Абрамов Александр Иванович. Последняя точка

   - Ну что ж, - дружески улыбнулся он Фролову, - я вполне удовлетворен разговором. Только бы мне на вашу "визитную карточку" посмотреть. Для проверки, сами понимаете, должность такая.
   - Так поедемте, - обрадовался Фролов, - у меня и машина здесь. А Пивоварова вам, наверное, уже не понадобится.
   Бурьян задумчиво постучал по столу пальцами. "Чего ж он раздумывает? мелькнула мысль у Фролова. - Хорошо еще, что его "визитная карточка", хотя и обрезанная Мухиным, все же висит на месте: пусть убедится прокурор, что у Фролова военное прошлое чисто, как струйка воды в ручье, пусть поглядит, как сидит Фролов на корточках в партизанском окружении перед аппаратом".
   Но Бурьян, подумав, сказал:
   - А если попозже, Николай Акимович? Подождете? У Меня тоже своя машина есть. И скажите Пивоваровой, чтобы домой шла. Пожалуй, мне она действительно не понадобится. Ее показаний, данных Жаркову, вполне достаточно.
   Фролов уехал совсем успокоенный.
   17
   После ухода Фролова Бурьян позвонил Ерикееву:
   - Как у тебя с Фроловым, Миша?
   - Порядок. Меня только перепечатка задерживает. Завтра возьмем.
   - Лучше бы сегодня этак в половине одиннадцатого.
   - Почему такая точность?
   - Мне нужно задержать обоих - и Фролова и Солода. Фролова возьмешь по своему ведомству. Солода задержит уголовный розыск. Сейчас же согласую все с Соловцовым. Предупреди людей на всякий случай, что Солод, должно быть, вооружен. У меня целый план. Слушай внимательно. К Фролову я приезжаю к десяти часам. Солод тоже будет дома, вероятно, тут и вспомним о нашем знакомстве: ведь это он привез меня со станции в город. А к Фролову я еду, чтобы взглянуть на его партизанское фото, якобы для проверки. Он уже знает и будет ждать. А ты приедешь на полчаса позже с милицией, якобы для обыска. Санкцию на обыск я тебе там же и подпишу: это будет эффектнее и меня избавит от объяснений моей неосведомленности о твоем приезде и вообще о его махинациях. После обыска, который, может быть, что-нибудь и даст дополнительно, мы и возьмем обоих. Все это делается из опасения, что оба сегодня же ночью могут сбежать. Фролов хранит деньги, думаю, не в сплавконторе. За ними еще надо ехать. Вот мне и кажется, что оба сделают это до нашего приезда. Денег много: тут сотни тысяч, как вы тоже понимаете.
   Оперативный план действовал. Теперь Бурьян второй раз позвонил в сплавконтору:
   - Бурьян говорит. Чертовски дел много. Мелких, ерундовых. Подождите, если можно, часиков до десяти. Раньше не выберусь, то есть выберусь пораньше, конечно, но учтите дорогу к вам: сплавконтора, к сожалению, не рядом.
   - Меня это тоже устраивает, - мгновенно согласился Фролов, - я еще успею на лесосеку съездить. Так приезжайте, жду.
   Оставался Соловцов, но до него Бурьян еще успел заглянуть к Левашовой.
   - Все уже решено, Верочка. Фролова и Солода сегодня возьмем. Бросайте все ваши мелкие дела и поезжайте к Людмиле Павловне Глебовской. Скажите ей от моего и своего имени, что ее муж будет завтра утром освобожден. Дело по обвинению его прекращено. Естественно, что на своем посту он будет тотчас же восстановлен. Я лично думаю, что и сослуживцы все без исключения встретят его подобающим образом. Не первый год знают.
   Левашова, молча выслушав его - только ресницы дрожали от готовых вырваться радостных слез, - вышла из-за стола и сказала:
   - Можно мне поцеловать вас, Андрей Николаевич?
   И, обняв, поцеловала его, как целуют только близкого человека.
   Но Соловцов встретил его неприветливо, пожалуй, даже обиженно.
