Страница:
… Но, соединив в себе две традиции, которые находились в XIX веке в смертельной вражде и борьбе, Ленин мог начертать план организации коммунистического государства и осуществить его".
(Подчеркнуто в процитированных отрывках из В. Гроссмана и Н. Бердяева всюду мной. – Авт.)
Итак, и В. Гроссман, и Н. Бердяев определяли "ленинскую суть" в исторической преемственности его миросозерцания, соединившего в себе традиции русской левой интеллигенции с традициями русской исторической власти.
Что ж, в какой-то степени они были правы. Несмотря на то, что в основе экономических и философских взглядов В.И. Ленина лежит марксистская материалистическая доктрина, разработанные Лениным методы ее осуществления коренным образом отличаются от методов, рекомендованных основоположниками марксизма. В частности, и организационная политика партии и советской власти, разработанная Лениным, базировалась на традициях русской революционной интеллигенции, а не на близких Марксу и Энгельсу традициях западной демократии.
Когда В. Гроссман и Н. Бердяев пишут о Ленине как о человеке, жаждавшем власти, с этим нельзя согласиться. Но когда они пишут о фанатичности Ленина, – они правы. Да и ни одна революция не обходилась без фанатиков. Когда они пишут, что ради своей идеи он был готов не только истребить своих врагов, но заклеймить и своих товарищей, если они отойдут от его линии, они тоже были близки к истине. Все эти черты ленинского характера вытекали из его одержимости и целеустремленности. А цель была – не абстрактная свобода, о которой пишет Гроссман, а победа мировой революции.
Когда Ленин добивался от ЦК скорейшей подготовки и проведения Октябрьского восстания, он исходил из совершенно правильной мысли, что в России в 1917 году, в силу ряда причин, создалась совершенно неповторимая ситуация, которой в следующий раз может и не быть, и даже наверняка вскоре не будет. Что мировая революция созрела, и ей нужно только дать толчок, и этот толчок при сложившемся международном положении может исходить только из России. Октябрьская революция в России – стране недостаточно развитой и цивилизованной, к социализму не подготовленной – была для него не цель, а только средство, факел, который должен был зажечь революцию мировую и способствовать освобождению человечества – в том числе и России. И когда Ленин подавлял советскую демократию, запрещал другие партии, организовывал ЧК, шел, как писал Гроссман, на нарушения житейской морали, – он делал все это для достижения той же цели – мировой революции как пролога к освобождению человечества. И факты, казалось, подтверждали реальность, осуществимость этой цели: восстания солдат в войсках интервентов, протесты и забастовки рабочих в странах, осуществлявших интервенцию против Советской России, революционная ситуация в Германии, распад Австро-Венгерской монархии… Если бы мировая революция пришла вовремя, и совместными усилиями рабочих России и передовых капиталистических стран удалось бы создать новое социалистическое общество, свободное от всех видов подавления личности, год Октябрьской революции стал бы для всего человечества годом летоисчисления новой, счастливой эры…
Но история игнорирует сослагательную форму "если бы"… Намечавшаяся Лениным перспектива не осуществилась – и появилась естественная потребность в переоценке роли и значения Октябрьской революции. Теперь большинство историков и философов коренной ошибкой руководителей Октябрьской революции считает то, что во имя сомнительной перспективы грядущих идеалов они пошли на подавление сегодняшней свободы.
Такой ретроспективный взгляд имеет свои основания. Не следует только подстраивать под него искусственно сконструированные оценки личности того или другого руководителя революции. Так абсолютно необоснованно приписывать Ленину мстительность. Ленину, который рассматривал Зиновьева и Каменева, мешавших осуществить Октябрьскую революцию, как предателей, как самых злостных противников, а через несколько дней после победы выдвигает тех, кого вчера "бил по кумполу" на самые ответственные посты в партии и в государственном аппарате. Нет, такие мелкие чувства, как мстительность были Ленину совершенно чужды.
Неверно также утверждение Н. Бердяева, будто В.И. Ленин был империалистом. Может быть, «империализм» Ленина Бердяев увидел в том, что он стремился к мировой революции? Но Ленину было совершенно несвойственно стремление к захвату чужих территорий и даже к "экспорту революции". Он стремился лишь к освобождению собственной революционной воли пролетариев всех стран.
Н. Бердяев пишет также, что Ленин допускал обман и ложь. Вообще говоря, нет ни одного политика в истории и современности, который не пользовался бы этими средствами. И нет среди них ни одного, который хотя бы вполовину был столь правдив, как Ленин, и ни один объективный человек не сможет это опровергнуть. Ленин говорил вслух правду, как бы неприятна или опасна она ни была.
Другое дело, что развитие событий не оправдало прогнозов Ленина. Ни совершенные большевиками насилия, ни принесенные ими жертвы не привели к построению справедливого социалистического общества. Наоборот, насилия лишь подорвали авторитет революционной власти в мировом рабочем движении, что привело к результатам прямо противоположным тем, на которые рассчитывали большевики.
После спада мировой революции властью овладела реакционная часть партии. Отвыкнув от борьбы идей, партия все чаще стала прибегать к методам принуждения. Поскольку других партий давно уже не было, большевики разучились защищать свои идеалы демократическими методами, но зато хорошо освоили разнообразные полицейские способы борьбы, в частности – внедрение секретной агентуры, причем в таких масштабах, которых до сих пор не знала история государств. Вербуя десятки тысяч секретных агентов, их убеждали, что они призваны-де выявлять "маскирующихся врагов революции". Это разлагало широкие круги близких к власти людей, вырабатывая у них психологию двуличия и двоемыслия.
