Вот я, например, виляю коленками целый день. То есть, если быть точным, полдня, ибо поначалу я свою аномалию не замечал, потом не принимал всерьёз, усмехался с опаской и себя успокаивал: мол, бывает же ерунда, ничего страшного, прими снотворное и спи до утра. А потом всё началось, как пишут в классических романах, с новой силой, и вот тут-то я испугался.
Но в чём же дело? Что заставило меня «праздновать труса», как пишут в тех же романах?
А началось всё с того, что утром я отправился к себе в редакцию. Вышел из подъезда, завёл «Жигулёнок», порулил задом сквозь строй «проклятых» автособственников и ненароком вспомнил о портфеле с рукописью статьи, забытом в квартире. Ну, тормознул, глушить двигатель не стал, пошёл за портфелем.
– Теперь пути не будет, – недружелюбно сказала жена.
Она не любила, когда я возвращался с полдороги: над ней довлела темнота её далёких суеверных пращуров.
– Не говори глупостей, – не менее недружелюбно сказал я.
Мои пращуры, по моему убеждению, были высококультурными передовыми людьми.
Я кинул портфель на заднее сиденье и врубил первую передачу. Сначала я выехал со двора через арку, поехал по Лесной вдоль трамвайных путей, честно постоял у светофора, перемахнул через Новослободскую и вырулил на Палиху. Тут меня подстерегла мелкая неприятность в виде запрещающего знака, более известного под названием «кирпич»: на Палихе вскрыли асфальт и прокладывали трубы, Тогда я развернулся, въехал на Сущевскую и снова затормозил: на столбе торчал «кирпич», а за ним ревел бульдозер и командовал некто в бумажной шапке, видимо мастер. Дорожники прилежно выполняли план. Предсказание жены сбывалось.
Я посмеялся над забавным совпадением, опять развернулся и через Пушкинскую и Трубную площади добрался до Цветного бульвара. Около пельменной стояли две «Волги» – обе здорово побитые, жёлтый фургончик ГАИ, и несколько милиционеров сосредоточенно гуляли по мостовой.
Пути не было.
Вежливый старшина разъяснил мне, что на Садовое кольцо я могу успешно выехать через Трубную улицу.
– Я не хочу на Садовое, – взмолился я. – У меня редакция на Цветном бульваре у Самотеки, знаете?
Старшина знал, но знание его ничего не изменило.
– Подождите полчасика, – сказал он, – тогда и проедете. А хотите – оставьте машину здесь, потом подгоните.
Второй совет был разумным, и, заперев машину, я пошёл к редакции пешком. Пробыл я там недолго-час или полтора, а когда вышел обратно на улицу, то увидел своего вездесущего соседа Ганю. Он стоял у стенда с газетой и ел мороженое-трубочку за двадцать восемь копеек.
– Ты что здесь делаешь? – спросил я.
– Людку жду, – сообщил он. – Мы в «Мир» идём на венгерский детектив со жгучими тайнами.
– Проводи до машины. Есть время?
– Время-то есть, – согласился он. – А что это вы невесть где машину бросаете?
– Авария была, – объяснил я, – ну и не пускали. Да это здесь рядом, не утомишься…
Мы неторопливо шли – дело к осени, погода тёплая, куда спешить-то? – беседовали о возвышенном. Ганька лизал мороженое, рассказывал байки о тяжёлой студенческой жизни.
– Говорят, на экзамен идти – надо пятак под пятку положить, – делился он, – а накануне, соответственно, не бриться, не мыться. Очень помогает…
– Это точно, – не возражал я. – Особенно если долго не мыться: ни один преподаватель не выдержит.
– Вам всё смешки, – обиделся студент, – а приметы эти проверены временем. И лучшими людьми.
Я уже забыл о своём утреннем приключении с приметой.
– Всё фольклор, – беспечно резвился я, – бабкины бредни. Стыдно, физик, и одновременно тревожно за твой пошатнувшийся моральный облик. Ландау в приметы не верил.
– А Эйнштейн верил, – упрямо тянул Ганя, – и Крукс верил.
Из открытой двери подъезда вылетела чёрная кошка, пронеслась перед нами, довольно смело перемахнула проезжую часть и скрылась за чугунным заборчиком бульвара. Ганя остановился и сказал торжествующе:
– Кошка!
– Вижу, – не стал спорить я.
– Чёрная, – продолжил объяснения Ганя.
И здесь я не нашёл возражений:
– Очень точное наблюдение.
– Я дальше не пойду, – объявил Ганя. – Чёрная кошка – к несчастью.
– К большому или маленькому?
Ганя помялся:
– Не знаю… К маленькому, наверно…
– Так что ж, обратно пойдём?
– Нет, почему? Надо подождать, пока кто-нибудь раньше нас пройдёт здесь, и… заклятье снято.
– А если я первый пройду?
– Валяйте, – разрешил Ганя. – Вам же хуже…
Я храбро пересёк невидимый кошкин след, и Ганя присоединился ко мне.
– Где же несчастье?
– Будет, – успокоил Ганя. – Не торопите события.
Без приключений мы дошли до моего «Жигулёнка», я отпер дверцу и сел.
– Привет, физик. Вечерком поделюсь несчастьем.
– Ага, – рассеянно сказал Ганя: он изучал переднее колесо машины. – А когда это у вас колпак спёрли?
– Как спёрли? – Я выскочил на мостовую: так и есть, правое переднее колесо демонстрировало обнажённые гайки крепления. Колпака не было.
Я обошёл машину: увели только один колпак; видно, вор попался совестливый. А может, ему и нужен был всего один – кто теперь узнает?
– Вот вам и несчастье, – сказал мстительный Ганя. – Как вы считаете: большое или маленькое?
– Это как посмотреть… – Я, собственно, расстроился даже не от самого факта кражи, а от его непонятной связи с чёрной кошкой. Колпак, в конце концов, дело наживное: рублей шесть всего. Но при чём здесь приметы? Во-первых, утренние: с проклятым «пути не будет». Пути и вправду не было, не наврала примета. И с кошкой тоже всё вроде сходится…
– Да вы не расстраивайтесь, – утешил Ганя. – Без колпака даже красивее.
– Иди к чёрту! – вполне искренне сказал я, сел в автомобиль и уехал, оставив улыбающегося Ганю дожидаться своего венгерского детектива и волоокой девушки Люды.
Кстати, уж она-то наверняка в приметы не верит: не тот характер. Да и я не верю; не верю, не старайтесь убедить. А всё случившееся – только нелепое совпадение, смешное совпадение. У вас, что ли, таких не бывало?
Домой я доехал без примет, а стало быть, без приключений. Даже если оные приключения никак с приметами не связаны, я всё равно был доволен. Подсознательно, подсознательно – попробуйте, упрекните в суеверии. Да и вообще я слабоват по этой части: не знаю их, не знаком даже по литературным источникам. А лучший способ бороться с приметами – не знать их. Кто это сказал? Я это сказал.
Дома я позвонил тихому старичку Ивану Васильевичу, чудо-старичку, всемогущему механику-умельцу, и пожаловался на воров.
– Главное, чушь какая, – жаловался я, – чёрная кошка дорогу перебежала, потому и спёрли колпак.
– Точно, – подтвердил чудо-старичок, – это уж как водится: не было бы кошки, был бы колпак.
Тон его был настолько серьёзен, что я опешил даже.
– Как здоровье, Иван Васильевич? Кошка-то перед самой машиной пробежала, колпак к тому времени давно на чужом колесе крутился. Где связь усмотрел?
– Где надо, там усмотрел, – туманно сказал он, – тут всё связано спокон веку. Берегись примет, парень… А колпак помогу достать. Привет…
Что они, сговорились все? Берегись, берегись, бережёного бог бережёт… Бережёного не спасает даже теория вероятности: бутерброд падает как вверх маслом, так и вниз. В среднем – пятьдесят процентов, вероятно. Но, вопреки разуму, в моём случае вероятность «маслом вниз» неуклонно росла.