   "Знает, - подумал Бурьян. - Тем лучше".
   - Ерикеев только что звонил мне, - сказал Соловцов. - Просил дать людей для задержания какого-то Солода по делу Глебовского.
   Бурьян, помолчав чуток, объяснил:
   - Я говорю с вами сейчас не как прокурор, а как следователь прокуратуры. Так выслушайте меня спокойно и без раздражения. Вы соблазнились жарковской версией, как будто верной и вполне убедительной. Меня же, как прокурора, не удовлетворили его изыскания. Следствие он вел наспех, поверхностно, допрашивал свидетелей и обвиняемого, опираясь на единственную, наиболее удобную для него, версию. Передать в суд этот однобокий следственный материал я не мог и за отсутствием опытного следователя взялся за пересмотр дела сам.
   Бурьян покашлял и продолжал:
   - Это же посоветовал мне, сдавая дела, ныне областной прокурор, товарищ Вагин. Изучить и расследовать вновь, если найду нужным. Я и нашел, о чем вам отлично известно, и вы несколько раз помогали мне в моей работе. Так вот то, что не удалось Жаркову, удалось мне. Я сомневаюсь в виновности товарища Глебовского и выяснил, кем, как и почему было совершено убийство директора Дома культуры. Задумал его Фролов с целью судебно устранить отчаянно мешающего ему главного инженера завода. Ознакомьтесь с протоколом заседания парткома комбината, и вы поймете, что основания убрать Глебовского за решетку у Фролова были. - Бурьян положил перед Соловцовым пухлую папку с бывшим делом Глебовского и добавил: - Тут и мое обвинительное заключение есть. Прочтите.
   Соловцов, надев очки, читал все это минут десять, а потом сказал со вздохом, не подымая глаз:
   - Спасибо за урок, Андрей Николаевич. С Жаркова теперь не спросишь, а с нас можно и должно. Вы показали, как надо работать криминалисту.
   - Еще не все сделано, Игорь Мартынович. Убийцы пока еще на свободе и, может быть, не предчувствуют своей участи. Но Ерикеев, давно уже занимающийся делом Фролова, обвиняемого в хищениях государственных средств, сегодня вечером задержит его, а ваши люди возьмут фроловского водителя и сообщника - Солода. Это и есть фактический убийца Маркарьяна, соавтор инсценировки, хитроумно организованной сообщником. Это наемный бандит, биографией которого давно бы надо заняться, чем мы, я думаю, и займемся завтра же. Лишь бы не сорвался наш вечерний "визит" к Фролову. Значит, даете инспектора?
   - Хоть двух, - кивнул Соловцов.
   - Предупредите их, что Солод, наверное, вооружен, а у Фролова охотничья двустволка.
   - Мы тоже стрелять умеем, - сказал Соловцов.
   18
   Фролов налил полстакана водки - не мог он без нее, когда за сердце дергает. Посмотрел на часы: половина десятого. Хотел было за деньгами съездить, смываться уже пора: чует сердце, что не засудят Глебовского. А Ерикеев из милиции зачем-то на сплав то и дело мотается. Лучше бы, конечно, сегодня же взять деньги, да Мухин-сволочь над душой как нож виснет. Денег-то не малая толика: восемьсот тысяч, и все сторублевками, сам менял по частям в банке. Знают там, что ему плотовщикам либо зарплату платить, либо премиальные, ни разу никто ни о чем и не спросил. Да и уложены деньжата все в небольшом чемоданишке, однако по крышку набитом. Когда Мухину десять тысяч привез за Глебовского - этакую тонюсенькую пачечку, тот даже вопроса не повторил, где, мол, прячешь. Только спросил: все сторублевками? Пересчитай, говорю. И пересчитал, паук-крестовик.
