Абрамович Нина Михайловна. Записки филиппинки (сборник)

Нина Абрамович
Записки филиппинки (сборник)

Корочка от арбуза

   Миллионер в стоптанных башмаках – это круто. Говорят, такие персонажи реально существуют на просторах нашей Родины. Это не фольклорная фантазия. Я тоже знаю одного такого. Мы с ним даже приятели.
   Боря носит настолько старые китайские кроссовки, что его большие пальцы с длинными серыми ногтями, закрученными в бараний рог, эротично выглядывают наружу через прохудившуюся синтетическую ткань.
   Борино скопидомство я ощутила на собственной шкуре, побывав еще недавно в туманном образе его пассии.
   Познакомилась я с ним у Славика-Фальшака, среди его картин, изображавших «леса, моря, людей».
   Коммерческие потуги частенько забрасывали меня в квартиру к Славику, на улице Мазепы, все стены которой – и коридор, и кухня, и даже туалет – были увешаны настоящими, как утверждал Славик, картинами выдающихся живописцев. То были Алисов, Боголюбов, Клевер, Капустин, Айвазовский, Маковский, Шолтес, Манайло, Коцки и другие.
   Над лежанкой Славика, сбитой из строганых сосновых досок и застеленной облезлым советским ковром, висел Казимир Малевич с его почему-то «Синим квадратом».
   На мой наивный вопрос «А разве у Малевича был еще и «Синий квадрат»?» Славик всегда уверенно отвечал:
   – А ты че, не знала? Вот же валенок! Где черный, красный, там и синий! Не нам судить! Это ранний период его творчества. Малевич как раз в Киеве жил.
   Несомненно, большинство картин у Славика были поддельными. И я даже знаю, кто их ему штамповал. Но жги меня каленым железом – ни за что не скажу!
   Ни одного бесценного раритета из этой Славкиной коллекции продать мне не удалось. Способностей не хватило.
   Вы только представьте! Я предлагаю какому-нибудь жирному коту «Синий квадрат» Малевича! Ой! Ей! Что й то будет! Могут и побить, когда разберутся, что почем!
   И я до сих пор поражаюсь, как это у Славика так легко получается втюхивать клиентам фуфло. Талант Славика очевиден.
   Обычно Славик разыгрывает перед клиентом целое шоу.
   – Что надо? Есть все! Лес. Море. Люди. Первый эшелон художников! Отдам недорого. Можно все оптом! Всего-то один миллион долларов! – пританцовывает он вокруг клиента.
   Клиент, какой-нибудь заезжий толстосум, с недоверием смотрит на Славика. На картины, в которых ничегошеньки не понимает. А Славик, как артист на сцене, продолжает куражиться. Оттачивая великую науку ловли лоха.
   – Вчера вот пять картин уже забрали. Один депутат из Партии регионов! А директор одной певицы, ну, которая поет «Чэрвону руту», внес задаток на «Русалок» Маковского. Это же лучшее вложение денег! Ну, рожай быстрей, а то у меня сейчас новый покупатель будет. Море! Люди! Все есть! Вон, «Русалок» Маковского бери! Всего-то тридцать тысяч долларов. Красота же! Бабы голые по небу летают. Ню всегда в цене! А директор певицы обойдется. Я ему другого Маковского продам. Или вон, «Синий квадрат» Малевича! Отдам за пятнадцать, я не мелочный.
   Клиент смотрит на «Русалок» Маковского, на «Синий квадрат» Малевича, чешет репу, и в его мозгах начинает что-то усиленно щелкать, складываться и умножаться. Ему и невдомек, что «Русалки» Маковского находятся в Русском музее Санкт-Петербурга, а «Синий квадрат» Малевича – в больном воображении идиота.
   – Так что? Берем шедевры? Вам завернуть? – экспрессивно выкрикивает Славик, нарезая круги вокруг жертвы, недоуменно вперившей взор в «раритеты», в три ряда висящие на зеленой рыболовецкой сетке, прибитой к стенам зашарпанной квартиры.