Я пошёл на, кухню, отрезал кусок хлеба и уронил нож. Вспомнил: к чему бы это? К гостю мужского пола.
И даже не удивился, услышав звонок у двери. За дверью стоял улыбающийся Ганя. Один.
– В кино мы не попали, – сообщил он.
– Билетов не достали?
– Ага.
– Мороженое ели ассорти?
– Нет, – сказал Ганя, не знакомый с текстами классических советских оперетт, – Людка не любит мороженое.
– А кстати, где она? – спросил я и тут же сообразил: да и не могло её быть: я вилку-то не ронял.
– Чего?
– Вилку, говорю, не ронял. Значит, гостьи не должно быть. А нож уронил. Вот ты и пришёл…
– А-а, – протянул Ганя, – логично. Она попозже придёт.
– Без вилки?
– Там видно будет, – туманно сказал он. – Может, и с вилкой.
Нет уж, решил я про себя, больше примет не будет! Хватит с меня кошки, ремонтных работ и уроненного ножа. Но так, из чисто спортивного интереса, неплохо бы познакомиться с народными верованиями, всякими там суевериями, приметами всякими замечательными.
– Скажи мне, физик, – начал я, – какие приметы ты проходил в средней общеобразовательной школе?
– Я там предметы проходил, – плохо скаламбурил бездарный Ганька. – А вообще-то примет навалом – бери любую.
– Дай мне первую попавшуюся, – сухо сказал я.
– Да навалом их, – канючил Ганька, – ну навалом, и всё. Вот эта, например…
Я был строг и неумолим:
– Какая?
– Ну, эта… вот такая… – Он вспомнил наконец и возликовал: – Соль к ссоре.
Я подумал и решил:
– Оставим на потом. Ссориться нам сейчас не с руки. Ещё что?
– Да навалом, – опять начал тянуть физик. – Ну, это… три свечи к покойнику.
Хорошая примета. Толковая. «Гуманная». Ради такой и эксперимент не жалко поставить.
– Гони три свечи.
Ганя сбегал домой и принёс деревянный подсвечник в виде парусника, в котором скривились от ветхости три красные свечки. Их ещё ни разу не зажигали, видимо считая украшением музыкального дома.
Мы пошли на кухню, водрузили это сооружение на стол, и я пошарил на плите в поисках коробка спичек. Не знаю уж, как очутилась грязная вилка именно на плите, но я её, конечно же, смахнул на пол.
– Ага! – заорал Ганя. – Вот вам и гостья.
Я швырнул ему спички:
– Зажигай! – поднял вилку, положил её в раковину, подумал с грустью: неужто сбудется?
Свечки тускло и жалковато коптили, роняя на чистый пластик стола мутные красные капли воска или стеарина – из чего они там делаются? Мы молча ждали. Никто не умирал, хотя високосный год всё ещё буйствовал на планете. И тут в дверь позвонили.
Ганя не стал упиваться сарказмом по поводу упавшей вилки, он только хмыкнул сдавленно, пошёл открывать и вернулся с Людой. Люда была чем-то взволнована.
– Здравствуйте, – выпалила она. – Зачем вы свечки средь бела дня зажгли? Хотя нет, правильно: память есть память…
– Чья память?
– Джессупа.
– Кого? – не понял я, а Ганя переспросил заинтересованно:
– Райнера?
Люда скорбно кивнула:
– Разбился в автомобильной катастрофе. Сегодня утром.
– Вот вам и покойник, – торжествующе сказал Ганя, а Люда не выдержала, возмутилась:
– Как тебе не стыдно, Ганя!
Гане стыдно не было. Ганя упивался победой, хотя, по совести, к нему она не имела отношения. Приметы сбывались одна за другой без исключений, и заслуги студента я в том не видел.
– Кто такой Джессуп? – спросил я.
– Певец, – объяснил Ганя, – с Дикого Запада. Король джаза. Правда, с голосом у него было не того, царство ему небесное…
Вот вам и покойник. Ганя прав. Приметы не обманывали, хотя порой их приходилось «притягивать за уши». В самом деле, какое отношение имеет смерть какого-то заокеанского певца к нашим трём свечкам? Да никакого, не убеждайте. И всё-таки против факта не попрёшь: зажгли свечечки – объявился покойник. И пусть он объявился ещё утром, задолго до ритуального зажжения свечей, мы-то о нём узнали только сейчас. Нет, кажется, прав, прав Иван Васильевич: всё связано.
И если до сих пор я относился к моим «приметным» совпадениям с некоторой долей иронии, то сейчас эта доля сильно уменьшилась, а если подумать, то и совсем исчезла. Судите сами, дорогие товарищи, какая ирония может быть, если любая из случайно выпавших или нарочно задуманных примет моментально исполняется, сбывается! Другое дело, что иной раз она сбывается с натяжкой – не без того! – но и придумывали их, приметы эти, бог знает когда, в незапамятные времена, при царе Горохе. С тех пор они состарились, видоизменились, кое в чём сдали свои позиции, но не исчезли, не умерли. Живут и действуют вовсю. И что самое противное, действуют на меня. Или со мной – не знаю уж, как правильно сказать. Выходит, я неожиданно превратился в пресловутого Макара, на которого валятся шишки, и если шишки эти пока бьют не слишком больно, так это как раз от примет и зависит.
– Вот что, дети, – сказал я своим великовозрастным друзьям. – Со мной происходит нечто странное: вокруг меня образовался эпицентр некой аномалии, суть которой вы поняли. (Ганька хмыкнул, а Люда кивнула серьёзно – про колпак и дорожные работы он, видно, рассказал ей раньше, а про свечи с покойником только что разъяснил.) Аномалия эта касается только народных примет, которые сбываются точно. (Ганька опять хмыкнул, но серьёзная Люда строго на него посмотрела, и он притих.) Есть два выхода. Затаиться и ждать, пока аномалия кончится, – первый. И второй: лезть напролом, проверять приметы.
– Альтернатива не из лёгких. – Учёная Люда знала много иностранных слов. – Во-первых, кто знает, когда она кончится. Может, вам на год затаиться придётся. Или на десять лет.
– Или на всю жизнь, – вставил Ганя, но мы с Людой игнорировали реплику как явно неуместную.
– Во-вторых, лезть напролом, – продолжала Люда, – тоже опасно. Приметы, насколько мне помнится, бывают разные, и неприятности от них тоже разные: и мелкие и крупные. Значит, надо искать компромисс.
– Ну поищи, поищи, может, и сыщешь, – злорадно сказал Ганя, а я взмолился:
– Людочка, милая, не все ведь приметы вредные, плохие. Есть же и приятные. Например: левая ладонь чешется – к деньгам.
– У вас чешется? – быстро спросил Ганя.
– Давно уже не чесалась, – признался я и вдруг почувствовал некий лёгкий зуд в левой ладони. Я с удивлением посмотрел на неё: ладонь как ладонь, морщинистая, вся в разных линиях – удачи там, жизни, в буграх Венеры и в прочей ерундовине. – Зачесалась…
– Вы её о подбородок почешите, – посоветовал Ганя, – а то примета не подействует. Сведения точные, ещё бабка моя, Арина Родионовна, светлой памяти, говаривала…
– Ганька, – сказал я, – чего ты врёшь? Арина Родионовна чужая бабка… – Но почесал ладонь всё-таки о подбородок.
Я почесал, и мы помолчали. Потом я ещё почесал, и мы по-прежнему молчали, ждали: когда принесут деньги, много денег – мешками, подводами, автомобилями «КРАЗ-450». Денег не было. Ну никто не нёс, не стучал в дверь, не подсовывал ведомости, а в кирпичных стенках строители в наши дни клады оставляют редко.