   Одного не знал Фролов: выследил его Солод в тот вечер. Догнал на грузовике до паромчика на реке. Река там пошире, но без порогов, да быстрая, все равно вплавь не осилишь. А паромчик-то всего из двух бревен на мокром всегда канате: для охотников, когда по вечерам лес вниз по реке не гонят. Предусмотрел все Фролов, и бревнышки паромные на том берегу закрепил, да только не знал, что Мухин у немцев в специальной школе всему научился и по канату ему на руках что по мосту перебраться. И перебрался, и по лесу бесшумно за Фроловым прошел, и сторожку вроде той партизанской, обыкновенную сторожку, какие лесники в любом лесничестве строят, вблизи увидел, и как Фролов ломом бревенчатый накат подымал, и по канату через быстрину успел назад перемахнуть, и на грузовике раньше Фролова домой попал. Что же и оставалось ему, как только натруженными пальцами сторублевки пересчитать.
   Ну, а сейчас, увидев Фролова с бутылками, спросил втихомолку:
   - Опять по-черному пьешь. Что стряслось?
   - Твой дружок прокурор-следователь сейчас в гости придет.
   - Зачем?
   - Про тебя, между прочим, спрашивал.
   - Не ври, Фрол, - озлился Солод. - Я на розыгрыш не клюю. Знать он меня не знает.
   - Теперь знает.
   - Что именно?
   - То, что я тебе куток при своей конторе отвел. А ведь все знают, что я жильцов не пускаю.
   - Подумаешь, беда - боевому корешу жилье дать.
   - Беда не в этом, а в том, что он, по-моему, до всего докопался. Даже партизанскую мою карточку лично посмотреть хочет.
   Зашуршали у дверей автомобильные шины.
   - Приехал, - вздохнул Фролов.
   Бурьян уже был в сплавконторе, когда Фролов перед ним распахнул дверь... И Бурьян за ним сразу увидел памятные волчьи глаза человека со шрамом, назвавшего его по блатной привычке легавым.
   - Ну, я к себе в куток пойду, товарищ прокурор-следователь, - сказал он. - Нечего вам на мою красоту любоваться.
   И ушел в свой соседний куток, в окно которого, как заметил еще во дворе Бурьян, была хорошо видна калитка и стоявшие за ней прокурорская "Волга" и чуть поодаль в сторонке фроловские "Жигули".
   Не обращая внимания на выходку Солода, Бурьян подошел к стенке, где висела фроловская "визитная карточка". Он сразу нашел в группе и Глебовского в армейской гимнастерке, очень похожего на свой, имевшийся в деле портрет, и сидевшего на корточках прямо перед аппаратом Фролова в солдатском ватнике.
   - А почему здесь Кострова не видно, он же у вас политруком был? спросил Бурьян у стоявшего рядом Фролова.
   Тот объяснил без смущения:
   - А на край карточки чернильница когда-то опрокинулась. Ну я и отрезал его. На краю же Костров и стоял на снимке. Можно было, конечно, пятно вывести, но кто знал тогда, что Костров первым секретарем обкома станет.
   Дверь соседней комнаты чуть приоткрылась:
   - Зайди-ка сюда на минуточку. Ты же не на допросе: прокурор подождет.
   - Можно? - спросил у Бурьяна Фролов.
   - Кто же вас держит? Вы здесь хозяин.
   Фролов скрылся в соседней комнатке. Солод шепнул:
   - Менты прибыли. Должно быть, четверо, не считал. За тобой или за мной, не знаю.
   - Не обращай внимания на прокурора, беги мимо него на чердак. Там лестница к окну приставлена. Спускайся незаметно и вдоль заборчика прямо к машине. Догоню, не задержу. Кстати, там же мою двустволку захвати, пригодится. И патроны с картечной дробью на подоконнике.
   А в сплавконтору уже входили Ерикеев с сержантом милиции.
   - Обыск придется сделать у вас, гражданин Фролов. Мне сказали, что прокурор уже здесь.
   - Здесь, - отступая к окну, - проговорил Фролов. Ему все стало ясно.
   - Николай Андреевич! - крикнул Ерикеев. - Подпишите-ка ордерок на обыск.
   Пока Бурьян подписывал ордер, Фролов в одно мгновение махнул через подоконник в открытое настежь окно. Ерикеев тотчас же прыгнул вслед. За ним и Бурьян с чуть-чуть отставшим сержантом. Но Фролов, несмотря на свою кажущуюся неловкость, оказался проворнее. Не сворачивая к калитке, он шмыгнул в лазейку, образованную оторванной планкой в штакетнике. И уже садился в машину.