   И если имеющий мозги клиент, кто деликатно, а кто в грубой форме, начинал вдруг сомневаться в подлинности картины, Славик тыкал в нос этому привередливому жирному коту документы с атрибуцией государственного центра экспертизы и говорил очень тихо, с убойной логикой:
   – Ты хто? Ты эксперт? Ты искусствовед?.. Нет! Ты в этом тонком деле никто! А вот на этом документе, вот, видишь, печать и подпись профессионала. Он вуз заканчивал и, может быть, с красным дипломом! И ты еще подвергаешь сомнению авторитет уважаемого в городе эксперта? Ты видишь, что здесь написано? «…Полотно, возможно, принадлежит кисти великого художника…»
   Вот на это «возможно» клиент и клевал.
   По слухам, Славик был не раз бит и очень серьезно. Но бизнеса своего опасного не бросил. Содержал бывшую жену, двух взрослых сыновей, внуков, двадцатитрехлетнюю любовницу Шурочку с ее мужем и… родного брата Борю.
   Одно время Боря ежедневно делал набеги на квартиру Славика, даже если у того в этот момент были покупатели. Там он мог принять душ, поесть и, делая вид, что читает газету «Сегодня», навострив ушки, впитывать информацию, приобщаясь к миру прекрасного. К великой тайне картинного бизнеса, в тонкостях которого он не понимал ровным счетом ничего. Он, как фальшивый сказочный герой, казалось, сошедший со старого поддельного холста, гармонично вписывался в Славкин картинный пейзаж. И Славка снисходительно позволял ему на правах младшего брата присутствовать при наших разговорах.
   В результате такого приобщения Боря купил у родного брата Славика пятнадцать «шедевров». Выгодно, так сказать, вложил средства в предметы старины.
   На деле, как и предполагалось, все полотна оказались фальшаками. Перепродать их Боря не сумел.
   Влетев на большую сумму денег, Боря навсегда покинул мир арт-бизнеса, оставив о нем самые нелестные отзывы. Рассорился со Славиком в пух и прах. Потерял доступ к кухне и ванной своего брата.
   Теперь фальшивые картины Айвазовского, Шишкина, Капустина и других корифеев кисти и масла украшали стены нового Бориного дома на Нивках. И великодушно продавались вместе с домом.
   В этот самый момент, когда Боря потерял доступ к квартире своего брата, мы с ним случайно и пересеклись на Арсенальной.
   Возможно, чтобы досадить Славику, Боря начал оказывать мне знаки внимания. И пригласил тут же в Индию.
   Я задохнулась от неожиданности.
   Индия! Звучит, конечно, очень заманчиво. Я даже растерялась. «Это ж какие деньги нужны на это путешествие! И Боря идет на этот шаг? Но я же попаду в зависимость к Боре? – начала судорожно соображать я. – А может, Борис действительно хороший и добрый? А может, я ему нравлюсь? А вдруг это судьба? Мой джек-пот! И рядом со мной он станет щедрым и опрятным? Я отмою его, отогрею… Мужики-миллионеры на дороге не валяются!»
   Этот поток сознания вихрем пронесся через мою легкомысленную голову. И полетел куда-то в сторону Киево-Печерской лавры.
   – Так что? Как насчет Индии? – вернул вихрь назад Боря.
   Любопытства ради я уже почти согласилась на это путешествие. И тут выясняется, что Борина Индия – это собрание кришнаитов в храме Харе Кришны. В Киеве, на Сырце, куда вход бесплатный.
   – Там мы натанцуемся и вдоволь поедим экзотических кушаний, пойдем! – соблазнял меня, разочарованную, Боря. – Прасад – это так пикантно!
   В светлом дворце, усыпанном живыми цветами, с белым мраморным полом было много людей, одетых в индийские сари, с родинками промеж глаз и антеннами на бритых головах. Почти все они были босиком. Но кто-то, самый разумный, в носочках.
   Боря, как постоянный посетитель этой обители, гостеприимно предложил мне разуться. Я заартачилась.
   – Тепло, влажно, грибок гарантирован!
   Но в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Пришлось разуться.