Вот так мы помолчали немножко, я тёр ладошку о небритый подбородок, а мстительный Ганя сказал:
– Тю-тю денежки. И аномалия тю-тю.
И в это время, как в хорошем детективе, зазвонил телефон.
Я снял трубку и услышал голос моего редактора из одного узковедомственного издательства, иногда обращающегося к художественной литературе.
– Старик! – орал голос. – С тебя причитается!
– С чего бы это? – кисло спросил я.
– Альманах вышел! С твоим рассказом! Лети за гонораром!
– Когда лететь-то?
Голос стал серьёзен и вдумчив:
– Сегодня ты уже не успеешь, так что давай завтра. С трёх до пяти. Понял?
Не понять было трудно, о чём я и сообщил сначала редактору, а потом, повесив трубку, Гане с Людой.
– Большой гонорар? – спросил Ганя. Он явно завидовал – не деньгам, нет: тому, что я всё-таки попал в эпицентр аномалии, не промазал, в серёдку угодил, и не сказочки это, не шуточки студенческие, а серьёзно. Вот так.
– Не очень, – скромно сказал я, а Люда вмешалась:
– Не в этом дело. Какая разница – сто рублей или тысяча? Важно, что приметы сбываются аккуратно, стоит только подумать о них. В общем, есть план эксперимента. Берём том Даля с пословицами, поговорками и приметами, выписываем нужные в столбик и проверяем.
Предложение Люды казалось заманчивым. Действительно, выписать сначала все денежные приметы, потом ещё какие-нибудь – с везением в конце, и ждать, пока сбудутся. Но, если быть честным, меня пугала перспектива превратиться в подобие уэллсовского человека, творившего чудеса. Пугала и потому, что в чудеса я не верил: это во второй половине двадцатого столетия-то! Пугала и потому, что я усматривал в моей аномалии связь с нашими предыдущими приключениями. А наши предыдущие приключения устраивал кто? Соседи по окружающему пространству – вот кто. А значит, нехитрый силлогизм приводит нас снова к ним.
Я честно поделился с ребятами своими предположениями.
– Возможно, вы правы, – согласился Ганя, – только зачем они к нам прицепились?
– Знакомые, – предположил я.
– Мы им в знакомые не набивались.
– Подождите, – прервала нас Люда. – Знакомые наши – люди разумные и свои опыты просто так не ставят. Значит, есть цель. Какая? Это раз. Второе: смысл опыта вам ясен? Мне лично нет. Третье: во всех прошлых случаях при опыте присутствовал кто-то из них, помните? Где они сейчас? Всё это надо выяснить, и поскорее…
– Выясни, – сказал Ганя.
– Это возможно, – спокойно парировала Люда. – Попробуем найти примету, которая бы нас вывела на экспериментаторов. Или хотя бы натолкнула на верный путь. У вас есть Даль?
Даль у меня был. Я достал коричневый толстый том и, покопавшись в оглавлении, раскрыл страницу четыреста семьдесят третью.
– Начали!
– Муравьи в доме – к счастью, – прочитала Люда вслух.
– Значит, городским жителям счастья не видать, – резюмировал Ганька. – Валяй дальше.
– Кони ржут – к добру. Кто нечаянно завидит свет в своём доме – жди счастья.
Я не понял приметы:
– Это как же – нечаянно: вор, что ли, в квартиру залез? И это к счастью?
– Избавление от лишнего имущества чужими руками – всегда счастье, – сказал Ганя. – Тёмный вы человек. Собственник. Стыдно должно быть…
Стыдно мне не было. Я слушал Люду и потихоньку посмеивался над гигантским количеством жизненных оговорок, которые мудрый и терпеливый Даль назвал «суеверия-приметы». Многие из них (да что там многие – две трети!) безнадёжно устарели даже не потому, что и верить-то в них перестали, просто их необходимые атрибуты – печь там, каша в горшке на печи, фыркающие в дороге лошади – медленно и прочно (пусть даже жаль их!) уходят назад, в прошлое и вытащить их оттуда нельзя да и незачем. Газовые духовки давно заменили русские печи, а фыркающие автомобили вытеснили фыркающих лошадей. Вот вопрос: можно ли переносить приметы с тех же лошадей на автомобили? И если да, то в какой степени их действие ослабло? Действие примет, конечно…
Я усмехнулся про себя: вчера я такой вопрос не задал бы. Приметы – чушь. Приметы – зелёный вздор, чепуха, чеховская реникса, не верьте в приметы, дорогие товарищи…
Но сегодня – дело другое. Сегодня приметы сбываются вовсю. Любая из них – проверено. И даже если скинуть это «сбывание» на наших пресловутых знакомых шутников из соседнего пространства, то всё равно дело не меняется. Жить становится опасно. Может, у них там объявлен месячник по исполнению примет – кто знает! А я страдай от этого общественного рвения…
– Зеркало разбить – к худу, – устало читала Люда. – Кирпич выпал из печи – к худу. Увидать домового – к беде…
– Стойте! – заорал я. – Погодите!
Люда прервалась, посмотрела на моё сосредоточенное лицо, а Ганька не преминул ввернуть.
– Тихо: Чапай думать будет…
Но я уже придумал. Вскочил с кресла, взволнованно заходил по комнате. Идейка, конечно, не бог весть какая, но проверить её не мешает. Только нужно примётку соответствующую отыскать.
Я резко остановился, театрально взмахнул рукой.
– Осторожно! – крикнула Люда.
Поздно: конечно же, я зацепил подсвечник, и тот грохнулся на пол, разбрасывая по сторонам стеариновые капли. Свечки вывалились из своих гнёзд и погасли.
– Вот слон, – сказал Ганя, помогая мне заметать следы преступления, – так и пожар недолго устроить.
– Не устроил ведь? – обозлился я. – Вот и не вякай… Людочка, посмотрите там примётку, чтобы к встрече с другом была. Или со знакомым. Или просто к встрече. Есть, наверно…
Люда повела по строчкам остриём карандашика, кивнула согласно:
– Есть, конечно. А зачем вам?
– Вы читайте, читайте, Я потом объясню.
– Ну, вот, например, правая бровь чешется – к свиданию.
Я прислушался к себе – хоть бы что! Бровь чесаться не желала.
– Не то, Люда, дальше…
– В носу свербит – к радостной встрече.
– У меня свербит, – сообщил Ганя. – Третий день. Я бы даже сказал: течёт. Санорином спасаюсь. Годится?
– Санорин годится. Насморк – нет. Что там ещё есть?
– Ещё? – Люда пробежала карандашом вниз и вдруг подняла голову, засмеялась: – Нечаянно свечу погасить – к гостям.
Вот так штука: кто обвинит меня в том, что я намеренно скинул подсвечник? Нет, здесь не придерёшься: надо ждать гостей.
– Вы того и хотели? – спросил Ганя.
– Ага, – подтвердил я.
– А зачем вам гости?
– Не мне – нам, – поправил я. – Думаешь, каких я гостей жду?
– Приятных, надеюсь, – сказал Ганя и вздрогнул.
Впрочем, я тоже вздрогнул: в передней громко и властно звякнул дверной колокольчик.
Ганя рванулся в коридор, я за ним, Люда с далевским томом встала у выхода из комнаты. Ганя потянул язычок замка и медленно, очень медленно – намеренно, что ли? – открыл дверь. На пороге стоял аккуратный маленький старичок в синем плаще болонья – это в жару-то? – ив мохнатой огромной кепке-«аэродроме». Кепка делала старичка похожим на одного из семерых диснеевских гномов – на какого, уж не помню, не до гномов мне было, да и фильм-то смотрел сто лет назад. Старичок снял кепку-«аэродром», вытер потную лысинку беленьким платочком, представился достойно и неторопливо:
– Агент Госстраха Кокшенов. Звать-величать будете Михал Михалычем.
