Абзалова Виктория. Тропы в тумане

   Уединенность монастырской жизни, тяжелое ранение и сосредоточенность на личных переживаниях, не давали возможности заинтересоваться чем-то еще, так что известия просто потрясли его.
   Гаррет… Мордрет и вмешался-то в этот бездарный заговор оркнейцев только ради него, пытаясь удержать от глупости юношу, к которому испытывал удивлявшую его самого привязанность. Он привык считать Гаррета, – которому не доставалось любви ни матери королевы Моргиас, ни старшего Гавейна, ни тем более неразлучных близнецов – Аргравейна и Гахериса, явившегося в Каэр Меллот никем не званным и не желанным – кем-то вроде нуждающегося в опеке младшего брата…
   – Ланселот… Он убил Гаррета! Боги… он же был совсем мальчишка! – это был почти стон, но Мордрет сейчас же взял себя в руки: ему и так было неуютно оттого, что он в последнее время необыкновенно расслабился.
   Присутствовавшая здесь Моргиан невесело усмехнулась: разница между Мордретом и Гарретом, пусть и нареченным Лионессы после недавнего весьма романического приключения – составляла всего-то пять лет! Но, пожалуй, он прав, – и в пятнадцать Мордрет мальчишкой не был… всеобщими стараниями…
   А дальше вести были настолько поразительные, что не выдержала уже никакая броня.
   – Что?! – задохнулся Мордрет, дослушав мнущегося рыцаря до конца, – Меня?! За… за… Что?!
   Он утратил дар речи от потрясения, и, почувствовав на плече руку перепуганной матери, поднял на нее совершенно изумленный, ошеломленный взгляд.
   – Покушение… измена?!
   После того, как Мордрет в гневе вылетел из кельи, Моргиан тоже пришлось приложить немалые усилия, что бы унять нервную дрожь. Пройдя мимо располагающегося на отдых отряда – конвоя, присланного Артуром, – она отправилась искать сына.
   Обнаружив его в часовне, не смотря на возникшую между ними близость и доверие, Моргиан все равно не могла предположить, о чем его невеселые мысли. Что уязвило его и заставило искать уединения: трусость заговорщиков, сваливших свою вину, на тех кто погиб – или считался таковым… Незаслуженное обвинение и та легкость с которым в него уверовали… или что-то иное?
   – Мордрет…
   – Король тяготится мной, но не может прогнать, – заговорил он с плохо сдерживаемой яростью, не оборачиваясь к матери, – А я как-никак присягал ему… и как мне кажется, не давал повода уличить меня во лжи или подлости!
   – Успокойся! Я – знаю, ты не способен на низость! – сейчас ее сердце рвалось уже не от страха, но от боли за него. Горьким же было бремя, которое он нес на своих плечах!
   Мордрет поднял голову к матери, снова готовый защищаться ото всех:
   – А как же пророчество? – с усмешкой поинтересовался он, и снова стал похож на того, каким Моргиан помнила его пять лет тому.
   – Я в него не верю! – решительно отозвалась она, до конца понимая, что это действительно так, что она не желает и не будет в него верить, не давая этому бреду больше ни одного шанса!
   – Тогда ты – единственная… Теперь, когда о нем знают даже судомойки и золотари!
   – А я знаю тебя – мальчишку, который закрыл меня собой от меча! Ты не способен на предательство!
   Руки ее лежали на его плечах, и Моргиан ощутила, как Мордрет вздрогнул.
   – Но нужно что-то делать… – она не желала допустить, что бы ее сын оказался в таком же положении, как и она, если не хуже…
   – Нужно ехать! Посмотрим, посмеют ли они повторить свою ложь при мне! А если посмеют… Надеюсь, у братцев хватит смелости бросить мне вызов! – Мордрет зло тряхнул волосами.
   – Ты готов их убить? – помимо воли, Моргиан снова ощутила страх перед сыном, и сжала его плечи сильнее, чем следовало.