   Мы танцевали, водили хороводы. И делали движения руками и ногами, как это принято в индийских фильмах. На какой-нибудь их свадьбе с Раджем Капуром в роли жениха. Или Бобби в роли невесты. Боря, если честно, на Раджа Капура мало походил. Как, впрочем, и я на Бобби.
   Но танцевали мы самозабвенно, вдохновленные общим ажиотажем среди фанатеющих украинцев, облаченных в разноцветные сари и километры бледно-оранжевой ткани, заменяющей им шаровары.
   Потом, сидя на полу, в неумелой позе лотоса, мы ели вкусную индийскую пищу, которую в ведрах щедро разносили кришнаиты.
   Боря наталкивал дармовой едой банки, судочки, пакеты, кастрюли. Кришнаиты, молодые мальчики, терпеливо ждали, вычерпывая половником целые ведра прасада.
   – Мне же никто не готовит, – оправдывается Боря, наталкивая в пластиковую посуду халявный хавчик. – До следующей субботы мне этого вроде хватит.
   Когда мы возвращались из «Индии» и я помогала Боре допереть до трамвая котомки с экзотической снедью, Борис напросился ко мне домой.
   – Мне бы помыться, постираться. Ты уж пусти меня к себе в ванную, – заканючил Боря.
   – У тебя же своя ванная дома есть!
   – Да я не пользуюсь ею. Дом-то я продавать буду. Не хочу, чтобы покупатель начал торговаться из-за того, что сантехника была в употреблении.
   Поток моего сознания насчет джек-пота стал мелеть, вихрь ослабевать. И я уже с трудом представляла себя в роли Бориной пассии.
   Как мне не хотелось превращать свою чисто вылизанную квартиру в помывочную для бомжей!
   Но долг платежом красен. За Индию надо было расплачиваться.
   – Хорошо. Приходи, – через силу выдавила я из себя.
   – Так я на следующей неделе и приеду, – оживился Боря. – Во вторник. В час дня.
   – Без проблем! Только позвони мне на мобильный предварительно, – выразила я озабоченность.
   – Зачем звонить, деньги тратить? Ты запомни. Или запиши. «Вторник. Баня. Боря».
   – Я не против. Но ты все же позвони.
   – А ты что, можешь передумать? Где гарантии, что я помоюсь у тебя?
   – Так я тебе помывочный билет сейчас выпишу. – И, вырвав из блокнота розовый листок, я печатными буквами пишу: «Билет в баню. Боря. Вторник. 13.00». – Позвони! Мало ли, закручусь еще.
   И мы расстались с Борей. Он поехал на Нивки, а я – на Позняки.
   Как я и ожидала, через пару дней на моих ногах буйным цветом расцвели зудящие розочки. Привет из Индии! Особая благодарность кришнаитам! И приятелю Боре.
   Я мчусь в кожвендиспансер, на Левый берег.
   Очередь в диспансере была звеняще молчаливой. Стенку у дверей венеролога-дерматолога подпирали самые обычные люди. Все они имели отрешенный, непроницаемый вид. Будто прикидывались, что ожидают трамвая, а не приема к венерологу. Вот же артисты!
   Мне же мнилось, что краска заливает мое лицо настолько ярко, что все окружающие легко читают по нему более постыдный диагноз, чем на самом деле.
   Мой врач оказался пожилым, но милым мужчиной в очках. У него груди красовался бейджик с его именем. Адольф Карлович. Осмотрев под лупу характерные цветочки на моих ногах, он вынес ожидаемый вердикт: «онихомикоз». Что означает на языке обывателей – банальный грибок.
   Потянувшись за шариковой ручкой, лежащей на столе, чтобы выписать рецепт, Адольф Карлович долго не мог поймать ее. Рука его непроизвольно дергалась. Из стороны в сторону. В дрожательном параличе. И не могла зафиксироваться на шариковой ручке. Наконец, овладев ручкой, врач начал пристраивать ее к бумаге. Ручка в непослушной руке дрожала, не попадая на бумагу.
   «Очевидно, у бедолаги болезнь Паркинсона», – наконец осенило меня.