Грубый Ганька не любил вмешательства в личную жизнь, а Госстрах как раз этим и занимается.
– С чего вы взяли, что будем? – спросил он. – Не будем, папаша, потому что страховать нам нечего. Фаталисты мы, понял?
Старичок спрятал платочек, улыбнулся беззлобно и даже с мягкостью непонятной.
– Я тебе не папаша, мальчик. У тебя свой есть, законный, дай ему бог терпения жить с тобой. И страховаться у меня вы будете, будете, ибо… – тут он поднял вверх указательный палец, да нет, пальчик махонький, повторил: – Ибо страхую я жизни человечьи от Непонятного…
Он так и сказал – Непонятного, и большая буква в этом слове слышалась за версту, все её услышали: и я, и Ганька, и Люда преумная, которая и спросила тут же:
– Что под Непонятным считать, Михал Михалыч?
Он заметил мне с укоризной:
– Может, в дом впустите?
А я засуетился, ногой зашаркал, будто гость пришёл важней некуда.
– Проходите, проходите сюда, в кабинет, садитесь, пожалуйста, поудобнее, поудобнее…
Ганька шёл сзади, хмыкал. Я обернулся, поймал его удивлённый взгляд, подмигнул ему: подожди, парень, сейчас всё поймёшь сам. А старичок уселся в кресло, кепкой своей прикрыл худые коленки, обтянутые белыми чесучовыми брюками, заговорил:
– На ваш вопрос, умная девушка, отвечу так: всё то Непонятное, что помимо нас существует и нет ему в нас объяснения.
– В нас? – переспросила Люда.
– Именно, именно, – закивал старичок, – поскольку всякие необъяснимые научные явления воспринимаются нами как нечто реальное, то мы верим, что найдётся им со временем объяснение. Мол, не зря учёные зарплату два раза в месяц получают. К примеру, гравитация… Полети я сейчас – удивительно будет и необъяснимо. Наукой сегодняшней необъяснимо. А в нас тому есть объяснение: не научное, нет – обывательское, но с верой в науку великолепную. Полетел Михал Михалыч – значит, антигравитатор какой-то изобретён. В принципе возможно. А вот достань я сейчас бутылку замшелую, зелёную, в водорослях вонючих, и вылези оттуда джинн с бородищей, в шароварах заморских, пророкочи он чего-нибудь о трёх желаниях-так то и будет Непонятное. Иначе – сказка ненаучная. Нет веры к ней в нас самих, нет и не будет. Или вот приметы всякие…
Ох, неспроста пришёл к нам Михал Михалыч, неспроста, чувствую. Погасил я свечи – и вот он, гость долгожданный, всё объясняющий. Кстати, что-то знакомое было в его имени, где-то я уже слышал его, совсем недавно…
Память у Ганьки оказалась получше моей.
– Слушайте, товарищ агент Госстраха, – сказал он, – а вы, случайно, не помните истории с пропавшей машиной? Ехала она себе, ехала – и вдруг исчезла, растворилась средь бела дня. Помните?
– Помню, конечно, – не возражал старичок. – Да и как не помнить: двух недель не прошло. Милиция тогда суетилась…
Вспомнил я его: свидетель первого случая с исчезнувшим автомобилем! Это его называл нам голос по телефону, его советовал искать, чтобы объяснить происшедшее. Только не понадобился он нам тогда, сами разобрались. А сегодня не обошлось без него, не сумели. Только на этот раз он сам к нам пришёл. Хотя нет: мы его вызвали. Как мальчишка Аладдин тёр свою лампу и появлялся всемогущий ифрит с бородищей, в шароварах заморских. А мне лампа не понадобилась, подсвечником обошёлся. И ифрит у нас попроще: не в шароварах, а в брюках. И не с бородой, а с лысиной. В общем, типичный агент Госстраха – прекрасная легенда!
В том, что это его легенда, я уже не сомневался. Ходит по нашему миру «соразумник» из соседнего, прикидывается этаким боровичком в кепке, наблюдает, высматривает. Сам он страховой агент, а молодцы его тоже небось земные профессии для камуфляжа имеют. С одним мы уже знакомы: «тип в синей майке» – грузчик или, в лучшем случае, шофёр с самосвала. Уж больно здоров: один кулак – с голову ребёнка, вряд ли такой на скрипочке играет…
А старичок посмотрел на меня хитро, сказал торопливо:
– Вы там чего-то не то думаете, так не думайте вовсе: всё враньё. Агент Госстраха я, понятно?
– Понятно, – опередил ответ Ганя. – Застрахуйте нас от примет.
– Что, сбываются?
– Сбываются, подлые!
– Это мы мигом, – сказал старичок, доставая из-под плаща плоскую папочку с надписью «Внешторгреклама», а из папочки – три бумажки с золотым обрезом и шариковую ручку, – это мы в два счёта сделаем. Ни одна примета сбываться не будет.
Он размашисто расписался на каждом листке, сложил их аккуратно, подал мне.
– Потом посмотрите.
– Сколько мы вам должны?
Он вроде даже обиделся:
– Ничего. Я бесплатно работаю.
– Проценты с душ получаете? – спросил Ганя.
– И так можно подумать, – прищурился старичок. – Вот вы, например, в меня верите? Верите, верите – вижу. Да и как не верить: Михал Михалыч Кокшенов, во плоти и крови. А что знает много всякого разного, так и вы кое-что знаете.
И тут в разговор вступила молчавшая до сих пор Люда.
– Ничего мы не знаем. Если в первых двух случаях, ну, с мешком в пространстве и с машинами – ещё что-то можно было объяснить, то уж приметы ничем не объясняются. Это первое. И второе: почему всё это происходит именно с нами? Разве мы трое больше других подходим для Контакта?
Она сказала «Контакта», как старичок говорил «Непонятное»: заглавная буква так и лезла в глаза и уши. А старичок – ничего, покивал-покивал, сказал согласно:
– Умная вы девушка, поговорить приятно. Не то что ваш приятель-нигилист воинствующий. Всё-то вы понимаете, всё-то вы объяснить можете – что вне вас. А что в вас самих – уже заминка. Верить в сказки надо, девушка. И в науку и в сказки. Приметы сбываются? Так в каждой вещи душа, может, есть. И если её расшевелить, всякие чудеса случаются. Кино такое было: «Удивительное рядом». Смотрели?
– А если серьёзно? – каменным голосом спросила Люда.
– Не надо серьёзно. Даже у вас физики шутят, и книжки по сему поводу выпускают. Ничего книжки, остроумные. А шутят они обычно с друзьями. С теми, кому их шутки приятны будут. Кто их понимает. – Он встал, сунул под плащ папочку. – Ну, до встречи в будущем. А сейчас мне пора, – и пошёл в коридор.
Мы сидели и ждали, когда в передней щёлкнул замок и за стеной по лестнице простучали мелкие торопливые шаги, а лотом громко хлопнула дверь подъезда, Тогда я развернул одну из бумажек, оставленных старичком, и прочёл вслух короткую надпись, сделанную обыкновенной пишущей машинкой, у которой к тому же буква «е» западала.
«Простите за назойливость и спасибо за помощь. Мы думаем, вы не откажетесь помочь нам ещё раз, если придётся». И размашистая невнятная подпись, сделанная шариковой ручкой с бледно-синей пастой.
– А на других? – быстро спросил Ганя.
На других листках была сделана та же надпись. Я роздал их ребятам, а свой спрятал в ящик письменного стола – на память. Себе на память: ведь покажи кому – не поверят. Скажут, что сам и написал, Тем более, что на моей машинке точно так же западала буковка «е».
Я захлопнул ящик и выпрямился.
– Всё, ребята. Чудес больше не будет.
– Ой ли? – засомневался Ганя. – А как же оговорка насчёт будущей помощи? Неужто откажемся?
– Нет, конечно. Только, по-моему, это простая вежливость.
