Страница:
– Основания есть. И мы на них опираемся.
– Вы? Американское посольство?
– Нет. Центральное разведывательное управление.
– Не знал, с какой гадиной имею дело. Но тем хуже для вас. Правдивость вашей информации – синоним той пакостной лжи, о которой только что было сказано.
– Меня вы не оскорбите, Макс, потому что вы нам нужны. Если хотите узнать подробности, слушайте. В детдоме не могли найти вашего отца, потому что он был в Берлине. Мы нашли его после войны. На студенческих карточках, которые раздобыли ему геленовские агенты, ваше лицо – это копия лица вашей матери. Так сказал нам ваш отец. Кстати, его и, следовательно, ваша фамилия – Мальберг.
– Все? – спросил Каринцев.
– Нет, еще не все. В детдоме действительно ничего не знали, но у вашей матери были знакомые, у которых можно было что-то узнать. И мы нашли одну из ее школьных подруг, кто знал о ее связи с русским немцем, провизором или аптекарем, а на самом деле абверовским агентом, проникшим в Россию под маской представителя немецкого фармацевтического концерна. И учтите, что мы вам предъявим и ваши фотографии вместе с портретом вашей покойной матери, и письменные показания ее школьной подруги, и завизированное заявление Мальберга о том, что именно вы – его сын.
Вооружены, подумал Максим. Что же они от него хотят?
– Допустим, только допустим, что вы не лжете, или не ошибаетесь, или, скажем, ваши хозяева не осведомили вас, что это расчетливая выдумка, сфабрикованная в штабах ЦРУ, – сказал спокойно Каринцев, – то с какой целью все это мне рассказано? Что вы от меня хотите и чем угрожаете в случае моего отказа?
Хэммет снова приклеил знакомую улыбку:
– Начнем с отказа. В этом случае мы не будем объявлять советской контрразведке и научной общественности о вашем отце. У нас есть более сильное средство. Мы передадим эту историю в Западной Германии одному из наиболее читаемых шпрингеровских журналов со всей необходимой документацией, чтобы весь мир узнал, кто работает над военными секретами русских. И мы изложим все это, как разоблачение вашего правительства, с ведома которого нацистский последыш Мальберг под псевдонимом Каринцева привлекается к секретной военной работе. Пусть скажут, что это клевета. Не скажут. Что я работник ЦРУ, опровергнет мой дипломатический паспорт, а поведанную Шпрингером историю, пусть даже преувеличенную и опровержимую, выручит такой густой соус правды, что с вашей научной карьерой будет сразу покончено.
Максима словно ударило электрическим током. Ответных слов не было.
– А предлагаем мы следующее. В случае вашего согласия на сотрудничество в одном из нью-йоркских или швейцарских банков на ваш счет сразу же зачисляется некая сумма. За это вы только будете передавать нам результаты каждого вашего опыта, математически зашифрованные. В случае неудачи конечного итога вашей работы никаких требований к вам не предъявляется, а в случае удачи на ваш текущий счет в том же банке зачисляется еще некоторая сумма. Согласитесь, что мы не жулики и не шантажисты, а деловые люди, не тронутые пороком скупости. И добавлю, что в том и в другом случае вам будет предоставлено американское гражданство, если вы сможете приехать в Соединенные Штаты.
Что мог думать честный боксер, которому предложили сказочный гонорар, если он не встанет с пола в нокдауне при счете десять? А если встанет, то его ждет пуля в затылок на выходе с ринга. Думай, Максим. Арбитр еще не начинал счета. Может быть, есть еще силы встать.
– Я не могу так сразу ответить, – сказал он. – Мне нужно подумать.
Приклеенная улыбка стала естественной. Хэммет был явно доволен.
– Подумать можно. Только недолго. Скажем, сутки. Завтра жду вас в машине в это же время у арки на четной стороне Кутузовского проспекта. Домой, конечно, поедете на такси. Думать надо в одиночестве.
Глава пятнадцатая
Глава шестнадцатая
Глава семнадцатая
– Вы? Американское посольство?
– Нет. Центральное разведывательное управление.
– Не знал, с какой гадиной имею дело. Но тем хуже для вас. Правдивость вашей информации – синоним той пакостной лжи, о которой только что было сказано.
– Меня вы не оскорбите, Макс, потому что вы нам нужны. Если хотите узнать подробности, слушайте. В детдоме не могли найти вашего отца, потому что он был в Берлине. Мы нашли его после войны. На студенческих карточках, которые раздобыли ему геленовские агенты, ваше лицо – это копия лица вашей матери. Так сказал нам ваш отец. Кстати, его и, следовательно, ваша фамилия – Мальберг.
– Все? – спросил Каринцев.
– Нет, еще не все. В детдоме действительно ничего не знали, но у вашей матери были знакомые, у которых можно было что-то узнать. И мы нашли одну из ее школьных подруг, кто знал о ее связи с русским немцем, провизором или аптекарем, а на самом деле абверовским агентом, проникшим в Россию под маской представителя немецкого фармацевтического концерна. И учтите, что мы вам предъявим и ваши фотографии вместе с портретом вашей покойной матери, и письменные показания ее школьной подруги, и завизированное заявление Мальберга о том, что именно вы – его сын.
Вооружены, подумал Максим. Что же они от него хотят?
– Допустим, только допустим, что вы не лжете, или не ошибаетесь, или, скажем, ваши хозяева не осведомили вас, что это расчетливая выдумка, сфабрикованная в штабах ЦРУ, – сказал спокойно Каринцев, – то с какой целью все это мне рассказано? Что вы от меня хотите и чем угрожаете в случае моего отказа?
Хэммет снова приклеил знакомую улыбку:
– Начнем с отказа. В этом случае мы не будем объявлять советской контрразведке и научной общественности о вашем отце. У нас есть более сильное средство. Мы передадим эту историю в Западной Германии одному из наиболее читаемых шпрингеровских журналов со всей необходимой документацией, чтобы весь мир узнал, кто работает над военными секретами русских. И мы изложим все это, как разоблачение вашего правительства, с ведома которого нацистский последыш Мальберг под псевдонимом Каринцева привлекается к секретной военной работе. Пусть скажут, что это клевета. Не скажут. Что я работник ЦРУ, опровергнет мой дипломатический паспорт, а поведанную Шпрингером историю, пусть даже преувеличенную и опровержимую, выручит такой густой соус правды, что с вашей научной карьерой будет сразу покончено.
