ее совсем не ждали. Они зашли утром в деревню, где немцев не было. Остановились у пожилой приветливой хозяйки. Мечтали поесть, отдохнуть и по возможности раздобыть продукты в дорогу.
Случайно Журавлев узнал, что в соседнем доме живет человек, поддерживающий связь с карателями. Не мешкая ни минуты через огороды ушли в лес. Только скрылись из виду, как в деревне раздались выстрелы. Стоило им задержаться в доме еще несколько минут – могли попасть в руки врагов.
Маскируясь в кустарнике и высокой траве, Мысиков добрался до заброшенного на околице сарая, поднялся на чердак. Отсюда хорошо просматривалась единственная улица. Два дома были сожжены, на их пепелищах торчали, словно надгробья, закоптевшие печные трубы.
Не прошло и часа, как Мысиков вернулся.
– Хутор небольшой, – переводя дыхание, сказал он. – Дома закрыты, окна заколочены. Не видно ни одной живой души…
Дивиченко посмотрел на грустные лица друзей и, перемешивая русские и украинские слова, сказал:
– Що ж вы, хлопци, зажурылыс? Выше головы! Володь, мабуть, ты яку думку маешь? Кажи.
– Скажу, – ответил Журавлев. – Хаты надо проверить все, их тут немного. Но отоспаться лучше в каком-нибудь заброшенном сарае. Рисковать не стоит. Ты же, Коля, сам говоришь: береженого бог бережет.
Летчики обследовали дома, однако не обнаружили никаких признаков присутствия человека. Все свидетельствовало о том, что люди давно покинули жилье. Хутор будто вымер. Не удалось найти и ничего съестного. Пришлось голодными ложиться спать. Выбрали старый сарай на отшибе, но прежде чем залезть на сеновал, напились воды из стоявшей у сруба деревянной бочки.
Утолив жажду, Журавлев внезапно застыл, склонившись над бочкой: он увидел свое отражение в воде. На него смотрел незнакомый человек с впалыми, заросшими щеками, с глубокими провалами глазниц. «Неужели это я?» – с удивлением огорчился Владимир.
…На рассвете седьмого дня пути показался берег Дона. Здесь проходила линия фронта. Надежда на спасение переросла в уверенность. Воодушевленные близостью своих, они скрытно подползли к реке и бросились в воду. Но гитлеровцы их заметили, стали обстреливать. Над головами плывущих засвистели пули. К счастью, людей в реке увидели и с противоположного берега. Наши минометчики с автоматчиками открыли по фашистам беглый огонь. Это и помогло летчикам добраться до своих.
Раны и ожоги у всех быстро зажили. Лишь у Журавлева порой давала о себе знать острая боль в пояснице – результат травмы, полученной при ударе бомбардировщика о землю. Когда в медсанбате врач обследовал летчиков, Владимир даже не заикнулся о пояснице: опасался, что могут отправить в тыловой госпиталь, а то и вовсе списать с летной работы. А куда он без неба?
Почти весь сорок второй год Журавлев воевал в экипаже Дивиченко. В конце декабря командир воздушного корабля погиб во время схватки с «мессершмиттами». Из подбитого и неуправляемого самолета Журавлев и остальные члены экипажа выпрыгнули с парашютами.
За время войны штурман Владимир Журавлев совершил сто пятьдесят боевых вылетов. Он сражался на Сталинградском, Юго-Западном, Белорусском и Центральном фронтах, участвовал в Курской битве. Его грудь украсили ордена Красного Знамени, Отечественной войны I степени и медали.
Встреча в конце войны Владимира Журавлева с выдающимся летчиком дважды Героем Советского Союза Владимиром Константиновичем Коккинаки определила его дальнейшую судьбу: он становится штурманом-испытателем новых типов самолетов. Ему довелось работать на машинах различной конструкции: А. Н. Туполева, С. В. Ильюшина, В. М. Мясищева. Проверяя в действии новые системы и оборудование, летал он и на боевых сверхзвуковых самолетах в сложных погодных условиях на больших высотах, нередко забирался в стратосферу. За долгие годы работы в авиации Журавлев стал штурманом высокого класса. Ему довелось перенимать опыт таких прославленных летчиков-испытателей, как М. Л. Галлай, С. Н. Анохин, Ю. А. Гарнаев, В. С. Ильюшин, чьи имена связаны с историей развития отечественной авиации.
В практике штурмана Владимира Журавлева были не только успехи. Случались и неудачи, не раз он лежал с травмами в гипсе. Но в конце концов становился в строй и продолжал испытывать новую авиационную технику.
В начале шестидесятых годов Журавлев перешел на новую работу: вместе с ведущим летчиком-испытателем и шеф-пилотом стал выполнять сложный комплекс испытаний вертолетов генерального конструктора Михаила Леонтьевича Миля.
В последних числах мая шестьдесят пятого года в центральной печати сообщалось о мировых рекордах, установленных советскими летчиками на вертолете Ми-10. Штурманом на нем был Владимир Владимирович Журавлев. Ми-10 находился еще в воздухе, когда на его борту приняли радиограмму: «Поздравляю с рекордом! Желаю успешной посадки. Миль».
А спустя неделю мать Владимира, Евгения Станиславовна, проживавшая в Свердловске, получила письмо. «Дорогая мамочка! Посылаю фотографию нашего экипажа после установления мирового рекорда с большим грузом. 26 мая мы побили рекорд американского майора Кларка. Свой рекорд мы посвящаем трудящимся Уралмашзавода. Будь здорова. Твой сын Владимир. 5 июня 1965 года».
Как опытный штурман, В. В. Журавлев участвовал в экспериментальном рейсе на вертолете Ми-10. С Воронежского авиционного завода на сборочное предприятие транспортировался комплект крыльев для сверхзвукового пассажирского лайнера Ту-144.