   - Проводите обыск, инспектор, - не успев еще закрыть за собой дверцу "Волги", крикнул Бурьян спешившему к калитке инспектору уголовного розыска, - ордер на столе, понятых найдите.
   И "Волга" умчалась вслед за серым от пыли фроловским автомобилем, выигравшим у них уже метров сто с лишним.
   - Догоним? - толкнул сидевший впереди Ерикеев водителя.
   - Должны, - буркнул водитель, - если только они какую-нибудь пакость для нас не придумают.
   - Кто вооружен? - спросил Бурьян.
   - Я, - сказал водитель не оборачиваясь, а сержант лишь хлопнул себя по карману.
   Ерикеев молчал, но Бурьян знал, что он испытывает. Сто, сто двадцать, сто тридцать километров. Скорость, скорость и еще раз скорость. Сколько раз видел Бурьян такие погони в кино. Ив Монтан на автомобильных гонках, Ив Монтан с устрашающей цистерной с нитроглицерином. Плата за страх. А что такое страх в кино? Холодная война в зрительном зале против преследуемых. А сейчас война горячая, не на жизнь, а на смерть. Не за себя, нет! Лишь бы приблизить уходящую точку на освещенном фонарями шоссе. Она где-то впереди, ее еще не достают фары. Не тревожит даже вихляющее шоссе. Нет, оно не вихляет, это водитель вертанул вправо мимо зазевавшегося встречника. Бурьян смотрит через Ерикеева на ускользающее пятнышко догоняемых "Жигулей". Не уйти им от "Волги", набирающей скорость, не уйти. Вот уже видно заднее стекло и дуло охотничьей двустволки за ним, которое сейчас высунется в стекло боковое и достанет погоню выстрелом из обоих стволов. Охотничье не страшно: на таком расстоянии даже стекло не разобьет хоть бы из самой крупной картечной дроби.
   Так и есть - выстрелило. Крупные дробинки не пробили ни протекторов, ни ветрового стекла. Отскочив от асфальта шоссе, только поцарапали краску. Сержант молча вынул пистолет, высунулся из бокового окошка "Волги", прищурив глаза, прицелился.
   - Не стреляй, - сказал Бурьян, - не достанешь.
   А "Жигули", снова прибавив скорость, чуточку отодвинулись. Ну еще, еще, метров тридцать, и пуля сержанта достанет протектор. Но сержант не достал. Обе пули его пробили заднее стекло, не задев человека с двустволкой. Но это был не Фролов. Когда "Волга" уже нагоняла уходивших от погони зверей, из стекла напротив блеснули волчьи глаза. Как два спаренных ружейных дула: сейчас выстрелят.
   И выстрелил. Не по людям, по колесам машины. Картечная дробь с такого расстояния сделала свое дело, "Волгу" едва не вынесло за край дороги в кювет. А "Жигули" уже скрылись за поворотом, точнее, извилиной, огибавшей лесок.
   - Кажется, ушли, - выдохнул Мухин, перезаряжая двустволку.
   - Дай бог, - откликнулся Фролов, не отрывая глаз от дороги и не снижая скорости.
   Мухин вытянул длинные ноги, закурил, крякнул.
   - Чернил своих хочешь? - спросил он, вынимая бутылку. - Не люблю я этот рижский бальзам. Только потому и взял, что на чердаке попалась. Все же есть в нем своя крепость. Глотни.
   - Не надо, - отмахнулся Фролов, - нам бы только семь километров дотянуть. Бензина, думаю, хватит.
   Почему семь километров, Мухин не спрашивал, он и так знал, что не забыл Фролов о деньгах в сторожке. С главным справились: от погони ушли. А о деньгах спрашивать незачем, он и сам их, без Фролова возьмет.
   Машина дернулась, двигатель чихнул и заглох.
   - Кончился бензин, - сказал Фролов. - Тут еще километра полтора по лесу пройти, а там паромчик.