   Мордрет только томно повел ресницами. Он становился красивым мужчиной и был все больше и больше похож на своего прадеда, чьи неосторожные слова тяготели над ним.
   – Не надо! Не ради них – ради себя! – в этот момент Моргиан окончательно убедилась, что если кто-то и может противостоять пророчеству, то это она.
   Должна!
   Мордрет вгляделся в мать и сухо ответил:
   – Я постараюсь.
   Чего у него не отнимешь, так это того, что признавали даже враги – слова у него не расходятся с делом.
   – Ты теперь знаешь, что тебе стоит жить с оглядкой! – вздохнула Моргиан.
   – Главное, что я об этом знаю! – жестко отозвался Мордрет, а потом снова поднял глаза, – И знаю, что мне стоит жить…
   Он тут же отвернулся, но пальцы его продолжали сжимать ее руку у себя на плече…
   – Я поеду с тобой.
   Он благодарно кивнул, понимая, что вызвано это желание отнюдь не недоверием.
   Грубый камень стен был скрыт разноцветными полотнищами. Солнце гуляло по начищенным до блеска доспехам… Под сводами гулко отдавались размеренные шаги одного человека…
   Мордрет шел под взглядами родичей, рыцарей Круглого Стола, гостей – а вся Британия стремилась быть рядом с Артуром! – медленно…
   Внушительно. Четко обозначивая каждый шаг.
   Моргиан бесшумно плыла за ним в тяжелом темно-зеленом платье… – почти нищенском, по сравнению с окружающим ее великолепием, но меньше всего она беспокоилась о наряде.
   Артур не отрываясь, смотрел на них: все еще цветущую сестру и ее сына – его сына… единственного… Боги слишком много требовали от него!
   Но это было так знакомо!..
   Мордрет приблизился ровно настолько, на сколько позволял этикет. Гордая голова не склонилась ни на дюйм.
   Некоторое время царило молчание. Потом сын Артура дернул уголком рта и начал говорить. Звучным, глубоким голосом профессионального оратора, задействовав сразу все навыки и наблюдения, которые он успел приобрести.
   – Мой… король, – изменения его тона и ударения передавали самый тонкие нюансы, придавая интонациям необыкновенную многозначность, – По твоему – приказу – я – немедленно(!) – явился к тебе… Дабы обвинения в – измене(?!) – и покушении на честь(?) – и жизнь(!) – королевы(!) Пронзительный взгляд Мордрета обратился на лилейно бледную Гвенхивар рядом с супругом. – могли быть предъявлены – все же в лицо!!! Как и подобает среди рыцарей Круглого стола и – достойных людей! Я – смиренно предаю себя – твоему – правосудию!
   Это был уже настоящий вызов! И все это видели. Мордрет преклонил колено, но голова по-прежнему была вызывающе поднята.
   Моргиан в это время незаметно оглядывала залу, – но не встретила ни одного хотя бы сколько-нибудь сочувствующего взгляда. Кажется, только теперь она до конца начала понимать, какое положение занимает так называемый наследный принц на самом деле! Он был камнем, брошенным в изумительный чистый уютный искусственный пруд… Перчаткой, которую до поры никто не решается поднять. Но не пришла ли эта пора?
   – Сын мой, – в умении выражать гораздо больше, чем значит слово, Артур мог посоперничать с сыном: не может быть, что бы король не знал, как действует это обращение на него, да еще произнесенное таким тоном, – но у Мордрета лишь слегка дрогнули, сузившись, веки…
   – Я рад, что ты разумно решил подчиниться моей просьбе, и явился, дабы дать объяснения по поводу выдвинутых против тебя обвинений. Мы выслушаем все, что сочтешь нужным сказать ты, либо те, кто будут свидетельствовать за тебя.
   Невозможно было не восхититься благородным и величественным обликом короля, его мягким, но исполненным силы и достоинства тоном! Тем громче прокатился ропот, когда Мордрет без дозволения встал.