Максима словно ударило электрическим током. Ответных слов не было.
– А предлагаем мы следующее. В случае вашего согласия на сотрудничество в одном из нью-йоркских или швейцарских банков на ваш счет сразу же зачисляется некая сумма. За это вы только будете передавать нам результаты каждого вашего опыта, математически зашифрованные. В случае неудачи конечного итога вашей работы никаких требований к вам не предъявляется, а в случае удачи на ваш текущий счет в том же банке зачисляется еще некоторая сумма. Согласитесь, что мы не жулики и не шантажисты, а деловые люди, не тронутые пороком скупости. И добавлю, что в том и в другом случае вам будет предоставлено американское гражданство, если вы сможете приехать в Соединенные Штаты.
Что мог думать честный боксер, которому предложили сказочный гонорар, если он не встанет с пола в нокдауне при счете десять? А если встанет, то его ждет пуля в затылок на выходе с ринга. Думай, Максим. Арбитр еще не начинал счета. Может быть, есть еще силы встать.
– Я не могу так сразу ответить, – сказал он. – Мне нужно подумать.
Приклеенная улыбка стала естественной. Хэммет был явно доволен.
– Подумать можно. Только недолго. Скажем, сутки. Завтра жду вас в машине в это же время у арки на четной стороне Кутузовского проспекта. Домой, конечно, поедете на такси. Думать надо в одиночестве.
Глава пятнадцатая
Каринцев думал всю дорогу до самой Москвы, закрыв глаза, чтобы не отвлекаться придорожным пейзажем. Сидел он сзади водителя в уголке, чтобы не затевать пустых разговоров. Настроение было подавленное и ненастное, как дождливый день. Он думал не о предложении Хэммета, мысль о предлагаемых за предательство миллионах даже не мелькнула в его сознании. Нет, он думал о реальности угроз. Конечно, ни государство, ни наука не будут задеты провокацией шпрингеровского журнала. Такие провокации практиковались и разоблачались не раз. Но история, придуманная ЦРУ, может задеть лично его, Максима. Институт, скажем, откажется от плановой разработки его темы: недругов и конкурентов у него в институте немало, и коллективные их наветы позволят добиться цели. Ну и пусть добьются. Не в этом, так в другом институте можно найти право на открытие. Да и не собственная участь беспокоила Максима. Он знал и верил, что никакое отцовство не замарает биографию воспитанника детского дома, защитившего докторскую диссертацию до тридцати лет. Он просто не хотел такого отцовства, не верил в него, всей душой отметал. Он знал, что имя, отчество и фамилию ему придумали в доме ребенка, куда его привезли уже после рождения, и под этими утвержденными в загсе данными он поступил в детский дом, окончательно создавший его духовную личность. Мать не назвала его отца, потому что была в глубоком обмороке, когда рожала, а в таком состоянии ее принесли прохожие с улицы. И умерла, унеся с собой тайну его рождения. То была правда жизни, а рассказанное Хэмметом заставляло задуматься. Не мошеннический ли это трюк ЦРУ? Сделали ставку на Максима? Сделали. Нужен он им как ученый? Нужен. Стали копать. Родился в Туркмении, в туземном, как они напишут, роддоме. Мать умерла при родах, отец неизвестен. Стали искать человека с биографией погрязнее. Нашли. Абверовский агент до войны, эсэсовец, прикомандированный впоследствии к штабу предателя Власова. Может быть, даже ускользнувший от нюрнбергских следователей. Именно его и снабдили карточками Максима, чтобы письменно показать, что его «сын» – вылитая мать в дни их сожительства. Кто подтвердит это сожительство? Оказывается, школьная подруга его матери, которую они якобы где-то нашли. А не выдумали ли они ее, как выдумали абверовского «аптекаря» Мальберга? Можно ведь найти и роддом, где умерла мать, сестер, принимавших ребенка, и людей, знавших «аптекаря» Мальберга. Кто же может сделать это? Он сам, Максим, если бросит работу. Но можно ли ее бросить сейчас, когда каждый опыт – это находка? И можно ли ее бросить тогда, когда шпрингеровский журнальчик выплеснет эту мерзопакость на своих скандальных страницах? Нет, нельзя. Он должен быть вооружен для борьбы. Знанием, уверенностью и волей. Кто-то должен помочь ему. Впрочем, он уже знал кто.
– Что бы это значило? Может быть, сделка не состоялась?
Гриднев по привычке ответил с раздумьем:
– Допустим и другой случай. Вербовка состоялась, но оба, в целях конспирации, разъезжаются поодиночке. А может, вербовки и не было: Хэммет все еще проверяет жертву. Изучив Максима, я полагаю, что на предательство он не пойдет. Ну а если у Хэммета есть возможность шантажа? Мы этого, к сожалению, не знаем…
– Отец?
– Допустимо.
– А может быть, он приедет к нам?
– Если вербовка состоялась, для него это – лучший выход. Позвони-ка на всякий случай дежурному в пропускную и закажи пропуск на имя Каринцева. Пусть пропустит без всяких документов.
Через час секретарь сообщила Гридневу:
– К вам просит разрешения войти товарищ Каринцев.
– Пригласи его.
Максим начал совсем уже неожиданно:
– Разрешите доложить, товарищ полковник, меня принуждали стать предателем нашей Родины. Простите за пафос.
– Кто? – спросил Гриднев.
– Некий Дин Хэммет. Работник американского посольства в Москве. Говорил он со мной откровенно и настойчиво, по-видимому даже не сомневаясь в моем согласии. Вас это не удивляет, товарищ полковник?
– Нет, конечно. Хэммет – агент Центрального разведывательного управления. Это его работа, только прикрытая дипломатическим паспортом.
– И вы это знаете?
– Неофициально.
– Не понимаю, – недоуменно заметил Максим. – Есть же способ избавиться от таких субъектов. На дипломатическом языке, кажется, он называется персона нон грата.
– Пока мы не уличим эту персону в разведоперации, международное право на его стороне.