   Мухин молчал, поглаживая в кармане привычный вальтер. Нужно кончать это турне. Менты застряли в дороге, но нагонят в конце концов. Объявят всесоюзный розыск, черт с ними. Без Фролова никто не вспомнит о Мухине, без Фролова ему не пришьют убийство этого армяшки из Дома культуры, а за непредумышленное убийство жулика, которому грозит чуточку поменьше вышки, максимум пяток лет в колонии. Так чего тянуть волынку. Сейчас он повернулся к нему спиной, открывая дверцу машины, - и всего-то работы только нажать на спусковой крючок. И когда Фролов уже спускал ногу на землю, Мухин два раза выстрелил ему в спину.
   Фролов без стона плюхнулся ничком на шоссе, а Мухин пинком ноги отшвырнул мешающее ему выбраться тело. До паромчика идти, в сущности, недалеко, а главное, он знал куда. Он только не заметил верхового из лесничества, следовавшего по тропинке вдоль огибающего лесок шоссе. Верховой тоже не обратил внимания на метнувшегося в лес Мухина, но сразу же соскочил с лошади к лежащему поперек дороги Фролову, приподнял его - тот был уже без сознания, но простонал, не открывая глаз. Помощник лесничего растерянно оглянулся, еще не решив, что ему делать, как вдруг заметил идущую, вероятно, из города "Волгу", причем идущую с явно завышенной скоростью. Когда она затормозила, ее даже вынесло задними колесами на дорогу и какие-то люди выскочили на шоссе, бросившись к лежавшему у "Жигулей" Фролову. Трое были в летних милицейских форменках, один без пиджака в штатском.
   - По-моему, тяжело ранен, - сказал помощник лесничего.
   Ерикеев осторожно перевернул тело на спину.
   - Фролов, - подтвердил он. - Две пули в спину. Одна сквозная. Где здесь больница?
   - Не доживет он до больницы, - сказал сержант. - Одна в хребте сидит. Верхняя, та, что в центре. Когда на спине лежал, я сразу увидел.
   - А где другой? В машине двое было, - обратился к верховому Бурьян.
   - Мелькнула какая-то тень. Я вдалеке был. А как поспешил, на него и наткнулся, - кивком головы указал он на тело лежащего.
   - В этом лесу не спрячешься, - уверенно проговорил сержант.
   - Да он и прятаться не будет, - пояснил верховой из лесничества, прямо через лесок к переправе, а на том берегу версты отмахаете, если даже и найдете.
   - Лесок здесь, правда, редкий. Галопом пройти можно? - спросил Бурьян у хозяина лошади.
   - Можно, если умеючи.
   Бурьян, не отвечая, вскочил на лошадь. Привычно вскочил, как вскакивают конники.
   - Эй, - испугался верховой, - лошадь-то казенная!
   - Я оставлю тебе ее на переправе.
   - Возьми пистолет! - крикнул вдогонку Ерикеев, но Бурьян уже начал скачку... - Сумасшедший, - покачал головой Ерикеев, - конник в нем, видите ли, проснулся. А это ему не на приз ехать.
   - А кто это? - заныл бывший верховой. - Ведь казенную лошадь увел, а вы думаете, милицейским все можно.
   - Это свияжский прокурор, - озлился Ерикеев. - Сказал, что на переправе лошадь оставит, значит, оставит. А ездит он в сто раз лучше тебя. За него бойся. Безоружный на бандита пошел.
   Фролов вдруг открыл глаза и застонал. Ерикеев нагнулся к нему и, понизив голос, сказал:
   - Потерпите, Николай Акимович. Сейчас в больницу поедем.
   - Мухин его фамилия. У Кострова спросите... - прохрипел Фролов. Что-то уже булькало у него в горле. - За моими деньгами... убёг. И того... из Дома культуры убил. За десять тысяч наличными...
   Фролов дернулся и застыл с открытыми, остекленевшими глазами.
   - Готов, - сказал сержант.