   Свидетельствовать?! – едва не выплюнул он: единственный, кто стал бы свидетельствовать за него – просто в силу бескорыстия и ненадуманных понятий о чести – был убит в ту же ночь…
   И Мордрет весьма непочтительно заметил:
   – Не плохо бы для начала знать, кто именно и в чем конкретно меня обвиняет! – при этом он дерзко сверкнул глазами в сторону королевы.
   Гвенхивар только поджала губы. Вмешался Ланселот, который не мог перенести даже такого урона для своей дамы сердца:
   – Тебя обвиняю я! В том, что ты злоумышлял против королевы! Подговорив братьев, собрался лишить ее чести, а может и жизни!
   Артур нахмурился – вмешательство Ланселота ему не понравилось.
   – Вломился к ней в опочивальню…
   – А сам-то ты, что там делал? – резонно поинтересовался Гавейн медовым голосом.
   – Да как ты смеешь?!
   – Смею! Ты сам прелюбодей, клятвопреступник и убийца! Что делал ты в опочивальне королевы?! Ночью! И ты убил моих братьев!
   – Я защищал честь королевы от вас!
   Их уже приходилось держать, и долгой дружбе, – а ведь на много старший Ланселот был для оркнейского принца наставником и наперсником, – несомненно пришел конец.
   – Довольно! – прогремел Артур, и в наступившей тишине особенно громко прозвучал безмятежный голос Мордрета, о котором на время все забыли:
   – Честь королевы безусловно нуждается в защите…
   Ахнули и Артур, и Гвенхивар, и Моргиан – все, поскольку это даже нельзя было считать намеком.
   – Своевременной…
   – Что?! Да как ты смеешь?! – Гавейн и Ланселот обернулись одновременно, хотя минутой раньше их самих надо было разнимать.
   – В чем я не прав, король? В защите нуждается честь любой женщины, – Мордрет подчеркнуто обращался только к Артуру, и опять он как-то особенно произнес слово "любой", так что невинная фраза приобрела двусмысленный, если не оскорбительный подтекст.
   – Довольно разговоров! Объяснись же наконец! – приказал Артур, с трудом сдерживая гнев.
   Объясниться?! Ему было до того противно, хотя он мог и в самом деле начать логически разбирать ситуацию: быть может и удалось бы что-то доказать, – но Мордрет едва сдерживал себя, что бы не развернуться и уйти. Его гордость – единственное, что принадлежало ему, что никто не мог отнять, единственная его опора – не позволяла оправдываться, как преступнику. Ни перед кем!
   – Я считаю ниже своей чести давать какие-либо объяснения по этому поводу! – негромко, но выразительно произнес он, глядя королю прямо в глаза, – Но дабы разрешить все ваши сомнения, я готов поклясться в том, что никогда не желал лишить королеву жизни и не собирался посягать на ее добродетель даже в мыслях!
   Артур тяжело смотрел на сына, играя желваками. Моргиан долго с удивлением вглядывалась в него. Как мог он поверить, что двадцатилетний юноша, не обиженный ни лицом, ни статью, будет домогаться женщину, которая была старше его более, чем на десяток лет? Это была выдумка, свойственная лишь женскому тщеславию!
   Какой мужчина в здравом уме поверит, что его сын, который мог выбрать любую понравившуюся девушку: от дворовой девки до принцессы, вдруг обезумел настолько, что попытался изнасиловать его не первой молодости супругу?! Да еще подбив посодействовать целую толпу кузенов!..
   Но Артур уважал жену, любил друга и дорожил племянником. Не может быть, что бы они все лгали ему!..
   И тут впервые раздался холодный голос Гвенхивар:
   – Чем именно ты собрался клясться? Всем известно, что ты не чтишь Христа!
   Языческие же идолы – сами суть воплощение лжи!
   Мордрет усмехнулся одними губами.