Л.Д. Троцкий, признавая, что большевики с самого начала применяли не только убеждение, но и принуждение – нередко в самой суровой форме, подчеркивал, что впоследствии бюрократия эту систему принуждения захватила в свои руки и монополизировала. Каждый этап развития, писал Троцкий, даже такие катастрофические, как революция и контрреволюция, имеет свои корни в предшествующем этапе и перенимает известные его черты. Это же произошло и с системой принуждения. Созданная большевиками и вышедшая из революции, она вышла из-под контроля партии и приобрела самодовлеющее значение в руках бюрократии. В конечном счете, большевики сами стали жертвой созданной ими системы.
История развития и укоренения органов ВЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ есть в значительной мере история перерождения партии и Советской власти. ЧК, созданная вначале как временный аппарат, нацеленный против активных врагов революции, стала вскоре предметом культа – пожалуй, раньше, чем что-либо другое. Никто не предупреждал и не оговаривал, что создание этого аппарата является вынужденным отступлением от принципов социализма. Наоборот, делалось все, чтобы вызвать любовь и уважение к этому учреждению, романтизировать его, в сущности, полицейскую деятельность. Отсюда такие поэтические эпитеты, как "меч революции", "карающая рука пролетариата" и прочие.
А под покровом этой романтики ЧК, превратившись из учреждения временного в постоянное, да еще наделенное особыми правами и полномочиями, потеряла свой «чрезвычайный» характер и стала обычным, только очень мощным и совершенно беззаконным аппаратом. Дав ВЧК право разлагать изнутри, методом провокации, партии своих политических противников, руководители большевистской партии предопределили будущую гибель собственной партии. Эффективность провокации как метода тщательно изучалась в недрах органов безопасности. Были написаны труды, в которых обобщался опыт разложения партий меньшевиков, эсеров и других, из этого опыта выводились закономерности для будущих операций.
Каких? Против кого?
Мощный аппарат органов безопасности, огражденный от масс, стал функционировать по собственным законам. Чтобы оправдать свое существование, ему требовались провокации, и это помогло Сталину использовать его в своих личных целях.
Так система подавления была увековечена вместо того, чтобы, как это планировалось вождями Октябрьской революции, ликвидировать ее по мере укрепления новой власти и ослабления врагов революции. Ведь и диктатура, и органы государственной власти были нужны революции не сами по себе, не как самоцель, а лишь как временное средство устоять в борьбе против жестоких и опасных врагов. Устоять – значило не только сохранить власть, но и сохранить моральный облик, соответствующий высоким идеалам социализма, сохранить чистоту движения.
Но руководство партии перестало об этом заботиться. Они продолжали прибегать к террору и тогда, когда он уже потерял свое революционное значение, когда вражеские армии были разбиты.
Не "укрепление государства" планировали вожди Октябрьской революции, а постепенное ослабление его роли как органа подавления. В.И. Ленин связывал борьбу с бюрократизмом с развитием широкой демократии. Л.Д. Троцкий тоже считал, что советское государство должно раствориться в советской демократии. В программе РКП(б), разработанной Лениным и принятой VIII съездом партии, было записано:
"Работа в этом направлении неразрывно связана с осуществлением главной исторической задачи Советской власти, именно перехода к полному уничтожению государства…" (В.И. Ленин, ПСС, т.38, стр.93).
Впоследствии, уже за границей, Троцкий писал, что социалистическая цивилизация разовьется только с упадком государства. Этот простой и непреложный закон содержит в себе, – писал он, – безапелляционное осуждение существующего в настоящее время в СССР политического режима.
Советская демократия, – писал далее Троцкий, – не абстрактное или умственное политическое требование. Она становится для страны вопросом жизни или смерти. Государство, вышедшее из революции, существует впервые в истории. Теоретики коммунизма и строители СССР надеялись, правда, что гибкая и ясная советская система позволит государству мирно преобразоваться и, по мере того как общество осуществит свою экономическую и культурную революцию, раствориться и зачахнуть. Жизнь оказалась более сложной, чем теория. Пролетариат отсталой страны должен был произвести социалистическую революцию. Ему, – писал Л.Д.Троцкий, – вполне очевидно придется заплатить за свою историческую привилегию второй революцией против бюрократического абсолютизма.
В 1940 году, в беседе с американским журналистом Ю. Клеймановым Л.Д. Троцкий говорил, что в передовых странах социалистическая революция примет совершенно иные формы. Чем в большем количестве стран окажется сломленной капиталистическая система, тем слабее будет становиться сопротивление господствующих классов, тем менее острым будет характер революции, менее принудительными – формы диктатуры пролетариата, тем короче будет период этой диктатуры и тем скорее общество возродится на основах новой, более полной, более совершенной и более человеческой демократии.
Социализм, – писал Троцкий, – не имел бы никакой ценности, если бы не принес с собою не только юридическую неприкосновенность, но и полное ограждение всех интересов личности. Человечество не потерпит, продолжал он, тоталитарной мерзости кремлевского образца. Политический режим в СССР он характеризовал не как новое общество, а как худшую карикатуру на старое.
Как согласовывал Сталин, провозглашавший свою якобы преданность ленинизму, свою концепцию о завершении строительства социализма в СССР и об укреплении социалистического государства, с ленинской теорией об отмирании государства при социализме?
На ХVIII съезде партии Сталин отвечал на этот вопрос так: "Необходимость государства вызывается капиталистическим окружением и вытекающими из него опасностями для страны социализма".