– Убейте, не верю, – мрачно сказал Ганя. – Жди от них простой вежливости, как же! Сдаётся мне, что мы ещё встретимся.
Он опять не ошибся. Но это уже совсем другая история.
Но в чём же дело? Что заставило меня «праздновать труса», как пишут в тех же романах?
А началось всё с того, что утром я отправился к себе в редакцию. Вышел из подъезда, завёл «Жигулёнок», порулил задом сквозь строй «проклятых» автособственников и ненароком вспомнил о портфеле с рукописью статьи, забытом в квартире. Ну, тормознул, глушить двигатель не стал, пошёл за портфелем.
– Теперь пути не будет, – недружелюбно сказала жена.
Она не любила, когда я возвращался с полдороги: над ней довлела темнота её далёких суеверных пращуров.
– Не говори глупостей, – не менее недружелюбно сказал я.
Мои пращуры, по моему убеждению, были высококультурными передовыми людьми.
Я кинул портфель на заднее сиденье и врубил первую передачу. Сначала я выехал со двора через арку, поехал по Лесной вдоль трамвайных путей, честно постоял у светофора, перемахнул через Новослободскую и вырулил на Палиху. Тут меня подстерегла мелкая неприятность в виде запрещающего знака, более известного под названием «кирпич»: на Палихе вскрыли асфальт и прокладывали трубы, Тогда я развернулся, въехал на Сущевскую и снова затормозил: на столбе торчал «кирпич», а за ним ревел бульдозер и командовал некто в бумажной шапке, видимо мастер. Дорожники прилежно выполняли план. Предсказание жены сбывалось.
Я посмеялся над забавным совпадением, опять развернулся и через Пушкинскую и Трубную площади добрался до Цветного бульвара. Около пельменной стояли две «Волги» – обе здорово побитые, жёлтый фургончик ГАИ, и несколько милиционеров сосредоточенно гуляли по мостовой.
Пути не было.
Вежливый старшина разъяснил мне, что на Садовое кольцо я могу успешно выехать через Трубную улицу.
– Я не хочу на Садовое, – взмолился я. – У меня редакция на Цветном бульваре у Самотеки, знаете?
Старшина знал, но знание его ничего не изменило.
– Подождите полчасика, – сказал он, – тогда и проедете. А хотите – оставьте машину здесь, потом подгоните.
Второй совет был разумным, и, заперев машину, я пошёл к редакции пешком. Пробыл я там недолго-час или полтора, а когда вышел обратно на улицу, то увидел своего вездесущего соседа Ганю. Он стоял у стенда с газетой и ел мороженое-трубочку за двадцать восемь копеек.
– Ты что здесь делаешь? – спросил я.
– Людку жду, – сообщил он. – Мы в «Мир» идём на венгерский детектив со жгучими тайнами.
– Проводи до машины. Есть время?
– Время-то есть, – согласился он. – А что это вы невесть где машину бросаете?
– Авария была, – объяснил я, – ну и не пускали. Да это здесь рядом, не утомишься…
Мы неторопливо шли – дело к осени, погода тёплая, куда спешить-то? – беседовали о возвышенном. Ганька лизал мороженое, рассказывал байки о тяжёлой студенческой жизни.
– Говорят, на экзамен идти – надо пятак под пятку положить, – делился он, – а накануне, соответственно, не бриться, не мыться. Очень помогает…
– Это точно, – не возражал я. – Особенно если долго не мыться: ни один преподаватель не выдержит.
– Вам всё смешки, – обиделся студент, – а приметы эти проверены временем. И лучшими людьми.
Я уже забыл о своём утреннем приключении с приметой.
– Всё фольклор, – беспечно резвился я, – бабкины бредни. Стыдно, физик, и одновременно тревожно за твой пошатнувшийся моральный облик. Ландау в приметы не верил.
– А Эйнштейн верил, – упрямо тянул Ганя, – и Крукс верил.
Из открытой двери подъезда вылетела чёрная кошка, пронеслась перед нами, довольно смело перемахнула проезжую часть и скрылась за чугунным заборчиком бульвара. Ганя остановился и сказал торжествующе:
– Кошка!
– Вижу, – не стал спорить я.
– Чёрная, – продолжил объяснения Ганя.
И здесь я не нашёл возражений:
– Очень точное наблюдение.
– Я дальше не пойду, – объявил Ганя. – Чёрная кошка – к несчастью.
– К большому или маленькому?
Ганя помялся:
– Не знаю… К маленькому, наверно…
– Так что ж, обратно пойдём?
– Нет, почему? Надо подождать, пока кто-нибудь раньше нас пройдёт здесь, и… заклятье снято.
– А если я первый пройду?
– Валяйте, – разрешил Ганя. – Вам же хуже…
Я храбро пересёк невидимый кошкин след, и Ганя присоединился ко мне.
– Где же несчастье?
– Будет, – успокоил Ганя. – Не торопите события.
Без приключений мы дошли до моего «Жигулёнка», я отпер дверцу и сел.
– Привет, физик. Вечерком поделюсь несчастьем.
– Ага, – рассеянно сказал Ганя: он изучал переднее колесо машины. – А когда это у вас колпак спёрли?
– Как спёрли? – Я выскочил на мостовую: так и есть, правое переднее колесо демонстрировало обнажённые гайки крепления. Колпака не было.
Я обошёл машину: увели только один колпак; видно, вор попался совестливый. А может, ему и нужен был всего один – кто теперь узнает?
– Вот вам и несчастье, – сказал мстительный Ганя. – Как вы считаете: большое или маленькое?
– Это как посмотреть… – Я, собственно, расстроился даже не от самого факта кражи, а от его непонятной связи с чёрной кошкой. Колпак, в конце концов, дело наживное: рублей шесть всего. Но при чём здесь приметы? Во-первых, утренние: с проклятым «пути не будет». Пути и вправду не было, не наврала примета. И с кошкой тоже всё вроде сходится…
– Да вы не расстраивайтесь, – утешил Ганя. – Без колпака даже красивее.
– Иди к чёрту! – вполне искренне сказал я, сел в автомобиль и уехал, оставив улыбающегося Ганю дожидаться своего венгерского детектива и волоокой девушки Люды.
Кстати, уж она-то наверняка в приметы не верит: не тот характер. Да и я не верю; не верю, не старайтесь убедить. А всё случившееся – только нелепое совпадение, смешное совпадение. У вас, что ли, таких не бывало?
Домой я доехал без примет, а стало быть, без приключений. Даже если оные приключения никак с приметами не связаны, я всё равно был доволен. Подсознательно, подсознательно – попробуйте, упрекните в суеверии. Да и вообще я слабоват по этой части: не знаю их, не знаком даже по литературным источникам. А лучший способ бороться с приметами – не знать их. Кто это сказал? Я это сказал.
Дома я позвонил тихому старичку Ивану Васильевичу, чудо-старичку, всемогущему механику-умельцу, и пожаловался на воров.
– Главное, чушь какая, – жаловался я, – чёрная кошка дорогу перебежала, потому и спёрли колпак.
– Точно, – подтвердил чудо-старичок, – это уж как водится: не было бы кошки, был бы колпак.
Тон его был настолько серьёзен, что я опешил даже.
– Как здоровье, Иван Васильевич? Кошка-то перед самой машиной пробежала, колпак к тому времени давно на чужом колесе крутился. Где связь усмотрел?
– Где надо, там усмотрел, – туманно сказал он, – тут всё связано спокон веку. Берегись примет, парень… А колпак помогу достать. Привет…
Что они, сговорились все? Берегись, берегись, бережёного бог бережёт… Бережёного не спасает даже теория вероятности: бутерброд падает как вверх маслом, так и вниз. В среднем – пятьдесят процентов, вероятно. Но, вопреки разуму, в моём случае вероятность «маслом вниз» неуклонно росла.