– Считайте, что уличили. Мне предлагали за успешный результат моих опытов американское гражданство плюс счет в любом американском банке. Неудачу обеспечивал аванс, причем о результате каждого опыта я должен буду сообщать им по конспиративной связи.
– Он не скуп, – улыбнулся Гриднев. – На чем же они зацепили вас? На выходе из рядов комсомола или на отказе от членства в партии?
– На отце. Мать умерла при родах, не назвав отца, когда ее только что принесли с улицы. – Далее Максим рассказал все, чем угрожал ему Хэммет, добавив и свои размышления по дороге к Москве.
– Хитро задумано, но с прорехами, – сказал Гриднев. – Вам бояться нечего, и шпрингеровская провокация не потревожит ни государство, ни науку. Такие штучки нам преподносились не раз, и всегда провокаторы и лжецы умолкали с позором. И я думаю, что вы правы в своих подозрениях. Абверовского разведчика Мальберга в Туркмении не было. Ни до войны, ни во время войны. Может, где-то такой молодчик и окопался, но на советской территории его не было. Это я вам как старый чекист скажу. Можем еще по спискам проверить для верности. И болтовню такого эксгауптштурмфюрера, подсказанную ему цеэрушниками, всерьез принимать не следует. Сомнительна и версия с подругой вашей покойной матери. Эти школьные подруги обычно рождаются в голове таких мастеров провокации, как хозяева Хэммета. Кстати, о нем. Когда назначена ваша встреча?
– А надо ли мне с ним встречаться?
– Обязательно. Согласитесь на сотрудничество, но без всяких письменных обещаний. Когда ваш ближайший опыт?
– В понедельник.
– Значит, через три дня. Отлично. На такую сделку они согласятся. Вы им нужны. И не пугайтесь угроз. Самое главное, узнайте у него, как будет оформлена связь. Нам нужно знать точно: кто, когда и где передаст ему ваши формулы. Не беспокойтесь об их судьбе: в Америку они не поедут, даже в копиях. После разговора с ним сообщите все мне. Только по телефону…
По его уходе Гриднев вызвал Саблина и Корецкого. Исповедь Каринцева была изложена кратко и вразумительно.
Корецкий вскочил:
– Если его все-таки выследили, жизнь парня может оказаться в опасности. Ермоленко ехал за ним и тоже ничего не заметил. Но и он мог ошибиться. Помчусь сейчас за Максимом, наверное, только что взял такси на ближайшей стоянке. Нагоню его: маршрут известен. Институт и квартира в одном районе.
И ушел. Саблин молча ждал распоряжений Гриднева.
– Вот что, Юра, – сказал тот, протягивая Саблину записку с адресом. – С первым же рейсом летите в Ашхабад и оттуда в Байрам-Али. На записке адрес детского дома, где вырос и воспитывался Максим Каринцев. Узнайте у директора – это очень почтенная, умная и добрая женщина, – из какого родильного дома привезли сюда безымянного младенца, получившего здесь имя, отчество и фамилию. Объясните ей, что появился самозваный отец Каринцева, и друзья Максима поручили вам обличить мошенника, так как мать Максима умерла при родах без сознания, не назвав ни своего собственного имени, ни фамилии отца. В роддоме поспрошайте врачей и медсестер, работавших там в сороковые годы и вдруг да помнящих о безымянной женщине, умершей при родах. Случай нечастый и, вероятно, запомнившийся. Побывайте также в городском управлении милиции и узнайте у старожилов, не работал ли в городе до войны аптекарь или фармацевт-немец, бесследно исчезнувший накануне войны, и не была ли его фамилия Мальберг. Все.
Саблин ушел, и Гриднев задумался. Вспомнились поездка в Туркмению и все услышанное там. К сожалению, не все. Он мысленно упрекнул себя в том, что не узнал ничего о личной жизни матери Максима. Ведь жила-то она, наверное, в том же городе и ходила по тем же пескам мимо тех же дувалов. Где-то училась в детстве и школьных подруг имела. Не откликнулось это живое на ее смерть и ничего не узнали о ней, а могли бы узнать. Он не думал, что ЦРУ оказалось дальновиднее и настырнее в своих поисках. Перед ними был тот же белый, никем не помеченный лист бумаги. Но они нашли легенду, с которой можно было подойти к Максиму и которая чуть не сломила его. Правда, темных пятен в ней виделось много больше, чем истины, и высветлить их оказалось не столь уж затруднительно. То, что в Туркмении до войны не было гитлеровского разведчика, Гриднев знал от своего начальника, служившего в то время в тамошних органах безопасности. Тот много рассказывал ему о борьбе с антисоветскими элементами со времен басмаческих белобандитских налетов. Были тут и наемники Интеллидженс-сервис, и шахские агенты, пробиравшиеся через иранскую границу, и байские ошметки, и торговцы анашой, и просто контрабандисты. Но абверовская разведка до этих далеких песков не добралась, хотя Гитлер уже задумывался о создании вассального Туркестана на месте нынешних советских республик. О том, что Мальберг был выдумкой, говорит и его отсутствие в списках немецких советников власовской РОА, хорошо известных советской разведке. Нет, Гриднев взвесил все «за» и «против» хэмметовской легенды и пришел к убеждению, что шпрингеровская провокация обречена на провал.
Он встал, подошел к окну и взглянул на площадь. Она жила, как всегда в такие летние вечера, когда закат еще не окрасил неба. Где-то радуется Хэммет, подсчитывая проценты с миллионов, которые достанутся Каринцеву. Увы, не достанутся. И сожалеть о том будет не Каринцев, а Хэммет.
* * *
Через два часа после приезда Каринцева с Хэмметом в Загорск Корецкий получил извещение, что Каринцев, просидев около часа с американцем в ресторане, возвращается домой на такси. Один.– Что бы это значило? Может быть, сделка не состоялась?
Гриднев по привычке ответил с раздумьем:
– Допустим и другой случай. Вербовка состоялась, но оба, в целях конспирации, разъезжаются поодиночке. А может, вербовки и не было: Хэммет все еще проверяет жертву. Изучив Максима, я полагаю, что на предательство он не пойдет. Ну а если у Хэммета есть возможность шантажа? Мы этого, к сожалению, не знаем…
– Отец?