Но государство, – говорил Троцкий, – есть по самому существу своему власть человека над человеком. Социализм же имеет своей задачей ликвидировать власть человека над человеком во всех ее формах. Если государство не только сохраняется, но крепнет и становится все более свирепым, значит, социализм еще не осуществлен. Если привилегированный слой советской бюрократии является плодом капиталистического окружения, значит, в капиталистическом окружении в отдельной социалистической стране социализм невозможен.
Для борьбы с империалистической опасностью, – писал Троцкий, – рабочее государство нуждается в армии, в командном составе, в разведке и пр. Значит ли это, что рабочее государство нуждается в полковниках, генералах и маршалах с соответствующими окладами и привилегиями?
А раз правящая каста, военная и гражданская, усиливается, то это означает, что общество удаляется от социалистического идеала, а не приближается к нему, независимо от того, кто виновен в этом: внешние империалисты или внутренние бонапартисты.
Итак, сталинскому утверждению, что при социализме роль государства не только не уменьшается, а значительно возрастает, Троцкий противопоставил совершенно четкую, марксистско-ленинскую точку зрения: социалистическая цивилизация может развиваться только с упадком государства.
Действительность подтверждала точку зрения Л.Д. Троцкого. Сталин и сталинисты твердили о завершении строительства социализма, а в стране росло неравенство: разрыв между доходами бюрократии и заработной платой трудящихся становился все больше. Роль государства выросла до размеров почти чудовищных: оно проникало во все поры советского общества, во все сферы жизни человека, рабочие были прикреплены к заводам, крестьяне – к колхозам. Система паспортов и прописки отменила свободу передвижения и свободный выбор места жительства. Опоздание на работу приравняли к уголовному преступлению, а уклонение от натуральной повинности – к измене родине. Границы государства были окружены такой цепью войск и служебных собак, какой не знала пограничная охрана ни одной страны: практически никого не впускали и не выпускали. Каждый советский гражданин, облагодетельствованный "самой демократической в мире" Конституцией был обязан (как обязан и сейчас) голосовать за одного-единственного кандидата, указанного властью.
Что касается внутрипартийной жизни, то ее уже не было. Было кладбище. За пять лет (с 1934 по 1939 годы) по официальным данным из партии исключили не менее 500 тысяч человек. Какая часть из них расстреляна или погибла в тюрьмах и концентрационных лагерях, точно не известно, но во всяком случае речь идет о сотнях тысяч, разделивших участь миллионов беспартийных. Те, кто остались на воле, были смертельно запуганы: всякое упущение приравнивалось, если это находило нужным начальство, к саботажу. Поэтому каждый боялся проявить инициативу, никто не хотел брать на себя ответственность. Отсюда упадок хозяйства, ослабление и деморализация кадров.
Еще хуже обстояло дело в области культуры, для которой насилие особенно губительно. Троцкий писал, что Сталин со свойственной ему эмпирической ограниченностью из творческой роли революционного насилия в определенный исторический период сделал вывод о всеобщей роли насилия вообще. И началась неограниченная диктатура невежества и лжи над искусством, литературой, наукой, которая отравляла (и продолжает отравлять и сейчас) духовную жизнь народа. Бездарности, моральные ничтожества, приспособленцы и тупицы командовали одаренными учеными, писателями, художниками, из которых многие были арестованы, сосланы или расстреляны, а другие – запуганы и затравлены.
"Бездарный негодяй, – писал Троцкий, – предписывал науке маршрут и диктовал искусству правила творчества".
"В борьбе против партийной оппозиции литературные школы оказались одна за другой задушены. Дело шло, впрочем, не об одной литературе. Во всех областях идеологии производилось опустошение, тем более решительное, что на большую половину бессознательное.
Нынешний правящий слой считает себя призванным не только политически контролировать духовное творчество, но и предписывать ему пути развития. Безапелляционное командование распространяется в одинаковой мере на концентрационные лагеря, агрономию и музыку.
Губительно действует тоталитарный режим на художественную литературу. Борьба направлений и школ сменилась истолкованием воли вождей. Для всех группировок создана общая принудительная организация, своего рода концентрационный лагерь художественного слова. Жизнь советского искусства своеобразный мартиролог. После директивной статьи «Правды» против «формализма» начинается эпидемия унизительных покаяний писателей, художников, режиссеров и даже оперных певиц. Все наперебой открещиваются от собственных прошлых грехов.
Диктатура пролетариата отражает прошлое варварство, а не будущую культуру. Она налагает, по необходимости, суровые ограничения на все виды деятельности, в том числе и на духовное творчество, но ни в коем случае не претендует на роль командира в области науки и литературы. При довольно «консервативных» личных художественных вкусах, Ленин политически оставался в высшей степени осторожен в вопросах искусства, охотно ссылаясь на свою некомпетентность. Покровительство Луначарского, народного комиссара просвещения и искусств, всяким видам модернизма нередко смущало Ленина, но он ограничивался практическими замечаниями в частных беседах и оставался крайне далек от мысли превратить свои литературные вкусы в закон".
В 1924 году, уже на пороге нового периода, Л.Д. Троцкий так формулировал отношение государства к различным художественным группировкам и течениям:
"Ставя над всеми ими категорический критерий: за революцию или против революции – предоставлять им в области художественного самоопределения полную свободу.
Когда диктатура имела горячую массовую базу под собою и перспективу мирового переворота перед собою, – писал Троцкий, – она не боялась опытов, исканий, борьбы школ, ибо понимала, что только на этом пути может быть подготовлена новая культурная эпоха. Народные толщи еще трепетали всеми фибрами и думали вслух впервые за тысячу лет.