Я пошёл на, кухню, отрезал кусок хлеба и уронил нож. Вспомнил: к чему бы это? К гостю мужского пола.
И даже не удивился, услышав звонок у двери. За дверью стоял улыбающийся Ганя. Один.
– В кино мы не попали, – сообщил он.
– Билетов не достали?
– Ага.
– Мороженое ели ассорти?
– Нет, – сказал Ганя, не знакомый с текстами классических советских оперетт, – Людка не любит мороженое.
– А кстати, где она? – спросил я и тут же сообразил: да и не могло её быть: я вилку-то не ронял.
– Чего?
– Вилку, говорю, не ронял. Значит, гостьи не должно быть. А нож уронил. Вот ты и пришёл…
– А-а, – протянул Ганя, – логично. Она попозже придёт.
– Без вилки?
– Там видно будет, – туманно сказал он. – Может, и с вилкой.
Нет уж, решил я про себя, больше примет не будет! Хватит с меня кошки, ремонтных работ и уроненного ножа. Но так, из чисто спортивного интереса, неплохо бы познакомиться с народными верованиями, всякими там суевериями, приметами всякими замечательными.
– Скажи мне, физик, – начал я, – какие приметы ты проходил в средней общеобразовательной школе?
– Я там предметы проходил, – плохо скаламбурил бездарный Ганька. – А вообще-то примет навалом – бери любую.
– Дай мне первую попавшуюся, – сухо сказал я.
– Да навалом их, – канючил Ганька, – ну навалом, и всё. Вот эта, например…
Я был строг и неумолим:
– Какая?
– Ну, эта… вот такая… – Он вспомнил наконец и возликовал: – Соль к ссоре.
Я подумал и решил:
– Оставим на потом. Ссориться нам сейчас не с руки. Ещё что?
– Да навалом, – опять начал тянуть физик. – Ну, это… три свечи к покойнику.
Хорошая примета. Толковая. «Гуманная». Ради такой и эксперимент не жалко поставить.
– Гони три свечи.
Ганя сбегал домой и принёс деревянный подсвечник в виде парусника, в котором скривились от ветхости три красные свечки. Их ещё ни разу не зажигали, видимо считая украшением музыкального дома.
Мы пошли на кухню, водрузили это сооружение на стол, и я пошарил на плите в поисках коробка спичек. Не знаю уж, как очутилась грязная вилка именно на плите, но я её, конечно же, смахнул на пол.
– Ага! – заорал Ганя. – Вот вам и гостья.
Я швырнул ему спички:
– Зажигай! – поднял вилку, положил её в раковину, подумал с грустью: неужто сбудется?
Свечки тускло и жалковато коптили, роняя на чистый пластик стола мутные красные капли воска или стеарина – из чего они там делаются? Мы молча ждали. Никто не умирал, хотя високосный год всё ещё буйствовал на планете. И тут в дверь позвонили.
Ганя не стал упиваться сарказмом по поводу упавшей вилки, он только хмыкнул сдавленно, пошёл открывать и вернулся с Людой. Люда была чем-то взволнована.
– Здравствуйте, – выпалила она. – Зачем вы свечки средь бела дня зажгли? Хотя нет, правильно: память есть память…
– Чья память?
– Джессупа.
– Кого? – не понял я, а Ганя переспросил заинтересованно:
– Райнера?
Люда скорбно кивнула:
– Разбился в автомобильной катастрофе. Сегодня утром.
– Вот вам и покойник, – торжествующе сказал Ганя, а Люда не выдержала, возмутилась:
– Как тебе не стыдно, Ганя!
Гане стыдно не было. Ганя упивался победой, хотя, по совести, к нему она не имела отношения. Приметы сбывались одна за другой без исключений, и заслуги студента я в том не видел.
– Кто такой Джессуп? – спросил я.
– Певец, – объяснил Ганя, – с Дикого Запада. Король джаза. Правда, с голосом у него было не того, царство ему небесное…
Вот вам и покойник. Ганя прав. Приметы не обманывали, хотя порой их приходилось «притягивать за уши». В самом деле, какое отношение имеет смерть какого-то заокеанского певца к нашим трём свечкам? Да никакого, не убеждайте. И всё-таки против факта не попрёшь: зажгли свечечки – объявился покойник. И пусть он объявился ещё утром, задолго до ритуального зажжения свечей, мы-то о нём узнали только сейчас. Нет, кажется, прав, прав Иван Васильевич: всё связано.
И если до сих пор я относился к моим «приметным» совпадениям с некоторой долей иронии, то сейчас эта доля сильно уменьшилась, а если подумать, то и совсем исчезла. Судите сами, дорогие товарищи, какая ирония может быть, если любая из случайно выпавших или нарочно задуманных примет моментально исполняется, сбывается! Другое дело, что иной раз она сбывается с натяжкой – не без того! – но и придумывали их, приметы эти, бог знает когда, в незапамятные времена, при царе Горохе. С тех пор они состарились, видоизменились, кое в чём сдали свои позиции, но не исчезли, не умерли. Живут и действуют вовсю. И что самое противное, действуют на меня. Или со мной – не знаю уж, как правильно сказать. Выходит, я неожиданно превратился в пресловутого Макара, на которого валятся шишки, и если шишки эти пока бьют не слишком больно, так это как раз от примет и зависит.
– Вот что, дети, – сказал я своим великовозрастным друзьям. – Со мной происходит нечто странное: вокруг меня образовался эпицентр некой аномалии, суть которой вы поняли. (Ганька хмыкнул, а Люда кивнула серьёзно – про колпак и дорожные работы он, видно, рассказал ей раньше, а про свечи с покойником только что разъяснил.) Аномалия эта касается только народных примет, которые сбываются точно. (Ганька опять хмыкнул, но серьёзная Люда строго на него посмотрела, и он притих.) Есть два выхода. Затаиться и ждать, пока аномалия кончится, – первый. И второй: лезть напролом, проверять приметы.
– Альтернатива не из лёгких. – Учёная Люда знала много иностранных слов. – Во-первых, кто знает, когда она кончится. Может, вам на год затаиться придётся. Или на десять лет.
– Или на всю жизнь, – вставил Ганя, но мы с Людой игнорировали реплику как явно неуместную.
– Во-вторых, лезть напролом, – продолжала Люда, – тоже опасно. Приметы, насколько мне помнится, бывают разные, и неприятности от них тоже разные: и мелкие и крупные. Значит, надо искать компромисс.
– Ну поищи, поищи, может, и сыщешь, – злорадно сказал Ганя, а я взмолился:
– Людочка, милая, не все ведь приметы вредные, плохие. Есть же и приятные. Например: левая ладонь чешется – к деньгам.
– У вас чешется? – быстро спросил Ганя.
– Давно уже не чесалась, – признался я и вдруг почувствовал некий лёгкий зуд в левой ладони. Я с удивлением посмотрел на неё: ладонь как ладонь, морщинистая, вся в разных линиях – удачи там, жизни, в буграх Венеры и в прочей ерундовине. – Зачесалась…
– Вы её о подбородок почешите, – посоветовал Ганя, – а то примета не подействует. Сведения точные, ещё бабка моя, Арина Родионовна, светлой памяти, говаривала…
– Ганька, – сказал я, – чего ты врёшь? Арина Родионовна чужая бабка… – Но почесал ладонь всё-таки о подбородок.
Я почесал, и мы помолчали. Потом я ещё почесал, и мы по-прежнему молчали, ждали: когда принесут деньги, много денег – мешками, подводами, автомобилями «КРАЗ-450». Денег не было. Ну никто не нёс, не стучал в дверь, не подсовывал ведомости, а в кирпичных стенках строители в наши дни клады оставляют редко.
Вот так мы помолчали немножко, я тёр ладошку о небритый подбородок, а мстительный Ганя сказал:
– Тю-тю денежки. И аномалия тю-тю.
И в это время, как в хорошем детективе, зазвонил телефон.