   – Я поклянусь тем, чья правдивость, сила и святость не подлежит сомнению! – он резко дернул из ножен меч, и руки рыцарей, да и самого Артура, невольно тоже оказались на рукоятях. Моргиан качнулась: толи остановить его, толи закрыть собой…
   Мордрет видел все это и усмехался уже откровеннее. Он вогнал клинок меж плит и преклонил колено. Когда он вновь поднялся, стояла гробовая тишина.
   – А теперь, – он взял меч, на котором только что поклялся в своей невиновности, держа его в вытянутой руке, – Если кто-то считает мою клятву ложной, пусть говорит этот свидетель!
   Ланселот молчал, пряча глаза, и это молчание было более чем красноречивым.
   Гавейн скрипел зубами, но придержал Гахериса. Мордрет и впрямь поставил всех участников в заведомо проигрышное положение. Ланселот мучился угрызениями совести, опять же – клятва была священной… Гавейна подобные соображения не волновали, но Мордрет тоже не имел привычки проигрывать в поединках… С Гахерисом он справился бы, не отвлекаясь от легкого завтрака! А риск был неоправданно высок, ведь вместе с поражением он мог навсегда утратить доверие короля и свое положение за Круглым Столом…
   Так что единственным поединком был тот, который продолжался с самого начала: поединок взглядов короля и Мордрета. И это надо было немедленно прекратить! Ведь был же какой-то выход из этого тупика!
   – Брат мой… – на Моргиан вдруг снизошло вдохновение, и она стала между ними, – Юности свойственны упрямство и горячность! В молодые годы действуют не разумом, а сердцем, зачастую вообще не задумываясь о последствиях…
   Получилось не менее двусмысленно, чем у Мордрета. Гвенхивар просто позеленела.
   Артур побледнел, выпрямляясь, как перед смертельно опасным противником. Даже Мордрет удивленно смотрел на мать, не понимая, к чему она ведет.
   – Но очевидно, что все участники прискорбного инцидента имели добрые намерения!
   Имело место недоразумение! А там, где было лишь стечение обстоятельств, не стоит искать чьей-то вины!
   Артур согласно склонил голову, после недолгих размышлений. Его устроило такое решение, и он постарался не выдать облегчения. Вертя на языке очередную колкость – на счет доброты намерений – Мордрет с ехидной усмешкой переводил глаза с Гавейна на Ланселота, соревновавшихся в угрожающих взглядах. Жаль, что никто не смотрел на Гвенхивар – обычно нежный, взор ее голубых глаз, направленный на сына Артура, наполняла такая жуткая ненависть, что даже Ланселот не мог бы назвать ее красивой в этот момент!
   Артур и впрямь был вполне доволен тем, как разрешилось это неприятное, оскорбительное, скандальное разбирательство. Он мог сохранить при себе и жену, и друга – их вина так и не была доказана, и Гавейна, которого любил как сына, и даже Мордрет был оправдан…
   Но все же еще один вопрос требовал разрешения: как только рассеялась напряженность последних дней, Артур осознал, что как бы не был он благодарен Моргане за ее предложение, но видеть ее постоянно – по-прежнему невыносимо.
   Не прошло и пары дней, как он вызвал ее.
   – Сестра моя, я удивлен тому, что все еще вижу вас в Каэр Меллоте! – хмуро бросил король, избегая смотреть на нее.
   – Разве место матери не рядом с сыном, особенно когда ему грозит опасность? – Моргиан прикусила губу, но Артур уже разозлился.
   – Как вы могли убедиться, вашему сыну ничто не угрожает здесь. И потому я приказываю вам немедленно вернуться туда, откуда вы так поспешно бежали! – крайнее раздражение вновь начало овладевать им.
   Что вполне можно было понять учитывая напряжение, в котором он пребывал последнее время. А тут еще сестра – ее он желал видеть в последнюю очередь! Она и ее сын одним существованием портили ему жизнь.