Все лучшие молодые силы искусства были захвачены за живое. В те первые годы, богатые надеждами и отвагой, созданы были… лучшие произведения революционной литературы. К тому же времени относится, кстати сказать, и создание замечательных советских фильмов, которые, при бедности технических средств, поразили воображение всего мира свежестью и напряженностью подхода к действительности". (137 – 138)
То, что писал Троцкий дальше, справедливо не только для характеристики Сталина, но и для характеристики его наследников и продолжателей:
"Никто, включая Гитлера, не нанес социализму таких убийственных ударов, как Сталин. Немудрено: Гитлер атаковал рабочее движение извне, Сталин изнутри. Гитлер громил марксизм, Сталин не только громил, но и проституировал его. Не оставалось ни одного не поруганного принципа, ни одной не запятнанной идеи. Сами имена «социализм» и «коммунизм» жестоко скомпрометированы с того времени, как бесконтрольные жандармы, живущие по паспорту «коммунистов», наименовали социализмом свой жандармский режим… Профанация! Казарма ГПУ – не тот идеал, за который боролся рабочий класс. Социализм означает насквозь прозрачный общественный строй, совпадающий с самоуправлением трудящихся. Режим же Сталина основан на заговоре управляющих против управляемых".
Показывая несовместимость социализма и сталинизма, Л.Д. Троцкий писал:
"Социализм означает непрерывный рост общего равенства, Сталин воздвиг систему отвратительных привилегий.
Социализм имеет целью всесторонний расцвет личности. Где и когда личность была так унижена, как в СССР?
Социализм не имел бы никакой цены вне бескорыстных, честных, человечных отношений между людьми. Режим Сталина пропитал общественные и личные отношения ложью, карьеризмом и предательством".
Представляют интерес соображения Троцкого о мыслимых путях возрождения социалистического строя в СССР, в частности – о переходе от однопартийной к многопартийной системе, о свободе критики и свободе выборов, об освобождении науки и искусства от оков цензуры, о возвращении внешней политики к традициям интернационализма и др. Правда, даже эти, намечаемые Троцким пути, не давали еще полной гарантии от опасных тенденций людей, стоящих у власти. Как показал опыт не только Октябрьской революции, но и послесталинского периода, гарантировать социалистический характер общества может только твердое укоренение трех принципов: полного равенства в оплате труда, гласности и ничем не ограниченной, частой и обязательной сменяемости выборных лиц.
18. О так называемых «заслугах» Сталина
(Подчеркнуто в процитированных отрывках из В. Гроссмана и Н. Бердяева всюду мной. – Авт.)
Итак, и В. Гроссман, и Н. Бердяев определяли "ленинскую суть" в исторической преемственности его миросозерцания, соединившего в себе традиции русской левой интеллигенции с традициями русской исторической власти.
Что ж, в какой-то степени они были правы. Несмотря на то, что в основе экономических и философских взглядов В.И. Ленина лежит марксистская материалистическая доктрина, разработанные Лениным методы ее осуществления коренным образом отличаются от методов, рекомендованных основоположниками марксизма. В частности, и организационная политика партии и советской власти, разработанная Лениным, базировалась на традициях русской революционной интеллигенции, а не на близких Марксу и Энгельсу традициях западной демократии.
Когда В. Гроссман и Н. Бердяев пишут о Ленине как о человеке, жаждавшем власти, с этим нельзя согласиться. Но когда они пишут о фанатичности Ленина, – они правы. Да и ни одна революция не обходилась без фанатиков. Когда они пишут, что ради своей идеи он был готов не только истребить своих врагов, но заклеймить и своих товарищей, если они отойдут от его линии, они тоже были близки к истине. Все эти черты ленинского характера вытекали из его одержимости и целеустремленности. А цель была – не абстрактная свобода, о которой пишет Гроссман, а победа мировой революции.
Когда Ленин добивался от ЦК скорейшей подготовки и проведения Октябрьского восстания, он исходил из совершенно правильной мысли, что в России в 1917 году, в силу ряда причин, создалась совершенно неповторимая ситуация, которой в следующий раз может и не быть, и даже наверняка вскоре не будет. Что мировая революция созрела, и ей нужно только дать толчок, и этот толчок при сложившемся международном положении может исходить только из России. Октябрьская революция в России – стране недостаточно развитой и цивилизованной, к социализму не подготовленной – была для него не цель, а только средство, факел, который должен был зажечь революцию мировую и способствовать освобождению человечества – в том числе и России. И когда Ленин подавлял советскую демократию, запрещал другие партии, организовывал ЧК, шел, как писал Гроссман, на нарушения житейской морали, – он делал все это для достижения той же цели – мировой революции как пролога к освобождению человечества. И факты, казалось, подтверждали реальность, осуществимость этой цели: восстания солдат в войсках интервентов, протесты и забастовки рабочих в странах, осуществлявших интервенцию против Советской России, революционная ситуация в Германии, распад Австро-Венгерской монархии… Если бы мировая революция пришла вовремя, и совместными усилиями рабочих России и передовых капиталистических стран удалось бы создать новое социалистическое общество, свободное от всех видов подавления личности, год Октябрьской революции стал бы для всего человечества годом летоисчисления новой, счастливой эры…
Но история игнорирует сослагательную форму "если бы"… Намечавшаяся Лениным перспектива не осуществилась – и появилась естественная потребность в переоценке роли и значения Октябрьской революции. Теперь большинство историков и философов коренной ошибкой руководителей Октябрьской революции считает то, что во имя сомнительной перспективы грядущих идеалов они пошли на подавление сегодняшней свободы.