Я снял трубку и услышал голос моего редактора из одного узковедомственного издательства, иногда обращающегося к художественной литературе.
– Старик! – орал голос. – С тебя причитается!
– С чего бы это? – кисло спросил я.
– Альманах вышел! С твоим рассказом! Лети за гонораром!
– Когда лететь-то?
Голос стал серьёзен и вдумчив:
– Сегодня ты уже не успеешь, так что давай завтра. С трёх до пяти. Понял?
Не понять было трудно, о чём я и сообщил сначала редактору, а потом, повесив трубку, Гане с Людой.
– Большой гонорар? – спросил Ганя. Он явно завидовал – не деньгам, нет: тому, что я всё-таки попал в эпицентр аномалии, не промазал, в серёдку угодил, и не сказочки это, не шуточки студенческие, а серьёзно. Вот так.
– Не очень, – скромно сказал я, а Люда вмешалась:
– Не в этом дело. Какая разница – сто рублей или тысяча? Важно, что приметы сбываются аккуратно, стоит только подумать о них. В общем, есть план эксперимента. Берём том Даля с пословицами, поговорками и приметами, выписываем нужные в столбик и проверяем.
Предложение Люды казалось заманчивым. Действительно, выписать сначала все денежные приметы, потом ещё какие-нибудь – с везением в конце, и ждать, пока сбудутся. Но, если быть честным, меня пугала перспектива превратиться в подобие уэллсовского человека, творившего чудеса. Пугала и потому, что в чудеса я не верил: это во второй половине двадцатого столетия-то! Пугала и потому, что я усматривал в моей аномалии связь с нашими предыдущими приключениями. А наши предыдущие приключения устраивал кто? Соседи по окружающему пространству – вот кто. А значит, нехитрый силлогизм приводит нас снова к ним.
Я честно поделился с ребятами своими предположениями.
– Возможно, вы правы, – согласился Ганя, – только зачем они к нам прицепились?
– Знакомые, – предположил я.
– Мы им в знакомые не набивались.
– Подождите, – прервала нас Люда. – Знакомые наши – люди разумные и свои опыты просто так не ставят. Значит, есть цель. Какая? Это раз. Второе: смысл опыта вам ясен? Мне лично нет. Третье: во всех прошлых случаях при опыте присутствовал кто-то из них, помните? Где они сейчас? Всё это надо выяснить, и поскорее…
– Выясни, – сказал Ганя.
– Это возможно, – спокойно парировала Люда. – Попробуем найти примету, которая бы нас вывела на экспериментаторов. Или хотя бы натолкнула на верный путь. У вас есть Даль?
Даль у меня был. Я достал коричневый толстый том и, покопавшись в оглавлении, раскрыл страницу четыреста семьдесят третью.
– Начали!
– Муравьи в доме – к счастью, – прочитала Люда вслух.
– Значит, городским жителям счастья не видать, – резюмировал Ганька. – Валяй дальше.
– Кони ржут – к добру. Кто нечаянно завидит свет в своём доме – жди счастья.
Я не понял приметы:
– Это как же – нечаянно: вор, что ли, в квартиру залез? И это к счастью?
– Избавление от лишнего имущества чужими руками – всегда счастье, – сказал Ганя. – Тёмный вы человек. Собственник. Стыдно должно быть…
Стыдно мне не было. Я слушал Люду и потихоньку посмеивался над гигантским количеством жизненных оговорок, которые мудрый и терпеливый Даль назвал «суеверия-приметы». Многие из них (да что там многие – две трети!) безнадёжно устарели даже не потому, что и верить-то в них перестали, просто их необходимые атрибуты – печь там, каша в горшке на печи, фыркающие в дороге лошади – медленно и прочно (пусть даже жаль их!) уходят назад, в прошлое и вытащить их оттуда нельзя да и незачем. Газовые духовки давно заменили русские печи, а фыркающие автомобили вытеснили фыркающих лошадей. Вот вопрос: можно ли переносить приметы с тех же лошадей на автомобили? И если да, то в какой степени их действие ослабло? Действие примет, конечно…
Я усмехнулся про себя: вчера я такой вопрос не задал бы. Приметы – чушь. Приметы – зелёный вздор, чепуха, чеховская реникса, не верьте в приметы, дорогие товарищи…
Но сегодня – дело другое. Сегодня приметы сбываются вовсю. Любая из них – проверено. И даже если скинуть это «сбывание» на наших пресловутых знакомых шутников из соседнего пространства, то всё равно дело не меняется. Жить становится опасно. Может, у них там объявлен месячник по исполнению примет – кто знает! А я страдай от этого общественного рвения…
– Зеркало разбить – к худу, – устало читала Люда. – Кирпич выпал из печи – к худу. Увидать домового – к беде…
– Стойте! – заорал я. – Погодите!
Люда прервалась, посмотрела на моё сосредоточенное лицо, а Ганька не преминул ввернуть.
– Тихо: Чапай думать будет…
Но я уже придумал. Вскочил с кресла, взволнованно заходил по комнате. Идейка, конечно, не бог весть какая, но проверить её не мешает. Только нужно примётку соответствующую отыскать.
Я резко остановился, театрально взмахнул рукой.
– Осторожно! – крикнула Люда.
Поздно: конечно же, я зацепил подсвечник, и тот грохнулся на пол, разбрасывая по сторонам стеариновые капли. Свечки вывалились из своих гнёзд и погасли.
– Вот слон, – сказал Ганя, помогая мне заметать следы преступления, – так и пожар недолго устроить.
– Не устроил ведь? – обозлился я. – Вот и не вякай… Людочка, посмотрите там примётку, чтобы к встрече с другом была. Или со знакомым. Или просто к встрече. Есть, наверно…
Люда повела по строчкам остриём карандашика, кивнула согласно:
– Есть, конечно. А зачем вам?
– Вы читайте, читайте, Я потом объясню.
– Ну, вот, например, правая бровь чешется – к свиданию.
Я прислушался к себе – хоть бы что! Бровь чесаться не желала.
– Не то, Люда, дальше…
– В носу свербит – к радостной встрече.
– У меня свербит, – сообщил Ганя. – Третий день. Я бы даже сказал: течёт. Санорином спасаюсь. Годится?
– Санорин годится. Насморк – нет. Что там ещё есть?
– Ещё? – Люда пробежала карандашом вниз и вдруг подняла голову, засмеялась: – Нечаянно свечу погасить – к гостям.
Вот так штука: кто обвинит меня в том, что я намеренно скинул подсвечник? Нет, здесь не придерёшься: надо ждать гостей.
– Вы того и хотели? – спросил Ганя.
– Ага, – подтвердил я.
– А зачем вам гости?
– Не мне – нам, – поправил я. – Думаешь, каких я гостей жду?
– Приятных, надеюсь, – сказал Ганя и вздрогнул.
Впрочем, я тоже вздрогнул: в передней громко и властно звякнул дверной колокольчик.
Ганя рванулся в коридор, я за ним, Люда с далевским томом встала у выхода из комнаты. Ганя потянул язычок замка и медленно, очень медленно – намеренно, что ли? – открыл дверь. На пороге стоял аккуратный маленький старичок в синем плаще болонья – это в жару-то? – ив мохнатой огромной кепке-«аэродроме». Кепка делала старичка похожим на одного из семерых диснеевских гномов – на какого, уж не помню, не до гномов мне было, да и фильм-то смотрел сто лет назад. Старичок снял кепку-«аэродром», вытер потную лысинку беленьким платочком, представился достойно и неторопливо:
– Агент Госстраха Кокшенов. Звать-величать будете Михал Михалычем.
Грубый Ганька не любил вмешательства в личную жизнь, а Госстрах как раз этим и занимается.
– С чего вы взяли, что будем? – спросил он. – Не будем, папаша, потому что страховать нам нечего. Фаталисты мы, понял?