   Врач был невозмутим. И мужественно пытался заполнить официальный бланк с печатью. Так продолжалось бы долго.
   – Давайте я напишу. Диктуйте, – пришла я ему на помощь, перехватив инициативу в свои руки.
   Врач послушно отдал мне ручку. И я впервые в жизни выписала рецепт с диагнозом и назначением. Сама себе. Под диктовку милого Адольфа Карловича.
   Грибок прошел через несколько дней. И больше об Индии я не вспоминала. На этом дерматологическом приключении чуть тлеющая романтика наших отношений с Борей закончилась. Оставались отношения только приятельские. И банные.
   О Боре и о его банной нужде я напрочь забыла. Закрутилась. Сознание положилось на предварительный звонок.
   Вечером во вторник прихожу домой. А в дверях этот розовый билет в баню и нацарапано карандашом: «Приходил. Три часа ждал. Спасибо за баню. Боря».
 
   Звоню ему. Ругаюсь. Почему не напомнил? Хотя бы маякнул, если денег настолько жалко!
   Просится опять в баню. Договариваемся. В субботу. Требую позвонить предварительно.
   Дни бегут. Жизнь бурлит. О бане я забываю. Память выбрасывает из своей ячейки обременительную информацию.
   Вечером возвращаюсь домой, а в дверях гневная записка: «Я был. Хотел помыться. Ждал в подъезде. Консьерж меня выгнал. Ты бесстыжая. Обманула!»
   Боря вновь не позвонил и пролетел с баней.
   Звоню, ругаюсь, стыжу, называю Гобсеком. Плюшкиным. Жлобом.
   Просится в баню опять, через неделю.
   Уже не требую позвонить. Знаю, что бесполезно. Пишу себе в блокнот памятку: «Боря. Баня. Суббота».
   А в субботу поменяли время. С зимнего на летнее. И я прихожу домой на час позже. И опять нахожу в дверях записку о том, что я очень подлая.
   В качестве примирения я покупаю в переходе метро Позняки войлочную шляпу с надписью «Любитель бани», еду на Нивки и дарю ее Боре.
   Широко расставив ноги, Боря льет воду из помятой алюминиевой кастрюльки мне на руки. Вода стекает с рук на траву.
   – Бери мыло! – командует Боря, кивая в сторону подозрительно серого обмылка, киснущего в ржавом блюдце на траве.
   – Да у меня руки чистые. От Позняков до Сырца я ехала сидя и за поручни в метро не хваталась, – тактично отказываюсь я от мыла, маскируя свою брезгливость.
   – Бери-бери! А за сумку свою ты же держалась?
   – Ну да, – соглашаюсь я и провожу руками по серой массе, изображающей у Бори средство защиты от инфекции.
   Опустошив кастрюльку, Боря швыряет ее в кучу с песком, довершая натюрморт из разнокалиберной нехитрой посуды, валяющейся в этой куче.
   Поднимает оттуда граненые стаканы, вычищает их крапивой и песком. Ополаскивает мутной водой, из пластиковых бутылок. После этой обязательной сангигиены мы проходим в его дом.
   Мы сидим с Борей в гостиной его нового дома на Нивках. Пьем чай из неизвестной мне травы, вырванной Борей тут же, под забором.
   Дом Бориса двухэтажный, из пеноблока. Окна настежь, в сад. Пахнет стружкой от деревянных перекрытий и пластиковым сайдингом, которым Боря из экономии облицевал стены и фасад дома. В ванной комнате уже подключена вода, установлены счетчики, сияет первозданной белизной унитаз, раковина.
   Но Боря не пользуется этим комфортом. И мне не дает.
   Алюминиевая кастрюлька без ручек, поселившаяся в куче с песком, подменяет функции водопровода. Другие удобства находятся за большим кустом сирени.