– Допустимо.
– А может быть, он приедет к нам?
– Если вербовка состоялась, для него это – лучший выход. Позвони-ка на всякий случай дежурному в пропускную и закажи пропуск на имя Каринцева. Пусть пропустит без всяких документов.
Через час секретарь сообщила Гридневу:
– К вам просит разрешения войти товарищ Каринцев.
– Пригласи его.
Максим начал совсем уже неожиданно:
– Разрешите доложить, товарищ полковник, меня принуждали стать предателем нашей Родины. Простите за пафос.
– Кто? – спросил Гриднев.
– Некий Дин Хэммет. Работник американского посольства в Москве. Говорил он со мной откровенно и настойчиво, по-видимому даже не сомневаясь в моем согласии. Вас это не удивляет, товарищ полковник?
– Нет, конечно. Хэммет – агент Центрального разведывательного управления. Это его работа, только прикрытая дипломатическим паспортом.
– И вы это знаете?
– Неофициально.
– Не понимаю, – недоуменно заметил Максим. – Есть же способ избавиться от таких субъектов. На дипломатическом языке, кажется, он называется персона нон грата.
– Пока мы не уличим эту персону в разведоперации, международное право на его стороне.
– Считайте, что уличили. Мне предлагали за успешный результат моих опытов американское гражданство плюс счет в любом американском банке. Неудачу обеспечивал аванс, причем о результате каждого опыта я должен буду сообщать им по конспиративной связи.
– Он не скуп, – улыбнулся Гриднев. – На чем же они зацепили вас? На выходе из рядов комсомола или на отказе от членства в партии?
– На отце. Мать умерла при родах, не назвав отца, когда ее только что принесли с улицы. – Далее Максим рассказал все, чем угрожал ему Хэммет, добавив и свои размышления по дороге к Москве.
– Хитро задумано, но с прорехами, – сказал Гриднев. – Вам бояться нечего, и шпрингеровская провокация не потревожит ни государство, ни науку. Такие штучки нам преподносились не раз, и всегда провокаторы и лжецы умолкали с позором. И я думаю, что вы правы в своих подозрениях. Абверовского разведчика Мальберга в Туркмении не было. Ни до войны, ни во время войны. Может, где-то такой молодчик и окопался, но на советской территории его не было. Это я вам как старый чекист скажу. Можем еще по спискам проверить для верности. И болтовню такого эксгауптштурмфюрера, подсказанную ему цеэрушниками, всерьез принимать не следует. Сомнительна и версия с подругой вашей покойной матери. Эти школьные подруги обычно рождаются в голове таких мастеров провокации, как хозяева Хэммета. Кстати, о нем. Когда назначена ваша встреча?
– А надо ли мне с ним встречаться?
– Обязательно. Согласитесь на сотрудничество, но без всяких письменных обещаний. Когда ваш ближайший опыт?
– В понедельник.
– Значит, через три дня. Отлично. На такую сделку они согласятся. Вы им нужны. И не пугайтесь угроз. Самое главное, узнайте у него, как будет оформлена связь. Нам нужно знать точно: кто, когда и где передаст ему ваши формулы. Не беспокойтесь об их судьбе: в Америку они не поедут, даже в копиях. После разговора с ним сообщите все мне. Только по телефону…
По его уходе Гриднев вызвал Саблина и Корецкого. Исповедь Каринцева была изложена кратко и вразумительно.
Корецкий вскочил:
– Если его все-таки выследили, жизнь парня может оказаться в опасности. Ермоленко ехал за ним и тоже ничего не заметил. Но и он мог ошибиться. Помчусь сейчас за Максимом, наверное, только что взял такси на ближайшей стоянке. Нагоню его: маршрут известен. Институт и квартира в одном районе.
И ушел. Саблин молча ждал распоряжений Гриднева.
– Вот что, Юра, – сказал тот, протягивая Саблину записку с адресом. – С первым же рейсом летите в Ашхабад и оттуда в Байрам-Али. На записке адрес детского дома, где вырос и воспитывался Максим Каринцев. Узнайте у директора – это очень почтенная, умная и добрая женщина, – из какого родильного дома привезли сюда безымянного младенца, получившего здесь имя, отчество и фамилию. Объясните ей, что появился самозваный отец Каринцева, и друзья Максима поручили вам обличить мошенника, так как мать Максима умерла при родах без сознания, не назвав ни своего собственного имени, ни фамилии отца. В роддоме поспрошайте врачей и медсестер, работавших там в сороковые годы и вдруг да помнящих о безымянной женщине, умершей при родах. Случай нечастый и, вероятно, запомнившийся. Побывайте также в городском управлении милиции и узнайте у старожилов, не работал ли в городе до войны аптекарь или фармацевт-немец, бесследно исчезнувший накануне войны, и не была ли его фамилия Мальберг. Все.
Саблин ушел, и Гриднев задумался. Вспомнились поездка в Туркмению и все услышанное там. К сожалению, не все. Он мысленно упрекнул себя в том, что не узнал ничего о личной жизни матери Максима. Ведь жила-то она, наверное, в том же городе и ходила по тем же пескам мимо тех же дувалов. Где-то училась в детстве и школьных подруг имела. Не откликнулось это живое на ее смерть и ничего не узнали о ней, а могли бы узнать. Он не думал, что ЦРУ оказалось дальновиднее и настырнее в своих поисках. Перед ними был тот же белый, никем не помеченный лист бумаги. Но они нашли легенду, с которой можно было подойти к Максиму и которая чуть не сломила его. Правда, темных пятен в ней виделось много больше, чем истины, и высветлить их оказалось не столь уж затруднительно. То, что в Туркмении до войны не было гитлеровского разведчика, Гриднев знал от своего начальника, служившего в то время в тамошних органах безопасности. Тот много рассказывал ему о борьбе с антисоветскими элементами со времен басмаческих белобандитских налетов. Были тут и наемники Интеллидженс-сервис, и шахские агенты, пробиравшиеся через иранскую границу, и байские ошметки, и торговцы анашой, и просто контрабандисты. Но абверовская разведка до этих далеких песков не добралась, хотя Гитлер уже задумывался о создании вассального Туркестана на месте нынешних советских республик. О том, что Мальберг был выдумкой, говорит и его отсутствие в списках немецких советников власовской РОА, хорошо известных советской разведке. Нет, Гриднев взвесил все «за» и «против» хэмметовской легенды и пришел к убеждению, что шпрингеровская провокация обречена на провал.