Такой ретроспективный взгляд имеет свои основания. Не следует только подстраивать под него искусственно сконструированные оценки личности того или другого руководителя революции. Так абсолютно необоснованно приписывать Ленину мстительность. Ленину, который рассматривал Зиновьева и Каменева, мешавших осуществить Октябрьскую революцию, как предателей, как самых злостных противников, а через несколько дней после победы выдвигает тех, кого вчера "бил по кумполу" на самые ответственные посты в партии и в государственном аппарате. Нет, такие мелкие чувства, как мстительность были Ленину совершенно чужды.
Неверно также утверждение Н. Бердяева, будто В.И. Ленин был империалистом. Может быть, «империализм» Ленина Бердяев увидел в том, что он стремился к мировой революции? Но Ленину было совершенно несвойственно стремление к захвату чужих территорий и даже к "экспорту революции". Он стремился лишь к освобождению собственной революционной воли пролетариев всех стран.
Н. Бердяев пишет также, что Ленин допускал обман и ложь. Вообще говоря, нет ни одного политика в истории и современности, который не пользовался бы этими средствами. И нет среди них ни одного, который хотя бы вполовину был столь правдив, как Ленин, и ни один объективный человек не сможет это опровергнуть. Ленин говорил вслух правду, как бы неприятна или опасна она ни была.
Другое дело, что развитие событий не оправдало прогнозов Ленина. Ни совершенные большевиками насилия, ни принесенные ими жертвы не привели к построению справедливого социалистического общества. Наоборот, насилия лишь подорвали авторитет революционной власти в мировом рабочем движении, что привело к результатам прямо противоположным тем, на которые рассчитывали большевики.
После спада мировой революции властью овладела реакционная часть партии. Отвыкнув от борьбы идей, партия все чаще стала прибегать к методам принуждения. Поскольку других партий давно уже не было, большевики разучились защищать свои идеалы демократическими методами, но зато хорошо освоили разнообразные полицейские способы борьбы, в частности – внедрение секретной агентуры, причем в таких масштабах, которых до сих пор не знала история государств. Вербуя десятки тысяч секретных агентов, их убеждали, что они призваны-де выявлять "маскирующихся врагов революции". Это разлагало широкие круги близких к власти людей, вырабатывая у них психологию двуличия и двоемыслия.
Л.Д. Троцкий, признавая, что большевики с самого начала применяли не только убеждение, но и принуждение – нередко в самой суровой форме, подчеркивал, что впоследствии бюрократия эту систему принуждения захватила в свои руки и монополизировала. Каждый этап развития, писал Троцкий, даже такие катастрофические, как революция и контрреволюция, имеет свои корни в предшествующем этапе и перенимает известные его черты. Это же произошло и с системой принуждения. Созданная большевиками и вышедшая из революции, она вышла из-под контроля партии и приобрела самодовлеющее значение в руках бюрократии. В конечном счете, большевики сами стали жертвой созданной ими системы.
История развития и укоренения органов ВЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ есть в значительной мере история перерождения партии и Советской власти. ЧК, созданная вначале как временный аппарат, нацеленный против активных врагов революции, стала вскоре предметом культа – пожалуй, раньше, чем что-либо другое. Никто не предупреждал и не оговаривал, что создание этого аппарата является вынужденным отступлением от принципов социализма. Наоборот, делалось все, чтобы вызвать любовь и уважение к этому учреждению, романтизировать его, в сущности, полицейскую деятельность. Отсюда такие поэтические эпитеты, как "меч революции", "карающая рука пролетариата" и прочие.
А под покровом этой романтики ЧК, превратившись из учреждения временного в постоянное, да еще наделенное особыми правами и полномочиями, потеряла свой «чрезвычайный» характер и стала обычным, только очень мощным и совершенно беззаконным аппаратом. Дав ВЧК право разлагать изнутри, методом провокации, партии своих политических противников, руководители большевистской партии предопределили будущую гибель собственной партии. Эффективность провокации как метода тщательно изучалась в недрах органов безопасности. Были написаны труды, в которых обобщался опыт разложения партий меньшевиков, эсеров и других, из этого опыта выводились закономерности для будущих операций.
Каких? Против кого?
Мощный аппарат органов безопасности, огражденный от масс, стал функционировать по собственным законам. Чтобы оправдать свое существование, ему требовались провокации, и это помогло Сталину использовать его в своих личных целях.
Так система подавления была увековечена вместо того, чтобы, как это планировалось вождями Октябрьской революции, ликвидировать ее по мере укрепления новой власти и ослабления врагов революции. Ведь и диктатура, и органы государственной власти были нужны революции не сами по себе, не как самоцель, а лишь как временное средство устоять в борьбе против жестоких и опасных врагов. Устоять – значило не только сохранить власть, но и сохранить моральный облик, соответствующий высоким идеалам социализма, сохранить чистоту движения.
Но руководство партии перестало об этом заботиться. Они продолжали прибегать к террору и тогда, когда он уже потерял свое революционное значение, когда вражеские армии были разбиты.
Не "укрепление государства" планировали вожди Октябрьской революции, а постепенное ослабление его роли как органа подавления. В.И. Ленин связывал борьбу с бюрократизмом с развитием широкой демократии. Л.Д. Троцкий тоже считал, что советское государство должно раствориться в советской демократии. В программе РКП(б), разработанной Лениным и принятой VIII съездом партии, было записано:
"Работа в этом направлении неразрывно связана с осуществлением главной исторической задачи Советской власти, именно перехода к полному уничтожению государства…" (В.И. Ленин, ПСС, т.38, стр.93).