Старичок спрятал платочек, улыбнулся беззлобно и даже с мягкостью непонятной.
– Я тебе не папаша, мальчик. У тебя свой есть, законный, дай ему бог терпения жить с тобой. И страховаться у меня вы будете, будете, ибо… – тут он поднял вверх указательный палец, да нет, пальчик махонький, повторил: – Ибо страхую я жизни человечьи от Непонятного…
Он так и сказал – Непонятного, и большая буква в этом слове слышалась за версту, все её услышали: и я, и Ганька, и Люда преумная, которая и спросила тут же:
– Что под Непонятным считать, Михал Михалыч?
Он заметил мне с укоризной:
– Может, в дом впустите?
А я засуетился, ногой зашаркал, будто гость пришёл важней некуда.
– Проходите, проходите сюда, в кабинет, садитесь, пожалуйста, поудобнее, поудобнее…
Ганька шёл сзади, хмыкал. Я обернулся, поймал его удивлённый взгляд, подмигнул ему: подожди, парень, сейчас всё поймёшь сам. А старичок уселся в кресло, кепкой своей прикрыл худые коленки, обтянутые белыми чесучовыми брюками, заговорил:
– На ваш вопрос, умная девушка, отвечу так: всё то Непонятное, что помимо нас существует и нет ему в нас объяснения.
– В нас? – переспросила Люда.
– Именно, именно, – закивал старичок, – поскольку всякие необъяснимые научные явления воспринимаются нами как нечто реальное, то мы верим, что найдётся им со временем объяснение. Мол, не зря учёные зарплату два раза в месяц получают. К примеру, гравитация… Полети я сейчас – удивительно будет и необъяснимо. Наукой сегодняшней необъяснимо. А в нас тому есть объяснение: не научное, нет – обывательское, но с верой в науку великолепную. Полетел Михал Михалыч – значит, антигравитатор какой-то изобретён. В принципе возможно. А вот достань я сейчас бутылку замшелую, зелёную, в водорослях вонючих, и вылези оттуда джинн с бородищей, в шароварах заморских, пророкочи он чего-нибудь о трёх желаниях-так то и будет Непонятное. Иначе – сказка ненаучная. Нет веры к ней в нас самих, нет и не будет. Или вот приметы всякие…
Ох, неспроста пришёл к нам Михал Михалыч, неспроста, чувствую. Погасил я свечи – и вот он, гость долгожданный, всё объясняющий. Кстати, что-то знакомое было в его имени, где-то я уже слышал его, совсем недавно…
Память у Ганьки оказалась получше моей.
– Слушайте, товарищ агент Госстраха, – сказал он, – а вы, случайно, не помните истории с пропавшей машиной? Ехала она себе, ехала – и вдруг исчезла, растворилась средь бела дня. Помните?
– Помню, конечно, – не возражал старичок. – Да и как не помнить: двух недель не прошло. Милиция тогда суетилась…
Вспомнил я его: свидетель первого случая с исчезнувшим автомобилем! Это его называл нам голос по телефону, его советовал искать, чтобы объяснить происшедшее. Только не понадобился он нам тогда, сами разобрались. А сегодня не обошлось без него, не сумели. Только на этот раз он сам к нам пришёл. Хотя нет: мы его вызвали. Как мальчишка Аладдин тёр свою лампу и появлялся всемогущий ифрит с бородищей, в шароварах заморских. А мне лампа не понадобилась, подсвечником обошёлся. И ифрит у нас попроще: не в шароварах, а в брюках. И не с бородой, а с лысиной. В общем, типичный агент Госстраха – прекрасная легенда!
В том, что это его легенда, я уже не сомневался. Ходит по нашему миру «соразумник» из соседнего, прикидывается этаким боровичком в кепке, наблюдает, высматривает. Сам он страховой агент, а молодцы его тоже небось земные профессии для камуфляжа имеют. С одним мы уже знакомы: «тип в синей майке» – грузчик или, в лучшем случае, шофёр с самосвала. Уж больно здоров: один кулак – с голову ребёнка, вряд ли такой на скрипочке играет…
А старичок посмотрел на меня хитро, сказал торопливо:
– Вы там чего-то не то думаете, так не думайте вовсе: всё враньё. Агент Госстраха я, понятно?
– Понятно, – опередил ответ Ганя. – Застрахуйте нас от примет.
– Что, сбываются?
– Сбываются, подлые!
– Это мы мигом, – сказал старичок, доставая из-под плаща плоскую папочку с надписью «Внешторгреклама», а из папочки – три бумажки с золотым обрезом и шариковую ручку, – это мы в два счёта сделаем. Ни одна примета сбываться не будет.
Он размашисто расписался на каждом листке, сложил их аккуратно, подал мне.
– Потом посмотрите.
– Сколько мы вам должны?
Он вроде даже обиделся:
– Ничего. Я бесплатно работаю.
– Проценты с душ получаете? – спросил Ганя.
– И так можно подумать, – прищурился старичок. – Вот вы, например, в меня верите? Верите, верите – вижу. Да и как не верить: Михал Михалыч Кокшенов, во плоти и крови. А что знает много всякого разного, так и вы кое-что знаете.
И тут в разговор вступила молчавшая до сих пор Люда.
– Ничего мы не знаем. Если в первых двух случаях, ну, с мешком в пространстве и с машинами – ещё что-то можно было объяснить, то уж приметы ничем не объясняются. Это первое. И второе: почему всё это происходит именно с нами? Разве мы трое больше других подходим для Контакта?
Она сказала «Контакта», как старичок говорил «Непонятное»: заглавная буква так и лезла в глаза и уши. А старичок – ничего, покивал-покивал, сказал согласно:
– Умная вы девушка, поговорить приятно. Не то что ваш приятель-нигилист воинствующий. Всё-то вы понимаете, всё-то вы объяснить можете – что вне вас. А что в вас самих – уже заминка. Верить в сказки надо, девушка. И в науку и в сказки. Приметы сбываются? Так в каждой вещи душа, может, есть. И если её расшевелить, всякие чудеса случаются. Кино такое было: «Удивительное рядом». Смотрели?
– А если серьёзно? – каменным голосом спросила Люда.
– Не надо серьёзно. Даже у вас физики шутят, и книжки по сему поводу выпускают. Ничего книжки, остроумные. А шутят они обычно с друзьями. С теми, кому их шутки приятны будут. Кто их понимает. – Он встал, сунул под плащ папочку. – Ну, до встречи в будущем. А сейчас мне пора, – и пошёл в коридор.
Мы сидели и ждали, когда в передней щёлкнул замок и за стеной по лестнице простучали мелкие торопливые шаги, а лотом громко хлопнула дверь подъезда, Тогда я развернул одну из бумажек, оставленных старичком, и прочёл вслух короткую надпись, сделанную обыкновенной пишущей машинкой, у которой к тому же буква «е» западала.
«Простите за назойливость и спасибо за помощь. Мы думаем, вы не откажетесь помочь нам ещё раз, если придётся». И размашистая невнятная подпись, сделанная шариковой ручкой с бледно-синей пастой.
– А на других? – быстро спросил Ганя.
На других листках была сделана та же надпись. Я роздал их ребятам, а свой спрятал в ящик письменного стола – на память. Себе на память: ведь покажи кому – не поверят. Скажут, что сам и написал, Тем более, что на моей машинке точно так же западала буковка «е».
Я захлопнул ящик и выпрямился.
– Всё, ребята. Чудес больше не будет.
– Ой ли? – засомневался Ганя. – А как же оговорка насчёт будущей помощи? Неужто откажемся?
– Нет, конечно. Только, по-моему, это простая вежливость.
– Убейте, не верю, – мрачно сказал Ганя. – Жди от них простой вежливости, как же! Сдаётся мне, что мы ещё встретимся.
Он опять не ошибся. Но это уже совсем другая история.