   – Дом я уже построил. Шиповник вдоль забора посадил. Теперь мне нужен сын. Найди мне жену. Ты же шустрая! Молодую. Красивую. Она родит мне наследника. Я ее озолочу. Ни в чем нужды знать не будет. Все ей перепишу. Земельные участки, дачи, гаражи. Ведь иначе все мое добро достанется племянникам. Вот радоваться-то будут, подлецы! Еще, чего доброго, цветочек на могилку принесут! У-у-у! Я жить не могу с этой мыслью. И с тобой я рассчитаюсь, не боись, Машенция! Ты будешь довольна, – уплетая столовой ложкой мой дорогущий торт с пьяной вишней, рассказывает Боря.
   – И как же ты со мной рассчитаешься?
   – Один процент дам. Или ты большего хочешь?
   – Один процент? От чего? От твоего кайфа?
   – Ну, договоримся. Я тебе сарайчик перепишу, китайский.
   – Какой еще сарайчик?
   – Да, этот… автобус. Он у Славки во дворе стоит.
   – На ходу?
   – На ходу, если колеса ему поставить и кое-что еще. Там у меня вещи хранятся.
   – Понятно все с сарайчиком.
   – Только у меня требование. Девочка должна быть не старше двадцати трех лет. И блондинка! Как у Славки!
   «Ну ты и нахал! Пенек замшелый! Ты давно на себя смотрел? Борода, как у лешего. Пятьдесят три года – а туда же!» – это я говорю мысленно, чтобы не обидеть приятеля.
   – Так мы же все это сделаем искусственно. И я ей заплачу! – прочел укор в моем лице Боря.
   Я изучающе смотрю на Борю, сидящего спиной к распахнутому окну. Его внешнее сходство с врубелевским Паном подмечено мною давно. Такой же заросший. Голубые глаза пуговками. Мясистый нос. Лицо, как граблями пропахано. Длинные, узловатые руки. И какой-то он весь серого цвета. Я мысленно надеваю на Борину голову козлиные рожки. А вместо носа – маслянистое рыльце. С желтыми клыками.
   Как Боре все это идет! Потом меняю рожки на воздушный нимб. Тоже смотрится. Но первый вариант как-то гармоничнее.
   Боря сидит на ящиках вместо стула, на фоне пейзажа за окном. А там – плывущая дымка от сжигаемой листвы на соседних участках, зарево раннего вечера, щедро цветущий колючий шиповник под забором. Рогатого месяца на небе не хватает.
   – И еще одно надо учесть. Родом она должна быть нездешняя, не из Киева. И лучше не из Украины.
   – Откуда же?
   – Издалека. Да хоть из Якутии! И чем дальше ее место рождения, тем лучше. Дети от таких географически противоположных браков получаются гениальными. У меня на эту тему целая теория. Ребенка и его мать я обеспечу на всю жизнь.
   Что-то я сомневаюсь, что Боря способен поделиться чем-либо с ближним!
   И что в его понимании означает «озолочу»? Дом из пенопласта с фальшивыми картинами? Сарайчик без колес? И то не факт, что он на это пойдет! К племянникам на дни рождения Боря ходит на второй день. И подарки вроде уже можно не дарить, и продукты еще не съедены.
   Где же найти такую красавицу, которая согласилась бы на Борю?
   Не уверена, что даже в Якутии или в голодающей Кении сыщется желающая на такое добро. Да еще блондинка! Это, вообще, сложно для тех мест! Где искать такое чудо?
   Боря даже сам с собой не делится. И делиться, очевидно, не собирается.
   У него нет холодильника. На кухонном столе, заваленном мусором, он держит пару пакетов с крупой, заплесневелые куски хлеба, скукоженную свеклу и с пожухлой оболочкой, сморщенную морковь.
   Спит Боря не на шелках. А на старом разлезшемся диване, укрывается истлевшими половиками. Нет у него нормальной одежды, жены, детей.
   И, если честно, смердит от Бори, как от похотливого кота, легкомысленно метящего домашние тапочки, в нежный период своей жизни и еще не знакомого со скальпелем циничного хирурга.
   Отвратный букет запахов от Бори, шлейфом следующий за ним, – это мечта какого-нибудь продвинутого парижского парфюмера, бьющегося над изготовлением тренда современных запахов для очень обеспеченных извращенцев.
   Так что Борис у нас, по парижским меркам, человек продвинутый.