   Но и Моргиан была уже не в силах выносить упреки. В том, чего он не может простить ей, виновны были оба, хотя бы по той простой причине, что для того чтобы зачать дитя – необходимы двое!
   – Я бежала потому, что наш сын умирал от раны, нанесенной вашим близким другом! – непреднамеренный намек получился более чем прозрачным.
   Артур побагровел.
   – Вы уедете немедленно! Или вас отвезут силой! – прогремел он.
   – Как вам будет угодно! Я тоже не жажду оставаться под вашей крышей! – полное безразличие Артура к бедам сына привело Моргиан в неистовую ярость, на какую она и не почитала себя способной.
   Остудила ее лишь мысль о том, что ее окончательный разрыв с братом может сказаться на Мордрете, – и без того он не купается во всеобщей любви.
   – Я немедленно оставлю Каэр Меллот, – холодно сказала Моргиан и удалилась с горделивым достоинством.
   Она уже почти собралась, когда Мордрет влетел к матери без предупреждения и стука. Его колотило от бешенства, а глаза сыпали искрами.
   – Он отсылает тебя, да?! Отсылает, как пойманную на воровстве девку! Как он смеет?! Как он смеет распоряжаться тобой, будто ты рабыня?!
   Ошеломленная буйством, которого никогда у него не видела, Моргиан потянулась к его лицу, но Мордрет перехватил ладони и прижал их к сердцу.
   – Мордрет, Артур – король! – как бы сильно не разочаровал ее брат, но Мордрету здесь жить. Моргиан не могла допустить, что бы обида сына, переросла в нечто большее, открыв путь осуществлению злополучного предсказания Мерлина.
   – Он вправе ожидать, что его приказы будут исполнены, – спокойно и ласково убеждала она, – Не оспаривай это право и его власть! Не настраивай его против себя, твое положение сейчас и так шатко… И не давай воли своему гневу.
   Мордрет со всей силы саданул кулаком о стену, но все же сделал над собой усилие.
   Он давно уже не был мальчишкой, но было очевидно, что ему больно расставаться теперь, когда они с матерью наконец поняли друг друга. Так больно, что он почти не владел собой, услышав эту новость.
   – Но он не прав!
   Моргиан оставалось только догадываться, чего стоило ему это признание, ведь он, как и все – когда-то боготворил короля и отца, а теперь постоянно был вынужден сталкиваться с несправедливостью справедливейшего.
   – Артур король, но он тоже не более, чем человек.
   Уже вернувший себе самообладание, Мордрет улыбнулся ей, как обычно очень сдержано, но в этот момент они были как никогда близки.
   – Мне будет очень не хватать… твоей мудрости! – хотя он сказал и не совсем то, что хотел, оба поняли друг друга, и ворчливо добавил – Надеюсь, писать тебе не запрещено!
   – Думаю, нет ничего преступного в том, что бы писать матери, – в тон ему ответила успокоенная и растроганная Моргиас и поцеловала в макушку, когда он склонился к ее руке.
 

Часть 3

 
   По-прежнему Моргиан находилась далеко от сына, но как изменилась ее жизнь, – это было сродни воскресению! Все дни ее были наполнены ожиданием его писем, к которым часто прилагался какой-нибудь подарок. Несколько раз он даже приезжал сам или она выезжала ему навстречу, и сердце ее заходилось от гордости… Войдя в пору, Мордрет расцвел дерзкой, смущающей красотой, заставляющей дам искать опору для ослабевших ног, а рассудительная, выдержанная манера держать себя побуждала быть внимательным к нему солидных мужей, тем более, что прислушаться было к чему.
   Мордрет полностью посвятил себя каждодневным насущным нуждам, и если победы Артура обеспечивали безопасность для страны, то его сын в тоже время заботился о ее процветании. И это полностью устраивало Моргиан: хотя она знала, что Мордрет излишней горячностью не страдает, является хорошим умелым воином, но каждый раз, когда ему приходилось сражаться, сходила с ума от беспокойства.