Он встал, подошел к окну и взглянул на площадь. Она жила, как всегда в такие летние вечера, когда закат еще не окрасил неба. Где-то радуется Хэммет, подсчитывая проценты с миллионов, которые достанутся Каринцеву. Увы, не достанутся. И сожалеть о том будет не Каринцев, а Хэммет.
Глава шестнадцатая
В половине третьего в лаборатории Каринцева раздался звонок. Максим снял трубку.
– Алло, Макс, – услышал он знакомый голос. – В три вас жду. Машина будет стоять в Малом Каретном. Там довольно пустынно для шумной Москвы. Въезд с Каретного ряда. Найдете.
Машину Каринцев нашел легко. Она стояла у пустого тротуара между невысокими и невзрачными домами, рожденными, должно быть, еще в девятнадцатом веке, стояла как элегантный сверхмодный гость из конца следующего столетия. Дверцу машины не пришлось открывать, Хэммет выскочил сам.
– Счастлив вас видеть, Макс. Полон благодарности римским Паркам.
– Пакс вобискум, – насмешливо сказал Каринцев.
– Почему по-латыни? По ассоциации с богами судьбы?
– Нет, просто не хочется марать родной язык в разговоре с вами. Не понимаете по-латыни – перейдем на английский.
– Садитесь в машину, – уже сухо произнес Хэммет, пропуская Максима. – Тротуар – не место для деловой беседы.
Автомашина выехала на Каретный ряд и двинулась к центру.
– Судя по тому, что вы пришли, да еще обозленный, – сказал Хэммет, – значит, полный порядок!
– Вынужден согласиться на сотрудничество с вами, – сквозь зубы процедил Каринцев, – но с одним условием…
– Каким?
– Никаких письменных обязательств. Просто передаю вам формулы каждого опыта.
– Не выйдет. Есть общепринятый в специальных службах порядок.
– Тогда запускайте свою шпрингеровскую пакость. Кто кому нужен: я вам или вы мне?
– Это ваше последнее слово? Подумайте.
– Незачем. Остановите машину, и я вылезу. Без прощального ритуала.
– Не будем ссориться, – пыхнул Хэммет сигаретой. – Я посоветуюсь. У меня тоже есть свое начальство. И очень строгое. А пока поработаем на ваших условиях. Когда у вас следующий опыт?
– В понедельник. У вас еще два дня страданий, – засмеялся Максим.
– Над чем смеетесь?
– Над вами. У меня есть еще два дня для раздумий, а у вас нет. Поэтому ждите и не плюйтесь. У вас скверная привычка брызгать слюной, когда произносите ваше «ти-эйч». А в английском языке этих «ти-эйч» навалом.
– Вы думаете, ваш английский лучше?
Максим ответил насмешливым, пренебрежительным взглядом:
– Я стажировался в Кембридже и научился беречь слюну. Впрочем, давайте о деле. Какой будет связь?
– Связь проста и бесхитростна. Вы будете передавать формулы Зое, – перешел уже на русский Хэммет.
Максим усмехнулся со злостью:
– Втянули девчонку в грязное дело?
– О Зое не беспокойтесь, – сказал Хэммет. – Личных встреч у вас с ней не будет. Марине скажете, что поссорились, Впрочем, Марине она сама объяснит. Формулы будете передавать ей в закрытом конверте в беговой кассе. Кстати, учтите, что я тоже не буду встречаться с Зоей. Она будет передавать конверты третьему лицу так, что для нее риск еще уменьшится.
Максим заинтересовался: для чекистов новое лицо – новые загадки. Почему Хэммет усложняет, когда все так неприхотливо: Максим – Зоя – Хэммет.
– Зачем третье лицо, когда двух достаточно? Зою легко можно вывести из игры.
– Оставьте советы Марине. С третьим лицом вам встречаться нельзя…
– Ладно, остановите машину, – сказал Максим после длительного раздумья, – все уже ясно. И мне пора.
– Я довезу вас, – с неискренней любезностью предложил Хэммет, но Каринцев только махнул рукой.
– Личное знакомство отменяется. Мы – чужие. Ты меня забудь, как поется в песне. Приветы – через Зою, договорились? – И вышел из машины.
– Садись, джигит, зеленого чайку попьем, от всех болезней лечит и в жару полезен. И рот пока на замке держи: представился, и хватит. Твой полковник вчера звонил, и я уже все про все знаю. Никаких абверовских разведчиков у нас в Туркмении ни до войны, ни во время войны не было: все архивы облазил, ничего подходящего не нашел. И аптекаря Мальберга тоже не было, ни в Ашхабаде, ни в Байрам-Али. У нас, правда, Фальберг был, но не аптекарь, а оператор на киностудии. И родился он во время войны, в Израиль уехал в прошлом году. Отец его жив и здоров и у меня недавно был, очень печалился: пишет, мол, сын и жалуется, плохо ему и нельзя ли назад. Только «назад», как известно, не всегда получается.
Алтыев допил чай и спросил:
– Хорош чаек, а? И вкус, как у христова вина, из воды превращенного. Погоди. Не спеши. Еще есть время послушать старшего. Справлялись мои лейтенанты и в доме ребенка в Байрам-Али. Был такой случай, говорят, когда из роддома туда ребенка без фамилии принесли. Неизвестная женщина, должно быть из аула пришедшая, умерла от родов, не дав ребенку ни имени, ни отчества. Вот туда и слетай: есть вечерний рейс. Времени много, Ашхабад посмотри.
В Байрам-Али Саблин сразу же поехал в дом ребенка, куда был привезен младенец еще без имени, но с будущим доктора физических наук Максима Каринцева. И старожила нашел, нынешнюю старшую сестру Русакову, вспомнившую этот эпизод.