Впоследствии, уже за границей, Троцкий писал, что социалистическая цивилизация разовьется только с упадком государства. Этот простой и непреложный закон содержит в себе, – писал он, – безапелляционное осуждение существующего в настоящее время в СССР политического режима.
Советская демократия, – писал далее Троцкий, – не абстрактное или умственное политическое требование. Она становится для страны вопросом жизни или смерти. Государство, вышедшее из революции, существует впервые в истории. Теоретики коммунизма и строители СССР надеялись, правда, что гибкая и ясная советская система позволит государству мирно преобразоваться и, по мере того как общество осуществит свою экономическую и культурную революцию, раствориться и зачахнуть. Жизнь оказалась более сложной, чем теория. Пролетариат отсталой страны должен был произвести социалистическую революцию. Ему, – писал Л.Д.Троцкий, – вполне очевидно придется заплатить за свою историческую привилегию второй революцией против бюрократического абсолютизма.
В 1940 году, в беседе с американским журналистом Ю. Клеймановым Л.Д. Троцкий говорил, что в передовых странах социалистическая революция примет совершенно иные формы. Чем в большем количестве стран окажется сломленной капиталистическая система, тем слабее будет становиться сопротивление господствующих классов, тем менее острым будет характер революции, менее принудительными – формы диктатуры пролетариата, тем короче будет период этой диктатуры и тем скорее общество возродится на основах новой, более полной, более совершенной и более человеческой демократии.
Социализм, – писал Троцкий, – не имел бы никакой ценности, если бы не принес с собою не только юридическую неприкосновенность, но и полное ограждение всех интересов личности. Человечество не потерпит, продолжал он, тоталитарной мерзости кремлевского образца. Политический режим в СССР он характеризовал не как новое общество, а как худшую карикатуру на старое.
Как согласовывал Сталин, провозглашавший свою якобы преданность ленинизму, свою концепцию о завершении строительства социализма в СССР и об укреплении социалистического государства, с ленинской теорией об отмирании государства при социализме?
На ХVIII съезде партии Сталин отвечал на этот вопрос так: "Необходимость государства вызывается капиталистическим окружением и вытекающими из него опасностями для страны социализма".
Но государство, – говорил Троцкий, – есть по самому существу своему власть человека над человеком. Социализм же имеет своей задачей ликвидировать власть человека над человеком во всех ее формах. Если государство не только сохраняется, но крепнет и становится все более свирепым, значит, социализм еще не осуществлен. Если привилегированный слой советской бюрократии является плодом капиталистического окружения, значит, в капиталистическом окружении в отдельной социалистической стране социализм невозможен.
Для борьбы с империалистической опасностью, – писал Троцкий, – рабочее государство нуждается в армии, в командном составе, в разведке и пр. Значит ли это, что рабочее государство нуждается в полковниках, генералах и маршалах с соответствующими окладами и привилегиями?
А раз правящая каста, военная и гражданская, усиливается, то это означает, что общество удаляется от социалистического идеала, а не приближается к нему, независимо от того, кто виновен в этом: внешние империалисты или внутренние бонапартисты.
Итак, сталинскому утверждению, что при социализме роль государства не только не уменьшается, а значительно возрастает, Троцкий противопоставил совершенно четкую, марксистско-ленинскую точку зрения: социалистическая цивилизация может развиваться только с упадком государства.
Действительность подтверждала точку зрения Л.Д. Троцкого. Сталин и сталинисты твердили о завершении строительства социализма, а в стране росло неравенство: разрыв между доходами бюрократии и заработной платой трудящихся становился все больше. Роль государства выросла до размеров почти чудовищных: оно проникало во все поры советского общества, во все сферы жизни человека, рабочие были прикреплены к заводам, крестьяне – к колхозам. Система паспортов и прописки отменила свободу передвижения и свободный выбор места жительства. Опоздание на работу приравняли к уголовному преступлению, а уклонение от натуральной повинности – к измене родине. Границы государства были окружены такой цепью войск и служебных собак, какой не знала пограничная охрана ни одной страны: практически никого не впускали и не выпускали. Каждый советский гражданин, облагодетельствованный "самой демократической в мире" Конституцией был обязан (как обязан и сейчас) голосовать за одного-единственного кандидата, указанного властью.
Что касается внутрипартийной жизни, то ее уже не было. Было кладбище. За пять лет (с 1934 по 1939 годы) по официальным данным из партии исключили не менее 500 тысяч человек. Какая часть из них расстреляна или погибла в тюрьмах и концентрационных лагерях, точно не известно, но во всяком случае речь идет о сотнях тысяч, разделивших участь миллионов беспартийных. Те, кто остались на воле, были смертельно запуганы: всякое упущение приравнивалось, если это находило нужным начальство, к саботажу. Поэтому каждый боялся проявить инициативу, никто не хотел брать на себя ответственность. Отсюда упадок хозяйства, ослабление и деморализация кадров.
Еще хуже обстояло дело в области культуры, для которой насилие особенно губительно. Троцкий писал, что Сталин со свойственной ему эмпирической ограниченностью из творческой роли революционного насилия в определенный исторический период сделал вывод о всеобщей роли насилия вообще. И началась неограниченная диктатура невежества и лжи над искусством, литературой, наукой, которая отравляла (и продолжает отравлять и сейчас) духовную жизнь народа. Бездарности, моральные ничтожества, приспособленцы и тупицы командовали одаренными учеными, писателями, художниками, из которых многие были арестованы, сосланы или расстреляны, а другие – запуганы и затравлены.