   По-настоящему она была счастлива, когда могла быть полезна ему, хотя бы советом, или какой-нибудь информацией. Редко кто из сыновей в таком возрасте уделяет много внимания матери, тем более, если их разделяет расстояние. Тем более, если она в опале, хотя Артур уже не приказывал охранять ее так тщательно, и она жила фактически в свое удовольствие.
   Но письма были ее главным сокровищем: Моргиан помнила наизусть каждое, – столько раз она перечитывала их. Но каждый раз на смену радости от долгожданного известия приходила тревога и печаль. Наверное, в письмах Мордрету было легче быть откровенным, хотя и при встречах он больше не отгораживался от нее, – но, поверяя мысли мертвой вещи, ты лишь немногим более открыт, чем оставаясь наедине с собой…
   Казалось, она могла радоваться, что ее сын занимает положение, которого достоин – не столько по крови, сколько по духу. Как бы трудно ему не было – он мужчина, а мужчине, тем более обладающему внутренней силой, мало для счастья уверенности в любви. Как всякий мужчина он жаждал дела и успеха в нем. Но – между строк читалось, что за долгие годы он так и не стал Каэр Меллоту своим. Он не принадлежал ни городу, ни Круглому Столу. Он слишком выделялся. Он был чужим, но это было только пол беды. Ведь Мордрет сам привык противопоставлять себя всем и вся. Он не пытался ни заслужить, ни завоевать любовь тех, кто окружал Артура и самого короля, а уважение которое к нему питали – было подобно уважению к опытному и искусному бойцу, с которым опасаешься встретиться на ристалище.
   Что стоят все наши думы и мечтания, – вздыхала Моргиан, – если из-за них мы, порою не замечая того, втаптываем в навоз изумительнейший алмаз? Возможно, не каждый ювелир возьмется, и еще более редкий мастер сможет огранить его так, что бы драгоценность засияла во всем своем дивном блеске, – но разве это умаляет достоинство камня, а не тех неумелых рук, что его держат?
   Ей было о чем судить, ведь одними из этих рук – были ее собственные…
   Она гладила ровные четкие строки, представляя, что касается начертавших их пальцев:
   "Ты наверняка уже знаешь о гибели Моргиас. И вполне возможно, что подробности ее смерти уже гуляют по стране, не смотря на все старания. Эти слухи действительно правдивы. Они застали ее с Ламораком, что в прочем, ни для кого секретом не было. Дикая реакция на очевидное потрясла всех нормальных людей. Однако, Артур растроган сыновним нетерпением к грехам матери и осквернению обители прелюбодеянием, – как будто они не осквернили ее убийством! – и убийцы понесли минимальное наказание.
   Мама! Не верь слухам! Я пытался, но ничего не смог – это словно помешательство какое-то, которое то и дело накатывает на какого-нибудь из рыцарей Артура! Все, что я мог сделать, так это проследить, что бы Ламорак и Гавейн сразились в честном бою".
   Смерть сестры не тронула ее, но ранила мысль, что он опять может подозревать ее в предвзятости и предубеждении…
   "Артур так и не простил мне пущенного Гвенхивар слуха, и подозревает в том, что я испытываю к ней какое-то влечение. Гвенхивар, конечно, красива, на сколько может быть красива женщина в ее годы (прости, мама, к тебе это не относится!), но… я даже не знаю, что на это сказать! Мне довольно трудно представить себя с ней в одной постели, даже если между нами будет обнаженный меч ".
   Мой мальчик, – умоляла Моргиан, каждой ответной строчкой, – будь осторожен: тебе не простят ни малейшей ошибки!