   А делов-то! Краны в доме на запор. И поливай себя из погнутой кастрюльки. Посреди двора. Иногда.
   У Бори есть деньги. В ячейке банка. За последнюю сделку по продаже участка с кирпичным домом в Святошине Боря получил бешеные бабки. Он делает деньги на недвижимости. Скупает участки осенью, подешевле. Продает их весной, подороже. Возводит дома из самых грошовых стройматериалов. Страсть делать деньги и не тратить их на себя – это образ его жизни. Подозреваю, что и жену свою, если она, вообще, возможна у Бори, он бы тоже держал в черном теле, в трухлявых половиках.
   – Так ты мне девочку найдешь? Я сына хочу. Дом построил. Шиповник посадил, – заладил, как попугай Боря. – Я тебе сарайчик подарю.
   – Ну тебе же молоденькая нужна, а у меня здесь моральный барьер. Я могу тебя познакомить только с девушками постарше.
   – Кто это? – заинтересовался Боря, поправляя шляпу «Любитель бани».
   – Ну, Светка-соседка, например, – начинаю я вспоминать свое окружение.
   – А сколько ей? А она мне подарит наследника? А она блондинка?
   – Блондинка. Но ей уж точно не двадцать три. Но разглашать тайну ее возраста я не имею права. И насчет «подарит» я сомневаюсь. А вот дома и участки твои к рукам приберет. А что? Чаи с ней гонять будете! Хозяйка она хорошая. Пироги печет! Салат «Познячки» такой классный делает! Из креветок, яблок, с тертым миндалем и корицей! Ты, Боря, забудешь, как тебя зовут.
   – А где она родилась?
   – В Днепре.
   – Нет, не надо. Она мне точно не подходит. Мне жена нужна из Таджикистана, Казахстана, Урала, Сибири, да хоть из Китая! Только подальше от Киева. Я придерживаюсь своей теории рождения гениальных наследников.
   – О! Есть у меня кандидатура! Катерина! Она точно не отсюда! Она, кажется, откуда-то из-под Магадана. Там ее родили, а в пеленках привезли в Украину.
   – Это хорошо, – крякнул Боря, – а сколько ей лет?
   – Да тоже не двадцать три! Да куда тебе, Боря, малолетку? Совесть надо иметь! И малолетка тебе рога быстро наставит. Катерина – лучший кандидат для тебя. О наследниках с ней уж ты сам как-то договаривайся. Барышня она милая, блондинка. Казкарка.
   – Чего? – не понял Боря.
   – Сказки сочиняет. По книжным ярмаркам ездит.
   – Пишущая жена – это, пожалуй, хороший вариант. Сидит в доме, как царица в теремах, на клавиатуре щелкает, детишек нянчит. Подходит! Приводи. Посмотрим на нее, – согласился Борис.
   Катерина-казкарка и в кошмарном сне не могла бы представить себе ту сказочную перспективу, которую уготовили мы ей с Борькой.
   Катька жила себе припеваючи рядом со станцией метро Вырлица, кропала свои незатейливые сказочки. Про цветы, деревья, мальчика, увидевшего первый раз радугу и обалдевшего от счастья. Наивно радовалась жизни. И горя не знала. Разъезжала по книжным ярмаркам. Презентовала свои шедевры удивленным читателям, приятелям, соседям, знавшим Катькино творчество уже наизусть, и просто случайным людям, декламируя сказочки вслух, звонко, с выражением, выспренно размахивая руками. Сказками были охвачены все, кто только имел неосторожность находиться в радиусе метра от Катерины.
   – Я вам сейчас сделаю подарок, – говорила таинственно Катька случайному попутчику в метро или в маршрутке.
   Попутчик ошарашенно смотрел на Катьку, предполагая уже худший вариант на тему сетевого маркетинга. А Катерина начинала громко и звонко читать свои произведения, не прерываясь до той поры, пока уставший от сказок, притчей, стишков, но сохранивший такт слушатель не выскакивал на следующей остановке. А некоторые, особо нервные, посылали Катьку в известном направлении.