"Бездарный негодяй, – писал Троцкий, – предписывал науке маршрут и диктовал искусству правила творчества".
"В борьбе против партийной оппозиции литературные школы оказались одна за другой задушены. Дело шло, впрочем, не об одной литературе. Во всех областях идеологии производилось опустошение, тем более решительное, что на большую половину бессознательное.
Нынешний правящий слой считает себя призванным не только политически контролировать духовное творчество, но и предписывать ему пути развития. Безапелляционное командование распространяется в одинаковой мере на концентрационные лагеря, агрономию и музыку.
Губительно действует тоталитарный режим на художественную литературу. Борьба направлений и школ сменилась истолкованием воли вождей. Для всех группировок создана общая принудительная организация, своего рода концентрационный лагерь художественного слова. Жизнь советского искусства своеобразный мартиролог. После директивной статьи «Правды» против «формализма» начинается эпидемия унизительных покаяний писателей, художников, режиссеров и даже оперных певиц. Все наперебой открещиваются от собственных прошлых грехов.
Диктатура пролетариата отражает прошлое варварство, а не будущую культуру. Она налагает, по необходимости, суровые ограничения на все виды деятельности, в том числе и на духовное творчество, но ни в коем случае не претендует на роль командира в области науки и литературы. При довольно «консервативных» личных художественных вкусах, Ленин политически оставался в высшей степени осторожен в вопросах искусства, охотно ссылаясь на свою некомпетентность. Покровительство Луначарского, народного комиссара просвещения и искусств, всяким видам модернизма нередко смущало Ленина, но он ограничивался практическими замечаниями в частных беседах и оставался крайне далек от мысли превратить свои литературные вкусы в закон".
В 1924 году, уже на пороге нового периода, Л.Д. Троцкий так формулировал отношение государства к различным художественным группировкам и течениям:
"Ставя над всеми ими категорический критерий: за революцию или против революции – предоставлять им в области художественного самоопределения полную свободу.
Когда диктатура имела горячую массовую базу под собою и перспективу мирового переворота перед собою, – писал Троцкий, – она не боялась опытов, исканий, борьбы школ, ибо понимала, что только на этом пути может быть подготовлена новая культурная эпоха. Народные толщи еще трепетали всеми фибрами и думали вслух впервые за тысячу лет.
Все лучшие молодые силы искусства были захвачены за живое. В те первые годы, богатые надеждами и отвагой, созданы были… лучшие произведения революционной литературы. К тому же времени относится, кстати сказать, и создание замечательных советских фильмов, которые, при бедности технических средств, поразили воображение всего мира свежестью и напряженностью подхода к действительности". (137 – 138)
То, что писал Троцкий дальше, справедливо не только для характеристики Сталина, но и для характеристики его наследников и продолжателей:
"Никто, включая Гитлера, не нанес социализму таких убийственных ударов, как Сталин. Немудрено: Гитлер атаковал рабочее движение извне, Сталин изнутри. Гитлер громил марксизм, Сталин не только громил, но и проституировал его. Не оставалось ни одного не поруганного принципа, ни одной не запятнанной идеи. Сами имена «социализм» и «коммунизм» жестоко скомпрометированы с того времени, как бесконтрольные жандармы, живущие по паспорту «коммунистов», наименовали социализмом свой жандармский режим… Профанация! Казарма ГПУ – не тот идеал, за который боролся рабочий класс. Социализм означает насквозь прозрачный общественный строй, совпадающий с самоуправлением трудящихся. Режим же Сталина основан на заговоре управляющих против управляемых".
Показывая несовместимость социализма и сталинизма, Л.Д. Троцкий писал:
"Социализм означает непрерывный рост общего равенства, Сталин воздвиг систему отвратительных привилегий.
Социализм имеет целью всесторонний расцвет личности. Где и когда личность была так унижена, как в СССР?
Социализм не имел бы никакой цены вне бескорыстных, честных, человечных отношений между людьми. Режим Сталина пропитал общественные и личные отношения ложью, карьеризмом и предательством".
Представляют интерес соображения Троцкого о мыслимых путях возрождения социалистического строя в СССР, в частности – о переходе от однопартийной к многопартийной системе, о свободе критики и свободе выборов, об освобождении науки и искусства от оков цензуры, о возвращении внешней политики к традициям интернационализма и др. Правда, даже эти, намечаемые Троцким пути, не давали еще полной гарантии от опасных тенденций людей, стоящих у власти. Как показал опыт не только Октябрьской революции, но и послесталинского периода, гарантировать социалистический характер общества может только твердое укоренение трех принципов: полного равенства в оплате труда, гласности и ничем не ограниченной, частой и обязательной сменяемости выборных лиц.
18. О так называемых «заслугах» Сталина
Официальная советская история СССР и история КПСС усиленно муссируют версию о величайших заслугах Сталина в превращении России из страны аграрной в индустриальную и в победе над германским фашизмом.
Что касается военных заслуг Сталина, то легенда о них уже в значительной степени разоблачена в ряде трудов военных историков, воспоминаниях полководцев и политических деятелей. Но убеждение в том, что Сталин, подобно Петру Первому, преобразовал Россию и сделал ее могущественной индустриальной державой, удивительно живуче, и его придерживаются даже такие несомненные противники Сталина, как Милован Джилас и ряд буржуазных политологов.