   19
   Конь, перемахнув канавку, рванул с разбега в лесную ночь, как будто знал, куда и зачем ему нестись. К концу августа здесь ночи даже в лесу к рассвету понемногу бледнеют, да и верхушки редких сосен уже купались в белесом тумане. Бурьян шел рысью, почти не управляя конем, хотя без сапог и шпор в седле было непривычно. Дорогу Бурьян скорее ощущал, чем видел, понимая, что движется по диагонали к реке. Что-то Ерикеев кричал про наган, да задерживаться не хотелось. Знал одно: прежде всего догнать.
   Пройдя на рысях перелесок, ведущий к проселку, Бурьян перешел на галоп. Лошадь явно знала, куда ей везти ездока - к переправе. Только переправившись, вооруженный бандит может иметь шанс на спасение. Но может ли? Его возьмут всюду, куда он сунется с фроловскими деньгами. Все равно возьмут: маскирующий лицо шрам стал уже особой приметой. Даже если Фролов убит, это никак не спасет убийцу и его и Маркарьяна. Без Фролова можно будет доказать, что убийца - Солод. Патроны, пыжи, с расчетцем подкинутые, спичечный коробок плюс расследования Ерикеева приведут к союзу Фролов Солод. Приведут к нему и скоропостижное бегство преступников, и погоня за ними, и две пистолетных пули в теле Фролова. А если подтвердится и вторая догадка - пристальный взгляд в партизанское прошлое секретаря обкома Кострова и его счастливое спасение на шоссе под Смоленском? Если Солод - это не Солод с маскирующим его шрамом, но с теми же волчьими глазами, которые на всю жизнь запомнил Костров? Как его звали тогда? Мухин, кажется. Ведь Костров не забыл этого, и следы двух убийств в Свияжске протянутся в смоленское гестапо и его агентуру. Тогда и "дело Глебовского" станет делом человека с изуродованной шрамом губой и с фамилией, под которой он значится в архивах органов государственной безопасности.
   Проселок привел его к переправе, вернее, к крохотному паромчику, который был уже на противоположном берегу реки и который закреплял там его пассажир, вполне заметный в синеватом предрассветном пространстве. Бурьян слез с лошади, оставил лошадь пастись на лужайке и подошел к воде. Переплыть легко, если б не быстрина посередине. Человек напротив тоже заметил его, взял какую-то палку и приложил к плечу. Сейчас же раздался очень громкий в этой предутренней тишине выстрел. Ружье, тотчас же решил Бурьян. Над головой чуть вправо просвистел веер дроби. Он отскочил в сторону и плюхнулся на берег. У ружья два ствола. И опять чуть ниже просвистели дробинки, вероятно, такие же, что снесли Маркарьяну верхушку черепа. Человек на другом берегу быстро перезарядил двустволку, но Бурьян уже прыгнул в воду.
   Пошел кролем, потом нырнул против течения, и новых два выстрела опять не достали его. Еще нырок, который отнес его сразу вниз по течению: началась быстрина. Она крутила его, швыряла, сводила руки. Кроль, приближая его к берегу, не мог справиться с быстриной, неумолимо относившей его вниз. Хорошо еще, что камней не было, иначе разбило бы его, как разбивает рыбацкие челноки. Но опыт пловца помог ему в конце концов преодолеть стихийный напор воды. Стало легче, и одежда не мешала, но человека на берегу уже не было. Или ушел он, мысленно похоронив Бурьяна, или того отнесло бог знает насколько далеко вниз по течению.