– Случилось это весной сорок второго года, – рассказала она, – на моем дежурстве, когда к нам из родильного дома младенчика принесли. Я еще совсем девчонкой была, но с младенчиками уже обращаться умела. Милиционер сказал, что мать его при родах скончалась и ее никто не знает и за младенчиком никто не пришел. Составили, говорит, акт о передаче вам, распишитесь в приеме и завтра в загсе зарегистрируйте. А имя, отчество и фамилию вам самим придумать придется, так как мать без сознания померла и об отце ничего не сказала. Ну, стала я фамилию придумывать. Вижу, русский мальчик, не туркмен, значит, фамилию русскую надо. Подумала: Найденов от найденыша, Приемов от приемыша. Вижу, нехорошо ему всю жизнь с такой фамилией жить. А на дежурстве я книжку читала о военном летчике-герое, и звали его в книжке этой Максим Каринцев. Вот и решила: книжный – придуман, а живой пусть с такой же фамилией будет расти. А отчество по-ленински задумала: Ильич. Лучше не назовешь. Назавтра все со мной согласились, даже поблагодарили за сообразительность, да так и в загсе записали: Максим Ильич Каринцев. А на шестом году его в детдом отвезли: шибко умен стал, читать, и писать, и считать выучился не хуже взрослого.
– А вы про мать его ничего не знаете? – спросил Саблин.
– Нет. Только думаю, что не из аула она, как в роддоме решили, а приезжая, русская, и, должно быть, одинокая, из эвакуированных. Я сама из эвакуированных, но такой что-то не помню.
– Еще один вопрос у меня, – сказал Саблин. – Не помните ли вы провизора из аптеки по фамилии Мальберг? Может быть, в медпункте или тоже из эвакуированных?
– Не слыхала о таком, ни девчонкой, ни в наше время.
Саблин простился, поблагодарил за помощь и, обойдя глиняный высокий дувал, побрел по центральной улице в городскую милицию. Начальника управления майора Мухтарова он нашел в крохотном садике за дощатым столом, на котором едва помещались две половинки огромнейшего розового арбуза. Невысокое широколистное дерево, склонившееся над ним, едва давало тень этому запыленному уличному оазису.
– Согласен, – в ответ на кивок Саблина сказал майор, – пыли много, машин много, тени мало, а сахарный арбуз один. Садись, капитан, приобщайся к арбузу, пока он не истек кровью в моем животе. Не благодари.
Саблин, доев кусок арбуза, спросил:
– С вами полковник Алтыев из Ашхабада не говорил?
– О провизоре Мальберге? Очень много и очень долго. Только напрасно. Не было в Байрам-Али аптекаря Мальберга. Я все справки навел, всех старожилов созвал, и все одинаково сказали: нет! Всех эвакуированных по спискам тоже проверил: нет! Доедай арбуз и на самолет успеешь, в Ашхабад слетаешь, поклон Алтыеву передашь.
– Алло, Макс, – услышал он знакомый голос. – В три вас жду. Машина будет стоять в Малом Каретном. Там довольно пустынно для шумной Москвы. Въезд с Каретного ряда. Найдете.
Машину Каринцев нашел легко. Она стояла у пустого тротуара между невысокими и невзрачными домами, рожденными, должно быть, еще в девятнадцатом веке, стояла как элегантный сверхмодный гость из конца следующего столетия. Дверцу машины не пришлось открывать, Хэммет выскочил сам.
– Счастлив вас видеть, Макс. Полон благодарности римским Паркам.
– Пакс вобискум, – насмешливо сказал Каринцев.
– Почему по-латыни? По ассоциации с богами судьбы?
– Нет, просто не хочется марать родной язык в разговоре с вами. Не понимаете по-латыни – перейдем на английский.
– Садитесь в машину, – уже сухо произнес Хэммет, пропуская Максима. – Тротуар – не место для деловой беседы.
Автомашина выехала на Каретный ряд и двинулась к центру.
– Судя по тому, что вы пришли, да еще обозленный, – сказал Хэммет, – значит, полный порядок!
– Вынужден согласиться на сотрудничество с вами, – сквозь зубы процедил Каринцев, – но с одним условием…
– Каким?
– Никаких письменных обязательств. Просто передаю вам формулы каждого опыта.
– Не выйдет. Есть общепринятый в специальных службах порядок.
– Тогда запускайте свою шпрингеровскую пакость. Кто кому нужен: я вам или вы мне?
– Это ваше последнее слово? Подумайте.
– Незачем. Остановите машину, и я вылезу. Без прощального ритуала.
– Не будем ссориться, – пыхнул Хэммет сигаретой. – Я посоветуюсь. У меня тоже есть свое начальство. И очень строгое. А пока поработаем на ваших условиях. Когда у вас следующий опыт?
– В понедельник. У вас еще два дня страданий, – засмеялся Максим.
– Над чем смеетесь?
– Над вами. У меня есть еще два дня для раздумий, а у вас нет. Поэтому ждите и не плюйтесь. У вас скверная привычка брызгать слюной, когда произносите ваше «ти-эйч». А в английском языке этих «ти-эйч» навалом.
– Вы думаете, ваш английский лучше?
Максим ответил насмешливым, пренебрежительным взглядом:
– Я стажировался в Кембридже и научился беречь слюну. Впрочем, давайте о деле. Какой будет связь?
– Связь проста и бесхитростна. Вы будете передавать формулы Зое, – перешел уже на русский Хэммет.
Максим усмехнулся со злостью:
– Втянули девчонку в грязное дело?
– О Зое не беспокойтесь, – сказал Хэммет. – Личных встреч у вас с ней не будет. Марине скажете, что поссорились, Впрочем, Марине она сама объяснит. Формулы будете передавать ей в закрытом конверте в беговой кассе. Кстати, учтите, что я тоже не буду встречаться с Зоей. Она будет передавать конверты третьему лицу так, что для нее риск еще уменьшится.
Максим заинтересовался: для чекистов новое лицо – новые загадки. Почему Хэммет усложняет, когда все так неприхотливо: Максим – Зоя – Хэммет.
– Зачем третье лицо, когда двух достаточно? Зою легко можно вывести из игры.
– Оставьте советы Марине. С третьим лицом вам встречаться нельзя…
– Ладно, остановите машину, – сказал Максим после длительного раздумья, – все уже ясно. И мне пора.
– Я довезу вас, – с неискренней любезностью предложил Хэммет, но Каринцев только махнул рукой.