Живучесть этого вымысла тем более непонятна, что в самом факте превращения России в течение полстолетия в одну из самых крупных индустриальных держав мира нет ничего из ряда вон выходящего. Примерно за такой же исторический срок, например, Япония превратилась из страны полуфеодальной в одну из самых передовых стран мира. Ныне по объему производства промышленных товаров Япония занимает третье – после США и СССР – место, а темпы роста ее народного хозяйства вообще сравнимы с темпами роста хозяйства СССР. Так, с 1945 по 1973 гг. народное хозяйство СССР выросло в 12 раз, а Японии – в 70 раз (почти такое же «чудо» произошло в ФРГ).
Неверно поэтому утверждение Джиласа, что Сталин, превратив Россию из отсталой в передовую индустриальную державу, принес этим победу идее коммунизма и осуществил эту идею в обществе и государстве. Ничего специфически социалистического и коммунистического в этом превращении нет. Конечно, для более успешной эксплуатации трудящихся Сталин и его аппарат использовали и коммунистические лозунги, и ту гибкую маневренную систему, которая была создана в России революционным пролетариатом, и то доверие, которое трудящиеся массы испытывали тогда к коммунистической партии. Все это было нужно Сталину для утверждения своего господства, все это способствовало превращению России в могучую державу, но не сделало и не могло сделать Советский Союз социалистической страной, превосходящей по своим экономическим показателям передовые капиталистические страны.
Несмотря на свое бесспорное индустриальное могущество, СССР до сих пор значительно отстает от этих стран (и еще больше отставал от них при Сталине) прежде всего по производительности труда – показателю, более всего характеризующему превосходство того или иного общественного строя (характерно, что именно по этому показателю наша статистика не дает сравнительных данных). Отстает СССР по ряду отраслей промышленности – и как раз тех, которые определяют технический прогресс (кибернетика, приборостроение и др.).
Чрезвычайно характерным и опасным является многолетнее, нарастающее отставание от передовых стран Запада в производстве сельскохозяйственной продукции. Здесь надо подчеркнуть, что сельское хозяйство СССР отстает от сельского хозяйства именно индустриальных стран, так что пытаться объяснить это индустриализацией, по меньшей мере, нелепо. Из всех развитых стран только Япония вынуждена в больших размерах импортировать сырье и некоторые продукты питания, но это объясняется ограниченностью ее территории и бедностью естественных ресурсов. СССР же обладает гигантскими посевными площадями и огромными запасами естественных богатств. Чем же объяснить, что из страны, экспортирующей сельскохозяйственную продукцию, Советский Союз превратился в страну, зависящую от ввоза из США зерна и других сельскохозяйственных продуктов?
Что касается военных заслуг Сталина, то легенда о них уже в значительной степени разоблачена в ряде трудов военных историков, воспоминаниях полководцев и политических деятелей. Но убеждение в том, что Сталин, подобно Петру Первому, преобразовал Россию и сделал ее могущественной индустриальной державой, удивительно живуче, и его придерживаются даже такие несомненные противники Сталина, как Милован Джилас и ряд буржуазных политологов.
Живучесть этого вымысла тем более непонятна, что в самом факте превращения России в течение полстолетия в одну из самых крупных индустриальных держав мира нет ничего из ряда вон выходящего. Примерно за такой же исторический срок, например, Япония превратилась из страны полуфеодальной в одну из самых передовых стран мира. Ныне по объему производства промышленных товаров Япония занимает третье – после США и СССР – место, а темпы роста ее народного хозяйства вообще сравнимы с темпами роста хозяйства СССР. Так, с 1945 по 1973 гг. народное хозяйство СССР выросло в 12 раз, а Японии – в 70 раз (почти такое же «чудо» произошло в ФРГ).
Неверно поэтому утверждение Джиласа, что Сталин, превратив Россию из отсталой в передовую индустриальную державу, принес этим победу идее коммунизма и осуществил эту идею в обществе и государстве. Ничего специфически социалистического и коммунистического в этом превращении нет. Конечно, для более успешной эксплуатации трудящихся Сталин и его аппарат использовали и коммунистические лозунги, и ту гибкую маневренную систему, которая была создана в России революционным пролетариатом, и то доверие, которое трудящиеся массы испытывали тогда к коммунистической партии. Все это было нужно Сталину для утверждения своего господства, все это способствовало превращению России в могучую державу, но не сделало и не могло сделать Советский Союз социалистической страной, превосходящей по своим экономическим показателям передовые капиталистические страны.
Несмотря на свое бесспорное индустриальное могущество, СССР до сих пор значительно отстает от этих стран (и еще больше отставал от них при Сталине) прежде всего по производительности труда – показателю, более всего характеризующему превосходство того или иного общественного строя (характерно, что именно по этому показателю наша статистика не дает сравнительных данных). Отстает СССР по ряду отраслей промышленности – и как раз тех, которые определяют технический прогресс (кибернетика, приборостроение и др.).
Чрезвычайно характерным и опасным является многолетнее, нарастающее отставание от передовых стран Запада в производстве сельскохозяйственной продукции. Здесь надо подчеркнуть, что сельское хозяйство СССР отстает от сельского хозяйства именно индустриальных стран, так что пытаться объяснить это индустриализацией, по меньшей мере, нелепо. Из всех развитых стран только Япония вынуждена в больших размерах импортировать сырье и некоторые продукты питания, но это объясняется ограниченностью ее территории и бедностью естественных ресурсов. СССР же обладает гигантскими посевными площадями и огромными запасами естественных богатств. Чем же объяснить, что из страны, экспортирующей сельскохозяйственную продукцию, Советский Союз превратился в страну, зависящую от ввоза из США зерна и других сельскохозяйственных продуктов?