   Вылез на берег, заметил вдали паромчик у берега и побежал к нему, забыв, что, неловкий и невооруженный, рискует быть сбитым первым же выстрелом. А Солод, кроме ружья, кстати брошенного тут же на берегу вероятно, кончился весь захваченный на чердаке запас патронов, - имел еще и пистолет, которым он убил Фролова. И пошел он, должно быть, в лес. С целью или бесцельно? Просто скрыться в какой-нибудь землянке? Бессмысленно. Окружат и найдут. А есть и другой ход. Солод знает, что, если будет объявлен всесоюзный розыск, это конец. Шрам его выдаст. Но есть у него время, мало, мизерно мало, но есть - знает он об этом. И как водитель знает все пути к железной дороге. Так не проще ли достать фроловские деньги, а где они спрятаны - и это ему известно, иначе он не убил бы Фролова. Значит, надо просто идти по его следам: стоя на мокрой глине - берег-то здесь вязкий и глинистый, - не оставив следов, не пройти. И Бурьян побрел мокрый - хоть все снимай и выжимай, но снимать и выжимать некогда, - побрел к паромчику и нашел глубокие следы от сапог убийцы, сильно он увяз, охотясь за ним, плывущим. А дальше все проще пошло, мокрая глина прижимала траву, грязные сапоги ломали ветки, и не требовалось быть сыщиком, чтобы не сбиться со следа. А зачем ему, прокурору, становиться рядовым инспектором уголовного розыска? Не солидно это, сказал бы Вагин. Но Кострову он, Бурьян, обещал найти убийцу, а как нашел бы, если б не лошадка лесничего? О своем умении ездить верхом и переплывать реки он не думал - это просто подразумевалось. На несчастье Солода, он все сумел.
   И найти его сумел, дойдя до заброшенной лесничьей сторожки, где Солод, орудуя ломом, разворачивал бревенчатый накат погребца под сторожкой. И, ни о чем не думая, ничего не рассчитывая, Бурьян пошел на него, мокрый и страшный. Лучше бы сказать - бесстрашный, ибо что такое страх? Нервное возбуждение перед возможностью перестать жить или потерять что-то невосполнимое. Но есть и другой страх - не успеть, не достать, не справиться. Знакомый страх спортсмена - лишь бы не упустить победу. И Бурьян кинулся сразу, без разбега, как гимнаст в опорном прыжке, на убийцу с ломом. Но, оглянувшись и поняв все, что последует дальше, Солод оставил лом торчащим меж бревен: не его оружие - не плотника, не каменщика, не трудяги. Он шарил в карманах еще привычный ему, никогда не подводивший вальтер. Но пистолет был в куртке, брошенной под ногами, а нагнуться и достать он не успел. Он считал на секунды, а Бурьян на их десятые доли. И, подхватив убийцу под руки, он борцовским приемом швырнул его через голову на еще росистую траву. И опять не успел вскочить и встретить врага нестрашный без оружия Солод. Не было ни бокса, ни дзюдо, ни каратэ, ни одной из тех сцен, которые так нравятся зрителям в импортных фильмах и которые может поставить с помощью каскадеров даже начинающий режиссер. Просто Бурьян с размаху ударил в грудь противника. Солод упал на спину и затих.
   Оставалось только связать его, благо нашлась под руками ржавая проволока.
   20
   Фролова похоронили. Награбленные им деньги, найденные в погребце сторожки, сдали в банк. Солоду кость срастили, перевели в следственный изолятор. Дело Глебовского стало делом Солода по его последней фамилии. Бурьяна все поздравляли, начиная с Верочки и кончая Вагиным, который так и сказал: "Вы совершили чудо, Андрей Николаевич. Вы доказали недоказуемое". Пришел и Глебовский, высокий и худой, словно высохший, пришел вместе с Людмилой Павловной, которая плакала, а Глебовский сердился: "Радоваться надо, а не плакать, что такие люди на свете есть", - и лишь молча пожал руку Бурьяна. А Миша Ерикеев создавал ему такую славу в городе, что прохожие оглядывались, когда он проходил мимо. И только Костров был в отъезде и ничего не знал о случившемся.
   А Костров был особенно нужен Бурьяну, и не как первый секретарь обкома, а как важнейший свидетель, который мог бы опознать в Солоде Мухина-гестаповца, лично расстрелявшего десятерых партизан на смоленской дороге. Солод категорически отрицал этот факт своей биографии, и никто не рискнул подтвердить по отрезку "визитной карточки" Фролова, найденному во время обыска среди ненужных бумаг в нетопленной печи, какое-либо сходство между девятнадцатилетним Мухиным и пятидесятичетырехлетним Солодом. Не подтвердил этого сходства и тогдашний командир отряда Глебовский.