– Личное знакомство отменяется. Мы – чужие. Ты меня забудь, как поется в песне. Приветы – через Зою, договорились? – И вышел из машины.
* * *
В Ашхабад Саблин прилетел, как и Гриднев, в конце рабочего дня, когда солнце еще палило, но без ярости. Полковника Алтыева он нашел в его кабинете. Тот пил зеленый чай из цветастой пиалы. Саблину он показался постарше, чем Гриднев, и не столь подтянутым и щеголеватым.– Садись, джигит, зеленого чайку попьем, от всех болезней лечит и в жару полезен. И рот пока на замке держи: представился, и хватит. Твой полковник вчера звонил, и я уже все про все знаю. Никаких абверовских разведчиков у нас в Туркмении ни до войны, ни во время войны не было: все архивы облазил, ничего подходящего не нашел. И аптекаря Мальберга тоже не было, ни в Ашхабаде, ни в Байрам-Али. У нас, правда, Фальберг был, но не аптекарь, а оператор на киностудии. И родился он во время войны, в Израиль уехал в прошлом году. Отец его жив и здоров и у меня недавно был, очень печалился: пишет, мол, сын и жалуется, плохо ему и нельзя ли назад. Только «назад», как известно, не всегда получается.
Алтыев допил чай и спросил:
– Хорош чаек, а? И вкус, как у христова вина, из воды превращенного. Погоди. Не спеши. Еще есть время послушать старшего. Справлялись мои лейтенанты и в доме ребенка в Байрам-Али. Был такой случай, говорят, когда из роддома туда ребенка без фамилии принесли. Неизвестная женщина, должно быть из аула пришедшая, умерла от родов, не дав ребенку ни имени, ни отчества. Вот туда и слетай: есть вечерний рейс. Времени много, Ашхабад посмотри.
В Байрам-Али Саблин сразу же поехал в дом ребенка, куда был привезен младенец еще без имени, но с будущим доктора физических наук Максима Каринцева. И старожила нашел, нынешнюю старшую сестру Русакову, вспомнившую этот эпизод.
– Случилось это весной сорок второго года, – рассказала она, – на моем дежурстве, когда к нам из родильного дома младенчика принесли. Я еще совсем девчонкой была, но с младенчиками уже обращаться умела. Милиционер сказал, что мать его при родах скончалась и ее никто не знает и за младенчиком никто не пришел. Составили, говорит, акт о передаче вам, распишитесь в приеме и завтра в загсе зарегистрируйте. А имя, отчество и фамилию вам самим придумать придется, так как мать без сознания померла и об отце ничего не сказала. Ну, стала я фамилию придумывать. Вижу, русский мальчик, не туркмен, значит, фамилию русскую надо. Подумала: Найденов от найденыша, Приемов от приемыша. Вижу, нехорошо ему всю жизнь с такой фамилией жить. А на дежурстве я книжку читала о военном летчике-герое, и звали его в книжке этой Максим Каринцев. Вот и решила: книжный – придуман, а живой пусть с такой же фамилией будет расти. А отчество по-ленински задумала: Ильич. Лучше не назовешь. Назавтра все со мной согласились, даже поблагодарили за сообразительность, да так и в загсе записали: Максим Ильич Каринцев. А на шестом году его в детдом отвезли: шибко умен стал, читать, и писать, и считать выучился не хуже взрослого.
– А вы про мать его ничего не знаете? – спросил Саблин.
– Нет. Только думаю, что не из аула она, как в роддоме решили, а приезжая, русская, и, должно быть, одинокая, из эвакуированных. Я сама из эвакуированных, но такой что-то не помню.
– Еще один вопрос у меня, – сказал Саблин. – Не помните ли вы провизора из аптеки по фамилии Мальберг? Может быть, в медпункте или тоже из эвакуированных?
– Не слыхала о таком, ни девчонкой, ни в наше время.
Саблин простился, поблагодарил за помощь и, обойдя глиняный высокий дувал, побрел по центральной улице в городскую милицию. Начальника управления майора Мухтарова он нашел в крохотном садике за дощатым столом, на котором едва помещались две половинки огромнейшего розового арбуза. Невысокое широколистное дерево, склонившееся над ним, едва давало тень этому запыленному уличному оазису.
– Согласен, – в ответ на кивок Саблина сказал майор, – пыли много, машин много, тени мало, а сахарный арбуз один. Садись, капитан, приобщайся к арбузу, пока он не истек кровью в моем животе. Не благодари.
Саблин, доев кусок арбуза, спросил:
– С вами полковник Алтыев из Ашхабада не говорил?
– О провизоре Мальберге? Очень много и очень долго. Только напрасно. Не было в Байрам-Али аптекаря Мальберга. Я все справки навел, всех старожилов созвал, и все одинаково сказали: нет! Всех эвакуированных по спискам тоже проверил: нет! Доедай арбуз и на самолет успеешь, в Ашхабад слетаешь, поклон Алтыеву передашь.
Глава семнадцатая
В час ночи на квартире у Паршина зазвенел телефон. Паршин взял трубку и услышал знакомый голос:
– После двух часов ночи у вас в доме все гасят свет. Меня это устраивает. Буду у вас в два тридцать.
Ровно в два тридцать еле слышно прожурчал звонок в передней. Хэммет вошел, аккуратно закрыв за собой дверь, огляделся. Собственно, разглядывать было нечего: пустая прихожая, вешалка о трех крючках на стене, счетчик электрический, лампочка без абажура. То ли бедность, то ли аскетизм.
– Здравствуйте, Паршин. Мне вам представляться незачем, – сказал Хэммет. – Иностранный дипломат, и с вас хватит.
Паршин, мягко ступая тапочками, принес коньяк и кофе. Помолчали, потом Хэммет продолжил:
– Вам тоже представляться не надо, товарищ Паршин. Все ваши превращения нам известны. Одесский полицай и гестаповский осведомитель Евсей Лобуда, заброшенный в конце войны в СССР, окончивший абверовскую школу агент Юркий, самодеятельный бандит-налетчик Чернушин, и вновь агент иностранной разведки Серафим Петрович Паршин. Биография сочная и надежная. Что скажете?
– Я свою биографию знаю. К делу.