   У себя в родном селе Катерину хорошо знали и, если честно, недолюбливали. За глаза говорили гадости.
   – Я тебя люблю, – напрямую сказала ей однажды старшая сестра, главбух в сельпо. – Но ты уж, пожалуйста, у нас в селе не читай свои произведения. Местные тебя не понимают.
   Когда на юбилей Катькиного отца съехалась в село вся их родня и даже прикатили родственники из далекого Магадана и в местной столовке устроили пирушку, в торжественный момент дарения подарков и искренних пожеланий земных благ юбиляру настала очередь Катерины. Катька с достоинством вышла из-за стола, развернула пачку бумаги с новыми стихами, посвященными имениннику…
   И почти все местные родственники разом затолпились к выходу, зная, чем все это кончится.
   Оставались только неискушенные гости из Магадана…
   Но вскоре в Киеве Катьку начали печатать в одном очень фольклорном журнале «Трибуна жінки». В каждом номере появлялись Катькины сказочки, виршики, притчи.
   И тогда Катерина выписала на все село, почти в каждый дом, этот фольклорный журнал. И теперь, когда она приезжала на свою малую родину, односельчане уже как-то более терпимо смотрели на нее. Столице-то виднее, что печатать!
   Деньги на производство своих шедевров Катерина брала то у доктора Ноны, то у новой китайской компании со звенящим названием «Тиань Де», появившейся совсем недавно на украинском рынке.
   Структуры верных бойцов МЛМ-фронтов росли у Катерины, как китайские сублимированные грибы, политые кипятком.
   В унисон грибам ширились тиражи Катькиных шедевров.
   Для полного счастья в Катькиной жизни не хватало мужа.
   – Познакомь меня с этим Борисом, – услышала я как-то от Катерины, когда в цветах и красках описывала детали общения с Борей.
   Я удивилась, но виду не подала.
   И вот мы в одну теплую субботу засобирались к Боре на Нивки, конечно, предварительно позвонив ему.
   Боря предложил нам приехать с утра и быть до самого вечера. Сказал, что купит для нас две булочки с маком. А напоследок спросил, точно ли Катя рождена под Магаданом, поскольку он не будет отступать от теории рождения гениальных детей в своей генеалогии.
   Мы купили бутылку десертного «Кагора», два килограмма винограда «Молдова», орехи кешью, миндаль и «Киевский торт».
   Катька в метро все время расспрашивала меня о женихе, уточняя особенности его характера. А приехав на Нивки, Катерина решила купить еще и арбуз. Мы тащили огромный херсонский арбуз вдвоем, ухватившись за ручки пакета.
   Боря по-джентльменски встретил нас у ворот своего садово-дачного хозяйства на Нивках. В его руке были две булочки с маком. Он сразу же сделал Катьке комплимент, спросив, натуральная она блондинка или нет.
   Катька мужественно отвечала на этот его вопрос, уверяя, что вся ее родня до третьего поколения была белобрысой и пшеничноволосой.
   Борис заметил удовлетворенно, что коренные украинцы редко беловолосые, так как по ним прошлось черное монголо-татарское иго, и что Катькина натуральная блондинистость – верный признак ее иноземности.
   – Да, меня родили под Магаданом. Родители оттуда родом, – ответила Катька, еще не понимающая к чему клонит Боря.
   Пока мы шли к Бориному дому по асфальтированной дороге, разделяющей дачные участки, то насобирали полный пакет бесхозных грецких орехов. Мы с Катькой собирали, а Боря как-то заметно напрягался.
   У знакомой мне кучи с песком все дружно помыли руки. Сели за стол. Разложили дары: виноград, «Кагор», торт «Киевский», орехи кешью и миндаль. Помыли и поставили в тарелку арбуз.
   Булочки с маком, оставленные Борей у кучи с песком, никого уже не интересовали.
   Боря начинает ухаживать за нами. Берет нож и отрезает от нашего арбуза верхнюю шляпку с хвостиком, которую обычно народ выбрасывает. Потом убирает арбуз в сторону, а эту шляпку тонко режет на мелкие полоски и гостеприимно говорит нам.