   "…Тебе за меня беспокоиться не стоит. Мне кажется, король избавился бы от меня если бы мог, но я его сын, и эту тяжкую обязанность препоручить больше некому, да и неприлично как-то! Артур сильно сдал за последнее время после этой истории с "чтением письма" в спальне. Он мечется от одного к другому, приближая к себе то Ланселота, то Гавейна, то Гвенхивар. Сейчас, кажется, пришла моя очередь, но я не питаю иллюзий по этому поводу. Его расположение быстротечнее самого времени и слишком легко утрачивается! Достаточно одной неудачной фразы. Похоже, ему слишком трудно смириться с тем, что его идеальный мир вовсе не так идеален.
   Наш король не привык к разочарованиям. Он становится обидчивым, как престарелая тетушка и не в состоянии внимать доводам рассудка. Но самое скверное, что своими настроениями он заражает остальных!".
   Моргиан знала, как угнетает его незаслуженное недоверие, как он устал… Но не могла помочь, – и сердце обливалось слезами…
   А тон посланий становился все более раздраженным и жестким:
   "Прости, мне больно писать тебе об этом, но два дня назад мы получили весть, что Овейн погиб – от руки Гавейна! Утверждают, что это случайность, что они поспорили из-за Священного Грааля, чтоб он провалился.
   Знаю, что Овейн был тебе дорог – еще раз прости! А его жена, Лаудина из Фонтейна вовсе безутешна. Их дети еще очень малы, но каково им будет узнать, что они были лишены отца из-за пустячной ссоры?! Я с радостью свернул бы оркнейцу шею, но приходится улыбаться и называть его любезным братом ибо Артуру он очень дорог.
   Жаль что во время нашего совместного с оркнейцами "приключения" в опочивальне королевы, Ланселот не отправил и Гавейна вслед за Агравейном – по крайней мере, сделал бы хоть что-то полезное в жизни!
   Извини за резкий тон, но я невероятно устал от них всех, особенно теперь. Похоже, не только король и королева не могут простить мне родства и того, что вытекает из него.
   Хотя, было даже забавно наблюдать за Гавейном, когда король объявлял меня хранителем Каэр Меллота на время его отсутствия: он просто рвался пополам – уж кто-кто, а Гавейн упустить возможность драки не может, но и себя, достойнейшего, счел оскорбленным и обойденным.
   Я не преминул заметить ему, что вряд ли кто-то решиться напасть на Каэр Меллот едва король скроется из виду, так что здесь нужен скорее счетовод, распорядитель и арбитр, нежели доблестный рыцарь. Он счел себя оскорбленным еще больше. Если бы не Артур – дело бы дошло до поединка. Я даже извинился – все же мало удовольствия в том, что бы расплескивать кровь родичей по плитам, да и Артур не простил бы мне своего любимца. Увы, мой поступок вызвал лишь порицание и осуждение. Как ты помнишь, здесь не принято обсуждать свои ошибки иначе, чем на ристалище, а в споре не прав тот, кто мертв.
   Так что теперь Гавейн уже даже не пытается скрывать, что считает меня врагом.
   P.S. Надеюсь хоть ты не осуждаешь меня за отсутствие кровожадности и жажды мести?" Сынок, для меня есть только ты! Нет ничего, что могло бы оттолкнуть меня от тебя!
   И будь осторожен с ними!- шептала Моргиан.
   "И ты еще просишь меня подыскать себе жену! Мне не до сердечных увлечений, но – увы, боюсь, что и Артур не оставит это без внимания, хотя у него сейчас достаточно своих забот!
   Ланселот снова объявился, и весь двор – и Стол – заняты решениями альковных дел королевской фамилии. Гвенхивар, хоть и неверная жена – но королева до кончиков пальцев. Она никогда не выбрала бы Ланселота будь он хоть трижды возлюбленным и не ушла бы с ним по своей воле! Но после того, как Артур бросился ее "спасать", едва не умолял ее вернуться, – почему-то именно теперь она сочла себя оскорбленной и собирается вовсе оставить мир, а этот опоясанный осел – опять ее отвоевывать… Хоть бы задумался, – у кого!