– Ваша деловитость меня радует. Итак, какие настроения в группе Каринцева? Сколько опытов проведено и какие успехи?
– Три опыта. Настроения в группе, я бы сказал, развеселые. Боголепов подписал еще ассигнование лаборатории на сумму в пятьдесят тысяч рублей.
– На какие материалы?
– Неизвестно. Меня Каринцев запросто выгнал из лаборатории. С этакой насмешливой улыбочкой: не суйте нос не в свое дело, отчитываться будем потом. У нас, мол, своя бухгалтерия. Видимо, успехи есть.
– Пытались расспрашивать?
– Пытался. Молчат, сукины дети, как коммунисты на допросах. Им бы гвоздики под ногти, проговорились бы!
Хэммет презрительно усмехнулся:
– Это вы без гвоздиков на Лубянке проговоритесь. Поэтому слушайте Каринцева. Вы не финансовый хозяин института. Значит, поищем для вас другую роль. Скажем, связного. Тут главное – избежать слежки. Выследят – провалитесь. И чем дольше вы прослужите бухгалтером, тем дальше вы будете от лубянских ищеек. Никакой самодеятельности. Тихий, незаметный, нелюбопытный, неразговорчивый – вот ваш облик, его и носите. Только никогда не забывайте оглянуться вовремя и поймать на лету нужное слово. Вот так и будем работать. Понятно?
Паршин слушал, а думал о своем. Он считал, и не без оснований, что за ним следят, но не знал почему, на чем он «сгорел», и боялся сказать об этом иностранному дипломату – чужому человеку, холодному. Он надеялся на свой опыт преследуемого хищника и был убежден, что сумеет запутать след, когда приблизится погоня.
– Вы любите лошадей? – вдруг спросил Хэммет.
– Лошадей? – недоуменно переспросил Паршин. – Вообще-то я к ним равнодушен.
– Придется полюбить. Будете ездить на бега и делать ставки, если понравится. Когда-то, вероятно, вы были везучим картежником. Вот и осваивайте новый опыт. Тем более, как я знаю, вы туда не впервые пойдете, друг Колоскова. Так? Да вы не бледнейте, не бледнейте. Не найдут, уверен: вы – мужчина во всем везучий. А задание таково. Через три дня после очередного опыта Каринцева подойдете на бегах к кассе Зои Фрязиной – она в членской работает – и возьмете от нее запечатанный конверт. Не вздумайте вскрывать его – это письмо не для вас, а для меня. И ждите моего звонка об условиях автомобильной прогулки. Тогда и передадите. Как в первый раз, помните?
– После двух часов ночи у вас в доме все гасят свет. Меня это устраивает. Буду у вас в два тридцать.
Ровно в два тридцать еле слышно прожурчал звонок в передней. Хэммет вошел, аккуратно закрыв за собой дверь, огляделся. Собственно, разглядывать было нечего: пустая прихожая, вешалка о трех крючках на стене, счетчик электрический, лампочка без абажура. То ли бедность, то ли аскетизм.
– Здравствуйте, Паршин. Мне вам представляться незачем, – сказал Хэммет. – Иностранный дипломат, и с вас хватит.
Паршин, мягко ступая тапочками, принес коньяк и кофе. Помолчали, потом Хэммет продолжил:
– Вам тоже представляться не надо, товарищ Паршин. Все ваши превращения нам известны. Одесский полицай и гестаповский осведомитель Евсей Лобуда, заброшенный в конце войны в СССР, окончивший абверовскую школу агент Юркий, самодеятельный бандит-налетчик Чернушин, и вновь агент иностранной разведки Серафим Петрович Паршин. Биография сочная и надежная. Что скажете?
– Я свою биографию знаю. К делу.
– Ваша деловитость меня радует. Итак, какие настроения в группе Каринцева? Сколько опытов проведено и какие успехи?
– Три опыта. Настроения в группе, я бы сказал, развеселые. Боголепов подписал еще ассигнование лаборатории на сумму в пятьдесят тысяч рублей.
– На какие материалы?
– Неизвестно. Меня Каринцев запросто выгнал из лаборатории. С этакой насмешливой улыбочкой: не суйте нос не в свое дело, отчитываться будем потом. У нас, мол, своя бухгалтерия. Видимо, успехи есть.
– Пытались расспрашивать?
– Пытался. Молчат, сукины дети, как коммунисты на допросах. Им бы гвоздики под ногти, проговорились бы!
Хэммет презрительно усмехнулся:
– Это вы без гвоздиков на Лубянке проговоритесь. Поэтому слушайте Каринцева. Вы не финансовый хозяин института. Значит, поищем для вас другую роль. Скажем, связного. Тут главное – избежать слежки. Выследят – провалитесь. И чем дольше вы прослужите бухгалтером, тем дальше вы будете от лубянских ищеек. Никакой самодеятельности. Тихий, незаметный, нелюбопытный, неразговорчивый – вот ваш облик, его и носите. Только никогда не забывайте оглянуться вовремя и поймать на лету нужное слово. Вот так и будем работать. Понятно?
Паршин слушал, а думал о своем. Он считал, и не без оснований, что за ним следят, но не знал почему, на чем он «сгорел», и боялся сказать об этом иностранному дипломату – чужому человеку, холодному. Он надеялся на свой опыт преследуемого хищника и был убежден, что сумеет запутать след, когда приблизится погоня.
– Вы любите лошадей? – вдруг спросил Хэммет.
– Лошадей? – недоуменно переспросил Паршин. – Вообще-то я к ним равнодушен.
– Придется полюбить. Будете ездить на бега и делать ставки, если понравится. Когда-то, вероятно, вы были везучим картежником. Вот и осваивайте новый опыт. Тем более, как я знаю, вы туда не впервые пойдете, друг Колоскова. Так? Да вы не бледнейте, не бледнейте. Не найдут, уверен: вы – мужчина во всем везучий. А задание таково. Через три дня после очередного опыта Каринцева подойдете на бегах к кассе Зои Фрязиной – она в членской работает – и возьмете от нее запечатанный конверт. Не вздумайте вскрывать его – это письмо не для вас, а для меня. И ждите моего звонка об условиях автомобильной прогулки. Тогда и передадите. Как в первый раз, помните?